ПОЭМЫ
Ожидание (монолог женщины)
Вот ведь как — явилась первой,
Надо было опоздать,
Где-нибудь в сторонке встать.
Что поделать — сдали нервы.
Шла, как будто на экзамен,
С пятницы считала дни,
Как же: встреча под часами…
Под часами? Вот они…
А его на месте нет.
Как некстати нервы сдали.
Ну, ещё бы, на свиданье
Не была я столько лет!..
Даже страшно сосчитать.
Что ж, я рада иль не рада?
Там увидим, только надо,
Надо было опоздать!
Дура, сделала прическу,
Влезла в новое пальто,
Торопилась, как девчонка.
Прибежала… Дальше что?
Современная женщина, современная женщина,
То грустна и задумчива, то светла и торжественна.
Доказать её слабости, побороть её в дерзости —
Зря мужчины стараются, понапрасну надеются.
Современная женщина, современная женщина,
Суетою замотана, но, как прежде, божественна.
Не похвалится силою, но на ней, тем не менее,
И заботы служебные и заботы семейные.
Всё на свете познавшая, все невзгоды прошедшая,
Остаётся загадкою современная женщина.
Ромео моего
Пока что незаметно.
Что ж — подождём его —
Я очень современна…
Порой берёт тоска,
Ведь нужно быть, к примеру,
Кокетливой — слегка,
И неприступной — в меру.
Всё успеваешь ты:
Казаться беззаботной,
И покупать цветы —
Себе — идя с работы,
Самой себе стирать,
Себе готовить ужин,
Квартиру убирать
С усердием ненужным,
Подруге позвонить,
Замужней и счастливой,
И очень мудрой слыть,
Быть очень терпеливой,
Выслушивать слова
И повторять, не споря:
"Конечно, ты права,
Мужья — сплошное горе…"
И трубку положить
Спокойно и устало,
И стиснув зубы жить —
Во что бы то ни стало!
И маяться одной,
Забытой, как растенье,
И ждать очередной
Проклятый день рожденья,
И в зеркало смотреть,
И все морщины видеть.
Саму себя жалеть,
А чаще — ненавидеть.
Нести свою печаль,
Играть с судьбою в прятки,
И плакать по ночам…
А утром — быть в порядке!
Являться в институт
И злиться без причины —
Ну, вот они идут —
По улице мужчины!
Красавцы на подбор,
С достоинством спесивым.
Самодовольный пол,
Считающийся сильным!
Как равнодушны вы,
И как же вы противны,
Изнеженные львы,
Затасканные тигры,
Глядящие людьми,
Стареющие телом.
Да где он, чёрт возьми,
И в самом деле — где он?
Скорая помощь — по городу, словно по полю,
Голос вселенской беды будто флаг вознеся…
Господи, может быть, что-то случилось с тобою!
Улица вся оглянулась и замерла вся.
Воплем тугим переполнено сердце, и память
Он оглушает: "Успеть бы, успеть бы, успеть!"
Вновь с телефонного диска срывается палец.
Скорая помощь пронзает застывший проспект.
Мир озирается, просит любовь о спасеньи.
И до сих пор, неподвластны толпе докторов,
Рушатся самые прочные дружные семьи,
А у певицы льёт горлом не песня, а кровь.
Голос несчастья над городом мечется снова.
Странно, что в эти минуты, всему вопреки,
Веришь в извечную помощь тихого слова,
В скорую помощь протянутой доброй руки.
Ну, приди же, любимый, приди!
Одинокой мне быть запрети.
За собою меня поведи.
Приходи, прошу, приходи!
Стрелки глупые торопя,
Не придумывая ничего,
Я уже простила тебя
Повелителя своего.
Всё обычно в моей мечте.
И желаю — совсем не вдруг —
Быть распятою на кресте
Осторожных и сильных рук.
Чтобы стало нам горячо,
А потом — ещё горячей.
И уткнуться в твоё плечо,
И проснуться на этом плече.
Вот видишь, тебя и любимым назвать я успела.
Не надо бы сразу. Ведь лучше — когда постепенно.
Ведь лучше — потом, лучше — после. Любимый, послушай,
Ведь лучше? Ну где я найду это самое — лучше?
О, если бы знал ты, как странно и дико давать о себе
объявленье в газету:
"Блондинка, вполне симпатичная, стройная, среднего роста
Её интересы — домашний уют и природа
Имеет профессию… Ищет надёжного друга…"
О, если бы знал ты, как всё это пошло и трудно.
Порой в темноте рассуждаю я очень спокойно —
Пройдёт одиночество это, наступит другое.
Настанет пора — и закружатся листья из меди,
В окошко моё постучит одиночество смерти.
Нет, я не пугаюсь, я знаю, что время жестоко.
Я всё понимаю, и всё принимаю, но только…
Тому одиночеству я не желаю сдаваться.
Хочу быть любимой, живою хочу оставаться,
Смеюсь над другими, и радуюсь дням и рассветам,
И делаю глупости, и не жалею об этом.
Дышу и надеюсь. О господи, как это больно!
Я вот она — вся пред тобою.
Слова мне скажи, ну пожалуйста, нет больше мочи!
Слова говори мне любые, какие захочешь!
Чтоб только не молча, любимый, чтоб только не молча.
Слова говори мне… Без этого радость — не в радость.
Скажи, что со мной хорошо и что я тебе нравлюсь.
Скажи, что ты любишь меня, притворись на мгновенье!
Скажи, что меня не забудешь, соври! — я поверю.
А может, просто плюнуть и уйти,
И пусть его терзают угрызенья!
Ну-ну, шути, родимая, шути,
Нашла ты славный повод для веселья.
Останусь, чтобы волю испытать.
Ещё немного подождём, помедлим…
Ведь женщины давно привыкли ждать.
Чего-чего, а это мы умеем!
Птицы спрятаться догадаются
И от снега укроются.
Одинокими не рождаются,
Ими после становятся.
Ветры зимние вдаль уносятся
И назад возвращаются.
Почему, зачем, одиночество,
Ты со мной не прощаешься?
Пусть мне холодно и невесело —
Все стерплю, что положено…
Одиночество, ты — профессия
До безумия сложная.
Ночь пустынная, слёзы затемно,
Тишина безответная.
Одиночество — наказание,
а за что — я не ведаю.
Ночь окончится. Боль останется.
День с начала закрутится.
Одинокими не рождаются.
Одиночеству — учатся.
Ну, приди же, любимый, приди.
Одинокой мне быть запрети.
За собою меня поведи.
Приходи, прошу, приходи.
Задохнувшись, к себе прижми.
И на счастье, и на беду.
Если хочешь — замуж возьми.
А не хочешь — и так пойду.
Слово то какое… замуж… Сладкий дым.
Лишь бы он пришёл. А там уж — поглядим.
Пусть негусто в смысле денег у него.
Приголубим, приоденем — ничего!
Лишь бы дом мой, дом постылый,
Не был пуст!
Пусть придёт — большой и сильный.
Курит — пусть!
Спорит, ежели охота,
Пусть храпит.
Так спокойно, если кто-то
Рядом спит.
Хорошо бы: пил не очень
И любил.
Хоть немножечко, а впрочем —
Лишь бы был…
Без него теперь мне точно
Нет житья.
Да зачем я так, да что ж я!
Что же я!
Черт с тобой, не приходи!
Вспоминать — и то противно!
Сгинь, исчезни, пропади!
Я-то! Нюни распустила!
Не желаю подбирать
Со стола чужие крохи.
Если вновь захочешь врать —
Ври уже другой дурёхе.
Ишь, нашёлся эталон!
Я в гробу таких видала!
Тоже мне — Ален Делон
Поселкового масштаба.
Бабник — только и всего!
Трус! Теперь я точно знаю!
Он решил, что на него —
я! — свободу променяю.
Думал, баба влюблена!
Что, не вышло? Ешьте сами!
Вашей милости цена —
Три копейки на базаре.
Я везде таких найду.
Десять штук — на каждый вечер.
Не звони, не подойду.
А напишешь, не отвечу…
Как без тебя, как?
Был ты синицей в руках.
Что без тебя я?
Словно земля ничья…
Стонет моя боль…
Я бы пошла за тобой.
Шла бы, закрыв глаза.
Тихая, как слеза.
Мне без тебя как
Птицей стать в облаках?
Реять в ночной темноте —
крылья уже не те.
Злую печаль пью,
Злюсь на судьбу свою.
Вижу её свет —
Есть ты там, или нет?
Мечется мой крик,
Он от других скрыт.
Боль отдается в висках…
Как без тебя, как?..
Стану верной женою —
Не пройди стороною,
Буду верной женою.
Над судьбой и над домом
Стану солнышком добрым —
Над судьбой и над домом.
Хочешь, буду сестрою,
От несчастья прикрою,
Хочешь, буду сестрою?
Скажешь — буду рабыней,
Если только любимой,
То могу и рабыней…
Кто может чуду приказать: Свершись! —
От собственного крика холодея?
Мне кажется, я жду уже всю жизнь.
Мне кажется, я жду почти с рожденья.
Я буду ждать до самого конца.
Я буду ждать за смертью и за далью.
Во мне стучат сестёр моих сердца,
Сестёр по жизни и по ожиданью.
В этот час миллионы моих незнакомых сестёр,
Ничего не сказав, никому и ни в чём не покаясь,
Ожидают мгновенья взойти на костёр,
На костёр настоящей любви и сгореть, улыбаясь.
В этот час мои сёстры на гребне такой высоты
Простирают в бессмертье зовущие нежные руки.
Не придётся вам пусть никогда ждать любимых с войны,
Ждать любимый своих под часами надежды и муки.
В этом взрывчатом мире забытой уже тишины,
Где над всеми бессонное время летит безучастно,
Не придётся вам пусть никогда ждать любимых напрасно.
Рядом с бронзой царей, разжиревших на лжи и крови,
Рядом с бронзой героев, рискнувших собой в одночасье,
Должен выситься памятник женщине, ждущей любви,
Светлый памятник женщине, ждущей обычного счастья.
Вновь приходит зима в круговерти метелей и стуж,
Вновь для звёзд и снежинок распахнуто небо ночное.
Я дождусь, обязательно счастья дождусь,
И хочу, чтобы вы в это верили вместе со мною.
Ну приди же любимый, приди…
Вот ведь как — явилась первой,
Надо было опоздать,
Где-нибудь в сторонке встать.
Что поделать — сдали нервы.
Шла, как будто на экзамен,
С пятницы считала дни,
Как же: встреча под часами…
Под часами? Вот они…
А его на месте нет.
Как некстати нервы сдали.
Ну, ещё бы, на свиданье
Не была я столько лет!..
Даже страшно сосчитать.
Что ж, я рада иль не рада?
Там увидим, только надо,
Надо было опоздать!
Дура, сделала прическу,
Влезла в новое пальто,
Торопилась, как девчонка.
Прибежала… Дальше что?
Современная женщина, современная женщина,
То грустна и задумчива, то светла и торжественна.
Доказать её слабости, побороть её в дерзости —
Зря мужчины стараются, понапрасну надеются.
Современная женщина, современная женщина,
Суетою замотана, но, как прежде, божественна.
Не похвалится силою, но на ней, тем не менее,
И заботы служебные и заботы семейные.
Всё на свете познавшая, все невзгоды прошедшая,
Остаётся загадкою современная женщина.
Ромео моего
Пока что незаметно.
Что ж — подождём его —
Я очень современна…
Порой берёт тоска,
Ведь нужно быть, к примеру,
Кокетливой — слегка,
И неприступной — в меру.
Всё успеваешь ты:
Казаться беззаботной,
И покупать цветы —
Себе — идя с работы,
Самой себе стирать,
Себе готовить ужин,
Квартиру убирать
С усердием ненужным,
Подруге позвонить,
Замужней и счастливой,
И очень мудрой слыть,
Быть очень терпеливой,
Выслушивать слова
И повторять, не споря:
"Конечно, ты права,
Мужья — сплошное горе…"
И трубку положить
Спокойно и устало,
И стиснув зубы жить —
Во что бы то ни стало!
И маяться одной,
Забытой, как растенье,
И ждать очередной
Проклятый день рожденья,
И в зеркало смотреть,
И все морщины видеть.
Саму себя жалеть,
А чаще — ненавидеть.
Нести свою печаль,
Играть с судьбою в прятки,
И плакать по ночам…
А утром — быть в порядке!
Являться в институт
И злиться без причины —
Ну, вот они идут —
По улице мужчины!
Красавцы на подбор,
С достоинством спесивым.
Самодовольный пол,
Считающийся сильным!
Как равнодушны вы,
И как же вы противны,
Изнеженные львы,
Затасканные тигры,
Глядящие людьми,
Стареющие телом.
Да где он, чёрт возьми,
И в самом деле — где он?
Скорая помощь — по городу, словно по полю,
Голос вселенской беды будто флаг вознеся…
Господи, может быть, что-то случилось с тобою!
Улица вся оглянулась и замерла вся.
Воплем тугим переполнено сердце, и память
Он оглушает: "Успеть бы, успеть бы, успеть!"
Вновь с телефонного диска срывается палец.
Скорая помощь пронзает застывший проспект.
Мир озирается, просит любовь о спасеньи.
И до сих пор, неподвластны толпе докторов,
Рушатся самые прочные дружные семьи,
А у певицы льёт горлом не песня, а кровь.
Голос несчастья над городом мечется снова.
Странно, что в эти минуты, всему вопреки,
Веришь в извечную помощь тихого слова,
В скорую помощь протянутой доброй руки.
Ну, приди же, любимый, приди!
Одинокой мне быть запрети.
За собою меня поведи.
Приходи, прошу, приходи!
Стрелки глупые торопя,
Не придумывая ничего,
Я уже простила тебя
Повелителя своего.
Всё обычно в моей мечте.
И желаю — совсем не вдруг —
Быть распятою на кресте
Осторожных и сильных рук.
Чтобы стало нам горячо,
А потом — ещё горячей.
И уткнуться в твоё плечо,
И проснуться на этом плече.
Вот видишь, тебя и любимым назвать я успела.
Не надо бы сразу. Ведь лучше — когда постепенно.
Ведь лучше — потом, лучше — после. Любимый, послушай,
Ведь лучше? Ну где я найду это самое — лучше?
О, если бы знал ты, как странно и дико давать о себе
объявленье в газету:
"Блондинка, вполне симпатичная, стройная, среднего роста
Её интересы — домашний уют и природа
Имеет профессию… Ищет надёжного друга…"
О, если бы знал ты, как всё это пошло и трудно.
Порой в темноте рассуждаю я очень спокойно —
Пройдёт одиночество это, наступит другое.
Настанет пора — и закружатся листья из меди,
В окошко моё постучит одиночество смерти.
Нет, я не пугаюсь, я знаю, что время жестоко.
Я всё понимаю, и всё принимаю, но только…
Тому одиночеству я не желаю сдаваться.
Хочу быть любимой, живою хочу оставаться,
Смеюсь над другими, и радуюсь дням и рассветам,
И делаю глупости, и не жалею об этом.
Дышу и надеюсь. О господи, как это больно!
Я вот она — вся пред тобою.
Слова мне скажи, ну пожалуйста, нет больше мочи!
Слова говори мне любые, какие захочешь!
Чтоб только не молча, любимый, чтоб только не молча.
Слова говори мне… Без этого радость — не в радость.
Скажи, что со мной хорошо и что я тебе нравлюсь.
Скажи, что ты любишь меня, притворись на мгновенье!
Скажи, что меня не забудешь, соври! — я поверю.
А может, просто плюнуть и уйти,
И пусть его терзают угрызенья!
Ну-ну, шути, родимая, шути,
Нашла ты славный повод для веселья.
Останусь, чтобы волю испытать.
Ещё немного подождём, помедлим…
Ведь женщины давно привыкли ждать.
Чего-чего, а это мы умеем!
Птицы спрятаться догадаются
И от снега укроются.
Одинокими не рождаются,
Ими после становятся.
Ветры зимние вдаль уносятся
И назад возвращаются.
Почему, зачем, одиночество,
Ты со мной не прощаешься?
Пусть мне холодно и невесело —
Все стерплю, что положено…
Одиночество, ты — профессия
До безумия сложная.
Ночь пустынная, слёзы затемно,
Тишина безответная.
Одиночество — наказание,
а за что — я не ведаю.
Ночь окончится. Боль останется.
День с начала закрутится.
Одинокими не рождаются.
Одиночеству — учатся.
Ну, приди же, любимый, приди.
Одинокой мне быть запрети.
За собою меня поведи.
Приходи, прошу, приходи.
Задохнувшись, к себе прижми.
И на счастье, и на беду.
Если хочешь — замуж возьми.
А не хочешь — и так пойду.
Слово то какое… замуж… Сладкий дым.
Лишь бы он пришёл. А там уж — поглядим.
Пусть негусто в смысле денег у него.
Приголубим, приоденем — ничего!
Лишь бы дом мой, дом постылый,
Не был пуст!
Пусть придёт — большой и сильный.
Курит — пусть!
Спорит, ежели охота,
Пусть храпит.
Так спокойно, если кто-то
Рядом спит.
Хорошо бы: пил не очень
И любил.
Хоть немножечко, а впрочем —
Лишь бы был…
Без него теперь мне точно
Нет житья.
Да зачем я так, да что ж я!
Что же я!
Черт с тобой, не приходи!
Вспоминать — и то противно!
Сгинь, исчезни, пропади!
Я-то! Нюни распустила!
Не желаю подбирать
Со стола чужие крохи.
Если вновь захочешь врать —
Ври уже другой дурёхе.
Ишь, нашёлся эталон!
Я в гробу таких видала!
Тоже мне — Ален Делон
Поселкового масштаба.
Бабник — только и всего!
Трус! Теперь я точно знаю!
Он решил, что на него —
я! — свободу променяю.
Думал, баба влюблена!
Что, не вышло? Ешьте сами!
Вашей милости цена —
Три копейки на базаре.
Я везде таких найду.
Десять штук — на каждый вечер.
Не звони, не подойду.
А напишешь, не отвечу…
Как без тебя, как?
Был ты синицей в руках.
Что без тебя я?
Словно земля ничья…
Стонет моя боль…
Я бы пошла за тобой.
Шла бы, закрыв глаза.
Тихая, как слеза.
Мне без тебя как
Птицей стать в облаках?
Реять в ночной темноте —
крылья уже не те.
Злую печаль пью,
Злюсь на судьбу свою.
Вижу её свет —
Есть ты там, или нет?
Мечется мой крик,
Он от других скрыт.
Боль отдается в висках…
Как без тебя, как?..
Стану верной женою —
Не пройди стороною,
Буду верной женою.
Над судьбой и над домом
Стану солнышком добрым —
Над судьбой и над домом.
Хочешь, буду сестрою,
От несчастья прикрою,
Хочешь, буду сестрою?
Скажешь — буду рабыней,
Если только любимой,
То могу и рабыней…
Кто может чуду приказать: Свершись! —
От собственного крика холодея?
Мне кажется, я жду уже всю жизнь.
Мне кажется, я жду почти с рожденья.
Я буду ждать до самого конца.
Я буду ждать за смертью и за далью.
Во мне стучат сестёр моих сердца,
Сестёр по жизни и по ожиданью.
В этот час миллионы моих незнакомых сестёр,
Ничего не сказав, никому и ни в чём не покаясь,
Ожидают мгновенья взойти на костёр,
На костёр настоящей любви и сгореть, улыбаясь.
В этот час мои сёстры на гребне такой высоты
Простирают в бессмертье зовущие нежные руки.
Не придётся вам пусть никогда ждать любимых с войны,
Ждать любимый своих под часами надежды и муки.
В этом взрывчатом мире забытой уже тишины,
Где над всеми бессонное время летит безучастно,
Не придётся вам пусть никогда ждать любимых напрасно.
Рядом с бронзой царей, разжиревших на лжи и крови,
Рядом с бронзой героев, рискнувших собой в одночасье,
Должен выситься памятник женщине, ждущей любви,
Светлый памятник женщине, ждущей обычного счастья.
Вновь приходит зима в круговерти метелей и стуж,
Вновь для звёзд и снежинок распахнуто небо ночное.
Я дождусь, обязательно счастья дождусь,
И хочу, чтобы вы в это верили вместе со мною.
Ну приди же любимый, приди…
1982
210 шагов
Лирическое отступление о школьных оценках
Память
за прошлое держится цепко,
то прибывает,
то убывает…
В школе
когда-то
были оценки
две:
"успевает"
и "не успевает"…
Мир из бетона.
Мир из железа.
Аэродромный
разбойничий рокот…
Не успеваю
довериться лесу.
Птицу послушать.
Ветку потрогать…
Разочаровываюсь.
Увлекаюсь.
Липкий мотив
про себя напеваю.
Снова куда-то
бегу,
задыхаясь!
Не успеваю,
Не успеваю…
Время жалею.
Недели мусолю.
С кем-то
о чём-то
бессмысленно спорю.
Вижу
всё больше вечерние
зори.
Утренних зорь
я почти что не помню…
В душном вагоне —
будто в горниле.
В дом возвращаюсь.
Дверь открываю.
Книги
квартиру
заполонили.
Я прочитать их
не успеваю!..
Снова ползу
в бесконечную гору,
злюсь
и от встречного ветра
немею.
Надо б, наверное,
жить
по-другому!
Но по-другому
я не умею…
Сильным бываю.
Слабым бываю.
Школьного друга
нежданно встречаю.
"Здравствуй!
Ну как ты?.."
И —
не успеваю
вслушаться
в то, что он мне
отвечает…
Керчь и Калькутта,
Волга и Висла.
То улетаю,
то отплываю.
Надо бы,
надо бы остановиться!
Не успеваю.
Не успеваю…
Знаю,
что скоро метели
подуют.
От непонятной хандры
изнываю…
Надо бы
попросту сесть и подумать!
Надо бы…
Надо бы…
Не успеваю!
Снова меняю
вёрсты
на мили.
По телефону
Москву вызываю…
Женщину,
самую лучшую
в мире,
сделать счастливой
не успеваю!..
Отодвигаю
и планы, и сроки.
Слушаю притчи
о долготерпенье.
А написать
свои главные строки
не успеваю!
И вряд ли успею…
Как протодьякон
в праздничной церкви,
голос
единственный
надрываю…
Я бы, конечно,
исправил оценки!..
Не успеваю.
Не успеваю.
Шаги
Всё, что угодно,
может ещё
судьба напророчить:
от неожиданной тишины
до грома внезапнейшего…
Дай мне
уверенности твоей,
Красная площадь!
И помоги мне
себя отыскать —
завтрашнего…
Главная площадь,
ты поддержи,
выслушай,
вывези…
На запотевшей брусчатке
один
молча стою.
Крутые зубцы на кремлёвской стене —
будто шлемы
витязей.
И Спасская башня —
правофланговым
в этом строю…
Скоро на башне,
в часах городских и домашних
размножаясь,
пересчитав скрупулёзно
вереницу минут и секунд,
стрелки курантов
сойдутся,
как лезвия ножниц,
и безвовратно прожитый мной
час
отстригут.
Прожитый час
жизни моей.
Час без названья.
Бывшее время,
в котором осталось
моё "помоги!..".
В это мгновенье,
как молотом по накковальне,
хлёстко и гулко
вдруг зазвучали
шаги!..
Грохот сердца.
Квадратных плечей разворот.
Каждый час
пред глазами друзей и врагов
начинаются
прямо от Спасских ворот
эти —
памятные —
двести десять шагов…
(Это я потом
шаги подсчитал.
А тогда в ночи
стоял — оглушён.
А тогда в ночи
я ответа
ждал.
И остаток века
над миром
шёл…
Это я потом
шаги подсчитал.
Приходил сюда
наяву и во сне.
Будто что-то
заранее
загадал,
что-то самое
необходимое мне…
Я глядел в глубину
огромной стены,
будто в тёмное море
без берегов.
Веря в то,
что соединиться должны
время жизни моей
и время
шагов!..)
Грохот сердца.
И высохших губ немота.
Двести десять шагов
до знакомых дверей,
до того —
опалённого славой —
поста,
молчаливого входа
в его Мавзолей…
Под холодною дымкой,
плывущей с реки,
и торжественной дрожью
примкнутых штыков,
по планете,
вбивая гранит
каблуки, —
Двести десять
весомых,
державных шагов!
Имена
Когда Москва
бросается в сны —
вчерашний день воскрешать,
на траурных плитах
кремлёвской стены
начинают
буквы мерцать.
Начинает светиться,
будто заря,
алфавит
от "А" до "Я".
Азбука
яростного бытия.
Азбука Октября…
Кто смерти
хотел?
Никто не хотел.
Кто пулю
искал?
Никто не искал.
А ветер
над общей судьбою
гудел.
На длинной стене
имена высекал.
На груди стены
имена
полыхают,
как ордена!..
Каждое имя
в ночи горит
своим,
особым огнём…
Дзержинский.
Гагарин.
Куйбышев.
Рид.
Чкалов.
Жуков.
Артём…
Их много.
Всех их
не перечесть.
Их много.
Куда ни взгляни…
Но если бы,
если бы только здесь!
Если бы
только они!
А то —
повсюду!
И голос дрожит.
И я закрываю глаза.
Помнить об этом
труднее, чем жить.
Не помнить об этом —
нельзя!..
Последнюю зависть к живым затая,
лежат,
как во мгле полыньи,
твои,
Революция,
сыновья —
любимые дети твои.
В поющих песках
и в молчащих снегах,
в медлительном шелесте трав.
У сонных колодцев,
в немых сквозняках
пронизанных солнцем
дубрав.
Там,
где тоскуют перепела,
там,
где почти на весу
лёгкая,
утренняя пчела
пьёт из цветка
росу.
Где клёны
околицу сторожат
и кукушка
пророчит своё…
В безбрежной планете
солдаты лежат,
изнутри
согревая
её…
Они —
фундамент.
Начало начал.
Вслушиваясь в тишину,
держат они
на своих плечах
эту стену
и эту страну.
Единственным знаменем
осенены, —
гордость
и боль моя…
Пылает
на плитах кремлёвской стены
алфавит
от "А" до "Я"…
И, задохнувшись,
я говорю:
Отныне —
и каждый день —
по этому
каменному
букварю
я бы учил
детей!
