Стихотворения

Когда за окном

потемнело,

Он тихо потребовал спички

И лампу зажег неумело,

Ругая жену по привычке.

И вновь колдовал

над стаканом,

Над водкой своей, с нетерпеньем…

И долго потом не смолкало

Его одинокое пенье.

За стенкой с ребенком возились,

И плач раздавался, и ругань,

Но мысли его уносились

Из этого скорбного круга…

И долго без всякого дела,

Как будто бы слушая пенье,

Жена терпеливо сидела

Его молчаливою тенью.

И только когда за оградой

Лишь сторож фонариком светит,

Она говорила: – Не надо!

Не надо! Ведь слышат соседи! —

Он грозно

вставал,

как громила.

– Я пью, – говорил, – ну и что же? —

Жена от него отходила,

Воскликнув: – О Господи Боже!.. —

Меж тем как она раздевалась,

И он перед сном раздевался,

Слезами она заливалась,

А он соловьем заливался…

Хотя проклинает проезжий

Дороги моих побережий,

Люблю я деревню Николу,

Где кончил начальную школу!

Бывает, что пылкий мальчишка

За гостем приезжим по следу

В дорогу торопится слишком:

– Я тоже отсюда уеду!

Среди удивленных девчонок

Храбрится, едва из пеленок:

– Ну что по провинции шляться?

В столицу пора отправляться!

Когда ж повзрослеет в столице,

Посмотрит на жизнь за границей,

Тогда он оценит Николу,

Где кончил начальную школу…

Пасха

под синим небом,

С колоколами и сладким хлебом,

С гульбой посреди двора,

Промчалась твоя пора!

Садились ласточки на карниз,

Взвивались ласточки в высоту…

Но твой отвергнутый фанатизм

Увлек с собою

и красоту.

О чем рыдают, о чем поют

Твои последние колокола?

Тому, что было, не воздают

И не горюют, что ты была.

Пасха

под синим небом,

С колоколами и сладким хлебом,

С гульбой посреди двора,

Промчалась твоя пора!..

Сколько сору прибило к березам

Разыгравшейся полой водой!

Трактора, волокуши с навозом,

Жеребята с проезжим обозом,

Гуси, лошади, шар золотой,

Яркий шар восходящего солнца,

Куры, свиньи, коровы, грачи,

Горький пьяница с новым червонцем

У прилавка

и куст под оконцем —

Все купается, тонет, смеется,

Пробираясь в воде и в грязи!

Вдоль по берегу бешеной Бии

Гонят стадо быков верховые —

И, нагнувши могучие выи,

Грозный рев поднимают быки.

Говорю вам: – Услышат глухие! —

А какие в окрестностях Бии —

Поглядеть – небеса голубые!

Говорю вам: – Прозреют слепые,

И дороги их будут легки…

Говорю я и девушке милой:

– Не гляди на меня так уныло!

Мрак, метелица – все это было

И прошло, – улыбнись же скорей!

Улыбнись! – повторяю я милой.

Чтобы нас половодьем не смыло,

Чтоб не зря с неизбывною силой

Солнце било фонтаном лучей!

Всё облака над ней,

всё облака…

В пыли веков мгновенны и незримы,

Идут по ней, как прежде, пилигримы,

И машет им прощальная рука.

Навстречу им июльские деньки

Идут в нетленной синенькой рубашке,

По сторонам – качаются ромашки,

И зной звенит во все свои звонки,

И в тень зовут росистые леса…

Как царь любил богатые чертоги,

Так полюбил я древние дороги

И голубые

вечности глаза!

То полусгнивший встретится овин,

То хуторок с позеленевшей крышей,

Где дремлет пыль и обитают мыши

Да нелюдимый филин-властелин.

То по холмам, как три богатыря,

Еще порой проскачут верховые,

И снова – глушь, забывчивость, заря,

Всё пыль, всё пыль да знаки верстовые…

Здесь каждый славен —

мертвый и живой!

И оттого, в любви своей не каясь,

Душа, как лист, звенит, перекликаясь

Со всей звенящей солнечной листвой,

Перекликаясь с теми, кто прошел,

Перекликаясь с теми, кто проходит…

Здесь русский дух в веках произошел,

И ничего на ней не происходит.

Но этот дух пойдет через века!

И пусть травой покроется дорога,

И пусть над ней, печальные немного,

Плывут, плывут, как мысли, облака…

Вода недвижнее стекла.

И в глубине ее светло.

И только щука, как стрела,

Пронзает водное стекло.

О вид смиренный и родной!

Березы, избы по буграм

И, отраженный глубиной,

Как сон столетий, Божий храм.

О Русь – великий звездочет!

Как звезд не свергнуть с высоты,

Так век неслышно протечет,

Не тронув этой красоты,

Как будто древний этот вид

Раз навсегда запечатлен

В душе, которая хранит

Всю красоту былых времен…

Много серой воды,

много серого неба,

И немного пологой нелюдимой земли,

И немного огней вдоль по берегу… Мне бы

Снова вольным матросом

Наниматься на корабли!

