Стихи. Дневник 1911-1921

Сиянье слов… Такое есть ли?

Сиянье звезд, сиянье облаков -

Я всё любил, люблю… Но если

Мне скажут: вот сиянье слов -

Отвечу, не боясь признанья,

Что даже святости блаженное сиянье

Я за него отдать готов…

Всё за одно сиянье слов!

Сиянье слов? О, повторять ли снова

Тебе, мой бедный человек-поэт,

Что говорю я о сияньи Слова,

Что на земле других сияний нет?

У каждого, кто встретится случайно

Хотя бы раз — и сгинет навсегда,

Своя история, своя живая тайна,

Свои счастливые и скорбные года.

Какой бы ни был он, прошедший мимо,

Его наверно любит кто-нибудь…

И он не брошен: с высоты, незримо,

За ним следят, пока не кончен путь.

Как Бог, хотел бы знать я все о каждом,

Чужое сердце видеть, как свое,

Водой бессмертья утолять их жажду -

И возвращать иных в небытие.

Всегда чего-нибудь нет,-

Чего-нибудь слишком много…

На всё как бы есть ответ -

Но без последнего слога.

Свершится ли что — не так,

Некстати, непрочно, зыбко…

И каждый не верен знак,

В решеньи каждом — ошибка.

Змеится луна в воде,-

Но лжет, золотясь, дорога…

Ущерб, перехлест везде.

А мера — только у Бога.

Я весь, и сердцем и телом,

Тебя позабыл давно,

Как будто в дому опустелом

Закрылось твое окно.

И вот, этот звук случайный,

Который я тоже забыл,

По связи какой-то тайной

Меня во мне изменил.

Душу оставил всё тою,

Уму не сказал ничего,

Лишь острою теплотою

Наполнил меня всего.

Не память, — но воскресенье,

Мгновений обратный лет…

Так бывшее над забвеньем

Своею жизнью живет.

Беги, беги, пещерная вода,

Как пенье звонкая, как пламя чистая.

Гори, гори, небесная звезда,

Многоконечная, многолучистая.

Дыши, дыши, прильни к Нему нежней,

Святая, радостная, ночь безлунная…

В тебе рожденного онежь, угрей,

Солома легкая, золоторунная…

Несите вести, звездные мечи,

Туда, туда, где шевелится мга,

Где кровью черной облиты снега,

Несите вести, острые лучи.

На край земли, на самый край, туда -

Что родилась Свобода трехвенечная

И что горит восходная Звезда,

Многоочитая, многоконечная…

Падающие, падающие линии…

Женская душа бессознательна,

Много ли нужно ей?

Будьте же, как буду отныне я,

К женщине тихо-внимательны,

И ласковей, и нежней.

Женская душа — пустынная,

Знает ли, какая холодная,

Знает ли, как груба?

Утешайте же душу невинную,

Обманите, что она свободная…

Всё равно она будет раба.

Каким мне коснуться словом

Белых одежд Ее?

С каким озареньем новым

Слить Ее бытие?

О, ведомы мне земные

Все твои имена:

Сольвейг, Тереза, Мария…

Все они — ты Одна.

Молюсь и люблю… Но мало

Любви, молитв к тебе,

Твоим — твоей от начала

Хочу пребыть в себе,

Чтоб сердце тебе отвечало -

Сердце — в себе самом,

Чтоб Нежная узнавала

Свой чистый образ в нем…

И будут пути иные,

Иной любви пора.

Сольвейг, Тереза, Мария,

Невеста-Мать-Сестра!

Я от дверей не отойду.

Пусть длится ночь, пусть злится ветер.

Стучу, пока не упаду.

Стучу, пока Ты не ответишь.

Не отступлю, не отступлю,

Стучу, зову Тебя без страха:

Отдай мне ту, кого люблю,

Восстанови ее из праха!

Верни ее под отчий кров,

Пускай виновна — отпусти ей!

Твой очистительный покров

Простри над грешною Россией!

И мне, упрямому рабу,

Увидеть дай ее, живую…

Открой!

Пока она в гробу,

От двери Отчей не уйду я.

Неугасим огонь души,

Стучу — дрожат дверные петли,

Зову Тебя — о, поспеши!

Кричу к Тебе — о, не замедли!

Как этот странный мир меня тревожит!

Чем дальше — тем все меньше понимаю.

Ответов нет. Один всегда: быть может.

А самый честный и прямой: не знаю.