Нет, не по буквам,
не по складам,
а по этим жизням
учил!
Я бы им
главное передал.
Вечное
поручил…
Мы мало живём.
Но живём
не зря!..
Веет ветер
с Москвы-реки.
Пред лицом
гранитного букваря
караул
чеканит
шаги.
Историческое отступление о крыльях
Мужичонка-лиходей —
рожа варежкой —
дня двадцатого апреля
года давнего
закричал вовсю
в Кремле,
на Ивановской,
дескать,
"Дело у него Государево!!."
Кто таков?
Почто вопит?
Во что верует?
Отчего в глаза стрельцам
глядит без робости?
Вор — не вор,
однако кто его ведает…
А за крик
держи ответ
по всей строгости!..
Мужичка того
недремлющая стража взяла.
На расспросе
объявил этот странный тать,
что клянётся смастерить
два великих крыла
и на оных,
аки птица,
будет в небе летать…
Подземелье.
Стол дубовый.
И стена
на три крюка.
По стене плывут, качаясь,
тени страшные.
Сам боярин Троекуров
у смутьяна-мужика,
бородою тряся,
грозно спрашивали:
— Что творишь, холоп?..
— Не худое творю…
— Значит, хочешь взлететь?..
— Даже очень хочу…
— Аки птица, говоришь?..
— Аки птица, говорю…
— Ну а как не взлетишь?..
— Непременно взлечу!..
…Был расспрашиван бахвал
строгим способом,
шли от засветло расспросы
и до затемно.
Дыбой гнули мужика,
а он упорствовал:
"Обязательно взлечу!..
Обязательно!!."
Вдруг и взаправду полетит
мозгля крамольная?!
Вдруг понравится царю
потеха знатная?!.
Призадумались боярин
и промолвили:
— Ладно!
Что тебе, холоп,
к работе
надобно?
…Дали всё, что просил
для крылатых дел:
два куска холста,
драгоценной слюды,
прутьев ивовых,
на неделю еды.
(И подьячего,
чтоб смотрел-глядел…)
Необычное
мужичок мастерил,
вострым ножиком
он холсты кромсал,
из белужьих жабр
хитрый клей варил,
прутья ивовые
в три ряда вязал.
От рассветной зари
до тёмных небес
Он работал и
не печалился.
Он старался — чёрт,
он смеялся — бес:
"Получается!..
Ой получается!!."
Слух прошёл по Москве:
"Лихие дела!..
Мужичонка…
да чтоб мне с места не встать!..
Завтра в полдень, слышь? —
два великих крыла…
На Ивановской…
аки птица летать…"
— Что творишь, холоп?..
— Не худое творю…
— Значит, хочешь взлететь?..
— Даже очень хочу…
— Аки птица, говоришь?..
— Аки птица, говорю…
— Ну а как не взлетишь?..
— Непременно взлечу!..
…Мужичонка-лиходей —
рожа варежкою, —
появившись из ворот
скособоченных,
дня тридцатого апреля
на Ивановскую
вышел-вынес
два крыла перепончатых!
Были крылья угловатыми
и мощными,
распахнулись —
всех зажмуриться
заставили.
Были тоненькими очень —
да не морщили.
Были словно ледяными —
да не таяли.
Отливали эти крылья
сияющие
то ли — кровушкою,
то ли — пожарами…
Сам боярин Троекуров
со товарищами
поглазеть на это чудо
пожаловали…
Крыльев радужных таких
земля не видела.
И надел их мужик,
слегка важничая.
Вся Ивановская площадь
шеи
вытянула,
приготовилася ахнуть
вся Ивановская!..
Вот он крыльями взмахнул,
сделал первый шаг.
Вот он чаще замахал,
от усердья взмок.
Вот на цыпочки встал, —
да не взлеталось никак!
Вот он щёки надул, —
а взлететь не мог!..
Он и плакал,
и молился,
и два раза отдыхал,
закатив глаза,
подпрыгивал по-заячьи.
Он поохивал,
присвистывал,
он крыльями махал
и ногами семенил,
как в присядочке.
По земле стучали крылья,
крест болтался на груди.
Обдавала пыль
вельможного боярина.
Мужику уже кричали:
"Ну чего же ты?
Лети!
Обещался, так взлетай,
окаянина!.."
А когда он завопил:
"Да где ж ты, господи?!."
и купца задел крылом,
пробегаючи,
вся Ивановская площадь
взвыла
в хохоте,
так, что брызнули с крестов
стаи галочьи!..
А мужик упал на землю,
как подрезали.
И не слышал он
ни хохота,
ни карканья…
Сам
боярин Троекуров
не побрезговали:
подошли к мужичку
и в личность
харкнули.
И сказали так боярин:
"Будя!
Досыта
посмеялись…
А теперь давай похмуримся…
Батогами его!
Но чтоб —
не дo смерти…
Чтоб денёчка два пожил
да помучился…"
Ой, взлетели батоги
посреди весны!
Вился каждый батожок
в небе
пташкою…
И оттудова —
да поперёк спины!
Поперёк спины —
да всё с оттяжкою!
Чтобы думал —
знал!
Чтобы впрок —
для всех!
Чтоб вокруг тебя
стало красненько!
Да с размахом —
а-ах!
Чтоб до сердца —
э-эх!
И ещё раз —
о-ох!
И —
полразика!..
— В землю смотришь, холоп?..
— В землю смотрю…
— Полетать хотел?..
— И теперь хочу…
— Аки птица, говорил?..
— Аки птица, говорю!..
— Ну а дальше как?..
— Непременно взлечу!..
…Мужичонка-лиходей —
рожа варежкой, —
одичалых собак
пугая стонами,
в ночь промозглую
лежал на Ивановской,
будто чёрный крест —
руки в стороны.
Посредине государства,
затаённого во мгле,
посреди берёз
и зарослей смородинных,
на заплаканной,
залатанной,
загадочной Земле
хлеборобов,
храбрецов
и юродивых.
Посреди иконных ликов
и немыслимых личин,
бормотанья
и тоски неосознанной,
посреди пиров и пыток,
пьяных песен и лучин
человек лежал ничком
в крови
собственной.
Он лежал один,
и не было
ни звёзд, ни облаков.
Он лежал,
широко глаза открывши…
И спина его горела
не от царских батогов, —
прорастали крылья в ней.
Крылья.
Крылышки.
Шаги
Скоро полночь.
Грохочут шаги в тишине…
Отражаясь от каменных стен и веков,
эхо памяти
медленно плещет во мне…
Двести десять шагов,
двести десять шагов…
Через всё, что мы вынесли,
превозмогли, —
двести десять шагов
непростого пути…
Вся история
нашей живучей
Земли —
предисловие
к этим
двумстам десяти!..
Двести десять шагов,
двести десять шагов.
Мимо долгой,
бессонной
кремлёвской стены.
Сквозь безмолвье
ушедших в легенду
полков
и большую усталость
последней войны…
Память, память,
за собою
позови
в те далёкие,
промчавшиеся дни.
Ты друзей моих ушедших
оживи,
а друзьям живущим
молодость верни.
Память, память,
ты же можешь!
Ты должна
на мгновенье
эти стрелки повернуть.
Я хочу не просто вспомнить
имена.
Я хочу своим друзьям
в глаза взглянуть.
Посмотреть в глаза
и глаз не отвести.
Уставать,
шагать,
и снова уставать…
Дай мне воли
до конца тебя
нести.
Дай мне силы
ничего
не забывать.
Труд
Пока в пространстве
кружится планета,
на ней,
пропахшей солнцем,
никогда
не будет дня,
чтоб не было
рассвета,
не будет дня,
чтоб не было
труда!..
Так было
в нашей жизни быстротечной:
пришёл
в победном рёве
медных труб,
взамен войны —
Великой и Отечественной —
Великий
и Отечественный
труд!..
Вся жизнь
как будто начиналась снова
в бессонной чехарде
ночей и дней.
И это было легче ненамного,
чем на войне.
А иногда —
трудней…
Великий труд,
когда забот по горло.
Огромный труд
всему наперекор…
Работа шла
не просто для прокорма,
а в общем-то
какой там был
прокорм!
Кусок сырого
глинистого хлеба.
Вода
из безымянного ручья.
И печи обгорелые —
до неба
торчащие
над призраком жилья.
Такая память
нас везде догонит.
Не веришь,
так пойди перепроверь:
два дома неразрушенных —
на город!
Один мужик —
на восемь деревень!..
Расскажешь ли,
как, отпахав,
отсеяв,
споткнулись мы
о новую беду
и как слезами
поливали землю
в том —
выжженном —
сорок шестом
году!
Как мышцы затвердевшие
немели
и отдыха
не виделось вдали…
Мы выдержали.
Сдюжили.
Сумели.
В который раз
себя
превозмогли…
Свою страну,
свою судьбу врачуя,
мы
не копили силы про запас.
И не спасло нас
никакое чудо.
А что спасло?
Да только он и спас —
Великий и Отечественный.
Только!
Помноженный на тысячи.
Один…
Пусть медленно,
пусть невозможно долго,
но праздник наш
поднялся из руин!
Поднялся праздник
и расправил
плечи.
Разросся,
подпирая облака…
Что ж,
завтра будет проще?
Будет легче?
Наоборот:
сложней
наверняка!..
Уже сейчас —
совсем не для забавы —
заводим мы
незряшный разговор:
какая магистраль
нас ждёт
за БАМом?
Где он лежит —
грядущий Самотлор?..
…Распахнуты сердца.
Открыты лица.
Тайга стоит
уже в заре по грудь.
Стартует утро.
Царствует и длится
Великий труд.
Отечественный труд!
На стройках,
на полях
и на дорогах,
в столичном гуле,
в деревнях глухих,
на самых мудрых
синхрофазотронах
и в самых немудрёных
мастерских!
Не надо
снисходительной гримасы
по поводу
"не той величины".
Ведь есть не только
БАМы и КамАЗы —
есть неизбывный
общий труд
страны!
Где без обид
несут свои заботы,
вершат
свои нелёгкие дела
обычные совхозы
и заводы,
которым нет ни славы,
ни числа.
Не слишком-то надеясь на везенье,
живёт страна,
мечтая и терпя.
Слесарит,
инженерит,
пашет землю.
И верит в жизнь.
И создаёт
себя!
Труд
правит
миром!
Он пьянит,
как брага!
Он объявляет:
всё иль ничего!
А без него
любое знамя —
тряпка!
Любое слово без него —
мертво!
Великий
от великого усилья,
вознёсший над страной
крыло своё!
Отечественный!
Ибо в нём —
Россия
и сёстры
равноправные
её!..
Пока в пространстве
кружится планета,
на ней —
пропахшей солнцем —
никогда
не будет дня,
чтоб не было
рассвета!
Не будет дня,
чтоб не было
труда!
Нелирическое отступление о дорогах
Все когда-нибудь
делают шаг
за порог.
Жизнь у всех —
на дорогах бренных…
А мечтаю я
о пятилетке дорог.
Не абстрактных.
Вполне конкретных…
Вы прислушайтесь:
души людские
томя,
в чернозёмах
и в глинистой жиже
стонут в голос,
воют,
ревут ревмя
на конкретных дорогах
машины!
Даже если какая беда пришла,
то доехать
в средине марта
от села одного
до другого села —
ни рессор не хватит,
ни мата!..
Понимаю,
что очень огромна страна,
допускаю,
что мы — не боги.
Знаю:
в слове "до-ро-га"
звенит цена, —
дорогие нынче
дороги!..
Ладно, дорого…
Что ж,
нагрузили — вези.
Песни пой,
себе в утешенье…
Ну а хлеб,
лежащий
в целинной грязи!
Он —
дешевле?!
А далёкие рейсы,
будто на приз, —
("Доберётся!..
Авось не утонет…")?!
Разве долгий подвиг —
шофёрский риск —
ничего
не стоит?!
А колдобины
на ежедневном пути, —
(чуть расслабишься —
треснет шея)…
А сама невозможность
проехать,
пройти?!
Разве это —
дешевле?!
Не хочу, торопясь,
предвещать закон,
сгоряча
городить напраслину.
Но в Державе такой,
в Государстве таком
бездорожье —
уже безнравственно!
Это — факт!
И дело не в чьей-то
молве.
Я
намеренно не стихаю…
Не ищите поэзии
в данной главе!
Не считайте её
стихами!..
Не стихи
пишу —
хриплым криком
кричу.
Не себе
прошу —
для Отчизны
хочу.
Для неё —
океанами стиснутой,
драгоценной,
одной,
единственной!
Для которой мы трудимся
столько лет,
для которой
поём и печалимся…
Недоступного нет,
невозможного нет,
если только миром
навалимся!
Если только — с сердцем,
с умом,
с душой…
И Дорога наша
сквозь время,
та,
которая пишется
с буквы большой
станет
к нашим потомкам
добрее!..
Всей наивностью
этих спешащих строк,
всею ширью Земли,
всею далью
я мечтаю
о пятилетке дорог, —
самой трудной мечтой
мечтаю…
За такое
можно отдать и жизнь,
если это приблизит
сроки…
А сегодня, по-моему,
коммунизм
есть
Советская власть
плюс дороги!
Шаги
Небо тёмное
без берегов.
На стене
имена горят…
Двести десять
парадных
шагов!
Словно это и впрямь —
парад!
Необъявленный,
странный,
ночной!..
Вижу:
выстроились войска,
озарённые
круглой луной,
продирающейся
сквозь облака…
Я друзей отца
узнаю, —
вон они вдалеке стоят…
Впереди —
в суровом строю —
сводный полк
Неизвестных солдат!..
Все
пришли в эту ночь
сюда
отовсюду,
где шла война:
с ноздреватого
невского льда,
из-под Бреста
и Бородина!
С Даугавы,
с Дона,
с Днепра,
кто — на лошади,
кто — пешком…
И безмолвным громом
"Ура-а!.."
перекатывается
над полком!..
Мне тревожно,
холодно мне.
Ветер скорби
хлещет в ушах.
В потрясающей
тишине
государственный
слышен
шаг!
И слова команды
слышны.
В небе
грустные марши
парят…
Появляются
из стены
принимающие
парад.
Командармы
далёких дней,
чашу
выпившие до дна.
Застывают
возле камней,
там, где выбиты
их имена…
И молчат они.
И глядят.
Будто верят,
что скоро,
в ночи
к ним из молодости
прилетят
бесшабашные трубачи!..
Вспоминают
бойцов своих.
Снова чуют
цокот
подков…
Невесомые
руки их —
у невидимых
козырьков.
Война
Было Училище.
Форма — на вырост
Стрельбы с утра.
Строевая — зазря.
Полугодичный
ускоренный выпуск.
И на петлице —
два кубаря…
Шёл эшелон
по протяжной
России,
шёл на войну
сквозь мельканье берёз
"Мы разобьём их!.."
"Мы их осилим!.."
"Мы им докажем!.." —
гудел паровоз.
Станции
как новгородское вече.
Мир,
где клокочет людская беда.
Шёл эшелон.
А навстречу,
навстречу —
лишь
санитарные поезда…
В глотку не лезла
горячая каша.
Полночь
была, как курок,
взведена…
"Мы разобьём их!.."
"Мы им докажем!.."
"Мы их осилим!.." —
шептал лейтенант.
В тамбуре,
Маясь на стрелках гремящих,
весь продуваемый
сквозняком,
он по дороге взрослел —
этот мальчик —
тонкая шея,
уши торчком…
Только во сне,
оккупировав полку
в осатанелом
табачном дыму,
он забывал обо всём
ненадолго.
И улыбался.
Снилось ему
что-то распахнутое
и голубое.
Небо,
а может,
морская волна…
"Танки!!."
И сразу истошное:
"К бою-у!.."
Так они встретились:
Он
и Война…
…Воздух наполнился громом,
гуденьем.
Мир был изломан,
был искажён…
Это
казалось ошибкой,
виденьем,
странным,
чудовищным миражом…
Только виденье
не проходило:
следом за танками
у моста
пыльные парни
в серых мундирах
шли
и стреляли от живота!..
Дыбились шпалы!
Насыпь качалась!
Кроме пожара,
Не видно ни зги!
Будто бы это планета
кончалась
там,
где сейчас наступали
враги!
Будто её становилось
всё меньше!..
Ёжась
от близких разрывов гранат, —
чёрный,
растерянный,
онемевший, —
в жёстком кювете
лежал лейтенант.
Мальчик
лежал посредине России,
всех её пашен,
дорог
и осин…
Что же ты, взводный?!
"Докажем!.."
"Осилим!.."
Вот он —
фашист!
Докажи.
И осиль.
Вот он —
фашист!
Оголтело и мощно
воет
его знаменитая
сталь…
Знаю,
что это почти невозможно!
Знаю, что страшно!
И всё-таки
встань!
Встань,
лейтенант!..
Слышишь,
просят об этом,
вновь возникая
из небытия,
дом твой,
пронизанный солнечным светом,
Город.
Отечество.
Мама твоя…
Встань, лейтенант!
Заклинают просторы,
птицы и звери,
снега и цветы.
Нежная
просит
девчонка,
с которой
так и не смог познакомиться
ты!
Просит
далёкая средняя школа,
ставшая госпиталем
с сентября.
Встань!
Чемпионы двора по футболу
просят тебя —
своего вратаря!
Просит
высокая звёздная россыпь,
горы,
излучина каждой реки!..
Маршал
приказывает
и просит:
"Встань, лейтенант!
Постарайся!
Смоги…"
Глядя значительно и сурово,
Вместе с землёю и морем
скорбя,
просит об этом
крейсер "Аврора"!
Тельман
об этом просит
тебя!
Просят деревни,
пропахшие гарью.
Солнце,
как колокол,
в небе гудит!
Просит из будущего
Гагарин!
Ты
не поднимешься —
он
не взлетит…
Просят
твои нерождённые дети.
Просит история…
И тогда
встал
лейтенант.
И шагнул по планете,
выкрикнув не по уставу:
"Айда!!."
Встал
и пошёл на врага,
как вслепую.
(Сразу же сделалась влажной
спина.)
Встал лейтенант!..
И наткнулся
на пулю.
Большую и твёрдую,
как стена…
Вздрогнул он,
будто от зимнего ветра.
Падал он медленно,
как нараспев.
Падал он долго…
Упал он
мгновенно.
Он даже выстрелить
не успел!
И для него наступила
сплошная
и бесконечная тишина…
Чем этот бой завершился —
не знаю.
Знаю,
чем кончилась
эта война!..
Ждёт он меня
за чертой неизбежной.
Он мне мерещится
ночью и днём —
худенький мальчик,
всего-то успевший
встать
под огнём
и шагнуть
под огнём!..
…А над домом тучи
кружат-ворожат.
Под землей цветущей
павшие
лежат.
Дождь
идёт над полем,
родную землю
поит…
Мы про них
не вспомним, —
и про нас
не вспомнят!
Не вспомнят
ни разу.
Никто
и никогда.
Бежит
по оврагу
мутная вода…
Вот и дождь
кончился.
Радуга
как полымя…
А ведь очень
хочется,
чтоб и про нас
помнили!
Утреннее отступление о Москве
Нас у Москвы —
очень много…
Как по привычной канве,
неудержимо
и строго
утро идёт
по Москве.
За ночь
мосты остыли,
съёжились
тополя.
Дымчата и пустынна
набережная
Кремля.
Башни
порозовели,
Стазу же стала видна
тихих
тянь-шаньских елей
ранняя седина…
Рядом,
задумавшись тяжко, —
и далеки
и близки, —
высятся
многоэтажки,
лепятся
особняки.
В городе —
сотни дорог,
вечность
в себе
таящих.
Город —
всегда диалог
прошлого
с настоящим.
Есть в нём и детство
и зрелость.
Есть и лицо
и нутро…
Двинулся
первый троллейбус,
и задышало метро…
Вот,
добежав,
дотикав,
пробуя голос свой,
полмиллиона будильников
грянули
над Москвой!
Благовест наш
небогатый,
утренний наш
набат…
Вот,
проснулась Таганка,
потягивается
Арбат.
Кузнецкий
рекламы тушит.
Зарядье
блестит росой.
Фыркает Пресня
под душем!
Останкино
шпарит трусцой!..
К определённому сроку
по мановенью
руки
плюхаются на сковородку
солнечные
желтки!..
Пьёт чай
Ордынка и Сетунь…
И снова, идя на рожон,
мужья
забором газетным
отгородились
от жён!..
Встанут не раньше, не позже,
жажду свою
утолив…
Будто гигантский
поршень,
в доме
работает лифт!..
Встретит всех
у порога
запах
умытой листвы…
Нас у Москвы очень много,
много нас
у Москвы!
Мы
со столицей на равных,
мы для неё — свои!
В креслах
башенных кранов
и на постах
ГАИ.
В гордых
концертных залах,
в шахтах
и облаках.
На производстве —
в самых
невероятных
цехах!
Мы
этот город
ставим!
Славу его
творим.
Памятью
обрастаем.
С космосом
говорим.
В каждую мелочь
вникаем.
Всё измеряем
трудом…
Может быть,
не о каждом
люди
вспомнят потом.
Может,
не всем воздастся…
Сгорбившись
от потерь,
мы создаём
Государство
неравнодушных
людей!
Долгою будет
дорога.
Крупною будет
цена…
Нас у Москвы
очень много.
А Москва у нас —
одна.
Мир
Мы —
жители Земли —
богатыри.
Бессменно
от зари и до зари,
зимой и летом,
в полднях и ночах
мы тащим тяжесть
на своих плечах…
Несём мы груз
промчавшихся годов,
пустых надежд
и долгих холодов,
отметины
от чьих-то губ
и рук,
нелепых ссор,
бессмысленных разлук,
случайных дружб
и неслучайных встреч.
Всё это так,
да не об этом
речь!
Привычный груз
не весит ничего…
Но,
не считая этого всего,
любой из нас
несёт пятнадцать тонн!..
Наверное,
вы знаете о том?
Наверно,
вам приятно жить в тепле?..
А между тем
на маленькой
Земле
накоплено
так много
разных бомб,
что, сколько их,
не знает даже бог!..
Пока что эти бомбы
мирно спят.
И может,
было б незачем опять
о бомбах
вспоминать и говорить…
Но если только
взять
и разделить
взрывчатку,
запрессованную в них,
на всех людей —
здоровых и больных,
слепых и зрячих,
старцев и юнцов,
на гениев,
трудяг
и подлецов,
на всех — без исключения —
людей
в их первый день
и в их последний день,
живущих
в прокопчённых городах,
копающихся
в собственных садах,
на всех людей! —
и посчитать потом,
на каждом будет
по пятнадцать тонн!
Живём мы.
И несёт любой из нас
пятнадцать тонн взрывчатки.
Про запас…
Светло смеётся женщина в гостях.
Грустит в холодном доме
холостяк.
Рыбак
по речке спиннингом стегнул.
Матрос
за стойкой кабака
уснул.
Пилот мурлычет
в небе голубом.
Пятнадцать тонн на каждом!
На любом!..
Плисецкая
танцует вечный
вальс.
Богатыри!
Я уважаю
вас…
Охотник
пробирается тайгой.
Шериф
бездумно смотрит на огонь.
Студент готовится
спихнуть зачёт.
Хозяйка
пудинг яблочный печёт.
Рокочет на эстраде
баритон.
На каждом из живых —
пятнадцать тонн!..
Прыгун дрожит
не потому, что трус:
"Как вознести над планкой
этот груз?!."
Старик
несёт из булочной батон
в авоське.
И свои пятнадцать тонн
он тащит за плечами,
как рюкзак.
И дым усталости
в его глазах…
Без отдыха
работает роддом.
Смешное,
слабенькое существо
едва рождается,
а для него
уже припасено
пятнадцать тонн.
Пятнадцать тонн
на слабеньких плечах!
Вот почему
все дети
так кричат…
…Сквозь смех и боль,
сквозь суету и сон
мы эту ношу
медленно
несём.
Ей подставляем
плечи и горбы,
влачим её по жизни,
как рабы!
Её не сбросить,
в землю не зарыть,
не утопить,
врагу не подарить…
А ноша эта —
чёрт её возьми! —
придумана и создана
людьми!
Людьми самими
произведена.
В секретные бумаги
внесена.
Нацелена
и взвешена уже…
Ну как теперь?
Живёт у вас в душе
надежда
этот шар земной
спасти?..
Шлагбаумом,
застывшим на пути, —
протянутая
детская рука.
Взрывчатки — вдоволь.
Хлеба —
ни куска.
Взрывчатки — вдоволь.
По пятнадцать тонн…
Земля
утробный исторгает стон!
Ей хочется
забыться поскорей.
Ей страшно
за своих
богатырей!..
Пока —
пятнадцать тонн.
А завтра —
что?
А через десять лет?
А через сто?
Пусть даже без войны,
без взрывов пусть…
Богатыри,
да разве это —
путь?!.
…И снова ночь
висит над головой.
Бездонная,
как склад пороховой.
Шаги
Для сердца
любая окраина —
близко.
Границей
очерчена наша Земля.
Но в каждом селенье
стоят
обелиски,
похожие чем-то
на башни
Кремля…
Стоят обелиски
над памятью вечной,
над вдовьей тоской
да над тёмной водой
с такой же звездою
пятиконечной,
с такой же
спокойной и светлой
звездой.
С такой же,
которая так же
алеет,
которую так же
боятся враги…
Солдаты
сменяются
у Мавзолея,
раздольно и мощно
чеканят шаги!..
Я слышу:
звучат
неумолчные гимны.
Я вижу:
под гроздьями облаков,
летящих над миром,
до каждой
могилы
от Спасских ворот —
двести десять шагов!
До каждой!
Пусть маленькой,
пусть безымянной.
До каждой!
Которую помнит
народ.
По чащам лесным,
по траве непримятой
проторены тропки
от Спасских
ворот…
Сквозь зимние вьюги
и вешние гулы,
под пристальным взглядом
живущих людей
идут
караулы,
встают
караулы
у памятников
посреди площадей!
У скорбных надгробий
встают, бронзовея.
