Стихи

Нелюдимо наше море,

День и ночь шумит оно;

В роковом его просторе

Много бед погребено.

Смело, братья! Ветром полный

Парус мой направил я:

Полетит на скользки волны

Быстрокрылая ладья!

Облака бегут над морем,

Крепнет ветер, зыбь черней,

Будет буря: мы поспорим

И помужествуем с ней.

Смело, братья! Туча грянет,

Закипит громада вод,

Выше вал сердитый встанет,

Глубже бездна упадет!

Там, за далью непогоды,

Есть блаженная страна:

Не темнеют неба своды,

Не проходит тишина.

Но туда выносят волны

Только сильного душой!..

Смело, братья, бурей полный

Прям и крепок парус мой.

Молю святое провиденье:

Оставь мне тягостные дни,

Но дай железное терпенье,

Но сердце мне окамени.

Пусть, неизменен, жизни новой

Приду к таинственным вратам,

Как Волги вал белоголовый

Доходит целый к берегам.

Бог весть, не втуне ли скитался

В чужих странах я много лет!

Мой черный день не разгулялся,

Мне утешенья нет как нет.

Печальный, трепетный и томный

Назад, в отеческий мой дом,

Спешу, как птица в куст укромный

Спешит, забитая дождем.

Мы бились мечами на чуждых полях,

Когда, горделивый и смелый как деды,

С дружиной героев искал я победы

И чести жить славой в грядущих веках.

Мы бились жестоко: враги перед нами,

Как нива пред бурей, ложилися в прах;

Мы грады и села губили огнями,

И скальды нас пели на чуждых полях.

Мы бились мечами в тот день роковой,

Когда, победивши морские пучины,

Мы вышли на берег Гензинской долины,

И, встречены грозной, нежданной войной,

Мы бились жестоко: как мы, удалые,

Враги к нам летели толпа за толпой;

Их кровью намокли поля боевые,

И мы победили в тот день роковой.

Мы бились мечами, полночи сыны,

Когда я, отважный потомок Одина,

Принес ему в жертву врага-исполина,

При громе оружий, при свете луны.

Мы бились жестоко: секирой стальною

Разил меня дикий питомец войны;

Но я разрубил ему шлем с головою,

И мы победили, полночи сыны!

Мы бились мечами. На память сынам

Оставил я броню и щит мой широкий,

И бранное знамя, и шлем мой высокий,

И меч мой, ужасный далеким странам.

Мы бились жестоко — и гордые нами

Потомки, отвагой подобные нам,

Развесят кольчуги с щитами, с мечами

В чертогах отцовских па память сынам.

В дни плена, полные печали,

На Вавилонских берегах,

Среди врагов мы восседали

В молчаньи горьком и слезах;

Там вопрошали нас тираны,

Почто мы плачем и грустим:

«Возьмите гусли и тимпаны

И пойте ваш Ерусалим».

Нет! Свято нам воспоминанье

О славной родине своей;

Мы не дадим на посмеянье

Высоких песен прошлых дней!

Твои, Сион, они прекрасны!

В них ум и звук любимых стран!

Порвитесь струны сладкогласны,

Разбейся звонкий мой тимпан!

Окаменей язык лукавый,

Когда забуду грусть мою

И песнь отечественной славы

Ее губителям спою.

А ты, среди огней и грома

Нам даровавший свой закон,

Напомяни сынам Эдома

День, опозоривший Сион,

Когда они в веселье диком,

Убийства шумные вином,

Нас оглушали грозным криком:

«Все истребим, всех поженем!»

Блажен, кто смелою десницей

Оковы плена сокрушит,

Кто плач Израиля сторицей

На притеснителях отмстит!

Кто в дом тирана меч и пламень

И смерть ужасную внесет!

И с ярким хохотом о камень

Его младенцев разобьет!

Всевышний граду Константина

Землетрясенье посылал,

И геллеспонтская пучина,

И берег с грудой гор и скал

Дрожали, — и царей палаты,

И храм, и цирк, и гипподром,

И стен градских верхи зубчаты,

И все поморие кругом.

По всей пространной Византии,

В отверстых храмах, богу сил

Обильно пелися литии,

И дым молитвенных кадил

Клубился; люди, страхом полны,

Текли перед Христов алтарь:

Сенат, синклит, народа волны

И сам благочестивый царь.

Вотще. Их вопли и моленья

Господь во гневе отвергал.

И гул и гром землетрясенья

Не умолкал, не умолкал!

Тогда невидимая сила

С небес на землю низошла

И быстро отрока схватила

И выше облак унесла.

И внял он горнему глаголу

Небесных ликов: свят, свят, свят!

И песню ту принес он долу,

Священным трепетом объят.

И церковь те слова святыя

В свою молитву приняла,

И той молитвой Византия

Себя от гибели спасла.

Так ты, поэт, в годину страха

И колебания земли

Носись душой превыше праха,

И ликам ангельским внемли,

И приноси дрожащим людям

Молитвы с горней вышины,

Да в сердце примем их и будем

Мы нашей верой спасены.

На праздник стеклися в божницу Дагона

Народ и князья Филистимской земли,

Себе на потеху они — и Сампсона

В оковах туда привели,

И шумно ликуют. Душа в нем уныла,

Он думает думу: давно ли жила,

Кипела в нем дивная, страшная сила,

Израиля честь и хвала!

Давно ли, дрожа и бледнея, толпами

Враги перед ним повергались во прах,

И львиную пасть раздирал он руками,

Ворота носил на плечах!

Его соблазнили Далиды прекрасной

Коварные ласки, сверканье очей,

И пышное лоно, и звук любострастный

Пленительных женских речей;

В объятиях неги его усыпила

Далида и кудри остригла ему,

Зане в них была его дивная сила,

Какой не дано никому!

И бога забыл он, и падшего взяли

Сампсона враги, и лишился очей,

И грозные руки ему заковали

В медяную тяжесть цепей.

Жестоко поруган и презрен, томился

В темнице и мельницу двигал Сампсон;

Но выросли кудри его, но смирился,

И богу покаялся он.

На праздник Дагона его из темницы

Враги привели, — и потеха он им!

И старый, и малый, и жены-блудницы,

Ликуя, смеются над ним.

Безумные! Бросьте свое ликованье!

Не смейтесь, смотрите, душа в нем кипит:

Несносно ему от врагов поруганье,

Он гибельно вам отомстит!

