Стихи. Дневник 1911-1921

На сердце непонятная тревога,

Предчувствий непонятньи бред.

Гляжу вперед — и так темна дорога,

Что, может быть, совсем дороги нет.

Но словом прикоснуться не умею

К живущему во мне — и в тишине.

Я даже чувствовать его не смею:

Оно как сон. Оно как сон во сне.

О, непонятная моя тревога!

Она томительней день ото дня.

И знаю: скорбь, что ныне у порога,

Вся эта скорбь — не только для меня!

Красная лампа горит на столе,

А вокруг, везде — стены тьмы.

Я не хочу жить на земле,

Если нельзя уйти из тюрьмы.

Красная лампа на круглом столе.

Никто не хочет тьму пройти.

А если весь мир лежит во зле -

То надо мир спасти.

Красная лампа на круглом столе…

Сердце твердит: не то! не то!

Сердце горит — и гаснет во мгле:

Навстречу ему нейдет никто.

Ангелы со мной не говорят.

Любят осиянные селенья,

Кротость любят и печать смиренья.

Я же не смиренен и не свят:

Ангелы со мной не говорят.

Темненький приходит дух земли.

Лакомый и большеглазый, скромный.

Что ж такое, что малютка — темный?

Сами мы не далеко ушли…

Робко приползает дух земли.

Спрашиваю я про смертный час.

Мой младенец, хоть и скромен,— вещий.

Знает многое про эти вещи,

Что, скажи-ка, слышал ты о нас?

Что это такое — смертный час?

Темный ест усердно леденец.

Шепчет весело: «И все ведь жили.

Смертный час пришел — и раздавили.

Взяли, раздавили — и конец.

Дай-ка мне четвертый леденец.

Ты рожден дорожным червяком.

На дорожке долго не оставят,

Ползай, ползай, а потом раздавят.

Каждый, в смертный час, под сапогом,

Лопнет на дорожке червяком.

Разные бывают сапоги.

Давят, впрочем, все они похоже,

И с тобою, милый, будет то же,

Чьей-нибудь отведаешь ноги…

Разные на свете сапоги.

Камень, нож иль пуля, всё — сапог.

Кровью ль сердце хрупкое зальется,

Болью ли дыхание сожмется,

Петлей ли раздавит позвонок -

Иль не всё равно, какой сапог?»

Тихо понял я про смертный час.

Я ласкаю гостя, как родного,

Угощаю и пытаю снова:

Вижу, много знаете о нас!

Понял, понял я про смертный час.

Но когда раздавят — что потом?

Что, скажи? Возьми еще леденчик,

Кушай, кушай, мертвенький младенчик!

Не взял он. И поглядел бочком:

«Лучше не скажу я, что — потом».

О нет. Не в падающий час закатный,

Когда, бледнея, стынут цветы дня,

Я жду прозрений силы благодатной…

Восток — в сияньи крови и огня:

Горело, рдело алое кадило,

Предвестный ветер веял на меня,

И я глядел, как медленно всходило,

Багряной винностью окроплено,

Жестокое и жалкое светило.

Во славе, в пышности своей, оно,

Державное Величество природы,

Средь голубых пустынь — всегда одно;

Влекутся соблазненные народы

И каждому завидуют лучу.

Безумные! Во власти — нет свободы,

Я солнечной пустыни не хочу,-

В ней рабье одиночество таится,-

А ты — свою посмей зажечь свечу,

Посмей роптать, но в ропоте молиться,

Огонь земной свечи хранить, нести,

И, покоряя,— вольно покориться.

Умей быть верным верному пути,

Умей склоняться у святых подножий,

Свободно жизнь свободную пройти

И слушать… И услышать голос Божий.

Тебя проведу я, никем не замеченного…

Со мной ключи.

Я ждал на пороге молчанием встреченного…

И ты молчи.

Пусть сердце угрюмое, всеми оставленное,

Со мной молчит.

Я знаю, какое сомненье расплавленное

В тебе горит.

Законы Господние дерзко пытающему

Один ответ:

Черту заповеданную преступающему -

Возврата нет.

Но вот уж не друг и не раб тебе преданный я -

Сообщник твой.

Придя — перешел ты черты заповеданные,

И я с тобой.

В углу, над лампадою, Око сияющее

Глядит, грозя.

Ужель там одно, никогда не прощающее,

Одно — нельзя?

Нельзя: ведь душа, неисцельно потерянная,

Умрет в крови.