И бронза
становится цветом лица…
Есть память,
которой не будет забвенья.
И слава,
которой не будет конца.
Пуля
Пока эта пуля летела в него…
— Ты о чём?!.
Он умер
в больнице.
И всё это было
не вдруг.
Почти что за месяц
мы знали,
что он — обречён…
Ты помнишь,
как плакал в пустом кабинете
хирург?!
"Какой человек умирает!
Какой человек!.."
Поэт хирургии
полсуток стоял у стола.
Хотел опровергнуть прогнозы.
И —
не опроверг.
Там не было
пули…
— Нет,
всё-таки пуля была!..
На любом надгробье —
два
главных года:
год прихода в этот мир.
И год ухода.
От порога
до другого порога
вьётся-кружит по земле
твоя дорога.
Вьётся-кружит по земле
твоя усталость.
И никто не скажет,
много ль осталось…
Но однажды,
вопреки твоей воле,
обрываются
надежды и хвори!
Обрываются
мечты и печали!
"Прибыл — убыл…" —
в это верят
без печати…
Я разглядываю камень
в испуге:
между датами —
черта,
как след от пули!
След от пули!
След
багряного цвета…
Значит, всё-таки
была
пуля эта!
Значит, всё-таки
смогла
долго мчаться!
Значит, всё-таки
ждала
дня и часа!
Всё ждала она,
ждала,
всё летала!
И —
домчалась.
Дождалась.
Досвистела…
Два числа на камне
время стирает.
След от пули
между ними
пылает!..
Пока эти пули летят, —
(а они летят!) —
пока эти пули летят
в тебя
и в меня,
наполнившись ветром,
осенние сосны гудят,
желтеют в витринах
газеты
вчерашнего дня…
А пули летят!
И нельзя отсидеться в броне,
уехать,
забраться в забытые богом края…
Но где и когда она
встречу
назначила мне —
весёлая пуля,
проклятая пуля моя?!
Ударит
в какой стороне
и с какой стороны?..
Постой!
Да неужто
не может промазать она?!
И вновь
суматошные дни
суетою полны.
Живу я и верю,
что жизнь —
невозможно длинна.
Вот что-то не сделал: "Успею…"
(А пуля летит!..)
"Доделаю после…"
(А пуля смеётся, летя!..)
В сырое окно
неподкупное время
глядит.
И небо
в потерянных звёздах,
как в каплях
дождя…
Ну что же,
на то мы и люди,
чтоб всё понимать.
На то мы и люди,
чтоб верить
в бессмертные сны…
Над детским дыханьем
склонилась
усталая мать.
Горят имена
у подножья
кремлёвской стены…
На то мы и люди,
чтоб помнить
других людей.
На то мы и люди,
чтоб слышать
их голоса…
В оттаявшем небе —
рассветная полоса…
Да будет памятным
каждый
прошедший день!
А каждый грядущий день
да будет воспет!..
Пока эти пули летят,
мы
обязаны жить.
Пока эти пули летят,
мы должны
успеть
вырастить хлеб,
землю спасти,
песню сложить.
…Пока эти пули летят
в тебя и в меня…
Шаги
Двести десять шагов.
Шаг
за шагом.
Надо мной облака
в небе ржавом.
Гул шагов.
Каждый шаг —
будто веха.
Это —
сердце стучит.
Сердце века.
Я на площади,
как на ладони.
Смотрит время в упор:
Что я стОю?
Что я
в жизни могу?
Что я знаю?..
Надо мною
рассвет,
будто знамя.
Смотрит время в упор —
проверяет.
Этот день
на меня
примеряет.
Гул шагов над Москвой.
Грохот эха.
Сердце века
стучит.
Сердце века!
Продолжается бой —
тот —
последний!..
Двести десять
шагов
по вселенной!..
Время
стрелки часов
переставит.
Знаю я:
нас
однажды
не станет.
Мы уйдём.
Мы уже
не вернёмся.
Этой горькой землёй
захлебнёмся.
Этой утренней,
этой
печальной,
неизвестной ещё,
непочатой.
А она
лишь на миг
всколыхнётся.
И, как море,
над нами
сомкнётся.
Нас однажды не будет.
Не станет.
Снова
выпадет снег.
И растает.
Дождь прольётся.
И речка
набухнет.
Мы
уйдём насовсем.
Нас
не будет.
Превратимся
в туман.
В горстку праха…
Но
останется жить
наша
правда!
Мы
своё отгорим.
Отболеем…
Но
от имени
нас
будет
Ленин!
И от имени
нас
будут эти
двести десять шагов
по планете!
1975–1978
Память
за прошлое держится цепко,
то прибывает,
то убывает…
В школе
когда-то
были оценки
две:
"успевает"
и "не успевает"…
Мир из бетона.
Мир из железа.
Аэродромный
разбойничий рокот…
Не успеваю
довериться лесу.
Птицу послушать.
Ветку потрогать…
Разочаровываюсь.
Увлекаюсь.
Липкий мотив
про себя напеваю.
Снова куда-то
бегу,
задыхаясь!
Не успеваю,
Не успеваю…
Время жалею.
Недели мусолю.
С кем-то
о чём-то
бессмысленно спорю.
Вижу
всё больше вечерние
зори.
Утренних зорь
я почти что не помню…
В душном вагоне —
будто в горниле.
В дом возвращаюсь.
Дверь открываю.
Книги
квартиру
заполонили.
Я прочитать их
не успеваю!..
Снова ползу
в бесконечную гору,
злюсь
и от встречного ветра
немею.
Надо б, наверное,
жить
по-другому!
Но по-другому
я не умею…
Сильным бываю.
Слабым бываю.
Школьного друга
нежданно встречаю.
"Здравствуй!
Ну как ты?.."
И —
не успеваю
вслушаться
в то, что он мне
отвечает…
Керчь и Калькутта,
Волга и Висла.
То улетаю,
то отплываю.
Надо бы,
надо бы остановиться!
Не успеваю.
Не успеваю…
Знаю,
что скоро метели
подуют.
От непонятной хандры
изнываю…
Надо бы
попросту сесть и подумать!
Надо бы…
Надо бы…
Не успеваю!
Снова меняю
вёрсты
на мили.
По телефону
Москву вызываю…
Женщину,
самую лучшую
в мире,
сделать счастливой
не успеваю!..
Отодвигаю
и планы, и сроки.
Слушаю притчи
о долготерпенье.
А написать
свои главные строки
не успеваю!
И вряд ли успею…
Как протодьякон
в праздничной церкви,
голос
единственный
надрываю…
Я бы, конечно,
исправил оценки!..
Не успеваю.
Не успеваю.
Шаги
Всё, что угодно,
может ещё
судьба напророчить:
от неожиданной тишины
до грома внезапнейшего…
Дай мне
уверенности твоей,
Красная площадь!
И помоги мне
себя отыскать —
завтрашнего…
Главная площадь,
ты поддержи,
выслушай,
вывези…
На запотевшей брусчатке
один
молча стою.
Крутые зубцы на кремлёвской стене —
будто шлемы
витязей.
И Спасская башня —
правофланговым
в этом строю…
Скоро на башне,
в часах городских и домашних
размножаясь,
пересчитав скрупулёзно
вереницу минут и секунд,
стрелки курантов
сойдутся,
как лезвия ножниц,
и безвовратно прожитый мной
час
отстригут.
Прожитый час
жизни моей.
Час без названья.
Бывшее время,
в котором осталось
моё "помоги!..".
В это мгновенье,
как молотом по накковальне,
хлёстко и гулко
вдруг зазвучали
шаги!..
Грохот сердца.
Квадратных плечей разворот.
Каждый час
пред глазами друзей и врагов
начинаются
прямо от Спасских ворот
эти —
памятные —
двести десять шагов…
(Это я потом
шаги подсчитал.
А тогда в ночи
стоял — оглушён.
А тогда в ночи
я ответа
ждал.
И остаток века
над миром
шёл…
Это я потом
шаги подсчитал.
Приходил сюда
наяву и во сне.
Будто что-то
заранее
загадал,
что-то самое
необходимое мне…
Я глядел в глубину
огромной стены,
будто в тёмное море
без берегов.
Веря в то,
что соединиться должны
время жизни моей
и время
шагов!..)
Грохот сердца.
И высохших губ немота.
Двести десять шагов
до знакомых дверей,
до того —
опалённого славой —
поста,
молчаливого входа
в его Мавзолей…
Под холодною дымкой,
плывущей с реки,
и торжественной дрожью
примкнутых штыков,
по планете,
вбивая гранит
каблуки, —
Двести десять
весомых,
державных шагов!
Имена
Когда Москва
бросается в сны —
вчерашний день воскрешать,
на траурных плитах
кремлёвской стены
начинают
буквы мерцать.
Начинает светиться,
будто заря,
алфавит
от "А" до "Я".
Азбука
яростного бытия.
Азбука Октября…
Кто смерти
хотел?
Никто не хотел.
Кто пулю
искал?
Никто не искал.
А ветер
над общей судьбою
гудел.
На длинной стене
имена высекал.
На груди стены
имена
полыхают,
как ордена!..
Каждое имя
в ночи горит
своим,
особым огнём…
Дзержинский.
Гагарин.
Куйбышев.
Рид.
Чкалов.
Жуков.
Артём…
Их много.
Всех их
не перечесть.
Их много.
Куда ни взгляни…
Но если бы,
если бы только здесь!
Если бы
только они!
А то —
повсюду!
И голос дрожит.
И я закрываю глаза.
Помнить об этом
труднее, чем жить.
Не помнить об этом —
нельзя!..
Последнюю зависть к живым затая,
лежат,
как во мгле полыньи,
твои,
Революция,
сыновья —
любимые дети твои.
В поющих песках
и в молчащих снегах,
в медлительном шелесте трав.
У сонных колодцев,
в немых сквозняках
пронизанных солнцем
дубрав.
Там,
где тоскуют перепела,
там,
где почти на весу
лёгкая,
утренняя пчела
пьёт из цветка
росу.
Где клёны
околицу сторожат
и кукушка
пророчит своё…
В безбрежной планете
солдаты лежат,
изнутри
согревая
её…
Они —
фундамент.
Начало начал.
Вслушиваясь в тишину,
держат они
на своих плечах
эту стену
и эту страну.
Единственным знаменем
осенены, —
гордость
и боль моя…
Пылает
на плитах кремлёвской стены
алфавит
от "А" до "Я"…
И, задохнувшись,
я говорю:
Отныне —
и каждый день —
по этому
каменному
букварю
я бы учил
детей!
Нет, не по буквам,
не по складам,
а по этим жизням
учил!
Я бы им
главное передал.
Вечное
поручил…
Мы мало живём.
Но живём
не зря!..
Веет ветер
с Москвы-реки.
Пред лицом
гранитного букваря
караул
чеканит
шаги.
Историческое отступление о крыльях
Мужичонка-лиходей —
рожа варежкой —
дня двадцатого апреля
года давнего
закричал вовсю
в Кремле,
на Ивановской,
дескать,
"Дело у него Государево!!."
Кто таков?
Почто вопит?
Во что верует?
Отчего в глаза стрельцам
глядит без робости?
Вор — не вор,
однако кто его ведает…
А за крик
держи ответ
по всей строгости!..
Мужичка того
недремлющая стража взяла.
На расспросе
объявил этот странный тать,
что клянётся смастерить
два великих крыла
и на оных,
аки птица,
будет в небе летать…
Подземелье.
Стол дубовый.
И стена
на три крюка.
По стене плывут, качаясь,
тени страшные.
Сам боярин Троекуров
у смутьяна-мужика,
бородою тряся,
грозно спрашивали:
— Что творишь, холоп?..
— Не худое творю…
— Значит, хочешь взлететь?..
— Даже очень хочу…
— Аки птица, говоришь?..
— Аки птица, говорю…
— Ну а как не взлетишь?..
— Непременно взлечу!..
…Был расспрашиван бахвал
строгим способом,
шли от засветло расспросы
и до затемно.
Дыбой гнули мужика,
а он упорствовал:
"Обязательно взлечу!..
Обязательно!!."
Вдруг и взаправду полетит
мозгля крамольная?!
Вдруг понравится царю
потеха знатная?!.
Призадумались боярин
и промолвили:
— Ладно!
Что тебе, холоп,
к работе
надобно?
…Дали всё, что просил
для крылатых дел:
два куска холста,
драгоценной слюды,
прутьев ивовых,
на неделю еды.
(И подьячего,
чтоб смотрел-глядел…)
Необычное
мужичок мастерил,
вострым ножиком
он холсты кромсал,
из белужьих жабр
хитрый клей варил,
прутья ивовые
в три ряда вязал.
От рассветной зари
до тёмных небес
Он работал и
не печалился.
Он старался — чёрт,
он смеялся — бес:
"Получается!..
Ой получается!!."
Слух прошёл по Москве:
"Лихие дела!..
Мужичонка…
да чтоб мне с места не встать!..
Завтра в полдень, слышь? —
два великих крыла…
На Ивановской…
аки птица летать…"
— Что творишь, холоп?..
— Не худое творю…
— Значит, хочешь взлететь?..
— Даже очень хочу…
— Аки птица, говоришь?..
— Аки птица, говорю…
— Ну а как не взлетишь?..
— Непременно взлечу!..
…Мужичонка-лиходей —
рожа варежкою, —
появившись из ворот
скособоченных,
дня тридцатого апреля
на Ивановскую
вышел-вынес
два крыла перепончатых!
Были крылья угловатыми
и мощными,
распахнулись —
всех зажмуриться
заставили.
Были тоненькими очень —
да не морщили.
Были словно ледяными —
да не таяли.
Отливали эти крылья
сияющие
то ли — кровушкою,
то ли — пожарами…
Сам боярин Троекуров
со товарищами
поглазеть на это чудо
пожаловали…
Крыльев радужных таких
земля не видела.
И надел их мужик,
слегка важничая.
Вся Ивановская площадь
шеи
вытянула,
приготовилася ахнуть
вся Ивановская!..
Вот он крыльями взмахнул,
сделал первый шаг.
Вот он чаще замахал,
от усердья взмок.
Вот на цыпочки встал, —
да не взлеталось никак!
Вот он щёки надул, —
а взлететь не мог!..
Он и плакал,
и молился,
и два раза отдыхал,
закатив глаза,
подпрыгивал по-заячьи.
Он поохивал,
присвистывал,
он крыльями махал
и ногами семенил,
как в присядочке.
По земле стучали крылья,
крест болтался на груди.
Обдавала пыль
вельможного боярина.
Мужику уже кричали:
"Ну чего же ты?
Лети!
Обещался, так взлетай,
окаянина!.."
А когда он завопил:
"Да где ж ты, господи?!."
и купца задел крылом,
пробегаючи,
вся Ивановская площадь
взвыла
в хохоте,
так, что брызнули с крестов
стаи галочьи!..
А мужик упал на землю,
как подрезали.
И не слышал он
ни хохота,
ни карканья…
Сам
боярин Троекуров
не побрезговали:
подошли к мужичку
и в личность
харкнули.
И сказали так боярин:
"Будя!
Досыта
посмеялись…
А теперь давай похмуримся…
Батогами его!
Но чтоб —
не дo смерти…
Чтоб денёчка два пожил
да помучился…"
Ой, взлетели батоги
посреди весны!
Вился каждый батожок
в небе
пташкою…
И оттудова —
да поперёк спины!
Поперёк спины —
да всё с оттяжкою!
Чтобы думал —
знал!
Чтобы впрок —
для всех!
Чтоб вокруг тебя
стало красненько!
Да с размахом —
а-ах!
Чтоб до сердца —
э-эх!
И ещё раз —
о-ох!
И —
полразика!..
— В землю смотришь, холоп?..
— В землю смотрю…
— Полетать хотел?..
— И теперь хочу…
— Аки птица, говорил?..
— Аки птица, говорю!..
— Ну а дальше как?..
— Непременно взлечу!..
…Мужичонка-лиходей —
рожа варежкой, —
одичалых собак
пугая стонами,
в ночь промозглую
лежал на Ивановской,
будто чёрный крест —
руки в стороны.
Посредине государства,
затаённого во мгле,
посреди берёз
и зарослей смородинных,
на заплаканной,
залатанной,
загадочной Земле
хлеборобов,
храбрецов
и юродивых.
Посреди иконных ликов
и немыслимых личин,
бормотанья
и тоски неосознанной,
посреди пиров и пыток,
пьяных песен и лучин
человек лежал ничком
в крови
собственной.
Он лежал один,
и не было
ни звёзд, ни облаков.
Он лежал,
широко глаза открывши…
И спина его горела
не от царских батогов, —
прорастали крылья в ней.
Крылья.
Крылышки.
Шаги
Скоро полночь.
Грохочут шаги в тишине…
Отражаясь от каменных стен и веков,
эхо памяти
медленно плещет во мне…
Двести десять шагов,
двести десять шагов…
Через всё, что мы вынесли,
превозмогли, —
двести десять шагов
непростого пути…
Вся история
нашей живучей
Земли —
предисловие
к этим
двумстам десяти!..
Двести десять шагов,
двести десять шагов.
Мимо долгой,
бессонной
кремлёвской стены.
Сквозь безмолвье
ушедших в легенду
полков
и большую усталость
последней войны…
Память, память,
за собою
позови
в те далёкие,
промчавшиеся дни.
Ты друзей моих ушедших
оживи,
а друзьям живущим
молодость верни.
Память, память,
ты же можешь!
Ты должна
на мгновенье
эти стрелки повернуть.
Я хочу не просто вспомнить
имена.
Я хочу своим друзьям
в глаза взглянуть.
Посмотреть в глаза
и глаз не отвести.
Уставать,
шагать,
и снова уставать…
Дай мне воли
до конца тебя
нести.
Дай мне силы
ничего
не забывать.
Труд
Пока в пространстве
кружится планета,
на ней,
пропахшей солнцем,
никогда
не будет дня,
чтоб не было
рассвета,
не будет дня,
чтоб не было
труда!..
Так было
в нашей жизни быстротечной:
пришёл
в победном рёве
медных труб,
взамен войны —
Великой и Отечественной —
Великий
и Отечественный
труд!..
Вся жизнь
как будто начиналась снова
в бессонной чехарде
ночей и дней.
И это было легче ненамного,
чем на войне.
А иногда —
трудней…
Великий труд,
когда забот по горло.
Огромный труд
всему наперекор…
Работа шла
не просто для прокорма,
а в общем-то
какой там был
прокорм!
Кусок сырого
глинистого хлеба.
Вода
из безымянного ручья.
И печи обгорелые —
до неба
торчащие
над призраком жилья.
Такая память
нас везде догонит.
Не веришь,
так пойди перепроверь:
два дома неразрушенных —
на город!
Один мужик —
на восемь деревень!..
Расскажешь ли,
как, отпахав,
отсеяв,
споткнулись мы
о новую беду
и как слезами
поливали землю
в том —
выжженном —
сорок шестом
году!
Как мышцы затвердевшие
немели
и отдыха
не виделось вдали…
Мы выдержали.
Сдюжили.
Сумели.
В который раз
себя
превозмогли…
Свою страну,
свою судьбу врачуя,
мы
не копили силы про запас.
И не спасло нас
никакое чудо.
А что спасло?
Да только он и спас —
Великий и Отечественный.
Только!
Помноженный на тысячи.
Один…
Пусть медленно,
пусть невозможно долго,
но праздник наш
поднялся из руин!
Поднялся праздник
и расправил
плечи.
Разросся,
подпирая облака…
Что ж,
завтра будет проще?
Будет легче?
Наоборот:
сложней
наверняка!..
Уже сейчас —
совсем не для забавы —
заводим мы
незряшный разговор:
какая магистраль
нас ждёт
за БАМом?
Где он лежит —
грядущий Самотлор?..
…Распахнуты сердца.
Открыты лица.
Тайга стоит
уже в заре по грудь.
Стартует утро.
Царствует и длится
Великий труд.
Отечественный труд!
На стройках,
на полях
и на дорогах,
в столичном гуле,
в деревнях глухих,
на самых мудрых
синхрофазотронах
и в самых немудрёных
мастерских!
Не надо
снисходительной гримасы
по поводу
"не той величины".
Ведь есть не только
БАМы и КамАЗы —
есть неизбывный
общий труд
страны!
Где без обид
несут свои заботы,
вершат
свои нелёгкие дела
обычные совхозы
и заводы,
которым нет ни славы,
ни числа.
Не слишком-то надеясь на везенье,
живёт страна,
мечтая и терпя.
Слесарит,
инженерит,
пашет землю.
И верит в жизнь.
И создаёт
себя!
Труд
правит
миром!
Он пьянит,
как брага!
Он объявляет:
всё иль ничего!
А без него
любое знамя —
тряпка!
Любое слово без него —
мертво!
Великий
от великого усилья,
вознёсший над страной
крыло своё!
Отечественный!
Ибо в нём —
Россия
и сёстры
равноправные
её!..
Пока в пространстве
кружится планета,
на ней —
пропахшей солнцем —
никогда
не будет дня,
чтоб не было
рассвета!
Не будет дня,
чтоб не было
труда!
Нелирическое отступление о дорогах
Все когда-нибудь
делают шаг
за порог.
Жизнь у всех —
на дорогах бренных…
А мечтаю я
о пятилетке дорог.
Не абстрактных.
Вполне конкретных…
Вы прислушайтесь:
души людские
томя,
в чернозёмах
и в глинистой жиже
стонут в голос,
воют,
ревут ревмя
на конкретных дорогах
машины!
Даже если какая беда пришла,
то доехать
в средине марта
от села одного
до другого села —
ни рессор не хватит,
ни мата!..
Понимаю,
что очень огромна страна,
допускаю,
что мы — не боги.
Знаю:
в слове "до-ро-га"
звенит цена, —
дорогие нынче
дороги!..
Ладно, дорого…
Что ж,
нагрузили — вези.
Песни пой,
себе в утешенье…
Ну а хлеб,
лежащий
в целинной грязи!
Он —
дешевле?!
А далёкие рейсы,
будто на приз, —
("Доберётся!..
Авось не утонет…")?!
Разве долгий подвиг —
шофёрский риск —
ничего
не стоит?!
А колдобины
на ежедневном пути, —
(чуть расслабишься —
треснет шея)…
А сама невозможность
проехать,
пройти?!
Разве это —
дешевле?!
Не хочу, торопясь,
предвещать закон,
сгоряча
городить напраслину.
Но в Державе такой,
в Государстве таком
бездорожье —
уже безнравственно!
Это — факт!
И дело не в чьей-то
молве.
Я
намеренно не стихаю…
Не ищите поэзии
в данной главе!
Не считайте её
стихами!..
Не стихи
пишу —
хриплым криком
кричу.
Не себе
прошу —
для Отчизны
хочу.
Для неё —
океанами стиснутой,
драгоценной,
одной,
единственной!
Для которой мы трудимся
столько лет,
для которой
поём и печалимся…
Недоступного нет,
невозможного нет,
если только миром
навалимся!
Если только — с сердцем,
с умом,
с душой…
И Дорога наша
сквозь время,
та,
которая пишется
с буквы большой
станет
к нашим потомкам
добрее!..
Всей наивностью
этих спешащих строк,
всею ширью Земли,
всею далью
я мечтаю
о пятилетке дорог, —
самой трудной мечтой
мечтаю…
За такое
можно отдать и жизнь,
если это приблизит
сроки…
А сегодня, по-моему,
коммунизм
есть
Советская власть
плюс дороги!
Шаги
Небо тёмное
без берегов.
На стене
имена горят…
Двести десять
парадных
шагов!
Словно это и впрямь —
парад!
Необъявленный,
странный,
ночной!..
Вижу:
выстроились войска,
озарённые
круглой луной,
продирающейся
сквозь облака…
Я друзей отца
узнаю, —
вон они вдалеке стоят…
Впереди —
в суровом строю —
сводный полк
Неизвестных солдат!..
Все
пришли в эту ночь
сюда
отовсюду,
где шла война:
с ноздреватого
невского льда,
из-под Бреста
и Бородина!
С Даугавы,
с Дона,
с Днепра,
кто — на лошади,
кто — пешком…
И безмолвным громом
"Ура-а!.."
перекатывается
над полком!..
Мне тревожно,
холодно мне.
Ветер скорби
хлещет в ушах.
В потрясающей
тишине
государственный
слышен
шаг!
И слова команды
слышны.
В небе
грустные марши
парят…
Появляются
из стены
принимающие
парад.
Командармы
далёких дней,
чашу
выпившие до дна.
Застывают
возле камней,
там, где выбиты
их имена…
И молчат они.
И глядят.
Будто верят,
что скоро,
в ночи
к ним из молодости
прилетят
бесшабашные трубачи!..
Вспоминают
бойцов своих.
Снова чуют
цокот
подков…
Невесомые
руки их —
у невидимых
козырьков.
Война
Было Училище.
Форма — на вырост
Стрельбы с утра.
Строевая — зазря.
Полугодичный
ускоренный выпуск.
И на петлице —
два кубаря…
Шёл эшелон
по протяжной
России,
шёл на войну
сквозь мельканье берёз
"Мы разобьём их!.."
"Мы их осилим!.."
"Мы им докажем!.." —
гудел паровоз.
Станции
как новгородское вече.
Мир,
где клокочет людская беда.
Шёл эшелон.
А навстречу,
навстречу —
лишь
санитарные поезда…
В глотку не лезла
горячая каша.
Полночь
была, как курок,
взведена…
"Мы разобьём их!.."
"Мы им докажем!.."
"Мы их осилим!.." —
шептал лейтенант.
В тамбуре,
Маясь на стрелках гремящих,
весь продуваемый
сквозняком,
он по дороге взрослел —
этот мальчик —
тонкая шея,
уши торчком…
Только во сне,
оккупировав полку
в осатанелом
табачном дыму,
он забывал обо всём
ненадолго.
И улыбался.
Снилось ему
что-то распахнутое
и голубое.
Небо,
а может,
морская волна…
"Танки!!."
И сразу истошное:
"К бою-у!.."
Так они встретились:
Он
и Война…
…Воздух наполнился громом,
гуденьем.
