Стихотворения

Я не имею

Копейки медной за душой,

Но я владею,

Моя проказница, тобой…

С игрой и с пляской

Творишь ты радостный обряд.

Какою лаской

Твои слова всегда горят!

Внимаю ль речи

Твоей живой, ловлю ль твой взгляд,

Нагие ль плечи

Твои поцелую, — я богат.

На отдых нежный

Склонился я — и вмиг весь пыл

На белоснежной

Твоей груди восстановил.

Конечно, мало,

Увы! Любим тобою я:

Ты изменяла

Мне часто, милая моя.

Но что за дело

Мне до измен твоих, когда

Ты завладела

Моей душою навсегда!

Не надо ни добра, ни злости,

Мне дорог цвет слоновой кости

На коже ало-золотой.

Иди себе путем разврата,

Но как лелеют ароматы

От этой плоти, Боже мой!

Безумство плоти без предела,

Меня лелеет это тело,

Священнейшая плоть твоя!

Зажженный страстностью твоею,

От этой плоти пламенею,

И, черт возьми, она — моя!

До наших душ нам что за дело!

Над ними мы смеемся смело,

Моя душа, твоя душа!

На что нам райская награда!

Здесь, на земле, любить нам надо,

И здесь нам радость хороша.

Но здесь нам надо торопиться

Недолгим счастьем насладиться,

Самозабвения вкусить.

Люби же, злая баловница,

Как льются воды, свищет птица,

Вот так и мы должны любить.

Пропал бы я бессонной ночью,

Когда б не ты со мной воочью

Всем телом молодым была!

И не привыкшие к лобзаньям,

К притворно хитрым восклицаньям

Твои уста — источник зла!

Уста, которые так лживы,

Но так приветливо болтливы

И о любви твердят порой

Мне с откровенностью великой!

Уста, что словно земляника

В полях созревшая весной!

И не пентакль твоих желаний,

Не чудеса очарований,

Многообразных и простых,

Двух глаз твоих, двух глаз колдуньи,

То чаровницы, то вещуньи…

Бог мой! Пропал бы я без них!

Я не люблю тебя одетой,

Лицо прикрывши вуалетой,

Затмишь ты небеса очей.

Как ненавистны мне турнюры,

Пародии, карикатуры

Столь пышной красоты твоей!

Глядеть на платье мне досадно

Оно скрывает беспощадно

Все, что уводит сердце в плен:

И дивной шеи обаянье,

И милых плеч очарованье,

И волхование колен.

А ну их, дам, одетых модно!

Спеши прекрасную свободно,

Сорочка милая, обнять,

Покров алтарной мессы нежной

И знамя битвы, где, прилежный,

Не уставал я побеждать.

Иссопа ломкий стебль, сжимаемый Творцом,

Мне даровавшим жизнь, и милость, и прощенье,

Я, если мой порыв чист пред Его лицом,

Другому указать могу пути спасенья!

И, как язычник мог при крайности крестить,

Так, недостойный, я, когда, молясь смиренно,

Стремится кто-нибудь томленья облегчить,

Могу ему открыть глаза на мир нетленный!

По милосердию, избранному Тобой,

О, сжалься, Господи, над тьмой моих страданий

И сердце, взросшее меж тяжких испытаний,

К Тебе влекомое, как рану, успокой!

Дай волю мне — идти вперед, дорогой длинной,

Исполнить свой обет — и, обращая в храм

Всю жизнь, я воспою гимн Троице Единой,

Гимн Богу, в небесах, недостижимых нам!

Отцу Создателю, Чьи помыслы глубоки,

Христу Спасителю, Кто миру — судия,

Святому Духу, Кем глаголили пророки,

Я, в ком кипит вся кровь, ничтожный грешник, я

Сжимаемый Творцом, я, ломкий стебль иссопа!

Покинув Париж, приходишь в Notre-Dame,

Там шумы улицы слились в аккорд чуть слышный,

И солнце яркое в тени немеет там,

Пройдя цветных окон узор чудесно пышный.

Спокойной тишиной исполнен этот дом:

В нем явно властвует единый царь — Всевышний.

Вечерни отошли; над черным алтарем

Лишь шесть мерцает свеч; но веет ароматом,

Где с фимиамом слит воск, капавший дождем.

Вот прочтены часы; во мраке синеватом,

Как добрая гроза, звучит суровый хор:

И своды древние ответствуют кантатам.

И полон пением весь сумрачный собор,

Где день, ослабленный Святыми, Королями,

Колеблет в высоте свой теневой узор.

И все здесь говорит о мире, о, словами

Святыми прогнанных, ночных страстях; с колонн

Надежда тянется незримыми руками.