И… надо! твердит глубина неизмеренная

Моей Любви.

Пришел ты с отчаяньем — и с упованиями…

Тебя я ждал.

Мы оба овиты живыми молчаниями,

И сумрак ал.

В измене обету, никем не развязанному,

Предел скорбей.

И все-таки сделай по слову несказанному:

Иди. Убей.

Угодила я тебе травой,

зеленями да кашками,

ширью моей луговой,

сердцами золотыми — ромашками.

Ты про них слагаешь стихи,

ты любишь меня играющей…

Кто же раны мои да грехи

покроет любовью прощающей?

Нет, люби ядовитый туман,

что встает с болотца поганого,

подзаборный сухой бурьян,

мужичка моего пьяного…

А коль тут — презренье и страх,

коли видишь меня красивою,

заблудись же в моих лесах,

ожигайся моей крапивою!

Не открою тому лица,

кто красу мою ищет показную,

кто не принял меня до конца,

безобразную, грязную…

О теплый, о розово-белый,

О горький миндальный цветок!

Зачем ты мой дух онемелый

Проклятой надеждой ожег?

Надежда клятая — упорна,

Свиваются нити в клубок…

О белые, хрупкие зерна,

О жадный миндальный цветок!

Изъеденный дымом и гарью,

Задавленный тем, что люблю,-

Ползу я дрожащею тварью,

Тянусь я к нему — к миндалю.

Качаясь, огни побежали,

Качаясь, свиваясь в клубок…

О кали, цианистый кали,

О белый, проклятый цветок!

Ее, красивую, бледную,

Ее, ласковую, гибкую,

Неясную, зыбкую,

Ее улыбку победную,

Ее платье странное,

Серое, туманное,

Любовницу мою -

Я ненавижу.

И ненависть таю.

Когда в саду смеркается,

Желтее листья осенние,

И светы изменнее -

Она на качелях качается…

Кольца стонут, ржавые,

Складки вьются лукавые…

Она чуть видна.

Я ее ненавижу:

Знаю, кто — она.

Уйду ли из паутины я?

От сказок ее о жалости,

От соблазнов усталости…

Ноги у нее гусиные,

Волосы тягучие,

Прозрачные, линючие,

Как северная ночь.

Я ее ненавижу:

Это — Дьявола дочь.

Засну я — бежит украдкою

К Отцу — старику, властителю,

К своему Учителю…

Отец ее любит, сладкую,

Любит ее, покорную,

Ласкает лапой черною

И шлет назад, грозя.

Я ее ненавижу,

А без нее — нельзя.

От нее не уйдешь…

Я ее ненавижу:

Ей имя — Ложь.

Звени,

звени, кольцо кандальное,

завейтесь в цепи, злые дни…

Тянись,

мой путь, в изгнанье дальное,

где вихри бледные сплелись.

В полночь,

когда уснут вожатые,

бесшумно отползу я прочь.

Собью,

собью кольцо проклятое,

переломлю судьбу мою.

Прими,

прими, тайга жестокая,

меня, гонимого людьми.

Сокрой,

укрой, ледяноокая,

морозной ризой, колкой мглой.

Бегут

пути, никем не слежены,

куда бегут? куда ведут?

Иди,

иди тайгой оснеженной,

и будь что будет впереди.

Звезда,

звезда горит — та самая,

которую любил всегда.

Гори,

гори, меж туч, звезда моя,

о вольной воле говори.

Поет

мне ветер песню смелую,

вперед свободного зовет.

Метель,

метель свивает белую,

свивает вечную постель -

Любви,

любви тоску незримую,

о Смерть, о Мать, благослови.

Прильну,

склонюсь на грудь любимую

и, вольный,— вольно я усну.

В дыму зеленом ивы…

Камелии — бледны.

Нежданно торопливы

Шаги чужой весны.

Томленье, воскресанье

Фиалковых полей.

И бедное дыханье

Зацветших миндалей.

По зорям — все краснее

Долинная река,

Воздушней Пиренеи,

Червонней облака.

И, средь небес горящих,

Как золото, желты —

Людей, в зарю летящих,

Певучие кресты.

О сны моей последней ночи,

О дым, о дым моих надежд!

Они слетелись ко мне с полночи,

Мерцая тлением одежд.

Один другим, скользя, сменялся,

И каждый был как тень, как тень…

А кто-то мудрый во мне смеялся,

Твердя: проснись! довольно! День.