Мир был изломан,
был искажён…
Это
казалось ошибкой,
виденьем,
странным,
чудовищным миражом…
Только виденье
не проходило:
следом за танками
у моста
пыльные парни
в серых мундирах
шли
и стреляли от живота!..
Дыбились шпалы!
Насыпь качалась!
Кроме пожара,
Не видно ни зги!
Будто бы это планета
кончалась
там,
где сейчас наступали
враги!
Будто её становилось
всё меньше!..
Ёжась
от близких разрывов гранат, —
чёрный,
растерянный,
онемевший, —
в жёстком кювете
лежал лейтенант.
Мальчик
лежал посредине России,
всех её пашен,
дорог
и осин…
Что же ты, взводный?!
"Докажем!.."
"Осилим!.."
Вот он —
фашист!
Докажи.
И осиль.
Вот он —
фашист!
Оголтело и мощно
воет
его знаменитая
сталь…
Знаю,
что это почти невозможно!
Знаю, что страшно!
И всё-таки
встань!
Встань,
лейтенант!..
Слышишь,
просят об этом,
вновь возникая
из небытия,
дом твой,
пронизанный солнечным светом,
Город.
Отечество.
Мама твоя…
Встань, лейтенант!
Заклинают просторы,
птицы и звери,
снега и цветы.
Нежная
просит
девчонка,
с которой
так и не смог познакомиться
ты!
Просит
далёкая средняя школа,
ставшая госпиталем
с сентября.
Встань!
Чемпионы двора по футболу
просят тебя —
своего вратаря!
Просит
высокая звёздная россыпь,
горы,
излучина каждой реки!..
Маршал
приказывает
и просит:
"Встань, лейтенант!
Постарайся!
Смоги…"
Глядя значительно и сурово,
Вместе с землёю и морем
скорбя,
просит об этом
крейсер "Аврора"!
Тельман
об этом просит
тебя!
Просят деревни,
пропахшие гарью.
Солнце,
как колокол,
в небе гудит!
Просит из будущего
Гагарин!
Ты
не поднимешься —
он
не взлетит…
Просят
твои нерождённые дети.
Просит история…
И тогда
встал
лейтенант.
И шагнул по планете,
выкрикнув не по уставу:
"Айда!!."
Встал
и пошёл на врага,
как вслепую.
(Сразу же сделалась влажной
спина.)
Встал лейтенант!..
И наткнулся
на пулю.
Большую и твёрдую,
как стена…
Вздрогнул он,
будто от зимнего ветра.
Падал он медленно,
как нараспев.
Падал он долго…
Упал он
мгновенно.
Он даже выстрелить
не успел!
И для него наступила
сплошная
и бесконечная тишина…
Чем этот бой завершился —
не знаю.
Знаю,
чем кончилась
эта война!..
Ждёт он меня
за чертой неизбежной.
Он мне мерещится
ночью и днём —
худенький мальчик,
всего-то успевший
встать
под огнём
и шагнуть
под огнём!..
…А над домом тучи
кружат-ворожат.
Под землей цветущей
павшие
лежат.
Дождь
идёт над полем,
родную землю
поит…
Мы про них
не вспомним, —
и про нас
не вспомнят!
Не вспомнят
ни разу.
Никто
и никогда.
Бежит
по оврагу
мутная вода…
Вот и дождь
кончился.
Радуга
как полымя…
А ведь очень
хочется,
чтоб и про нас
помнили!
Утреннее отступление о Москве
Нас у Москвы —
очень много…
Как по привычной канве,
неудержимо
и строго
утро идёт
по Москве.
За ночь
мосты остыли,
съёжились
тополя.
Дымчата и пустынна
набережная
Кремля.
Башни
порозовели,
Стазу же стала видна
тихих
тянь-шаньских елей
ранняя седина…
Рядом,
задумавшись тяжко, —
и далеки
и близки, —
высятся
многоэтажки,
лепятся
особняки.
В городе —
сотни дорог,
вечность
в себе
таящих.
Город —
всегда диалог
прошлого
с настоящим.
Есть в нём и детство
и зрелость.
Есть и лицо
и нутро…
Двинулся
первый троллейбус,
и задышало метро…
Вот,
добежав,
дотикав,
пробуя голос свой,
полмиллиона будильников
грянули
над Москвой!
Благовест наш
небогатый,
утренний наш
набат…
Вот,
проснулась Таганка,
потягивается
Арбат.
Кузнецкий
рекламы тушит.
Зарядье
блестит росой.
Фыркает Пресня
под душем!
Останкино
шпарит трусцой!..
К определённому сроку
по мановенью
руки
плюхаются на сковородку
солнечные
желтки!..
Пьёт чай
Ордынка и Сетунь…
И снова, идя на рожон,
мужья
забором газетным
отгородились
от жён!..
Встанут не раньше, не позже,
жажду свою
утолив…
Будто гигантский
поршень,
в доме
работает лифт!..
Встретит всех
у порога
запах
умытой листвы…
Нас у Москвы очень много,
много нас
у Москвы!
Мы
со столицей на равных,
мы для неё — свои!
В креслах
башенных кранов
и на постах
ГАИ.
В гордых
концертных залах,
в шахтах
и облаках.
На производстве —
в самых
невероятных
цехах!
Мы
этот город
ставим!
Славу его
творим.
Памятью
обрастаем.
С космосом
говорим.
В каждую мелочь
вникаем.
Всё измеряем
трудом…
Может быть,
не о каждом
люди
вспомнят потом.
Может,
не всем воздастся…
Сгорбившись
от потерь,
мы создаём
Государство
неравнодушных
людей!
Долгою будет
дорога.
Крупною будет
цена…
Нас у Москвы
очень много.
А Москва у нас —
одна.
Мир
Мы —
жители Земли —
богатыри.
Бессменно
от зари и до зари,
зимой и летом,
в полднях и ночах
мы тащим тяжесть
на своих плечах…
Несём мы груз
промчавшихся годов,
пустых надежд
и долгих холодов,
отметины
от чьих-то губ
и рук,
нелепых ссор,
бессмысленных разлук,
случайных дружб
и неслучайных встреч.
Всё это так,
да не об этом
речь!
Привычный груз
не весит ничего…
Но,
не считая этого всего,
любой из нас
несёт пятнадцать тонн!..
Наверное,
вы знаете о том?
Наверно,
вам приятно жить в тепле?..
А между тем
на маленькой
Земле
накоплено
так много
разных бомб,
что, сколько их,
не знает даже бог!..
Пока что эти бомбы
мирно спят.
И может,
было б незачем опять
о бомбах
вспоминать и говорить…
Но если только
взять
и разделить
взрывчатку,
запрессованную в них,
на всех людей —
здоровых и больных,
слепых и зрячих,
старцев и юнцов,
на гениев,
трудяг
и подлецов,
на всех — без исключения —
людей
в их первый день
и в их последний день,
живущих
в прокопчённых городах,
копающихся
в собственных садах,
на всех людей! —
и посчитать потом,
на каждом будет
по пятнадцать тонн!
Живём мы.
И несёт любой из нас
пятнадцать тонн взрывчатки.
Про запас…
Светло смеётся женщина в гостях.
Грустит в холодном доме
холостяк.
Рыбак
по речке спиннингом стегнул.
Матрос
за стойкой кабака
уснул.
Пилот мурлычет
в небе голубом.
Пятнадцать тонн на каждом!
На любом!..
Плисецкая
танцует вечный
вальс.
Богатыри!
Я уважаю
вас…
Охотник
пробирается тайгой.
Шериф
бездумно смотрит на огонь.
Студент готовится
спихнуть зачёт.
Хозяйка
пудинг яблочный печёт.
Рокочет на эстраде
баритон.
На каждом из живых —
пятнадцать тонн!..
Прыгун дрожит
не потому, что трус:
"Как вознести над планкой
этот груз?!."
Старик
несёт из булочной батон
в авоське.
И свои пятнадцать тонн
он тащит за плечами,
как рюкзак.
И дым усталости
в его глазах…
Без отдыха
работает роддом.
Смешное,
слабенькое существо
едва рождается,
а для него
уже припасено
пятнадцать тонн.
Пятнадцать тонн
на слабеньких плечах!
Вот почему
все дети
так кричат…
…Сквозь смех и боль,
сквозь суету и сон
мы эту ношу
медленно
несём.
Ей подставляем
плечи и горбы,
влачим её по жизни,
как рабы!
Её не сбросить,
в землю не зарыть,
не утопить,
врагу не подарить…
А ноша эта —
чёрт её возьми! —
придумана и создана
людьми!
Людьми самими
произведена.
В секретные бумаги
внесена.
Нацелена
и взвешена уже…
Ну как теперь?
Живёт у вас в душе
надежда
этот шар земной
спасти?..
Шлагбаумом,
застывшим на пути, —
протянутая
детская рука.
Взрывчатки — вдоволь.
Хлеба —
ни куска.
Взрывчатки — вдоволь.
По пятнадцать тонн…
Земля
утробный исторгает стон!
Ей хочется
забыться поскорей.
Ей страшно
за своих
богатырей!..
Пока —
пятнадцать тонн.
А завтра —
что?
А через десять лет?
А через сто?
Пусть даже без войны,
без взрывов пусть…
Богатыри,
да разве это —
путь?!.
…И снова ночь
висит над головой.
Бездонная,
как склад пороховой.
Шаги
Для сердца
любая окраина —
близко.
Границей
очерчена наша Земля.
Но в каждом селенье
стоят
обелиски,
похожие чем-то
на башни
Кремля…
Стоят обелиски
над памятью вечной,
над вдовьей тоской
да над тёмной водой
с такой же звездою
пятиконечной,
с такой же
спокойной и светлой
звездой.
С такой же,
которая так же
алеет,
которую так же
боятся враги…
Солдаты
сменяются
у Мавзолея,
раздольно и мощно
чеканят шаги!..
Я слышу:
звучат
неумолчные гимны.
Я вижу:
под гроздьями облаков,
летящих над миром,
до каждой
могилы
от Спасских ворот —
двести десять шагов!
До каждой!
Пусть маленькой,
пусть безымянной.
До каждой!
Которую помнит
народ.
По чащам лесным,
по траве непримятой
проторены тропки
от Спасских
ворот…
Сквозь зимние вьюги
и вешние гулы,
под пристальным взглядом
живущих людей
идут
караулы,
встают
караулы
у памятников
посреди площадей!
У скорбных надгробий
встают, бронзовея.
И бронза
становится цветом лица…
Есть память,
которой не будет забвенья.
И слава,
которой не будет конца.
Пуля
Пока эта пуля летела в него…
— Ты о чём?!.
Он умер
в больнице.
И всё это было
не вдруг.
Почти что за месяц
мы знали,
что он — обречён…
Ты помнишь,
как плакал в пустом кабинете
хирург?!
"Какой человек умирает!
Какой человек!.."
Поэт хирургии
полсуток стоял у стола.
Хотел опровергнуть прогнозы.
И —
не опроверг.
Там не было
пули…
— Нет,
всё-таки пуля была!..
На любом надгробье —
два
главных года:
год прихода в этот мир.
И год ухода.
От порога
до другого порога
вьётся-кружит по земле
твоя дорога.
Вьётся-кружит по земле
твоя усталость.
И никто не скажет,
много ль осталось…
Но однажды,
вопреки твоей воле,
обрываются
надежды и хвори!
Обрываются
мечты и печали!
"Прибыл — убыл…" —
в это верят
без печати…
Я разглядываю камень
в испуге:
между датами —
черта,
как след от пули!
След от пули!
След
багряного цвета…
Значит, всё-таки
была
пуля эта!
Значит, всё-таки
смогла
долго мчаться!
Значит, всё-таки
ждала
дня и часа!
Всё ждала она,
ждала,
всё летала!
И —
домчалась.
Дождалась.
Досвистела…
Два числа на камне
время стирает.
След от пули
между ними
пылает!..
Пока эти пули летят, —
(а они летят!) —
пока эти пули летят
в тебя
и в меня,
наполнившись ветром,
осенние сосны гудят,
желтеют в витринах
газеты
вчерашнего дня…
А пули летят!
И нельзя отсидеться в броне,
уехать,
забраться в забытые богом края…
Но где и когда она
встречу
назначила мне —
весёлая пуля,
проклятая пуля моя?!
Ударит
в какой стороне
и с какой стороны?..
Постой!
Да неужто
не может промазать она?!
И вновь
суматошные дни
суетою полны.
Живу я и верю,
что жизнь —
невозможно длинна.
Вот что-то не сделал: "Успею…"
(А пуля летит!..)
"Доделаю после…"
(А пуля смеётся, летя!..)
В сырое окно
неподкупное время
глядит.
И небо
в потерянных звёздах,
как в каплях
дождя…
Ну что же,
на то мы и люди,
чтоб всё понимать.
На то мы и люди,
чтоб верить
в бессмертные сны…
Над детским дыханьем
склонилась
усталая мать.
Горят имена
у подножья
кремлёвской стены…
На то мы и люди,
чтоб помнить
других людей.
На то мы и люди,
чтоб слышать
их голоса…
В оттаявшем небе —
рассветная полоса…
Да будет памятным
каждый
прошедший день!
А каждый грядущий день
да будет воспет!..
Пока эти пули летят,
мы
обязаны жить.
Пока эти пули летят,
мы должны
успеть
вырастить хлеб,
землю спасти,
песню сложить.
…Пока эти пули летят
в тебя и в меня…
Шаги
Двести десять шагов.
Шаг
за шагом.
Надо мной облака
в небе ржавом.
Гул шагов.
Каждый шаг —
будто веха.
Это —
сердце стучит.
Сердце века.
Я на площади,
как на ладони.
Смотрит время в упор:
Что я стОю?
Что я
в жизни могу?
Что я знаю?..
Надо мною
рассвет,
будто знамя.
Смотрит время в упор —
проверяет.
Этот день
на меня
примеряет.
Гул шагов над Москвой.
Грохот эха.
Сердце века
стучит.
Сердце века!
Продолжается бой —
тот —
последний!..
Двести десять
шагов
по вселенной!..
Время
стрелки часов
переставит.
Знаю я:
нас
однажды
не станет.
Мы уйдём.
Мы уже
не вернёмся.
Этой горькой землёй
захлебнёмся.
Этой утренней,
этой
печальной,
неизвестной ещё,
непочатой.
А она
лишь на миг
всколыхнётся.
И, как море,
над нами
сомкнётся.
Нас однажды не будет.
Не станет.
Снова
выпадет снег.
И растает.
Дождь прольётся.
И речка
набухнет.
Мы
уйдём насовсем.
Нас
не будет.
Превратимся
в туман.
В горстку праха…
Но
останется жить
наша
правда!
Мы
своё отгорим.
Отболеем…
Но
от имени
нас
будет
Ленин!
И от имени
нас
будут эти
двести десять шагов
по планете!
1975–1978
Посвящение
1. "Поехали!.."
Мне нравится,
как он сказал:
"Поехали!.."
(Лихой ямщик.
Солома в бороде.)
Пошло по свету отзвуками,
эхами,
рассказами,
кругами по воде…
…И Главного конструктора знобило.
И космодром был
напряжённо пуст.
"Поехали!" —
такое слово
было.
Но перед этим прозвучало:
"Пуск!!"
…И сердце билось не внутри,
а возле.
И было незнакомо и смешно.
А он ремень поправил,
будто вожжи,
и про себя губами чмокнул:
"Но-о-о!.."
И широко,
размашисто,
стотонно,
надежд не оставляя на потом,
с оттяжкой
по умытому бетону
вдруг стегануло
огненным кнутом!
И грохнул рёв!
И забурлила ярость!
Закрыла небо
дымная стена…
Земля вогнулась чуть
и,
распрямляясь,
ракету подтолкнула.
А она
во власти
неожиданного бунта,
божественному куполу под стать,
так отрывалась от земли,
как будто
раздумывала:
стоит ли
взлетать?..
И всё-таки она решила:
"Надо!.."
Запарена,
по-бабьи — тяжела,
сейчас
она
рожала
космонавта!
Единственного.
Первого…
Пошла!
Пошла, родная!..
…Дальше было просто.
Работа.
И не более того.
Он медлил,
отвечая на вопросы,
не думая,
что все слова его
войдут в века,
подхватятся поэтами,
забронзовев,
надоедят глазам…
Мне нравится,
как он сказал:
"Поехали!.."
А главное:
он сделал,
как сказал!
2. Мы вырастаем
Скрипит под ветром печальный ставень.
В углу за печкой таится шорох…
Мы вырастаем,
мы вырастаем
из колыбелей
и распашонок…
Огромно детство.
Просторно детство.
А мы
романы Дюма листаем.
И понимаем,
что в доме —
тесно.
Мы вырастаем.
Мы вырастаем…
Укоры взрослых
несутся следом.
Мы убегаем,
как от пожара.
Нам двор —
держава!..
Но как-то летом
мы замечаем:
мала держава…
Нас что-то кличет
и что-то гонит
к серьёзным спорам,
к недетским тайнам.
Нас принимает
гигантский город!
Мы
вырастаем!
Мы
вырастаем!..
А город пухнет.
Растёт, как тесто.
А нам в нём тесно!
И мы,
пьянея,
садимся в поезд,
где тоже —
тесно.
А в чистом поле —
ещё теснее…
Мы негодуем,
недосыпаем,
глядим вослед
журавлиным стаям.
На мотоциклах,
пригнувшись, шпарим.
Мы
вырастаем!
Мы вырастаем!..
Мы трудно дышим
от слёз и песен.
Порт океанский
зовём
калиткой.
Нам Атлантический
слишком тесен!
Нам тесен
Тихий, или Великий!..
Текут на север густые реки.
Вонзились в тучу верхушки елей.
Мы вырастаем!..
Нам тесно
в клетке
меридианов и параллелей!
5. Грязный шепоток
Из фильмов
мы предпочитаем
развлека —
тельные.
Из книжек
мы предпочитаем
сберега —
тельные.
Сидим в тиши,
лелеем блаты
подзавядшие.
Работу любим,
где зарплата —
под завязочку…
Мы презираем
в хронике
торжественные омуты…
Все космонавты —
кролики!
На них
проводят
опыты!
В быту,
слегка подкрашенном
научными
названьями,
везёт
отдельным гражданам…
Чего ж
про них
названивать?!
Они ж
бормочут тестики
под видом испытания.
Они ж
в науке-технике —
ни уха,
ни… так далее…
Их интеллект сомнителен.
В их мужество не верится…
Живые заменители
машин
над миром вертятся!!
Не пыльное занятие:
лежишь,
как в мягком поезде.
Слетал разок и —
на тебе!
И ордена!
И почести!
Среди банкета вечного,
раздвинув
глазки-прорези,
интересуйся вежливо:
"А где тут
сумма —
прописью?.."
Живи себе,
помалкивай,
хрусти
котлетой киевской
иль ручкою
помахивай:
"Привет, мол,
наше с кисточкой!.."
10. Одиночество
Я славлю
одиночество моста,
шальное одиночество
печурки.
Я славлю
одиночество
гнезда
вернувшейся из-за морей
пичуги…
(А сам —
в игре с огнём,
тревожным,
переменчивым, —
живу
случайным днём,
живу мелькнувшим месяцем…
Работает
в боку
привычная
механика…
А я
бегу,
бегу.
Бледнею.
Кровью харкаю.
Смолкаю,
застонав.
Жду
вещего прозрения
то в четырёх
стенах,
то в пятом
измерении…
Разъехались друзья.
Звонят,
когда захочется…
У каждого
своя
проверка
одиночеством…)
Я славлю
одиночество письма,
когда оно уже
почти нежданно…
Я славлю
одиночество
ума
учёного
по имени
Джордано!..
(А сам,
припав к столу,
пью горькое и сладкое.
Как будто
по стеклу
скребу
ногтями слабыми.
Не верю
никому,
считаю дни
до поезда…
И страшно
одному,
а с кем-то рядом —
боязно…
В постылый дом
стучу,
кажусь
чуть-чуть заносчивым.
"Будь проклята, —
кричу, —
проверка
одиночеством!..")
Я славлю
одиночество луча
в колодце,
под камнями погребённом.
Я славлю
одиночество врача,
склонившегося
над больным ребёнком.
(Неясная
цена
любым
делам и почестям,
когда идёт она —
проверка
одиночеством!..
Пугать не пробуй.
Денег не сули.
Согнись
над неожиданною ношей…)
Я славлю
одиночество Земли
и верю,
что не быть ей
одинокой!
14. Жизнь и смерть
Значит,
всё-таки есть она —
глупая смерть.
Та,
которая вдруг.
Без глубинных корней.
За которой оркестрам
стонать и греметь.
Глупо.
Глупая смерть…
А какая умней?
А в постели умней?
А от пыток умней?
А в больнице?
В убожестве
краденых дней?
А в объятьях мороза
под скрипы саней?
Где
умней?
Да и как это можно:
умней?!
В полыханье пожара?
В разгуле воды?
В пьяной драке,
где пастбище делит межа?
От угара?
От молнии?
От клеветы?
От раскрашенной лжи?
От слепого ножа?..
Смерть
ничем не задобришь,
привыкла
к дарам…
Вот Гастелло
летит с перекошенным ртом.
Он
при жизни
пошёл на последний
таран!
Всё при жизни!!!
А смерть наступила
потом…
Горизонт покосившийся.
Кровь на песке.
И Матросов
на дзот навалился плечом.
Он
при жизни
подумал об этом
броске!
Всё при жизни!!!
И смерть
тут совсем ни при чём…
Голос радио.
Падает блюдце из рук.
Прибавляется жителей
в царстве теней…
Значит,
глупая смерть —
та,
которая
вдруг?
Ну, а если не вдруг?
Постепенно?
Умней?!
Всё равно ты её подневольник
и смерд!
Всё равно не поможет твоё:
"Отвяжись!.."
Впрочем,
если и есть она —
глупая смерть, —
это всё-таки лучше,
чем глупая
жизнь.
15. Вечный огонь
Свет
Вечного огня,
жар
вещего костра,
тебе рассвет —
родня.
Тебе заря —
сестра.
Гудящий
над строкой,
не сказанной
никем,
мятущийся огонь,
ты для меня —
рентген!
Рентген —
пока дано
держать в руках
перо,
когда
черным-черно,
когда
белым-бело…
Восстав
из-под земли
в пороховом
дыму,
погибшие
пришли
к подножью твоему.
Сквозь дальние огни,
сквозь ржавые бинты
в упор
глядят
они,
как полыхаешь
ты…
Снега идут сквозь них.
Года идут сквозь них.
Ты правильно возник!
Ты вовремя возник!
Их прошлый
непокой,
несбывшийся
простор
сейчас в тебе,
огонь.
Сейчас в тебе,
костёр…
Не станет пусть
в веках
ни уголка,
ни дня,
куда б
не проникал
свет
Вечного огня!..
Я знаю, что хочу.
Я,
голову склоня,
гляжу
в глаза
огня
и медленно шепчу:
всем
сбившимся
с пути,
всем
рухнувшим
с коня
дорогу освети,
свет
Вечного огня.
Замёрзших отогрей.
Оружье закали.
К наивным
будь
добрей.
Зарвавшихся
спали…
Не верю я
пока
в переселенье душ…
Но ты —
наверняка! —
в огне
ракетных
дюз!
На кончике пера.
На утреннем
лугу…
Свет
Вечного костра,
мы у тебя
в долгу.
В долгу за каждый вздох
и прежде,
и теперь…
И если я тебе
не выплачу свой долг,
тогда убей меня
и прокляни меня,
жар
вещего костра.
Свет
Вечного огня.
17. О незаменимых
Кто-то заплакал.
Кто-то заохал.
Бодрые песни
лезут из окон.
И поговорка
вновь торжествует:
"Незаменимых
не существует…"
Трусы,
герои,
прачки,
министры —
всё заменимо.
Все заменимы…
Всё
заменимо!
Действуя чётко,
сменим давайте
бога
на чёрта.
Шило
на мыло.
Пешку
на пешку.
(Это привычно.
и неизбежно.)
Сменим давайте
горы
на поле.
Зава
на зама.
Зама
на пома.
А панихиду —
на именины.
Всё заменимо.
Все
заменимы…
Значит, напрасно
крестили нас в загсах.
Зря мы считали
годы без засух.
Зря утопали
в пахоте вязкой.
Бредили вязью
старославянской.
Зря мы пудовым кланялись щукам.
Зря композитор
тему нащупал.
Зря архитектор
кальку изводит.
Зря над могилами
матери
воют.
Зря нас дорога однажды сманила.
Все
заменимы.
Всё
заменимо!!
Я наполняю лёгкие
гневом!
Я вам клянусь
пошатнувшимся небом:
лжёт
поговорка!
Врёт
поговорка!
Незаменимо
катится Волга.
Незаменимы
ветры над взморьем.
Незаменимы
Суздаль
и Смольный.
Незаменимы отсветы флага…
Незаменима
добрая фляга.
Зёрна морошки.
Тень от платана…
Незаменим
академик Ландау.
Незаменима
и окрылённа
резкость
конструктора
Королёва!..
Даже артисты цирков бродячих,
даже стекольщик,
даже жестянщик,
кок,
над которым не светятся нимбы, —
незаменимы.
Незаменимы…
Каюсь,
но я признаю неохотно:
жизнь
не окончится
с нашим уходом.
Внуков,
чей путь ещё даже не начат,
незаменимые бабушки
нянчат.
Знаю:
родятся под Омском
и Тулой,
в горной глуши,
за сиреневой тундрой, —
знаю:
взойдут на асфальтовых
нивах
новые тысячи
незаменимых!
Незаменимых
в деле и в силе.
Незаменимых,
будто Россия.
Пусть —
знаменитых,
незнаменитых —
незаменимых.
Незаменимых!
1969
1. "Поехали!.."
Мне нравится,
как он сказал:
"Поехали!.."
(Лихой ямщик.
Солома в бороде.)
Пошло по свету отзвуками,
эхами,
рассказами,
кругами по воде…
…И Главного конструктора знобило.
И космодром был
напряжённо пуст.
"Поехали!" —
такое слово
было.
Но перед этим прозвучало:
"Пуск!!"