О неземной восторг! сияет светом он,

Сосредоточенным в луче единой Правды!

Да, бесконечно прав экстаз твой, Симеон!

Так предадим же дух мы в руки Бога Правды!

Любовь, любовь неутомима!

Как дьявол, — яростью томима,

Мила, — как вздохи херувима!

Любовники неутомимы;

Как дьяволы, неумолимы,

Настойчивы, как херувимы!

Вокруг неопытных сердец,

Бродя, как волк вокруг овец,

Они их ловят наконец.

Любовник — он всегда хитрец!

Нахохлившись, как голубь, лжец

Умеет положить конец!

А все любви метаморфозы!

Уста — гранат, ланиты — розы,

Смех грустный, сладостные слезы!

И все, о чем немеет греза!

Цель и причина, стих и проза!

Стоит пион, раскрыта роза!

Мне говорят, что ты — блондинка

И что блондинка — неверна,

И добавляют: "Как былинка…"

Но мне такая речь смешна!

Твой глаз — яснее, чем росинка,

До губ твоих — душа жадна!

Мне говорят, что ты брюнетка,

Что взор брюнетки — как костер,

И что в огне его нередко

Сгорает сердце… Что за вздор!

Ты целовать умеешь метко,

И по душе мне твой задор.

Мне говорят: "Не будь с шатенкой:

Она бледна, скучна чуть-чуть…"

Смеюсь над дружеской оценкой!

Дай запах кос твоих вдохнуть,

Моя царица, — и коленкой

Стань, торжествуя, мне на грудь!

Я странной личностью слыву среди людей:

Для некоторых я — отъявленный злодей,

Другие говорят, что я — кретин убогий,

А кое-кто меня возводит в полубоги

Или в апостолы. За что такое мне!

О Господи, за что? Приличен я вполне,

Хотя мне выдержки подчас недоставало.

Познал я радости, но и страдал немало.

Несчастья, всякий раз вы для меня горьки,

Хотел я мирно жить, порывам вопреки,

Разумно жить хотел, не преступать приличий,

Как учат мудрые и как велит обычай

Отцов и пращуров. Короче, я скорбел,

Страдая от своих от недостойных дел,

Я кровью исходил, униженный, похожий

На жалкого раба. Всегда по воле Божьей

Раскаивался я, и душу совесть жгла.

За все недавние и давние дела,

За прихоти свои я расплатился разом.

Отныне я живу с оглядкою на разум,

Который я обрел с приходом зрелых лет

Как плод всех радостей, всех горестей, всех бед.

Вот почему слыву безумцем в мире этом,

Хоть я совсем иной, иной по всем приметам.

Нелеп я? Может быть. За это кто винит?

Да, мне не нужен грим, не нужен реквизит,

Мой жест, исполненный веселья и печали,

Всегда был искренним, хотя вы замечали,

Что он медлителен и холоден подчас.

Таков, приятели, мой образ без прикрас,

Таков природный нрав. Вы думаете, глыба?

Ничуть. Вполне простой, не весь, конечно, ибо

Бывает путным. Вам кажется, он прям?

О нет. Я человек и не сродни зверям,

Бесхитростным, прямым медведям дикой пущи.

Я сердцем не хитрю, лукав язык мой лгущий.

Я лгал, конечно, лгал… но часто лгать не мог.

Есть у меня грехи, не спорю, видит Бог!

Пороки тоже есть, о горькая досада!

Друзья, но на войне как на войне, и надо

Мне многое простить, и надо горячо

Любить. Я жду любви. Хочу сказать еще:

Меня благословил Господь наш Вседержитель,

Я снова заслужил блаженную обитель,

В слезах раскаянья я искупил свой грех,

Я много лучше стал. Я, право, лучше тех,

Кто слабости мои столь строго судит ныне.

О Господи, спаси безумца от гордыни!

Не знаю ничего забавней похорон!

Могильщик с песенкой, лопаты блеск лучистый,

Кюре спешащего белейшие батисты,

В выси — колоколов проворный перезвон;

Мальчишки-певчего девичий выклик чистый,

И — лишь качнется гроб, над ямой наклонен,

И мягко спустится, — шум осыпи пушистой:

Перинка мертвецу, чтоб сладко грелся он.

Ей-Богу, это все казалось мне прелестным!

А факельщиков строй, зажатых фраком тесным,

С носами, красными от щедрых чаевых!

А речи — краткие, но с дрожью слез учтивых!

А эта гордая в сиянье лбов крутых

Толпа наследников счастливых!

Мадам, позвольте, чтоб, склонясь пред вами,

Мой бедный дух свое открыл вам пламя.

Вы мной любимы более, чем Бог,

И кто огонь тот погасить бы смог?