Чтоб с веселой душой

Снова плыть в неизвестность, —

Может, прежнее счастье

мелькнет впереди!..

Между тем не щадят

Эту добрую местность,

Словно чью-нибудь месть,

проливные дожди.

Но на той стороне

под всемирным потопом

Притащилась на берег —

Видно, надо – старушка с горбом,

Но опять мужики на подводе

примчались галопом

И с телегой, с конями

Взгромоздились опять на паром.

Вот, я думаю, стать волосатым

паромщиком мне бы!

Только б это избрать, как другие смогли,

Много серой воды,

много серого неба,

И немного пологой родимой земли,

И немного огней вдоль по берегу…

Мне лошадь встретилась в кустах.

И вздрогнул я. А было поздно.

В любой воде таился страх,

В любом сарае сенокосном…

Зачем она в такой глуши

Явилась мне в такую пору?

Мы были две живых души,

Но неспособных к разговору.

Мы были разных два лица,

Хотя имели по два глаза.

Мы жутко так, не до конца,

Переглянулись по два раза.

И я спешил – признаюсь вам —

С одною мыслью к домочадцам:

Что лучше разным существам

В местах тревожных —

не встречаться!

Люблю ветер. Больше всего на свете.

Как воет ветер! Как стонет ветер!

Как может ветер выть и стонать!

Как может ветер за себя постоять!

О ветер, ветер! Как стонет в уши!

Как выражает живую душу!

Что сам не можешь, то может ветер

Сказать о жизни на целом свете.

Спасибо, ветер! Твой слышу стон.

Как облегчает, как мучит он!

Спасибо, ветер! Я слышу, слышу!

Я сам покинул родную крышу…

Душа ведь может, как ты, стонать.

Но так ли может за себя постоять?

Безжизнен, скучен и ровен путь.

Но стонет ветер! Не отдохнуть…

Всезнающей, вещей старухе,

И той не уйти от жары.

И с ревом проносятся мухи,

И с визгом снуют комары,

И жадные липнут букашки,

И лютые оводы жгут, —

И жалобно плачут барашки,

И лошади, топая, ржут.

И что-то творится с громилой,

С быком племенным! И взгляни —

С какою-то дьявольской силой

Все вынесут люди одни!

И строят они, и корежат,

Повсюду их сила и власть.

Когда и жара изнеможет,

Гуляют еще, веселясь!..

В полях сверкало. Близилась гроза.

Скорей, скорей! Успеем ли до дому?

Тотчас очнулись сонные глаза,

Блуждает взгляд по небу грозовому.

Возница злой. Он долго был в пути.

Усталый конь потряхивает гривой,

А как сверкнет – шарахнется пугливо

И не поймет, куда ему идти.

Скорей, скорей! Когда продрогнешь весь,

Как славен дом и самовар певучий!

Вот то село, над коим вьются тучи,

Оно село родимое и есть…

Поток вскипел

и как-то сразу прибыл!

По небесам, сверкая там и тут,

Гремело так, что каменные глыбы

Вот-вот, казалось, с неба упадут!

И вдруг я встретил

рухнувшие липы,

Как будто, хоть не видел их никто,

И впрямь упали каменные глыбы

И сокрушили липы…

А за что?

Ночью я видел:

Ломались березы!

Видел: метались цветы!

Гром, рассылающий

Гибель и слезы,

Всех настигал с высоты!

Как это странно

И все-таки мудро:

Гром роковой перенесть,

Чтоб удивительно

Светлое утро

Встретить, как светлую весть!

Вспыхнул светящийся

Солнечный веер,

Дышат нектаром цветы,

Влагой рассеянной

Озеро веет,

Полное чистой воды!

Светлый покой

Опустился с небес

И посетил мою душу!

Светлый покой,

Простираясь окрест,

Воды объемлет и сушу…

О этот светлый

Покой-чародей!

Очарованием смелым

Сделай меж белых

Своих лебедей

Черного лебедя – белым!

Звенит, смеется, как младенец.

И смотрит солнышку вослед —

И меж берез, домов, поленниц

Горит, струясь, небесный свет!

Как над заплаканным младенцем,

Играя с нею, после гроз

Узорным чистым полотенцем

Свисает радуга с берез.

И сладко, сладко ночью звездной

Ей снится легкий скрип телег…

И вдруг разгневается грозно,

Совсем как взрослый человек!

Как человек богоподобный,

Внушает в гибельной борьбе

Пускай не ужас допотопный,

Но поклонение себе…

Седьмые сутки дождь не умолкает.

И некому его остановить.

Все чаще мысль угрюмая мелькает,

Что всю деревню может затопить.

Плывут стога. Крутясь, несутся доски.

И погрузились медленно на дно

На берегу забытые повозки,

И потонуло черное гумно.

И реками становятся дороги,

Озера превращаются в моря,

И ломится вода через пороги,

Семейные срывая якоря…

Неделю льет. Вторую льет… Картина

Такая – мы не видели грустней!

Безжизненная водная равнина,

И небо беспросветное над ней.

