Стихотворения

Н. А. ДОБРОЛЮБОВ

Добролюбов-поэт естественно заслонен Добролюбовым-критиком и публицистом. В истории русской мысли и русской литературы роль великого критика революционной демократии настолько значительна, что в творческом наследии Добролюбова поэзия оказывается в тени. Это, конечно, совершенно закономерно. Деятельность критика и публициста была основным призванием Добролюбова и сделала его имя одним из самых значительных и дорогих для нас имен русского прошлого. Значение же Добролюбова-поэта в истории русской поэзии — второстепенное. Но было бы совершенно неправильно думать, что стихи Добролюбова интересны лишь как материал для биографии великого критика и для лучшего понимания его литературных вкусов и критических оценок. Мы вправе считать Добролюбова, вместе с М. Михайловым и поэтами «Искры», в числе заметнейших поэтов школы Некрасова, поэтов революционной демократии.

Николай Александрович Добролюбов родился 24 января (5 февраля) 1836 г. в Нижнем Новгороде. Он был старшим сыном видного городского священника. Детство его прошло в атмосфере дружной и любящей семьи. Тем труднее было ему потом преодолевать мировоззрение, внушенное родителями и окрашенное воспоминаниями об уюте и мире детских лет.

Учился Добролюбов дома, с учителем-семинаристом, в 1847 г. поступил в последний класс духовного училища, а на следующий год — в Нижегородскую духовную семинарию.

И в училище и в семинарии Добролюбов выделялся исключительной начитанностью. По развитию он стоял настолько выше товарищей, что это обрекало его на одиночество среди них. По дневникам, отзывам учителей и мемуарам видно, что в ту пору Добролюбов был очень религиозен, «усерден к богослужению», «отличался тихостью, скромностью и послушанием».

Отроческий образ Добролюбова запечатлен в его стихах. Первые дошедшие до нас стихотворения относятся к тринадцатилетнему возрасту. До семнадцати лет Добролюбов писал много стихов и серьезно относился к себе как к поэту.

К 1853 г. назрело разочарование. В письме того года к товарищу по семинарии Добролюбов просит не считать и не называть его поэтом. Свои стихи он называет «порождением даже не фантазии, а какого-то резонерства, вычитанного из чужих сочинений». «Всё это не мое собственное, а чужое, вычитанное, слышанное иногда».

Характеристика суровая, но довольно верная. Все же сквозь подражательные формы в этих стихах пробивается самостоятельная и характерная мысль — в виде анализов душевного состояния автора, сатирических очерков знакомых, правдивых рассказов о мучительных колебаниях сильной мысли, разрывающей заколдованный круг, которым очертили ее развитие.

В ранних стихотворениях Добролюбова бросается в глаза сильнейший религиозно-дидактический элемент. При всей подражательности стихов за ними чувствуется натура, жадно ищущая цельного мировоззрения. Пусть пока она осваивает традиционное религиозно-монархическое мировоззрение; при том беспокойном стремлении к истине, которое видно даже в этих стихах, так мало отражающих реальную жизнь автора, — скоро должен наступить кризис. Его начало документировано такими стихами, как «Мудрование тщетное» (1852). Потрясенный сомнениями юноша еще пытается не поддаваться неизбежному ходу развивающейся мысли, еще надеется сохранить уютный мир привычных с детства воззрений.

Но воспоминания и сожаления не могли остановить процесса ломки старых убеждений.

В 1853 г. Добролюбов, не окончив семинарии, выдержал экзамен и поступил на историко-филологический факультет Петербургского Главного педагогического института. В отрыве от семьи, под влиянием новых встреч и жадного чтения Белинского, Герцена, утопических социалистов, — назревавший еще в семинарии идеологический кризис разрешился. Его быстрому разрешению способствовало несчастье: в 1854 г. Добролюбов потерял и мать и отца. Родителей, разрыв с которыми был бы так мучителен, теперь не было, а миф о справедливости и милосердии бога был вытравлен из сердца. Начинается быстрый рост Добролюбова-мыслителя, оформление новых философских, социально-политических и литературных взглядов. В короткий срок Добролюбов освобождается от пут традиционной идеологии и становится атеистом, материалистом, революционно мыслящим демократом. Этот перелом сказывается и на поэтической деятельности. Совсем было замершая в 1853 г., она оживляется с конца 1854 г. В течение 1855-1856 гг. Добролюбов написал не менее пятнадцати революционных стихотворений. Они отличаются от стихов семинарского периода не только тематикой: энергия мысли и чувства, определенность и экспрессивность выражения делают их совершенно не похожими на вялые стихи предыдущих лет. Основное содержание, основное устремление этих стихотворений — призыв к свержению самодержавия. Системе «военного деспотизма» дается характеристика, полная презрения и ненависти. На первый план в этой характеристике (черта, показательная для революционного просветителя) выдвигается борьба самодержавия с просвещением, мыслью, идейной жизнью.