…И сердце билось не внутри,
а возле.
И было незнакомо и смешно.
А он ремень поправил,
будто вожжи,
и про себя губами чмокнул:
"Но-о-о!.."
И широко,
размашисто,
стотонно,
надежд не оставляя на потом,
с оттяжкой
по умытому бетону
вдруг стегануло
огненным кнутом!
И грохнул рёв!
И забурлила ярость!
Закрыла небо
дымная стена…
Земля вогнулась чуть
и,
распрямляясь,
ракету подтолкнула.
А она
во власти
неожиданного бунта,
божественному куполу под стать,
так отрывалась от земли,
как будто
раздумывала:
стоит ли
взлетать?..
И всё-таки она решила:
"Надо!.."
Запарена,
по-бабьи — тяжела,
сейчас
она
рожала
космонавта!
Единственного.
Первого…
Пошла!
Пошла, родная!..
…Дальше было просто.
Работа.
И не более того.
Он медлил,
отвечая на вопросы,
не думая,
что все слова его
войдут в века,
подхватятся поэтами,
забронзовев,
надоедят глазам…
Мне нравится,
как он сказал:
"Поехали!.."
А главное:
он сделал,
как сказал!
2. Мы вырастаем
Скрипит под ветром печальный ставень.
В углу за печкой таится шорох…
Мы вырастаем,
мы вырастаем
из колыбелей
и распашонок…
Огромно детство.
Просторно детство.
А мы
романы Дюма листаем.
И понимаем,
что в доме —
тесно.
Мы вырастаем.
Мы вырастаем…
Укоры взрослых
несутся следом.
Мы убегаем,
как от пожара.
Нам двор —
держава!..
Но как-то летом
мы замечаем:
мала держава…
Нас что-то кличет
и что-то гонит
к серьёзным спорам,
к недетским тайнам.
Нас принимает
гигантский город!
Мы
вырастаем!
Мы
вырастаем!..
А город пухнет.
Растёт, как тесто.
А нам в нём тесно!
И мы,
пьянея,
садимся в поезд,
где тоже —
тесно.
А в чистом поле —
ещё теснее…
Мы негодуем,
недосыпаем,
глядим вослед
журавлиным стаям.
На мотоциклах,
пригнувшись, шпарим.
Мы
вырастаем!
Мы вырастаем!..
Мы трудно дышим
от слёз и песен.
Порт океанский
зовём
калиткой.
Нам Атлантический
слишком тесен!
Нам тесен
Тихий, или Великий!..
Текут на север густые реки.
Вонзились в тучу верхушки елей.
Мы вырастаем!..
Нам тесно
в клетке
меридианов и параллелей!
5. Грязный шепоток
Из фильмов
мы предпочитаем
развлека —
тельные.
Из книжек
мы предпочитаем
сберега —
тельные.
Сидим в тиши,
лелеем блаты
подзавядшие.
Работу любим,
где зарплата —
под завязочку…
Мы презираем
в хронике
торжественные омуты…
Все космонавты —
кролики!
На них
проводят
опыты!
В быту,
слегка подкрашенном
научными
названьями,
везёт
отдельным гражданам…
Чего ж
про них
названивать?!
Они ж
бормочут тестики
под видом испытания.
Они ж
в науке-технике —
ни уха,
ни… так далее…
Их интеллект сомнителен.
В их мужество не верится…
Живые заменители
машин
над миром вертятся!!
Не пыльное занятие:
лежишь,
как в мягком поезде.
Слетал разок и —
на тебе!
И ордена!
И почести!
Среди банкета вечного,
раздвинув
глазки-прорези,
интересуйся вежливо:
"А где тут
сумма —
прописью?.."
Живи себе,
помалкивай,
хрусти
котлетой киевской
иль ручкою
помахивай:
"Привет, мол,
наше с кисточкой!.."
10. Одиночество
Я славлю
одиночество моста,
шальное одиночество
печурки.
Я славлю
одиночество
гнезда
вернувшейся из-за морей
пичуги…
(А сам —
в игре с огнём,
тревожным,
переменчивым, —
живу
случайным днём,
живу мелькнувшим месяцем…
Работает
в боку
привычная
механика…
А я
бегу,
бегу.
Бледнею.
Кровью харкаю.
Смолкаю,
застонав.
Жду
вещего прозрения
то в четырёх
стенах,
то в пятом
измерении…
Разъехались друзья.
Звонят,
когда захочется…
У каждого
своя
проверка
одиночеством…)
Я славлю
одиночество письма,
когда оно уже
почти нежданно…
Я славлю
одиночество
ума
учёного
по имени
Джордано!..
(А сам,
припав к столу,
пью горькое и сладкое.
Как будто
по стеклу
скребу
ногтями слабыми.
Не верю
никому,
считаю дни
до поезда…
И страшно
одному,
а с кем-то рядом —
боязно…
В постылый дом
стучу,
кажусь
чуть-чуть заносчивым.
"Будь проклята, —
кричу, —
проверка
одиночеством!..")
Я славлю
одиночество луча
в колодце,
под камнями погребённом.
Я славлю
одиночество врача,
склонившегося
над больным ребёнком.
(Неясная
цена
любым
делам и почестям,
когда идёт она —
проверка
одиночеством!..
Пугать не пробуй.
Денег не сули.
Согнись
над неожиданною ношей…)
Я славлю
одиночество Земли
и верю,
что не быть ей
одинокой!
14. Жизнь и смерть
Значит,
всё-таки есть она —
глупая смерть.
Та,
которая вдруг.
Без глубинных корней.
За которой оркестрам
стонать и греметь.
Глупо.
Глупая смерть…
А какая умней?
А в постели умней?
А от пыток умней?
А в больнице?
В убожестве
краденых дней?
А в объятьях мороза
под скрипы саней?
Где
умней?
Да и как это можно:
умней?!
В полыханье пожара?
В разгуле воды?
В пьяной драке,
где пастбище делит межа?
От угара?
От молнии?
От клеветы?
От раскрашенной лжи?
От слепого ножа?..
Смерть
ничем не задобришь,
привыкла
к дарам…
Вот Гастелло
летит с перекошенным ртом.
Он
при жизни
пошёл на последний
таран!
Всё при жизни!!!
А смерть наступила
потом…
Горизонт покосившийся.
Кровь на песке.
И Матросов
на дзот навалился плечом.
Он
при жизни
подумал об этом
броске!
Всё при жизни!!!
И смерть
тут совсем ни при чём…
Голос радио.
Падает блюдце из рук.
Прибавляется жителей
в царстве теней…
Значит,
глупая смерть —
та,
которая
вдруг?
Ну, а если не вдруг?
Постепенно?
Умней?!
Всё равно ты её подневольник
и смерд!
Всё равно не поможет твоё:
"Отвяжись!.."
Впрочем,
если и есть она —
глупая смерть, —
это всё-таки лучше,
чем глупая
жизнь.
15. Вечный огонь
Свет
Вечного огня,
жар
вещего костра,
тебе рассвет —
родня.
Тебе заря —
сестра.
Гудящий
над строкой,
не сказанной
никем,
мятущийся огонь,
ты для меня —
рентген!
Рентген —
пока дано
держать в руках
перо,
когда
черным-черно,
когда
белым-бело…
Восстав
из-под земли
в пороховом
дыму,
погибшие
пришли
к подножью твоему.
Сквозь дальние огни,
сквозь ржавые бинты
в упор
глядят
они,
как полыхаешь
ты…
Снега идут сквозь них.
Года идут сквозь них.
Ты правильно возник!
Ты вовремя возник!
Их прошлый
непокой,
несбывшийся
простор
сейчас в тебе,
огонь.
Сейчас в тебе,
костёр…
Не станет пусть
в веках
ни уголка,
ни дня,
куда б
не проникал
свет
Вечного огня!..
Я знаю, что хочу.
Я,
голову склоня,
гляжу
в глаза
огня
и медленно шепчу:
всем
сбившимся
с пути,
всем
рухнувшим
с коня
дорогу освети,
свет
Вечного огня.
Замёрзших отогрей.
Оружье закали.
К наивным
будь
добрей.
Зарвавшихся
спали…
Не верю я
пока
в переселенье душ…
Но ты —
наверняка! —
в огне
ракетных
дюз!
На кончике пера.
На утреннем
лугу…
Свет
Вечного костра,
мы у тебя
в долгу.
В долгу за каждый вздох
и прежде,
и теперь…
И если я тебе
не выплачу свой долг,
тогда убей меня
и прокляни меня,
жар
вещего костра.
Свет
Вечного огня.
17. О незаменимых
Кто-то заплакал.
Кто-то заохал.
Бодрые песни
лезут из окон.
И поговорка
вновь торжествует:
"Незаменимых
не существует…"
Трусы,
герои,
прачки,
министры —
всё заменимо.
Все заменимы…
Всё
заменимо!
Действуя чётко,
сменим давайте
бога
на чёрта.
Шило
на мыло.
Пешку
на пешку.
(Это привычно.
и неизбежно.)
Сменим давайте
горы
на поле.
Зава
на зама.
Зама
на пома.
А панихиду —
на именины.
Всё заменимо.
Все
заменимы…
Значит, напрасно
крестили нас в загсах.
Зря мы считали
годы без засух.
Зря утопали
в пахоте вязкой.
Бредили вязью
старославянской.
Зря мы пудовым кланялись щукам.
Зря композитор
тему нащупал.
Зря архитектор
кальку изводит.
Зря над могилами
матери
воют.
Зря нас дорога однажды сманила.
Все
заменимы.
Всё
заменимо!!
Я наполняю лёгкие
гневом!
Я вам клянусь
пошатнувшимся небом:
лжёт
поговорка!
Врёт
поговорка!
Незаменимо
катится Волга.
Незаменимы
ветры над взморьем.
Незаменимы
Суздаль
и Смольный.
Незаменимы отсветы флага…
Незаменима
добрая фляга.
Зёрна морошки.
Тень от платана…
Незаменим
академик Ландау.
Незаменима
и окрылённа
резкость
конструктора
Королёва!..
Даже артисты цирков бродячих,
даже стекольщик,
даже жестянщик,
кок,
над которым не светятся нимбы, —
незаменимы.
Незаменимы…
Каюсь,
но я признаю неохотно:
жизнь
не окончится
с нашим уходом.
Внуков,
чей путь ещё даже не начат,
незаменимые бабушки
нянчат.
Знаю:
родятся под Омском
и Тулой,
в горной глуши,
за сиреневой тундрой, —
знаю:
взойдут на асфальтовых
нивах
новые тысячи
незаменимых!
Незаменимых
в деле и в силе.
Незаменимых,
будто Россия.
Пусть —
знаменитых,
незнаменитых —
незаменимых.
Незаменимых!
1969
До твоего прихода
Алёне
Теперь я знаю:
ты
идёшь по лестнице.
Вошла в подъезд.
Всё остальное —
ложь.
Идёшь,
как по рассыпанной поленнице,
как по горячим угольям
идёшь.
Земля,
замедли плавное вращение!
Лесные птицы,
кончите галдеж…
Зачем идешь?
Прощать?
Просить прощения?
Сама не знаешь.
Но —
идёшь!
1. Когда уезжал…
Позабылись дожди,
отдыхают ветра…
Пора…
И вокзал обернётся, —
руки в бока, —
пока!
На перроне озябшем
нет ни души…
Пиши…
Мы с тобою одни на планете пустой.
Постой…
Я тебя дожидался,
звал,
повторял,
терял!
И висела над нами,
будто звезда,
беда.
Так уходят года,
так дрожат у виска
века…
По тебе и по мне грохочет состав…
Оставь!
Эти — губы твои,
движенье ресниц, —
не снись!
На рассвете косом,
в оголтелой ночи
молчи.
Разомкни свои руки,
перекрести…
Прости!
И спокойно, —
впервые за долгие дни, —
усни.
…А ты идёшь наверх.
Костром.
Порывом.
Вот
задохнулась.
Вздрогнули зрачки.
Передвигаешь руку по перилам,
как будто тянешь сети
из реки.
Твоя река сейчас наверх стремится.
А что в сетях?..
Нет времени…
Потом…
Стучит
эмалированная миска
в соседкиной авоське
о бидон…
Соседка что-то говорит печально.
Всё жалуется…
Деньги…
Сыновья…
И ты ей даже что-то отвечаешь,
хотя тебя
ещё не слышу я…
2. Когда прислушивался…
Слухи,
слухи,
слухи,
слухи, —
то начальники,
то слуги…
Слухи-горы,
слухи-льдины
налезают на меня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.
Для веселья,
для разлуки,
на глазах и на устах —
снова слухи,
слухи,
слухи
просто
и не просто
так.
Прокляты,
необходимы —
среди ночи,
среди дня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.
Слухи-отдых,
слухи-опыт
без особенных затей:
существует
тихий омут.
Как
всадить в него
чертей?..
Кто поверить надоумил,
слухи-карты разложив?
Я —
по слухам —
дважды умер.
Дудки!
Оба раза
жив…
То внушительно,
то наспех,
то наградой,
то бедой, —
будто капли,
будто айсберг:
половина —
под водой.
Слухи сбоку,
слухи с тыла,
завлекая и маня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.
…Слышали:
на школьнице
женился академик!..
Слышали:
в Госбанке
для зарплаты нету денег!..
Слышали:
поэт свалял
такого дурака!
Слышали:
она ему
наставила
рога…
3. Когда смеялся…
Рога так рога.
Я приглажу патлы.
В подушку поплачу.
В тетрадку поною.
И буду сдавать
драгоценные панты
каждой весною.
Каждой весною.
Платите валютой!
Зелёненьким хрустом.
Фигура у кассы
глаза намозолит.
По средам
с лицом
независимо-грустным
я буду, вздыхая,
купюры мусолить.
"Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!.."
…А если на миг
отодвинуть веселье,
пятнадцатый век
мою голову сдавит.
Я —
только гонец.
Я скачу с донесеньем.
Король растревожен.
Король заседает…
Врываюсь в покой
тугодумов лобастых
и, рухнув плашмя
на подстилку из меха,
я,
булькая кровью
(стрела меж лопаток),
хриплю,
будто школьник по буквам:
"Из…
ме…
на…"
"Калинка, калинка,
калинка моя!
В саду ягода малинка,
малинка моя!
Ах, люли-люли!.."
. . .
Эх, люди —
люди…
…А ты идёшь
по лестнице,
идёшь по лестнице.
Шагаешь,
как по лезвию,
через нелепицы.
И мечешься,
и маешься,
мечтая,
каясь…
Нет!
Ты не поднимаешься, —
я сам
спускаюсь!
Романы обездарены,
отпели трубы…
О, сколько нас —
"подаренных" —
идёт
друг к другу!..
Мы,
окрыляясь тостами,
царим
над столиками.
Читаем книжки —
толстые,
а пишем —
тоненькие.
Твердим
о чистой совести,
вздыхаем
мудро…
А сами
неосознанно
идём
к кому-то…
4. Когда любил…
Люб —
(Воздуха!
Воздуха!
Самую малость бы!
Самую-самую…)
лю!
(Хочешь, —
уедем куда-нибудь
заново,
замертво,
за море?..)
Люб —
(Богово — богу,
а женское — женщине
сказано,
воздано.)
лю!
(Ты покорённая.
Ты непокорная…
Воздуха!
Воздуха!)
Люб —
(Руки разбросаны.
Губы закушены.
Волосы скомканы.)
лю!
(Стены расходятся.
Звёзды, качаясь,
врываются в комнаты.)
Люб —
(В загнанном мире
кто-то рождается,
что-то предвидится…)
лю!
(Где-то
законы,
запреты,
заставы,
заносы,
правительства…)
Люб —
(Врут очевидцы,
сонно глядят океаны остывшие.)
лю!
(Охай, бесстрашная!
Падай, наивная!
Смейся, бесстыжая!)
Люб —
(Пусть эти сумерки
станут проклятием
или ошибкою…)
лю!
(Бейся в руках моих
каждым изгибом
и каждою жилкою!)
Люб —
(Радостно всхлипывай,
плачь и выскальзывай,
вздрагивай,
жалуйся!..)
лю!
(Хочешь — уедем?
Сегодня? —
пожалуйста.
Завтра? —
пожалуйста!)
Люб —
(Царствуй, рабыня!
Бесчинствуй, учитель!
Неистовствуй, женщина!)
лю!
(Вот и глаза твои.
Жалкие,
долгие
и сумасшедшие!..)
Люб —
(Чёртовы горы уставились в небо
тёмными бивнями.)
лю!
(Только люби меня!
Слышишь,
люби меня!
Знаешь,
люби меня!)
Люб —
(Чтоб навсегда!
Чтоб отсюда — до гибели…
Вот оно…
Вот оно…)
лю!
(Мы никогда,
никогда не расстанемся…
Воздуха…
Воздуха!..)
…А лестница
выше.
А двери —
похожей.
Я знаю,
я вижу,
я чувствую кожей, —
шагаешь
по далям,
шагаешь
по датам.
Недавним и давним.
Святым
и бездарным.
5. Когда отчаялся…
Кукушка:
"Ку-ку!
Живи на земле…"
А палец —
к курку.
А горло —
к петле.
А небо —
к дождю
(галоши надень)…
Сгибаясь,
тащу
две тыщи недель.
Две тыщи суббот
(взвали,
если жив).
Следы
от зубов
своих
и чужих.
Все отблески гроз
на глади
стола.
И тихий вопрос:
"Зачем ты
была?.."
Несу на горбу, —
не сгинув
едва, —
чужую
судьбу,
слепые
слова…
Кукушка:
"Ку-ку!
Останься.
Прошу…"
А я
не могу.
А я
ухожу.
Цветы в изголовье,
и тень на лице.
И ночь
на изломе.
И пуля
в конце.
…А ты всё время — вверх,
всё ближе,
ближе.
Из-под закрытых век
тебя я вижу.
Идёшь,
как инвалид,
ступаешь ватно.
И кто заговорит, —
уже
не важно.
Не важно,
кто начнёт,
а кто продолжит.
Себя
перешагнёт.
Жизнь
подытожит.
Взойдёт на перевал.
Вернёт,
отчаясь,
затасканным
словам
первоначальность.
6. Когда выжил
Что я?!
Что это я?!
Да что я?!
В воспалённом:
"То…
иль не то?.."
Выбрал
самое распростое.
Проще пива.
Глупей лото…
Расплываюсь
в слезливом трансе.
Вопли кончены.
Не берёт…
Вы
орите!
А я
наорался
на десяток годов
вперёд.
По озёрной метельной глади
прёт
весенних недель
орда.
Все будильники мира,
гряньте!
И замолкните
навсегда.
Лишним криком
эпоха скомкана,
смята
грохотом календаря…
Да отсохнет
язык
у колокола,
если он трезвонит
зазря!..
Реки движутся
в каменных шорах,
дни уходят в небытиё…
Крик
устал.
Да здравствует
шёпот
двух людей:
его
и её.
…Застыла у дверей.
Теперь
помедли.
Невыносимой тишине поверь.
Вчера меж нами
были
километры.
Сегодня —
только тоненькая дверь.
Подмигивают фонари спросонок.
Над зимней ночью
взмахи снежных крыл.
Нам очень скоро сорок.
Очень
сорок…
Войди в свой дом.
Я двери отворил.
1967
Алёне
Теперь я знаю:
ты
идёшь по лестнице.
Вошла в подъезд.
Всё остальное —
ложь.
Идёшь,
как по рассыпанной поленнице,
как по горячим угольям
идёшь.
Земля,
замедли плавное вращение!
Лесные птицы,
кончите галдеж…
Зачем идешь?
Прощать?
Просить прощения?
Сама не знаешь.
Но —
идёшь!
1. Когда уезжал…
Позабылись дожди,
отдыхают ветра…
Пора…
И вокзал обернётся, —
руки в бока, —
пока!
На перроне озябшем
нет ни души…
Пиши…
Мы с тобою одни на планете пустой.
Постой…
Я тебя дожидался,
звал,
повторял,
терял!
И висела над нами,
будто звезда,
беда.
Так уходят года,
так дрожат у виска
века…
По тебе и по мне грохочет состав…
Оставь!
Эти — губы твои,
движенье ресниц, —
не снись!
На рассвете косом,
в оголтелой ночи
молчи.
Разомкни свои руки,
перекрести…
Прости!
И спокойно, —
впервые за долгие дни, —
усни.
…А ты идёшь наверх.
Костром.
Порывом.
Вот
задохнулась.
Вздрогнули зрачки.
Передвигаешь руку по перилам,
как будто тянешь сети
из реки.
Твоя река сейчас наверх стремится.
А что в сетях?..
Нет времени…
Потом…
Стучит
эмалированная миска
в соседкиной авоське
о бидон…
Соседка что-то говорит печально.
Всё жалуется…
Деньги…
Сыновья…
И ты ей даже что-то отвечаешь,
хотя тебя
ещё не слышу я…
2. Когда прислушивался…
Слухи,
слухи,
слухи,
слухи, —
то начальники,
то слуги…
Слухи-горы,
слухи-льдины
налезают на меня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.
Для веселья,
для разлуки,
на глазах и на устах —
снова слухи,
слухи,
слухи
просто
и не просто
так.
Прокляты,
необходимы —
среди ночи,
среди дня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.
Слухи-отдых,
слухи-опыт
без особенных затей:
существует
тихий омут.
Как
всадить в него
чертей?..
Кто поверить надоумил,
слухи-карты разложив?
Я —
по слухам —
дважды умер.
Дудки!
Оба раза
жив…
То внушительно,
то наспех,
то наградой,
то бедой, —
будто капли,
будто айсберг:
половина —
под водой.
Слухи сбоку,
слухи с тыла,
завлекая и маня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.
…Слышали:
на школьнице
женился академик!..
Слышали:
в Госбанке
для зарплаты нету денег!..
Слышали:
поэт свалял
такого дурака!
Слышали:
она ему
наставила
рога…
3. Когда смеялся…
Рога так рога.
Я приглажу патлы.
В подушку поплачу.
В тетрадку поною.
И буду сдавать
драгоценные панты
каждой весною.
Каждой весною.
Платите валютой!
Зелёненьким хрустом.
Фигура у кассы
глаза намозолит.
По средам
с лицом
независимо-грустным
я буду, вздыхая,
купюры мусолить.
"Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!.."
…А если на миг
отодвинуть веселье,
пятнадцатый век
мою голову сдавит.
Я —
только гонец.
Я скачу с донесеньем.
Король растревожен.
Король заседает…
Врываюсь в покой
тугодумов лобастых
и, рухнув плашмя
на подстилку из меха,
я,
булькая кровью
(стрела меж лопаток),
хриплю,
будто школьник по буквам:
"Из…
ме…
на…"
"Калинка, калинка,
калинка моя!
В саду ягода малинка,
малинка моя!
Ах, люли-люли!.."
. . .
Эх, люди —
люди…
…А ты идёшь
по лестнице,
идёшь по лестнице.
Шагаешь,
как по лезвию,
через нелепицы.
И мечешься,
и маешься,
мечтая,
каясь…
Нет!
Ты не поднимаешься, —
я сам
спускаюсь!
Романы обездарены,
отпели трубы…
О, сколько нас —
"подаренных" —
идёт
друг к другу!..
Мы,
окрыляясь тостами,
царим
над столиками.
Читаем книжки —
толстые,
а пишем —
тоненькие.
Твердим
о чистой совести,
вздыхаем
мудро…
А сами
неосознанно
идём
к кому-то…
4. Когда любил…
Люб —
(Воздуха!
Воздуха!
Самую малость бы!
Самую-самую…)
лю!
(Хочешь, —
уедем куда-нибудь
заново,
замертво,
за море?..)
Люб —
(Богово — богу,
а женское — женщине
сказано,
воздано.)
лю!
(Ты покорённая.
Ты непокорная…
Воздуха!
Воздуха!)
Люб —
(Руки разбросаны.
Губы закушены.
Волосы скомканы.)
лю!
(Стены расходятся.
Звёзды, качаясь,
врываются в комнаты.)
Люб —
(В загнанном мире
кто-то рождается,
что-то предвидится…)
лю!
(Где-то
законы,
запреты,
заставы,
заносы,
правительства…)
Люб —
(Врут очевидцы,
сонно глядят океаны остывшие.)
лю!
(Охай, бесстрашная!
Падай, наивная!
Смейся, бесстыжая!)
Люб —
(Пусть эти сумерки
станут проклятием
или ошибкою…)
лю!
(Бейся в руках моих
каждым изгибом
и каждою жилкою!)
Люб —
(Радостно всхлипывай,
плачь и выскальзывай,
вздрагивай,
жалуйся!..)
лю!
(Хочешь — уедем?
Сегодня? —
пожалуйста.
Завтра? —
пожалуйста!)
Люб —
(Царствуй, рабыня!
Бесчинствуй, учитель!
Неистовствуй, женщина!)
лю!
(Вот и глаза твои.
Жалкие,
долгие
и сумасшедшие!..)
Люб —
(Чёртовы горы уставились в небо
тёмными бивнями.)
лю!
(Только люби меня!
Слышишь,
люби меня!
Знаешь,
люби меня!)
Люб —
(Чтоб навсегда!
Чтоб отсюда — до гибели…
Вот оно…
Вот оно…)
лю!
(Мы никогда,
никогда не расстанемся…
Воздуха…
Воздуха!..)
…А лестница
выше.
А двери —
похожей.
Я знаю,
я вижу,
я чувствую кожей, —
шагаешь
по далям,
шагаешь
по датам.
Недавним и давним.
Святым
и бездарным.
5. Когда отчаялся…
Кукушка:
"Ку-ку!
Живи на земле…"
А палец —
к курку.
А горло —
к петле.
А небо —
к дождю
(галоши надень)…
Сгибаясь,
тащу
две тыщи недель.
Две тыщи суббот
(взвали,
если жив).
Следы
от зубов
своих
и чужих.
Все отблески гроз
на глади
стола.
И тихий вопрос:
"Зачем ты
была?.."
Несу на горбу, —
не сгинув
едва, —
чужую
судьбу,
слепые
слова…
Кукушка:
"Ку-ку!
Останься.
Прошу…"
А я
не могу.