Незрячие очи он к небу возводит,

И зыблется грудь его, гневом полна;

Он слышит: бывалая сила в нем бродит,

Могучи его рамена.

«О, дай мне погибнуть с моими врагами!

Внемли, о мой боже, последней мольбе

Сампсона!» — И крепко схватил он руками

Столбы и позвал их к себе.

И вдруг оглянулись враги на Сампсона,

И страхом и трепетом обдало их,

И пала божница… и праздник Дагона

Под грудой развалин утих…

На горы и леса легла ночная тень,

Темнеют небеса, блестит лишь запад ясный,

То улыбается безоблачно-прекрасный,

Спокойно, радостно кончающийся день.

Блажен, кто мог на ложе ночи

Тебя руками обогнуть;

Челом в чело, очами в очи,

Уста в уста и грудь на грудь!

Кто соблазнительный твой лепет

Лобзаньем пылким прерывал

И смуглых персей дикий трепет

То усыплял, то пробуждал!..

Но тот блаженней, дева ночи,

Кто в упоении любви

Глядит на огненные очи,

На брови дивные твои,

На свежесть уст твоих пурпурных,

На черноту младых кудрей,

Забыв и жар восторгов бурных,

И силы юности своей!

Море блеска, гул, удары,

И земля потрясена;

То стеклянная стена

О скалы раздроблена,

То бегут чрез крутояры

Многоводной Ниагары

Ширина и глубина!

Вон пловец! Его от брега

Быстриною унесло;

В синий сумрак водобега

Упирает он весло…

Тщетно! бурную стремнину

Он не силен оттолкнуть;

Далеко его в пучину

Бросит каменная круть!

Мирно гибели послушный,

Убрал он свое весло;

Он потупил равнодушно

Безнадежное чело;

Он глядит спокойным оком…

И к пучине волн и скал

Роковым своим потоком

Водопад его помчал.

Море блеска, гул, удары,

И земля потрясена;

То стеклянная стена

О скалы раздроблена,

То бегут чрез крутояры

Многоводной Ниагары

Ширина и глубина!

Кому, о господи! доступны

Твои Сионски высоты?

Тому, чьи мысли неподкупны,

Чьи целомудренны мечты;

Кто дел своих ценою злата

Не взвешивал, не продавал,

Не ухищрялся против брата

И на врага не клеветал;

Но верой в бога укреплялся,

Но сердцем чистым и живым

Ему со страхом поклонялся,

С любовью плакал перед ним!

И свят, о боже, твой избранник!

Мечом ли руку ополчит?

Велений господа посланник,

Он исполина сокрушит!

В венце ли он — его народы

Возлюбят правду; весь и град

Взыграют радостью свободы,

И нивы златом закипят!

Возьмет ли арфу — дивной силой

Дух преисполнится его,

И, как орел ширококрылый,

Взлетит до неба твоего!

Из страны, страны далекой,

С Волги-матушки широкой,

Ради сладкого труда,

Ради вольности высокой

Собралися мы сюда.

Помним холмы, помним долы,

Наши храмы, наши села,

И в краю, краю чужом

Мы пируем пир веселый

И за родину мы пьем.

Благодетельною силой

С нами немцев подружило

Откровенное вино;

Шумно, пламенно и мило

Мы гуляем заодно.

И с надеждою чудесной

Мы стакан, и полновесный,

Нашей Руси — будь она

Первым царством в поднебесной,

И счастлива и сильна!

Счастлив, кто с юношеских дней,

Живыми чувствами убогой,

Идет проселочной дорогой

К мете таинственной своей!

Кто рассудительной душою

Без горьких опытов узнал

Всю бедность жизни под луною,

И ничему не доверял!

Зачем не мне такую долю

Определили небеса?

Идя по жизненному полю,

Твержу: мой рай, моя краса,

А вижу лишь мою неволю!

Свободы гордой вдохновенье!

Тебя не слушает народ:

Оно молчит, святое мщенье,

И на царя не восстает.

Пред адской силой самовластья,

Покорны вечному ярму,

Сердца не чувствуют несчастья

И ум не верует уму.

Я видел рабскую Россию:

Перед святыней алтаря,

Гремя цепьми, склонивши выю,

Она молилась за царя.

Еще молчит гроза народа,

Еще окован русский ум,

И угнетенная свобода

Таит порывы смелых дум.

О! долго цепи вековые

С рамен отчизны не спадут,

Столетья грозно протекут,

И не пробудится Россия!

Как рада девица-краса

Зимы веселому приходу,

Как ей любезны небеса

За их замерзнувшую воду!

С какою радостью она,

Сквозь потемневшего окна,

Глядит на снежную погоду!

И вдруг жива и весела

Бежит к подруге своей бальной

И говорит ей триумфально:

«Зима пришла! Зима пришла!»

Воспитанник лесной Дианы,

Душою радуясь, глядит,

Как помертвелые поляны

Зима роскошно серебрит;

Порою осени унылой

Ходить с ружьем совсем не мило:

И льется дождь, и ветр шумит,

Но выпал снег, прощай терпенье!

Его охота ожила,

И говорит он в восхищенье:

«Зима пришла! Зима пришла!»

Казны служитель не безвинный

Как рая, зимней ждет поры:

Плохой барыш с продажи винной

Весной и в летние жары:

Крестьяне заняты работой;

Он зрит с печальною зевотой

Цереры добрые дары;

Но вот зима — и непрестанно

Торговля ездить начала

И он кричит, восторгом пьяный:

«Зима пришла! Зима пришла!»

Питомцу музы не отрада

И пылкой музе не сладка

Зимы суровая прохлада:

В лесу мороз, стоит река,

Повсюду мрачное молчанье

И где ж певцу очарованье,

Восторг и мирты для венка?

Он взглянет на землю — пустыня,

На небо взглянет — небо спит;

Но если юноше велит

Душой и разумом богиня

Прославить зимние дела,

В поэте радость оживает

И, вдохновенный, восклицает:

«Зима пришла! Зима пришла!»

Душа героев и певцов,

Вино любезно и студенту:

Оно его между цветов

Ведет к ученому патенту.

Проснувшись вместе с петухом,

Он в тишине читает Канта;

Но день прошел — и вечерком

Он за вино от фолианта.

И каждый день его, как сон,

Пленяя чувства, пролетает:

За книгой не скучает он,

А за бокалом кто ж скучает?