«Он» — это Николай I. Добролюбов говорит не о личности умершего царя, а о политической системе, и смерть Николая встречает словами:

Описание монархической России, замечательное по широте охвата, сжатости и энергии, дано в стихотворении «Газетная Россия». Перечисляя, как прокурор, один за другим позорные факты, давая лапидарные характеристики различных сторон социальной жизни, Добролюбов резко очерчивает картину печального состояния страны.

В своих стихотворениях Добролюбов обвиняет правительство и его агентов в казнокрадстве, взяточничестве, лицемерии и лживости, в выдвижении немцев в ущерб своему Народу, а главное, в «деспотизме беззаконном», в охране и поддержке крепостного права. Призыв к революции с особенной силой звучит в стихотворениях «Дума при гробе Оленина» и «К Розенталю». Первое написано по поводу убийства помещика двумя его крепостными, второе посвящено агитатору, пытавшемуся поднять крестьянское восстание. В «Думе при гробе Оленина» Добролюбов описывает безумные жестокости помещиков и крестьянское горе. Приветствуя крестьян, расправившихся с жестоким помещиком, Добролюбов подчеркивает революционный смысл их поступка в таких словах:

И в тесной связи с этой оценкой формулируются надежды на революцию:

Существенно, что революция мыслится. Добролюбовым уже в 1855 г. как крестьянская революция.

Поэт-революционер резко отграничивает будущее России от ее прошлого и настоящего:

Дается четкая концепция революционного патриотизма, страдающая, правда, просветительской схематичностью и прямолинейностью: все прошедшее России оценивается как «тьмы и тиранства долгий век».

В ряде стихотворений подлинный патриотизм противопоставляется лжепатриотической шумихе шовинистов и выражается в стремленьи к счастливому будущему ротного народа. Свою «Думу при гробе Оленина» Добролюбов заканчивает выражением веры в то, что, свергнув цепи, русский народ станет впереди всех народов по своей мощи, свободе, просвещению и благородству.

Политические стихотворения Добролюбова пользовались большим успехом и популярностью, расходились во множестве списков, анонимно печатались в эмигрантских изданиях. Но Добролюбов всегда крайне низко оценивал свои поэтические способности, а значит и агитационную действенность своих стихов. После студенческих лет, отдавшись журнальной работе, найдя в ней применение и для своего поэтического дара, Добролюбов уже не возвращался к революционно-политической поэзии.

Добролюбов окончил институт в 1857 г. Дальнейший жизненный путь был ясен. Еще в 1856 г. Добролюбов начал печататься в «Современнике» и сблизился с Н. Г. Чернышевским, который в это время стоял, вместе с Н. А. Некрасовым, во главе журнала. Это сближение окончательно оформило и углубило революционно-демократическое мировоззрение Добролюбова. С 1857 г. он стал одним из основных сотрудников «Современника». На него была возложена вся литературно-критическая работа; Чернышевский, с появлением Добролюбова, отстранился от литературной критики и сосредоточился на философии, экономике, политике.

Писал Добролюбов необычайно много. Он старался охватить весь круг текущих литературных явлений, чтобы дать полное представление о состоянии и тенденциях русской литературы. Нейтральных отзывов у него нет; в каждой, даже мелкой заметке он не упускает из виду основной цели — революционизировать сознание читателей. Он откликается и на книжки совершенно ничтожные, но дающие возможность разоблачать и высмеивать враждебные направления. Не ограничиваясь литературной критикой, он пишет статьи философского и педагогического характера и публицистические статьи на животрепещущие темы русской и западной жизни.

С огромным темпераментом повел Добролюбов борьбу в двух направлениях: против реакционеров-крепостников, стремившихся повернуть колесо истории назад, старавшихся тормозить и урезывать даже те реформы, которые подготовлялись правительством, — и против дворянских либералов. В эпоху Николая I либералы вели идейную борьбу с абсолютизмом и крепостным правом, но вели ее во имя умеренной монархии и такого освобождения крестьян, которое не нарушило бы имущественных интересов помещиков. Как только эти интересы оказались под серьезной угрозой, либералы подали руку реакционерам для общей борьбы с революционной демократией. Борьба Добролюбова с либерализмом привела к уходу из «Современника» группы дворянских писателей во главе с Тургеневым. Если в художественном отношений журнал от этого стал менее блестящим, — идейно он стал однороднее и целеустремленнее.