А я
ухожу.
Цветы в изголовье,
и тень на лице.
И ночь
на изломе.
И пуля
в конце.
…А ты всё время — вверх,
всё ближе,
ближе.
Из-под закрытых век
тебя я вижу.
Идёшь,
как инвалид,
ступаешь ватно.
И кто заговорит, —
уже
не важно.
Не важно,
кто начнёт,
а кто продолжит.
Себя
перешагнёт.
Жизнь
подытожит.
Взойдёт на перевал.
Вернёт,
отчаясь,
затасканным
словам
первоначальность.
6. Когда выжил
Что я?!
Что это я?!
Да что я?!
В воспалённом:
"То…
иль не то?.."
Выбрал
самое распростое.
Проще пива.
Глупей лото…
Расплываюсь
в слезливом трансе.
Вопли кончены.
Не берёт…
Вы
орите!
А я
наорался
на десяток годов
вперёд.
По озёрной метельной глади
прёт
весенних недель
орда.
Все будильники мира,
гряньте!
И замолкните
навсегда.
Лишним криком
эпоха скомкана,
смята
грохотом календаря…
Да отсохнет
язык
у колокола,
если он трезвонит
зазря!..
Реки движутся
в каменных шорах,
дни уходят в небытиё…
Крик
устал.
Да здравствует
шёпот
двух людей:
его
и её.
…Застыла у дверей.
Теперь
помедли.
Невыносимой тишине поверь.
Вчера меж нами
были
километры.
Сегодня —
только тоненькая дверь.
Подмигивают фонари спросонок.
Над зимней ночью
взмахи снежных крыл.
Нам очень скоро сорок.
Очень
сорок…
Войди в свой дом.
Я двери отворил.
1967
Поэма о разных точках зрения
1. Сон
Я по улице иду — удручён.
В магазинах нет вопроса: "Почём?"
На вокзалах нет вопроса: "Куда
по планете разбрелись поезда?.."
Этот сон приснился в пятницу мне
(может, он — к деньгам, а может — к войне).
Я попал на заседание вдруг
Академии Серьёзных Наук…
Академики — дотошный народ
(сорок лысин, восемнадцать бород) —
при параде, при больших орденах
обсуждают вопросительный знак.
Рассуждают о загадках его…
Говорят, что он немножко того…
Не умеет эпохально звенеть…
Заставляет временами краснеть…
Не зовёт, не помогает в борьбе…
"Задаётся" — значит, мнит о себе…
Если даже и ведёт иногда,
то заводит неизвестно куда…
Решено: недопустим компромисс!
Решено, что этот знак — пессимист.
И записано, что он отменён,
так как "нет уже потребности в нём"…
"Восклицательным знакам — почёт!!"
(Вопросительные — взять на учёт.
Разрешить для них журчание вслух
при наличии особых заслуг…)
Телефон "09" вправе молчать.
(Если нет вопросов — что отвечать?)
Нет вопросов, и не слышно гудка…
"Мосгорсправка" растерялась слегка.
Но потом она опомнилась и
заклеймила заблужденья свои…
Только сложности возникли опять:
"Как с вопросами детей поступать?.."
Просит ректор МГУ разъяснить:
"Что с экзаменами? Чем заменить?."
Все супруги соблюдают престиж.
Ведь не спросишь: "Почему ты грустишь?.."
И не скажешь: "Ты сегодня бледна…
Что с тобою? Может, помощь нужна?.."
Нет возможности задачник добыть…
Не вздыхает Гамлет: "Быть иль не быть?.."
Нет задумавшихся. Быт упрощён.
В магазинах нет вопроса: "Почём?"
На вокзалах нет вопроса: "Куда
непонятные ушли поезда?.."
Нет кроссвордов. КВН не бурлит.
И не спрашивает врач: "Что болит?.."
Лишь в кошмарных появляется снах
отменённый вопросительный знак.
…А природе не впервой отставать.
А природе на запреты плевать!
Вопросительно глядит сова.
Вопросительно шуршит трава.
Вопросительна пчела в цветах.
Вопросительны краны в портах.
Вопросительно закручен ус.
Вопросительно свернулся уж…
Если даже у змеи вопрос,
что же делать тем, кто — в полный рост?!
2. Несколько слов от автора
Ну, ладно, — мы рождаемся.
Переживаем. Старимся.
Увидимся — расстанемся…
Зачем?
Грядущие и прошлые.
Громадины. Горошины.
Плохие и хорошие.
Зачем?
Для дела и для понта.
Запои и работа.
Крестины и аборты.
Зачем?
В дакронах и сатинах.
В рабах и господинах.
В театрах и сортирах.
Зачем?
Приказы и баллады.
Дебилы и таланты.
Пигмеи и Атланты.
Зачем?
Подонки и матроны.
На ринге и на троне.
На вахте и на стрёме.
Зачем?
Над щами. Над миногами.
С авоськами. С моноклями.
Счастливые. Минорные.
Зачем?
Трибунные гориллы,
базары и корриды,
горланите? Горите?
Зачем?
Случайно иль нарочно?
Для дяди? Для народа?
Для продолженья рода?
Зачем?
3. Экскурс
Скорбел летописец: "Славяне,
запутавшись намертво в ссорах и дрязгах,
пришли до варягов… Сказали:
— Земля наша сильно лесами обширна, ручьями обильна,
и только обидно,
что нет в ней порядка,
и люди устали бессмысленно мучиться, жить не по правде.
Придите и правьте!.."
Я тихо краснею за это решение собственных предков —
суровых и бренных.
Не знаю, чего они этим добились и что потеряли,
но я повторяю:
— Земля наша сильно лесами обширна,
лугами удачна, ручьями обильна.
И только обидно,
что нет на земле
(как бы это сказать, чтоб звучало толково?) —
чего-то такого…
То сеем не там. И не то. И не так, чтобы — к сроку.
Морока!
То вдруг наводненье стрясётся,
набухнет, нагрянет внезапно,
то — засуха!
Мы вроде и эдак,
и так,
и обратно,
и снова, да только —
без особого толку.
Как будто мы чем-то обидели землю,
и жить ей от этого тошно —
и точка!..
Эгей, супермены! Советчики! Форды! Проныры! Варяги!
Валяйте!!
А ну, налетай, джентльмены удачи!
Любители лёгкой наживы!
Спешите!
Откройте, что сами мы, в общем, старались напрасно
(быдло, низшая раса).
И сделайте, чтоб от жратвы прогибались прилавки
в сверканье и лаке!..
Чтоб даже в райцентрах любых ни на миг не потухла
ночная житуха!..
А мы вам за это подарим цветастых матрёшек,
протяжную песню про Волгу
и водку.
Икрою покормим, станцуем вприсядочку, склоним главу.
Варяги, ау-у-у!
Придите и правьте.
Мы очень понятливы. Необычайно проворны…
…До —
воль —
но!!
К чертям! Супермены, советчики, херсты, рвачи и так далее, —
видали!
Шеренги заезжих высочеств, проезжих величеств, —
валитесь!
…Земля наша сильно людьми знаменита,
в которых — надежда. В которых — спасенье…
Люби эту землю.
4. Разговор со случайным знакомым
— Смотри, как дышит эта ночь.
Звезда, уставшая светлеть,
упала, обожгла плечо…
— Чо?
— Смотри, как вкрадчивый туман
прижался к молодой воде…
— Где?
— Он полночью поклялся ей,
он взял в свидетели луну!..
— Ну?!
— Они сейчас уйдут в песок,
туда, где не видать ни зги…
— Гы!..
— И ощутив побег реки,
в беспамятстве забьётся ёрш!..
— Врёшь!..
— Да нет, я говорю тебе,
что столько тайн хранит земля,
берёзы, ивы и ольха…
— Ха!..
— А сколько музыки в степях,
в предутреннем дрожанье рос…
— Брось!
— Да погоди! Почувствуй ночь,
крадущийся полёт совы,
сопенье медленных лосих…
— Псих!..
— Послушай, разве можно так:
прожить — и не узнать весны,
прожить — и не понять снега?..
— Ага!..
5. Хор со стороны
А куда нам — мыслить?
А чего нам — мыслить?
Это ж — самому себе верёвочку мылить!
Мы же — непонятливые. Мы же — недостойные.
До поры до времени взираем из тьмы…
Кто у вас на должности хозяев истории?
А ведь её хозяева — извините! — мы!
Мы — и не пытавшиеся.
Мы — и не пытающиеся.
Млекопитающие
и млеконапитавшиеся.
Рядовые. Жвачные.
Мягкие. Овальные.
Лица, не охваченные
проф-образованием.
Скромные. Ленивые. Не хитрецы, Не боги.
Мы — обыкновенные, как время само, —
люди-агрегаты по переработке
всевозможно-всяческой пищи на дерьмо!
Нет войны — мы живы.
Есть война — мы живы.
Пусть вокруг оракулы каркают!..
Вы думаете, это работают машины?! —
А это наши челюсти вкалывают!!.
Играйте в ваши выборы, правительства и партии!
Бунтуйте, занимайтесь стихами и ворьём.
Старайтесь, идиотики! На амбразуры падайте!
Выдумывайте, пробуйте! А мы пока пожрём…
Орите! Надрывайтесь! Мы посидим в сторонке.
В тени своих коттеджей, избушек и юрт…
Вы думаете, это грохочут новостройки?!
А это наши челюсти жуют!!.
Шагайте в диалектику, закапывайтесь в мистике,
пускай кричит философ, догадкой озарён…
Леди и товарищи, граждане и мистеры,
стройте ваше будущее! — Мы и его сожрём…
Подползём, навалимся неотвратимым весом
и запросто докажем, как был задуман мир…
Выставкам и выдумкам, опусам и эпосам,
физикам и лирикам — привет! Аминь.
Глыбы коллектива, в завтрашнем раю
вам не подфартило, — общее "адью!"
На планете вместо светочей ума
встанут Эвересты нашего дерьма!
Брызнут фейерверком жёлтые дымы…
Разжиревшим веком будем править мы!
Мы! — и не пытавшиеся.
Мы! — и не пытающиеся.
Мы! — млекопитающие.
И млеконапитавшиеся.
6. Снова несколько слов от автора
По стебелёчку вверх и вверх
ползёт травяная вошь…
Зачем живёшь, человек, —
если так живёшь?..
Представь, что атомный кошмар
двоится и дрожит.
Земля пуста, как твой карман.
А ты, допустим, жив.
Удачлив, будто царь царей.
Как финн, невозмутим.
Ты выжил. Вышел. Уцелел.
На всей Земле — один.
Один среди песков и льдин, —
куда б ни заходил:
идёшь — один.
Заснёшь — один.
Печалишься — один.
На этой лучшей из планет,
разорванной, как нерв,
законов — нет,
знакомых — нет
и незнакомых — нет.
Нет на Земле на все края,
на длинные года
ни захудалого кота,
ни пса, ни воробья.
Всё выметено. Всё мертво.
От сквозняков храпя,
пустые станции метро
ждут одного тебя.
И этот мир не обратим,
никем не обратим.
Идёшь — один.
Поёшь — один.
И видишь сны — один.
Ты сам — на шесть материков, —
в дожди, в жару, в снега, —
на все моря без берегов,
на пароходы без гудков,
на телефоны без звонков.
(И даже нет врага.)
Ты сам — на двадцать первый век…
"Не надо!! Чур-чура!!."
Зачем кричишь, о человек?
Ведь ты молчал вчера.
7. Пример для подражания
Мы тоже для кого-то были будущими.
Грядущими. Идущими на смену.
Решительной эпохою разбуженные
для славы и любви. Для слёз и смеха…
Мы тоже будем прошлыми. Давнишними.
Несбыточными, как ушедший поезд.
Подёрнутыми дымкой. В меру — книжными.
И с этим, к сожаленью, не поспоришь…
Хочу понять без позы и без паники,
случайности не называя глупыми, —
как после смерти рядовые бабники
становятся "большими жизнелюбами"!
Послушайте! С ума сошли вы, что ли?!
"Биограф" усмехается нелепо
и говорит, задёргивая шторы:
— А это проще всем известной репы.
Кричать и волноваться нет резона…
Политикою высшею ужалены,
мы, если хочешь, из твоей персоны
сообразим "пример для подражанья"…
Итак, начнём: ты был хорошим сыном.
Зачитывался книжками о войнах.
Завидовал решительным и сильным.
Любил кино, повидло и животных…
— Но это всё вранье!! — Поди доказывай…
— Я жил! Я сомневался!.. — Это — лишнее…
Во имя воссозданья нужной личности,
тебе сомненья противопоказаны!
Чтоб от событий в жизни было тесно,
нужны иные меры и масштабы.
Ты даже не почувствуешь, как станут
заклятые враги — друзьями детства…
Твой фотоснимок мы подретушируем.
В усталые глаза добавим бодрости.
Чуть-чуть подтянем губы (так — решительней).
Исправим лоб (он был не в той пропорции)…
Итак, ты жил. Ты презирал богатство.
Читал газеты, плача и ликуя…
Твоя жена (приходится вторгаться) —
немножечко не та… Найдём другую…
— Зачем другая мёртвому?! — Всё правильно…
— Я протестую! Слышите?! — Помалкивай!
И, кстати, знай: для живости характера
ты увлекался теннисом и марками…
— При чём тут теннис?! — Объясняем вкратце:
считай его побочным сверхзаданьем.
Сейчас проходят игры. Кубок Наций.
А мы пока что в теннисе не тянем…
Теперь ты чист идейно и морально.
Переосмыслен. Виден издалёка…
Был худосочным? — Стал почти Гераклом.
Злопамятным? — А стал милей телёнка…
Теперь ты на трибунах и эстрадах!
Теперь ты — как Аллах для правоверных!
Теперь твои портреты на тетрадях,
на клюкве в сахаре и на конвертах!
Ты — идол. Ты — безумие повальное!..
Твой бюст переходящий заслужила
во всепланетном гранд-соревновании
седьмая пионерская дружина!..
Твои черты становятся разбухшими.
Возрадуйся, что ходишь в призовых!..
…А знаете, мы тоже были будущими.
Не надо нас придумывать. Живых.
8. Городской романс
Я — как город. Огромный город.
Может, ближний. А может, дальний…
Города на приезжий гомон
поворачиваются площадями.
Поворачиваются, охмуряют
главной улицей, главной набережной,
Речкой — будто хвостом — виляют.
Рассыпаются в речи набожной.
В них тепло, торжественно, солнечно!
Есть Центральный проспект, а поблизости:
Площадь Юмора, Площадь Совести,
Дом Спокойствия, Дом Справедливости…
А дома — просторны, дома — легки.
Всё продуманно. Целенаправленно…
Я — как город. Но есть в городах тупики.
Прокопчённые есть окраины.
Там на всех углах темнота хрипит.
Там плакатами дыры заделаны.
Равнодушный тупик. Усталый тупик.
Дом Бездельничанья. Дом Безденежья…
Никого нет на этих улочках.
Страшновато с ними знакомиться:
тупики не тупые — умничают.
Тупики не тупые — колются.
А дворы заборами скручены.
Дождь лоснится на кучах мусора…
Знаю, что идёт реконструкция.
Жаль, что медленно. Жаль, что муторно…
Ты до площади успей — добеги!
Осторожнее разберись в душе.
Не ходи в тупики! Забудь тупики!
Я и сам бы забыл, да поздно уже!..
Вот опять слова немотой свело.
Невесомы они донельзя…
Я — как город. Тебе в нём всегда светло.
Как на выезде из тоннеля.
9. Ещё несколько слов от автора
Что ж, пока туристы и учёные
не нашли Земли Обетованной, —
надо жить на этой самой, чёртовой,
ласковой, распаханной, кровавой.
Надо верить в судьбы и традиции.
Только пусть во сне и наяву
жжёт меня, казнит меня единственно
правильный вопрос: "Зачем живу?"
Пусть он возвышается, как стража
на порогах будущей строки.
Пусть глядит безжалостно. Бесстрашно.
Пусть кричит! Хватает за грудки!
Пусть он никогда во тьму не канет.
Пусть он не отходит ни на шаг.
Пусть он, как проклятье, возникает
в стыдно пламенеющих ушах!
Пусть он разбухает, воспаляясь,
в путанице неотложных дел.
Пусть я от него нигде не спрячусь,
даже если б очень захотел!
Пусть я камнем стану. Онемею.
Зашатаюсь. Боль превозмогу.
Захочу предать — и не сумею.
Захочу солгать — и не смогу.
Буду слышать в бормотанье ветра,
в скрипе половиц, в молчанье звёзд,
в шелесте газет, в дыханье века
правильный вопрос: "Зачем живёшь?"
10. Ах, дети…
Всегда был этот жребий обманчив…
Гоняет кошек будущий лирик.
Час пробил! И решается мальчик
поэзию собой осчастливить.
Решает вдохновенно и срочно
засесть за стихотворную повесть…
Пока не написал он ни строчки,
я говорю: — Хороший, опомнись!..
Литература — штука такая:
её который век поднимают.
В литературе — все понимают —
хоть сто прудов пруди знатоками!.
Живём, с редакторами торгуясь,
читательским речам не переча.
Как говорил философ Маргулис:
"Причёсанным — немножко полегче…"
А мальчики не знают про это!
И главное — узнают не скоро…
Ах, дети, не ходите в поэты.
Ходите лучше в гости и в школу…
Как в очереди: первый… последний…
Как в хоре: басовитый, писклявый…
Шагаем, спотыкаясь о сплетни,
в свои дома, где стены — стеклянны…
Зелёным пробавляемся зельем…
Скандалы называем везеньем.
Уже умеем пить — как Есенин.
Ещё б теперь писать — как Есенин…
А мальчики не знают про это!
А мальчики придумали скверно…
Ах, дети, не ходите в поэты.
Ходите лучше в парки и скверы…
Я б эту землю милую проклял!
Повесился бы, честное слово!..
Но светится, дрожа над порогом,
улыбка Михаила Светлова.
В любом из нас её повторенье.
В любом из нас бормочет и стонет
наивное высокое время.
Где стоит жить. И рыпаться стоит!..
Был мальчик либо ябедой, либо
родителей не слушался мальчик…
Ах, дети, не играйте в верлибры.
Играйте лучше в куклы и мячик.
11. И опять несколько слов от автора
Но, с грядущими дыша заодно,
я зверею от сусальных картин.
Будет так, как будет. Так, как должно.
Так, как сделаем. И как захотим.
Мне занятно думать, что когда-нибудь
поразмыслив над бумагой немой,
наш невиданный, неслыханный путь
обозначат восходящей прямой!
12. Постскриптум
Будут тигры — в клеточку,
а слоны — в полоску.
И любому ленточку
подберут по росту…
Сом зааплодирует
снегозадержанью.
Осам опротивеет
незнакомых жалить!..
И — совсем не рады
бою барабанному —
станут генералы
в цирках подрабатывать…
Захмелев от счастья,
позабыв тоску,
будет плавать частик
в собственном соку…
В переливах вальса
в ГУМе и в высотном, —
будет продаваться
развесное солнце.
Жаркое, весеннее!
Много! Честь по чести…
Так что краска серая
навсегда исчезнет.
(Даже мыши серые
синими покажутся.
И начнут рассеянно
с кошками прохаживаться…)
Будет каждый занят
делом ненарочным.
Плюшевые зайцы
будут есть мороженое.
Дождь, — не затихая
час, а может два, —
будет лить духами
"Красная Москва".
И над магазинами
все прочтут легко:
"Пейте стрекозиное
мо —
ло —
ко!.."
Будет море — берегом.
Будет берег — морем.
Будет холод — бережным…
А дурак — неможным!
Будет час — как сутки.
В областях Союза
от безделья судьи
и врачи сопьются!
Будут звёзды — ульями.
Будут страхи — вздорными.
И воскреснут умные.
И проснутся добрые.
И планеты скачущие
ахнут озадаченно!..
А боятся сказочников
только неудачники.
1965
1. Сон
Я по улице иду — удручён.
В магазинах нет вопроса: "Почём?"
На вокзалах нет вопроса: "Куда
по планете разбрелись поезда?.."
Этот сон приснился в пятницу мне
(может, он — к деньгам, а может — к войне).
Я попал на заседание вдруг
Академии Серьёзных Наук…
Академики — дотошный народ
(сорок лысин, восемнадцать бород) —
при параде, при больших орденах
обсуждают вопросительный знак.
Рассуждают о загадках его…
Говорят, что он немножко того…
Не умеет эпохально звенеть…
Заставляет временами краснеть…
Не зовёт, не помогает в борьбе…
"Задаётся" — значит, мнит о себе…
Если даже и ведёт иногда,
то заводит неизвестно куда…
Решено: недопустим компромисс!
Решено, что этот знак — пессимист.
И записано, что он отменён,
так как "нет уже потребности в нём"…
"Восклицательным знакам — почёт!!"
(Вопросительные — взять на учёт.
Разрешить для них журчание вслух
при наличии особых заслуг…)
Телефон "09" вправе молчать.
(Если нет вопросов — что отвечать?)
Нет вопросов, и не слышно гудка…
"Мосгорсправка" растерялась слегка.
Но потом она опомнилась и
заклеймила заблужденья свои…
Только сложности возникли опять:
"Как с вопросами детей поступать?.."
Просит ректор МГУ разъяснить:
"Что с экзаменами? Чем заменить?."
Все супруги соблюдают престиж.
Ведь не спросишь: "Почему ты грустишь?.."
И не скажешь: "Ты сегодня бледна…
Что с тобою? Может, помощь нужна?.."
Нет возможности задачник добыть…
Не вздыхает Гамлет: "Быть иль не быть?.."
Нет задумавшихся. Быт упрощён.
В магазинах нет вопроса: "Почём?"
На вокзалах нет вопроса: "Куда
непонятные ушли поезда?.."
Нет кроссвордов. КВН не бурлит.
И не спрашивает врач: "Что болит?.."
Лишь в кошмарных появляется снах
отменённый вопросительный знак.
…А природе не впервой отставать.
А природе на запреты плевать!
Вопросительно глядит сова.
Вопросительно шуршит трава.
Вопросительна пчела в цветах.
Вопросительны краны в портах.
Вопросительно закручен ус.
Вопросительно свернулся уж…
Если даже у змеи вопрос,
что же делать тем, кто — в полный рост?!
2. Несколько слов от автора
Ну, ладно, — мы рождаемся.
Переживаем. Старимся.
Увидимся — расстанемся…
Зачем?
Грядущие и прошлые.
Громадины. Горошины.
Плохие и хорошие.
Зачем?
Для дела и для понта.
Запои и работа.
Крестины и аборты.
Зачем?
В дакронах и сатинах.
В рабах и господинах.
В театрах и сортирах.
Зачем?
Приказы и баллады.
Дебилы и таланты.
Пигмеи и Атланты.
Зачем?
Подонки и матроны.
На ринге и на троне.
На вахте и на стрёме.
Зачем?
Над щами. Над миногами.
С авоськами. С моноклями.
Счастливые. Минорные.
Зачем?
Трибунные гориллы,
базары и корриды,
горланите? Горите?
Зачем?
Случайно иль нарочно?
Для дяди? Для народа?
Для продолженья рода?
Зачем?
3. Экскурс
Скорбел летописец: "Славяне,
запутавшись намертво в ссорах и дрязгах,
пришли до варягов… Сказали:
— Земля наша сильно лесами обширна, ручьями обильна,
и только обидно,
что нет в ней порядка,
и люди устали бессмысленно мучиться, жить не по правде.
Придите и правьте!.."
Я тихо краснею за это решение собственных предков —
суровых и бренных.
Не знаю, чего они этим добились и что потеряли,
но я повторяю:
— Земля наша сильно лесами обширна,
лугами удачна, ручьями обильна.
И только обидно,
что нет на земле
(как бы это сказать, чтоб звучало толково?) —
чего-то такого…
То сеем не там. И не то. И не так, чтобы — к сроку.
Морока!
То вдруг наводненье стрясётся,
набухнет, нагрянет внезапно,
то — засуха!
Мы вроде и эдак,
и так,
и обратно,
и снова, да только —
без особого толку.
Как будто мы чем-то обидели землю,
и жить ей от этого тошно —
и точка!..
Эгей, супермены! Советчики! Форды! Проныры! Варяги!
Валяйте!!
А ну, налетай, джентльмены удачи!
Любители лёгкой наживы!
Спешите!
Откройте, что сами мы, в общем, старались напрасно
(быдло, низшая раса).
И сделайте, чтоб от жратвы прогибались прилавки
в сверканье и лаке!..
Чтоб даже в райцентрах любых ни на миг не потухла
ночная житуха!..
А мы вам за это подарим цветастых матрёшек,
протяжную песню про Волгу
и водку.
Икрою покормим, станцуем вприсядочку, склоним главу.
Варяги, ау-у-у!
Придите и правьте.
Мы очень понятливы. Необычайно проворны…
…До —
воль —
но!!
К чертям! Супермены, советчики, херсты, рвачи и так далее, —
видали!
Шеренги заезжих высочеств, проезжих величеств, —
валитесь!
…Земля наша сильно людьми знаменита,
в которых — надежда. В которых — спасенье…
Люби эту землю.
4. Разговор со случайным знакомым
— Смотри, как дышит эта ночь.
Звезда, уставшая светлеть,
упала, обожгла плечо…
— Чо?
— Смотри, как вкрадчивый туман
прижался к молодой воде…
— Где?
— Он полночью поклялся ей,
он взял в свидетели луну!..
— Ну?!
— Они сейчас уйдут в песок,
туда, где не видать ни зги…
— Гы!..
— И ощутив побег реки,
в беспамятстве забьётся ёрш!..
— Врёшь!..
— Да нет, я говорю тебе,
что столько тайн хранит земля,
берёзы, ивы и ольха…
— Ха!..
— А сколько музыки в степях,
в предутреннем дрожанье рос…
— Брось!
— Да погоди! Почувствуй ночь,
крадущийся полёт совы,
сопенье медленных лосих…
— Псих!..
— Послушай, разве можно так:
прожить — и не узнать весны,
прожить — и не понять снега?..
— Ага!..
5. Хор со стороны
А куда нам — мыслить?
