Стихи о войне

Качается рожь несжатая.

Шагают бойцы по ней.

Шагаем и мы, девчата,

Похожие на парней.

Нет, это горят не хаты —

То юность моя в огне…

Идут по войне девчата,

Похожие на парней.

Я ушла из детства

В грязную теплушку,

В эшелон пехоты,

В санитарный взвод.

Дальние разрывы

Слушал и не слушал

Ко всему привыкший

Сорок первый год.

Я пришла из школы

В блиндажи сырые.

От Прекрасной Дамы

В «мать» и «перемать».

Потому что имя

Ближе, чем

«Россия»,

Не могла сыскать.

Я только раз видала рукопашный.

Раз — наяву и сотни раз во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.

Трубы.

Пепел еще горячий.

Как изранена Беларусь…

Милый, что ж ты глаза не прячешь? —

С ними встретиться я боюсь.

Спрячь глаза.

А я сердце спрячу.

И про нежность свою забудь.

Трубы.

Пепел еще горячий.

По горячему пеплу путь.

Ждала тебя.

И верила.

И знала:

Мне нужно верить, чтобы пережить

Бои,

походы,

вечную усталость,

Ознобные могилы-блиндажи.

Пережила.

И встреча под Полтавой.

Окопный май.

Солдатский неуют.

В уставах незаписанное право

На поцелуй,

на пять моих минут.

Минуту счастья делим на двоих,

Пусть — артналет,

Пусть смерть от нас —

на волос.

Разрыв!

А рядом —

нежность глаз твоих

И ласковый

срывающийся голос.

Минуту счастья делим на двоих…

Целовались.

Плакали

И пели.

Шли в штыки.

И прямо на бегу

Девочка в заштопанной шинели

Разбросала руки на снегу.

Мама!

Мама!

Я дошла до цели…

Но в степи, на волжском берегу,

Девочка в заштопанной шинели

Разбросала руки на снегу.

Когда, забыв присягу, повернули

В бою два автоматчика назад,

Догнали их две маленькие пули —

Всегда стрелял без промаха комбат.

Упали парни, ткнувшись в землю грудью.

А он, шатаясь, побежал вперед.

За этих двух его лишь тот осудит,

Кто никогда не шел на пулемет.

Потом в землянке полкового штаба,

Бумаги молча взяв у старшины,

Писал комбат двум бедным русским бабам,

Что… смертью храбрых пали их сыны.

И сотни раз письмо читала людям

В глухой деревне плачущая мать.

За эту ложь комбата кто осудит?

Никто его не смеет осуждать!

Контур леса выступает резче,

Вечереет.

Начало свежеть.

Запевает девушка-разведчик,

Чтобы не темнело в блиндаже.

Милый!

Может, песня виновата

В том, что я сегодня не усну?..

Словно в песне,

Мне приказ — на запад,

А тебе — в другую сторону.

За траншеей — вечер деревенский.

Звезды и ракеты над рекой…

Я грущу сегодня очень женской,

Очень несолдатскою тоской.

Приходит мокрая заря

В клубящемся дыму.

Крадется медленный снаряд

К окопу моему.

Смотрю в усталое лицо.

Опять — железный вой.

Ты заслонил мои глаза

Обветренной рукой.

И даже в криках и в дыму,

Под ливнем и огнем

В окопе тесно одному,

Но хорошо вдвоем.

Мы легли у разбитой ели,

Ждем, когда же начнет светлеть.

Под шинелью вдвоем теплее

На продрогшей, гнилой земле.

— Знаешь, Юлька, я — против грусти,

Но сегодня она — не в счет.

Дома, в яблочном захолустье,

Мама, мамка моя живет.

У тебя есть друзья, любимый,

У меня — лишь она одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

Старой кажется:

каждый кустик

Беспокойную дочку ждет…

Знаешь, Юлька, я — против грусти,

Но сегодня она — не в счет.

Отогрелись мы еле-еле.

Вдруг — нежданный приказ:

«Вперед!»

Снова рядом в сырой шинели

Светлокосый солдат идет.

С каждым днем становилось горше.

Шли без митингов и знамен.

В окруженье попал под Оршей

Наш потрепанный батальон.

Зинка нас повела в атаку,

Мы пробились по черной ржи,

По воронкам и буеракам,

Через смертные рубежи.

Мы не ждали посмертной славы,

Мы хотели со славой жить.

…Почему же в бинтах кровавых

Светлокосый солдат лежит?

Ее тело своей шинелью

Укрывала я, зубы сжав.

Белорусские ветры пели

О рязанских глухих садах.

…Знаешь, Зинка, я — против грусти,

Но сегодня она — не в счет.

Где-то в яблочном захолустье

Мама, мамка твоя живет.

У меня есть друзья, любимый.

У нее ты была одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом стоит весна.

И старушка в цветастом платье

У иконы свечу зажгла.

…Я не знаю, как написать ей,

Чтоб тебя она не ждала.

Дышит в лицо

молдаванский вечер

Хмелем осенних трав.

Дробно,

как будто цыганские плечи,

Гибкий дрожит состав.

Мечется степь —

узорный,

Желто-зеленый плат.

Пляшут,

поют платформы,

Пляшет,

поет штрафбат.

Бледный майор

расправляет плечи:

— Хлопцы,

пропьем

Свой последний вечер! —

Вечер.

Дорожный щемящий вечер.

Глух паровозный крик.

Красное небо летит навстречу —

Поезд идет

в тупик…

Ко мне в окоп

Сквозь минные разрывы

Незваной гостьей

Забрела любовь.

Не знала я,

Что можно стать счастливой

У дымных сталинградских берегов.

Мои неповторимые рассветы!

Крутой разгон мальчишеских дорог!..

Опять горит обветренное лето,

Опять осколки падают у ног.

По-сталинградски падают осколки,

А я одна, наедине с судьбой.

Порою Вислу называю Волгой,

Но никого не спутаю с тобой!

Кто-то бредит.

Кто-то злобно стонет.

Кто-то очень, очень мало жил.

На мои замерзшие ладони

Голову товарищ положил.

Так спокойны пыльные ресницы.

А вокруг — нерусские края.

Спи, земляк.

Пускай тебе приснится

Город наш и девушка твоя.

Может быть, в землянке,

После боя,

На колени теплые ее

Прилегло усталой головою

Счастье беспокойное мое…

Только что пришла с передовой,

Мокрая, замерзшая и злая,

А в землянке нету никого,

И дымится печка, затухая.

Так устала — руки не поднять,

Не до дров, — согреюсь под шинелью,

Прилегла, но слышу, что опять

По окопам нашим бьют шрапнелью.

Из землянки выбегаю в ночь,

А навстречу мне рванулось пламя,

Мне навстречу — те, кому помочь

Я должна спокойными руками.

И за то, что снова до утра

Смерть ползти со мною будет рядом,

Мимоходом: — Молодец, сестра! —

Крикнут мне товарищи в награду.

Да еще сияющий комбат

Руки мне протянет после боя:

— Старшина, родная, как я рад,

Что опять осталась ты живою!

Тот же двор,

Та же дверь,

Те же стены.

Так же дети бегут гуртом.

Та же самая «тетя Лена»

Суетится возле пальто.

В класс вошла.

За ту парту села,

Где училась я десять лет.

На доске написала мелом;

«X + У = Z».

…Школьным вечером,

Хмурым летом,

Бросив книги и карандаш,

Встала девочка с парты этой

И шагнула в сырой блиндаж.

Я хочу забыть вас, полковчане,

Но на это не хватает сил,

Потому что мешковатый парень

Сердцем амбразуру заслонил.

Потому что полковое знамя

Раненая девушка несла —

Скромная толстушка из Рязани,

Из совсем обычного села.

Все забыть,

И только слушать песни,

И бродить часами на ветру,

Где же мой застенчивый ровесник,

Наш немногословный политрук?

Я хочу забыть свою пехоту.

Я забыть пехоту не могу.

Беларусь.

Горящие болота,

Мертвые шинели на снегу.

Через щель маскировки

утро

Заглянуло в продрогший дом.

Грею руки над газом,

будто

Над походным костром.

И опять —

сторона глухая,

Партизанский лесной уют.

А на улице —

тишь такая,

Словно бой через пять минут.

Я боюсь просыпаться ночью,

Не уснешь до утра потом.

Будешь слушать, как мыши точат

Одряхлевший, холодный дом.

Будешь слушать, как ветер вьюжит,

Голосит про окопный край…

Отчего же такая стужа,

Словно кто-то не верит в май?

Словно я перестала верить,

Что в одну из весенних дат

Неожиданно охнут двери

И, бледнея, войдет солдат.

Я — горожанка.

Я росла, не зная,

Как тонет в реках

Медленный закат.

Росистой ночью,

Свежей ночью мая

Не выбегала я в цветущий сад.

Я не бродила

По туристским тропам

Над морем

В ослепительном краю:

В семнадцать лет,

Кочуя по окопам,

Я увидала Родину свою.

Русский вечер.

Дымчатые дали.

Ржавые осколки на траве.

Веет древней гордою печалью

От развалин скорбных деревень.

Кажется, летает над деревней

Пепел чингисханской старины.

Но моей девчонке семидневной

Снятся удивительные сны.

Снится, что пожары затухают,

Оживает обожженный лес.

Улыбнулось,

сморщилось,

вздыхает

Маленькое чудо из чудес.

Не знаю, где я нежности училась, —

Об этом не расспрашивай меня.

Растут в степи солдатские могилы,

Идет в шинели молодость моя.

В моих глазах — обугленные трубы.

Пожары полыхают на Руси.

И снова

нецелованные губы

Израненный парнишка закусил.

Нет!

Мы с тобой узнали не по сводкам

Большого отступления страду.

Опять в огонь рванулись самоходки,

Я на броню вскочила на ходу.

А вечером

над братскою могилой

С опущенной стояла головой…

Не знаю, где я нежности училась, —

Быть может, на дороге фронтовой…

Худенькой нескладной недотрогой

Я пришла в окопные края,

И была застенчивой и строгой

Полковая молодость моя.

На дорогах родины осенней

Нас с тобой связали навсегда

Судорожные петли окружений,

Отданные с кровью города.

Если ж я солгу тебе по-женски,

Грубо и беспомощно солгу,

Лишь напомни зарево Смоленска,

Лишь напомни ночи на снегу.

В сорок первом

на полустанках

Я встречала юность мою.

Жизнь неслась

полковой тачанкой,

Жизнь пылала,

как танк в бою.

Я узнала мир

не из книги,

И когда оглянулась назад —

Вижу, как мы прощались

в Риге,

Чтобы встретиться

у Карпат.

Потому,

где б теперь

ты ни был,

Всюду — кровные земляки:

Под одним

почерневшим

небом

Мы выскребывали котелки.

На привалах одних —

мерзли,

Было жарко

в одних боях,

Фронтовой горьковатый воздух,

Привкус пороха на губах!

Если ж

вновь

на спокойном рассвете

Будет прерван наш чуткий сон,

Если

снова

ударит ветер

В паруса боевых знамен,

Не смогу я остаться дома,

В нашей комнатке голубой,

У знакомых дверей райкома

Нам прощаться опять с тобой.

Глухо вымолвив:

«До свиданья!»,

К автомату плечом припасть,

Пусть проглатывает расстоянья

Бесконечной дороги пасть.

Пусть

опять

кочевать по свету…

Пусть ударит со всех сторон

Фронтовой горьковатый ветер

В паруса полковых знамен!

Возвратившись с фронта в сорок пятом

Я стеснялась стоптанных сапог

И своей шинели перемятой,

Пропыленной пылью всех дорог.

Мне теперь уже и непонятно,

Почему так мучили меня

На руках пороховые пятна

Да следы железа и огня…

Дочка, знаешь ли ты,

Как мы строили доты?

Это было в начале войны,

Давно.

Самый лучший и строгий комсорг —

Работа

Нас спаяла в одно.

Мы валились с ног,

Но, шатаясь, вставали.

Ничего, что в огне голова.

Впереди фронтовые дымились дали.

За плечами была Москва.

Только молодость

Не испугаешь бомбежкой!

И, бывало, в часы,

Когда небо горит,

Мы, забыв про усталость,

С охрипшей гармошкой

Распевали до самой зари.

Эти ночи без сна,

Эти дни трудовые,

Эту дружбу

Забыть нельзя!

…Смотрит дочка,

Расширив глаза живые,

И завидует вам, друзья,

Вам,

Простые ребята из комсомола,

Молодежь фронтовой Москвы.

Пусть растет моя дочка

Такой же веселой

И такой же бесстрашной,

Как вы!

А придется —

Сама на нее надену

Гимнастерку,

И в правом святом бою

Повторит медсестра —

Комсомолка Лена —

Фронтовую юность мою.

Я помню запах камфары в палате

И Таниного сына тихий плач.

Со мной стояла девушка в халате —

Наталья Юрьевна,

Наташа,

врач.

Она сказала:

— Все, —

и отвернулась…

А Тане шел лишь двадцать пятый год.

Она умела песни петь под пулями,

Когда в атаку поднимался взвод.

Всегда терять товарища нам горько,

Но кажется вдвойне нелепой смерть,

Когда она не тронет в гимнастерке

Затем, чтоб дать в постели умереть.

Наш врач Наташа

Всех больных моложе.

Хоть не пришлось бывать ей на войне,

Невольно думалось —

Такая может,

Как и Татьяна, песни петь в огне.

Или привить себе чуму, коль надо.

Или отдать больному кровь свою.

Порой вставала перед ней преграда

Не легче, чем у воина в бою.

И в каждое свободное мгновенье —

Она в дежурку — и за микроскоп.

Умеренные, точные движенья,

Над линзою склоненный умный лоб.

Наташа знала —

Не дается скоро

Победа никому и никогда,

Но смерть возьмем мы приступом

упорным,

Как вражеские брали города.

Вот по нехоженым тропам

Через поля,

Без дороги,

Мчит меня вдаль

Галопом

Досармовский конь тонконогий.

Ветер встречает гулом —

Знойный ветер июля.

Птица над ухом мелькнула

Иль просвистела пуля?

Пахнет полынью

Или

Порохом снова тянет?

Может, в том облаке пыли

Скрылись однополчане…

Эти руки привыкли

К любой работе —

Мыть полы,

Рыть окопы, стирать.

Им пять лет приходилось

В стрелковой роте

Под огнем солдат бинтовать.

Эти руки зимой

Не боялись стужи,

Не горели они в огне,

А теперь

В окружении светлых кружев

Очень хрупкими кажутся мне.

Ты выходишь с сынишкой

Из детского сада,

Как подросток, тонка, легка.

Но я знаю —

Все выдержит, если надо,

Эта маленькая рука.

Давно ли навстречу буре

В грохот, огонь и дым

Шла ты на быстром аллюре

С эскадроном своим?

Давно ли земля горела

Под легким копытом коня?

Сколько ты хлопцев смелых

Вынесла из огня?

Давно ли казалось странным,

Что где-то на свете тишь?

…Теперь с пареньком румяным

За партою ты сидишь…

В почерневшей степи Приднепровья,

Где сады умирали

В орудийном огне,

Наградил меня бог

Настоящей любовью,

Ведь бывало и так

На войне.

В почерневшей степи Приднепровья,

Где сады умирали

И дымился металл,

На бегу,

Захлебнувшись кровью,

Мой любимый

Упал…

Нас война приучила

К утратам и крови.

Я живу не одна

В своем мирном дому.

Отчего же ты снишься мне,

Степь Приднепровья,

И сады в орудийном дыму?..

Мне б хотелось встретиться с тобою

В ранней юности — на поле боя,

Потому что средь огня и дыма

Стала б я тебе необходима.

Чтобы мог в окопе ты согреться,

Отдала б тебе свое я сердце.

Сердцем я тебя бы заслоняла

От осколков рваного металла…

Если бы я встретилась с тобою,

В ранней юности — на поле боя!..

Мы стояли у Москвы-реки,

Теплый ветер платьем шелестел.

Почему-то вдруг из-под руки

На меня ты странно посмотрел —

Так порою на чужих глядят.

Посмотрел и — улыбнулся мне:

— Ну какой же из тебя

Солдат?

Как была ты, право,

На войне?

Неужель спала ты на снегу,

Автомат пристроив в головах?

Я тебя

Представить не могу

В стоптанных солдатских сапогах!

Я же вечер вспомнила другой:

Минометы били,

Падал снег.