В «Современнике» не остался втуне и поэтический талант Добролюбова. Он также был обращен на публицистическую деятельность. По мысли Добролюбова, при «Современнике» стало выходить нерегулярное сатирическое приложение «Свисток». Задуманный Добролюбовым, «Свисток» почти им одним и осуществлялся: львиная доля «Свистка» написана Добролюбовым; некоторые номера составлены им от начала до конца.

Один из видных деятелей «Современника» М. А. Антонович пишет в Своих воспоминаниях:

«Постоянно занятый мыслью, как бы вернее подействовать на читателей, раскрыть им глаза, а главное, пробудить в них энергию, Добролюбов находил, что серьезные журнальные статьи для этого недостаточны, что в некоторых случаях шутка или насмешка могут действовать сильнее, чем серьезное рассуждение, и что в шуточной или сатирической форме возможно будет иногда провести в печать такие вещи, которые никак не пройдут в серьезной форме, и что, наконец, шуткой, насмешкой и издевательствами можно будет вернее убить ненавистную а самодовольную фразу о настоящем времени».

Под «фразой о настоящем времени» Антонович имеет в виду обычное тогда начало газетных и журнальных статей и заметок: «В настоящее время, когда...» Добролюбов осмеял этот штамп, как типичное выражение либеральной самоудовлетворенности.

«Свисток» был, вместе с «Искрой», наиболее значительным явлением сатирической журналистики 60-х годов. По выражению современника, «только звон «Колокола» из Лондона в силах был покрывать собою «Свисток». В литературе 60-х годов цитаты

Из «свистковских» стихотворений Добролюбова постоянно приводятся как всем известный литературный материал, — да и не только в 60-е годы, а и у позднейших авторов, воспитанных на революционной литературе. Когда Ленин говорит: «хочется верить, что «пойдет наш поезд, как не шел немецкий»,[1] он имеет в виду две строки из стихотворения Добролюбова «В прусском вагоне»:

В 1858 г. Добролюбов стал одним из редакторов «Современника». Редакционные дела, чтение и правка рукописей, беседы с авторами, объяснения с цензорами поглощали так много времени, что, по воспоминаниям А. Я. Панаевой, «Добролюбов мог приниматься за писание своих статей только вечером и часто засиживался за работой до четырех часов утра».

Добролюбов быстро рос, его критическое дарование созревало и крепло. Классические статьи Добролюбова — «Что такое обломовщина?», «Темное царство», «Когда же придет настоящий день», «Луч света в темном царстве» — написаны в 1859 и 1860 гг., т. е. когда их автору было двадцать три — двадцать четыре года.

Но постоянное переутомление надломило здоровье Добролюбова. Открылся туберкулез. К середине 1860 г. стала ясной необходимость принять спешные и решительные меры. Некрасов дал Добролюбову материальную возможность уехать за границу, где он прозел год — преимущественно в Италии. Работы он не оставил. Из-за границы Добролюбов прислал знаменитую статью «Луч света в темном царстве», много материалов для «Свистка», ряд статей об итальянских делах.

Добролюбов попал в Италию в пору расцвета итальянского освободительного движения, в пору объединения Италии. Ситуация была очень сложной. Только что закончилась война между конституционной Сардинией и абсолютистской Сицилией (Неаполитанским королевством). Сицилия была присоединена к итальянскому королевству, объединившемуся под властью сардинского короля. Сицилия была завоевана, в основном, добровольческими отрядами Гарибальди, к которые присоединились сицилийские крестьяне. В то же время движение сицилийских крестьян против помещиков жестоко подавлялось войсками сардинского короля. Добролюбов писал об итальянских делах и в публицистической прозе и в сатирических стихах. Он не только стремился внушить русским читателям сочувствие к объединению Италии и презрение к павшему сицилийскому самодержавию. Он стремился развенчать и либеральных вождей сардинского королевства, вызывавших восхищение русских либералов, противопоставляя им революционеров-республиканцев и подымающееся против угнетателей крестьянство.

В августе 1861 г. Добролюбов вернулся в Петербург и горячо принялся за работу. Пребывание за границей не дало существенных результатов, а по возвращении здоровье стало резко ухудшаться. Этому ухудшению содействовало душевное состояние. В начале 60-х годов кончился период правительственного либерализма, начались резкие проявления реакции. Добролюбов волновался и негодовал при известиях об арестах, о расстрелах крестьян, о цензурных стеснениях и преследованиях... 17 (29) ноября 1861 г. Добролюбова не стало.