На кладбище затоплены могилы,

Видны еще оградные столбы,

Ворочаются, словно крокодилы,

Меж зарослей затопленных гробы,

Ломаются, всплывая, и в потемки

Под резким неслабеющим дождем

Уносятся ужасные обломки

И долго вспоминаются потом…

Холмы и рощи стали островами.

И счастье, что деревни на холмах.

И мужики, качая головами,

Перекликались редкими словами,

Когда на лодках двигались впотьмах,

И на детей покрикивали строго.

Спасали скот, спасали каждый дом

И глухо говорили: – Слава Богу!

Слабеет дождь… вот-вот… еще немного…

И все пойдет обычным чередом.

В святой обители природы,

В тени разросшихся берез

Струятся омутные воды

И раздается скрип колес.

Прощальной дымкою повиты

Старушки избы над рекой.

Незабываемые виды!

Незабываемый покой!..

Усни, могучее сознанье!

Но слишком явственно во мне

Вдруг отзовется увяданье

Цветов, белеющих во мгле.

И неизвестная могила

Под небеса уносит ум,

А там – полночные светила

Наводят много-много дум…

Девочка на кладбище играет,

Где кусты лепечут, как в бреду.

Смех ее веселый разбирает,

Безмятежно девочка играет

В этом пышном радостном саду.

Не любуйся этим пышным садом!

Но прими душой, как благодать,

Что такую крошку видишь рядом,

Что под самым грустным нашим взглядом

Все равно ей весело играть!..

На что ему отдых такой?

На что ему эта обитель,

Кладбищенский этот покой —

Минувшего страж и хранитель?

– Вы, юноши, нравитесь мне! —

Говаривал он мимоходом,

Когда на житейской волне

Носился с хорошим народом.

Среди болтунов и чудил

Шумел, над вином наклоняясь,

И тихо потом уходил,

Как будто за все извиняясь…

И нынче, являясь в бреду,

Зовет он тоскливо, как вьюга!

И я, содрогаясь, иду

На голос поэта и друга.

Но – пусто! Меж белых могил

Лишь бродит метельная скрипка…

Он нас на земле посетил,

Как чей-то привет и улыбка.

Не было собак – и вдруг залаяли.

Поздно ночью – что за чудеса! —

Кто-то едет в поле за сараями,

Раздаются чьи-то голоса…

Не было гостей – и вот нагрянули.

Не было вестей – так получай!

И опять под ивами багряными

Расходился праздник невзначай.

Ты прости нас, полюшко усталое,

Ты прости как братьев и сестер:

Может, мы за все свое бывалое

Разожгли последний наш костер.

Может быть, последний раз нагрянули,

Может быть, не скоро навестят…

Как по саду, садику багряному

Грустно-грустно листья шелестят.

Под луной, под гаснущими ивами

Посмотрели мой любимый край

И опять умчались, торопливые,

И пропал вдали собачий лай…

Огороды русские

под холмом седым.

А дороги узкие,

тихие, как дым.

Солнышко осоковое

брызжет серебром.

Чучело гороховое

машет рукавом…

До свиданья, пугало,

огородный бог! —

душу убаюкала

пыль твоих дорог…

Окошко. Стол. Половики.

В окошке – вид реки…

Черны мои черновики.

Чисты чистовики.

За часом час уходит прочь,

Мелькает свет и тень.

Звезда над речкой – значит, ночь,

А солнце – значит, день.

Но я забуду ночь реки,

Забуду день реки:

Мне спать велят чистовики,

Вставать – черновики.

Прекрасно небо голубое!

Прекрасен поезд голубой!

Какое место вам? – Любое.

Любое место, край любой.

Еще волнует все, что было.

В душе былое не прошло.

Но слишком дождь шумел уныло,

Как будто все произошло.

И без мечты, без потрясений

Среди одних и тех же стен

Я жил в предчувствии осеннем

Уже не лучших перемен.

– Прости, – сказал родному краю, —

За мой отъезд, за паровоз.

Я несерьезно. Я играю.

Поговорим еще всерьез.

Мы разлучаемся с тобою,

Чтоб снова встретиться с тобой.

Прекрасно небо голубое!

Прекрасен поезд голубой!

…Как я подолгу слушал этот шум,

Когда во мгле горел закатный пламень!

Лицом к реке садился я на камень

И все глядел, задумчив и угрюм,

Как мимо башен, идолов, гробниц

Катунь неслась широкою лавиной,

И кто-то древней клинописью птиц

Записывал напев ее былинный…

Катунь, Катунь – свирепая река!

Поет она таинственные мифы

О том, как шли воинственные скифы, —

Они топтали эти берега!

И Чингисхана сумрачная тень

Над целым миром солнце затмевала,

И черный дым летел за перевалы

К стоянкам светлых русских деревень…

Все поглотил столетий темный зев!

И все в просторе сказочно-огнистом

Бежит Катунь с рыданием и свистом —

Она не может успокоить гнев!