И сказал мне тихо

Дорогой,

На тебя похожий человек:

— Вот лежим и мерзнем на снегу,

Будто и не жили в городах…

Я тебя представить не могу

В туфлях на высоких каблуках…

Любят солдаты песню, —

Легче на марше с ней.

А ну, запевай, ровесник,

Песню военных дней.

Был ты в полку запевалой,

Лучшим из запевал.

И я подпою, пожалуй,

Хоть голоса бог не дал.

Вместе споем, ровесник,

Песню военных дней.

Любят солдаты песню, —

Легче на марше с ней.

«Мессершмитт» над окопом кружит

Низко так —

Хоть коснись штыком…

Беззаветной солдатской дружбой

Я сдружилась в боях с полком.

Формировки,

Походы,

Сраженья,

Как положено на войне…

Поздней осенью

В окруженье

Изменило мужество мне.

На повязке — алые пятна.

У костра меня бьет озноб.

Я сквозь зубы сказала:

— Понятно,

Положенье —

Хоть пулю в лоб.

Что ж, товарищи,

Отвоевались…

Хватит!

Больше идти не могу!..

И такая, такая усталость,

Так уютно на первом снегу,

Что казалось мне:

Будь что будет,

Ни за что не открою глаз!..

Но у линии фронта орудья

Загремели опять в тот час.

Наша рота пошла в наступленье,

Все сметал орудийный шквал.

И седой командир отделенья

Меня на руки бережно взял.

Плащ-палатка, как черные крылья,

Развевалась за ним на ходу.

Но рванувшись,

Глухо,

С усильем,

Я сказала:

— Сама дойду!

Мы в одном полку служили:

Ты сержантом,

Я солдатом.

Много лет

С тобой дружили,

Был ты мне

Названым братом.

Дружбы ласковая сила…

Вы давно прошли,

Те годы.

— Приезжай, товарищ милый,

Покажу тебе

Свой город.

И приехал ты

С женою…

Как тебя хотелось встретить!

Или, может, не со мною

Под огнем

Ты полз в кювете?

Или под одной шинелью

Мы не мерзли на привалах?

Ложкою одной не ели?

(Я свою всегда теряла.)

Иль порой мою винтовку

Ты не чистил

После боя?

…Почему же

Так неловко

Вдруг мы встретились

С тобою?..

Ты,

С жены снимая шубу,

Все молчал.

И я молчала…

Почему же

Эти губы

Раньше я не замечала?

…В жизни мне везло, пожалуй,

Все как будто

Шло как надо.

Только

Счастье прозевала,

А оно ведь было

Рядом.

Смотрит с улыбкой тренер,

Как, пряча невольный страх,

Ловит ногою стремя

Девушка в сапогах.

Это не так-то просто —

Впервые сидеть на коне…

Худенький смелый подросток,

Что ты напомнил мне?

…Хмурые сальские степи,

Вдали — деревень костры,

Разрывы — лишь ветер треплет

Волосы медсестры.

Это не так-то просто —

Впервые быть на войне…

Худенький смелый подросток

Гордо сидит на коне.

Пусть пальцы еще в чернилах,

Пускай сапоги велики:

Такими и мы приходили

В боевые полки.

За то, чтоб остался спокойным

Девочки этой взгляд,

Старшие сестры-воины

В братских могилах спят.

Спите, подруги…

Над вами

Знамена шумят в вышине,

А в карауле у знамени —

Девочка на коне.

Свищет ветер поезду вдогонку.

Подмосковье.

Сосны с двух сторон.

За связистку, смелую девчонку,

Пьет кавалерийский эскадрон.

И глаза солдат немного пьяны,

Разговор по-фронтовому прост…

Чуть пригубив толстый край стакана,

Отвечает девушка на тост:

— Что ж, за дружбу!

Жалко расставаться.

Может, наша юность позади…

И друзья сидят, не шевелятся,

И молчат медали на груди.

Ты запомни этот вечер теплый,

Сосны, сосны, сосны с двух сторон,

И пылинки на оконных стеклах,

И родной притихший эскадрон.

В Москве на вокзале, как положено,

Каждый спешит куда-то.

Идешь ты среди суеты дорожной

Уверенным шагом солдата.

Вдыхаешь вокзальный воздух горький…

«Граждане, выход направо!»

Сердце ударило в гимнастерку,

В орден Славы.

Московская серенькая погода,

С плащами под мышками люди.

Четыре года,

Четыре года

Гадала ты, как это будет.

Вот она, вот Комсомольская площадь,

Московское небо,

Московские тучи.

Все оказалось намного проще,

Все оказалось намного лучше!

За Доном-рекой полыхают зарницы,

Шумят на ветру ковыли,

И медленно кружатся черные птицы

В степной неподвижной дали.

Спокойно молчат вековые курганы,

Тревожно на вражьих постах.

Ползут партизаны,

Ползут партизаны,

Гранаты сжимая в руках.

Товарищ, родной, это было давно ли?

Забыть нам об этом нельзя:

Где нынче бушует бескрайное поле,

Вчера умирали друзья.

Ни я, ни ты

Не любим громких слов.

И нежных слов

У нас не так-то много.

Скажу я на прощанье:

«Будь здоров!..»

Ответишь ты:

«Счастливая дорога!..»

И вот уже

Вокзал плывет назад,

И вот уже

Плывут вперед вагоны.

В последний раз

Сливаются глаза —

Два близких цвета:

Синий и зеленый…

Нет,

Русской песне

На подмостках тесно —

Она звучит

Душевней и смелей

На лунной речке,

На опушке леса

И в тишине

Заснеженных полей.

Она седым дружинником слагалась —

В ней звон кольчуги

И орлиный клик.

А может быть,

Чтоб побороть усталость,

В глухой ночи

Ее сложил ямщик.

Эх, песня, песня!

Зимнее раздолье!

Бескрайние,

Бездонные снега…

Товарищ!

Друг!

Споем с тобою, что ли,

Про то,

Как Русь

Ходила на врага,

Как раненые лошади

Храпели

Иль как вставали

Танки на дыбы.

…Летят березки.

Проплывают ели.

Неторопливо пятятся дубы.

И ты глядишь вокруг

Счастливым взглядом.

Раскрыв свой полушубок на груди,

И сердцу

Больше ничего не надо —

Была бы лишь

Дорога впереди!

Он стоит над заливом,

Разрушенный, хмурый.

Вдаль невидящим взглядом

Глядят амбразуры.

Вдаль глядят амбразуры,

И кажется доту —

Вновь матросы идут

На огонь пулемета.

Вновь идут,

Бескозырки надвинуты низко.

Все спокойно.

Застыли кусты тамариска.

Надрываясь,

Свистят в тамариске цикады.

Вдаль глядят амбразуры

Невидящим взглядом.

Парень с девушкой

К доту приходят под вечер —

Он для них только место

Условленной встречи…

Сквозь тапочки жжется

Асфальт раскаленный.

Прохожие скрыться

От зноя спешат.

При выкладке полной,

Насквозь пропыленный,

Шагает по солнцу

Курсантов отряд.

Когда-то нас тоже

«Гоняли» что надо.

Как вспомню,

Казарма…

Война…

Да, был нечувствителен

К девичьим взглядам

Могущественный старшина.

Военная школа!

Военная школа!

Досрочный наш выпуск

На фронт.

Врученный на марше

Билет комсомола.

Грохочущий горизонт.

Военное лето!

Военное лето!

Суровое, как солдат…

Навстречу мне,

В новую форму одетый,

Шагает курсантов отряд.

Неужель тобою позабыто

То, о чем забыть я не могу?

Тонут, тонут конские копыта

В мокром неслежавшемся снегу.

Мы с тобою — первый раз в разведке,

Нам с тобой — по восемнадцать лет.

Пуля сбила хлопья снега с ветки,

В темном воздухе оставив след.

Вновь снежинки надо мною кружат,

Тихо оседая на висках.

Ставшая большой любовью дружба

Умирает на моих глазах…

Сколько раз от смерти уносили

Мы с тобою раненых в бою —

Неужели мы теперь не в силе

Воскресить, спасти любовь свою?

Упал и замер паренек

На стыке фронтовых дорог.

Насыпал молча холм над ним

Однополчанин-побратим.

А мимо шла и шла война,

Опять сровняла холм она…

Но сердцем ты не позабыл

Святых затерянных могил,

Где без нашивок и наград

Твои товарищи лежат.

Сколько силы

В обыденном слове «милый»!

Как звучало оно на войне!..

Не красавцев

Война нас любить научила —

Угловатых суровых парней.

Тех, которые, мало заботясь о славе,

Были первыми в каждом бою.

Знали мы —

Тот, кто друга в беде не оставит,

Тот любовь не растопчет свою.

Если ты меня обидеть можешь,

А потом спокойным сном уснуть,

Значит, стала наша близость

Ложью

И прокралось равнодушие в грудь.

Это значит,

Что тобой забыто

То, о чем забыть я не могу:

Тонут,

Тонут конские копыта

В мокром неслежавшемся снегу.

Мы с тобою

Первый раз в разведке,

Нам с тобой —

По восемнадцать лет.

Пуля сбила хлопья снега с ветки,

В темном воздухе оставив след.

…Вновь снежинки надо мною кружат,

Тихо оседая на висках.

Ставшая большой любовью дружба

Умирает

На моих глазах…

Сколько раз от смерти уносили

Мы с тобою раненых в бою —

Неужели мы теперь не в силе

От беды

Спасти любовь свою?

Все замело

Дремучими снегами.

Снега, снега —

Куда ни бросишь взгляд.

Давно ль

Скрипели вы

Под сапогами

Чужих солдат?

Порой не верится,

Что это было,

А не привиделось

В тяжелом сне…

Лишь у обочин

Братские могилы

Напоминают о войне.

Снега, снега…

Проходят тучи низко,

И кажется:

Одна из них вот-вот

Гранитного

Коснется обелиска

И хлопьями

На землю упадет.

Осыпая лепестками крыши,

Зацвели миндаль и алыча.

В полдень

стайки смуглых ребятишек

Вылетают к морю,

щебеча.

Слышишь,

сердце,

чистый голос горна?

Это детство новое поет.

Наше детство

оборвалось

в черный

Сорок первый год.

Это было летом,

на рассвете…

Сердце,

сердце,

позабудь скорей

Вой сирены,

взрывы,

дымный ветер,

Слезы поседевших матерей.

Отвечает сердце мне

сурово:

«Нет,

об этом

позабыть нельзя!»

Гневно

сердце отвечает:

«Снова

Нашим детям бомбами грозят.

И опять

встают виденьем черным

Капониры,

доты,

блиндажи…»

Сердце

в грудь мою стучит упорно:

«Много ли ты сделала,

скажи,

Для того

чтоб вновь не раскололось

Небо над ребячьей головой,

Чтоб не превратился

горна голос

В нарастающий сирены вой?»

Я, признаться, сберечь

Не сумела шинели —

На пальто перешили

Служивую мне:

Было трудное время…

К тому же хотели

Мы скорее

Забыть о войне.

Я пальто из шинели

Давно износила,

Подарила я дочке

С пилотки звезду,

Но коль сердце мое

Тебе нужно, Россия,

Ты возьми его,

Как в сорок первом году!

Вот рассвет — дождливый, поздний,

робкий.

Необычно тих аэродром.

Вечным ветром выжженные сопки

Широко раскинулись кругом.

Часовые вымокли до нитки.

Кроме них, на поле ни души.

В тучи наведенные зенитки,

Хищный профиль боевых машин.

В оружейной маленькой каптерке

Старшина занятия ведет.

Новобранец в жесткой гимнастерке

Робко разбирает пулемет.

У каптерки, затаив дыханье,

Долго документы достаю

И вхожу в гражданском одеянье

В молодость армейскую мою.

Вновь за поясом чувствую

Тяжесть гранаты.

Снова пляшет затвор,

Снова мушка дрожит…

Дорогие подруги —

Рядовые солдаты,

Сколько вас

В безыменных могилах лежит!

Мне ж на фронте везло:

Пустяковые раны,

Отлежишься в санбате

И опять — батальон.

Снова мальчик-комбат

Потрясает наганом,

Нас опять окружают

Со всех сторон.

На ветру, на морозе

Руки так онемели,

Деревянные пальцы

Не оттянут курок,

А со стенок окопа

За ворот шинели

Все течет и течет

Неотвязный песок.

— Очень плохо тебе?

— Что ты, глупый, с тобою?

— Ну, а если останешься вдруг одна?

Оглянись, посмотри —

Освещенная боем,

За тобою твоя страна.

Впереди орудийные жадные дула.

Чем окончишь не женский свой путь?

Притаился на дереве

Снайпер сутулый

И в твою он нацелился грудь.

Вновь за поясом чувствую

Тяжесть гранаты.

…Только что это я:

Все война да война?

Ведь давно возвратились домой солдаты

И оделась в гражданское

Наша страна.

Ведь давно поросла

Чебрецом да полынью

Та могила в глуши степной…

Я сижу за столом,

Чай нетронутый стынет.

— Очень плохо тебе

Одной?

Сон усталую голову кружит,

Не пойму,

Наяву иль во сне,

На шинели ремень затянув потуже,

Говорит мой любимый мне:

— Если б я был живым,

Мне бы выйти с косою

Да родимого ветра хлебнуть!

Если б я был живым,

Мне б шагать полосою,

Распахнув загорелую грудь!

Если б я был живым,

Я бы сделал такое!

И забыл бы…

Нет —

Мне ли забыть о войне?

Если б я был живым,

Я не знал бы покоя,

Потому что земля в огне…

Мы не очень способны на «ахи» да «охи»,

Нас «на прочность» не зря испытала страна,

Мы — суровые дети суровой эпохи:

Обожгла наши души война.

Только правнуки наши, далекие судьи,

Ошибутся, коль будут считать,

Что их прадеды были железные люди —

Самолетам и танкам под стать.

Нет, неправда, что души у нас очерствели

(Такова, мол, дорога бойца):

Под сукном грубошерстным солдатских

шинелей

Так же трепетно бьются сердца.

Так же чутки и к ласке они и к обиде,

Так же другу в несчастье верны.

Тот умеет любить, кто умел ненавидеть

На седых пепелищах войны.

И снова —

Лишь стоит закрыть мне глаза,

Как вижу тебя затемненной —

Москва в сорок первом…

Тревожный вокзал.

И воинские эшелоны.

И может быть,

Если вот так постоять —

С зажмуренными глазами, —

Солдатская юность вернется опять,

Поскрипывая сапогами…

Мне один земляк

в сорок пятом

Возле Одера,

у костра,

Так сказал:

«О простых солдатах

Дома ты не забудь,

сестра!»

— Эх, земляк,

до чего ж ты странный!

Как же я позабыть смогу

Тех,

кому бинтовала раны,

Тех,

с кем мерзла в сыром снегу?

Эх, земляк,

как же я забуду

Этот горький дымок костра?..

Если в жизни придется худо,

Помни —

есть у тебя сестра.

О, Россия!

С нелегкой судьбою страна…

У меня ты, Россия,

Как сердце, одна.

Я и другу скажу,

Я скажу и врагу —

Без тебя,

Как без сердца,

Прожить не смогу…

Я люблю тебя, Армия —

Юность моя!

Мы — солдаты запаса,

Твои сыновья.

Позабуду ли, как

В сорок первом году

Приколола ты мне

На пилотку звезду?

Я на верность тебе

Присягала в строю,

Я на верность тебе

Присягала в бою.

С каждым днем

Отступала на запад война,

С каждым днем

Подступала к вискам седина.

Отступила война.

Отгремели бои.

Возвратились домой

Одногодки мои.

Не забуду, как ты

В сорок пятом году

От пилотки моей

Отколола звезду.

Мы — солдаты запаса,

Твои сыновья…

Я люблю тебя, Армия —

Юность моя!

Ах, детство!

Мне, как водится, хотелось

Во всем с мальчишками

Быть наравне.

Но папа с мамой

Не ценили смелость:

«Ведь ты же девочка!» —

Твердили мне.

«Сломаешь голову,

На крыше сидя.

Бери вязанье

Да садись за стол».

И я слезала с крыши,

Ненавидя

Свой женский, «слабый»,

Свой «прекрасный» пол.

Ах, детство!

Попадало нам с тобою —

Упреки матери, молчание отца…

Но опалил нам лица ветер боя,

Нам ветер фронта опалил сердца.

«Ведь ты же девочка!» —

Твердили дома,

Когда сказала я в лихом году,

Что, отвечая на призыв райкома,

На фронт солдатом рядовым иду.

С семьей

Меня отчизна рассудила —

Скажи мне, память,

Разве не вчера

Я в дымный край окопов уходила

С мальчишками из нашего двора?