Остов разложившейся собаки

Ходит вкруг летящего ядра.

Долго ли терпеть мне эти знаки?

Кончится ли подлая игра?

Всё противно в них: соединенье,

И согласный, соразмерный ход,

И собаки тлеющей крученье,

И ядра бессмысленный полет.

Если б мог собачий труп остаться,

Яркопламенным столбом сгореть!

Если б одному ядру умчаться,

Одному свободно умереть!

Но в мирах надзвездных нет событий,

Всё летит, летит безвольный ком.

И крепки вневременные нити:

Песий труп вертится за ядром.

Душе, единостью чудесной,

Любовь единая дана.

Так в послегрозности небесной

Цветная полоса — одна.

Но семь цветов семью огнями

Горят в одной. Любовь одна,

Одна до века, и не нами

Ей семицветность суждена.

В ней фиолетовость, и алость,

В ней кровь и золото вина,

То изумрудность, то опалость…

И семь сияний — и одна.

Не все ль равно, кого отметит,

Кого пронижет луч до дна,

Чье сердце меч прозрачный встретит,

Чья отзовется глубина?

Неразделимая нетленна,

Неуловимая ясна,

Непобедимо-неизменна

Живет любовь,— всегда одна.

Переливается, мерцает,

Она всецветна — и одна.

Ее хранит, ее венчает

Святым единством — белизна.

О тайнах подземных и звездных

Поешь ты в пустынной тиши.

О вечных стихиях и безднах

Своей одинокой души.

Но своды небесные низки,

Полны голубой простоты,

А люди так жалобно близки

И так же одни, как и ты.

Уйдешь? Но не пить мы не смеем

Святого земного вина.

Уйдешь — но смеющимся змеем

Ползет за тобою вина.

Не ты ль виноват, что голодный

Погиб у забора щенок?

Что где-то, зарею холодной,

Под петлей хрустит позвонок?

Не ты ли зажег крепостную

Над белой рекою иглу?

Не ты ли сгущаешь земную,

Седую, полынную мглу?

Твоей человеческой воле

Одной — не ответит Господь.

Ты ждешь и поешь — но Его ли,

Приявшего бедную плоть?

Не в звездных пространствах — Он ближе,

Он в прахе, в пыли и в крови.

Склонись, чтобы встретил Он, ниже,

Склонись до земли — до любви.

Любовь, любовь… О, даже не ее -

Слова любви любил я неуклонно.

Иное в них я чуял бытие,

Оно неуловимо и бездонно.

Слова любви горят на всех путях,

На всех путях — и горных и долинных.

Нежданные в накрашенных устах,

Неловкие в устах еще невинных,

Разнообразные, одни всегда

И верные нездешней лжи неложной,

Сливающие наши «нет» и «да»

В один союз, безумно-невозможный,-

О, всё равно пред кем, и для чего,

И кто, горящие, вас произносит!

Алмаз всегда алмаз, хотя его

Порою самый недостойный носит.

Живут слова, пока душа жива.

Они смешны — они необычайны.

И я любил, люблю любви слова,

Пророческой овеянные тайной.

Не разлучайся, пока ты жив,

Ни ради горя, ни для игры.

Любовь не стерпит, не отомстив,

Любовь отнимет свои дары.

Не разлучайся, пока живешь,

Храни ревниво заветный круг.

В разлуке вольной таится ложь.

Любовь не любит земных разлук,

Печально гасит свои огни,

Под паутиной пустые дни.

А в паутине — сидит паук.

Живые, бойтесь земных разлук!

Девочка в сером платьице…

Косы как будто из ваты…

Девочка, девочка, чья ты?

Мамина… Или ничья.

Хочешь — буду твоя.

Девочка в сером платьице…

Веришь ли, девочка, ласке?

Милая, где твои глазки?

Вот они, глазки. Пустые.

У мамочки точно такие.

Девочка в сером платьице,

А чем это ты играешь?

Что от меня закрываешь?

Время ль играть мне, что ты?

Много спешной работы.

То у бусинок нить раскушу,

То первый росток подсушу,

Вырезаю из книг странички,

Ломаю крылья у птички…

Девочка в сером платьице,

Девочка с глазами пустыми,

Скажи мне, как твое имя?

А по-своему зовет меня всяк:

Хочешь эдак, а хочешь так.

Один зовет разделеньем,

А то враждою,

Зовут и сомненьем,

Или тоскою.