В горах погаснет солнечный июнь,

Заснут во мгле печальные аилы,

Молчат цветы, безмолвствуют могилы,

И только слышно, как шумит Катунь…

То желтый куст,

То лодка кверху днищем,

То колесо тележное

В грязи…

Меж лопухов —

Его, наверно, ищут —

Сидит малыш,

Щенок скулит вблизи.

Скулит щенок

И все ползет к ребенку,

А тот забыл,

Наверное, о нем, —

К ромашке тянет

Слабую ручонку

И говорит…

Бог ведает о чем!..

Какой покой!

Здесь разве только осень

Над ледоносной

Мечется рекой,

Но крепче сон,

Когда в ночи глухой

Со всех сторон

Шумят вершины сосен,

Когда привычно

Слышатся в лесу

Осин тоскливых

Стоны и молитвы, —

В такую глушь

Вернувшись после битвы,

Какой солдат

Не уронил слезу?

Случайный гость,

Я здесь ищу жилище

И вот пою

Про уголок Руси,

Где желтый куст

И лодка кверху днищем,

И колесо,

Забытое в грязи…

Сибирь, как будто не Сибирь!

Давно знакомый мир лучистый —

Воздушный, солнечный, цветистый,

Как мыльный радужный пузырь.

А вдруг он лопнет, этот мир?

Вот-вот рукою кто-то хлопнет —

И он пропал… Но бригадир

Сказал уверенно: «Не лопнет!»

Как набежавшей тучи тень,

Тотчас прошла моя тревога, —

На бригадира, как на Бога,

Смотрел я после целый день…

Тележный скрип, грузовики,

Река, цветы и запах скотский,

Еще бы церковь у реки, —

И было б все по-вологодски.

Ночь коротка. А жизнь, как ночь, длинна.

Не сплю я. Что же может мне присниться?

По половицам ходит тишина.

Ах, чтобы ей сквозь землю провалиться!

Встаю, впотьмах в ботинки долго метясь.

Открою двери, выйду из сеней…

Ах, если б в эту ночь родился месяц —

Вдвоем бы в мире было веселей!

Прислушиваюсь… Спит село сторожко.

В реке мурлычет кошкою вода.

Куда меня ведет, не знаю, стежка,

Которая и в эту ночь видна.

Уж лучше пусть поет петух, чем птица.

Она ведь плачет – всякий примечал.

Я сам природы мелкая частица,

Но до чего же крупная печаль!

Как страшно быть на свете одиноким…

Иду назад, минуя темный сад.

И мгла толпится до утра у окон.

И глухо рядом листья шелестят.

Как хорошо, что я встаю с зарею!

Когда петух устанет голосить,

Веселый бригадир придет за мною.

И я пойду в луга траву косить.

Вот мы идем шеренгою косою.

Какое счастье о себе забыть!

Цветы ложатся тихо под косою,

Чтоб новой жизнью на земле зажить.

И думаю я – смейтесь иль не смейтесь!

Косьбой проворной на лугу согрет,

Что той, которой мы боимся, – смерти,

Как у цветов, у нас ведь тоже нет!

А свежий ветер веет над плечами.

И я опять страдаю и люблю…

И все мои хорошие печали

В росе с косою вместе утоплю.

С утра носились,

Сенокосили,

Отсенокосили, пора!

В костер устало

Дров подбросили

И помолчали у костра.

И вот опять

Вздыхают женщины —

О чем-то думается им?

А мужики лежат,

Блаженствуя,

И в небеса пускают дым!

Они толкуют

О политике,

О новостях, о том о сем,

Не критикуют

Ради критики,

А мудро судят обо всем,

И слышен смех

В тени под ветками,

И песни русские слышны,

Все чаще новые,

Советские,

Все реже – грустной старины…

По утрам, умываясь росой,

Как цвели они! Как красовались!

Но упали они под косой,

И спросил я: – А как назывались? —

И мерещилось многие дни

Что-то тайное в этой развязке:

Слишком грустно и нежно они

Назывались – «анютины глазки».

Грустно, грустно последние листья,

Не играя уже, не горя,

Под гнетущей погаснувшей высью,

Над заслеженной грязью и слизью

Осыпались в конце октября!

И напрасно так шумно, так слепо,

Приподнявшись, неслись над землей,

Словно где-то не кончилось лето,

Может, там, за расхлябанным следом,

За тележной цыганской семьей!

Люди жили тревожней и тише

И смотрели в окно иногда, —

Был на улице говор не слышен,

Было слышно, как воют над крышей

Ветер, ливень, труба, провода…

Так зачем, проявляя участье,

Между туч проносилась луна

И светилась во мраке ненастья,

Словно отблеск весеннего счастья,

В красоте неизменной одна?

Под луной этой светлой и быстрой

Мне еще становилось грустней

Видеть табор под бурею мглистой,

Видеть ливень, и грязь, и со свистом

Ворох листьев летящий над ней…

Меж болотных стволов красовался восток

огнеликий…

Вот наступит октябрь – и покажутся вдруг

журавли!

И разбудят меня, позовут журавлиные крики

Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали…

Широко по Руси предназначенный срок увяданья

Возвещают они, как сказание древних страниц.