В то горькое,

В то памятное лето

Никто про слабость

Не твердил мою…

Спасибо, Родина,

За счастье это —

Быть равной

Сыновьям твоим в бою!

Ржавые болота,

Усталая пехота

Да окоп у смерти на краю…

Снова сердце рвется

К вам, родные хлопцы,

В молодость армейскую мою.

Ржавые болота,

Усталая пехота,

Фронтовые дымные края…

Неужели снова

Я с тобой, суровой,

Повстречаюсь, молодость моя?..

Жизнь моя не катилась

Величавой рекою —

Ей всегда не хватало

Тишины и покою.

Где найдешь тишину ты

В доле воина трудной?..

Нет, бывали минуты,

Нет, бывали секунды:

За минуту до боя

Очень тихо в траншее,

За секунду до боя

Очень жизнь хорошеет.

Как прекрасна травинка,

Что на бруствере, рядом!

Как прекрасна!.. Но тишь

Разрывает снарядом.

Нас с тобой пощадили

И снаряды и мины.

И любовь с нами в ногу

Шла дорогою длинной.

А теперь и подавно

Никуда ей не деться,

А теперь наконец-то

Успокоится сердце.

Мне спокойно с тобою,

Так спокойно с тобою,

Как бывало в траншее

За минуту до боя.

Я не привыкла,

Чтоб меня жалели,

Я тем гордилась, что среди огня

Мужчины в окровавленных шинелях

На помощь звали девушку —

Меня…

Но в этот вечер,

Мирный, зимний, белый,

Припоминать былое не хочу,

И женщиной —

Растерянной, несмелой —

Я припадаю к твоему плечу.

Сорваны двери с петель.

Порохом воздух пропах.

Гудит революции ветер

В оборванных проводах.

Сухо щелкают пули

В стены глухих домов.

Красногвардейцы уснули

Возле ночных костров.

В кожанке, в кепке мятой

У боевых пирамид

Красногвардеец Ната

На карауле стоит.

Где-то в ночи таятся

Последние юнкера.

Девушке восемнадцать

Исполнилось лишь вчера.

Смотрю на нее сквозь годы

И юность свою узнаю:

Идут ополченцев взводы,

В нестройном идут строю.

Неспевшимися голосами

Поют о священной войне,

И полковое знамя

Мечется в вышине.

В большом полушубке овчинном

Девчонка идет с полком,

Подтягивая мужчинам

Простуженным голоском.

Юность! Легко шагая,

Ты скрылась навек в огне.

Но вышла юность другая

Сегодня навстречу мне.

Поземка метет и кружит —

В тайге не найти дорог.

Дрожит от сибирской стужи

Палаточный городок.

По Цельсию снова тридцать.

Работа здесь нелегка.

Снимешь на миг рукавицу —

Белеет твоя рука.

Морозами продубленная,

Земля — лишь коснись — поет.

Здесь первые эшелоны

Возводят в тайге завод.

И стужа напрасно тужится,

Все ветры в бой побросав:

Стоит, словно памятник мужеству,

Девушка на лесах.

Я взгляда не отрываю

От девушки в вышине —

То юность моя боевая

Машет рукою мне.

Ты помнишь? — в красное небо

Взлетали черные взрывы.

Ты помнишь? — вскипали реки,

Металлом раскалены.

Каждое поколение

Имеет свои призывы:

Мы были призывниками

Отечественной войны.

В буре больших событий

Люди быстрее зреют:

Мы Родине присягали

В неполных семнадцать лет.

Дружили в боях вернее,

Любили в боях острее,

Сильнее горело сердце,

Стуча в комсомольский билет.

Сердце всю жизнь не может

Так беспокойно биться —

Больно такому сердцу,

Тесно ему в груди…

Други мои, ровесники.

Нам ведь уже за тридцать!

Други мои, ровесники,

Молодость позади!

Кажется, нам простительно

Немного увязнуть в быте,

Други мои, ровесники,

Кажется, не секрет,

Что даже призыв эпохи,

Ветер больших событий,

В тридцать не так волнует,

Как в восемнадцать лет…

Что ж так меня тревожит

Голос локомотива?

Что же зовут, как в юности,

Дорожные огоньки?

Да, каждое поколение

Имеет свои призывы,

Но мы, поколение воинов, —

Вечные призывники.

Я помню:

поднялся в атаку взвод,

Качнулась

земля родная.

Я помню:

кто-то кричал:

«Вперед!» —

Может, и я,

не знаю.

Ворвались

в немецкие блиндажи

Мы

на сыром рассвете.

Казалось,

стоит на свете жить

Ради мгновений этих.

…Я помню:

в тиши тылового дня,

Где-то на формировке,

Впервые в жизни моей

меня

Обнял лейтенант неловкий.

И руки мои не сказали:

«Нет!» —

Как будто их кто опутал,

И думалось:

я родилась на свет

Ради такой минуты.

…Я помню:

в родильном покое —

покой,

Он мне,

беспокойной,

странен.

Здесь тихо,

как вечером над рекой,

Плывут,

словно баржи,

няни.

Мучения,

страхи

уже позади,

Но нет еще

трудных буден.

Я думала,

дочку прижав к груди,

Что лучше минут

не будет.

…Я помню

другое рождение:

в свет

Моя появилась книга.

И снова казалось —

сомнений нет,

Счастливей не будет мига.

Но сколько еще

таких же минут

Мне довелось изведать.

Да здравствует жизнь!

Да здравствует труд!

Да здравствует

радость победы!

А если

приходится нелегко,

Меня не пугает это:

Да здравствует

жизни великий закон —

Смена зимы и лета!

Вопреки столичному порядку,

Городским привычкам вопреки,

Плачет, разливается трехрядка

На проспекте у Москвы-реки.

На глазах сконфуженной милиции,

«Москвичам» и «Волгам» на беду,

Молодухи с каменными лицами

И поют и пляшут на ходу.

А за ними, в окруженье свиты

Из седых, заплаканных старух,

Паренек студенческого вида

Про камыш во весь горланит дух.

Знать, на службу провожают хлопца.

Не на фронт, не в бой. А посмотреть —

Столько горьких слез сегодня льется,

Будто бы уходит он на смерть.

Но старух осудишь ты едва ли, —

Не они ли в сорок первый год

Молча, без рыданий, провожали

Нас с тобою в боевой поход?

В шуршащих платьицах коротких —

Капроновые мотыльки! —

Порхают стильные красотки,

Стучат стальные каблучки.

А у стены,

В простом костюме,

Не молода,

Не хороша,

Застыла женщина угрюмо —

Стоит и смотрит, не дыша.

Скользнув по ней

Бесстрастным взглядом,

Танцор другую пригласит.

Чужая юность

Мчится рядом

И даже глазом не косит…

Нет,

В гимнастерках,

Не в капронах

И не на танцах,

А в бою,

В снегах, войною опаленных,

Ты

Юность встретила свою.

До времени

Увяли щеки,

До срока

Губы отцвели,

И юность уплыла

До срока,

Как уплывают корабли…

И я, счастливая, не знаю,

Чем в эту праздничную ночь

Могу тебе помочь, родная,

Чем может кто-нибудь помочь?

Да, многое в сердцах у нас умрет,

Но многое

Останется нетленным:

Я не забуду

Сорок пятый год —

Голодный,

Радостный,

Послевоенный.

В тот год,

От всей души удивлены

Тому, что уцелели почему-то,

Мы возвращались к жизни

От войны,

Благословляя каждую минуту.

Как дорог был нам

Каждый трудный день,

Как на «гражданке»

Все нам было мило!

Пусть жили мы

В плену очередей,

Пусть замерзали в комнатах чернила.

И нынче,

Если давит плечи быт,

Я и на быт

Взираю, как на чудо, —

Год сорок пятый

Мною не забыт,

Я возвращенья к жизни

Не забуду!

Паренек уходил на войну,

Покидая родную страну, —

В это время бои уже шли

За кордонами русской земли.

Был парнишка счастливым вполне,

Что успеет побыть на войне, —

Так спешил он скорей подрасти,

О геройском мечтая пути.

Но случилось, что юность свою

Он отдал в самом первом бою —

У норвежских причудливых скал

Новгородский парнишка упал.

У России героев не счесть,

Им по праву и слава и честь.

Но сегодня хочу помянуть

Тех, кто кончил безвестным свой путь.

По улице Горького —

Что за походка! —

Красотка плывет,

Как под парусом лодка.

Прическа — что надо!

И свитер — что надо!

С лиловым оттенком

Губная помада!

Идет не стиляжка —

Девчонка с завода,

Девчонка рожденья

Военного года,

Со смены идет

(Не судите по виду), —

Подружку ханжам

Не дадим мы в обиду!

Пусть любит

С «крамольным» оттенком

Помаду,

Пусть стрижка —

Что надо,

И свитер — что надо,

Пусть туфли на «шпильках»,

Пусть сумка «модерн»,

Пусть юбка

Едва достигает колен.

Ну, что здесь плохого?

В цеху на заводе

Станки перед нею

На цыпочках ходят!

По улице Горького —

Что за походка! —

Красотка плывет,

Как под парусом лодка,

А в сумке «модерной»

Впритирку лежат

Пельмени,

Конспекты,

Рабочий халат.

А дома — братишка:

Смешной оголец,

Ротастый галчонок,

Крикливый птенец.

Мать… в траурной рамке

Глядит со стены,

Отец проживает

У новой жены.

Любимый?

Любимого нету пока…

Болит обожженная в цехе рука…

Устала?

Крепись, не показывай виду, —

Тебя никому

Не дадим мы в обиду!

По улице Горького —

Что за походка! —

Девчонка плывет,

Как под парусом лодка,

Девчонка рожденья

Военного года,

Рабочая косточка,

Дочка завода.

Прическа — что надо!

И свитер — что надо!

С «крамольным» оттенком

Губная помада!

Со смены идет

(Не судите по виду), —

Ее никому

Не дадим мы в обиду!

Мы сами пижонками

Слыли когда-то,

А время пришло —

Уходили в солдаты!

Брест в сорок первом.

Ночь в разгаре лета.

На сцене — самодеятельный хор.

Потом: «Джульетта, о моя Джульетта!» —

Вздымает руки молодой майор.

Да, репетиции сегодня затянулись,

Но не беда: ведь завтра выходной.

Спешат домой вдоль сладко спящих улиц

Майор Ромео с девочкой-женой.

Она и впрямь похожа на Джульетту

И, как Джульетта, страстно влюблена…

Брест в сорок первом.

Ночь в разгаре лета.

И тишина, такая тишина!

Летят последние минуты мира!

Проходит час, потом пройдет другой,

И мрачная трагедия Шекспира

Покажется забавною игрой…

В семнадцать

Совсем уже были мы взрослые —

Ведь нам подрастать на войне довелось…

А нынче сменили нас

Девочки рослые

Со взбитыми космами

Ярких волос.

Красивые, черти!

Мы были другими —

Военной, голодной поры малыши.

Но парни,

Которые с нами дружили,

Считали, как видно,

Что мы хороши.

Любимые

Нас целовали в траншее,

Любимые

Нам перед боем клялись.

Чумазые, тощие, мы хорошели

И верили:

Это — на целую жизнь.

Эх, только бы выжить!..

Вернулись немногие.

И можно ли ставить любимым

В вину,

Что нравятся

Девочки им длинноногие,

Которые только рождались в войну?

И правда,

Как могут не нравиться весны,

Цветение,

Первый полет каблучков

И даже сожженные краскою космы,

Когда их хозяйкам

Семнадцать годков?

А годы, как листья

Осенние, кружатся.

И кажется часто,

Ровесницы, мне

В борьбе за любовь

Пригодится нам мужество

Не меньше, чем на войне!

Где ж вы, одноклассницы-девчонки?

Через годы все гляжу вам вслед —

Стираные старые юбчонки

Треплет ветер предвоенных лет.

Кофточки, блестящие от глажки,

Тапочки, чиненные сто раз…

С полным основанием стиляжки

Посчитали б чучелами нас!

Было трудно. Всякое бывало.

Но остались мы освещены

Заревом отцовских идеалов,

Духу Революции верны.

Потому, когда, гремя в набаты,

Вдруг война к нам в детство ворвалась,

Так летели вы в военкоматы,

Тапочки, чиненные сто раз!

Помнить Люську, Люську-заводилу:

Нос — картошкой, а ресницы — лен?

Нашу Люську в братскую могилу

Проводил стрелковый батальон…

А Наташа? Робкая походка,

Первая тихоня из тихонь —

Бросилась к подбитой самоходке,

Бросилась к товарищам в огонь…

Не звенят солдатские медали,

Много лет, не просыпаясь, спят

Те, кто Волгограда не отдали,

Хоть тогда он назывался Сталинград.

Вы поймите, стильные девчонки,

Я не пожалею никогда,

Что носила старые юбчонки,

Что мужала в горькие года!

С ветхой крыши заброшенного сарая

Прямо к звездам мальчишка взлетает в «ракете»…

Хорошо, что теперь в космонавтов играют,

А в войну не играют соседские дети.

Хорошо, что землянки зовут погребами,

Что не зарево в небе — заря,

И что девушки ходят теперь за грибами

В партизанские лагеря.

Хорошо… Но немые кричат обелиски.

Не сочтешь, не упомнишь солдатских могил…

Поклонись же по-русски им — низко-низко,

Тем, кто сердцем тебя заслонил.

В тот самый миг,

Когда умолкнет маршал

И к Мавзолею хлынет войск река,

В рядах,

Идущих триумфальным маршем,

Невидимые двинутся войска.

Пойдут и те,

Кто пал у Перекопа,

И кто в тифозном умирал бреду,

И кто в блокадном погибал аду,

И те,

Чью поступь слышала Европа.

В том, сорок пятом, памятном году.

Да, у Победы громкая походка,

Нельзя не услыхать ее шагов!

И расписался на рейхстаге четко

Колхозник из Рязани — Иванов.

Нет поучительней автографа на свете…

Идут в шинелях Иванова дети.

Пахнет летом,

Пахнет мятой,

И над Волгой опускается туман.

В час свиданий,

В час заката

Приходи, мой родной, на курган.

Над курганом

Ураганом,

Все сметая, война пронеслась.

Здесь солдаты умирали,

Заслоняя сердцем нас.

У подножья

Обелиска

В карауле молодые деревца.

Сядем рядом,

Сядем близко,

Так, чтоб слышать друг друга сердца.

Мне милее

И дороже

Человека нигде не сыскать.

Разве может,

Нет, не может

Сердце здесь на кургане солгать…

Наверное, товарищи,

не зря,

Любуясь шагом армии чеканным,

Другой —

тревожный —

праздник Октября

Припоминают нынче ветераны.

Была Москва

пургой заметена,

У Мавзолея ели коченели,

И шла по Красной площади

Война —

Усталая,

в простреленной шинели.

То батальоны

шли с передовой,

Шли на парад

окопные солдаты.

И рвались в небеса

аэростаты,

Качая удлиненной головой.

Терзали тело Подмосковья

рвы,

Убитых хоронил

снежок пушистый.

Сжимали горло

фронтовой Москвы

Траншеи наступающих фашистов.

А батальоны

шли с передовой,

Шли на парад

окопные солдаты.

Недаром в небесах

аэростаты

Качали удивленной головой…

Наверное, наверное,

не зря,

Любуясь шагом армии чеканным,

Всегда припоминают ветераны

Другой —

тревожный —

праздник Октября.

Уже светает.

Сбились одеяла.

Опять томит бессонница,

Хоть плачь.

Опять не спит

Супруга генерала

В одной из тех,

На дот похожих дач,

Где не хватает

Только пулемета,

Где проволокой

Оскалился забор

И где тебя погонят

Во сто метел,

Как будто ты

Проситель или вор.

Ах, генеральша,

Вам опять не спится

В объятиях пуховых одеял!

В прошедшее

Распахнуты ресницы,

Что модный парикмахер

Завивал.

Свистят осколки

Тонко-тонко,

Бьет шестиствольный миномет,

Она, окопная сестренка,

С бинтами на КП ползет.

Ползет одна

По смертной грани,

У всех снарядов на пути:

Там на КП — комбат,

Он ранен,

Она должна его спасти!

Не командир он ей,

А милый…

Любовь, рожденная в огне,

Была посланником от мира,

Полпредом счастья на войне.

Пускай свистят осколки тонко,

Скрипит проклятый миномет —

На узких плечиках девчонка

Любовь от смерти унесет!