Иной зовет скукою,

Иной мукою…

А мама-Смерть — Разлукою,

Девочку в сером платьице…

Слова, рожденные страданьем,

Душе нужны, душе нужны.

Я не отдам себя молчаньям,

Слова как знаки нам даны.

Но сторожит молчаний демон

Колодцы черные свои.

Иду — и знаю: страшен тем он,

Кто пил от горестной струи.

Слова в душе — ножи и копья…

Но воплощенные, в устах -

Они как тающие хлопья,

Как снежный дым, как дымный прах.

Ты лет мгновенный их не встретил,

Бессильный зов не услыхал,

Едва рожденным — не ответил,

Детей, детей не удержал!

Молчанье хитрое смеется:

Они мои, они во мне,

Пускай умрут в моем колодце,

На самом дне, на самом дне…

О друг последний мой! Кому же,

Кому сказать? Куда идти?

Пути всё уже, уже, уже…

Смотри: кончаются пути.

Я и услышу, и пойму,

А все-таки молчи.

Будь верен сердцу своему,

Храни его ключи.

Я пониманьем — оскорблю,

Не оттого, что не люблю,

А оттого, что скорбь — твоя,

А я не ты, и ты не я.

И пусть другой не перейдет

Невидимый порог.

Душа раскрытая — умрет,

Как сорванный цветок.

Мы два различных бытия.

Мы зеркала — и ты, и я.

Я всё возьму и углублю,

Но, отражая,— преломлю.

Твоя душа… Не оттого ль

Даю так много ей,

Что всё равно чужая боль

Не может быть моей?

Страдать достойней одному.

Пусть я жалею и пойму -

Любви и жалости не верь,

Не открывай святую дверь,

Храни, храни ее ключи,

И задыхайся — и молчи.

День вечерен, тихи склоны,

Бледность, хрупкость в небесах,

И приземисты суслоны

На закошенных полях.

Ближний лес узорно вышит

Первой ниткой золотой

И, притайный,— тайной дышит,

Темной свежестью грибной.

В бело-перистом тумане,

Зыбко взреявшем, сыром,

Грезят сизые елани

Об осеннем, о ночном.

Чуть звенит по глади росной

Чья-то песня, чей-то крик…

Под горой, на двуколесной

Едет пьяненький мужик,

Над разлапистой сосною

Раскричалось воронье.

Всё мне близко. Все родное.

Всё мне нужно. Все мое.

По слову извечно Сущего,

Бессменен поток времен,

Чую лишь ветер грядущего,

Нового мига звон.

С паденьем идет, с победою?

Оливу несет иль меч?

Лика его я не ведаю,

Знаю лишь ветер встреч.

Летят нездешними птицами,

В кольцо бытия, вперед,

Миги с закрытыми лицами,

Как удержу их лет?

И в тесности, в перекрестности,

Хочу, не хочу ли я,-

Черную топь неизвестности

Режет моя ладья.

Не покидаю острой кручи я,

Гранит сверкающий дроблю.

Но вас, о старые созвучия,

Неизменяемо люблю.

Люблю сады с оградой тонкою,

Где роза с грезой, сны весны

И тень с сиренью — перепонкою,

Как близнецы, сопряжены.

Влечется нежность за безбрежностью,

Все рифмы-девы,— мало жен…

О как их трогательной смежностью

Мой дух стальной обворожен!

Вас гонят… Словно дети малые,

Дрожат мечта и красота…

Целую ноги их усталые,

Целую старые уста.

Создатели домов лучиночных,

Пустых, гороховых домов,

Искатели сокровищ рыночных -

Одни боятся вечных слов.

Я — не боюсь. На кручу сыпкую

Возьму их в каменный приют.

Прилажу зыбкую им зыбку я…

Пусть отдохнут! Пусть отдохнут!

Какой сегодня пятнистый день:

То оживляю дугу блестящую,

То вижу солнца слепого тень,

По ширмам рдяной иглой скользящую.

Какой на сердце бесстыдный страх!

Какие мысли во мне безумятся!

И тьмы и светы в моих стенах.

Автомобили поют на улице.

Неверно солнце и лжет дождем.

Но дождь январьский еще невернее.

Мороз ударит, как кистенем.

В кристаллы мгленье сожмет вечернее.

А я не выйду,— куда во мгу

Пойду по льду я, в туманы талые?

Там жгут, колдуя, во льду, в снегу,

На перекрестках жаровни алые.