Все, что есть на душе, до конца выражает рыданье

И высокий полет этих гордых прославленных

птиц.

Широко на Руси машут птицам согласные руки.

И забытость болот, и утраты знобящих полей —

Это выразят все, как сказанье, небесные звуки,

Далеко разгласит улетающий плач журавлей…

Вот летят, вот летят… Отворите скорее ворота!

Выходите скорей, чтоб взглянуть

на высоких своих!

Вот замолкли – и вновь сиротеет душа и природа

Оттого, что – молчи! – так никто уж

не выразит их…

А между прочим, осень на дворе.

Ну что ж, я вижу это не впервые.

Скулит собака в мокрой конуре,

Залечивая раны боевые.

Бегут машины, мчатся напрямик

И вдруг с ухаба шлепаются в лужу,

Когда, буксуя, воет грузовик,

Мне этот вой выматывает душу.

Кругом шумит холодная вода,

И все кругом расплывчато и мглисто.

Незримый ветер, словно в невода,

Со всех сторон затягивает листья…

Раздался стук. Я выдернул засов.

Я рад обняться с верными друзьями.

Повеселились несколько часов,

Повеселились с грустными глазами…

Когда в сенях опять простились мы,

Я первый раз так явственно услышал,

Как о суровой близости зимы

Тяжелый ливень жаловался крышам.

Прошла пора, когда в зеленый луг

Я отворял узорное оконце —

И все лучи, как сотни добрых рук,

Мне по утрам протягивало солнце…

Захлебнулось поле и болото

Дождевой водою – дождались!

Прозябаньем, бедностью, дремотой

Все объято – впадины и высь!

Ночь придет – родимая окрестность,

Словно в омут, канет в темноту!

Темнота, забытость, неизвестность

У ворот как стража на посту.

По воде, качаясь, по болотам

Бор скрипучий движется, как флот!

Как же мы, отставшие от флота,

Коротаем осень меж болот?

Острова свои обогреваем

И живем без лишнего добра,

Да всегда с огнем и урожаем,

С колыбельным пеньем до утра…

Не кричи так жалобно, кукушка,

Над водой, над стужею дорог!

Мать России целой – деревушка,

Может быть, вот этот уголок…

В минуты музыки печальной

Я представляю желтый плес,

И голос женщины прощальный,

И шум порывистых берез,

И первый снег под небом серым

Среди погаснувших полей,

И путь без солнца, путь без веры

Гонимых снегом журавлей…

Давно душа блуждать устала

В былой любви, в былом хмелю,

Давно понять пора настала,

Что слишком призраки люблю.

Но все равно в жилищах зыбких —

Попробуй их останови! —

Перекликаясь, плачут скрипки

О желтом плесе, о любви.

И все равно под небом низким

Я вижу явственно, до слез,

И желтый плес, и голос близкий,

И шум порывистых берез.

Как будто вечен час прощальный,

Как будто время ни при чем…

В минуты музыки печальной

Не говорите ни о чем.

Ветер всхлипывал, словно дитя,

За углом потемневшего дома.

На широком дворе, шелестя,

По земле разлеталась солома…

Мы с тобой не играли в любовь,

Мы не знали такого искусства,

Просто мы у поленницы дров

Целовались от странного чувства.

Разве можно расстаться шутя,

Если так одиноко у дома,

Где лишь плачущий ветер-дитя

Да поленница дров и солома.

Если так потемнели холмы,

И скрипят, не смолкая, ворота,

И дыхание близкой зимы

Все слышней с ледяного болота…

Идет процессия за гробом.

Долга дорога в полверсты.

На ветхом кладбище – сугробы

И в них увязшие кресты.

И длится, длится поневоле

Тяжелых мыслей череда,

И снова слышно, как над полем

Негромко стонут провода.

Трещат крещенские морозы.

Идет народ… Все глубже снег…

Все величавее березы…

Все ближе к месту человек.

Он в ласках мира, в бурях века

Достойно дожил до седин.

И вот… Хоронят человека… —

Снимите шапку, гражданин!

Как центростремительная сила,

Жизнь меня по всей земле носила!

За морями, полными задора,

Я душою был нетерпелив, —

После дива сельского простора

Я открыл немало разных див.

Нахлобучив «мичманку» на брови,

Шел в театр, в контору, на причал.

Полный свежей юношеской крови,

Вновь, куда хотел, туда и мчал…

Но моя родимая землица

Надо мной удерживает власть, —

Память возвращается, как птица,

В то гнездо, в котором родилась,

И вокруг любви непобедимой

К селам, соснам, ягодам Руси

Жизнь моя вращается незримо,

Как земля вокруг своей оси!..

Светлеет грусть, когда цветут цветы,

Когда брожу я многоцветным лугом

Один или с хорошим давним другом,

Который сам не терпит суеты.

За нами шум и пыльные хвосты —

Все улеглось! Одно осталось ясно —

Что мир устроен грозно и прекрасно,

Что легче там, где поле и цветы.

Остановившись в медленном пути,

Смотрю, как день, играя, расцветает.