…Седой комбат

Похрапывает рядом:

Он генерал в отставке

Много лет…

Ах, генеральша,

Что вам, право, надо?

Ни в чем вам, кажется,

Отказа нет!

И вишня славится

На всю округу,

И классно откормили кабана.

…А что не смотрит

Старая подруга —

Так это лишь от зависти она!

Неужто с ней

Освобождали Прагу?

(А может быть,

Приснились эти дни?)

И вместе им

Вручали «За отвагу»,

И назывались сестрами они?

…Развились и размазались ресницы,

Что модный парикмахер завивал.

Ах, генеральша,

Вам опять не спится

В объятиях пуховых одеял.

Опять свистят осколки тонко,

Скрипит проклятый миномет,

Опять окопная сестренка

С бинтами на КП ползет.

Ползет одна

По смертной грани,

У всех снарядов на пути:

Там, на КП — комбат,

Он ранен,

Она должна его спасти!

Сколько шика в нарядных ножках,

И рассказывать не берусь!

Щеголяет Париж в сапожках,

Именуемых «а-ля рюс».

Попадаются с острым носом,

Есть с квадратным — на всякий вкус.

Но, признаться, смотрю я косо

На сапожки, что «а-ля рюс».

Я смотрю и грущу немножко

И, быть может, чуть-чуть сержусь:

Вижу я сапоги, не сапожки,

Просто русские, а не «рюс»,

Те кирзовые, трехпудовые,

Слышу грубых подметок стук,

Вижу блики пожаров багровые

Я в глазах фронтовых подруг.

Словно поступь моей России,

Были девочек тех шаги.

Не для шика тогда носили

Наши женщины сапоги!

Пусть блистают сапожки узкие,

Я о моде судить не берусь.

Но сравню ли я с ними русские,

Просто русские, а не «рюс»?

Те кирзовые, трехпудовые?..

Снова слышу их грубый стук,

До сих пор вижу блики багровые

Я в глазах уцелевших подруг.

Потому, оттого, наверное,

Слишком кажутся мне узки

Те модерные,

Те манерные,

Те неверные сапожки.

Мне близки армейские законы,

Я недаром принесла с войны

Полевые мятые погоны

С буквой «Т» — отличьем старшины.

Я была по-фронтовому резкой,

Как солдат, шагала напролом,

Там, где надо б тоненькой стамеской,

Действовала грубым топором.

Мною дров наломано немало,

Но одной вины не признаю:

Никогда друзей не предавала —

Научилась верности в бою.

«В шинельке, перешитой по фигуре,

Она прошла сквозь фронтовые бури…» —

Читаю, и становится смешно:

В те дни фигурками блистали лишь в кино,

Да в повестях, простите, тыловых,

Да кое-где в штабах прифронтовых.

Но по-другому было на войне —

Не в третьем эшелоне, а в огне.

…С рассветом танки отбивать опять.

Ну, а пока дана команда спать.

Сырой окоп — солдатская постель,

А одеяло — волглая шинель.

Укрылся, как положено, солдат:

Пола шинели — под,

Пола шинели — над.

Куда уж тут ее перешивать!

С рассветом танки ринутся опять,

А после (если не сыра земля!) —

Санрота, медсанбат, госпиталя…

Едва наркоза отойдет туман,

Приходят мысли побольнее ран:

«Лежишь, а там тяжелые бои,

Там падают товарищи твои…»

И вот опять бредешь ты с вещмешком,

Брезентовым стянувшись ремешком.

Шинель до пят, обрита голова —

До красоты ли тут, до щегольства?

Опять окоп — солдатская постель,

А одеяло — верная шинель.

Куда ее перешивать? Смешно!

Передний край, простите, не кино…

Вас частенько

Уже величают «мамашей» —

Пять детей, сто забот…

Никому невдомек,

Что в душе

Этой будничной женщины пляшет

Комсомольский святой огонек —

Тот, что, яростным пламенем

Став в сорок первом,

Осветил ей дорогу в военкомат.

…Хлеб, картошка

И лука зеленые перья —

С тяжеленной авоськой

Плетется солдат.

Не по моде пальто,

Полнота,

Седина…

Но Девятого мая

Надевает она ордена

И медаль «За отвагу»,

Что дороже ей прочих наград.

Козырни ветерану,

Новобранец-солдат!

О, как мы были счастливы, когда,

Себе обманом приписав года,

На фронт шагали

В ротах маршевых!

А много ли

Осталось нас в живых?..

Десятиклассница годов шестидесятых,

На острых «шпильках»,

С клипсами в ушах,

Ты видишь ли раздолбанный большак,

Ты слышишь, как охрипшие комбаты

Устало повторяют:

— Шире шаг! —

Ты слышишь ли пудовые шаги?..

Все медленней ступают сапоги.

Как тяжело в них

Детским ножкам тонким,

Как тяжело в них

Фронтовым девчонкам!

Десятиклассница

На «шпильках» острых,

Ты знаешь, сколько весят сапоги?

Ты слышишь наши грубые шаги?..

Почаще вспоминай

О старших сестрах!

Мне претит

Пресловутая «женская слабость».

Мы не дамы,

Мы русские бабы с тобой.

Мне обидным не кажется

Слово грубое

«бабы» —

В нем — народная мудрость,

В нем — щемящая боль.

Как придет похоронная

На мужика Из окопных земель,

Из военного штаба,

Став белей

Своего головного платка,

На порожек опустится баба.

А на зорьке впряжется,

Не мешкая, в плуг

И потянет по-прежнему лямки.

Что поделаешь?

Десять соломинок-рук

Каждый день

Просят хлеба у мамки…

Эта смирная баба

Двужильна, как Русь.

Знаю, вынесет все,

За нее не боюсь.

Надо — вспашет полмира,

Надо — выдюжит бой.

Я горжусь, что и мы

Тоже бабы с тобой!

Когда проходят с песней батальоны,

Ревнивым взглядом провожаю строй —

И я шагала так во время оно

Военной медицинскою сестрой.

Эх, юность, юность! Сколько отмахала

Ты с санитарной сумкой на боку!..

Ей-богу, повидала я немало

Не на таком уж маленьком веку.

Но ничего прекрасней нет, поверьте

(А было всяко в жизни у меня!),

Чем защитить товарища от смерти

И вынести его из-под огня.

Особый есть у нас народ,

И я его полпред:

Девчонки из полков и рот,

Которым нынче —

Жизнь идет! —

Уже немало лет…

Пора, пожалуй, уступать

Дорогу молодым…

Клубится в памяти опять

Воспоминаний дым —

Девчонка по снегу ползет

С гранатами на дзот.

Ах, это было так давно —

Гранаты, дзоты, дым!

Такое видеть лишь в кино

Возможно молодым…

Девчонкам из полков и рот

Уже немало —

Жизнь идет!

И все ж моложе нет

Той женщины, что шла на дзот

В семнадцать детских лет!

До сих пор,

Едва глаза закрою,

Снова в плен берет меня

Война.

Почему-то нынче

Медсестрою

Обернулась в памяти она:

Мимо догорающего танка,

Под обстрелом,

В санитарный взвод,

Русая, курносая славянка

Славянина русого ведет…

Над ними ветра и рыдают, и пляшут,

Бормочут дожди в темноте.

Спят наши любимые, воины наши,

А нас обнимают… не те.

Одни — помоложе, другие — постарше,

Вот только ровесников нет.

Снят наши ровесники, мальчики наши,

Им всё по семнадцати лет…

Я опять о своем, невеселом, —

Едем с ярмарки, черт побери!..

Привыкают ходить с валидолом

Фронтовые подружки мои.

А ведь это же, честное слово,

Тяжелей, чем таскать автомат…

Мы не носим шинелей пудовых,

Мы не носим военных наград.

Но повсюду клубится за нами,

Поколеньям другим не видна —

Как мираж, как проклятье, как знамя —

Мировая вторая война…

На плацу он был левофланговым:

Тощ, нелеп — посмешище полка.

На плацу он был пребестолковым,

Злился ротный:

«Линия носка!»

И когда все на парадах «ножку»

К небесам тянули напоказ,

Он на кухне очищал картошку,

От комдивовских упрятан глаз…

После — фронт.

В Клинцах и Сталинградах

Поняла я:

Вовсе не всегда

Те, кто отличались на парадах,

Первыми врывались в города…

Редели, гибли русские полки.

Был прорван фронт.

Прорыв зиял, как рана.

Тогда-то женщины,

Подростки,

Старики

Пошли на армию Гудериана.

Шла профессура,

Щурясь сквозь очки,

Пенсионеры

В валенках подшитых,

Студентки —

Стоптанные каблучки,

Домохозяйки —

Прямо от корыта.

И шла вдова комбата,

Шла в… манто —

Придумала, чудачка, как одеться!

Кто

В ополченье звал ее?

Никто.

Никто, конечно, не считая сердца.

Шли.

Пели.

После падали крестом,

Порою даже не дойдя до цели…

Но я хочу напомнить

Не о том —

Хочу сказать о тех,

Кто уцелели:

Один на тысячу —

Таков был счет,

А счетоводом —

Сорок первый год…

На Красной Пресне

Женщина живет.

Нет у нее

Регалий и наград,

Не знают люди,

Что она — солдат.

И в День Победы

Не звонит никто

Пенсионерке

В стареньком манто.

Ей от войны на память —

Только шрам…

Но женщина обходится

Без драм.

«Я, говорит, везучая:

Жива!»

…Далекая военная Москва.

Идет в окопы женщина в… манто —

Придумала, чудачка, как одеться!

Кто

В ополченье звал ее?

Никто.

Никто,

Конечно, не считая сердца…

Над Россией шумели крыла похоронок,

Как теперь воробьиные крылья шумят.

Нас в дивизии было шестнадцать девчонок,

Только четверо нас возвратилось назад.

Через тысячу лет, через тысячу бед

Собрались ветераны на званый обед.

Собрались мы у Галки в отдельной квартире.

Галка-снайпер — все та же: веснушки, вихры,

Мы, понятно, сварили картошку в мундире,

А Таисия где-то стрельнула махры.

Тася-Тасенька, младший сержант, повариха.

Раздобрела чуток, но все так же легка.

Как плясала ты лихо!

Как рыдала ты тихо,

Обнимая убитого паренька…

Здравствуй, Любка-радист!

Все рвалась ты из штаба,

Все терзала начальство:

«Хочу в батальон!»

Помнишь батю?

Тебя пропесочивал он:

— Что мне делать с отчаянной этою бабой?

Ей, подумайте, полк уже кажется тылом!

Ничего, погарцуешь и здесь, стригунок! —

…Как теперь ты, Любаша?

Небось поостыла

На бессчетных ухабах житейских дорог?..

А меня в батальоне всегда величали

Лишь «помощником смерти» —

Как всех медсестер…

Как живу я теперь?

Как корабль на причале —

Не хватает тайфунов и снится простор…

Нас в дивизии было шестнадцать девчонок,

Только четверо нас возвратилось назад.

Над Россией шумели крыла похоронок,

Как теперь воробьиные крылья шумят.

Если мы уцелели — не наша вина:

У тебя не просили пощады, Война!

Почему

Мне не пишется о любви? —

Потому ли,

Что снова земля в крови?

Потому ли,

Что снова земля в дыму?

Потому ли?..

Конечно же, не потому:

На войне,

Даже в самый разгар боев,

Локоть к локтю

Шагала со мной Любовь —

Не мешала мне,

Помогала мне

Не тонуть в воде,

Не гореть в огне.

Что ж теперь

Замолчали мои соловьи?

Почему

Мне не пишется о любви?..

Взять бы мне да и с места сняться,

Отдохнуть бы от суеты —

Все мне тихие села снятся,

Опрокинутые в пруды.

И в звенящих овсах дорога,

И поскрипыванье телег…

Может, это смешно немного:

О таком — в реактивный век?

Пусть!.. А что здесь смешного, впрочем?

Я хочу, чтоб меня в пути

Окликали старухи: «Дочка!

До Покровского как дойти?»

Покровá, Петушки, Успенье…

Для меня звуки этих слов —

Словно музыка, словно пенье,

Словно дух заливных лугов.

А еще — словно дымный ветер,

Плач детей, горизонт в огне:

По рыдающим селам этим

Отступали мы на войне…

Били молнии. Тучи вились.

Было всякое на веку.

Жизнь летит, как горящий «виллис»

По гремящему большаку.

Наши критики — наши судьбы:

Вознести и распять вольны.

Но у нас есть суровей судьи —

Не вернувшиеся с войны.

Школьник, павший под Сталинградом,

Мальчик, рухнувший у Карпат,

Взглядом юности — строгим взглядом

На поэтов седых глядят.

На ничьей земле пылают танки.

Удалось дожить до темноты…

Умоляю: «Лишние портянки

И белье сдавайте на бинты».

Я стираю их в какой-то луже,

Я о камни их со злостью тру,

Потому как понимаю — нужно

Это все мне будет поутру.

Спят солдаты, автоматы, пушки.

Догорая, корчится село…

Где ж конец проклятой постирушке?

Ведь уже почти что рассвело!

Машенька, связистка, умирала

На руках беспомощных моих.

А в окопе пахло снегом талым,

И налет артиллерийский стих.

Из санроты не было повозки.

Чью-то мать наш фельдшер величал.

…О, погон измятые полоски

На худых девчоночьих плечах!

И лицо — родное, восковое,

Под чалмой намокшего бинта!..

Прошипел снаряд над головою,

Черный столб взметнулся у куста…

Девочка в шинели уходила

От войны, от жизни, от меня.

Снова рыть в безмолвии могилу,

Комьями замерзшими звеня…

Подожди меня немного, Маша!

Мне ведь тоже уцелеть навряд…

Поклялась тогда я дружбой нашей:

Если только возвращусь назад,

Если это совершится чудо,

То до смерти, до последних дней,

Стану я всегда, везде и всюду

Болью строк напоминать о ней —

Девочке, что тихо умирала

На руках беспомощных моих.

И запахнет фронтом — снегом талым,

Кровью и пожарами мой стих.

Только мы — однополчане павших,

Их, безмолвных, воскресить вольны.

Я не дам тебе исчезнуть, Маша, —

Песней

возвратишься ты с войны!

О, хмель сорок пятого года,

Безумие первых минут!

…Летит по Европе Свобода —

Домой каторжане бредут.

Скелеты в тряпье полосатом,

С клеймами на тросточках рук

Бросаются к русским солдатам:

«Амико!», «Майн фройнд!», «Мой друг!»

И тихо скандирует Буша

Его полумертвый земляк.

И жест, потрясающий душу, —

Ротфронтовский сжатый кулак…

Игрались последние акты —

Гремел Нюрнбергский процесс.

Жаль, фюрер под занавес как-то

В смерть с черного хода пролез!

И, жизнь начиная сначала,

Мы были уверены в том,

Что черная свастика стала

Всего лишь могильным крестом.

И тихо скандировал Буша

Его полумертвый земляк.

И жест, потрясающий душу, —

Ротфронтовский сжатый кулак…

Отпели победные горны,

Далек Нюрнбергский процесс.

И носятся слухи упорно,

Что будто бы здравствует Борман

И даже сам Гитлер воскрес!

Опять за решеткой Свобода,

И снова полмира в огне.

Но хмель сорок пятого года

По-прежнему бродит во мне.

Сегодня на трибуне мы — поэты,

Которые убиты на войне,

Обнявшие со стоном землю где-то

В своей ли, в зарубежной стороне.

Читают нас друзья-однополчане,

Сединами они убелены.

Но перед залом, замершим в молчанье,

Мы — парни, не пришедшие с войны.

Слепят «юпитеры», а нам неловко —

Мы в мокрой глине с головы до ног.

В окопной глине каска и винтовка,

В проклятой глине тощий вещмешок.

Простите, что ворвалось с нами пламя,

Что еле-еле видно нас в дыму,

И не считайте, будто перед нами

Вы вроде виноваты, — ни к чему.

Ах, ратный труд — опасная работа,

Не всех ведет счастливая звезда.

Всегда с войны домой приходит кто-то,

А кто-то не приходит никогда.

Вас только краем опалило пламя,

То пламя, что не пощадило нас.

Но если б поменялись мы местами,

То в этот вечер, в этот самый час,

Бледнея, с горлом, судорогой сжатым,

Губами, что вдруг сделались сухи,

Мы, чудом уцелевшие солдаты,

Читали б ваши юные стихи.

Все грущу о шинели,

Вижу дымные сны —

Нет, меня не сумели

Возвратить из Войны.

Дни летят, словно пули,

Как снаряды — года…

До сих пор не вернули,

Не вернут никогда.

