С испугом пялит старый Смольный
Глаза своих несчетных ламп.
Глядят с усмешкой недовольной
Ряды вельмож из старых рам.
Бурлит в каналах коридоров,
Как океан, людской хаос,
И мерит всех сверлящим взором
Застывший часовой-матрос.
И кто-то, дряблый и сутулый,
К окну угрюмому прильнув,
Внимает пушечному гулу
И ловит залпов трескотню.
И вспышкой взгляда раздвигая
Людское море пред собой,
Герольд невиданного рая
И зачинатель мировой, —
Гранитен, светел неизменен,
Как рулевой средь бурных вод,
Еще вчера опальный Ленин
К трибуне медленно идет.
Немая тьма октябрьской ночи
Сквозь окна силится вползти,
Но Смольный пламенный клокочет,
Гудит, волнуется, блестит.
Присев в сторонке на кушетке.
Обдумывает сложный план, —
Как волк, бессильный в прочной клетке, —
Трепещущий и бледный Дан.
И, отстегнув шинели ворот,
С приказом срочным в рукаве
Несется посланец с «Авроры»
Назад — к надувшейся Неве.
А рядом, львиною прической
К стеклу оконному склонясь,
В минутном обмороке — Троцкий,
Три ночи не смыкавший глаз.
Под окнами, пугая вышкой —
Усталый сгорбленный старик, —
Страдая гулкою одышкой,
Хрипит угрюмый броневик.
И вдаль по телеграфным струнам
Летит известье в вышине:
«Сегодня красная коммуна
Родилась в буре и огне».