Ваш взор глубок и полон странной тени;

Он для меня источник упоений.

Ваш каждый след целую на песке;

Мое вы сердце держите в руке.

Вот горлица, одна в гнезде, рыдает,

И скорбь моя ей стоном отвечает.

Заря в цветы вливает жизнь и свет.

Вы явитесь, — и вмиг печалей нет.

Пройдете вы, — и вновь цветы завяли;

Вдали от вас опять встают печали.

Вновь явитесь, — в лесах и по лугам

Все зацветет, пестрея, здесь и там.

Когда б вы согласились, дорогая,

Когда бы ты ушла со мной, пылая,

Под сень ветвей, обнявшись!.. О, Господь!

Какие ласки! Как безумна плоть!

Но нет! Всегда вы были непреклонной,

И пламень страсти жжет меня, бессонный,

Я иссушен; мой стон восходит в твердь:

Ведь я вас так люблю, о, мадам Смерть!

Вот осень и закат! О, миг, для сердца сладкий!

На тлении повсюду кровь!

Пожар в зените! Смерть в природе! Воды вновь

Гниют, и люди — в лихорадке!

Дни эти и часы — твоя пора, поэт,

С душой, где нет очарований,

С душой, истерзанной когтями всех желаний;

О, зеркало! о, пир и свет!

Пусть восторгаются безумцы и педанты,

В зарю влюбляясь и в весну,

В двух дев, чьи розовы и мордочки, и банты.

Я ж, осень острая, люблю тебя одну,

Все девичьи сменив приманки

На странные зрачки жестокой куртизанки.

Шпилей безумных кружева

Вздымает город острокрыший;

Веселый гул летит все выше;

Уверенно гудят слова.

— К чему веселость мне такая,

Пыль площадная?

В полях покой и мир царят,

В деревьях щебет голосистый,

Равнину белит полдень чистый,

И золотит ее закат.

— Мне — эта прелесть и свобода

Чужды, природа!

Немыми знаками валов

И стоном вековой печали

Всех нас манят морские дали

Мечтателей и моряков.

— Но что мне, что в твоем просторе,

Гулкое море?

— Ах, волны шумные морей,

Равнины в блеске бесконечном,

И города в кипенье вечном,

Созданье ада, не людей,

Вам не поднять моей подружки

С ее подушки!

В Париже пленником, по тысяче причин,

Все лето я сижу; я разгоняю сплин

Тем, что вблизи меня и что не стоит денег.

Вот улица моя, чердак мой (сто ступенек),

И уличный спектакль, бесхитростно-простой,

Разыгрываемый окрестной беднотой

В ее приятельском общенье повседневном,

В беззлобном равенстве под гнетом дней плачевных.

Вот скверы здесь и там под ветром сентября;

Листва оборвана и мечется, паря,

В безумной суете, налево и направо,

Как стая плоских птиц, зеленых, с цвелью ржавой,

Крутясь над группами рабочих под хмельком,

Что спорят весело, взбодренные винцом,

И вспыхивают вдруг, поняв неверно слово…

Я, трубкою дымя, стихи слагаю снова;

Средь благодушия сам благодушен я;

Чуть ночь, я спать ложусь и, так как суть моя

В том, чтоб мечтать, — во сне я о стихах мечтаю,

Прекрасных, не таких, что наяву кропаю,

О чистых, блещущих, как горный ключ, стихах,

Высоких, вдумчивых, без пустозвонства, — ах!

Чтоб в них прославил мир меня, совсем иного…

Но, пробудись, из них не помню я ни слова!

И ты от нас ушел, как солнце сходит в море

За тяжкой завесой пурпуровых огней,

Устав одно сиять в торжественном уборе

И над немой землей и над тоской теней.

Да, ты от нас ушел, спокойный, примиренный.

Ты знал, что в небесах найдешь отчизну вновь:

Для сердца чистого там праздник просветленный,

Там пламенной любви отсутствует Любовь!

Мы медлим, о тебе храня воспоминанье

Здесь, на земле, в мечтах, немеющих давно.

Как сладостный елей для наших душ оно!

Вилье де Лиль-Адан! Мы жаждем дня свиданья!

Когда бессмертный свет зальет земную тьму,

воспоем хвалу величью твоему!

Она деревцом терпеливым

Растет у забытых могил,

Подобно кладбищенским ивам,

Которых никто не садил.

И птица, как верность поруке,

Не молкнет в тени деревца.

И разве не наши сердца

Те ветви и певчие звуки?

Ты память, я — холод разлуки,

Которой не будет конца…

О жить бы! Но горсточка праха

Замрет, порастая быльем.

Ну что ж… Отзовись, моя птаха!

Я жив еще в сердце твоем?