Но даже здесь… чего-то не хватает…

Недостает того, что не найти.

Как не найти погаснувшей звезды,

Как никогда, бродя цветущей степью,

Меж белых листьев и на белых стеблях

Мне не найти зеленые цветы…

Размытый путь. Кривые тополя.

Я слушал шум – была пора отлета, —

И вот я встал и вышел за ворота,

Где простирались желтые поля.

И вдаль пошел… Вдали тоскливо пел

Гудок чужой земли, гудок разлуки!

Но, глядя вдаль и вслушиваясь в звуки,

Я ни о чем еще не сожалел…

Была суровой пристань в поздний час,

Искрясь, во тьме горели папиросы,

И трап стонал, и хмурые матросы

Устало поторапливали нас.

И вдруг такой повеяло с полей

Тоской любви! Тоской свиданий кратких!

Я уплывал… все дальше… без оглядки

На мглистый берег юности своей.

Мать умерла.

Отец ушел на фронт.

Соседка злая

Не дает проходу.

Я смутно помню

Утро похорон

И за окошком

Скудную природу.

Откуда только —

Как из-под земли! —

Взялись в жилье

И сумерки, и сырость…

Но вот однажды

Все переменилось,

За мной пришли,

Куда-то повезли.

Я смутно помню

Позднюю реку,

Огни на ней,

И скрип, и плеск парома,

И крик: «Скорей!»,

Потом раскаты грома

И дождь… Потом

Детдом на берегу.

Вот говорят,

Что скуден был паек,

Что были ночи

С холодом, с тоскою, —

Я лучше помню

Ивы над рекою

И запоздалый

В поле огонек.

До слез теперь

Любимые места!

И там, в глуши,

Под крышею детдома

Для нас звучало

Как-то незнакомо,

Нас оскорбляло

Слово «сирота».

Хотя старушки

Местных деревень

И впрямь на нас

Так жалобно глядели,

Как на сирот несчастных,

В самом деле,

Но время шло,

И приближался день,

Когда раздался

Праведный салют,

Когда прошла

Военная морока,

И нам подъем

Объявлен был до срока,

И все кричали: —

Гитлеру капут!

Еще прошло

Немного быстрых лет,

И стало грустно вновь:

Мы уезжали!

Тогда нас всей

Деревней провожали,

Туман покрыл

Разлуки нашей след…

Высокий дуб. Глубокая вода.

Спокойные кругом ложатся тени.

И тихо так, как будто никогда

Природа здесь не знала потрясений!

И тихо так, как будто никогда

Здесь крыши сел не слыхивали грома!

Не встрепенется ветер у пруда,

И на дворе не зашуршит солома,

И редок сонный коростеля крик…

Вернулся я – былое не вернется!

Ну что же? Пусть хоть это остается,

Продлится пусть хотя бы этот миг.

Когда души не трогает беда,

И так спокойно двигаются тени,

И тихо так, как будто никогда

Уже не будет в жизни потрясений,

И всей душой, которую не жаль

Всю потопить в таинственном и милом,

Овладевает светлая печаль,

Как лунный свет овладевает миром…

Когда душе моей

Сойдет успокоенье

С высоких, после гроз,

Немеркнущих небес,

Когда, душе моей

Внушая поклоненье,

Идут стада дремать

Под ивовый навес,

Когда душе моей

Земная веет святость

И полная река

Несет небесный свет, —

Мне грустно оттого,

Что знаю эту радость

Лишь только я один:

Друзей со мною нет…

Песчаный путь

В еловый темный лес,

В зеленый пруд

Упавшие деревья,

И бирюза,

И огненные перья

Ночной грозою

Вымытых небес!

Желтея грустно,

Старый особняк

Стоит в глуши

Запущенного парка —

Как дико здесь!

Нужна покрепче палка,

Чтоб уложить

Крапиву кое-как…

Покрывшись пеплом,

Гаснет бирюза.

И там, во тьме

Унылого строенья,

Забытого навек

Без сожаленья,

Горят кошачьи

Желтые глаза.

Не отыскать

Заросшие следы,

Ничей приход

Не оживит картины,

Лишь манят, вспыхнув,

Ягоды малины

Да редких вишен

Крупные плоды.

Здесь барин жил.

И, может быть, сейчас,

Как старый лев,

Дряхлеет на чужбине,

Об этой сладкой

Вспомнил он малине,

И долго слезы

Катятся из глаз…

Подует ветер!

Сосен темный ряд

Вдруг зашумит,

Застонет, занеможет,

И этот шум

Волнует и тревожит,

И не понять,

О чем они шумят.

Взглянул на кустик – истину постиг,

Он и цветет, и плодоносит пышно,

Его питает солнышко, и слышно,

Как в тишине поит его родник.

А рядом – глянь! – худые деревца.

Грустна под ними скудная лужайка,

И не звенит под ними балалайка,

И не стучат влюбленные сердца.

Тянулись к солнцу – вот и обожглись!

Вот и взялась нечаянная мука.

Ну что ж, бывает… Всякому наука,

Кто дерзко рвется в солнечную высь.