Задумчивой тревоге нет ответа.

Но почему же дни мои ее все множат?

Как родилась она? Откуда?

Где-то -

Не знаю где — ответы есть… быть может?

Невинны нити всех событий,

Но их не путай, не вяжи,

И чистота, единость нити

Всегда спасет тебя от лжи.

Здесь — только обещания и знаки:

Игла в закатном золоте вина,

Сияющий прорыв, прорез на мраке…

Здесь только счастье — голубого сна.

Но я земным обетам жадно внемлю.

Текут мгновения, звено к звену.

И я люблю мою родную Землю,

Как мост, как путь в зазвездную страну.

И этот вечер, весь под лунным жалом

(Все вечера, все вечера — один!),

Лишь алый знак, написанный кинжалом

На терпком холоде зеленых льдин.

И чем доверчивее, тем безгрешней

Люблю мое высокое окно.

Одну Нездешнюю люблю я в здешней,

Люблю Ее… Она и ты — одно.

Преодолеть без утешенья,

Всё пережить и всё принять.

И в сердце даже на забвенье

Надежды тайной не питать,-

Но быть, как этот купол синий,

Как он, высокий и простой,

Склоняться любящей пустыней

Над нераскаянной землей.

Освещена последняя сосна.

Под нею темный кряж пушится.

Сейчас погаснет и она.

День конченый — не повторится.

День кончился. Что было в нем?

Не знаю, пролетел, как птица.

Он был обыкновенным днем.

А все-таки — не повторится.

Я не безвольно, не бесцельно

Хранил лиловый мой цветок.

Принес его, длинностебельный,

И положил у милых ног.

А ты не хочешь… Ты не рада…

Напрасно взгляд твой я ловлю.

Но пусть! Не хочешь — и не надо;

Я все равно тебя люблю.

Новый цветок я найду в лесу.

В твою неответность не верю, не верю!

Новый, лиловый я принесу

В дом твой прозрачный, с узкою дверью.

Но стало мне страшно там, у ручья:

Вздымился туман из ущелья, стылый,

Тихо шипя, проползла змея…

И я не нашел цветка для милой.

Молчи. Молчи. Не говори с людьми,

Не подымай с души покрова,

Все люди на земле — пойми! Пойми! —

Ни одного не стоят слова.

Не плачь. Не плачь. Блажен, кто от людей

Свои печали вольно скроет.

Весь этот мир одной слезы твоей,

Да и ничьей слезы не стоит.

Таись, стыдись страданья твоего,

Иди — и проходи спокойно.

Ни слов, ни слез, ни вздоха, — ничего

Земля и люди недостойны.

Был дан мне ключ заветный,

И я его берег.

Он ржавел незаметно…

Последний срок истек.

На мост крутой иду я.

Речная муть кипит.

И тускло бьются струи

О сумрачный гранит,

Невнятно и бессменно

Бормочут о своем,

Заржавленною пеной

Взлетая под мостом.

Широко ветер стужный

Стремит свистящий лет…

Я бросил мой ненужный,

Мой ключ — в кипенье вод.

Он скрылся, взрезав струи,

И где-то лег, на дне…

Прости, что я тоскую.

Не думай обо мне.

На выгибе лесного склона

Я увидал Ее в закатный час.

Зеленая прозрачная корона,

Печальность неподвижных глаз.

Легко прошла, меж алых сосен тая,

Листом коричневым не прошурша,

Корона изумрудела сквозная…

И плакала моя душа.

Любил Ее, люблю, не зная…

Узнаю ль в мой закатный час?

Сверкнет ли мне в последний раз

Ее корона тонкая, сквозная,

Зеленая осеннесть глаз?

Сегодня имя твое я скрою,

И вслух — другим — не назову,

Но ты услышишь, что я с тобою,

Опять тобой — одной — живу.

На влажном небе Звезда огромней,

Дрожат — струясь — ее края.

И в ночь смотрю я, и сердце помнит,

Что эта ночь — твоя, твоя!

Дай вновь увидеть родные очи,

Взглянуть в их глубь — и ширь — и синь.

Земное сердце великой Ночью

В его тоске — о, не покинь!

И всё жаднее, все неуклонней

Оно зовет — одну — тебя.