А чего нам — мыслить?
Это ж — самому себе верёвочку мылить!
Мы же — непонятливые. Мы же — недостойные.
До поры до времени взираем из тьмы…
Кто у вас на должности хозяев истории?
А ведь её хозяева — извините! — мы!
Мы — и не пытавшиеся.
Мы — и не пытающиеся.
Млекопитающие
и млеконапитавшиеся.
Рядовые. Жвачные.
Мягкие. Овальные.
Лица, не охваченные
проф-образованием.
Скромные. Ленивые. Не хитрецы, Не боги.
Мы — обыкновенные, как время само, —
люди-агрегаты по переработке
всевозможно-всяческой пищи на дерьмо!
Нет войны — мы живы.
Есть война — мы живы.
Пусть вокруг оракулы каркают!..
Вы думаете, это работают машины?! —
А это наши челюсти вкалывают!!.
Играйте в ваши выборы, правительства и партии!
Бунтуйте, занимайтесь стихами и ворьём.
Старайтесь, идиотики! На амбразуры падайте!
Выдумывайте, пробуйте! А мы пока пожрём…
Орите! Надрывайтесь! Мы посидим в сторонке.
В тени своих коттеджей, избушек и юрт…
Вы думаете, это грохочут новостройки?!
А это наши челюсти жуют!!.
Шагайте в диалектику, закапывайтесь в мистике,
пускай кричит философ, догадкой озарён…
Леди и товарищи, граждане и мистеры,
стройте ваше будущее! — Мы и его сожрём…
Подползём, навалимся неотвратимым весом
и запросто докажем, как был задуман мир…
Выставкам и выдумкам, опусам и эпосам,
физикам и лирикам — привет! Аминь.
Глыбы коллектива, в завтрашнем раю
вам не подфартило, — общее "адью!"
На планете вместо светочей ума
встанут Эвересты нашего дерьма!
Брызнут фейерверком жёлтые дымы…
Разжиревшим веком будем править мы!
Мы! — и не пытавшиеся.
Мы! — и не пытающиеся.
Мы! — млекопитающие.
И млеконапитавшиеся.
6. Снова несколько слов от автора
По стебелёчку вверх и вверх
ползёт травяная вошь…
Зачем живёшь, человек, —
если так живёшь?..
Представь, что атомный кошмар
двоится и дрожит.
Земля пуста, как твой карман.
А ты, допустим, жив.
Удачлив, будто царь царей.
Как финн, невозмутим.
Ты выжил. Вышел. Уцелел.
На всей Земле — один.
Один среди песков и льдин, —
куда б ни заходил:
идёшь — один.
Заснёшь — один.
Печалишься — один.
На этой лучшей из планет,
разорванной, как нерв,
законов — нет,
знакомых — нет
и незнакомых — нет.
Нет на Земле на все края,
на длинные года
ни захудалого кота,
ни пса, ни воробья.
Всё выметено. Всё мертво.
От сквозняков храпя,
пустые станции метро
ждут одного тебя.
И этот мир не обратим,
никем не обратим.
Идёшь — один.
Поёшь — один.
И видишь сны — один.
Ты сам — на шесть материков, —
в дожди, в жару, в снега, —
на все моря без берегов,
на пароходы без гудков,
на телефоны без звонков.
(И даже нет врага.)
Ты сам — на двадцать первый век…
"Не надо!! Чур-чура!!."
Зачем кричишь, о человек?
Ведь ты молчал вчера.
7. Пример для подражания
Мы тоже для кого-то были будущими.
Грядущими. Идущими на смену.
Решительной эпохою разбуженные
для славы и любви. Для слёз и смеха…
Мы тоже будем прошлыми. Давнишними.
Несбыточными, как ушедший поезд.
Подёрнутыми дымкой. В меру — книжными.
И с этим, к сожаленью, не поспоришь…
Хочу понять без позы и без паники,
случайности не называя глупыми, —
как после смерти рядовые бабники
становятся "большими жизнелюбами"!
Послушайте! С ума сошли вы, что ли?!
"Биограф" усмехается нелепо
и говорит, задёргивая шторы:
— А это проще всем известной репы.
Кричать и волноваться нет резона…
Политикою высшею ужалены,
мы, если хочешь, из твоей персоны
сообразим "пример для подражанья"…
Итак, начнём: ты был хорошим сыном.
Зачитывался книжками о войнах.
Завидовал решительным и сильным.
Любил кино, повидло и животных…
— Но это всё вранье!! — Поди доказывай…
— Я жил! Я сомневался!.. — Это — лишнее…
Во имя воссозданья нужной личности,
тебе сомненья противопоказаны!
Чтоб от событий в жизни было тесно,
нужны иные меры и масштабы.
Ты даже не почувствуешь, как станут
заклятые враги — друзьями детства…
Твой фотоснимок мы подретушируем.
В усталые глаза добавим бодрости.
Чуть-чуть подтянем губы (так — решительней).
Исправим лоб (он был не в той пропорции)…
Итак, ты жил. Ты презирал богатство.
Читал газеты, плача и ликуя…
Твоя жена (приходится вторгаться) —
немножечко не та… Найдём другую…
— Зачем другая мёртвому?! — Всё правильно…
— Я протестую! Слышите?! — Помалкивай!
И, кстати, знай: для живости характера
ты увлекался теннисом и марками…
— При чём тут теннис?! — Объясняем вкратце:
считай его побочным сверхзаданьем.
Сейчас проходят игры. Кубок Наций.
А мы пока что в теннисе не тянем…
Теперь ты чист идейно и морально.
Переосмыслен. Виден издалёка…
Был худосочным? — Стал почти Гераклом.
Злопамятным? — А стал милей телёнка…
Теперь ты на трибунах и эстрадах!
Теперь ты — как Аллах для правоверных!
Теперь твои портреты на тетрадях,
на клюкве в сахаре и на конвертах!
Ты — идол. Ты — безумие повальное!..
Твой бюст переходящий заслужила
во всепланетном гранд-соревновании
седьмая пионерская дружина!..
Твои черты становятся разбухшими.
Возрадуйся, что ходишь в призовых!..
…А знаете, мы тоже были будущими.
Не надо нас придумывать. Живых.
8. Городской романс
Я — как город. Огромный город.
Может, ближний. А может, дальний…
Города на приезжий гомон
поворачиваются площадями.
Поворачиваются, охмуряют
главной улицей, главной набережной,
Речкой — будто хвостом — виляют.
Рассыпаются в речи набожной.
В них тепло, торжественно, солнечно!
Есть Центральный проспект, а поблизости:
Площадь Юмора, Площадь Совести,
Дом Спокойствия, Дом Справедливости…
А дома — просторны, дома — легки.
Всё продуманно. Целенаправленно…
Я — как город. Но есть в городах тупики.
Прокопчённые есть окраины.
Там на всех углах темнота хрипит.
Там плакатами дыры заделаны.
Равнодушный тупик. Усталый тупик.
Дом Бездельничанья. Дом Безденежья…
Никого нет на этих улочках.
Страшновато с ними знакомиться:
тупики не тупые — умничают.
Тупики не тупые — колются.
А дворы заборами скручены.
Дождь лоснится на кучах мусора…
Знаю, что идёт реконструкция.
Жаль, что медленно. Жаль, что муторно…
Ты до площади успей — добеги!
Осторожнее разберись в душе.
Не ходи в тупики! Забудь тупики!
Я и сам бы забыл, да поздно уже!..
Вот опять слова немотой свело.
Невесомы они донельзя…
Я — как город. Тебе в нём всегда светло.
Как на выезде из тоннеля.
9. Ещё несколько слов от автора
Что ж, пока туристы и учёные
не нашли Земли Обетованной, —
надо жить на этой самой, чёртовой,
ласковой, распаханной, кровавой.
Надо верить в судьбы и традиции.
Только пусть во сне и наяву
жжёт меня, казнит меня единственно
правильный вопрос: "Зачем живу?"
Пусть он возвышается, как стража
на порогах будущей строки.
Пусть глядит безжалостно. Бесстрашно.
Пусть кричит! Хватает за грудки!
Пусть он никогда во тьму не канет.
Пусть он не отходит ни на шаг.
Пусть он, как проклятье, возникает
в стыдно пламенеющих ушах!
Пусть он разбухает, воспаляясь,
в путанице неотложных дел.
Пусть я от него нигде не спрячусь,
даже если б очень захотел!
Пусть я камнем стану. Онемею.
Зашатаюсь. Боль превозмогу.
Захочу предать — и не сумею.
Захочу солгать — и не смогу.
Буду слышать в бормотанье ветра,
в скрипе половиц, в молчанье звёзд,
в шелесте газет, в дыханье века
правильный вопрос: "Зачем живёшь?"
10. Ах, дети…
Всегда был этот жребий обманчив…
Гоняет кошек будущий лирик.
Час пробил! И решается мальчик
поэзию собой осчастливить.
Решает вдохновенно и срочно
засесть за стихотворную повесть…
Пока не написал он ни строчки,
я говорю: — Хороший, опомнись!..
Литература — штука такая:
её который век поднимают.
В литературе — все понимают —
хоть сто прудов пруди знатоками!.
Живём, с редакторами торгуясь,
читательским речам не переча.
Как говорил философ Маргулис:
"Причёсанным — немножко полегче…"
А мальчики не знают про это!
И главное — узнают не скоро…
Ах, дети, не ходите в поэты.
Ходите лучше в гости и в школу…
Как в очереди: первый… последний…
Как в хоре: басовитый, писклявый…
Шагаем, спотыкаясь о сплетни,
в свои дома, где стены — стеклянны…
Зелёным пробавляемся зельем…
Скандалы называем везеньем.
Уже умеем пить — как Есенин.
Ещё б теперь писать — как Есенин…
А мальчики не знают про это!
А мальчики придумали скверно…
Ах, дети, не ходите в поэты.
Ходите лучше в парки и скверы…
Я б эту землю милую проклял!
Повесился бы, честное слово!..
Но светится, дрожа над порогом,
улыбка Михаила Светлова.
В любом из нас её повторенье.
В любом из нас бормочет и стонет
наивное высокое время.
Где стоит жить. И рыпаться стоит!..
Был мальчик либо ябедой, либо
родителей не слушался мальчик…
Ах, дети, не играйте в верлибры.
Играйте лучше в куклы и мячик.
11. И опять несколько слов от автора
Но, с грядущими дыша заодно,
я зверею от сусальных картин.
Будет так, как будет. Так, как должно.
Так, как сделаем. И как захотим.
Мне занятно думать, что когда-нибудь
поразмыслив над бумагой немой,
наш невиданный, неслыханный путь
обозначат восходящей прямой!
12. Постскриптум
Будут тигры — в клеточку,
а слоны — в полоску.
И любому ленточку
подберут по росту…
Сом зааплодирует
снегозадержанью.
Осам опротивеет
незнакомых жалить!..
И — совсем не рады
бою барабанному —
станут генералы
в цирках подрабатывать…
Захмелев от счастья,
позабыв тоску,
будет плавать частик
в собственном соку…
В переливах вальса
в ГУМе и в высотном, —
будет продаваться
развесное солнце.
Жаркое, весеннее!
Много! Честь по чести…
Так что краска серая
навсегда исчезнет.
(Даже мыши серые
синими покажутся.
И начнут рассеянно
с кошками прохаживаться…)
Будет каждый занят
делом ненарочным.
Плюшевые зайцы
будут есть мороженое.
Дождь, — не затихая
час, а может два, —
будет лить духами
"Красная Москва".
И над магазинами
все прочтут легко:
"Пейте стрекозиное
мо —
ло —
ко!.."
Будет море — берегом.
Будет берег — морем.
Будет холод — бережным…
А дурак — неможным!
Будет час — как сутки.
В областях Союза
от безделья судьи
и врачи сопьются!
Будут звёзды — ульями.
Будут страхи — вздорными.
И воскреснут умные.
И проснутся добрые.
И планеты скачущие
ахнут озадаченно!..
А боятся сказочников
только неудачники.
1965
Письмо в тридцатый век
Я —
по собственному велению, —
сердцу
в верности
поклянясь,
говорю
о ВЛАДИМИРЕ ЛЕНИНЕ
и о том,
что главное
в нас.
Вот уже,
разгибаясь под ношей,
вырывается мир
из тьмы!
Начинаются
горы
с подножий.
Начинаемся
с ЛЕНИНА
мы!
Мы
немало столетий
ждали
и вместили в себя
потому
силу
всех прошедших
восстаний!
Думы
всех
Парижских коммун!..
Неуступчивы.
Вечно заняты.
Мы идём
почти без дорог…
На истории
нет указателей:
"Осторожно!
Крутой
поворот!"
Повороты встречались
жадные,
пробирающие как озноб.
Даже самых сильных
пошатывало.
Слабых —
вовсе
валило с ног!
Жгли
сомнения.
Шли
опасности,
с четырёх
надвигались
сторон…
Но
была на планете
партия —
та,
которую создал
он!
Мир
готов за неё
поручиться
перед будущим
наверняка
И лежит
на пульсе Отчизны —
вечно! —
ленинская
рука.
Он —
ровесник всех поколений.
Житель Праг,
Берлинов,
Гаван.
По широким
ступеням
столетий
поднимается ЛЕНИН
к вам!
Представляю
яснее ясности,
как смыкают
ваши
ряды
люди
ленинской
гениальности,
люди
ленинской
чистоты.
Не один,
не двое,
а множество!
Вырастающие,
как леса,
и по всей Вселенной
разносятся
их спокойные голоса…
Что ж,
для этого
мы и трудимся.
Терпим холод.
Шагаем в зной…
Ведь ещё только начал
раскручиваться
и раскачиваться
шар земной!
Прозвучи,
сигнал наступления!
Солнце
яростное,
свети!..
Всё ещё
впереди!
И ЛЕНИН,
будто молодость,
впереди!
1963
Я —
по собственному велению, —
сердцу
в верности
поклянясь,
говорю
о ВЛАДИМИРЕ ЛЕНИНЕ
и о том,
что главное
в нас.
Вот уже,
разгибаясь под ношей,
вырывается мир
из тьмы!
Начинаются
горы
с подножий.
Начинаемся
с ЛЕНИНА
мы!
Мы
немало столетий
ждали
и вместили в себя
потому
силу
всех прошедших
восстаний!
Думы
всех
Парижских коммун!..
Неуступчивы.
Вечно заняты.
Мы идём
почти без дорог…
На истории
нет указателей:
"Осторожно!
Крутой
поворот!"
Повороты встречались
жадные,
пробирающие как озноб.
Даже самых сильных
пошатывало.
Слабых —
вовсе
валило с ног!
Жгли
сомнения.
Шли
опасности,
с четырёх
надвигались
сторон…
Но
была на планете
партия —
та,
которую создал
он!
Мир
готов за неё
поручиться
перед будущим
наверняка
И лежит
на пульсе Отчизны —
вечно! —
ленинская
рука.
Он —
ровесник всех поколений.
Житель Праг,
Берлинов,
Гаван.
По широким
ступеням
столетий
поднимается ЛЕНИН
к вам!
Представляю
яснее ясности,
как смыкают
ваши
ряды
люди
ленинской
гениальности,
люди
ленинской
чистоты.
Не один,
не двое,
а множество!
Вырастающие,
как леса,
и по всей Вселенной
разносятся
их спокойные голоса…
Что ж,
для этого
мы и трудимся.
Терпим холод.
Шагаем в зной…
Ведь ещё только начал
раскручиваться
и раскачиваться
шар земной!
Прозвучи,
сигнал наступления!
Солнце
яростное,
свети!..
Всё ещё
впереди!
И ЛЕНИН,
будто молодость,
впереди!
1963
Реквием
Памяти наших отцов и старших
братьев, памяти вечно молодых
солдат и офицеров Советской
Армии, павших на фронтах
Великой Отечественной войны.
1
Вечная
слава
героям!
Вечная слава!
Вечная слава!
Вечная
слава
героям!
Слава героям!
Слава!!
…Но зачем она им,
эта слава, —
мёртвым?
Для чего она им,
эта слава, —
павшим?
Всё живое —
спасшим.
Себя —
не спасшим.
Для чего она им,
эта слава, —
мёртвым?..
Если молнии
в тучах заплещутся жарко,
и огромное небо
от грома
оглохнет,
если крикнут
все люди
земного шара, —
ни один из погибших
даже не вздрогнет.
Знаю:
солнце
в пустые глазницы
не брызнет!
Знаю:
песня
тяжёлых могил
не откроет!
Но от имени
сердца,
от имени
жизни,
повторяю!
Вечная
Слава
Героям!..
И бессмертные гимны,
прощальные гимны
над бессонной планетой
плывут
величаво…
Пусть
не все герои, —
те,
кто погибли, —
павшим
вечная слава!
Вечная
слава!!
Вспомним всех поимённо,
горем
вспомним
своим…
Это нужно —
не мёртвым!
Это надо —
живым!
Вспомним
гордо и прямо
погибших в борьбе…
Есть
великое право:
забывать
о себе!
Есть
высокое право:
пожелать
и посметь!..
Стала
вечною славой
мгновенная
смерть!
2
Разве погибнуть
ты нам завещала,
Родина?
Жизнь
обещала,
любовь
обещала,
Родина.
Разве для смерти
рождаются дети,
Родина?
Разве хотела ты
нашей
смерти,
Родина?
Пламя
ударило в небо! —
ты помнишь,
Родина?
Тихо сказала:
"Вставайте
на помощь…"
Родина.
Славы
никто у тебя не выпрашивал,
Родина.
Просто был выбор у каждого:
я
или
Родина.
Самое лучшее
и дорогое —
Родина.
Горе твоё —
это наше
горе,
Родина.
Правда твоя —
это наша
правда,
Родина.
Слава твоя —
это наша
слава,
Родина!
3
Плескалось
багровое знамя,
горели
багровые звёзды,
слепая пурга
накрывала
багровый от крови
закат,
и слышалась
поступь
дивизий,
великая поступь
дивизий,
железная поступь
дивизий,
точная
поступь
солдат!
Навстречу раскатам
ревущего грома
мы в бой поднимались
светло и сурово.
На наших знамёнах
начертано
слово:
Победа!
Победа!!
Во имя Отчизны —
победа!
Во имя живущих —
победа!
Во имя грядущих —
победа!
Войну
мы должны сокрушить.
И не было гордости
выше,
и не было доблести
выше —
ведь кроме
желания выжить
есть ещё
мужество
жить!
Навстречу раскатам
ревущего грома
мы в бой поднимались
светло и сурово.
На наших знамёнах
начертано слово
Победа!
Победа!!
4
Чёрный камень,
чёрный камень,
что ж молчишь ты,
чёрный камень?
Разве ты
хотел такого?
Разве ты
мечтал когда-то
стать надгробьем
для могилы
Неизвестного
солдата?
Чёрный камень.
Что ж молчишь ты,
чёрный камень?..
Мы в горах
тебя
искали.
Скалы
тяжкие
дробили.
Поезда в ночах
трубили.
Мастера в ночах
не спали,
чтобы
умными руками
чтобы
собственною
кровью
превратить
обычный камень
в молчаливое
надгробье…
Разве камни
виноваты
в том,
что где-то
под землёю
слишком долго
спят солдаты?
Безымянные
солдаты.
Неизвестные
солдаты…
А над ними
травы сохнут,
А над ними
звёзды меркнут.
А над ними
кружит
беркут
и качается
подсолнух.
И стоят над ними
сосны.
И пора приходит
снегу.
И оранжевое солнце
разливается
по небу.
Время
движется над ними…
Но когда-то,
но когда-то
кто-то в мире
помнил
имя
Неизвестного
солдата!
Ведь ещё
до самой смерти
он имел друзей
немало.
Ведь ещё
живёт на свете
очень старенькая
мама.
А ещё была
невеста.
Где она теперь —
невеста?..
Умирал солдат —
известным.
Умер —
Неизвестным.
5
Ой, зачем ты,
солнце красное,
всё уходишь —
не прощаешься?
Ой, зачем
с войны безрадостной,
сын,
не возвращаешься?
Из беды
тебя я выручу,
прилечу
орлицей быстрою…
Отзовись,
моя кровиночка!
Маленький.
Единственный…
Белый свет
не мил.
Изболелась я.
Возвратись,
моя надежда!
Зёрнышко моё,
Зорюшка моя.
Горюшко моё, —
где ж ты?
Не могу найти дороженьки,
чтоб заплакать
над могилою…
Не хочу я
ничегошеньки —
только сына
милого.
За лесами моя ластынька!
За горами —
за громадами…
Если выплаканы
глазыньки —
сердцем
плачут матери.
Белый свет
не мил.
Изболелась я.
Возвратись,
моя надежда!
Зёрнышко моё,
Зорюшка моя.
Горюшко моё, —
где ж ты?
6
Когда ты, грядущее?
Скоро ли?
В ответ на какую
боль?..
Ты видишь:
самые гордые
вышли на встречу
с тобой.
Грозишь
частоколами надолб.
Пугаешь
угластыми кручами…
Но мы
поднимем себя
по канатам,
из собственных нервов
скрученных!
Вырастем.
Стерпим любые смешки.
И станем
больше
богов!..
И будут дети
лепить снежки
из кучевых
облаков.
7
Это песня
о солнечном свете,
это песня
о солнце в груди.
Это песня о юной планете,
у которой
всё впереди!
Именем солнца,
именем Родины
клятву даём.
Именем жизни
клянёмся
павшим героям:
то, что отцы не допели, —
мы
допоём!
То, что отцы не построили, —
мы
построим!
Устремлённые к солнцу побеги,
вам
до синих высот вырастать.
Мы —
рождённые песней победы —
начинаем
жить и мечтать!
Именем солнца,
именем Родины
клятву даём.
Именем жизни
клянёмся
павшим героям:
то, что отцы не допели, —
мы
допоём!
То, что отцы не построили, —
мы
построим!
Торопитесь,
весёлые вёсны!
Мы погибшим на смену
пришли.
Не гордитесь,
далёкие звёзды, —
ожидайте
гостей
с Земли!
Именем солнца,
именем Родины
клятву даём.
Именем жизни
клянёмся
павшим героям:
то, что отцы не допели, —
мы
допоём!
То, что отцы не построили, —
мы
построим!
8
Слушайте!
Это мы
говорим.
Мёртвые.
Мы.
Слушайте!
Это мы
говорим.
Оттуда.
Из тьмы.
Слушайте!
Распахните глаза.
Слушайте до конца.
Это мы
говорим,
мёртвые.
Стучимся
в ваши
сердца…
Не пугайтесь!
Однажды
мы вас потревожим во сне.
Над полями
свои голоса пронесём в тишине.
Мы забыли,
как пахнут цветы.
Как шумят тополя.
Мы и землю
забыли.
Какой она стала,
земля?
Как там птицы?
Поют на земле
без нас?
Как черешни?
Цветут на земле
без нас?
Как светлеет
река?
И летят облака
над нами?
Без нас.
Мы забыли траву.
Мы забыли деревья давно.
Нам
шагать по земле
не дано.
Никогда не дано!
Никого не разбудит
оркестра
печальная
медь…
Только самое страшное, —
даже страшнее,
чем смерть:
знать,
что птицы
поют на земле
без нас!
Что черешни
цветут на земле
без нас!
Что светлеет
река.
И летят облака
над нами.
Без нас.
Продолжается жизнь.
И опять
начинается день.
Продолжается жизнь.
Приближается
время дождей.
Нарастающий ветер
колышет
большие хлеба.
Это —
ваша судьба.
Это —
общая наша
судьба…
Так же птицы
поют на земле
без нас.
И черешни
цветут на земле
без нас.
И светлеет
река.
И летят облака
над нами.
Без нас…
9
Я
не смогу.
Я
не умру…
Если
умру —
стану
травой.
Стану
листвой.
Дымом костра.
Вешней землёй.
Ранней звездой.
Стану волной,
пенной
волной!
Сердце
своё
вдаль
унесу.
Стану
росой,
первой грозой,
смехом
детей,
эхом
в лесу…
Будут в степях
травы
шуметь.
Будет стучать
в берег
волна…
Только б
допеть!
Только б
успеть!
Только б
испить
чашу
до дна!
Только б
в ночи
пела
труба!
Только б
в полях
зрели
хлеба!..
Дай мне
ясной жизни,
судьба!
Дай мне
гордой смерти,
судьба!
10
Помните!
Через века,
через года, —
помните!
О тех,
кто уже не придёт
никогда, —
помните!
Не плачьте!
В горле
сдержите стоны,
горькие стоны.
Памяти
павших
будьте
достойны!
Вечно
достойны!
Хлебом и песней,
Мечтой и стихами,
жизнью
просторной,
каждой секундой,
каждым дыханьем
будьте
достойны!
Люди!
Покуда сердца
стучатся, —
помните!
Какою
ценой
завоёвано счастье, —
пожалуйста,
помните!
Песню свою
отправляя в полёт, —
помните!
О тех,
кто уже никогда
не споёт, —
помните!
Детям своим
расскажите о них,
чтоб
запомнили!
Детям
детей
расскажите о них,
чтобы тоже
запомнили!
Во все времена
бессмертной
Земли
помните!
К мерцающим звёздам
ведя корабли, —
о погибших
помните!
Встречайте
трепетную весну,
люди Земли.
Убейте
войну,
прокляните
войну,
люди Земли!
Мечту пронесите
через года
и жизнью
наполните!..
Но о тех,
кто уже не придёт
никогда, —
заклинаю, —
помните!
1962
Памяти наших отцов и старших
братьев, памяти вечно молодых
солдат и офицеров Советской
Армии, павших на фронтах
Великой Отечественной войны.
1
Вечная
слава
героям!
Вечная слава!
Вечная слава!
Вечная
слава
героям!
Слава героям!
Слава!!
…Но зачем она им,
эта слава, —
мёртвым?
Для чего она им,
эта слава, —
павшим?
Всё живое —
спасшим.
Себя —
не спасшим.
Для чего она им,
эта слава, —
мёртвым?..
Если молнии
в тучах заплещутся жарко,
и огромное небо
от грома
оглохнет,
если крикнут
все люди
земного шара, —
ни один из погибших
даже не вздрогнет.