Вероятно, многие современники с удивлением узнали после смерти Добролюбова, что суровый критик лирических поэтов был автором интимных лирических стихотворений, писавшихся для себя, без всякой мысли о печати.[2]

На протяжении короткой жизни, Добролюбова менялись мотивы и формы его поэтического творчества, но с детства и до смерти нет года, в который Добролюбов не писал бы стихов.[3] Это было потребностью, которую не могло уничтожить неверие в свое поэтическое дарованье.

Добролюбов — поэт школы Некрасова.

Некрасовский ритм, специфическая некрасовская интонация постоянно звучит в стихах Добролюбова. В них мы узнаем и антураж некрасовской лирики и ее типичные темы, и некрасовского лирического героя — интеллигентного городского пролетария, нервного, озлобленного, замученного рефлексией... И тем не менее — сильное влияние лоэзии Некрасова не делает стихи Добролюбова подражательными, «литературными», «не своими». Напротив, именно некрасовский художественный метод дал Добролюбову возможность полноценного выражения переживаний, не укладывавшихся в формы дворянской лирики.

Выражение строя мыслей и чувств революционного разночинца дает определенную физиономию добролюбовской лирике. Стихов социально нейтральных у него нет. У него есть стихотворение о пеньи соловья, но соловей в клетке — это образ рабства. У него есть «дорожная песня» о «лучине», но» лучина символизирует борьбу «просвещения» с «тьмою»:

У него есть «Жалоба ребенка», но ребенок этот совсем не детским языком говорит о насилии общества над свободной природой личности:

Конечно, стихи аллегорического или дидактического характера — далеко не лучшие у Добролюбова. Лучшие — те, где ему удается выражение непосредственного чувства: стихотворения о любви, приносящей, из-за извращенных социальных условий, больше муки, чем радости; стихи, внушенные картинами нищеты и проникнутые негодованием на несправедливость социального бытия; стихи, бичующие филистерство и «обломовщину»; стихи, рисующие трудный процесс идейного перерождения религиозного юноши в последовательного материалиста.

В литературе отмечалось, наряду с определяющим влиянием Некрасова, и влияние Гейне на лирику Добролюбова. Нельзя отрицать это влияние, но надо заметить, что оно было очень недолгим, можно сказать мимолетным. Явно под влиянием Гейне написаны стихотворения «Соловей», «Очарование», «Сила слова», «Многие, друг мой, любили тебя...» Неожиданные повороты мысли и концовки, особый грустно-иронический тон с несомненностью указывают на влияние Гейне. Но все эти стихотворения относятся к одному, очень недолгому периоду, к первой половине 1857 г. К этому времени относится и восторженная запись о Гейне в дневнике Добролюбова и систематическая работа над переводом стихов Гейне.

В последний год жизни Добролюбова, под влиянием развития смертельной болезни, в его стихах появляются мотивы одиночества, обреченности, скорой смерти, но рядом находим стихотворения, полные веры в конечное торжество идеалов революционной демократии. Завершается творчество Добролюбова знаменитым стихотворением «Милый друг, я умираю», призывающим современников и потомство честно и мужественно следовать по его пути.

Неизвестные при жизни Добролюбова, стихи его вскоре после смерти автора приобрели значительную популярность, в особенности же стихи, которые непосредственно связывались с образом героического юноши, непреклонного борца за счастье человечества, не нашедшего в жизни личного счастья и подкошенного страшной болезнью.

Многие поколения революционно настроенной молодежи знали наизусть такие стихи, как «Милый друг, я умираю», «Пускай умру, печали мало», «О подожди еще, желанная, святая...»

И для нас лирика Добролюбова — не очень яркая, не очень оригинальная, но очень искренняя и эмоциональная — ценна своей непосредственной связью с жизнью и личностью Добролюбова, с его интимными, мыслями, надеждами и страданиями, — а этим она приобретает, помимо биографического и психологического значения, и значение поэтической исповеди революционного разночинца, изнутри раскрывающей его человеческий облик и путь его душевного развития.

Совершенно иное значение имеют сатирические стихотворения Добролюбова. Эти стихотворения писались для печати и преследовали те же цели, что и критико-публицистическая деятельность Добролюбова. В живых и острых стихотворных памфлетах «Свистка» Добролюбов обнаружил большой талант сатирика, явственный и в его публицистических статьях.

