Стихотворения

Ночь не разговаривает с нами,

Только светит электронным глазом.

Темный хаос не связать словами.

Ничего не смог добиться разум,

Лишь лимит погрешностей превысил.

Лучше б спал в покое углекислом,

В теплом мире натуральных чисел,

Где простые вещи дышат смыслом.

В том краю легко и безопасно,

Но скрипит судьбой петля дверная,

Под сквозняк извечного соблазна:

Выйти, ничего не сохраняя…

Из воды, из глубины, из ночи,

На лету сливаясь с лунным светом,

Не меняя изначального формата,

Выплывает мысль. Но ей неведом

Тот прообраз прав и полномочий

На случайный звук, сложившийся когда-то

И сумевший настоять на этом.

Так в самом себе несет разгадку

Всех своих дальнейших разделений

Слово, бывшее, как водится, в начале.

Ночь молчит. Лежит в пыли и тлене

Первый след причастности к порядку,

По которому рождались и звучали

Имена прошедших поколений.

Выдыхает гласные природа.

Только невозможно в этом стоне

Выбрать хоть одну из множества прародин.

Звуки кормятся с чужой ладони.

Только ветер. Вихрь круговорота.

Хаос плодовит. А космос — тот бесплоден.

И живет пробелами в законе.

Возрастает в замкнутой системе

Энтропия. Век — дождя короче,

И поэтому суров со всеми.

И течет сквозь медленное время

Темная река загробной ночи.

Облака бегут за легкой тенью.

Вязок сон. Сознание нелепо.

Стали прахом все переплетенья

Вечной жизни. Смерти и рожденья.

Только ветер наполняет небо[1].

Чью-то память занесет песками.

Кто-то станет набежавшей тучей.

Древний ужас остается с нами,

Почва. Жизнь, осевшая слоями,

Бессловесна. Слово — только случай.

Мы — лишь лист на дереве Линнея,

Только завязь в молодых побегах.

А свобода — что же делать с нею?

В облаках вода еще темнее,

Чем в неведомых подземных реках.

Спит и уменьшается в размере

Чье-то небо в проблесках неясных.

Лишь остались где-то в ноосфере

Уголь первого огня в пещере.

Отзвук первых корневых согласных.

Быть ответом, чтобы стать вопросом, —

Вот завет извечного потока.

Тая на ветру многоголосом,

В темноте по отмелям и плесам

Речь блуждает в поисках истока.

Так, путем воды, без руководства,

Проблеск смысла, вспыхнувший когда-то,

Преодолевает страх сиротства,

Ищет и с трудом находит сходство

И восходит к точке невозврата…

Тесное небо темнеет и растворяет огни.

Узок доступный обзор, и горизонт не высок.

Прошлое и настоящее — все затаилось в тени.

И, как всегда, под ногами шуршит прибрежный песок,

И под коляской Тютчева так же шуршал, когда

Через ливонские он проезжал поля.

Так темнота прибывает, словно в каналах вода,

И заставляет опять отсчитывать все с нуля.

И заостряется смысл, и становится тонкой иглой,

Глубоко зарытой в шуршащий, колючий стог.

Лишь наползающий сон снимает за слоем слой

С плотных напластований, разматывает клубок

Искривившегося пространства. Маковое зерно

Становится мерой веса. Вода отражает звук.

Все, что под этим небом, — спутано, разорено,

Сделалось безымянным и сразу отбилось от рук.

Близость растрепанной бездны внушает пещерный страх.

Луч пробивается, сизые тени разворошив.

Млечная пыль оседает на дрожащих сухих кустах.

Прошлая жизнь проступает, и знаешь: пока ты жив,

Ночь — это то, что шуршит, то, что еще течет,

То, что смешивает по капле сознание и отказ

От всяческого сознания, то, что меняет отсчет

И уплывает в безвременье, как всегда, отступаясь от нас…

Так, как тысячу лет назад, торжествует над нами ночь.

Акциденция или субстанция — кто ее разберет?

Лишь короткая мысль промелькнет и сразу умчится прочь,

Осветив на мгновение вязкий, вечный круговорот.