Знаю:
солнце
в пустые глазницы
не брызнет!
Знаю:
песня
тяжёлых могил
не откроет!
Но от имени
сердца,
от имени
жизни,
повторяю!
Вечная
Слава
Героям!..
И бессмертные гимны,
прощальные гимны
над бессонной планетой
плывут
величаво…
Пусть
не все герои, —
те,
кто погибли, —
павшим
вечная слава!
Вечная
слава!!
Вспомним всех поимённо,
горем
вспомним
своим…
Это нужно —
не мёртвым!
Это надо —
живым!
Вспомним
гордо и прямо
погибших в борьбе…
Есть
великое право:
забывать
о себе!
Есть
высокое право:
пожелать
и посметь!..
Стала
вечною славой
мгновенная
смерть!
2
Разве погибнуть
ты нам завещала,
Родина?
Жизнь
обещала,
любовь
обещала,
Родина.
Разве для смерти
рождаются дети,
Родина?
Разве хотела ты
нашей
смерти,
Родина?
Пламя
ударило в небо! —
ты помнишь,
Родина?
Тихо сказала:
"Вставайте
на помощь…"
Родина.
Славы
никто у тебя не выпрашивал,
Родина.
Просто был выбор у каждого:
я
или
Родина.
Самое лучшее
и дорогое —
Родина.
Горе твоё —
это наше
горе,
Родина.
Правда твоя —
это наша
правда,
Родина.
Слава твоя —
это наша
слава,
Родина!
3
Плескалось
багровое знамя,
горели
багровые звёзды,
слепая пурга
накрывала
багровый от крови
закат,
и слышалась
поступь
дивизий,
великая поступь
дивизий,
железная поступь
дивизий,
точная
поступь
солдат!
Навстречу раскатам
ревущего грома
мы в бой поднимались
светло и сурово.
На наших знамёнах
начертано
слово:
Победа!
Победа!!
Во имя Отчизны —
победа!
Во имя живущих —
победа!
Во имя грядущих —
победа!
Войну
мы должны сокрушить.
И не было гордости
выше,
и не было доблести
выше —
ведь кроме
желания выжить
есть ещё
мужество
жить!
Навстречу раскатам
ревущего грома
мы в бой поднимались
светло и сурово.
На наших знамёнах
начертано слово
Победа!
Победа!!
4
Чёрный камень,
чёрный камень,
что ж молчишь ты,
чёрный камень?
Разве ты
хотел такого?
Разве ты
мечтал когда-то
стать надгробьем
для могилы
Неизвестного
солдата?
Чёрный камень.
Что ж молчишь ты,
чёрный камень?..
Мы в горах
тебя
искали.
Скалы
тяжкие
дробили.
Поезда в ночах
трубили.
Мастера в ночах
не спали,
чтобы
умными руками
чтобы
собственною
кровью
превратить
обычный камень
в молчаливое
надгробье…
Разве камни
виноваты
в том,
что где-то
под землёю
слишком долго
спят солдаты?
Безымянные
солдаты.
Неизвестные
солдаты…
А над ними
травы сохнут,
А над ними
звёзды меркнут.
А над ними
кружит
беркут
и качается
подсолнух.
И стоят над ними
сосны.
И пора приходит
снегу.
И оранжевое солнце
разливается
по небу.
Время
движется над ними…
Но когда-то,
но когда-то
кто-то в мире
помнил
имя
Неизвестного
солдата!
Ведь ещё
до самой смерти
он имел друзей
немало.
Ведь ещё
живёт на свете
очень старенькая
мама.
А ещё была
невеста.
Где она теперь —
невеста?..
Умирал солдат —
известным.
Умер —
Неизвестным.
5
Ой, зачем ты,
солнце красное,
всё уходишь —
не прощаешься?
Ой, зачем
с войны безрадостной,
сын,
не возвращаешься?
Из беды
тебя я выручу,
прилечу
орлицей быстрою…
Отзовись,
моя кровиночка!
Маленький.
Единственный…
Белый свет
не мил.
Изболелась я.
Возвратись,
моя надежда!
Зёрнышко моё,
Зорюшка моя.
Горюшко моё, —
где ж ты?
Не могу найти дороженьки,
чтоб заплакать
над могилою…
Не хочу я
ничегошеньки —
только сына
милого.
За лесами моя ластынька!
За горами —
за громадами…
Если выплаканы
глазыньки —
сердцем
плачут матери.
Белый свет
не мил.
Изболелась я.
Возвратись,
моя надежда!
Зёрнышко моё,
Зорюшка моя.
Горюшко моё, —
где ж ты?
6
Когда ты, грядущее?
Скоро ли?
В ответ на какую
боль?..
Ты видишь:
самые гордые
вышли на встречу
с тобой.
Грозишь
частоколами надолб.
Пугаешь
угластыми кручами…
Но мы
поднимем себя
по канатам,
из собственных нервов
скрученных!
Вырастем.
Стерпим любые смешки.
И станем
больше
богов!..
И будут дети
лепить снежки
из кучевых
облаков.
7
Это песня
о солнечном свете,
это песня
о солнце в груди.
Это песня о юной планете,
у которой
всё впереди!
Именем солнца,
именем Родины
клятву даём.
Именем жизни
клянёмся
павшим героям:
то, что отцы не допели, —
мы
допоём!
То, что отцы не построили, —
мы
построим!
Устремлённые к солнцу побеги,
вам
до синих высот вырастать.
Мы —
рождённые песней победы —
начинаем
жить и мечтать!
Именем солнца,
именем Родины
клятву даём.
Именем жизни
клянёмся
павшим героям:
то, что отцы не допели, —
мы
допоём!
То, что отцы не построили, —
мы
построим!
Торопитесь,
весёлые вёсны!
Мы погибшим на смену
пришли.
Не гордитесь,
далёкие звёзды, —
ожидайте
гостей
с Земли!
Именем солнца,
именем Родины
клятву даём.
Именем жизни
клянёмся
павшим героям:
то, что отцы не допели, —
мы
допоём!
То, что отцы не построили, —
мы
построим!
8
Слушайте!
Это мы
говорим.
Мёртвые.
Мы.
Слушайте!
Это мы
говорим.
Оттуда.
Из тьмы.
Слушайте!
Распахните глаза.
Слушайте до конца.
Это мы
говорим,
мёртвые.
Стучимся
в ваши
сердца…
Не пугайтесь!
Однажды
мы вас потревожим во сне.
Над полями
свои голоса пронесём в тишине.
Мы забыли,
как пахнут цветы.
Как шумят тополя.
Мы и землю
забыли.
Какой она стала,
земля?
Как там птицы?
Поют на земле
без нас?
Как черешни?
Цветут на земле
без нас?
Как светлеет
река?
И летят облака
над нами?
Без нас.
Мы забыли траву.
Мы забыли деревья давно.
Нам
шагать по земле
не дано.
Никогда не дано!
Никого не разбудит
оркестра
печальная
медь…
Только самое страшное, —
даже страшнее,
чем смерть:
знать,
что птицы
поют на земле
без нас!
Что черешни
цветут на земле
без нас!
Что светлеет
река.
И летят облака
над нами.
Без нас.
Продолжается жизнь.
И опять
начинается день.
Продолжается жизнь.
Приближается
время дождей.
Нарастающий ветер
колышет
большие хлеба.
Это —
ваша судьба.
Это —
общая наша
судьба…
Так же птицы
поют на земле
без нас.
И черешни
цветут на земле
без нас.
И светлеет
река.
И летят облака
над нами.
Без нас…
9
Я
не смогу.
Я
не умру…
Если
умру —
стану
травой.
Стану
листвой.
Дымом костра.
Вешней землёй.
Ранней звездой.
Стану волной,
пенной
волной!
Сердце
своё
вдаль
унесу.
Стану
росой,
первой грозой,
смехом
детей,
эхом
в лесу…
Будут в степях
травы
шуметь.
Будет стучать
в берег
волна…
Только б
допеть!
Только б
успеть!
Только б
испить
чашу
до дна!
Только б
в ночи
пела
труба!
Только б
в полях
зрели
хлеба!..
Дай мне
ясной жизни,
судьба!
Дай мне
гордой смерти,
судьба!
10
Помните!
Через века,
через года, —
помните!
О тех,
кто уже не придёт
никогда, —
помните!
Не плачьте!
В горле
сдержите стоны,
горькие стоны.
Памяти
павших
будьте
достойны!
Вечно
достойны!
Хлебом и песней,
Мечтой и стихами,
жизнью
просторной,
каждой секундой,
каждым дыханьем
будьте
достойны!
Люди!
Покуда сердца
стучатся, —
помните!
Какою
ценой
завоёвано счастье, —
пожалуйста,
помните!
Песню свою
отправляя в полёт, —
помните!
О тех,
кто уже никогда
не споёт, —
помните!
Детям своим
расскажите о них,
чтоб
запомнили!
Детям
детей
расскажите о них,
чтобы тоже
запомнили!
Во все времена
бессмертной
Земли
помните!
К мерцающим звёздам
ведя корабли, —
о погибших
помните!
Встречайте
трепетную весну,
люди Земли.
Убейте
войну,
прокляните
войну,
люди Земли!
Мечту пронесите
через года
и жизнью
наполните!..
Но о тех,
кто уже не придёт
никогда, —
заклинаю, —
помните!
1962
Алёшкины мысли
1
Значит, так:
завтра нужно ежа отыскать,
до калитки на левой ноге проскакать,
и обратно — на правой ноге — до крыльца,
макаронину спрятать в карман
(для скворца!),
с лягушонком по-ихнему поговорить,
дверь в сарай
самому попытаться открыть,
повстречаться, побыть с дождевым червяком, —
он под камнем живёт,
я давно с ним знаком…
Нужно столько узнать,
нужно столько успеть!
А ещё —
покричать, посмеяться, попеть!
После
вылепить из пластилина коня…
Так что вы разбудите пораньше
меня!
2
Это ж интересно прямо:
значит, у мамы есть мама?!
И у этой мамы — мама?!
И у папы — тоже мама?!
Ну, куда не погляжу,
всюду мамы,
мамы,
мамы!
Это ж интересно прямо!..
А я опять
один сижу.
3
Если папа бы раз в день
залезал бы под диван,
если мама бы раз в день бы
залезала под диван,
если бабушка раз в день бы
залезала под диван,
то узнали бы,
как это интересно!!
4
Мне на месте не сидится.
Мне — бежится!
Мне — кричится!
Мне — играется,
рисуется,
лазается и танцуется!
Вертится,
ногами дрыгается,
ползается и подпрыгивается.
Мне — кривляется,
дурачится,
улыбается и плачется,
ёрзается и поётся,
падается
и встаётся!
Лично
и со всеми вместе
к небу
хочется взлететь!
Не сидится мне
на месте…
А чего на нём
сидеть?!
5
"Комары-комары-комарики,
не кусайте меня!
Я же — маленький!.."
Но летят они,
и жужжат они:
"Сильно сладкий ты…
Извини".
6
Со мною бабушка моя,
и, значит, главный в доме —
я!..
Шкафы мне можно открывать,
цветы кефиром поливать,
играть подушкою в футбол
и полотенцем чистить пол.
Могу я есть руками торт,
нарочно
хлопать дверью!..
А с мамой
это не пройдёт.
Я уже проверил.
7
Я иду по хрустящему гравию
и тащу два батона торжественно.
У меня и у папы правило:
помогать
этим слабым женщинам.
От рождения
крест наш таков…
Что они без нас — мужиков!
8
Пока меня не было,
взрослые
чего только не придумали!
Придумали снег
с морозами,
придумали море
с дюнами.
Придумали кашу вкусную,
ванну
и мыло пенное.
Придумали песню грустную,
которая —
колыбельная.
И хлеб с поджаристой коркою!
И ёлку
в конце декабря!..
Вот только
лекарства горькие
они придумали
зря!
9
Мой папа большой,
мне спокойно с ним,
мы под небом шагаем всё дальше и дальше…
Я когда-нибудь
тоже стану большим.
Как небо.
А может, как папа даже!
10
Все меня настырно учат —
от зари и до зари:
"Это — мама…
Это — туча…
Это — ложка…
Повтори!.."
Ну, а я в ответ молчу.
Или — изредка — мычу.
Говорить я
не у-ме-ю,
а не то что —
не хочу…
Только это всё — до срока!
День придёт,
чего скрывать, —
буду я ходить
и громко
всё на свете
называть!
Назову я птицей — птицу,
дымом — дым,
травой- траву.
И горчицею — горчицу,
вспомнив,
сразу назову!..
Назову я домом — дом,
маму — мамой,
ложку — ложкой…
"Помолчал бы ты немножко!.." —
сами скажете
потом.
11
Мне сегодня засыпается
не очень.
Темнота в окно крадётся сквозь кусты.
Каждый вечер
солнце прячется от ночи…
Может,
тоже боится
темноты?
12
Собака меня толкнула,
и я
собаку толкнул.
Собака меня лизнула,
и я
собаку лизнул.
Собака вздохнула громко.
А я
собаку погладил,
щекою прижался к собаке,
задумался
и уснул.
13
В сарай, где нету света,
я храбро заходил!
Ворону со двора
прогнал отважно!..
Но вдруг приснилось ночью,
что я
совсем один.
И я заплакал.
Так мне стало страшно.
14
Очень толстую книгу сейчас я,
попыхтев,
разобрал на части.
Вместо книги толстой
возник
целый поезд
из тоненьких книг!..
У меня,
когда книги читаются,
почему-то всегда разлетаются.
15
Я себя испытываю —
родителей
воспитываю.
"Сиди!.." —
а я встаю.
"Не пой!.." —
а я пою.
"Молчи!.." —
а я кричу.
"Нельзя!.." —
а я хо-чу-у!!
После этого всего
в дому
что-то нарастает…
Любопытно,
кто кого
в результате воспитает?
16
Вся жизнь моя (буквально вся!)
пока что —
из одних "нельзя"!
Нельзя крутить собаке хвост,
нельзя из книжек строить мост
(а может, даже — замок
из книжек
толстых самых!)
Кран у плиты нельзя вертеть,
на подоконнике сидеть,
рукой огня касаться,
ну, и ещё — кусаться.
Нельзя солонку в чай бросать,
нельзя на скатерти писать,
грызть грязную морковку
и открывать духовку.
Чинить электропровода
(пусть даже осторожно)…
Ух, я вам покажу, когда
всё-всё
мне будет можно!
17
Жду
уже четыре дня,
кто бы мне ответил:
где я был,
когда меня
не было
на свете?
18
Есть такое слово —
"горячо!"
Надо дуть,
когда горячо,
и не подходить
к горячо.
Чайник зашумел —
горячо!
Пироги в духовке —
горячо!..
Над тарелкой пар —
горячо!..
…А "тепло" —
это мамино плечо.
19
Высоко на небе —
туча,
чуть пониже тучи —
птица,
а еще пониже —
белка,
и совсем пониже —
я…
Эх бы, прыгнуть
выше белки!
А потом бы —
выше птицы!
А потом бы —
выше тучи!
И оттуда крикнуть:
"Э-э-э-эй!!"
20
Приехали гости.
Я весел и рад.
Пьют чай
эти гости,
едят мармелад.
Но мне не дают
мармелада.
… Не хочется плакать,
а —
надо!
21
Эта песенка проста:
жили-были два кота —
чёрный кот и белый кот —
в нашем доме.
Вот.
Эта песенка проста:
как-то ночью два кота —
чёрный кот и белый кот —
убежали!
Вот.
Эта песенка проста:
верю я, что два кота —
чёрный кот и белый кот —
к нам вернутся!
Вот.
22
Ничего в тарелке не осталось.
Пообедал я.
Сижу. Молчу…
Как же это мама догадалась,
что теперь я
только спать хочу?!
23
Дождик бежит по траве
с радугой
на голове!
Дождика я не боюь,
весело мне,
я смеюсь!
Трогаю дождик рукой:
"Здравствуй!
Так вот ты какой!.."
Мокрую глажу траву…
Мне хорошо!
Я — живу.
24
Да, некоторые слова
легко
запоминаются.
К примеру,
есть одна трава, —
крапивой
называется…
Эту вредную траву
я, как вспомню,
так реву!
25
Эта зелень до самых небес
называется тихо:
Лес-с-с…
Эта ягода слаще всего
называется громко:
О-о-о!
А вот это косматое,
чёрное
(говорят,
что очень учёное),
растянувшееся среди трав,
называется просто:
Ав!
26
Я только что с постели встал
и чувствую:
уже устал!!
Устал всерьёз, а не слегка.
Устала
правая щека,
плечо устало,
голова…
Я даже заревел сперва!
Потом, подумав,
перестал:
да это же я спать
устал!
27
Я, наверно, жить спешу, —
бабушка права.
Я уже произношу
разные
слова.
Только я их сокращаю,
сокращаю,
упрощаю:
до свиданья —
"данья",
машина —
"сина",
большое —
"шое",
спасибо —
"сиба"…
Гости к нам вчера пришли,
я был одет красиво.
Гостей я встретил и сказал:
"Данья!..
Шое сиба!.."
28
Я вспоминал сегодня прошлое.
И вот о чём
подумал я:
конечно,
мамы все — хорошие.
Но только лучше всех —
моя!
29
Виноград я ем,
уверенно держу его в горсти.
Просит мама,
просит папа,
просит тетя:
"Угости!.."
Я стараюсь их не слышать,
мне их слышать не резон.
"Да неужто наш Алеша — жадный?!
Ах, какой позор!.."
Я не жадный, я не жадный,
у меня в душе разлад.
Я не жадный!
Но попался очень вкусный виноград!..
Я ни капельки не жадный!
Но сперва наемся сам…
…Если что-нибудь останется,
я всё другим отдам!
?
1
Значит, так:
завтра нужно ежа отыскать,
до калитки на левой ноге проскакать,
и обратно — на правой ноге — до крыльца,
макаронину спрятать в карман
(для скворца!),
с лягушонком по-ихнему поговорить,
дверь в сарай
самому попытаться открыть,
повстречаться, побыть с дождевым червяком, —
он под камнем живёт,
я давно с ним знаком…
Нужно столько узнать,
нужно столько успеть!
А ещё —
покричать, посмеяться, попеть!
После
вылепить из пластилина коня…
Так что вы разбудите пораньше
меня!
2
Это ж интересно прямо:
значит, у мамы есть мама?!
И у этой мамы — мама?!
И у папы — тоже мама?!
Ну, куда не погляжу,
всюду мамы,
мамы,
мамы!
Это ж интересно прямо!..
А я опять
один сижу.
3
Если папа бы раз в день
залезал бы под диван,
если мама бы раз в день бы
залезала под диван,
если бабушка раз в день бы
залезала под диван,
то узнали бы,
как это интересно!!
4
Мне на месте не сидится.
Мне — бежится!
Мне — кричится!
Мне — играется,
рисуется,
лазается и танцуется!
Вертится,
ногами дрыгается,
ползается и подпрыгивается.
Мне — кривляется,
дурачится,
улыбается и плачется,
ёрзается и поётся,
падается
и встаётся!
Лично
и со всеми вместе
к небу
хочется взлететь!
Не сидится мне
на месте…
А чего на нём
сидеть?!
5
"Комары-комары-комарики,
не кусайте меня!
Я же — маленький!.."
Но летят они,
и жужжат они:
"Сильно сладкий ты…
Извини".
6
Со мною бабушка моя,
и, значит, главный в доме —
я!..
Шкафы мне можно открывать,
цветы кефиром поливать,
играть подушкою в футбол
и полотенцем чистить пол.
Могу я есть руками торт,
нарочно
хлопать дверью!..
А с мамой
это не пройдёт.
Я уже проверил.
7
Я иду по хрустящему гравию
и тащу два батона торжественно.
У меня и у папы правило:
помогать
этим слабым женщинам.
От рождения
крест наш таков…
Что они без нас — мужиков!
8
Пока меня не было,
взрослые
чего только не придумали!
Придумали снег
с морозами,
придумали море
с дюнами.
Придумали кашу вкусную,
ванну
и мыло пенное.
Придумали песню грустную,
которая —
колыбельная.
И хлеб с поджаристой коркою!
И ёлку
в конце декабря!..
Вот только
лекарства горькие
они придумали
зря!
9
Мой папа большой,
мне спокойно с ним,
мы под небом шагаем всё дальше и дальше…
Я когда-нибудь
тоже стану большим.
Как небо.
А может, как папа даже!
10
Все меня настырно учат —
от зари и до зари:
"Это — мама…
Это — туча…
Это — ложка…
Повтори!.."
Ну, а я в ответ молчу.
Или — изредка — мычу.
Говорить я
не у-ме-ю,
а не то что —
не хочу…
Только это всё — до срока!
День придёт,
чего скрывать, —
буду я ходить
и громко
всё на свете
называть!
Назову я птицей — птицу,
дымом — дым,
травой- траву.
И горчицею — горчицу,
вспомнив,
сразу назову!..
Назову я домом — дом,
маму — мамой,
ложку — ложкой…
"Помолчал бы ты немножко!.." —
сами скажете
потом.
11
Мне сегодня засыпается
не очень.
Темнота в окно крадётся сквозь кусты.
Каждый вечер
солнце прячется от ночи…
Может,
тоже боится
темноты?
12
Собака меня толкнула,
и я
собаку толкнул.
Собака меня лизнула,
и я
собаку лизнул.
Собака вздохнула громко.
А я
собаку погладил,
щекою прижался к собаке,
задумался
и уснул.
13
В сарай, где нету света,
я храбро заходил!
Ворону со двора
прогнал отважно!..
Но вдруг приснилось ночью,
что я
совсем один.
И я заплакал.
Так мне стало страшно.
14
Очень толстую книгу сейчас я,
попыхтев,
разобрал на части.
Вместо книги толстой
возник
целый поезд
из тоненьких книг!..
У меня,
когда книги читаются,
почему-то всегда разлетаются.
15
Я себя испытываю —
родителей
воспитываю.
"Сиди!.." —
а я встаю.
"Не пой!.." —
а я пою.
"Молчи!.." —
а я кричу.
"Нельзя!.." —
а я хо-чу-у!!
После этого всего
в дому
что-то нарастает…
Любопытно,
кто кого
в результате воспитает?
16
Вся жизнь моя (буквально вся!)
пока что —
из одних "нельзя"!
Нельзя крутить собаке хвост,
нельзя из книжек строить мост
(а может, даже — замок
из книжек
толстых самых!)
Кран у плиты нельзя вертеть,
на подоконнике сидеть,
рукой огня касаться,
ну, и ещё — кусаться.
Нельзя солонку в чай бросать,
нельзя на скатерти писать,
грызть грязную морковку
и открывать духовку.
Чинить электропровода
(пусть даже осторожно)…
Ух, я вам покажу, когда
всё-всё
мне будет можно!
17
Жду
уже четыре дня,
кто бы мне ответил:
где я был,
когда меня
не было
на свете?
18
Есть такое слово —
"горячо!"
Надо дуть,
когда горячо,
и не подходить
к горячо.
Чайник зашумел —
горячо!
Пироги в духовке —
горячо!..
Над тарелкой пар —
горячо!..
…А "тепло" —
это мамино плечо.
19
Высоко на небе —
туча,
чуть пониже тучи —
птица,
а еще пониже —
белка,
и совсем пониже —
я…
Эх бы, прыгнуть
выше белки!
А потом бы —
выше птицы!
А потом бы —
выше тучи!
И оттуда крикнуть:
"Э-э-э-эй!!"
20
Приехали гости.
Я весел и рад.
Пьют чай
эти гости,
едят мармелад.
Но мне не дают
мармелада.
… Не хочется плакать,
а —
надо!
21
Эта песенка проста:
жили-были два кота —
чёрный кот и белый кот —
в нашем доме.
Вот.
Эта песенка проста:
как-то ночью два кота —
чёрный кот и белый кот —
убежали!
Вот.
Эта песенка проста:
верю я, что два кота —
чёрный кот и белый кот —
к нам вернутся!
Вот.
22
Ничего в тарелке не осталось.
Пообедал я.
Сижу. Молчу…
Как же это мама догадалась,
что теперь я
только спать хочу?!
23
Дождик бежит по траве
с радугой
на голове!
Дождика я не боюь,
весело мне,
я смеюсь!
Трогаю дождик рукой:
"Здравствуй!
Так вот ты какой!.."
Мокрую глажу траву…
Мне хорошо!
Я — живу.
24
Да, некоторые слова
легко
запоминаются.
К примеру,
есть одна трава, —
крапивой
называется…
Эту вредную траву
я, как вспомню,
так реву!
25
Эта зелень до самых небес
называется тихо:
Лес-с-с…
Эта ягода слаще всего
называется громко:
О-о-о!
А вот это косматое,
чёрное
(говорят,
что очень учёное),
растянувшееся среди трав,
называется просто:
Ав!
26
Я только что с постели встал
и чувствую:
уже устал!!
Устал всерьёз, а не слегка.
Устала
правая щека,
плечо устало,
голова…
Я даже заревел сперва!
Потом, подумав,
перестал:
да это же я спать
устал!
27
Я, наверно, жить спешу, —
бабушка права.
Я уже произношу
разные
слова.
Только я их сокращаю,
сокращаю,
упрощаю:
до свиданья —
"данья",
машина —
"сина",
большое —
"шое",
спасибо —
"сиба"…
Гости к нам вчера пришли,
я был одет красиво.
Гостей я встретил и сказал:
"Данья!..
Шое сиба!.."
28
Я вспоминал сегодня прошлое.
И вот о чём
подумал я:
конечно,
мамы все — хорошие.
Но только лучше всех —
моя!
29
Виноград я ем,
уверенно держу его в горсти.
Просит мама,
просит папа,
просит тетя:
"Угости!.."
Я стараюсь их не слышать,
мне их слышать не резон.
"Да неужто наш Алеша — жадный?!
Ах, какой позор!.."
Я не жадный, я не жадный,
у меня в душе разлад.
Я не жадный!
Но попался очень вкусный виноград!..
Я ни капельки не жадный!
Но сперва наемся сам…
…Если что-нибудь останется,
я всё другим отдам!
?
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги