Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.

Попытка выразить себя —

Труднейшая из всех попыток.

Она врывается слепя,

И от нее сплошной убыток.

Художнику в конце концов

Не до конечных результатов.

Он правде заглянул в лицо,

Себя от правды не запрятав.

Незащищенность мастеров,

Цена попыток, откровений…

Бывает легкое перо,

Но не бывает легким гений.

Не верю легкости труда,

Обманчива такая легкость.

Сто раз обманчивая легкость,

Но есть потеря и беда.

Солнцем обрызган целый мир,

Празднично блещет улица.

После

утренней тьмы

квартир

Люди стоят

и хмурятся.

Сдвинься, попробуй —

не хватит сил,

И у подъездов,

спросонок,

Город большой

на мгновенье

застыл,

Зажмурившись,

как котенок.

Откуда у неба столько воды,

Тут помутнеешь в рассудке.

Дождь,

наливая

с краями пруды,

Хлещет вторые сутки.

Погода сама говорит за то,

Что в этот безбожный век

Скоро будет всемирный потоп

И нужно строить ковчег.

Кто там, на небе,

давай разберись,

Пожалуйста,

не авральте.

Нам же не сеять

китайский рис

На заливном

асфальте.

Я эту люблю

жизнь,

Дни люблю нить,

Буду сухарь грызть

И все равно —

любить.

Даже без рук

и ног

И с пустотой

впереди

Я б добровольцем не смог

В небытие уйти.

Воздух

дождем промыт,

Всей грудью

можно дышать —

Счастье,

которого мы

Привыкли не замечать.

На каждый дается день

Нам солнца

и неба

высь,

Лучи сквозь себя —

продень

И к жизни сильней привяжись.

Чтобы с хандрою

врозь

Дни труда

потекли,

И был ты

не просто

гость

У щедрой

к людям земли.

С веселым

навечно

слит,

Выше и чище

стань,

Плюнув на мелочь

обид

И настроений

дрянь.

Хватит

пищать и ныть.

Молодость,

всюду

брызнь!

Кто равнодушен

жить,

Того уничтожит

жизнь.

В это —

серьезно верил,

Возможно,

от простоты.

Звонок неожиданный

в двери.

Я открываю —

ты!

Верить мне в это

хочется,

А факты кричат:

не верь!

Ведь чаще всего молочнице

Я открываю

дверь.

Я тебя девчонкой

знал когда-то,

А теперь

расстроенной

гурьбой

Глупые, влюбленные ребята

Вечерами ходят за тобой.

Все понятно — так должно

случиться

Раньше, позже,

но пришел

твой срок

Уложить девчоночьи косицы

В золотистый

женственный

пучок.

Вспомнить здесь, по-моему,

не лишнее,

Как при виде этой головы

Я тебя, знакомую,

давнишнюю,

Неожиданно назвал на «вы».

А в конце концов

открылось

главное,

Я узнал как будто бы вчера,

Что какая милая и славная

Девочка из нашего двора.

И когда к тебе идут

ребята,

Мне смешно и грустно сознавать,

Что тебя за косы драл когда-то,

А теперь вот буду ревновать.

Такое может случиться со сна,

Простительно каждому,

и понятно —

Хорошее утро,

вообще — весна,

На стенах солнца яркие

пятна.

Небо за стеклами,

синь высоты,

Луж сияющие окружения.

И, конечно,

являешься ты,

Далекая

во всех отношениях.

Я удивленно шагнул назад,

Что-то

промолвил

дрожащим голосом.

Нет, несомненно — твои глаза,

Твои пшеничные волосы.

Мне незнакомое

ранее

платье,

Воздушное,

белое, кажется,

бальное.

Потянулся тебя обнять я,

Не очень скромно

и очень нахально.

Думаю:

сейчас хлестнет

но щекам,

Что-нибудь резкое скажет.

А ты —

видно, стала по-проще-ка,

И улыбаешься даже.

Шаг вперед,

мы вдвоем.

Полностью, а не отчасти…

И так

не вовремя

сигнал «подъем!»

Перерывает счастье.

Сижу на кровати,

опухший со сна,

Ботинки

невесело обувая…

Как говорится,

весна,

Все бывает.

Кажется, вырос годами и телом,

Здоровый парень с взлохмаченной головой,

Но сегодня вдруг захотелось

Домой.

Сердце кричит упрямо,

Пусть слова у него другие,

Раньше просто —

Хочу к маме! —

А теперь —

Долой Киев! —

Долой ваши порядки,

Приказики

и приказы.

Сверху гладко,

Внутри —

зараза.

Внутри то, что калечим,

Год от года становится плоше,

Злоба легла на плечи

Тяжелой ношей.

Злоба тугим захлестом

Сдавила душу грубо,

Освободиться просто —

В зубы!

Легче всего

хрястнуть ломом,

Здоровье и молодость —

победители…

Ну а дальше?

Ты дома:

Ро-ди-те-ли…

Грустные лица,

Плач тягучий…

Этому не случиться

Ни в коем случае

Снова и снова в поле зрения

Стены

напротив

скучно-белые,

Как все до омерзения

Надоело.

Болью мозг защемило,

Словно один продираешься чащей,

Каждый день — бритый затылок

Впереди стоящего.

Дрянь распорядка,

придирки по мелочам,

Противно, гадко,

Срам!

Серых дней лента.

Начало длинного месяца,

Товарищ планета

Медленно вертится.

Никак не влияет тоска,

сожаления,

На это

небесное

ускорение…

В общем, можно

сказать

короче,

Без злости

и слов

скороспелых —

Родное училище

очень

Надоело.

Не смотри на будущее хмуро,

Горестно кивая головой..!

Я сегодня стал литературой

Самой средней, очень рядовой.

Пусть моя строка другой заслонится,

Но благодарю судьбу свою

Я за право творческой бессонницы

И за счастье рядовых в строю.

Какое блаженство, устав с дороги,

За день набродившись весенним лесом,

Вытянуть кверху тяжелые ноги

Под полотняным дрожащим навесом.

Едва от смолистого дыма не плача,

Чай вскипятить в котелке пузатом,

Чтоб он получился горячий-горячий

И очень понравился нашим ребятам.

Закутаться после, кто чем попало,

Наружу повыставив сонные лица,

Воздухом леса, пьянящим и талым,

Мартовской ночью досыта напиться.

А утром — дым снова глаза повыел,

Смеясь, умывались мы розовым снегом,

Такие отчаянно молодые,

Как воины древности перед набегом.

Немного в памяти твердо осталось,

Но это — не скроет годов завеса,

Что мы совершенно не верим в старость.

Шатаясь весенним звенящим лесом.

На меня надвигается

По реке битый лед.

На реке навигация,

На реке пароход.

Пароход белый-беленький,

Дым над красной трубой.

Мы по палубе бегали —

Целовались с тобой.

Пахнет палуба клевером,

Хорошо, как в лесу.

И бумажка приклеена

У тебя на носу.

Ах ты, палуба, палуба.

Ты меня раскачай,

Ты печаль мою, палуба,

Расколи о причал.

В желтых липах спрятан вечер,

Сумерки спокойно сини.

Город тих и обесцвечен,

Город стынет.

Тротуары, тротуары

Шелестят сухой листвою,

Город старый, очень старый

Под Москвою.

Деревянный, краснокрыший,

С бесконечностью заборов,

Колокольным звоном слышен

Всех соборов.

Полутени потемнели,

Тени смазались краями,

Переулки загорели

Фонарями.

Здесь, остриженный, безусый,

В тарантасе плакал глухо

Очень милый, очень грустный

Пьер Безухов.

У деревни лают собаки,

Ночь повисла над водоемом,

И костер на воде — как факел

С желто-огненным окоемом.

Здесь задумчивый лес толпится,

Здесь смолою пропитан воздух,

А захочешь воды напиться —

В котелке заплескают звезды.

Загорелым, обветренным и босым

Выскочил он под дождь.

От современности —

только трусы,

А так — африканский вождь.

Пренебрежительно глянул на нас,

Вытер ладонью нос

И пустился по лужам в дичайший пляс

С удовольствием и всерьез.