Свободой жизнь его красна,

Ее питомец просвещенный

Он капли милого вина

Не даст за скипетры вселенной!

Мы пьем — так рыцари пивали,

Поем — они так не певали:

Их бранный дух, их грубый вкус

От чаши гнали милых муз.

Веселость пасынков Рорбаха[1]

Была безумна и неряха:

Бывало, в замке за столом

Сидят в бронях перед вином.

И всякий в буйности природной

Кричит, что пьяному угодно,

И непристойность глупых слов

Слетает нагло с языков.

Но мы, друзья, не то, что деды:

Мы песни призвали в беседы,

Когда веселье — наш кумир

Сзывает нас за шумный пир.

Великолепными рядами

Сидим за длинными столами,

И всякой, глядя на бокал,

Поет, как Гете приказал.

Слова: отрада и свобода

В устах у пьяного народа

При звуке чоканья гремят,

И всяк друг другу — друг и брат!

Мы пьем — так рыцари пивали,

Поем — они так не певали.

Счастлив, кому судьбою дан

Неиссякаемый стакан:

Он бога ни о чем не просит,

Не поклоняется молве

И думы тягостной не носит

В своей нетрезвой голове.

С утра до вечера ему

Не скучно — даже одному:

Не занятый газетной скукой,

Сидя с вином, не знает он,

Как царь, политик близорукий,

Или осмеян, иль смешон.

Пускай святой триумвират

Европу судит невпопад,

Пускай в Испании воюют

За гордой вольности права

Виновных дел не критикуют

Его невинные слова.

Вином и весел и счастлив,

Он — для одних восторгов жив.

И меж его и царской долей

Не много разницы найдем:

Царь почивает на престоле,

А он — забывшись — под столом.

Налей и мне, товарищ мой,

И я, как ты, студент лихой:

Я пью вино, не заикаясь,

И верен Вакху мой обет:

Пройду беспечно через свет,

От хмеля радости качаясь.

Свобода, песни и вино

Вот что на радость нам дано,

Вот наша троица святая!

Любовь — но что любовь? Она

Без Вакха слишком холодна,

А с Вакхом слишком удалая.

Вчера я знал с Лилетой рай,

Сегодя та и тот — прощай:

Она другого полюбила;

Но я не раб любви моей,

Налейте мой стакан полней!

Не за твое здоровье, Лила!

А то ли Бахус, о друзья,

Он усладитель бытия,

Он никогда не изменяет:

Вчера, сегодня, завтра — наш!

Любите звон веселых чаш:

Он глас печали заглушает!

От сердца дружные с вином,

Мы вольно, весело живем:

Указов царских не читаем,

Права студентские поем,

Права людские твердо знаем;

И, жадны радости земной,

Мы ей — и телом и душой!

Когда рогатая луна

На тверди пасмурной видна,

Обнявши деву молодую,

Лежим — и чувствует она

Студента бодрость удалую.

И, суеверие людей,

Не ожидай от нас мощей!

Наш ум свободен; и когда,

Как не гремит карет езда,

И молчаливо пешеходы

Глядят, как вечера звезда

Сребрит стихающие воды,

Бродя по городу гурьбой,

Поем и вольность и покой!

От сердца дружные с вином,

Мы шумно, весело живем,

Добро и славу обожаем,

Чинов мы ищем не ползком,

О том, что будет, не мечтаем;

Но радость верную любя,

Пока мы живы — для себя!

Боже! вина, вина!

Трезвому жизнь скучна.

Пьяному рай!

Жизнь мне прелестную

И неизвестную,

Чашу ж не тесную,

Боже, подай!

Пьянства любителей,

Мира презрителей,

Боже, храни!

Души свободные,

С Вакховой сходные,

Вина безводные

Ты помяни!

Чаши высокие

И преширокие,

Боже, храни!

Вина им цельные

И неподдельные!

Вина ж не хмельные

Прочь отжени!

Пиры полуночные,

Зато непорочные,

Боже, спасай!

Студентам гуляющим,

Вино обожающим,

Тебе не мешающим,

Ты не мешай!

Полней стаканы, пейте в лад!

Перед вином — благоговенье:

Ему торжественный виват!

Ему — коленопреклоненье!

Герой вином разгорячен,

На смерть отважнее стремится;

Певец поет, как Аполлон,

Умея Бахусу молиться.

Любовник, глядя на стакан,

Измену милой забывает,

И счастлив он, покуда пьян,

Затем что трезвый он страдает.

Скажу короче: в жизни сей

Без Вакха людям все досада:

Анакреон твердит нам: пей!

А мы прибавим: до упада.

Полней стаканы, пейте в лад!

Перед вином благоговенье;

Ему торжественный виват!

Ему — коленопреклоненье!

Страшна дорога через свет;

Непьяный вижу я дорогу,

А пьян — до ней мне дела нет,

Я как слепой — и слава богу!

Мечта и сон — наш век земной;

Мечта? — Я с Бахусом мечтаю,

И сон? — За чашей круговой

Я не скорее ль засыпаю?

Что шаг — то грех: как не почтить

Совета веры неподложной?

Напьемся так, чтобы ходить

Нам было вовсе невозможно.

Известно всем, что в наши дни

За речи многие страдали:

Напьемся так, чтобы они

Во рту же нашем умирали.

Что было, есть, что впереди,

Об этом трезвый рассуждает,

А пьяный — мир хоть пропади,

Его ничто не занимает.

Мы любим шумные пиры,

Вино и радости мы любим

И пылкой вольности дары

Заботой светскою не губим.

Мы любим шумные пиры,

Вино и радости мы любим.

Наш Август смотрит сентябрем

Нам до него какое дело!

Мы пьем, пируем и поем

Беспечно, радостно и смело.

Наш Август смотрит сентябрем

Нам до него какое дело?

Здесь нет ни скипртра, ни оков,

Мы все равны, мы все свободны,

Наш ум — не раб чужих умов,

И чувства наши благородны.

Здесь нет ни скиптра, ни оков,

Мы все равны, мы все свободны.

Приди сюда хоть русский царь,

Мы от бокалов не привстанем.

Хоть громом бог в наш стол ударь,

Мы пировать не перестанем.

Приди сюда хоть русский царь,

Мы от бокалов не привстанем.

Друзья, бокалы к небесам!

Обет правителю природы:

«Печаль и радость — пополам,

Сердца — на жертвенник свободы!»

Друзья, бокалы к небесам!

