Стихи об Америке

Вижу, как сейчас,

объедки да бутылки…

В портишке,

известном

лишь кабачком,

Колумб Христофор

и другие забулдыги

сидят,

нахлобучив

шляпы бочком.

Христофора злят,

пристают к Христофору:

«Что вы за нация?

Один Сион!

Любой португалишка

даст тебе фору!»

Вконец извели Христофора —

и он

покрыл

дисканточком

щелканье пробок

(задели

в еврее

больную струну):

«Что вы лезете:

Европа да Европа!

Возьму

и открою другую

страну».

Дивятся приятели:

«Что с Колумбом?

Вина не пьет,

не ходит гулять.

Надо смотреть —

не вывихнул ум бы.

Сидит всю ночь,

раздвигает циркуля́».

Мертвая хватка в молодом еврее;

думает,

не ест,

не досыпает ночей.

Лакеев

оттягивает

за фалды ливреи,

лезет

аж в спальни

королей и богачей.

«Кораллами торгуете?!

Дешевле редиски.

Сам

наловит

каждый мальчуган.

То ли дело

материк индийский:

не барахло,—

бриллиант,

жемчуга.

Дело простое:

вот вам карта.

Это океан,

а это —

мы.

Путь пунктиром —

и бриллиантов караты

на каждый полтинник,

данный взаймы».

Тесно торгашам.

Томятся непоседы.

По суху

и в год

не обернется караван.

И закапали

флорины и пезеты

Христофору

в продырявленный карман.

Идут,

посвистывая,

отчаянные из отчаянных.

Сзади тюрьма.

Впереди —

ни рубля.

Арабы,

французы,

испанцы,

датчане.

Лезли

по трапам

Колумбова корабля.

«Кто здесь Колумб?

До Индии?

В ночку!

(Чего не откроешь,

если в пузе орга́н!)

Выкатывай на палубу

белого бочку,

а там

вези

хоть к черту на рога!»

Прощанье — что надо.

Не отъезд — а помпа:

день

не просыхали

капли на усах.

Время

меряли,

вперяясь в компас.

Спьяна

путали штаны и паруса.

Чуть не сшибли

маяк зажженный.

Палубные

не держатся на полу,

и вот,

быть может, отсюда,

с Жижона,

на всех парусах

рванулся Колумб.

Единая мысль мне сегодня люба,

что эти вот волны

Колумба лапили,

что в эту вот воду

с Колумбова лба

стекали

пота

усталые капли,

что это небо,

землей обмеля́,

на это вот облако,

вставшее с юга,

— «На мачты, братва!

глядите —

земля!» —

орал

рассудок теряющий юнга.

И вновь

океан

с простора раскосого

вбивал

в небеса

громыхающий клин,

а после

бросался

с волной сарагоссовой,

и вместе

пучки травы волокли.

Он

этой же бури слушал лады.

Когда ж

затихает бури задор,

мерещатся

в водах

Колумба следы,

ведущие

на Сан-Сальвадор.

Вырастают дни

в бородатые месяцы.

Луны

мрут

у мачты на колу.

Надоело океану,

Атлантический бесится.

Взбешен Христофор,

извелся Колумб.

С тысячной волны трехпарусник

съехал.

На тысячу первую взбираться

надо.

Видели Атлантический?

Тут не до смеха!

Команда ярится —

устала команда.

Шепчутся:

«Черту ввязались в попутчики.

Дома плохо?

Стол и кровать.

Знаем мы

эти

жидовские штучки —

разные

Америки

закрывать и открывать!»

За капитаном ходят по пятам.

«Вернись! — говорят,

играют мушкой.—

Какой ты ни есть

капитан-раскапитан,

а мы тебе тоже

не фунт с осьмушкой».

Лазит Колумб

на бра́мсель с фо́ка,

глаза аж навыкате,

исхудал лицом;

пустился во-всю:

придумал фокус

со знаменитым

Колумбовым яйцом.

Что́ яйцо? —

игрушка на́ день.

И день

не оттянешь

у жизни-воровки.

Ходит команда

на Колумба глядя:

«Крепка

петля

из генуэзской веревки.

Кончай,

Христофор,

собачий век!..»

И кортики

воздух

во тьме секут.

— «Земля!» —

Горизонт в туманной

кайме.

Как я вот

в растущую Мексику

и в розовый

этот

песок на заре,

вглазелись.

Не смеют надеяться:

с кольцом экватора

в медной ноздре

вставал

материк индейцев.

Года прошли.

В старика

шипуна

смельчал Атлантический,

гордый смолоду.

С бортов «Мажести́ков»

любая шпана

плюет

в твою

седоусую морду.

Колумб!

Пропало твое наследство!

В вонючих трюмах

твои потомки

с машинным адом

в горящем соседстве

лежат,

под щеку

подложивши котомки.

А сверху,

в цветах первоклассных розеток,

катаясь пузом

от танцев

до пьянки,

в уюте читален,

кино

и клозетов

плывут синьоры,

донны

и янки.

Ты балда, Колумб,—

скажу по чести.

Что касается меня,

то я бы

лично —

я б Америку закрыл,

слегка почистил,

а потом

опять открыл —

вторично.