Ах улицы, единственный приют

Не для бездомных — для живущих в городе.

Мне улицы покоя не дают,

Они мои товарищи и вороги.

Мне кажется — не я по ним иду,

А, подчиняясь, двигаю ногами,

А улицы ведут меня, ведут

По заданной единожды программе,

Программе переулков дорогих,

Намерений веселых и благих.

Бывает все на свете хорошо[3],

В чем дело, сразу не поймешь, —

А просто летний дождь прошел,

Нормальный летний дождь.

Мелькнет в толпе знакомое лицо,

Веселые глаза,

А в них бежит Садовое кольцо,

А в них блестит Садовое кольцо

И летняя гроза.

А я иду, шагаю по Москве,

И я пройти еще смогу

Соленый Тихий океан,

И тундру, и тайгу.

Над лодкой белый парус распущу,

Пока не знаю с кем,

Но если я по дому загрущу,

Под снегом я фиалку отыщу

И вспомню о Москве.

И я вступаю, как во сне,

в летящий на закате снег.

Уже весна. Летит прощально

над миром света пелена.

Любимая удивлена,

но телефону сообщая,

что выпал снег.

Как описать его паденье,

замедленный его полет?

Да, снег идет не в наступление,

он отступает, но идет.

Летит он, тихий, ненахальный,

иной у снега цели нет —

чтобы рукою помахали

ему, летящему, вослед.

Может, я не доживу

До того момента,

Как увижу наяву

Цель эксперимента?

Может, я не дотяну

В будущее ногу,

Мне полеты на Лупу

Лично не помогут.

Риторический вопрос,

И отчасти глупый:

Для чего я жил и рос —

Не рассмотришь в лупу.

Или, скажем, в телескоп

Из обсерваторий.

Отчего в тщету укроп

И зелено море?

Говорят о чем киты,

Воробьи, синицы?

Отчего мне ты да ты

Продолжаешь сниться?

Отчего ко мне во сне

Города приходят?

Откровение — извне,

На каком же коде, —

Телетайпе, телети, —

Я по ним шатаюсь.

Кто кино про то крутил?

Не таюсь, а таю.

Мы сидели, скучали

У зеленой воды,

Птиц домашних качали

Патриаршьи пруды.

День был светлый и свежий,

Людям нравилось жить, —

Я был весел и вежлив,

Я хотел рассмешить.

Сочинял вам, не мучась,

Про царей, про цариц,

Про печальную участь

Окольцованных птиц.

Их пускают китайцы,

Чтоб потом наповал

Били птиц сенегальцы

Над рекой Сенегал.

Не узнать добровольцам,

Что убийцы босы

И научные кольца

Продевают в носы.

Погибают скитальцы

Вдалеке от друзей,

Горько плачут китайцы

И Британский музей.

Работа не тяжелая,

И мне присуждено

Пить местное, дешевое

Грузинское вино.

Я пью его без устали,

Стакан на свет гляжу,

С матросами безусыми

По городу брожу.

С матросами безусыми

Брожу я до утра,

За девочками с бусами

Из чешского стекла.

Матросам завтра вечером

К Босфору отплывать,

Они спешат, их четверо,

Я пятый — мне плевать.

Мне оставаться в городе,

Где море и базар,

Где девочки негордые

Выходят на бульвар.

Стоял себе, расколотый,

Вокруг ходил турист,

Но вот украл Царь-колокол

Известный аферист.

Отнес его в Столешников

За несколько минут,

Но там сказали вежливо,

Что бронзу не берут.

Таскал его он волоком,

Стоял с ним на углу,

Потом продал Царь-колокол

Британскому послу.

И вот уже на Западе

Большое торжество,

И бронзовые запонки

Штампуют из него.

И за границей весело

В газетах говорят,

Что в ужасе повесился

Кремлевский комендант.

И аферист закованный

Был сослан на Тайшет.

И повторили колокол

Из пресс-папье-маше.

Не побоялись бога мы

И скрыли свой позор.

Вокруг ходил растроганный

Рабиндранат Тагор.

Ходил вокруг да около.

Зубами проверял,

Но ничего про колокол

Плохого не сказал.

У лошади была грудная жаба[4],

Но лошади — послушное зверье,

И лошадь на парады выезжала

И маршалу молчала про нее.

А маршала сразила скарлатина,

Она его сразила наповал,

Но маршал был выносливый мужчина

И лошади об этом не сказал.

Мертвец играл на дудочке,

По городу гулял,

И незнакомой дурочке

Он руку предлагал.

А дурочка, как Золушка,

Ему в глаза глядит, —

Он говорит о золоте,

О славе говорит.

Мертвец, певец и умница,

Его слова просты —

Пусты ночные улицы,

И площади пусты.

«Мне больно, мне невесело,

Мне холодно зимой,

Возьми меня невестою,

Возьми меня с собой».

Любите вы Листа, Моцарта, Сальери,

Лавки букинистов, летний кафетерий,

Споры о Шекспире и о Кальдероне

В городской квартире в Киевском районе.

Ах, Париж весенний! Как к тебе добраться?

Рано утром в Сене можно искупаться.

Вы себя погубите западной душою,

Заграницу любите — ох, нехорошо.

Мастера палитры, вы не виноваты,

Ох, космополиты — милые ребята.

Любите вы Брамса,

нравится вам Врубель,

Так подайте рубль,

дорогие братцы.

Я шагаю по Москве,

Как шагают по доске,

Что такое — сквер направо

И налево тоже сквер.

Здесь когда-то Пушкин жил,

Пушкин с Вяземским дружил,

Горевал, лежал в постели,

Говорил, что он простыл.

Кто-то, я не знаю кто,

А скорей всего, никто,

У подъезда на скамейке

Человек сидит в пальто.

Человек он пожилой,

На Арбате дом жилой.

В доме летняя еда,

А на улице среда

Переходит в понедельник

Без особого труда.

Голова моя пуста,

Как пустынные места.

Я куда-то улетаю,

Словно дерево с листа.

Что за жизнь с пиротехником,

Фейерверк, а не жизнь,

Это — адская техника,

Подрывной реализм.

Он веселый и видный,

Он красиво живет,

Только он, очевидно,

Очень скоро помрет.

На народном гулянье,

Озарив небосклон.

Пиротехникой ранен,

Окочурится он.

Я продам нашу дачу,

Распродам гардероб,

Эти деньги потрачу

На березовый гроб.

И по рыночной площади

Мимо надписи «стоп»

Две пожарные лошади

Повезут его гроб.

Скажут девочкам в ГУМе

Пионер и бандит:

Пиротехник не умер,

Пиротехник убит.

Есть у раздражения

Самовыражение.

Дверью — хлоп,

И пулю — в лоб.

Ах, как всем досадил!

И лежит в гробу — костюм,

Новые ботинки,

Галстук на резинке.

Две вдовы

(Две жены)

К случаю наряжены.

Он лежит — уже ничей

В ожидании речей.

Караул! Караул!

Вот почетный караул.

Хорошо ему в почете,

Жалко, ноги протянул.

Говорю ему — привет,

Ты — туда, а я — в буфет.

О чем во тьме кричит сова?

Какие у нее слова?

Спроси об этом у совы

На «ты» или на «вы».

На «вы» спросить — переспросить

На «ты» — невежливо спросить.

Поскольку женщина сова

Ну нее свои права.

Иду дорогой через лес,

Держу ружье наперевес.

Охотник я. Но где же дичь?

Где куропатка или сыч?

Хотя — съедобны ли сычи,

Про то не знают москвичи.

Но я — неважный гастроном,

Давай зальем сыча вином!

Мы славно выпьем под сыча

Зубровки и спотыкача!

Прекрасен ты, осенний лес, —

Какая к черту мне охота!

Пересеку наперерез

Твои осенние болота.

Товарищ дал мне сапоги —

Размеры наши совпадают,

Подарок с дружеской ноги

Сейчас в болоте пропадает!

Но притяжение болот

Мы все-таки преодолеем,

Тому надежда и оплот,

Что силу воли мы имеем.

Мы — это я и сапога,

Подарок с дружеской ноги.