И куда же мне деться? —

Друг убит на войне,

А замолкшее сердце

Стало биться во мне.

И с каждым годом

Все дальше, дальше,

И с каждым годом

Все ближе, ближе

Отполыхавшая

Юность наша,

Друзья,

Которых я не увижу.

Не говорите,

Что это тени, —

Я помню прошлое

Каждым нервом.

Живу, как будто

В двух измереньях:

В семидесятых

И в сорок первом.

Живу я жизнью

Обыкновенной,

Живу невидимой

Жизнью странной —

Война гудит

В напряженных венах,

Война таится во мне,

Как рана.

Во мне пожары ее

Не меркнут,

Живут законы

Солдатской чести.

Я дружбу мерю

Окопной меркой —

Тот друг,

С кем можно

В разведку вместе.

Мы лежали и смерти ждали —

Не люблю я равнин с тех пор…

Заслужили свои медали

Те, кто били по нам в упор, —

Били с «мессеров», как в мишени.

До сих пор меня мучит сон:

Каруселью заходят звенья

На беспомощный батальон.

От отчаянья мы палили

(Все же легче, чем так лежать)

По кабинам, в кресты на крыльях,

Просто в господа бога мать.

Было летнее небо чисто,

В ржи запутались васильки…

И молились мы, атеисты,

Чтоб нагрянули ястребки.

Отрешенным был взгляд комбата,

Он, прищурясь, смотрел вперед.

Может, видел он сорок пятый

Сквозь пожары твои,

Проклятый,

Дорогой —

Сорок первый год…

Шли девчонки домой

Из победных полков.

Двадцать лет за спиной

Или двадцать веков?

Орденов на груди

Все же меньше, чем ран.

Вроде жизнь впереди,

А зовут «ветеран»…

Шли девчонки домой,

Вместо дома — зола.

Ни отцов, ни братьёв,

Ни двора ни кола.

Значит, заново жизнь,

Словно глину, месить,

В сапожищах худых

На гулянках форсить.

Да и не с кем гулять

В сорок пятом году…

(Нашим детям понять

Трудно эту беду.)

По России гремел

Костылей перестук…

Эх, пускай бы без ног,

Эх, пускай бы без рук!

Горько… В черных полях

Спит родная братва.

А в соседних дворах

Подрастает плотва.

И нескладный малец

В парня вымахал вдруг.

Он сестренку твою

Приглашает на круг.

Ты ее поцелуй,

Ты ему улыбнись —

Повторяется май,

Продолжается жизнь!

И опять мы поднимаем чарки

За невозвратившихся назад…

Пусть Могила Неизвестной Санитарки

Есть пока лишь в памяти солдат.

Тех солдат, которых выносили

(Помнишь взрывы, деревень костры?)

С поля боя девушки России, —

Где ж Могила Неизвестной Медсестры?

В самый грустный

И радостный праздник в году —

В День Победы —

Я к старому другу иду.

Дряхлый лифт

На четвертый вползает с трудом.

Тишиною

Всегда привечал этот дом.

Но сегодня

На всех четырех этажах

Здесь от яростной пляски

Паркеты дрожат.

Смех похож здесь на слезы,

А слезы на смех.

Здесь сегодня

Не выпить с соседями —

Грех…

Открывает мне женщина —

Под пятьдесят.

Две медальки

На праздничной кофте висят,

Те трагичные, горькие —

«За оборону»…

Улыбаясь,

Косы поправляет корону.

Я смотрю на нее:

До сих пор хороша!

Знать, стареть не дает

Молодая душа.

Те медальки —

Не слишком большие награды,

Не прикованы к ним

Восхищенные взгляды.

В делегациях

Нету ее за границей.

Лишь, как прежде,

Ее величают «сестрицей»

Те, которых она волокла

На горбу,

Проклиная судьбу,

Сквозь пожар и пальбу.

— Сколько было

Спасенных тобою в бою?

— Кто считал их тогда

На переднем краю?.. —

Молча пьем за друзей,

Не пришедших назад.

Две, натертые мелом,

Медали горят.

Две медали

На память о черных годах

И об отданных с кровью

Родных городах…

Со слезами девушкам военным

Повторяли мамы, что умней

Им — козявкам — вкалывать три смены,

Чем из боя выносить парней.

Возразить «козявки» не умели,

Да и правда — что ответишь тут?..

Только порыжевшие шинели

До сих пор зачем-то берегут…

Я, наверное, не много стою,

Я, должно быть, мало что могу.

Лишь в душе, как самое святое,

Как шинель, то время берегу.

Был строг безусый батальонный,

Не по-мальчишески суров.

…Ах, как тогда горели клены! —

Не в переносном смысле слов.

Измученный, седой от пыли,

Он к нам, хромая, подошел.

(Мы под Москвой окопы рыли —

Девчонки из столичных школ.)

Сказал впрямую:

— В ротах жарко.

И много раненых…

Так вот —

Необходима санитарка.

Необходима!

Кто пойдет?

И все мы:

— Я! —

Сказали сразу,

Как по команде, в унисон.

…Был строг комбат — студент Иняза,

А тут вдруг улыбнулся он:

— Пожалуй, новым батальоном

Командовать придется мне!

…Ах, как тогда горели клены! —

Как в страшном сне, как в страшном сне!

Я родом не из детства —

Из войны.

И потому, наверное,

Дороже,

Чем ты,

Ценю и счастье тишины,

И каждый новый день,

Что мною прожит.

Я родом не из детства —

Из войны.

Раз, пробираясь партизанской тройкой,

Я поняла навек,

Что мы должны

Быть добрыми

К любой травинке робкой.

Я родом не из детства —

Из войны.

И может, потому —

Незащищенней:

Сердца фронтовиков обожжены,

А у тебя — шершавые ладони.

Я родом не из детства —

Из войны.

Прости меня —

В том нет моей вины…

Не плакала, не голосила —

Спасала других из огня.

— Как звать тебя? Может, Россия?

— Я — Лида. Так кличут меня…

Ах, Лидочки, Настеньки, Тани,

Сиянье доверчивых глаз!

Откуда в часы испытаний

Вдруг силы берутся у вас?

Так хочется счастья и мира!

Но ежели… нам не впервой…

Припала вдова командира

К планшетке его полевой.

Припала, губу закусила,

А плакать нельзя — ребятня…

— Как звать тебя? Может, Россия?

— Я — Лида. Так кличут меня.

Сквозь трудные слезы, сурово,

Любовью и гневом полны,

Вдове улыбаются вдовы

Великой священной войны…

Он строен, хотя седоват, —

Мальчишкой прошел по войне,

Прошел как окопный солдат,

Но только… на той стороне.

Он выучил русский в плену.

На память читает стихи.

С себя не снимает вину

За те — фронтовые — грехи.

Да, много воды утекло!

Он вроде другой человек…

Сверкает неон и стекло,

Блистателен атомный век.

Мой спутник галантен и мил,

Внимательность в умных глазах…

Так вот кто едва не убил

Меня в подмосковных лесах!

Молчим. У рейхстага стоим,

Не знаю, минуту иль час.

Не знаю, туман или дым

Сгущается около нас.

Не знаю я — если опять

Рванется лавина огня,

Откажется, нет ли стрелять

Галантный филолог в меня.

На полыни водку настояла,

Позвала товарищей-солдат.

Нас осталось мало, очень мало,

А года ракетами летят…

Мы счастливые, конечно, люди:

Встретили победную зарю!

Думаю об этом как о чуде,

Сотни раз судьбу благодарю…

Ну а те, кто не дошли до Мая,

Кто упал, поднявшись во весь рост?..

Первый тост за павших поднимаю,

И за них же наш последний тост.

Сдвинем рюмки, плечи тоже сдвинем,

Пусть руки касается рука.

…Как горька ты, водка на полыни,

Как своею горечью сладка!

В слепом неистовстве металла,

Под артналетами, в бою

Себя бессмертной я считала

И в смерть не верила свою.

А вот теперь — какая жалость! —

В спокойных буднях бытия

Во мне вдруг что-то надломалось,

Бессмертье потеряла я…

О, вера юности в бессмертье —

Надежды мудрое вино!..

Друзья, до самой смерти верьте,

Что умереть вам не дано!

К ним сердца прикованы и взоры.

Им дарят улыбки, слезы, смех.

Словно в детстве, снова мушкетеры

На экране покоряют всех.

Да и в жизни (вот какое дело!)

Я тянулась и тянусь всегда

К мушкетерам, преданным и смелым, —

Тем, с кем вместе брали города.

После были солнце и туманы,

Но в беде и радости верны

Мне навек остались д'Артаньяны —

Лейтенанты мировой войны.

За утратою — утрата,

Гаснут сверстники мои.

Бьет по нашему квадрату,

Хоть давно прошли бои.

Что же делать? Вжавшись в землю

Тело бренное беречь?

Нет, такого не приемлю,

Разве, друг, об этом речь?

Кто осилил сорок первый,

Будет драться до конца.

Ах, обугленные нервы,

Обожженные сердца!..

Нет, мой отец погиб не на войне —

Был слишком стар он, чтобы стать солдатом.

В эвакуации, в сибирской стороне,

Преподавал он физику ребятам.

Он жил как все. Как все, недоедал.

Как все, вздыхал над невеселой сводкой.

Как все, порою горе заливал

На пайку хлеба выменянной водкой.

Ждал вести с фронта — писем от меня,

А почтальоны проходили мимо…

И вдалеке от дыма и огня

Был обожжен войной неизлечимо.

Вообще-то слыл он крепким стариком —

Подтянутым, живым, молодцеватым.

И говорят, что от жены тайком

Все обивал порог военкомата.

В Сибири он легко переносил

Тяжелый быт, недосыпанье, голод.

Но было для него превыше сил

Смиряться с тем, что вновь мы сдали город.

Чернел, а в сердце ниточка рвалась —

Одна из тех, что связывают с жизнью.

(Мы до конца лишь в испытанья час

Осознаем свою любовь к Отчизне.)

За нитью — нить. К разрыву сердце шло.

(Теперь инфарктом называют это…)

В сибирское таежное село

Вползло военное второе лето.

Старались сводки скрыть от старика,

Старались — только удавалось редко.

Информбюро тревожная строка

В больное сердце ударяла метко.

Он задыхался в дыме и огне,

Хоть жил в Сибири — в самом центре тыла…

Нет, мой отец погиб не на войне,

И все-таки война его убила…

Ах, если бы он ведать мог тогда

В глухом селе, в час отступленья горький,

Что дочь в чужие будет города

Врываться на броне «тридцатьчетверки»!

Патефон сменяла на пимы —

Ноги в них болтаются как спички.

…Обжигает стужа той зимы,

Той — невыносимой для москвички.

Я бегу вприпрыжку через лес,

Я почти что счастлива сегодня:

Мальчик из спецшколы ВВС

Пригласил на вечер новогодний!

Навести бы надо марафет,

Только это трудновато ныне —

Никаких нарядов, ясно, нет,

Никакой косметики в помине.

Нету краски для бровей? Пустяк! —

Можно развести водою сажу.

Пудры нету? Обойдусь и так!

Порошком зубным свой нос намажу.

…Вот уже мелодии река

Повела, качнула, завертела.

Мальчугана в кителе рука

Мне легла на кофточку несмело.

Я кружусь, беспечна и светла,

Вальс уносит от войны куда-то.

Я молчу, что, наконец, пришла

Мне повестка из военкомата…

Это после он будет оплакан страной

И планета им станет гордиться.

А покуда спецшколу проклятой войной

Под Тюмень занесло из столицы.

Лишь потом это имя в анналы войдет,

Больно каждого в сердце ударит.

А пока Комарова спецшкольников взвод

Величает «Володька-комарик».

Комсомольский билет, да четырнадцать лет,

Да пожар, полыхающий в мире.

У «спецов» горячее желания нет,

Чем на фронт драпануть из Сибири.

Малолетство они почитали бедой,

Ратным подвигом бредили дети.

И откуда им знать, что падучей звездой

Их «комарик» умчится в бессмертье?

Это будет потом — звездный час, звездный свет,

После — весть, леденящая душу…

А пока только тыл, да четырнадцать лет,

Да мороз, обжигающий уши.

У пилотки бы надо края отогнуть,

Подпоясать шинелишку туго.

Но задумался мальчик. Быть может, свой путь

Видит он сквозь сибирскую вьюгу…

Я принесла домой с фронтов России

Веселое презрение к тряпью —

Как норковую шубку, я носила

Шинельку обгоревшую свою.

Пусть на локтях топорщились заплаты,

Пусть сапоги протерлись — не беда!

Такой нарядной и такой богатой

Я позже не бывала никогда…

Глаза бойца слезами налиты,

Лежит он, напружиненный и белый.

А я должна присохшие бинты

С него сорвать одним движеньем смелым.

Одним движеньем —

Так учили нас,

Одним движеньем —

Только в этом жалость…

Но, встретившись

Со взглядом страшных глаз,

Я на движенье это не решалась,

На бинт я щедро перекись лила,

Пытаясь отмочить его без боли.

А фельдшерица становилась зла

И повторяла: «Горе мне с тобою!

Так с каждым церемониться — беда,

Да и ему лишь прибавляешь муки».

…Но раненые метили всегда

Попасть в мои медлительные руки.

Не нужно рвать приросшие бинты,

Когда их можно снять почти без боли…

Я это поняла, поймешь и ты…

Как жалко, что науке доброты

Нельзя по книжкам научиться в школе!

Где торфяники зноем пышут,

Средь чадящих слепых равнин,

Укрощают огонь мальчишки,

Посвященье идет в мужчин.

Вновь война, хоть не свищут пули,

Вновь в атаку пошла броня.

Вот, ребята, и вы взглянули,

Вы взглянули в глаза огня.

В дымной грозной неразберихе

Быть героями ваш черед.

Принял бой первогодок тихий,

Принял бой комсомольский взвод.

И опять — обожженный, в саже,

Забинтована голова —

Командир, как когда-то, скажет:

— За спиною у нас — Москва!..

Это правда,

Что лучшими годами

Заплатила я дань войне.

Но долги

Мне с лихвою отданы,

Все сторицей воздалось мне.

Пролетали деньки

Не пылью —

Злыми искорками огня.

Как любила я!

Как любили,

Ненавидели как меня!

Я за счастье свое боролась,

Как дерутся за жизнь в бою…

Пусть срывался порой мой голос —

Я и плача

Всегда пою.

Это значит —

Долги мне отданы,

Все сторицей воздалось мне.

Нет, недаром

Лучшими годами

Заплатила я дань войне!

За тридцать лет я сделала так мало,

А так хотелось много сделать мне!

Задачей, целью, смыслом жизни стало

Вас воскресить — погибших на войне.

А время новые просило песни,

Я понимала это, но опять

Домой не возвратившийся ровесник

Моей рукою продолжал писать.

Опять, во сне, ползла, давясь от дыма,

Я к тем, кто молча замер на снегу…

Мои однополчане, побратимы,

До самой смерти я у вас в долгу!

И знаю, что склонитесь надо мною,

Когда ударит сердце, как набат,

Вы — мальчики, убитые войною,

Ты — мною похороненный комбат.

Как все это случилось,

Как лавиной обрушилось горе?

Жизнь рванулась,

Как «виллис»,

Изогнулась вдруг

Курской дугою,

Обожгла,

Как осколок,

Словно взрывом

Тряхнула.

Нет ни дома, ни школы,

Сводит судорога скулы.

Все, что было, —

То сплыло,

Все, что не было, —

Стало…

Я в окопе постылом

Прикорнула устало.

Где взялось столько силы

В детском худеньком теле?..

Надо мной и Россией

Небо цвета шинели…

А я вспоминаю снова:

В горячей густой пыли

Измученные коровы

По улице Маркса шли.

Откуда такое чудо —

Коровы в столице?

Бред!

Бессильно жрецы ОРУДа

Жезлы простирали вслед.

Буренка в тоске косила

На стадо машин глаза.

Деваха с кнутом спросила:

— Далече отсель вокзал? —

Застыл на момент угрюмо

Рогатый, брюхатый строй.

Я ляпнула, не подумав:

Вам лучше бы на метро! —

И, взглядом окинув хмуро

Меня с головы до ног,

— Чего ты болтаешь, дура? —

Усталый старик изрек.

…Шли беженцы сквозь столицу,

Гоня истомленный скот.

Тревожно в худые лица

Смотрел сорок первый год.

Могла ли я, простая санитарка,

Я, для которой бытом стала смерть,

Понять в бою, что никогда так ярко

Уже не будет жизнь моя гореть?