Обет правителю природы:

«Да будут наши божества

Вино, свобода и веселье!

Им наши мысли и слова!

Им и занятье и безделье!»

Да будут наши божества

Вино, свобода и веселье!

Там, где в блеске горделивом

Меж зеленых берегов

Волга вторит их отзывом

Песни радостных пловцов

И, как Нил-благотворитель,

На поля богатство льет,

Там отцов моих обитель,

Там любовь моя живет!

Я давно простился с вами,

Незабвенные края!

Под чужими небесами

Отцветет весна моя;

Но ни в громком шуме света,

Ни под бурей роковой

Не слетит со струн поэта

Голос родине чужой.

Радость жизни, друг свободы,

Муза любит мой приют.

Здесь, когда брега и воды

Под туманами заснут,

И, как щит перед сраженьем,

Светел месяц золотой,

С благотворным вдохновеньем,

Легкокрылою толпой,

Из страны очарованья,

В их эфирной тишине,

Утешители-мечтанья

Ниспускаются ко мне;

Пред очами оживает

Красота минувших дней,

Сладко грудь моя вздыхает,

Сердце бьется, взор ясней!

Это ты, страна родная,

Где весенние цветы

Мне дарила жизнь младая!

Край прелестный — это ты,

Где видением игривым

Каждый день мой пролетал,

Каждый день меня счастливым

Находил и оставлял!

Вы, холмы, леса, поляны,

Скаты злачных берегов

И старинные курганы

Память смелых праотцов,

Сохраненные веками

Как свидетели побед,

Непритворными струнами

Вас приветствует поэт!

Ваш певец в чужбине дышит

И один, во цвете дней,

Долго, долго не услышит

Песен волжских рыбарей.

Долго грустный проблуждает

Он по дальным сторонам;

Долго арфа не сыграет

Песни радостным друзьям.

Ты, которая вливаешь

Огнь божественный в сердца

И цветами убираешь

Кудри юного певца,

Радость жизни, друг свободы,

Муза лиры! прилетай

И утраченные годы

Мне в мечтах напоминай!

Муза лиры! ты прекрасна,

Ты мила душе моей;

Мне с тобою не ужасна

Буря света и страстей.

Я горжусь твоим участьем;

Ты чаруешь жизнь мою,

И забытый рано счастьем,

Я утешен: я пою!

«Где твоя родина, певец молодой?

Там ли, где льется лазурная Рона;

Там ли, где пели певцы Альбиона;

Там ли, где бился Арминий-герой?»

«Не там, где сражался герой Туискона

За честь и свободу отчизны драгой;

Не там, где носился глас барда живой;

Не там, где струится лазурная Рона».

«Где твоя родина, певец молодой?»

«Где берег уставлен рядами курганов;

Где бились славяне при песнях баянов;

Где Волга, как море, волнами шумит…

Там память героев, там край вдохновений,

Там всё, что мне мило, чем сердце горит;

Туда горделивый певец полетит,

И струны пробудят минувшего гений!»

«Кого же прославит певец молодой?»

«Певца восхищают могучие деды;

Он любит славянских героев победы,

Их нравы простые, их жар боевой;

Он любит долины, где бились народы,

Пылая к отчизне любовью святой;

Где падали силы Орды Золотой;

Где пелися песни войны и свободы».

«Кого же прославит певец молодой?»

«От звука родного, с их бранною славой,

Как звезды, блистая красой величавой,

Восстанут герои из мрака теней:

Вы, страшные грекам, и ты, наш Арминий,

Младый, но ужасный средь вражьих мечей,

И ты, сокрушитель татарских цепей,

И ты, победивший врагов и пустыни!»

«Но кто ж молодого певца наградит?»

«Пылает он жаждой награды высокой,

Он борется смело с судьбою жестокой,

И, гордый, всесильной судьбы не винит…

Так бурей гонимый, средь мрака ночного,

Пловец по ревущим пучинам летит,

На грозное небо спокойно глядит

И взорами ищет светила родного!»

«Но кто же младого певца наградит?»

«Потомок героев, как предки, свободный,

Певец не унизит души благородной

От почестей света и пышных даров.

Он славит отчизну — и в гордости смелой

Не занят молвою, не терпит оков:

Он ждет себе славы — за далью веков…

И взоры сверкают надеждой веселой!»

Тебе, который с юных дней

Меня хранил от бури света,

Тебе усердный дар беспечного поэта

Певца забавы и друзей;

Тобою жизни наученный,

Питомец сладкой тишины,

Я пел на лире вдохновенной

Мои прелестнейшие сны,

И дружба кроткая с улыбкою внимала

Струнам, настроенным свободною мечтой;

Умом разборчивым их звуки поверяла

И просвещала гений мой.

Она мне мир очарованья

В живых восторгах создала,

К свободе вечный огнь в душе моей зажгла,

Облагородила желанья,

Учила презирать завистный суд невежд

И лести суд несправедливый;

Смиряла пылкий жар надежд

И сердца ранние порывы.

И я душой не изменил

Ее спасительным стараньям:

Мой гений чести верен был

И цену знал благодеяньям!

Быть может, некогда твой счастливый поэт,

Беседуя мечтой с протекшими веками,

Расскажет стройными стихами

Златые были давних лет;

И, вольный друг воспоминаний,

Он станет петь дела отцов:

Неутомимые их брани

И гибель греческих полков;

Святые битвы за свободу

И первый родины удар

Ее громившему народу,

И казнь ужасную татар.

И оживит он — в песнях славы

Славян пленительные нравы:

Их доблесть на полях войны,

Их добродушные забавы

И гений русской старины

Торжественный и величавый!

А ныне — песни юных лет,

Богини скромной и веселой,

Тебе дарит рукой несмелой

Тобой воспитанный поэт.

Пускай сии листы, в часы уединенья,

Представят памяти твоей

Живую радость прежних дней,

Неверной жизни обольщенья

И страсти ветреных друзей.

Здесь всё, чем занят был счастливый дар поэта,

Когда он тишину боготворил душой,

Не рабствовал молве обманчивого света

И пел для дружбы молодой!

Они прошли и не придут,

Лета неверных наслаждений,

Когда, презрев высокий труд,

Искал я счастия во мраке заблуждений.

Младый поклонник суеты,

На лире, дружбой ободренной,

Чуть знаемый молвой и славою забвенный,

Я пел беспечность и мечты;

Но гордость пламенного нрава

На новый путь меня звала,

Чего-то лучшего душа моя ждала:

Хвалы друзей — еще не слава!