Они ходили с малых лет

Через болота и овраги,

А покупали их в сельмаге,

Для них асфальт — уже паркет.

Люблю я эти сапоги,

Заклеенные аккуратно,

Подарок с дружеской ноги —

Я не верну его обратно.

Уже светлеет. Переход

От тени к свету непонятен,

Число полутонов растет,

А воздух влажен и приятен.

Рога трубят? Рога трубят…

Я голову приподнимаю,

Прошедший день припоминаю.

Улицу наклонную, но улице — туман,

С дворянскими колоннами старинные дома.

Старого точильщика,

Лудильщика кастрюль,

Военного училища

Медленный патруль.

Заберите меня, заберите,

Посадите меня под арест,

Десять суток мне подарите,

Прикажите позвать оркестр.

Пусть по улицам бьют барабаны

И в подзорные трубы глядят,

И суровые ветераны

Пощадить меня не велят.

По несчастью или к счастью[5],

Истина проста:

Никогда не возвращайся

В прежние места.

Даже если пепелище

Выглядит вполне,

Не найти того, что ищем,

Ни тебе, ни мне.

Путешествие в обратно

Я бы запретил,

Я прошу тебя, как брата,

Душу не мути.

А не то рвану по следу —

Кто меня вернет? —

И на валенках уеду

В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю,

Там, где — боже мой! —

Будет мама молодая

И отец живой.

Городок провинциальный[6],

Летняя жара,

На площадке танцевальной

Музыка с утра.

Рио-рита, рио-рита,

Вертится фокстрот,

На площадке танцевальной

Сорок первый год.

Ничего, что немцы в Польше,

Но сильна страна,

Через месяц — и не больше —

Кончится война.

Рио-рита, рио-рита,

Вертится фокстрот,

На площадке танцевальной

Сорок первый год.

Я жизнью своею рискую[7],

С гранатой на танк выхожу

За мирную жизнь городскую,

За все, чем я так дорожу.

Я помню страны позывные,

Они раздавались везде —

На пункты идти призывные,

Отечество наше в беде.

Живыми вернуться просили.

Живыми вернутся не все,

Вагоны идут по России,

Но травам ее, но росе.

И брат расставался с сестрою,

Покинув детей и жену,

Я юностью связан с войною

И я ненавижу войну.

Я понял, я знаю, как важно

Веслом на закате грести,

Сирени душистой и влажной

Невесте своей принести.

Пусть пчелы летают — не пули,

И дети родятся не зря,

Пусть будет работа в июле

И отпуск в конце января.

За лесом гремит канонада,

А завтра нам снова шагать.

Не надо, не надо, не надо,

Не надо меня забывать.

Я видел и радость и горе,

И я расскажу молодым,

Как дым от пожарища горек

И сладок отечества дым.

Москва сортировала поезда:

Товарные, военные, почтовые.

Нас увозили в дальние места,

Живыми оставались чтобы мы.

Для жизни дальней оставались жить,

Которая едва обозначалась,

Теперь — глаза в слезах, едва смежить,

За все начала, за все начала.

Звон трамвая голосист и гулок,

Парк расцвечен точками огней,

Снова я пришел на переулок —

Переулок юности моей.

Над асфальтом наклонились вязы,

Тенью скрыв дорожку мостовой.

Помню, как к девчонке сероглазой

Торопился я под выходной.

Как, промокнув под дождем веселым,

За цветущий прятались каштан,

Девочка из сорок третьей школы

И до слез смущенный мальчуган.

Мне хотелось слез необычайных,

Клятву, что ли, дать или обет.

Этот дождь, короткий и случайный,

Стал причиной близости к тебе.

Знаю — случай ничего не значит.

Но сегодня поздно пожалел,

Что могло случиться все иначе,

Если б дождь подольше прозвенел.

Звон трамвая голосист и гулок,

Парк расцвечен точками огней,

Снова я пришел на переулок —

Переулок юности моей.

В лето хорошо бы без билета.

В лето? У него куда билет?

У него трава — одна примета,

Да еще река. Поклон, привет!

А река такая золотая,

А весной такой на свете дождь,

И по свету ветер пролетает,

И обратно ветер не вернешь.

И реке спасибо, и тебе спасибо,

И тебе спасибо, ветер над водой,

Ты такой веселый, ты такой красивый,

Ветер, ветер, ветер,

Ветер молодой.

Летели летние качели

На самом деле,

Дитя орало в колыбели,

И летний день куда-то плыл.

И травы превращались в сено,

Не сразу, скажем, постепенно.

Все было, было постепенно,

Как постепенен летний день.

Меняют люди адреса,

Переезжают, расстаются,

И лишь осенние леса

На белом свете остаются.

Останется не разговор

И не обиды по привычке,

А поля сжатого простор,

Дорога лесом к электричке.

Меж дач пустых она вела, —

Достатка, славы, привилегий.

Телега нас обогнала,

И ехал парень на телеге.

Под ветром сосны хорошо шумят,

Светает рано. Ты не просыпайся,

Ко мне плечом горячим прикасайся,

Твой сон качают сосны и хранят.

Тебя держу, тебя во сне несу

И слышу — дятел дерево колотит,

Сегодня воскресение в лесу,

На даче, на шоссе и на болоте.

Покой еще не начатого дня,

Неясные предметов очертанья.

Я думаю, как ты вошла в меня,

В мои дела, заботы и сознанье.

Уходят в будни наши торжества,

Но по утрам хочу я просыпаться,

Искать слова и забывать слова,

Надеяться, любить, повиноваться.

Тебе со мною скучно,

А мне с тобою — нет.

Как человек — ты штучна,

Таких на свете нет.

Вас где-то выпускают

Не более пяти,

Как спутник запускают

В неведомой степи.

Любимая, все мостовые,

Все площади тебе принадлежат,

Все милиционеры постовые

У ног твоих, любимая, лежат.

Они лежат цветами голубыми

На городском, на тающем снегу.

Любимая, я никакой любимой

Сказать об этом больше не смогу.

Называлось место: Плёс,

Начиналась осень.

Кто меня туда занес,

Одного забросил?

Было около пяти

И светлело еле,

Воздух голову мутил,

Как «Ркацители».

Не упасть — глотаю всласть

Свежесть, тлен и сырость.

Осень только началась,

Только совершилась.

Это было или нет

В мире беспредельном?

Осень, мелочи примет,

Каждая — отдельно.

А по мне — они все те,

Каждой, вне порядка,

Улыбаюсь в темноте

И зеваю сладко.

На подоконнике жена

Сидела ранним летом,

А комната озарена

Была вечерним светом.

Да, лето только началось,

А к нам вчера приехал гость.

Сегодня он уехал —

И нам оставил эхо.

То эхо — воблы три кило —

Нет громогласней эха!

Еще на улице светло,

И жаль, что он уехал.

Понедельник, понедельник,

Понедельник дорогой,

Ты пошли мне, понедельник,

Непогоду и покой.

Чтобы роща осыпалась,

Холодея на ветру,

И спала не просыпалась

Дорогая поутру.

Я знаю, как стары

Стихи про телефоны.

От станции Мары

И до горы Афона

Протянут телефон.

(А если не протянут,

То, значит, его тянут.)

Я расстоянье взял

Немалое — нарочно:

Звонит провинциал,

Провинциалу тошно.

Уже провинциал

Отпил, оттанцевал

И не находит места,

А дома ждет невеста.

Завидую ему.

А где моя невеста?

В Москве или в Крыму —

Мне это неизвестно.

(Читателю о том

Читать неинтересно.)

Читатель, ты прости,

Когда грустит писатель.

Ему сюжет вести

Все кажется некстати.

Г-2, Г-2, Г-2 —

Твой номер набираю,

Набрал его — едва

Твой голос разбираю.

Какая вы сейчас?

Мне легче, но не лучше.

Я думаю о вас,

И это меня мучит.

Наивно, но с утра —

Для жителей безжалостно —

Ору я вам: — Ура!

Услышьте же, пожалуйста!

Умная леди сидит на балконе,

Умная леди смотрит на пони.

Сено жует длинноухий пони

И смотрит, как леди сидит на балконе.