Зато с куста нарву для милых уст

Малины крупной, молодой и сладкой,

И, обнимая девушку украдкой,

Ей расскажу про добрый этот куст…

Как далеко дороги пролегли!

Как широко раскинулись угодья!

Как высоко над зыбким половодьем

Без остановки мчатся журавли!

В лучах весны – зови иль не зови! —

Они кричат все радостней, все ближе…

Вот снова игры юности, любви

Я вижу здесь… Но прежних не увижу.

И обступают бурную реку

Все те ж цветы… но девушки другие,

И говорить не надо им, какие

Мы знали дни на этом берегу.

Бегут себе, играя и дразня,

Я им кричу: – Куда же вы? Куда вы?

Взгляните ж вы, какие здесь купавы! —

Но разве кто послушает меня…

Идет старик в простой одежде.

Один идет издалека.

Не греет солнышко, как прежде.

Шумит осенняя река.

Кружились птицы и кричали

Во мраке тучи грозовой,

И было все полно печали

Над этой старой головой.

Глядел он ласково и долго,

На всех, кто встретится ему,

Глядел на птиц, глядел на елку…

Наверно, трудно одному.

Когда, поеживаясь зябко,

Поест немного и поспит,

Ему какая-нибудь бабка

Поднять котомку пособит.

Глядит глазами голубыми,

Несет котомку на горбу,

Словами тихими, скупыми

Благодарит свою судьбу.

Не помнит он, что было прежде,

И не боится черных туч,

Идет себе в простой одежде

С душою светлою, как луч!

Замерзают мои георгины.

И последние ночи близки.

И на комья желтеющей глины

За ограду летят лепестки…

Нет, меня не порадует – что ты! —

Одинокая странствий звезда.

Пролетели мои самолеты,

Просвистели мои поезда,

Прогудели мои пароходы,

Проскрипели телеги мои, —

Я пришел к тебе в дни непогоды,

Так изволь хоть водой напои!

Не порвать мне житейские цепи,

Не умчаться, глазами горя,

В пугачевские вольные степи,

Где гуляла душа бунтаря.

Не порвать мне мучительной связи

С долгой осенью нашей земли,

С деревцом у сырой коновязи,

С журавлями в холодной дали…

Но люблю тебя в дни непогоды

И желаю тебе навсегда,

Чтоб гудели твои пароходы,

Чтоб свистели твои поезда!

В лесу,

под соснами,

На светлых вырубках

Все мысли слезные

Сто раз я выругал.

А ну поближе-ка

иди к сосне!

Ах, сколько рыжиков!

Ну как во сне…

Я счастлив, родина, —

Грибов не счесть.

Но есть смородина,

малина есть.

И сыплет листья лес,

Как деньги медные, —

Спасибо, край чудес!

Но мы не бедные…

А чем утешены,

что лес покинули

Все черти, лешие

И все кикиморы?..

Ах, вот —

колодина!

Я плакал здесь.

От счастья, родина.

Ведь счастье есть.

И счастье дикое,

И счастье скромное,

И есть великое,

Ну пусть – огромное.

Спасибо, родина,

что счастье есть…

А вот болотина.

Звериный лес.

И снова узкие

дороги скрещены, —

О эти русские

Распутья вещие!

Взгляну на ворона —

И в тот же миг

Пойду не в сторону,

а напрямик…

Я счастлив, родина.

Спасибо, родина.

Всех ягод лучше —

красная смородина…

Доволен я буквально всем!

На животе лежу и ем

Бруснику, крупную бруснику!

Пугаю ящериц на пне,

Потом валяюсь на спине,

Внимая жалобному крику

Болотной птицы… Надо мной

Между березой и сосной

В своей печали бесконечной

Плывут, как мысли, облака,

Внизу волнуется река,

Как чувство радости беспечной…

Я так люблю осенний лес,

Над ним – сияние небес,

Что я хотел бы превратиться

Или в багряный тихий лист,

Иль в дождевой веселый свист,

Но, превратившись, возродиться

И возвратиться в отчий дом,

Чтобы однажды в доме том

Перед дорогою большою

Сказать: – Я был в лесу листом. —

Сказать: – Я был в лесу дождем!

Поверьте мне, я чист душою…

Лошадь белая в поле темном.

Воет ветер, бурлит овраг,

Светит лампа в избе укромной,

Освещая осенний мрак.

Подмерзая, мерцают лужи…

«Что ж, – подумал, – зайду давай?»

Посмотрел, покурил, послушал

И ответил мне: – Ночевай!

И отправился в темный угол,

Долго с лавки смотрел в окно

На поблекшие травы луга…

Хоть бы слово еще одно!

Есть у нас старики по селам,

Что утратили будто речь:

Ты с рассказом к нему веселым —

Он без звука к себе на печь.

Знаю, завтра разбудит только

Словом будничным, кратким столь.

Я спрошу его: – Надо сколько? —

Он ответит: – Не знаю сколь!

И отправится в тот же угол,

Долго будет смотреть в окно

На поблекшие травы луга…

Хоть бы слово еще одно!..