Я здесь, я променял на сей безвестный кров

Безумной младости забавы,

Веселый света шум на тишину трудов

И жажду нег — на жажду славы.

Моих желаний не займут

Толпы невежд рукоплесканья,

Оракулы веков душе передадут

И жар отважных дум, и смелость упованья.

Когда на своде голубом

Выходит месяц величавый

И вечер пасмурным крылом

Оденет дерптские дубравы,

Один, под кровом тишины,

Я здесь беседую с минувшими веками;

Героев призраки из мрака старины

Встают передо мной шумящими рядами,

И я приветствую родных богатырей,

И слышу силу их ударов;

Пред взорами — холмы разорванных цепей

И море бурное пожаров!

Какой роскошный пир восторгам и мечтам!

Как быстро грудь моя трепещет,

В очах огонь поэта блещет,

И рвется длань моя к струнам!

Очистив юный ум в горниле просвещенья,

Я стану петь дела воинственных славян,

И яркие лучи святого вдохновенья

Прорежут древности туман.

Ты, радуясь душой, услышишь песнь свободы

В живой гармонии стихов,

Как с горной высоты внимает сын природы

Победоносный крик орлов.

Где вы, краса минувших лет,

Баянов струны золотые,

Певицы вольности, и славы, и побед,

Народу русскому родные?

Бывало: ратники лежат вокруг огней

По брегу светлого Дуная,

Когда тревога боевая

Молчит до утренних лучей.

Вдали — туманом покровенный

Стан греков, и над ним, грозна

Как щит, в бою окровавленный,

Восходит полная луна!

И тихий сон во вражьем стане;

Но там, где вы, сыны снегов,

Там вдохновенный на кургане

Поет деянья праотцов

И персты вещие летают

По звонким пламенным струнам,

И взоры воинов сверкают,

И рвутся длани их к мечам!

Наутро солнце лишь восстало

Проснулся дерзостный булат:

Валятся греки — ряд на ряд,

И их полков — как не бывало!

И вы сокрылися, века полночной славы,

Побед и вольности века!

Так сокрывается лик солнца величавый

За громовые облака.

Но завтра солнце вновь восстанет…

А мы… нам долго цепи влечь;

Столетья протекут — и русский меч не грянет

Тиранства гордого о меч.

Неутомимые страданья

Погубят память об отцах,

И гений рабского молчанья

Воссядет, вечный, на гробах.

Теперь вотще младый баян

На голос предков запевает:

Жестоких бедствий ураган

Рабов полмертвых оглушает;

И он, дрожащею рукой

Подняв холодные железы,

Молчит, смотря на них сквозь слезы,

С неисцелимою тоской!

О бранный витязь! ты печален,

Один, с поникшею главой,

Ты бродишь, мрачный и немой,

Среди могил, среди развалин;

Ты видишь в родине своей

Следы пожаров и мечей.

И неужель трава забвенья

Успеет вырость на гробах,

Пока не вспыхнет в сих полях

Война решительного мщенья?

Или замолкла навсегда

Твоя за родину вражда?

Твои отцы славяне были,

Железом страшные врагам;

Чужие руки их рукам

Не цепи — злато приносили.

И не свобода ль им дала

Их знаменитые дела?

Когда с толпой отважных братий

Ты грозно кинешься на бой,

Кто сильный сдержит пред тобой

Врагов тьмочисленные рати?

Кто сгонит бледность с их лица

При виде гневного бойца?

Рука свободного сильнее

Руки, измученной ярмом,

Так с неба падающий гром

Подземных грохотов звучнее,

Так песнь победная громчей

Глухого скрежета цепей!

Не гордый дух завоеваний

Зовет булат твой из ножон:

За честь, за веру грянет он

В твоей опомнившейся длани

И перед челами татар

Не промахнется твой удар!

На бой, на бой! — И жар баянов

С народной славой оживет,

И арфа смелых пропоет:

«Конец владычеству тиранов:

Ужасен хан татарский был,

Но русский меч его убил!»

В стране, где я забыл мирские наслажденья,

Где улыбается мне дева песнопенья,

Где немец поселил свой просвещенный вкус,

Где поп и государь не оковали муз;

Где вовсе не видать позора чести русской.

Где доктор и студент обедают закуской,

Желудок приучив за книгами говеть;

Где часто, не любя всегда благоговеть

Перед законами железа и державы,

Младый воспитанник науки и забавы,

Бродя в ночной тиши, торжественно поет

И вольность и покой, которыми живет,

Ты первый подал мне приятельскую руку,

Внимал моих стихов студенческому звуку,

Делил со мной мечты надежды золотой

И в просвещении мне был пример живой.

Ты удивил меня: ты и богат и знатен,

А вовсе не дурак, не подл и не развратен!

Порода — первый чин в отечестве твоем

Тебе позволила б остаться и глупцом:

Она дала тебе вельможеское право

По-царски век прожить, не занимаясь славой,

На лоне роскоши для одного себя;

Или, занятия державных полюбя,

Стеснивши юный стан ливреею тирана,

Ходить и действовать по звуку барабана,

И мыслить, как велит, рассудка не спросясь,

Иль невеликий царь или великий князь,

Которым у людей отеческого края

По сердцу лишь ружье да голова пустая.

Ты мог бы, с двадцать лет помучивши солдат,

Блистать и мишурой воинственных наград,

И, даже азбуки не зная просвещенья,

Потом принять бразды верховного правленья,

Которых на Руси, как почтовых коней,

Скорее тем дают, кто чаще бьет людей.

Но ты, не веруя неправедному праву,

Очами не раба взираешь на державу,

Ты мыслишь, что одни б достоинства должны

Давать не только скиптр, но самые чины,

Что некогда наук животворящий гений

Отец народных благ и царских огорчений

Поставит, разумом обезоружив трон,

Под наши небеса свой истинный закон…

Мы вместе, милый мой, о родине судили,

Царя и русское правительство бранили,

И дни веселые мелькали предо мной.

Но вот — тебя судьба зовет на путь иной,

И скоро будут мне, в тиши уединенья,

Отрадою одни былые наслажденья.

Дай руку! Да тебе на поприще сует

Не встретится удар обыкновенных бед!

А я — останусь здесь, и в тишине свободной

Научится летать мой гений благородный,

Научится богов высоким языком

Презрительно шутить над знатью и царем:

Не уважающий дурачеств и в короне,

Он, верно, их найдет близ трона и на троне!