Вижу — тоненький ледок,

Вижу — беленький снежок.

Как он выпал — не заметил,

Если выпал, значит, в срок.

Сто ворон и сто сорок

Прокричали: «Выпал в срок!»

«Выпал в срок», — сказал сурок,

Молчаливый, как пророк.

На рябине — белый снег,

На калине — белый снег.

А на елке, а на елке,

А на елке — больше всех!

Но под снегом провода

Провисают — вот беда!

Оборвутся провода —

Что тогда?

Буря мглою — мы без света —

Небо кроет — все впотьмах!

Ни привета, ни ответа,

И волнение в домах!

Все замолкнут телефоны,

Заметет метель порог.

Где сороки? Где вороны?

Где скрывается сурок?

Сто ворон и сто сорок —

Сто надежд и сто подмог.

И — еще один сурок!

Помогите, если можно,

Я бы вам всегда помог.

Сто ворон и сто сорок

Проводами — прыг да скок!

А мороз жесток, жесток,

Провода — плохой шесток!

Но мороз им не преграда

Посреди большой зимы.

Если надо — значит, надо,

Если нужно — вот и мы!

Сто ворон и сто сорок —

Сто надежд и сто подмог!

А четыре сотни крыльев —

Это просто эскадрилья!

Это полк спасителей —

Снегоочистителей!

Снег ложится на кусты —

Провода опять чисты,

Натянулись провода —

Отошла от нас беда.

Сто ворон и сто сорок

Оказались людям впрок.

А внизу стоял сурок,

Он никак взлететь не мог,

Потому что грызуны

От рождения грузны.

Там, за рекою,

Там, за голубою,

Может, за Окою —

Дерево рябое.

И вода рябая,

Желтая вода,

Еле выгребая,

Я по ней гребу.

Дерево рябое

На том берегу.

Белая вода —

Ты не море,

Горе — не беда,

Просто горе.

О, Квазимодо, крик печали,

Собор, вечерний разговор,

Над ним сегодня раскачали

Не медный колокол — топор.

Ему готовят Эсмеральду,

Ему погибнуть суждено,

Он прост, как негр, как эсперанто,

Он прыгнет вечером в окно.

Он никому вокруг не нужен,

Он пуст, как в полночь Нотр-Дам,

Как лейтенант в «Прощай, оружье»,

Как Амстердам и Роттердам,

Когда кровавый герцог Альба

Те города опустошил

И на тюльпаны и на мальвы

Запрет голландцам наложил.

А Квазимодо, Квазимодо

Идет, минуя этажи.

Молчат готические своды,

Горят цветные витражи.

А на ветру сидят химеры,

Химерам виден далеко

Весь город Франса и Мольера,

Люмьера, Виктора Гюго.

И, посмотрев в окно на кучи

Зевак, собак, на голь и знать,

Гюго откладывает ручку,

Зевает и ложится спать.

То ли страсти поутихли,

То ли не было страстей,

Потерялись в этом вихре

И пропали без вестей

Люди первых повестей.

На Песчаной — все песчанно,

Лето, рвы, газопровод,

Белла с белыми плечами[11],

Пятьдесят девятый год,

Белле челочка идет.

Вижу четко и нечетко —

Дотянись — рукой подать:

Лето, рвы и этой челки

Красно-рыжей благодать.

Над Москвой-рекой ходили,

Вечер ясно догорал,

Продавали холодильник,

Улетали за Урал.

Разговор о чебуреках поведем,

Посидим на табуретах, попоем

О лесах, полях, долинах, о тебе,

О сверкающих павлинах на воде.

Ах, красавица, красавица моя.

Расквитаемся, уеду в Перу я,

В Перу, Перу буду пить и пировать,

Пароходы буду в море провожать.

По широкой Амазонке поплыву

И красивого бизона подстрелю.

Из бизона я сошью себе штаны,

Мне штаны для путешествия нужны.

Вижу я — горят Стожары, Южный Крест

Над снегами Кильманджаро и окрест.

И река течет с названьем Лимпопо,

И татарин из Казани ест апорт.

Засыпает, ему снится Чингиз-хан,

Ю. Ильенко[12] и Толстого Льва роман,

И Толстого Алексея кинофильм,

Ахмадулина, Княжинский[13], Павел Финн[14].

Бывают крылья у художников,

Портных и железнодорожников,

Но лишь художники открыли,

Как прорастают эти крылья.

А прорастают они так,

Из ничего, из ниоткуда.

Нет объяснения у чуда,

И я на это не мастак.

Люблю державинские оды,

Сквозь трудный стих

Блеснет строка,

Как дева юная легка,

Полна отваги и свободы.

Как блеск звезды,

Как дым костра,

Вошла ты в русский стих беспечно,

Шутя, играя и навечно,

О легкость, мудрости сестра.

Влетел на свет осенний жук,

В стекло ударился как птица.

Да здравствуют дома, где нас сегодня ждут

Я счастлив собираться, торопиться.

Там на столе грибы и пироги,

Серебряные рюмки и настойки,

Ударит час, и трезвости враги

Придут сюда для дружеской попойки.

Редеет круг друзей, но — позови,

Давай поговорим, как лицеисты —

О Шиллере, о славе, о любви,

О женщинах — возвышенно и чисто.

Воспоминаний сомкнуты ряды,

Они стоят, готовые к атаке,

И вот уж Патриаршие пруды

Идут ко мне в осеннем полумраке.

О, собеседник подневольный мой,

Я, как и ты, сегодня подневолен.

Ты невпопад кивай мне головой,

И я растроган буду и доволен.

Вот человеческий удел —

Проснуться в комнате старинной,

Почувствовать себя Ариной,

Печальной няней не у дел,

Которой был барчук доверен

В селе Михайловском пустом,

И прадеда опальный дом

Шагами быстрыми обмерен,

Когда он ходит ввечеру —

Не прадед — Аннибал-правитель,

А первый русский сочинитель

И — не касается к перу.

Стихи — какие там стихи?

Обыденность, я захлебнулся.

Как вечера мои тихи,

Я в дом родной издалека вернулся.

Мой дом родной — и не родной,

Родные, вы не обижайтесь

И не расспрашивать старайтесь,

Не вы, не вы тому виной.

Мой дом родной — и не родной,

Я узнаю твои приметы,

Опять встают передо мной

Твои заботы и предметы.

Я разговоры узнаю,

И слушаю — не удивляюсь,

И хоть душою удаляюсь

В квартиру старую мою.

Она была нехороша,

В ней странно все перемешалось.

Она подобьем шалаша

В дому арбатском возвышалась.

Мы жили в этом шалаше —

Сначала вроде странно жили,

Хотя поссорились уже,

Но все-таки еще дружили.

Вся неумелость этих лет

И неустроенность уклада —

…………………………….

За то благодарить не надо…

И жизнь поэта тяжела

И прозаична до предела,

И мечешься, как обалделый,

Чредою лет — одни дела.

Хоронят писателей мертвых,

Живые идут в коридор.

Служителей бойкие метлы

Сметают иголки и сор.

Мне дух панихид неприятен,

Я в окна спокойно гляжу

И думаю — вот, мой приятель,

Вот я в этом зале лежу.

Не сделавший и половины

Того, что мне сделать должно,

Ногами направлен к камину,

Оплакан детьми и женой.

Хоронят писателей мертвых,

Живые идут в коридор.

Живые людей распростертых

Выносят на каменный двор.

Ровесники друга выносят,

Суровость на лицах храня.

А это — выносят, выносят —

Ребята, выносят меня!

Гусиным или не гусиным

Бумагу до смерти марать,

Но только бы не грустили

И не научились хворать.

Но только бы мы не теряли

Живыми людей дорогих,

Обидами в них не стреляли,

Живыми любили бы их.

Ровесники, не умирайте.

Поэтам следует печаль,

А жизни следует разлука.

Меня погладит по плечам

Строка твоя рукою друга.

И одиночество войдет

Приемлемым, небезутешным,

Оно как бы полком потешным

Со мной по городу пройдет.

Не говорить по вечерам

О чем-то непервостепенном,

Товарищами хвастать нам,

От суеты уединенным.