Ночеваю! Глухим покоем

Сумрак душу врачует мне,

Только маятник с тихим боем

Все качается на стене,

Только изредка над паромной

Над рекою, где бакен желт,

Лошадь белая в поле темном

Вскинет голову и заржет…

Какая зловещая трасса!

Какая суровая быль!

Шоферы высокого класса

Газуют сквозь ветер и пыль.

Газуют во мраке таежном

По рытвинам в грозной ночи…

– Эй! Где тут начальник дорожный?

– Лежит у себя на печи…

Шоферы уносятся с матом,

Начальству от них не уйти!

Но словно с беспомощным братом

Со мной обошлись по пути.

Я шел, свои ноги калеча,

Глаза свои мучая тьмой…

– Куда ты?

– В деревню Предтеча.

– Откуда?

– Из Тотьмы самой…

За мною захлопнулась дверца,

И было всю ночь напролет

Так жутко и радостно сердцу,

Что все мы несемся вперед,

Что все мы почти над кюветом

Несемся куда-то стрелой,

И есть соответствие в этом

С характером жизни самой!

…Мы сразу стали тише и взрослей.

Одно поют своим согласным хором

И темный лес, и стаи журавлей

Над тем Бобришным дремлющим угором…

В леса глухие, в самый древний град

Плыл пароход, разбрызгивая воду, —

Скажите мне, кто был тогда не рад?

Смеясь, ходили мы по пароходу.

А он, большой, на борт облокотясь, —

Он, написавший столько мудрых книжек, —

Смотрел туда, где свет зари и грязь

Меж потонувших в зелени домишек.

И нас, пестрея, радовала вязь

Густых ветвей, заборов и домишек,

Но он, глазами грустными смеясь,

Порой смотрел на нас, как на мальчишек…

В леса глухие, в самый древний град

Плыл пароход, разбрызгивая воду, —

Скажите, кто вернулся бы назад?

Смеясь, ходили мы по пароходу.

А он, больной, скрывая свой недуг, —

Он, написавший столько мудрых книжек, —

На целый день расстраивался вдруг

Из-за каких-то мелких окунишек.

И мы, сосредоточась, чуть заря,

Из водных трав таскали окунишек,

Но он, всерьез о чем-то говоря,

Порой смотрел на нас, как на мальчишек…

В леса глухие, в самый древний град

Плыл пароход, встречаемый народом.

Скажите мне, кто в этом виноват,

Что пароход, где смех царил и лад,

Стал для него последним пароходом?

Что вдруг мы стали тише и взрослей,

Что грустно так поют суровым хором

И темный лес, и стаи журавлей

Над беспробудно дремлющим угором…

Бессмертное величие Кремля

Невыразимо смертными словами!

В твоей судьбе – о, русская земля! —

В твоей глуши с лесами и холмами,

Где смутной грустью веет старина,

Где было все: смиренье и гордыня —

Навек слышна, навек озарена,

Утверждена московская твердыня!

Мрачнее тучи грозный Иоанн

Под ледяными взглядами боярства

Здесь исцелял невзгоды государства,

Скрывая боль своих душевных ран.

И смутно мне далекий слышен звон:

То скорбный он, то гневный и державный!

Бежал отсюда сам Наполеон,

Покрылся снегом путь его бесславный…

Да! Он земной! От пушек и ножа

Здесь кровь лилась… Он грозной

был твердыней!

Пред ним склонялись мысли и душа,

Как перед славной воинской святыней.

Но как – взгляните – чуден этот вид!

Остановитесь тихо в день воскресный —

Ну не мираж ли сказочно-небесный —

Возник пред вами, реет и горит?

И я молюсь – о, русская земля! —

Не на твои забытые иконы,

Молюсь на лик священного Кремля

И на его таинственные звоны…

Внезапно небо прорвалось

С холодным пламенем и громом!

И ветер начал вкривь и вкось

Качать сады за нашим домом.

Завеса мутного дождя

Заволокла лесные дали.

Кромсая мрак и бороздя,

На землю молнии слетали!

И туча шла гора горой!

Кричал пастух, металось стадо,

И только церковь под грозой

Молчала набожно и свято.

Молчал, задумавшись, и я,

Привычным взглядом созерцая

Зловещий праздник бытия,

Смятенный вид родного края.

И все раскалывалась высь,

Плач раздавался колыбельный,

И стрелы молний все неслись

В простор тревожный, беспредельный…

Я вспомнил

угрюмые волны,

Летящие мимо и прочь!

Я вспомнил угрюмые молы,

Я вспомнил угрюмую ночь.

Я вспомнил угрюмую птицу,

Взлетевшую

жертву стеречь.

Я вспомнил угрюмые лица,

Я вспомнил угрюмую речь.

Я вспомнил угрюмые думы,

Забытые мною уже…

И стало угрюмо, угрюмо

И как-то спокойно душе.

Грустные мысли наводит порывистый ветер,

Грустно стоять одному у размытой дороги,

Кто-то в телеге по ельнику едет и едет —

Позднее время – спешат запоздалые дроги.