Пускай пугливого тиранства приговор

Готовит мне в удел изгнания позор

За смелые стихи, внушенные поэту

Делами низкими и вредными полсвету,

Я не унижуся нерабскою душой

Перед могущею — но глупою рукой.

Служитель алтарей богини вдохновенья

Умеет презирать неправые гоненья,

И все усилия ценсуры и попов

Не сильны истребить возвышенных стихов.

Прошли те времена, как верила Россия,

Что головы царей не могут быть пустые

И будто создала благая дань творца

Народа тысячи — для одного глупца;

У нас свободный ум, у нас другие нравы:

Поэзия не льстит правительству без славы;

Для нас закон царя — не есть закон судьбы,

Прошли те времена — и мы уж не рабы!

Не стонет дол от топота коней,

Не брызжет кровь от русского удара:

По берегу Дуная, близ огней

Лежат бойцы — смирител и болгара;

Там юноша, соратник их мечей,

Исполненный божественного дара,

Пленяет слух дружины удалой

Военных струн волшебною игрой.

Баян поет могучих праотцов,

Их смелый нрав, их бурные сраженья,

И силу рук, не знающих оков,

И быстроту их пламенного мщенья.

Как звук щита, и ратным, и вождям

Отрадна песнь любимца вдохновенья:

Их взор горит, их мысль блуждает там.

Где билась рать отважного Олега,

Где Игорев булат торжествовал

И гордый грек бледнел и трепетал,

Послыша гром славянского набега.

Баян воспел минувших лет дела:

Баян умолк, — но рать еще внимает.

Так плаватель, когда ночная мгла

Лазурь небес и море застилает,

Еще глядит на сумрачный закат,

Где скрылося великое светило;

Так сладостно расставшемуся с милой

Издалека еще взирать назад!

Луна плывет в спокойных небесах;

Молчит Дунай, чернеет лес дремучий,

И тень его, как тень широкой тучи,

Мрачна лежит на стихнувших водах.

О ночь, о ночь, лети стрелой!

Несносен отдых Святославу:

Он жаждет битвы роковой.

О ночь, о ночь, лети стрелой!

Несносен отдых Святославу!

Цимиский! крепок ли твой щит?

Не тонки ль кованые латы?

Наш князь убийственно разит.

Цимиский! крепок ли твой щит?

Не тонки ль кованые латы?

Дружине борзых дай коней;

Не то — мечи ее нагонят,

И не ускачет от мечей.

Дружине борзых дай коней;

Не то мечи ее нагонят.

Ты рать обширную привел;

Не много нас, но мы славяне:

Удар наш меток и тяжел.

Ты рать обширную привел;

Не много нас, но мы славяне.

О ночь, о ночь, лети стрелой!

Поля, откройтесь для победы,

Проснися, ужас боевой!

О ночь, о ночь, лети стрелой!

Поля, откройтесь для победы!

Но кто, певец, любви не воспевал?

Какой баян, плененный красотою,

Мечты бойца с прекрасною мечтою

О родине и милой не сливал?

Двойной огонь в душе певца младого,

Когда поет он деву и войну,

Так две струи Дуная голубого

Блестят живей, сливаяся в одну.

Бойцы садятся на коней,

Баяна дева обнимает:

Она молчит, она вздыхает,

И слезы градом из очей.

«Прощай, прощай! Иду на битву

Люби меня, моя краса!

Молись — услышат небеса

Твою невинную молитву!

Щита, врученного тобой,

Булат врага не перерубит;

Тебя певец твой не разлюбит

И не изменится душой».

Они расстались. Пыль густая

Поля покрыла, как туман.

Враги! вам полно ждать славян!

Вам полно спать, брега Дуная!

Взошла денница; вспыхнул бой;

Дрожит широкая долина.

О грек! страшна твоя судьбина:

Ты не воротишься домой!

Валятся всадники и кони,

Булат дробится о булат

И пал ужасный сопостат

При шуме яростной погони!

Баян отцам не изменил

На поле гибели и чести:

Могучий враг ударом мести

Его щита не сокрушил.

Гордыня сильного смирилась;

Ему не праздновать войны…

И сталь победная в ножны

По вражьей крови опустилась!

И рать на родину пришла;

Баяна дева обнимает,

Отрадно грудь ее вздыхает,

И девы радость ожила.

Не сталь в груди Услада трепетала,

Не дикий огнь сверкал в его очах:

Он знал любовь; душа его питала

Ее восторг, ее безвестный страх.

Он твой, он твой, красавица Сияна!

Ты помнишь ли его златые дни,

Когда лесов отеческих в тени

Ласкала ты влюбленного баяна?

Ты помнишь ли, как, бросив меч и щит,

Презрев войны высокие награды,

Он пел твои божественные взгляды

И красоту застенчивых ланит?

Ты помнишь ли, как, песнь его внимая,

Молчала ты? — Но как любовь молчит?

То, свеж и чист, как роза молодая,

Твое лицо румянец оживлял;

То вспыхивал твой взор, то угасал,

Как в облаке зарница золотая.

Баян Услад любви не изменял:

С чужих полей, где рыщет ужас битвы,

К тебе его надежды и мечты

И за тебя сердечные молитвы;

Он всюду твой! А ты — верна ли ты?

Как я люблю тебя, халат!

Одежда праздности и лени,

Товарищ тайных наслаждений

И поэтических отрад!

Пускай служителям Арея

Мила их тесная ливрея;

Я волен телом, как душой.

От века нашего заразы,

От жизни бранной и пустой

Я исцелен — и мир со мной!

Царей проказы и приказы

Не портят юности моей

И дни мои, как я в халате,

Стократ пленительнее дней

Царя, живущего некстате.

Ночного неба президент,

Луна сияет золотая;

Уснула суетность мирская

Не дремлет мыслящий студент:

Окутан авторским халатом,

Презрев слепого света шум,

Смеется он, в восторге дум,

Над современным Геростратом;

Ему не видятся в мечтах

Кинжалы Занда и Лувеля,

И наша слава-пустомеля

Душе возвышенной — не страх.

Простой чубук в его устах,

Пред ним, уныло догорая,

Стоит свеча невосковая;

Небрежно, гордо он сидит

С мечтами гения живого

И терпеливого портного

За свой халат благодарит!

О, слава богу, слава богу!