Никто из нас не Карамзин.

А был ли он и было ль это:

Пруды, и девушки вблизи,

И благосклонные поэты?

Ударил ты меня крылом,

Я не обижусь — поделом,

Я улыбнусь и промолчу,

Я обижаться не хочу.

А ты ушел, надел пальто,

Но только то пальто — не то.

В моем пальто под белый снег

Ушел хороший человек.

В окно смотрю, как он идет,

А под ногами — талый лед.

А он дойдет, не упадет,

А он, такой, — не пропадет.

Саша, ночью я пришел,

Как обыкновенно.

Было мне нехорошо,

Как обыкновенно.

Саша, темное окно

Не темнело лучше.

Саша, мне нехорошо,

А тебе не лучше.

Ничего я не узнал

Про тебя, любимый,

Только видел я глаза,

Мне необходимые.

Нескладно получается —

Она с другим идет,

Невестою считается —

С художником живет.

Невестою считается,

Пьет белое вино.

Нескладно получается —

Как в западном кино.

Пока домой поклонники

Ее в такси везут,

Сижу на подоконнике

Четырнадцать минут.

Взяв ножик у сапожника,

Иду я по Тверской —

Известного художника

Зарезать в мастерской.

С работы едущие люди,

Уставшие от всех забот,

От фабрик или киностудий,

Трамваев и солдатских рот.

Пожарники, официанты —

Профессий всех не перечесть.

Богат работой век двадцатый,

Занятия любые есть.

Передо мной спина и шея —

Как бы закрытая стена.

Я вопрошаю:

О чем ты думаешь, спина?

О чем ты думаешь, спина?

Что за печаль одолевает?

Спросил бы у тебя спьяна,

А так — отваги не хватает.

Ах, утону я в Западной Двине

Или погибну как-нибудь иначе,

Страна не пожалеет обо мне,

Но обо мне товарищи заплачут.

Они меня на кладбище снесут,

Простят долги и старые обиды,

Я отменяю воинский салют,

Не надо мне гражданской панихиды.

Не будет утром траурных газет,

Подписчики по мне не зарыдают,

Прости-прощай, Центральный Комитет,

Ах, гимна надо мною не сыграют.

Я никогда не ездил на слоне,

Имел в любви большие неудачи[15].

Страна не пожалеет обо мне,

Но обо мне товарищи заплачут.

Целебней трав лесных —

А трав настой целебен, —

Пусть входят в ваши сны

Орел и черный лебедь.

Я вам не говорил —

Но к тайнам я причастен, —

Размах орлиных крыл

Прикроет от несчастий.

Я тайны ореол

Отмел своей рукою,

И защитит орел,

И лебедь успокоит.

Невзгод не перечесть,

Но, если что случится.

Запомните, что есть

Еще такая птица —

Не лебедь, не орел,

Не даже дух болотный, —

Но прост его пароль —

Он человек залетный.

Беда ли, ерунда

Взойдет к тебе под крышу —

Ты свистни, — я тогда,

Ты свистни — я услышу.

Никогда не слышал, как кричат стрижи,

И не видел, как они взлетают.

Значит, я того не заслужил.

Впереди — погода золотая.

Утром отворить свое окно

И спросить: который час на свете.

Около восьми сейчас оно, —

Мне товарищ с улицы ответит.

За стеною, на баяне —

«Степь да степь кругом…».

Что тоскуешь, окаянный,

И о ком?

За стеною пальцы бродят

Ненаверняка,

По слогам выходит вроде

Песня ямщика.

Только я глаза закрою —

Степь кругом да степь.

Если петь дано по крови,

Я сумею спеть.

В темноте кто-то ломом колотит

И лопатой стучится об лед,

И зима проступает во плоти,

И трамвай мимо рынка идет.

Безусловно все то, что условно.

Это утро твое, немота,

Слава Богу, что жизнь многословна,

Так живи, не жалей живота.

Я тебя в этой жизни жалею,

Умоляю тебя, не грусти.

В тополя бы, в июнь бы, в аллею,

По которой брести да брести.

Мне б до лета рукой дотянуться,

А другою рукой — до тебя,

А потом в эту зиму вернуться,

Одному, ни о ком не скорбя.

Вот миную Даниловский рынок,

Захочу — возле рынка сойду,

Мимо крынок, корзин и картинок

У девчонки в капустном ряду

Я спрошу помидор на закуску,

Пошагаю по снегу к пивной.

Это грустно? По-моему, вкусно.

Не мечтаю о жизни иной.

Я пуст, как лист,

как пустота листа.

Не бойся, не боись,

печаль моя проста.

Однажды, наравне,

заговорила осень,

и это все во мне,

а остальное сбросим.

Пускай оно плывет,

все это — даже в лето…

Безумный перелет —

но в это, это, это.

О рыжий мой, соломенный,

Оборванный язык.

Когда плывешь соломинкой —

Я к этому привык.

Собачья жизнь, собачья

На этом берегу.

Но не смогу иначе я,

Наверно, не смогу.

Живу веселым, то печальным

В квартале экспериментальном.

Горжусь я тем, что наши власти

На мне испытывают пластик.

А больше мне гордиться нечем,

Да я ничем и не горжусь —

Ем по утрам с картошкой лечо,

Воспоминаю и тружусь.

Труды приносят мне долги,

Отдохновенья не приносят.

Долги построились в полки,

Приказа ждут и крови просят.

Я к ним покорно выхожу

И руки кверху поднимаю,

Я их прекрасно понимаю,

Но выхода не нахожу.

Я говорю им — до утра.

Ну что вам стоит, подождите.

А утром я скажу — простите,

Я вас обманывал вчера.

Все лето плохая погода,

Звучит этот вальс с парохода,

Над пляжем, над шлюзом, над домом

И Тушинским аэродромом.

А в Тушине — лето как лето,

И можно смотреть без билета,

Как прыгают парашютисты —

Воздушных парадов артисты.

То в соснах они пропадают,

То в речку они попадают —

Тогда появляется катер

С хорошим названьем «Приятель».

На катере ездят все лето

Спасатели в желтых жилетах,

Спасители душ неразумных,

Раздетых и даже разутых.

Татарово, я не ревную

Ту лодку мою надувную,

То лето, ту осень, те годы,

Те баржи и те пароходы.

Татарово, я не ревную

Погоду твою проливную,

И даже осенние пляжи —

Любимые мною пейзажи.

Живет себе, не дуя в ус,

Героем «Энеиды»,

Не в ГПУ — при Гиппиус,

На средства Зинаиды.

А тут — ни средств, ни Зинаид,

Ни фермы и ни фирмы,

И поневоле индивид

Живет, закован фильмой.

На языке родных осин,

На «Консуле» — тем паче

Стучи, чтоб каждый сукин сын

Духовно стал богаче.

Стучи, затворник, нелюдим,

Анахорет и рыцарь,

И на тебя простолюдин

Придет сюда молиться.

Придут соседние слепцы,

Сектанты и тираны,

И духоборы и скопцы,

И группа прокаженных.

И боль и блажь простых людей

Доступна — ты не барии,

Хотя ты, Паша, иудей,

А что — Христос — татарин?

Я не за то тебя люблю,

Что здесь — и не однажды! —

По юбилейному рублю

Всегда получит каждый.

Ты не какой-то имярек —

Прошу, без возраженья! —

Ты просвещенный человек,

Почти из Возрожденья.

…Вечереет…

Нам зябнуть, но не прозябать!

А некой протоплазмой

Зевать, чтобы не прозевать

Хотя б закат над Клязьмой.

Я со псом разговаривал ночью,

Объясняясь наедине:

Жизнь моя удается не очень,

Удается она не вполне.

Ну, а все же, а все же, а все же, —

Я спросил у случайного пса, —

Я не лучше, но я и не плоше,

Как и ты — среди псов — не краса.

Ты не лучший, единственный — верно,

На меня ты печально глядишь,

Я ж смотрю на тебя суеверно,

Объясняя собачую жизнь.

Я со псом разговаривал ночью,

Разговаривал наедине.