Возьми же сердце мое в ладони,

Согрей,— утишь,— утешь, любя…

Девочка маленькая, чужая,

Девочка с розами, мной не виденная,

Ты знаешь все, ничего не зная,

Тебе знакомы пути неиденные -

Приди ко мне из горнего края,

Сердцу дай ответ, неспокойному…

Милая девочка, чужая, родная,

Приди к неизвестному, недостойному…

Она не судит, она простая,

Желанье сердца она услышит,

Розы ее такою чистою,

Такой нежной радостью дышат…

О, будь со мною, чужая, родная,

Роза розовая, многолистая…

А вы никогда не видали?

В саду или в парке — не знаю,

Везде зеркала сверкали.

Внизу, на поляне, с краю,

Вверху, на березе, на ели.

Где прыгали мягкие белки,

Где гнулись мохнатые ветки,-

Везде зеркала блестели.

И в верхнем — качались травы,

А в нижнем — туча бежала…

Но каждое было лукаво,

Земли иль небес ему мало,-

Друг друга они повторяли,

Друг друга они отражали…

И в каждом — зари розовенье

Сливалось с зеленостью травной;

И были, в зеркальном мгновеньи,

Земное и горнее — равны.

Не пытай ни о чем дорогой,

Легкой ткани льняной не трогай,

И в пыли не пытай следов,-

Не ищи невозможных слов.

Посмотри, как блаженны дети;

Будем просты сердцем и мы.

Нету слов об этом на свете,

Кроме слов — последних — Фомы.

Когда я воскрес из мертвых,

Одно меня поразило:

Что это восстанье из мертвых

И все, что когда-нибудь было,-

Всё просто, все так, как надо…

Мне раньше бы догадаться!

И грызла меня досада,

Что не успел догадаться.

… Нет! из слабости истощающей

Никуда! Никуда!

Сердце мое обтекающей

Как вода! Как вода!

Ужель написано — и кем оно?

В небесах,

Чтоб въедались в душу два демона,

Надежда и Страх?

Не спасусь, я борюсь,

Так давно! Так давно!

Всё равно утону, уж скорей бы ко дну…

Но где дно?..

Тихие сумерки… И разноцветная

медленно меркнущая морская даль.

Тоже тихая и безответная,

розово-серая во мне печаль.

Пахнет розами и неизбежностью,

кто поможет, и как помочь?

Вечные смены, вечные смежности,

лето и осень — день и ночь…

Свечи кудрявятся за тихой всенощной,

к окнам узким мрак приник,

пахнет розами… Как мы немощны!

Радуйся, радуйся, Архистратиг!

Моя любовь одна, одна,

Но всё же плачу, негодуя:

Одна,— и тем разделена,

Что разделенное люблю я.

О Время! Я люблю твой ход,

Порывистость и равномерность.

Люблю игры твоей полет,

Твою изменчивую верность.

Но как не полюбить я мог

Другое радостное чудо:

Безвременья живой поток,

Огонь, дыхание «оттуда»?

Увы, разделены они -

Безвременность и Человечность.

Но будет день: совьются дни

В одну — Трепещущую Вечность.

Он приходит теперь не так.

Принимает он рабий зрак.

Изгибается весь покорно

И садится тишком в углу

Вдали от меня, на полу,

Похихикивая притворно.

Шепчет: «Я ведь зашел, любя,

Просто так, взглянуть на тебя,

Мешать не буду, — не смею…

Посижу в своем уголку,

Устанешь — тебя развлеку,

Я разные штучки умею.

Хочешь в ближнего поглядеть?

Это со смеху умереть!

Назови мне только любого.

Укажи скорей, хоть кого,

И сейчас же тебя в него

Превращу я, честное слово!

На миг, не навек!— Чтоб узнать,

Чтобы в шкуре его побывать…

Как минуточку в ней побудешь -

Узнаешь, где правда, где ложь,

Всё до донышка там поймешь,

А поймешь — не скоро забудешь.

Что же ты? Поболтай со мной…

Не забавно? Постой, постой,

И другие я знаю штучки…»-

Так шептал, лепетал в углу,

Жалкий, маленький, на полу,

Подгибая тонкие ручки.

Разъедал его тайный страх,

Что отвечу я ? Ждал и чах,

Обещаясь мне быть послушен.

От работы и в этот раз

На него я не поднял глаз,

Неответен — и равнодушен.

Уходи — оставайся со мной,

Извивайся, — но мой покой

Не тобою будет нарушен…

И растаял он на глазах,

На глазах растворился в прах,

Оттого, что я — равнодушен…

В церкви пели Верую,

весне поверил город.