Могла ли знать в бреду окопных буден,

Что с той поры, как отгремит война,

Я никогда уже не буду людям

Необходима так и так нужна?..

А я сорок третий встречала

В теплушке, несущейся в ад.

Войной или спиртом качало

В ночи добровольцев-солдат?

Мы выпили, может быть, лишку —

Все громче взрывался наш смех.

Подстриженная «под мальчишку»,

Была я похожа на всех.

Похожа на школьников тощих,

Что стали бойцами в тот час.

…Дымились деревни и рощи,

Огонь в нашей печке погас.

Взгрустнулось. Понятное дело —

Ведь все-таки рядышком смерть…

Я мальчиков этих жалела,

Как могут лишь сестры жалеть.

Декретом времени, эпохи властью

У ветеранов мировой войны

Жизнь — красным — на две разделило части,

Как некогда погоны старшины.

Цвет пламени, цвет знамени, цвет крови!

Четыре долгих, тридцать быстрых лет…

Не стали мы ни суше, ни суровей —

И только в сердце от ожога след.

Как на войне, чужой болеем болью,

Как на войне, чужого горя нет…

Две разных жизни — две неравных доли:

Четыре года, после — тридцать лет.

Наш первый тост

Мы стоя молча пьем

За тех, кто навсегда

Остался юным…

Наш первый тост! —

И грусть, и гордость в нем,

Чистейшие он задевает струны.

Те струны

Никогда не замолчат —

Натянуты они

Не потому ли,

Что не забудешь,

Как другой солдат

Тебя собою

Заслонил от пули?..

Из последних траншей

Сорок пятого года

Я в грядущие

Вдруг загляделась года —

Кто из юных пророков

Стрелкового взвода

Мог представить,

Какими мы будем тогда?..

А теперь,

Из космических семидесятых,

Я, смотря в раскаленную

Юность свою,

Говорю удивленно и гордо:

— Ребята!

Мы деремся

Еще на переднем краю!

Вновь прошлого кинолента

Раскручена предо мной —

Всего только три процента

Мальчишек пришло домой…

Да, раны врачует время,

Любой затухает взрыв.

Но все-таки как же с теми —

Невестами сороковых?

Им было к победе двадцать,

Сегодня им пятьдесят.

Украдкой они косятся

На чьих-то чужих внучат…

Нет, раненым ты учета

Конечно же не вела,

Когда в наступленье рота

По зыбким понтонам шла.

И все-таки писарь вправе

Был в лист наградной внести,

Что двадцать на переправе

Сестре удалось спасти.

Возможно, их было боле,

А может, и меньше — что ж?

Хлебнувший солдатской доли

Поймет ту святую ложь…

Пока по инстанциям долгим

Ползли наградные листы,

На Припяти или Волге

Падала, охнув, ты.

И писарь тогда был вправе

В твой лист наградной внести,

Что сорок на переправе

Тебе удалось спасти.

Возможно, их было меньше,

А может, и больше — что ж?

Помянем тех юных женщин,

Простим писарям их «ложь»…

На носилках, около сарая,

На краю отбитого села,

Санитарка шепчет, умирая:

— Я еще, ребята, не жила…

И бойцы вокруг нее толпятся

И не могут ей в глаза смотреть:

Восемнадцать — это восемнадцать,

Но ко всем неумолима смерть…

Через много лет в глазах любимой,

Что в его глаза устремлены,

Отблеск зарев, колыханье дыма

Вдруг увидит ветеран войны.

Вздрогнет он и отойдет к окошку,

Закурить пытаясь на ходу.

Подожди его, жена, немножко —

В сорок первом он сейчас году.

Там, где возле черного сарая,

На краю отбитого села,

Девочка лепечет, умирая:

— Я еще, ребята, не жила…

«Отползать!» —

Пошло по цепи слово,

Роты оставляли высоту,

А связной забыл про часового,

Вросшего с винтовкой в темноту…

Что случилось, понял тот не сразу,

Но еще сумел бы отойти —

Только у солдата

Без приказа

Отступать заказаны пути…

Рассвело.

Согнулся он в траншее —

Хорошо, что ростом невысок.

От движенья каждого по шее

Тек за ворот медленный песок.

Поползли шинели на нейтралку —

Странного нерусского сукна.

Значит, точка…

Ребятишек жалко —

Как поднимет четверых жена?

Старшему исполнилось пятнадцать,

Младшему сравняется пять лет…

Есть еще, есть время попытаться

Ускользнуть,

Да вот приказа нет!

И вот она —

Родного дома дверь.

Придя с войны,

В свои неполных двадцать

Я верила железно,

Что теперь

Мне, фронтовичке, нечего бояться.

Я превзошла солдатский курс наук —

Спать на снегу,

Окопчик рыть мгновенно,

Ценить всего превыше слово «Друг»

И слову «враг»,

Понятно, знала цену.

Изведала санбатов маету…

Одно не знала —

Никому не надо

Теперь

Мое уменье на лету,

По звуку различать калибр снаряда,

Ужом на минном поле проползать,

А если нужно —

В рост идти под пули.

(В хвосте за хлебом у меня опять —

В который раз! —

Все карточки стянули…)

Меня соседки ели поедом:

— Раззява, растеряха, неумеха! —

Меня в свой черный список управдом

Занес, как неплательщицу, со вздохом.

Но главное,

Что сеяло испуг

Во мне самой

И подрывало силы, —

Неясность,

Кто же враг тебе,

Кто друг;

На фронте

Это невозможно было…

И все-таки

Сейчас, через года,

Я поняла, солдаты, слава богу, —

Окопная кристальная звезда

В то время

Освещала нам дорогу.

И все-таки

Она нам помогла

Там, где житейские

Бушуют войны,

Не вылететь

Из тряского седла

И натиск будней

Выдержать достойно,

Уметь спокойно презирать иуд,

Быть выше

Злости, зависти, наживы,

Любить любовь,

Благословлять свой труд

И удивляться,

Что остались живы.

Рентген. Антибиотики. Микстуры.

Как Травиата, кашляю всю ночь.

И сокрушается профессор хмурый,

Что он ничем не может мне помочь.

Совсем обескуражен столп науки,

Мне даже где-то жаль его чуть-чуть.

Острей овал лица, прозрачней руки,

И куролесит в градуснике ртуть.

А если вдруг полночною порою

В беспамятство ныряю, как под лед,

Опять военной становлюсь сестрою

И раненого волоку в санвзвод.

Пороховой захлебываюсь пылью,

Рывок, бросок — спасительный кювет.

Еще одно, последнее усилье,

И… жалко мне, что отступает бред.

Когда железо

Плавилось в огне,

Когда стальными

Становились люди,

Могла ли думать,

Что навеки мне

Щитом

Воспоминанье это будет?

И впрямь,

Чего бояться мне теперь,

Когда пережила

Такое лихо?

Ну, не поймут.

Ну, не откроют дверь,

А после скажут,

Что стучалась тихо.

Пускай посмотрят косо на меня,

Пускай недодадут чего-то где-то:

Подумаешь!..

Колючая стерня —

Обыкновенная тропа поэта.

Страшна лишь боль разлук

Да боль утрат —

Куда от них

И в мирной жизни деться?

А от уколов

Защищен солдат:

Рубцы и шрамы —

Прочный щит для сердца.

Он много лет

Сидит в одной сберкассе,

Возможно — двадцать,

Может — двадцать пять.

Он хром.

И лысина его не красит.

Ему рукой до пенсии подать.

Сидит всегда

В сатиновом халате,

Пиджак и брюки

Истово храня.

Полтинник без раздумий

Не истратит,

Свою жену боится, как огня.

Но в День Победы,

Пробудясь до света,

Он достает,

Торжественен и строг,

Из старого потертого планшета

С отбитою эмалью орденок.

Потом стоит он

В театральном сквере

Часами, с непокрытой головой —

Стоит комбат,

И веря и не веря

Во встречу с молодостью фронтовой.

Солдаты! В скорбный час России

Вы рвали за собой мосты,

О снисхожденье не просили,

Со смертью перешли на «ты».

Вы затихали в лазаретах,

Вы застывали на снегу —

Но женщину представить эту

В шинели тоже я могу.

Она с болезнью так боролась,

Как в окружении дрались.

…Спокойный взгляд, веселый голос —

А знала, что уходит жизнь.

В редакционной круговерти,

В газетной доброй кутерьме

Страшней пустые очи смерти,

Чем в злой блиндажной полутьме…

Работать, не поддаться боли —

Ох, как дается каждый шаг!..

Редакция — не поле боя,

Машинки пулемет в ушах…

И суетным, и мелковатым

Иной дружок вдруг мнится мне,

Когда припомню о солдатах

На той войне, на той войне.

О тех, что так умели просто

Богами стать в твоей судьбе,

Всё —

От последней корки черствой

До жизни —

подарив тебе…

Мы бы рады мечи на орала —

Но пока только снится покой…

Новобранцу платком помахала

Мать, а после закрылась рукой.

У девчонок глаза покраснели…

Не пора еще танкам на слом,

Не пришло еще время — шинели

Под музейным храниться стеклом.

Мы не трусы.

За жизнь

Заплатили хорошую цену.

А стоим за кулисами

Робки, строги и тихи.

Так волнуемся, будто

Впервые выходим на сцену —

Мы, солдаты, читаем

Ушедшего друга стихи.

Я и впрямь разреветься

На этой трибуне готова.

Только слышу твой голос:

— Не надо, сестренка,

Держись! —

Был ты весел и смел,

Кареглазый наш правофланговый,

По тебе мы равнялись

Всю юность, всю зрелость, всю жизнь.

И в житейских боях

Мы, ей-богу,

Не прятались в щели,

Молча шли напролом,

Стиснув зубы, сжигали мосты,

Нас не нужно жалеть,

Ведь и мы никого б не жалели,

Мы пред нашей Россией

Во всякое время чисты.

Удар! Еще удар!

Нокаут!

Да, поражение.

Опять.

А после драки

Кулаками,

Известно, незачем махать…

Стою на краешке припая,

К ночной воде

Прикован взгляд…

Но сердце помнит —

Отступая,

Мы знали,

Что придем назад.

И в горький час,

И в час веселый,

И у несчастья на краю

Спасибо,

Фронтовая школа,

Тебе за выучку твою!

Когда стояла

У подножья

Горы, что называют

«Жизнь»,

Не очень верилось,

Что можно

К ее вершине вознестись.

Но пройдено

Уже две трети,

И если доберусь туда,

Где путникам усталым

Светит

В лицо

Вечерняя звезда,

То с этой высоты

Спокойно

И грустно

Оглянусь назад:

— Ну, вот и кончились

Все войны,

Готовься к отдыху,

Солдат!..

Уже давно

Предельно ясно мне,

Ни от себя,

Ни от других

Не скрою:

Была я рядовою

На войне,

В поэзии

Осталась рядовою.

Но на судьбу

Не сетую свою,

Я вовсе не довольствовалась

Малым:

Не знаю,

Кем труднее быть в бою —

Простым солдатом

Или генералом?..

Не в войну, не в бою,

Не в землянке санвзвода —

В наши мирные дни,

В наши мирные годы

Умирал комиссар…

Что я сделать могла?..

То кричал он в бреду:

— Поднимайтесь, ребята! —

То, в сознанье придя,

Бормотал виновато:

Вот какие, сестренка, дела…

До сих пор он во мне

Еще видел сестренку —

Ту, что в первом бою

Схоронилась в воронку,

А потом стала «справным бойцом»,

Потому что всегда впереди,

Словно знамя,

Был седой человек

С молодыми глазами

И отмеченным шрамом лицом.

След гражданской войны —

Шрам от сабли над бровью…

Может быть, в сорок первом,

В снегах Подмосковья

Снова видел он юность свою

В угловатой девчонке —

Ершистом подростке,

За которым тревожно,

Внимательно, жестко

Все следил краем глаза в бою…

Не в эпохе,

Военным пожаром объятой,

Не от раны в бою —

От болезни проклятой

Умирал комиссар…

Что я сделать могла?..

То кричал он, забывшись:

— За мною, ребята! —

То, в себя приходя,

Бормотал виновато:

— Вот какие, сестренка, дела…

Да, солдаты!

Нам выпала трудная участь —

Провожать командиров,

Бессилием мучась:

Может, это больней, чем в бою?..

Если б родину вновь

Охватили пожары,

Попросила б направить меня

В комиссары,

Попросилась бы в юность свою!

«Война!» —

То слово,

Словно пропуск в душу…

Тесней

Редеющий солдатский строй!

Я верности окопной

Не нарушу,

Навек останусь

Фронтовой сестрой.

А если все же

Струшу ненароком,

Зазнаюсь,

Друга не замечу боль,

Ты повтори мне

Тихо и жестоко

То слово —

Поколения пароль…

Ни от себя,

Ни от других не прячу

Отчаянной живучести секрет:

Меня подстегивают неудачи,

А в них, спасибо, недостатка нет…

Когда выносят раненой из боя,

Когда в глазах темнеет от тоски,

Не опускаю руки,

А до боли

Сжимаю зубы я

И кулаки.

Двери настежь, сердце настежь,

Прочь замки, долой засовы!

Я тебе желаю счастья —

Настоящего, большого!

Исцеляя и врачуя,

Пусть шагнет оно навстречу.

Так мучительно хочу я,

Чтобы ты расправил плечи!

Чтоб запели в сердце струны —

Те, что заглушили годы,

Чтобы снова стал ты юным

И уверенным и гордым:

Дерзкоглазым, бесшабашным

Лейтенантом желторотым,

Тем, кто бросил в рукопашный

Батальон морской пехоты!

Кто потом, в парад Победы,

На брусчатке шаг печатал…

А еще могу поведать,

Как ты нравился девчатам!

…Пусть идут в атаку годы,

Пусть испытано немало —

Не пора еще на отдых

Тем, кто вышел в генералы!

Для меня ты бесшабашный

Помкомроты желторотый,

Тот, кто бросил в рукопашный

Батальон морской пехоты!

Распахни же сердце настежь,

Стань самим собою снова:

Ты ли недостоин счастья? —

Настоящего, большого!

Бывает так —

Почти смертельно ранит,

Но выживешь:

Вынослив человек.

И лишь осколок —

Боль воспоминанья —

В тебе уже останется навек.

Навек…

Нас друг от друга оторвало,

Кто знает,

Для чего и почему?..

В груди осколок острого металла —

Скажи,

Привыкнуть можно ли к нему?

Не знаю,

Путь мой короток иль долог,

Не знаю,

Счастлив ли, несчастлив ты…

Болит осколок,

Так болит осколок,

Кровь снова проступает сквозь бинты.

Легка. По-цыгански гордо

Откинута голова.

Техасы на узких бедрах,

Очерчена грудь едва.

Девчонка, почти подросток,

Но этот зеленый взгляд! —

Поставленные чуть косо,

По-женски глаза глядят.

В них глубь и угроза моря,

В них отблеск грядущих гроз…

Со смуглою кожей спорит

Пшеничный, отлив волос.

Легка, за спиною крылья —

Вот-вот над землей вспорхнет…

Неужто такими были

И мы в сорок первый год?..

Лицо заострила усталость.

Глаза подчернила война,

Но всем в эскадроне казалась

Прекрасной принцессой она.

Пускай у «принцессы» в косички

Не банты — бинты вплетены,

И ножки похожи на спички,

И полы «шинелки» длинны!

В палатке медпункта, у «трона»,

Толпились всегда усачи.

«Принцессу» ту сам эскадронный

Взбираться на лошадь учил.

Да, сам легендарный комэска

Почтительно стремя держал!

Со всеми суровый и резкий,

Лишь с нею шутил генерал.

…А после поход долгожданный,

Отчаянный рейд по тылам,

И ветер — клубящийся, рваный,

С железным дождем пополам.

Тепло лошадиного крупа,

Пожар в пролетевшем селе…

Принцесса, она ж санинструктор,

Как надо, держалась в седле.

Она и не помнила время,

Когда (много жизней назад!)

Ей кто-то придерживал стремя,

Пытался поймать ее взгляд.

Давно уже все ухажеры

Принцессу считали сестрой.

…Шел полк через реки и горы —

Стремительно тающий строй.

Припомнят потом ветераны

Свой рейд по глубоким тылам,

И ветер — клубящийся, рваный,

С железным дождем пополам.

Тепло лошадиного крупа,

Пожар в пролетевшем селе…

Принцесса, она ж санинструктор,

Вдруг резко качнулась в седле.