И у псов жизнь, выходит, не очень,

Удается она не вполне.

— О, как немного надо бы,

— пошли с тобой по ягоды,

а хочешь — по грибы?..

— Я рада бы, я рада бы

и до китайской пагоды —

— ах, если б да кабы.

Гадать бы мне по линиям

руки — или по лилиям:

то тонут, то всплывут.

А я бреду по просеке,

а вы чего-то просите,

а я ни там ни тут.

За два дня до конца високосного года

Наступает на свете такая погода

И такая вокруг тишина,

За два дня до конца високосного года

Участь каждого решена.

Это мне говорили. Я видел.

Серп луны. Синеву. Тишину.

Прорицатели — не в обиде, —

Я хочу полететь на Луну.

На чем во сне я не летал?

На «Глерио», «Фармане»,

И даже девочек катал

Я на катамаране.

И улыбаюсь я во сне,

Ору во сне, как рота,

И надо просыпаться мне,

А неохота.

Людей теряют только раз

А потерявши — не находят,

А человек гостит у вас,

Прощается — и в ночь уходит.

А если он уходит днем,

Он все равно от вас уходит.

Давай сейчас его вернем,

Пока он площадь переходит.

Давай сейчас его вернем,

Поговорим и стол накроем,

Весь дом вверх дном перевернем

И праздник для него устроим.

Не насовсем прощались

А так, до неких пор,

Забытыми вещами

Завален летний двор.

Кому и чем обязан —

Трава узнает пусть.

Я разберусь не сразу,

Я после разберусь.

Так бесконечно лето

У нас над головой,

И хорошо бы это

Позаросло травой.

Вчерашние обиды,

Упреки впопыхах

В крапиве позабыты

И тонут в лопухах.

Я вижу вас, я помню вас

И эту улицу ночную,

Когда повсюду свет погас,

А я по городу кочую.

Прощай, Садовое кольцо,

Я опускаюсь, опускаюсь

И на высокое крыльцо

Чужого дома поднимаюсь.

Чужие люди отворят

Чужие двери с недоверьем,

А мы отрежем и отмерим

И каждый вздох, и чуждый взгляд.

Прощай, Садовое кольцо,

Товарища родные плечи,

Я вижу строгое лицо,

Я слышу правильные речи.

А мы ни в чем не виноваты,

Мы постучались ночью к вам,

Как те бездомные солдаты,

Что ищут крова по дворам.

Не принимай во мне участья

И не обманывай жильем,

Поскольку улица, отчасти.

Одна — спасение мое.

Я разучил ее теченье,

Одолевая, обомлел,

Возможно, лучшего леченья

И не бывает на земле.

Пустые улицы раскручивал

Один или рука к руке,

Но ничего не помню лучшего

Ночного выхода к реке,

Когда в заброшенном проезде

Открылись вместо туника

Большие зимние созвездья

И незамерзшая река.

Все было празднично и тихо

И в небесах, и на воде.

Я днем искал подобный выход

И не нашел его нигде.

Справляли мы поминки

По выпавшему зубу

Плечистой четвертинкой

У продавщицы Любы.

Не редко и не часто,

Но выпадают зубы,

Зато они лучатся

У продавщицы Любы.

Ах Люба, Люба, Люба,

Я рядышком сижу,

Но все равно я — убыль,

А на тебя гляжу.

Ты золотоволосая,

Голубоглаза ты,

А я сижу матросом

С понятием простым.

Мне правится тут очень

И неохота очень

Отсюда уходить.

Сегодня пьем

Опять втроем,

Вчера втроем,

Позавчера —

Все вечера

Втроем.

Четвертый был,

Но он забыл.

Как пел и пил.

Ему плевать,

Ушел вчера,

А нам блевать

Все вечера

Втроем.

Жила с сумасшедшим поэтом,

Отпитым давно и отпетым.

И то никого не касалось,

Что девочке горем казалось.

О нежная та безнадежность,

Когда все так просто и сложно,

Когда за самой простотою —

Несчастья верста за верстою.

Несчастья? Какие несчастья —

То было обычное счастье.

Но счастье и тем непривычно,

Что выглядит очень обычно.

И рвано, и полуголодно,

И солнечно или холодно,

Когда разрывалось на части

То самое славное счастье.

То самое славное время,

Когда мы не с теми — а с теми.

Когда по дороге потерей

Еще потеряться не верим.

А кто потерялся — им легче, —

Они все далече, далече.

Я сетую. На что я сетую?

Я просто так с тобой беседую,

И мне с тобой легко.

Печаль твою не унаследую,

Я — далеко.

Мы на луне? Да, на луне.

Во всяком случае — извне

Причин и следствий, чтоб грустить,

Свои сто грамм не пропустить.

И жизнь не пишется с листа.

Она — такая простота,

Что заблудиться проще,

И от рожденья до креста —

Как в роще.

Я б эту рощу описал,

Но это — скучно.

Висит у девочки коса

Благополучно.

Зубы заговаривал,

А теперь — забыл

Я секреты варева,

Тайны ворожбы.

Говорю: дорога

Лучше к январю.

Что глазами трогал,

То и повторю.

То, что губ касалось,

Тронула рука —

Это не казалось,

А наверняка.

Говорю: во плоти

Вижу существо,

А во мне колотит

Жизни волшебство —

Зубы заговаривать,

Чепуху молоть,

Чтоб дорожкой гаревой

Убегала плоть.

Чтобы возле рынка

В сборище людском

Плавать невидимкой

В небе городском.

О, когда-нибудь — когда? —

Сяду и себя забуду

Не надолго — навсегда,

Повсеместно и повсюду.

Все забуду. Разучусь.

(И разуюсь, и разденусь.)

Сам с собою разлучусь,

От себя куда-то денусь.

Спаси меня, Катя Васильева[17], —

О жалкие эти слова,

А ты молодая, красивая,

Пускай мне конец — ты права.

Не плачу. Не то разучаюсь,

Не то разучили меня,

Но вот под конец получалось —

Одна у меня ты родня.

Твою фотокарточку мятую

Из рыночного ларька

Которые сутки не прятаю —

Заслуга не велика.

Но пусто на сердце и сухо.

Прости меня, Катя, привет.

Уж лучше была бы ты сукою,

Но ты, к сожалению, нет.

Вчерашний день погас,

А нынешний не начат,

И утро, без прикрас,

Актрисою заплачет.

Без грима, нагишом,

Приходит утром утро,

А далее — в мешок

Забот, зевот… И мудро —

Что утро настает

И день не обозначен,

И ты небрит и мрачен.

Светлеет. День не начат,

Но он пешком идет.

Ни словом, ни делом

Ни в чем не виня,

Но что бы ты делала —

Вместо меня?

А что б получилось

Из этой тоски?

Вязала б, вязала,

Наверно, носки.

Красные, зеленые

Или даже белые…

Я носков не вяжу,

Ничего не делаю.

Я мараю по листу

И себя раскидываю,

Но давай начистоту

Я тебе завидую.

Есть такая девочка

В городе Москве,

Девочка не денежка —

Золото в тоске.

Есть такая девочка —

Вечером, с утра —

Для нее я дедушка,

А по мне — сестра.

Я смешу ее, смешу,

Вру или печалю,

А она мне — парашют,

Белый да печальный.

Ничего она о том

Не подозревает, —

Я люблю ее за то —

Плачет и зевает!

Плачет и зевает,

Мается и мает,

Ходит, как гусыня, —

А бы ей бы сына,

А бы ей бы дочку —

Чтоб не в одиночку…

А бы, а бы, а бы —

бабы, бабы, бабы.

Живет актриса в городе Москве…

Чего ж актриса суетится?

Актриса в зеркальце глядится,

Глаза хохлацкие — в тоске.

В глазах — хохлацкая тоска.

Давай, актриса, потоскуем —

Как жаль, что ты не потаскуха, —

Тебя бы проще приласкал.

Что стих! Ладонь на голове

Или на лбу разгоряченном, —

Но я не трогаю девчонок, —

Ни трезвым, не осоловев.

Зима на улице, зима!

Декабрь в Москве — такое дело!

Слегка актриса обалдела

Вчера от талого дерьма.