Я не влюблен, свободен я;

Я выбрал лучшую дорогу

На скучной степи бытия:

Не занят светом и молвою,

Я знаю тихие мечты,

И не поклонник красоты,

И не обманут красотою!

Скажи, как жить мне без тебя?

Чем врачеваться мне от скуки?

Любя немецкие науки

И немцев вовсе не любя,

Кому, собою недовольный,

Поверю я мои стихи,

Мечты души небогомольной

И запрещенные грехи?

В стране, где юность странным жаром

Невольной вольности кипит,

Где жизнь идет, а не летит,

Где любят в долг, дарят не даром,

Где редки русские умы,

Где редки искры вдохновенья,

Где царь и глупость — две чумы

Еще не портят просвещенья,

Любили вместе мы делить

Веселой младости досуги

И страсть правительство бранить

За всероссийские недуги.

Мелькали быстро дни мои:

Я знал не купленное счастье

В раю мечтательной любви

И в идеальном сладострастье;

Но я предвижу, милый мой,

Что скоро сбудется со мной.

Живя одним воспоминаньем,

Я лучших дней не призову,

И отягчит мою главу

Тоска с несбыточным желаньем.

Мои свободные мечты

И песни музы горделивой

Заменит мне покой сонливый,

И жизни глупой суеты

Меня прельстят утехой лживой,

И прочь прекрасное! Но ты

Свидетель милой наготы

Моей поэзии шутливой…

Пускай тебе сии мечты

В веселый час представят живо

Лихие шалости любви…

О! вспомни вольного собрата

И важной дланью дипломата

Моих стихов не изорви!

Богиня струн пережила

Богов и грома и булата;

Она прекрасных рук в оковы не дала

Векам тиранства и разврата.

Они пришли; повсюду смерть и брань,

В венце раскованная сила,

Ее бессовестная длань

Алтарь изящного разбила;

Но с праха рушенных громад,

Из тишины опустошенья,

Восстал — величествен и млад

Бессмертный ангел вдохновенья.

Не встанешь ты из векового праха,

Ты не блеснешь под знаменем креста,

Тяжелый меч наследников Рорбаха,

Ливонии прекрасной красота!

Прошла пора твоих завоеваний,

Когда в огнях тревоги боевой

Вожди побед, смирители Казани,

Смирялися, бледнея, пред тобой!

Но тишина постыдного забвенья

Не всё, не всё у славы отняла:

И черные дела опустошенья,

И доблести возвышенной дела…

Они живут для музы песнопенья,

Для гордости поэтова чела!

Рукою лет разбитые громады,

Где бранная воспитывалась честь,

Где торжество не ведало пощады

И грозную разгорячало месть,

Несмелый внук ливонца удалого

Глядит на ваш красноречивый прах…

И нет в груди волнения живого,

И нет огня в бессмысленных очах!

Таков ли взор любимца вдохновенья,

В душе его такая ль тишина,

Когда ему, под рубищем забвенья,

Является святая старина?

Исполненный божественной отрады,

Он зрит в мечтах минувшие века;

Душа кипит; горят, яснеют взгляды…

И падает к струнам его рука.

«Ты знаешь ли, витязь, ужасную весть?

В рязанские стены вломились татары!

Там сильные долго сшибались удары,

Там долго сражалась с насилием честь,

Но всё победили Батыевы рати:

Наш град — пепелище, и князь наш убит!»

Евпатию бледный гонец говорит,

И, страшно бледнея, внимает Евпатий.

«О витязь! я видел сей день роковой:

Багровое пламя весь град обхватило,

Как башня, спрямилось, как буря, завыло;

На стогнах смертельный свирепствовал бой,

И крики последних молитв и проклятий

В дыму заглушали звенящий булат

Всё пало… и небо стерпело сей ад!»

Ужасно бледнея, внимает Евпатий.

Где-где по широкой долине огонь

Сверкает во мраке ночного тумана,

То грозная рать победителя хана

Покоится; тихи воитель и конь;

Лишь изредка, черной тревожимый грезой,

Татарин впросонках с собой говорит,

То, вздрогнув, безмолвный, поднимет свой щит,

То схватит свое боевое железо.

Вдруг… что там за топот в ночной тишине?

«На битву, на битву!» — взывают татары.

Откуда ж свершитель отчаянной кары?

Не всё ли погибло в крови и в огне?

Отчизна, отчизна! под латами чести

Есть сильное чувство, живое, одно…

Полмертвую руку подъемлет оно

С последним ударом решительной мести.

Не синее море кипит и шумит,

Почуя незапный набег урагана,

Шумят и волнуются ратники хана;

Оружие блещет, труба дребезжит,

Толпы за толпами, как тучи густые,

Дружину отважных стесняют кругом;

Сто копий сражаются с русским копьем…

И пало геройство под силой Батыя.

Редеет ночного тумана покров,

Утихла долина убийства и славы.

Кто сей на долине убийства и славы

Лежит, окруженный телами врагов?

Уста уж не кличут бестрепетных братий,

Уж кровь запеклася в отверстиях лат,

А длань еще держит кровавый булат:

Сей падший воитель свободы — Евпатий!

Поэту радости и хмеля,

И мне судил могучий рок

Нравоучительного Леля

Полезный вытвердить урок:

Я испытал любви желанье,

Ее я пел, ее я ждал;

Безумно было ожиданье,

Бездушен был мой идеал.

Моей тоски, моих приветов

Не понял слепок божества

И все пропали без ответов

Мои влюбленные слова.

Но был во мне — и слава богу!

Избыток мужественных сил:

Я на прекрасную дорогу

Опять свой ум поворотил;

Я разгулялся понемногу

И глупость страсти роковой

В душе исчезла молодой…

Так с пробудившейся поляны

Слетают темные туманы;

Так, слыша выстрел, кулики

На воздух мечутся с реки.

Зачем божественной хариты

В ней расцветает красота?

Зачем так пурпурны ланиты?

Зачем так сладостны уста?

Она в душе не пробуждает

Святых желаний, светлых дум;

При ней безумье не скучает

И пламенный хладеет ум.

Стихов гармония живая

Невнятно, дико ей звучит:

Она очами не сверкая

Поэта имя говорит.

Кто хочет, жди ее награды…

Но, гордый славою своей,

Поэт не склонит перед ней

Свои возвышенные взгляды!

Так след убогого челна

Струя бессильная лобзает,

Когда могучая волна

Через него перелетает.