Уже не увидела пламя,

Уже не услышала взрыв.

Лишь скрипнул комэска зубами,

Коня на скаку осадив…

В глуши безымянного леса

Осталась она на века —

Девчушка, дурнушка, принцесса,

Сестра боевого полка.

Со своим батальонным

Повстречалась сестра —

Только возле прилавка,

А не возле костра.

Уронил он покупки,

Смяла чеки она, —

Громыхая, за ними

Снова встала Война.

Снова тащит девчонка

Командира в кювет,

По слепящему снегу

Алый тянется след.

Оглянулась — фашисты

В полный двинулись рост…

— Что ж ты спишь, продавщица? —

Возмущается хвост.

Но не может услышать

Этот ропот она,

Потому что все громче

Громыхает Война,

Потому что столкнулись,

Как звезда со звездой,

Молодой батальонный

С медсестрой молодой.

Встречая мирную зарю

В ночной пустыне Ленинграда,

Я отрешенно говорю:

— Горят Бадаевские склады…

И спутник мой не удивлен,

Все понимая с полуслова,

Пожары те же видит он

В дыму рассвета городского.

Вновь на него багровый свет

Бросает зарево блокады.

Пятнадцать, тридцать, сотню лет

Горят Бадаевские склады…

Мы вернулись. Зато другие…

Самых лучших взяла война.

Я окопною ностальгией

Безнадежно с тех пор больна.

Потому-то, с отрадой странной,

Я порою, когда одна,

Трону шрам стародавней раны,

Что под кофточкой не видна.

Я до сердца рукой дотронусь,

Я прикрою глаза, и тут

Абажура привычный конус

Вдруг качнется, как парашют.

Вновь засвищут осколки тонко,

Вновь на черном замру снегу…

Вновь прокручивается пленка —

Кадры боя бегут в мозгу.

Пора наступила признаться —

Всегда согревало меня

Сознанье того, что в семнадцать

Ушла в эпицентр огня.

Есть высшая гордость на свете —

Прожить без поблажек и льгот,

И в радости и в лихолетье

Делить твою долю, народ…

Не слишком гонюсь за удачей,

Достоинство выше ценя.

Пегас мой — рабочая кляча,

Всегда он прокормит меня.

Мне, честное слово, не надо

И нынче поблажек и льгот.

Есть высшая в мире награда —

В тебе раствориться, народ.

Еще без паники встречаю шквал,

Еще сильны и не устали ноги —

Пусть за спиной остался перевал

И самые прекрасные дороги,

Я до сих пор все открываю мир,

В нем новые отыскиваю грани.

Но вспыхивает в памяти пунктир,

Трассирует пунктир воспоминаний…

Пусть были тревожны сводки —

Светили в ночи тогда

Мне звездочка на пилотке,

На башне Кремля звезда.

И стиснув до хруста зубы,

Я шла по Большой Войне,

Пока не пропели трубы

Победу моей стране.

Три с лишним десятилетья

Уже не грохочет бой,

Но с прежнею силой светят

Те звезды в ночи любой —

На башне и на пилотке.

Их светом озарены,

Мне в сердце приходят сводки

С далекой Большой Войны.

Порошили снега,

Затяжные дожди моросили,

Много раз соловьи

Возвещали о новой весне…

Ясноглазые парни —

Кристальная совесть России,

Не дают мне стоять

От житейских тревог в стороне.

А когда покачнусь

(И такое бывает порою),

Незаметно помогут,

Спокойно поддержат меня

Ясноглазые парни,

Которых военной сестрою

Мне пришлось бинтовать,

Довелось выносить из огня.

Продолжается жизнь.

И нельзя в стороне оставаться,

Потому что за мной

Боевым охраненьем стоят

Ясноглазые парни,

Которым навек восемнадцать —

Батальоны домой

Никогда не пришедших солдат.

Нужно думать о чем-то хорошем,

Чтоб не видеть плохого вокруг.

Верю — будет друзьями мне брошен,

Если надо, спасательный круг.

Нужно верить в хорошее, нужно!

Как молитву, твержу не впервой:

Есть одна лишь религия — Дружба,

Есть один только храм — Фронтовой.

Этот храм никому не разрушить,

Он всегда согревает солдат,

И в него в час смятения души,

Как замерзшие птицы, летят.

Это было сто лет назад,

Точнее — в послевоенное лето.

Только-только из старых солдат

Превращались мы в молодые поэты.

Все были дружбе верны фронтовой

И потому богаты.

(Пусть нету крыши над головой,

Пусть нету еще зарплаты.)

— Где будешь спать?

— А зачем вокзал?

— Ну, значит, и я с тобою. —

Еще у друга полны глаза

Горячим туманом боя.

И все мы были войной пьяны,

Всем гадок был дух наживы,

Все были молоды,

Все равны,

И все потому счастливы…

Я порою себя ощущаю связной

Между теми, кто жив

И кто отнят войной.

И хотя пятилетки бегут

Торопясь,

Все тесней эта связь,

Все прочней эта связь.

Я — связная.

Пусть грохот сражения стих:

Донесением из боя

Остался мой стих —

Из котлов окружений,

Пропастей поражений

И с великих плацдармов

Победных сражений.

Я — связная.

Бреду в партизанском лесу,

От живых

Донесенье погибшим несу:

«Нет, ничто не забыто,

Нет, никто не забыт,

Даже тот,

Кто в безвестной могиле лежит».

Снег намокший сбрасывают с крыши,

Лед летит по трубам, грохоча.

Вновь на Пушкинском бульваре слышу

Песенку картавую грача.

Что еще мне в этом мире надо?

Или, может быть, не лично мне

Вручена высокая награда —

Я живой осталась на войне?

Разве может быть награда выше? —

Много ли вернулось нас назад?..

Это счастье —

Вдруг сквозь сон услышать,

Как капели в дверь Весны стучат!

Уютным сосняком

Ведет тропинка нас.

Неплохо босиком

Прошлепать бы сейчас.

А если здесь навек

Останемся лежать,

Нагретая хвоя —

Не худшая кровать.

Задача так проста,

Задача так чиста:

Пожертвовать собой

(Всего-то нас полста),

Пожертвовать собой —

Полротой для полка.

Наш полк, покуда бой,

Уйдет наверняка…

Задача так проста,

Задача так чиста.

Припомните о нас —

Полегших здесь полста!

Плакали девочки,

Плакали мальчики,

Дуя на красные

Вспухшие пальчики.

Плачу пурга

Подпевала уныло —

То не в рождественской

Сказочке было.

Не проявилась там

Божия милость

И «хэппи энда»,

Увы, не случилось.

Плакали дети,

Плакали дети

На равенсбрюкском

На дымном рассвете.

Ежась, зевая,

Эсэсовцев взвод

Парами строил

Послушный народ.

И, равнодушная,

Словно судьба,

Над Равенсбрюком

Дымила труба…

Снова тридцать и три с утра,

Лес, как после пожара, черный.

Лишь отстреливается кора

От морозища обреченно.

Хоть укрыл бы деревья снег,

Белой шалью кусты б закутал…

Как же вынес все человек

В сорок первом, зимою лютой?

Птица Феникс, сказочная птица,

Только обновляется в огне,

Я не птица, все же возродиться

(И не в сказке) довелось и мне.

С чистым вальсом выпускного бала

Тут же слился первой бомбы взрыв…

Ах, меня война ли не сжигала,

В горстку пепла душу превратив?

Только восставала я из пепла,

Кровь стучала в сердце, как прибой,

И душа, пройдя сквозь пламя, крепла

И была опять готова в бой.

От ялтинского причала

В далекий круиз идет,

Спокойно и величаво,

Сияющий теплоход.

Пусть зимний норд-ост неистов,

Пусть волны как ядра бьют —

Восторженные туристы

Щебечут в тепле кают.

А в Ялте, на скользком пирсе,

Не чувствуя мокрый снег,

Глазами в корабль впился

Бледнеющий человек.

Не думает он о ветре,

Что в море столкнет вот-вот…

Когда-то в войну с Ай-Петри

Смотрел он на теплоход —

С «Арменией» отплывали

Последние госпиталя.

Их с трепетом и печалью

Большая ждала земля.

А солнце светило ярко —

Будь прокляты те лучи!

Измученные санитарки,

С ног падающие врачи.

Спеленатая бинтами,

Израненная братва…

И «мессеры» — взрывы, пламя…

Беспомощны здесь слова.

Смотрел партизан с Ай-Петри

На тонущий теплоход…

Стоит человек на ветре,

Что в море столкнет вот-вот.

Стоит он на скользком пирсе,

Не чувствуя мокрый снег.

Глазами в корабль впился

Бледнеющий человек…

Запорола сердце, как мотор —

В нем все чаще, чаще перебои…

До каких же, в самом деле, пор

Брать мне каждый сантиметр с бою?..

Ничего! Кто выжил на войне,

Тот уже не сдастся на «гражданке»!

С нестерпимым грохотом по мне

Проползают годы, словно танки…

Не говорю, что жизнь проходит мимо —

Она и нынче до краев полна.

И все-таки меня неудержимо

Влечет к себе далекая Война.

Опять, упав усталой головою

На лист бумаги в полуночный час,

Припоминаю братство фронтовое,

Зову на помощь, полковчане, вас.

А молодым (и я их понимаю)

Не о войне бы — лучше о любви…

Всему свой срок:

Не в сентябре, а в мае

Поют в сердцах и рощах соловьи.

«Девочки» в зимнем курзале

Жмутся по стенкам одни.

Жаль, что путевки вам дали

В эти ненастные дни!

И далеко кавалеры! —

Им не домчаться до вас…

Тетушка Настя

Тетушку Веру

Просит галантно на вальс.

Возле палаток санбата,

Хмелем Победы пьяны,

Так же кружились

Два юных солдата,

Два ветерана войны.

С Настенькой Вера,

С Верочкой Настя —

Плача, кружились они.

Верилось в счастье, —

В близкое счастье —

Жмутся по стенкам одни…

Ах, далеко кавалеры! —

Им не домчаться до вас!

Тетушку Настю

С тетушкой Верой

Кружит безжалостный вальс.

Скроешь ли времени меты?

Молодость только одна…

Кружит подружек не музыка —

Это

Кружит их, кружит Война…

Ветер рвет темно-русую прядку,

Гимнастерка от пыли бела.

Никогда не была ты солдаткой,

Потому что солдатом была.

Не ждала, чтоб тебя защитили,

А хотела сама защищать.

Не желала и слышать о тыле —

Пусть царапнула пуля опять.

…Побелела от времени прядка,

И штормовка от пыли бела.

Снова тяжесть сапог, и палатка,

И ночевка вдали от села.

Снова с первым лучом подниматься,

От усталости падать не раз.

Не жалела себя ты в семнадцать,

Не жалеешь себя и сейчас.

Не сочувствуйте — будет обидой,

Зазвенит в ломком голосе лед,

Скажет: «Лучше ты мне позавидуй!» —

И упругой походкой уйдет.

И от робости странной немея

(Хоть суров и бесстрастен на вид),

Не за юной красоткой — за нею

Бородатый геолог следит…

Выплывают опять из тумана

Эти дерзкие брови вразлет,

И улыбка с грустинкою странной,

И форсистых сапожек полет.

И защитное строгое платье,

И углы локотков и колен —

Озорная, с мальчишеской статью,

Все сердца захватившая в плен,

Всех лишившая в штабе покоя…

У моста, там, где бомбы рвались,

Над угрюмой нерусской рекою

Превратилась она в обелиск…

Те штабисты давно уже деды,

Но порой, вспоминая войну,

То один, то другой

В День Победы

Отойдет потихоньку к окну.

И возникнут опять из тумана

Эти дерзкие брови вразлет,

И улыбка с грустинкою странной,

И сапожек беспечный полет…

В неразберихе маршей и атак

Была своя закономерность все же:

Вот это — друг,

А это — смертный враг,

И враг в бою

Быть должен уничтожен.

А в четкости спокойных мирных дней,

Ей-богу же, все во сто раз сложней:

У подлости бесшумные шаги,

Друзьями маскируются враги…

Побледнев,

Стиснув зубы до хруста,

От родного окопа

Одна

Ты должна оторваться,

И бруствер

Проскочить под обстрелом

Должна.

Ты должна.

Хоть вернешься едва ли,

Хоть «Не смей!»

Повторяет комбат.

Даже танки (Они же из стали!)

В трех шагах от окопа

Горят.

Ты должна.

Ведь нельзя притвориться

Пред собой,

Что не слышишь в ночи,

Как почти безнадежно

«Сестрица!»

Кто-то там,

Под обстрелом, кричит…

До сих пор

Не совсем понимаю,

Как же я,

И худа и мала,

Сквозь пожары,

К победному Маю

В кирзачах стопудовых

Дошла.

И откуда

Взялось столько силы

Даже в самых слабейших

Из нас?..

Что гадать!

Был и есть у России

Вечной прочности

Вечный запас.

Все просят девочки:

— Прочтите о любви! —

Все просят мальчики:

— Прочтите о войне! —

Но эти ипостаси,

Как ручьи,

В одну реку

Давно слились

Во мне.

Они давно слились

В реку одну.

Пускай удостоверится любой:

Читаю о любви —

Там про войну,

Читаю о войне —

Там про любовь…

Редко подолгу

Сержусь на кого-то —

Сердце не помнит вины.

Слишком высокие

Точки отсчета

Жизнью мне были даны.

Голову в тесном застолье

Не вскружат

Тосты красивые мне:

Точка отсчета —

Солдатская дружба,

Что не горела в огне.

Неуязвима я,

Взгляды косые

Не задевают меня.

Высшая точка отсчета —

Россия

В грозных объятьях огня.

Страх перед смертью

С тех пор мне неведом,

Справлюсь с бедою любой.

Только бы ты

Не обидел, не предал —

Так беззащитна любовь…

Есть в России

Святые места.

Если друг

Тебя в горе кинет,

Если вдруг

На душе пустота,

Ты пойди,

Приложись к святыне.

Поброди

Вдоль

Тригорских прудов,

По Михайловским

Ласковым рощам —

Как бы ни был

Наш век суров,

Там все сложное

Станет проще.

И над Соротью голубой

Вдруг обратно

Помчится время,

Ты свою

Позабудешь боль,

Обретешь ты

Второе зренье…

Какие только

Не случались были!

Сравнится ль сказка

С правдою иной?..

Тригорское, Михайловское

Были

Всего лишь селами,

Разбитыми войной.

И в тех аллеях,

Что для сердца святы,

Там, где поэт

Бродить часами мог,

Фельдфебель из Баварии

Впечатал

Следы своих

Подкованных сапог…

И откуда

Вдруг берутся силы

В час, когда

В душе черным-черно?..

Если б я

Была не дочь России,

Опустила руки бы давно,

Опустила руки

В сорок первом.

Помнишь?

Заградительные рвы,

Словно обнажившиеся нервы,

Зазмеились около Москвы.

Похоронки,

Раны,

Пепелища…

Память,

Душу мне

Войной не рви!

Только времени

Не знаю чище

И острее

К Родине любви.

Лишь любовь

Давала людям силы

Посреди ревущего огня.

Если б я

Не верила в Россию,

То она

Не верила б в меня.

Севастополь

В черном дыме тонет,

В каждую траншею

Дым проник.

Капитан Толстой

На бастионе,

Граф Толстой

Задумался на миг.

Знает —

Тишина взорвется скоро,

Знает —

Ровно через шесть минут

В контратаку

Бросит волонтеров

Он

На неприятельский редут.

Загорланят,

Надрывая душу,

Глотки иноземных батарей…

Подошел, слегка сутулясь,

Тушин,

И глядит, прищурясь,

Князь Андрей.

Честь и доблесть предков —

В наших генах,

О России

Пули пели мне

На Отечественной,

На Священной,

На Освободительной войне.

Севастопольским

Горящим летом

В контратаку

Поднимал солдат

Лишь вооруженный

Пистолетом,

Наспех перевязанный

Комбат.

На печаль

Я наложила вето,

Предаваться ей

Мне ни к чему.

Захлебнусь в степи

Полынным ветром,

Сердце к выжженной земле

Прижму.

Ах, земля!

Опять, опять я с нею —

Прижимаюсь,

Словно на войне.

Не забыть

Легенду про Антея —

От земли

Не оторваться мне.

Снова,

Словно прячась от снаряда,

Зубы сжав,

Ей падаю на грудь…

Родина! Любимая!

Ты рядом,

Рядом с сердцем

В трудный час побудь!