Москву туманом унесло…

Все пасмурно. Куда деваться?

По вечерам Москве сдаваться?

Старо. Травою поросло.

Есть мудрость нераскрытых книг,

Столы за дружеской беседой,

И прелесть жизни их оседлой —

Другим рассказывай про них,

А мне рассказывай… о чем?

Рассказывай! О чем, актриса?

Во что идею облечем,

Чтоб смысл веселый не укрылся?

Тиха украинская ночь…

В реке не надобно топиться,

Тону! — а телу не помочь, —

До середины даже птица

Не долетит, а человек —

Куда до птицы человеку…

…Еще: вола светлеет веко,

Опущенное тяжело,

И мельницы едва крылами

Качают в сумерках степных,

И за чумацкими волами,

Волами, травами — колых…

Колых — влетит ночная птица…

«Колы разлюбишь…» — шепот тих…

И мельница крылом — колых…

И до туретчины катиться

По соляному шляху…

— Слых…

— Не слухаю…

— А ты послухай!

— Ну, не хочу! —

Тогда гляди

На ковшик Млечного Пути —

Повис, — серебряный, казацкий…

И начало уже казаться —

Звезда с звездою говорит

На языке, земле невнятном…

Чего нам завтра сотворит? —

Не говорит звезда, — горит…

Не ходи в дома чужие

На чужих кроватях спать.

Если сладко положили —

Можно с белого и спасть.

На полу оно и жестче,

Ветер с форточки — метлой.

На полу — уже как в роще —

И покойно и светло.

В январе уже тепло.

И пускай мороз, но солнце

Посылает божий стронций

На оконное стекло.

Прижимаюсь лбом к стеклу,

Рожей радуюсь теплу!

От мороза проза

холодеет так —

розовая рожа,

вскинутый пятак.

Чет — нечет,

а может, черт,

может, все возможно,

если улица течет

у тебя подножно.

Если улицы, мосты,

переулки, лестницы

навсегда в себя вместил —

все во мне поместится.

Все поместится во мне,

все во мне поместится —

онемею — онемел —

переулки, лестницы.

Хотел бы я писать всерьез

Про замечательный мороз,

Про мало ли, про мало что,

Но получается не то.

Строка сменяется строкой

И возникает под рукой

Картина в ясной простоте,

Но получаются не те.

Как мне себя же разгадать,

Души движенье передать,

Не притворяясь, не шутя,

Хотя бы так, как бы хотя.

Но небольшая благодать —

Желание зарифмовать,

Хотя в попытке этой есть

Как будто мужество и честь.

Цветет себе, не опадая,

то дерево среди веков,

где откровенность молодая

и откровенность стариков.

И посторонний человек

сочтет уже за дерзновенность,

и примет он, как откровенность,

твой черновик и твой побег.

Бежим! Но ловкостию рук

творим иллюзии другие,

как будто нам все недосуг,

зато желания — благие.

По белому снегу

я палкой вожу,

стихи — они с неба,

я — перевожу.

Чего, переводчик,

стемнело к пяти,

и разнорабочим

к пивным подойти?

Он ярок, он желтый —

тот свет от пивной,

не жулик, не жлоб ты,

но где-то виной,

среди занавесок,

зеленой травы, —

а желтый — так резок,

и синий — увы.

Вот так бы, казалось,

без всяких увы,

ну, самую малость —

остаться живым.

И снег тот февральский,

и свет от пивной

кружили бы в вальсе,

но где-то виной —

стою, понимая

средь света и тьмы,

что около мая

не станет зимы.

То зимним, то летним

прикинется день,

его не заметим

сквозь всю дребедень,

но только бы — только —

осталось в глазах,

хоть малою толикой…

Гремят тормоза —

трамвай — и вечерний

снежок — или снег?

Наметим, начертим

почти без помех.

Самолеты, как мороженые рыбы…

Шереметьево ночное, ты прости —

от полета до полета перерывы

начинают удлиняться и расти.

Улетаю я все реже, и все реже,

Шереметьево, могу я передать

к самолетам удивление и нежность,

удивление возможностью летать.

Кончится в конце концов

И зима, а хочется

По зиме быть молодцом —

Мне во сне хохочется.

От весны до весны

Вижу я все те же сны,

Я родился жить в апреле,

И дороги до апреля мне ясны.

Ох, зима, ты, зима,

Ты меня сведешь с ума —

Деревянные заборы,

Заколочены дома.

— Где твой дом?

— За утлом. Да еще базар потом,

— Да железная дорога,

Да еще аэродром.

Говорю: отведу

От тебя рукой беду,

Говорю, она не верит,

Говорит: домой пойду.

По снегу, по песку,

В бездомности и дома

Несу свою тоску

По девочке с аэродрома.

Была бесснежная зима,

Тянуло человека к прозе,

Туда, где комнату снимал,

Гостей нечаянных морозил.

На подоконнике снежок,

Зима, зевота, понедельник,

И на дорогу посошок

Математически разделен.

Прощай. Оденусь потеплей,

Вокруг меня зима большая,

И я надеюсь, что теперь

Уже никто не помешает.

От всех зимой отгородясь,

На прожитье оставив денег,

Надеюсь расписаться всласть,

До одури, до обалденья.

До той зимы, до февраля,

До комнаты и снегопада,

Где танцевалось от нуля

И танца лучшего не надо.

Обожал я снегопад,

Разговоры невпопад,

Тары-бары-растабары

И знакомства наугад.

Вот хороший человек,

Я не знаю имя рек,

Но у рек же нет названья —

Их придумал человек.

Нет названья у воды,

Нет названья у беды,

У мостов обвороженных,

Где на лавочках следы.

Незаметен Новый год,

Я люблю его приход.

Середина декабря —

Есть начало января.

Солнце зимнее блестит,

Снег хрустит, солдат грустит,

На заснеженном заборе

Галка черная сидит.

Белый, белый, белый день,

Ты пальто свое надень,

Как: одень или надень —

Мне задумываться лень.

Лень платформ и деревень,

Пива мартовская лень,

Приподнять ресницы лень,

Приподнять и опустить,

Свет вечерний пропустить.

Я хочу узнать давно,

Где стучит веретено,

Где в замерзшее окно

Смотрит девушка давно.

Я живу — который год —

В ожидании погод.

Вот погода — я летаю,

Я по воздуху лечу,

В этом облаке растаю,

Появлюсь, когда хочу.

Ну а вдруг не захочу

Появляться — неохота?

Я по воздуху лечу:

Редкость — летная погода.

Все неслышней и все бестолковей

Дни мои потянулись теперь.

Успокойся, а я-то спокоен,

Не пристану к тебе, как репей.

Не по мне эта мертвая хватка,

Интересно, а что же по мне?

Что, московская ленинградка,

Посоветуешь поумней?

Забываю тебя, забываю,

Неохота тебя забывать,

И окно к тебе забиваю,

А не надо бы забивать.

Все давно происходит помимо,

Неужели и вправду тогда

Чередой ежедневных поминок

Оборачиваются года?

Бессонница, — бываешь ты рекой.

Болотом, озером и свыше наказаньем.

И иногда бываешь никакой,

Никем, ничем, без роду и названья.

Насмешливо за шиворот берешь,

Осудишь, в полночь одного посадишь,

Насмешливо весь мир перевернешь

И шпоры всадишь.

Бессонница… Ты девочка какая?

А может быть, ты рыба? Скажем, язь?

А может быть, ты девочка нагая,

Которая приходит, не спросясь?

Она меня не слушала,

А только кашу кушала

И думала: прибрать бы,

А может, постирать?

А может, вроде свадьбы

Чего-нибудь сыграть?

Чего-то вроде, около

Кружилось в голове,

Оно болотом скокало

То справа, то левей.

Я говорю: не уходи,

Ночь занимается,

Ночь впереди и позади,

Лежать и маяться.

А ей-то, господи, куда?

Мороз, пороша…

Беда с бессонницей. Беда.

Со мною тоже.

Почему и во всем непременно

Мне охота себе объяснить

И осенней воды перемену,

И осоки железную нить?