Как очаровывает взоры

Востока чистая краса,

Сияя розами Авроры!

Быть может, эти небеса

Не целый день проторжествуют;

Быть может, мрак застигнет их

И ураганы добушуют

До сводов, вечно голубых!

Но любит тихое мечтанье

В цветы надежду убирать

И неба в утреннем сиянье

Прекрасный день предузнавать.

Твои младенческие годы

Полетом ангела летят:

Твои мечты — мечты свободы,

Твоя свобода — мир отрад;

В твоих понятиях нет рока…

Несильной жертвы не губя,

Еще завистливого ока

Не обратил он на тебя;

Но будет час, он неизбежен,

Твоим очам откроет он

Сей мир, где разум безнадежен,

Где счастье — сон, беда — не сон.

Пусть веры кроткое сиянье

Тебе осветит жизни путь;

Ее даров очарованье

Покоит страждущую грудь;

Она с надеждою отрадной

Велит без ропота сносить

Удары силы непощадной,

Терпеть, смиряться и любить.

Не вовсе чуя бога света

В моей неполной голове,

Не веря ветреной молве,

Я благосклонного привета

Клянусь парнасским божеством,

Клянуся юности дарами:

Наукой, честью и вином

И вдохновенными стихами

В тиши безвестности не ждал

От сына музы своенравной,

Равно — торжественной и славной

И высшей рока и похвал.

Певец единственной забавы,

Певец вакхических картин,

И…ских дев и…ских вин,

И прозелит журнальной славы,

……

……

……

Так я тебя благодарю.

Бог весть, что в мире ожидает

Мои стихи, что буду я

На темном поле бытия,

Куда неопытность моя

Меня зачем-то порывает;

Но будь что будет — не боюсь;

В бытописаньи русских муз

Меня твое благоволенье

Предаст в другое поколенье,

И сталь плешивого косца,

Всему ужасная, не скосит

Тобой хранимого певца.

Так камень с низменных полей

Носитель Зевсовых огней,

Играя, на гору заносит.

Краса полуночной природы,

Любовь очей, моя страна!

Твоя живая тишина,

Твои лихие непогоды,

Твои леса, твои луга,

И Волги пышные брега,

И Волги радостные воды

Всё мило мне, как жар стихов,

Как жажда пламенная славы,

Как шум прибережной дубравы

И разыгравшихся валов.

Всегда люблю я, вечно живы

На крепкой памяти моей

Предметы юношеских дней

И сердца первые порывы;

Когда волшебница-мечта

Красноречивые места

Мне оживляет и рисует,

Она свежа, она чиста,

Она блестит, она ликует.

Но там, где русская природа,

Как наших дедов времена,

И величава, и грозна,

И благодатна, как свобода,

Там вяло дни мои лились,

Там не внимают вдохновенью,

И люди мирно обреклись

Непринужденному забвенью.

Целуй меня, моя Лилета,

Целуй, целуй! Опять с тобой

Восторги вольного поэта,

И сила страсти молодой,

И голос лиры вдохновенной!

Покинув край непросвещенный,

Душой высокое любя,

Опять тобой воспламененный,

Я стану петь и шум военный,

И меченосцев, и тебя!

На петербургскую дорогу

С надеждой милою смотрю

И путешественников богу

Свои молитвы говорю:

Пускай от холода и вора

Он днем и ночью вас хранит;

Пускай пленительного взора

Вьюга лихая не гневит!

Пускай зима крутые враги

Засыплет бисером своим,

И кони, полные отваги,

По гладким долам снеговым,

Под голубыми небесами,

Быстрей поэтовой мечты,

Служа богине красоты,

Летят с уютными санями…

Клянусь моими божествами:

Я непритворно вас зову!

Уж долго грешными стихами

Я занимал свою молву!

Вы сильны дать огонь и живость

Певцу, молящемуся вам,

И благородство и стыдливость

Его уму, его мечтам.

Приму с улыбкой ваши узы;

Не буду петь моих проказ:

Я, видя вас, — любимец музы,

Я только трубадур без вас.

Вчера гуляла непогода,

Сегодня то же, что вчера,

И я от утра до утра

Уныл и мрачен, как природа.

Не то, не то в душе моей,

Что восхитительно и мило,

Что сердце юноше сулило

Для головы и для очей:

Болезнь встревоженного духа

Мне дум высоких не дает,

И, как сибирская пищуха,

Моя поэзия поет.

Моя любимая страна,

Где ожил я, где я впервые

Узнал восторги удалые

И музы песен и вина!

Мне милы юности прекрасной

Разнообразные дары,

Студентов шумные пиры,

Веселость жизни самовластной.

Свобода мнений, удаль рук,

Умов небрежное волненье

И благородное стремленье

На поле славы и наук,

И филистимлянам гоненье.

Мы здесь творим свою судьбу,

Здесь гений жаться не обязан

И Христа ради не привязан

К самодержавному столбу!

Приветы вольные, живые

Тебе, любимая страна,

Где ожил я, где я впервые

Узнал восторги удалые

И музы песен и вина!

Недолго на небе горела

Мне благосклонная звезда,

Моя любовь мне надоела

Я не влюблюся никогда!

Ну к черту сны воображенья!

Не раз полночною порой

Вы нестерпимые волненья

В душе будили молодой;

Не раз надеждою неясной

Страдал доверчивый певец

Я зарекаюсь наконец

Служить волшебнице прекрасной;

Я прогоню мою тоску,

Я задушу мой жар безумный

И снова музе вольнодумной

Стихи и сердце обреку.

Уже божественная лира

Почти молчит, почти мертва

Для безответного кумира

И не кипят ее слова;

Так после Бахусова пира

Немеют грудь и голова.

Все негой сладостной объемлет

Царица сумрака и сна

Зачем душа моя не дремлет,

Зачем тревожится она?

Я сам себя не понимаю:

Чего-то жажду, что-то есть,

В чем сердце я разуверяю,

Чего ему не перенесть.

Опять тоска, опять волненье!

Надолго взор ее очей

Зажег мое воображенье

И погасил в груди моей

К любви давнишнее презренье.

Морфей! Слети на Трубадура,

Дай мне спасительную ночь,

И богородицу Амура,

И думы тягостные прочь.

Увы! я убежден решительно и верно,

Что ты не для меня прекрасна и мила:

Для тела моего ты велика чрезмерно,

А для души моей ты несколько мала.