Я так грущу

По тем комбатам юным,

Знаменам,

Отпылавшим на войне.

А ты задел

Лишь ненароком струны,

Прикосновенья

Ждавшие во мне.

Одна судьба,

Одни воспоминанья,

Один, уже ушедший,

Лучший друг…

Наш поздний путь

Был вычислен заране —

Могла ли миновать

Заветный круг?

Нет, ничего

Не в силах

Изменить я,

И сердце рвется

Попусту мое.

Там, на войне,

Не думая о быте,

Там, на войне,

Царило Бытие.

Была я глупой девочкой

Когда-то,

Опять люблю,

Как в восемнадцать лет,

Но не тебя —

Люблю того комбата,

Которого давно

На свете нет…

Убивали молодость мою

Из винтовки снайперской,

В бою,

При бомбежке

И при артобстреле…

Возвратилась с фронта я домой

Раненой, но сильной и прямой —

Пусть душа

Едва держалась в теле.

И опять летели пули вслед:

Страшен быт

Послевоенных лет —

Мне передохнуть

Хотя бы малость!..

Не убили

Молодость мою,

Удержалась где-то на краю,

Снова не согнулась,

Не сломалась.

А потом —

Беды безмерной гнет:

Смерть твоя…

А смерть любого гнет.

Только я себя не потеряла.

Сердце не состарилось

Ничуть,

Так же сильно

Ударяет в грудь,

Ну, а душу я

В тиски зажала.

И теперь веду

Последний бой

С годами,

С обидами,

С судьбой —

Не желаю

Ничему сдаваться!

Почему?

Наверно, потому,

Что и ныне

Сердцу моему

Восемнадцать,

Только восемнадцать!..

Нас война

Своей накрыла тенью,

Словно «мессершмитты»

Батальон,

И приговорила

К бюллетеням…

Душно —

Снова воздух раскален,

Вновь проклятой кисточкой

По горлу

Начинает щекотать болесть,

И опять приходится покорно,

Как в сугробы,

В простыни залезть.

Ночи напролет

Колотит кашель,

Ночи напролет

Огнем горю.

«Да, нас мало,

Но ведь мы в тельняшках», —

Сверстникам

С усмешкой говорю.

«Мы еще поборемся,

Солдаты,

Мы еще продвинемся вперед.

В нашей жизни

Был и сорок пятый,

А не только

Сорок первый год!»

Старуха, ровесница века,

В одну из торжественных дат

Сидит в помещении жэка —

Впервые пришла на доклад.

Раздумье в слезящемся взоре,

Глубоко вздыхает она

О том, что в стране Сальвадоре

Сейчас полыхает война.

Сном вечным солдатским почили

Три сына старухи подряд…

Потом о стране Кампучии

Соседи вокруг говорят.

Подкована бабка не очень,

Про страны те слышит впервой.

Но помнит горячие ночи

Далекой второй мировой.

Она вот осталась на свете,

А мальчиков — мальчиков нет…

Глаза обжигает ей ветер

Дымящихся огненных лет.

Не модерняг убогие потуги —

Их восхищали

Баховские фуги.

Они любили

Деток и супруг,

Их умиляли

Киски и голубки —

Тех нелюдей,

Что под раскаты фуг

Европу загоняли

В душегубки.

Германия Бетховена и Гете,

Германия Освенцима и гетто…

Понять немыслимо, ей-богу,

Как могла

Со светом так перемешаться

Мгла!..

Играет весенний гром,

А в памяти вновь встает

Горящий аэродром,

Израненный самолет.

Не веря глазам, глядит

Пехота —

Взмывает ввысь

На смерть,

на таран,

в зенит

Малыш «И-15 БИС».

Как мог он взлететь,

Как мог

Ввязаться в безумный бой?..

Пылающий «ястребок»

Вновь вижу я

Над собой.

Когда все черно кругом

(Душевная круговерть), —

Земля моя —

«аэродром»,

Дай силу душе взлететь!

Уклончивость —

Она не для солдата:

Коль нет,

Так нет,

А если да,

То да…

Ведет меня и ныне,

Как когда-то,

Единственная —

Красная —

Звезда.

И что бы в жизни

Ни случилось, что бы —

Осуждены солдатские сердца

Дружить до гроба,

И любить до гроба,

И ненавидеть

Тоже до конца…

Нет, не мечтали

Никогда о рае

Крещенные железом и огнем —

Всю жизнь была я

На переднем крае,

И умереть

Хотела бы на нем.

Своим не верю

Юбилейным датам,

Меня не хлопай,

Старость,

По плечу.

Я в армии Поэзии

Солдатом

Сражаться до последнего

Хочу.

Колдует тропинка лесная

Над шалою талой водой…

Я зависти к юным

Не знаю —

Была в свой черед

Молодой.

И шла наша молодость

К Маю

По самой Великой войне.

Я зависти к юным

Не знаю —

Пускай позавидуют мне!

И я, конечно,

По весне тоскую,

Но искуситель Мефистофель слаб:

Пусть предложил мне

Цену хоть какую —

Окопной юности

Не отдала б!

Пусть предложил бы:

— Хочешь восемнадцать,

Отдав взамен

Окопные года?..

Я б только усмехнулась:

— Сторговаться

Со мною

Не сумеешь никогда!

На тех весах,

Где боль и честь народа,

На тех весах,

Точней которых нет,

Четыре страшных

И прекрасных года

В душе перетянули

Сорок лет.

Без этих лет

Я — море без прибоя.

Что я без них? —

Дровишки без костра.

Лишь тот постиг,

Что значила «сестра»,

Кто призывал ее

На поле боя.

И разве слово гордое

«Поэт»

Со скромным этим званием

Сравнится?

Четыре года.

После — сорок лет.

Убитых молодеющие лица…

Она влетела в дымную землянку,

Прозрачна и легка, как стрекоза.

И, словно марсиане на землянку,

Смотрели на нее во все глаза

Прорвавшие колечко окруженцы,

Вернувшиеся только-только в строй.

Уже сто лет не видевшие женщин —

Ведь я давно была для них сестрой…

А «стрекоза» закончила десятый

И долго пробивалась на войну…

Уставились солдаты на комбата,

А молодой комбат на старшину.

И старшина вздохнул: «Поспи-ка, дочка,

Ведь утро, ясно, ночи мудреней…»

Забившись в самый теплый уголочек,

Одной шинелью мы прикрылись с ней.

…Опять пошли на нас «пантеры» к полдню.

Был первый бой — ее последний бой…

Как звали эту девочку? Не помню.

Но за нее в ответе мы с тобой.

За то в ответе, чтобы не забыли

Про этих однодневочек-стрекоз…

Как трепетали у девчушки крылья!

Какой застыл в больших глазах вопрос!

Лейтенант Щебетов!

Вашим именем назван поселок.

Но немногие знают про то,

И немногим он именем дорог.

Просто думают: пение птиц

Послужило названью основой…

Лейтенант Щебетов!

Между нами — натянутый провод.

Лейтенант Щебетов!

Я дыханье тяжелое ваше

Слышу в шуме ветров,

Что по скалам насупленным пляшут.

Там вы с ротой прошли,

Где теперь не пройти альпинистам,

Где одни лишь стрижи

Режут воздух с пронзительным свистом.

А ворвавшись в село,

Вдруг упали, сжимая винтовку…

Вновь весна. Замело

Алычовой пургой Щебетовку…

У матушки-земли в объятье,

В грязи, на холоде, в огне

Бойцы мечтали о санбате —

О койке и о простыне.

Не выбросить из песни слова:

Трепались (если тишина)

О сестрах, их жалеть готовых,

Поскольку спишет все война…

Как, после взрывов и разрывов,

Побыв у смерти на краю,

Солдаты радовались диву —

Пожить в санбатовском раю!

Но вот прошли недели — странно;

Еще закутанный в бинты,

Еще с полузажившей раной,

Опять в окопы рвешься ты!

Уже с сестричкой трали-вали

Тебя не тешат, а томят.

Порой случалось, что сбегали

На костылях из рая в ад.

И на пустое одеяло

Упав беспомощно ничком,

Тихонько слезы утирала

Сестричка детским кулачком…

Все было просто,

Как в кино,

По-бабьи ветер выл.

Ей было очень все равно,

Что он ее любил.

Но можно счастье подарить,

Себя не пожалев…

А крысы грызли сухари

В промерзшем блиндаже.

Закрыть глаза и целовать,

Хоть губы холодны.

Идет усталый, как солдат,

Четвертый год войны…

На груди ордена и медали,

А в груди — острой льдинкою боль…

Никогда твоих слез не видали,

И никто не дрожал над тобой.

Никогда не была ты женою —

Женихов отобрала война…

Всю-то жизнь оставалась одною,

Женской радостью обделена,

Та, что в дни, когда вдруг покачнули

Лапы свастики дом наш земной,

Беззаветно рванулась под пули —

Красный крест замелькал за спиной…

Эта крымская осень

Скорее похожа на лето

Наших нечерноземных,

Умеренных наших широт…

Не печалься, товарищ мой —

Песенка наша не спета:

Разве может огонь

Превратиться когда-нибудь

В лед?

Вот и стали легендами

Наши окопные были.

Я порой удивляюсь сама —

Неужели то было со мной?..

Эх, как мало осталось солдат,

Что «прописаны» были

На переднем краю,

В батальоне пехоты

Войной…

Чередою уходят годки,

Что в боях не убиты,

Меж собою и нами

Захлопнув свинцовую дверь.

Потому-то друг к другу,

Как будто бы сильным магнитом,

Так нас тянет теперь,

Нас, оставшихся, тянет теперь.

Мы навеки отмечены

Юности огненной метой,

Мы готовы, не сетуя,

Встретить последний поход…

Наша поздняя осень

Скорее похожа на лето —

Разве может огонь

Превратиться когда-нибудь

В лед?..

Дышали мы пороховою пылью,

При артналетах падали в кювет.

Совсем не все Матросовыми были,

А лишь Матросовым забвенья нет.

И то не всем.

Война — такое дело:

Порою без следа под корень жнет…

Да разве сердце почестей хотело,

Когда взлетало хриплое «вперед!»?

Нет, никого я упрекать не буду —

Откуда знать мильонов имена?..

И все же позабытых нет, покуда

Чтит неизвестных воинов страна…

Как давно мы скинули шинели,

Юными ворвались на Парнас!

Ведь уже справляет юбилеи

Поколенье, что моложе нас…

Неужто для того рождались люди,

Чтоб мир порос забвения травой?..

Уже четвертой мировой не будет —

Лишь не было бы третьей мировой!

Прошу, любимый мой,

Прости,

Когда бываю резковата:

Прошла неженские пути,

И самый первый —

Путь солдата.

Не при луне, не на гумне —

Безвестный раненый в траншее,

Припав, как суженый, ко мне,

Обнял отчаянно за шею.

И я, сжав зубы, поползла,

Таща его, в разрывах минных…

И «на гражданке» я была,

Сказать по совести… мужчиной.

Известно только кой-кому,

Что в нищете послевоенной

Слыла «добытчиком» в дому,

Копейке каждой знала цену…

А жизнь поэта — тоже бой,

Опять бойцовская дорога.

…За то, что я резка с тобой,

Меня судить не должен строго:

Не только пламенем войны,

Не только черным сорок первым

Обнажены, обожжены,

Искрят обугленные нервы.

Кричу, зову —

Не долетает зов.

Ушли цепочкою,

Шаг в шаг впечатав,

Как будто на разведку,

В тыл врагов,

Солдат

Сергей Сергеевич Смирнов,

Солдат

Сергей Сергеевич Орлов,

Солдат

Сергей Сергеич Наровчатов.

Зову.

Опять лишь тишина в ответ.

Но и она кричит о побратимах…

Кто говорит —

Незаменимых нет?

Нет заменимых,

Нету заменимых!

Нам жилось и дышалось легче

Оттого, что был рядом друг,

Не умевший сутулить плечи,

По призванию политрук.

Комиссар, что единым словом

Полк поднять бы

В атаку мог…

Знаменитый поэт,

Лавровый

Он с усмешкой

Носил венок.

Подлецы перед ним смолкали,

Уползали льстецы с пути.

Мог чужую беду

Руками

Слуцкий запросто развести.

Но рвануло из рук оружье —

Уходила с земли жена.

Даже им

От вселенской стужи

Не была она спасена…

Сам себя

Присудил к забвенью,

Стиснул зубы — и замолчал

Самый сильный

Из поколенья

Гуманистов-однополчан…

Друг! Беда тебя подкосила,

Но воюет твоя строка.

Словно колокол,

Над Россией

Бьется сердце политрука.

Мы первый мирный

Женский день встречали —

Без смерти,

Без пожаров,

Без пальбы…

Ох, мне б теперь

Тогдашние печали —

Стеснялась я

Окопной худобы!

Завидовала девицам дебелым —

В те дни худышки

Не были модны.

Три байковые кофточки

Надела,

Под юбку —

Стеганые ватные штаны.

Заправила их в кáтанки

Со смехом.

Была собою донельзя горда,

Уверена,

Что пользуюсь успехом

Из-за своих параметров тогда,

Беспечно

В рваных валенках порхала,

Привычно, как волчонок,

Голодна…

Где эта дурочка,

«Царица бала»?

С кем кружится,

Нелепая, она?

В белокаменном квартале нашем,

Где дома старинные стоят,

Притулилась улочка Наташи —

С фронта не вернувшейся назад.

Шел в ту пору девушке двадцатый.

Пробил час, настал ее черед,

Защищая раненых, с гранатой

Беззаветно ринуться вперед…

Пролетела стайка первоклашек,

Детский сад протопал чередой.

По веселой улице Наташи,

Под ее кристальною звездой.

Поколение уходит наше,

Завершив солдатский подвиг свой

По взгрустнувшей улице Наташи —

Словно по дорожке фронтовой…

Дополз до меня связной —

На перевязи рука:

«Приказано в шесть ноль-ноль

Явиться вам в штаб полка».

Подтянут, широкоскул,

В пугающей тишине

Полковник в штабном лесу

Вручил «За отвагу» мне.

То было сто лет назад…

Могла ль увидать в тот час

Высокий парадный зал,

Сверкавший от люстр и глаз.

Могло ли в окопном сне

Когда-то присниться мне?

Ничто не забудут, нет!

Присниться, что ордена

Солдатам своим страна

Вручит через сорок лет?

Что вспомню я в этот миг

«За родину!» хриплый крик?..

Может, он погиб на поле чести,

Может, в хате лесника от ран…

Полицай не пропадал «без вести»,

Пропадал без вести партизан.

Полицаи сроки отсидели

И вернулись на родимый двор.

Сыновья «пропавших» поседели —

Рядом с ними тенью брел укор:

Ведь «без вести» —

Это как — без чести…

Может, хватит им душевных ран?

Полицай не пропадал «без вести»,

Пропадал без вести партизан.

Вышло время формуле жестокой —

Нынче «без вести пропавших» нет.

Пусть они вернутся — к локтю локоть —

Те, что сорок пропадали лет.

Пусть войною согнутые вдовы

На соседей с гордостью глядят.

Вышло время формуле суровой —

Нет «пропавших без вести» солдат!

Здесь застыли в карауле дети,

Здесь стоим мы, голову склоня,

И глядим, как раздувает ветер

Скорбный пламень Вечного огня…

На краю

Измайловского парка,

Под гармонь,

Ознобною весной,

Падеспань, тустеп

Танцуют пары —

Кавалеры блещут сединой.

Пусть они

Богаты лишь годами.

Не скрывает

Лет своих никто,

Порошком натертые медали

С гордостью

Навесив на пальто.

Дамы —

Несдающиеся тоже:

Как пилотку,

Носят седину…

Сотрясает ветер

Крупной дрожью

Хрупкую ознобную весну.

А деревья

Головой качают —

На опушке парка,

На краю

Празднуют опять

Однополчане

Возвращенье

В молодость свою.

На душе

Торжественно и чисто,

Словно Вечный

В ней зажгли огонь…

Хорошо,

Что не вопит транзистор,

А рыдает

Старая гармонь.

Ни от чего не отрекусь

И молодых приму упреки.

Как страшно падали мы, Русь,

Прямолинейны и жестоки:

Ведь свято верили мальцы

В страде тридцать седьмого года,

Что ночью взятые отцы —

Враги страны, враги народа…

Я ни за что не отрекусь

От боевой жестокой славы.

Как мы с тобой взмывали, Русь,

В одном полете величавом!

Шли добровольцами юнцы

Туда, где Смерть дает медали,

Тогда казненные отцы

На подвиг нас благословляли…