По ту сторону речки, над лесом,

Появилась во мне и сама

Мелочами своими воскресла

Незабвенная эта зима…

На ледяной реке —

Следы, дымы и звуки,

И варежка в руке —

Предчувствием разлуки.

А солнце в январе —

Из-за того же леса.

А я на лед смотрел —

Мне это интересно.

Когда-нибудь потом,

А может, после (чего?),

Я расскажу про гром —

У нас бывали гости.

Не так уж много, но —

Но все-таки бывали, —

Шло белое вино,

И мы не унывали.

Унынье настает

По той простой причине,

Что времени отсчет

Повис на середине.

У стрелки часовой

Случаются причуды —

То закричит совой,

То петухом, то чудом —

Завертится вдруг вспять,

Вернет нас в понедельник,

Заставит утром спать

И обернет в сочельник.

Я помню, а ты и не вспомнишь

Тот мягкий, по марту, снежок,

И имя мое ты не вспомнишь,

И это уже хорошо.

Все то, что на свете осталось,

Я именем Даши зову.

Такая тоска или жалость —

Я вижу тоску наяву.

Чего-то плакать стал в кино,

Хотя кино не те,

Но хорошо — пока темно —

Не видно в темноте

Ни мокрых глаз или ладонь,

Прижатую слегка,

За все страданья примадонн

Родных «Детей райка».

Там и потеря, и тоска.

Потери — через раз.

И заработок из-за куска,

И от куска отказ.

Неразделенная любовь,

И разделенной свет,

И столкновенье чуждых лбов —

Чего там только нет.

Бездомность, блеск и нищета.

Невесел и конец,

Когда понятна вся тщета

Двух любящих сердец.

Но из Повторного кино

К Никитской выходить.

Кому перо, кому станок,

Кому портвейн пить.

Но на Никитской, у кино,

Я видел то молчанье —

И астроном и агроном —

Как бы однополчане.

Глаза мои опухали,

Ресницы машут лопухами,

Одна ресница, как лопух,

Другая — веточкой еловой —

По девочке светлоголовой

Слезой падет на летний луг.

А людям — пожимать плечами,

С чего же так орать ночами,

Как морж или медведь,

С чего же все на свете путать,

Котенка под рубахой кутать,

Штанов, но сути, не иметь.

Жить обреченным явно на смех,

А между тем, спокойно, насмерть,

Блевотиной освободя,

Жить для себя.

Качайся в смехе, покачайся,

Но ты особо не печалься,

Сегодня — точно не помру.

Я комнату спокойно отопру,

Ботинки в сторону отброшу,

Чернил налью в твою галошу,

Рукою об руку потру.

Прощай, мое сокровище, —

Нелепые слова,

Но как от них укроешься —

Кружится голова.

И мартовская талость

Бросается и рвет.

Мне докружить осталось

Последний поворот.

Спят в диване валенки,

И галоши спят.

Ты усни, мой маленький

Бледнолицый брат.

Сном объяты площади,

Летний сад молчит,

И на медной лошади

Медный всадник спит.

Не прикидываясь, а прикидывая.

Не прикидывая ничего,

Покидаю вас и покидываю,

Дорогие мои, всего!

Все прощание — в одиночку,

Напоследок — не верещать.

Завещаю вам только дочку —

Больше нечего завещать.

Жили-были волки

У зеленой елки,

Прятались под ветками

Со своими детками.

Елку срубили,

Волков не спросили,

Потому что волки

Проживут без елки.

Отпоют нас деревья, кусты,

Люди, те, что во сне не заметим,

Отпоют окружные мосты,

Или Киевский, или ветер.

Да, и степь отпоет, отпоет,

И товарищи, кто поумнее,

А еще на реке пароход,

Если голос, конечно, имеет.

Басом, тенором — все мне одно,

Хорошо, пароходом отпетым,

Опускаться на светлое дно

В мешковину по форме одетым.

Я затем мешковину надел,

Чтобы после, на расстоянье,

Тихо всплыть по вечерней воде

И услышать свое отпеванье.

Все трезво. На Охте.

И скатерть бела.

Но локти, но локти

Летят со стола.

Все трезво. На Стрелке.

И скатерть бела.

Тарелки, тарелки

Летят со стола.

Все трезво. На Мойке.

Там мост и канал:

Но тут уж покойник

Меня доконал.

Ах, Черная речка,

Конец февраля,

И песня, конечно,

Про некий рояль.

Еще была песня

Про тот пароход,

Который от Пресни,

От Саши, плывет.

Я не приукрашу

Ничуть те года.

Еще бы Наташу

И Пашу — туда.

Ничего не получалось —

Я про это точно знал,

Что всегда доступна частность

И неведом идеал.

Я его однажды видел —

Не во сне, а наяву —

Появился в лучшем виде,

Повалился на траву.

Мы во Внуково лежали,

Отменялся самолет.

Ничего уже не жаль мне,

Жалко вот —

Жаль мне только, жалко только —

И тогда, да и теперь —

Ничего не знаю толком

О тебе и о себе.

Чего ты снишься каждый день,

Зачем ты душу мне тревожишь,

Мой самый близкий из людей,

Обнять которого не можешь.

Зачем приходишь по ночам,

Распахнутый,

с веселой челкой, —

Чтоб просыпался и кричал,

Как будто виноват я в чем-то.

А без тебя повалит снег,

А мне все Киев будет сниться…

Ты приходи, хотя б во сне,

Через границы, заграницы.

Я иду по городу —

Мысль во мне свистит:

Отпущу я бороду,

Перестану пить,

Отыщу невесту,

Можно — и вдову,

Можно — и неместную, —

Клавой назову.

А меня Сережей

Пусть она зовет,

Но с такою рожей

Кто меня возьмет?

Разве что милиция

И — пешком — под суд.

За такие лица

Просто так берут.

Да, дошел до ручки,

Да, теперь хана.

День после получки,

Денег — ни хрена.

Что сегодня? Пятница?

Или же четверг?

Пьяница, ты пьяница,

Пропащий человек.

Борода не вылечит,

Мама не спасет,

Потому что мама

Под землей живет.

Может, мне податься,

Скажем, во Вьетнам?

Да война там кончена

И порядок там.

Ну, а если в Чили?

С хунтой воевать?

Ведь меня учили

В армии стрелять.

Ночью на заборе

«Правду» я читал:

Сговор там, не сговор?

Не понял ни черта.

Ясно, убивают,

А я в стороне.

Хорошо, наверно,

Только на Луне.

Остается во фляге

Невеликий запас,

И осенние флаги

Зажжены не про нас.

Вольным — вольная воля,

Ни о чем не грущу,

Вздохом в чистое поле

Я себя отпущу.

Но откуда на сердце

Вдруг такая тоска?

Жизнь уходит сквозь пальцы

Желтой горстью песка.

Я к вам травою прорасту,

Попробую к вам дотянуться,

Как почка тянется к листу

Вся в ожидании проснуться,

Однажды утром зацвести,

Пока ее никто не видит, —

А уж на ней роса блестит

И сохнет, если солнце выйдет.

Оно восходит каждый раз,

И согревает нашу землю,

И достигает ваших глаз,

А я ему уже не внемлю.

Не приоткроет мне оно

Опущенные тяжко веки,

И обо мне грустить смешно

Как о реальном человеке.

А я — осенняя трава,

Летящие по ветру листья,

Но мысль об этом не нова,

Принадлежит к разряду истин.

Желанье вечное гнетёт —

Травой хотя бы возвратиться.

Она из мрака прорастет

И к жизни присоединится.

Что мне сутулиться

Возле моста?

Стану я улицей,

Если не стал.

Вижу не пристально,

Из-под руки,

Стану я пристанью

Возле реки.

Во всеуслышанье

Все повторим;

Возле Камышина,

Сразу за ним,

Доски проложены,

Врыта скамья,

Все как положено, —

Пристань моя.

Ночь не пугает,

Звуки слышны,

Бакен мигает

Из-под волны.

После восхода

Мне из-за плеч

Вдруг парохода

Ясная речь.

Если о сваи

Стукнет арбуз, —

Уха ли краем,

Может, проснусь.