Зажемчужилась арка серая,

засмеялись рои моторов.

Каштаны веточки тонкие

в мартовское небо тянут.

Как веселы улицы звонкие

в желтой волне тумана.

Жемчужьтесь, стены каменные,

марту, ветки, верьте…

Отчего у меня такое пламенное

желание — смерти?

Такое пристальное, такое сильное,

как будто сердце готово.

Сквозь пенье автомобильное

не слышит ли сердце зова?

Господи! Иду в неизвестное,

но пусть оно будет родное.

Пусть мне будет небесное

такое же, как земное…

Совсем не плох и спуск с горы:

Кто бури знал, тот мудрость ценит.

Лишь одного мне жаль: игры…

Ее и мудрость не заменит.

Игра загадочней всего

И бескорыстнее на свете.

Она всегда — ни для чего,

Как ни над чем смеются дети.

Котенок возится с клубком,

Играет море в постоянство…

И всякий ведал — за рулем -

Игру бездумную с пространством.

Играет с рифмами поэт,

И пена — по краям бокала…

А здесь, на спуске, разве след -

След от игры остался малый.

Пускай! Когда придет пора

И все окончатся дороги,

Я об игре спрошу Петра,

Остановившись на пороге.

И если нет игры в раю,

Скажу, что рая не приемлю.

Возьму опять суму мою

И снова попрошусь на землю.

Смотрю в лицо твое знакомое,

Но милых черт не узнаю.

Тебе ли отдал я кольцо мое

И вверил тайну — не мою?

Я не спрошу назад, что вверено,

Ты не владеешь им,— ни я:

Всё позабытое потеряно,

Ушло навек из бытия.

Когда-то, ради нашей малости

И ради слабых наших сил,

Господь, от нежности и жалости,

Нам вечность — веером раскрыл.

Но ты спасительного дления

Из Божьих рук не приняла

И на забвенные мгновения

Живую ткань разорвала…

С тех пор бегут они и множатся,

Пустое дление дробя…

И если веер снова сложится,

В нем отыщу ли я тебя?

К простоте возвращаться — зачем?

Зачем — я знаю, положим.

Но дано возвращаться не всем.

Такие, как я, не можем.

Сквозь колючий кустарник иду,

Он цепок, мне не пробиться…

Но пускай упаду,

До второй простоты не дойду,

Назад — нельзя возвратиться.

Нет, волглая земля, сырая;

только и может — тихо тлеть;

мы знаем, почему она такая,

почему огню на ней не гореть.

Бегает девочка с красной лейкой,

пустоглазая, — и проворен бег;

а ее погоняют: спеши-ка, лей-ка,

сюда, на камень, на доски, в снег!

Скалится девочка: «Везде побрызжем!»

На камне — смуглость и зыбь пятна,

а снег дымится кружевом рыжим,

рыжим, рыжим, рыжей вина.

Петр чугунный сидит молча,

конь не ржет, и змей ни гу-гу.

Что ж, любуйся на ямы волчьи,

на рыжее кружево на снегу.

Ты, Строитель, сам пустоглазый,

ну и добро! Когда б не истлел,

выгнал бы девочку с лейкой сразу,

кружева рыжего не стерпел.

Но город и ты — во гробе оба,

ты молчишь, Петербург молчит.

Кто отвалит камень от гроба?

Господи, Господи: уже смердит…

Кто? Не Петр. Не вода. Не пламя.

Близок Кто-то. Он позовет.

И выйдет обвязанный пеленами:

«Развяжите его. Пусть идет».

И мы простим, и Бог простит.

Мы жаждем мести от незнанья.

Но злое дело — воздаянье

Само в себе, таясь, таит.

И путь наш чист, и долг наш прост:

Не надо мстить. Не нам отмщенье.

Змея сама, свернувши звенья,

В свой собственный вопьется хвост.

Простим и мы, и Бог простит,

Но грех прощения не знает,

Он для себя — себя хранит,

Своею кровью кровь смывает,

Себя вовеки не прощает -

Хоть мы простим, и Бог простит.

Мне —

о земле —

болтали сказки:

«Есть человек. Есть любовь».

А есть —

лишь злость.

Личины. Маски.

Ложь и грязь. Ложь и кровь.

Когда предлагали

мне родиться —

не говорили, что мир такой.

Как же

я мог

не согласиться?

Ну, а теперь — домой! домой!