Сатирическая поэзия Добролюбова — органическая часть его критико-публицистической деятельности. Сатирические стихотворения зачастую непосредственно связаны с той или иной его статьей.

Приведу пример. Известная статья Добролюбова «Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами» направлена против знаменитого врача и педагога Н. И. Пирогова, назначенного попечителем Киевского учебного округа. Деятельность Пирогова была прогрессивной, и не случайно он через два года был отставлен с поста попечителя. Однако Пирогов, Либерал по своим политическим и педагогическим взглядам, нередко проявлял половинчатость, шел на компромиссы, против чего и направлены как статья Добролюбова, так и его стихотворение. От Пирогова, врага телесных наказаний, ожидали полной отмены сечения розгами в учебных заведениях его округа, но введенные им «Правила о проступках и наказаниях учеников гимназий Киевского учебного округа» ограничиваются лишь предписанием применять сечение кал можно реже и в строгом соответствии с важностью проступка. Блестящим логическим анализом Добролюбов показал полную, несостоятельность аргументов, выдвинутых в пользу этого редкого и соразмерного сечения. В «Свистке» же он поместил стихотворение «Грустная дума гимназиста лютеранского исповедания и не Киевского округа».

Стихотворение написано от лица гимназиста, желающего быть высеченным по новым киевским правилам, — и это комичное желание не менее отчетливо, чем логическая аргументация статьи, демонстрирует фальшивость гуманизма этих «правил».

Комический эффект усилен задушевным тоном, приданным сатире пародийным использованием глубоко эмоционального стихотворения Лермонтова «Выхожу один я на дорогу».

Иногда самый стилистический замысел сатиры заложен в статье, с которой сатира связана, являясь как бы воплощением и развитием художественных возможностей, заключенных в публицистических приемах статьи. Так, стихотворение «Наш демон», тесно связанное по содержанию со статьей «Литературные мелочи прошлого года», развивается, можно сказать, из иронической цитаты в начале этой статьи. Здесь говорится о «суровых аристархах литературы», объявлявших, что «Современник» «зовет прекрасное мечтою, презирает вдохновение, не верит любви, свободе, на жизнь насмешливо глядит» и т. д. Здесь к «Современнику» отнесены следующие строки стихотворения Пушкина «Демон»:

В стихотворении «Наш демон» «Современник» и представлен в виде «демона», и оно написано в форме пародии на пушкинское стихотворение.

Цели критико-публицистической и сатирической деятельности Добролюбова совершенно совпадают. Сатира его — это инее оружие против тех же врагов.

Сатира Добролюбова, так же как его критика и публицистика, направлена и против реакционеров и против либералов.

Ленин говорит: «...даже в крепостной России Добролюбов и Чернышевский умели говорить правду то молчанием о манифесте 19 февраля 1861 г., то высмеиванием и шельмованием тогдашних либералов».[4] Это «шельмозание либералов» осуществлялось в большой мере именно в «Свистке». С первого же номера этого издания Добролюбов начал планомерный поход против либерального оптимизма и либерального «обличительства».

Борьба с манией «обличительства», широко распространившейся в русской печати после Крымской войны, была одной из главных задач «Свистка». Громкие обличения частных и нередко совершенно незначительных фактов отвлекали внимание от коренных язв государственного и общественного строя и создавали впечатление, будто частные недостатки могли быть устранены без ломки строя, следствием которого они являлись.

«Вслушайтесь в тон этих обличений, — писал Добролюбов. — Ведь каждый автор говорит об этом так, как будто бы всё зло а России происходит только оттого, что становые нечестны или городовые грубы! Нигде не указана была тесная и неразрывная связь, существующая между различными инстанциями, нигде не проведены были последовательно и до конца взаимные отношения разных чинов».

«Обличительство» проникло и в поэзию, где главным представителем его в то время был М. П. Розенгейм. Сборник его стихов, порицавших такие традиционные для сатирической литературы пороки, как взяточничество, самоуправство, ханжество и т. п., вышел в 1858 г. и имел большой успех в публике. Ни на шаг не выходя за рамки правительственной идеологии конца 50-х годов, Розенгейм соединил вялые упреки порядкам дореформенной России со злобными нападками та «демократов», на революционную мысль.

В большой рецензии на стихотворения Розенгейма Добролюбов разоблачил убожество, безвкусие и реакционность этого рода «гражданской поэзии». Но помимо методов критического анализа он в этой рецензии применил сильнейший метод разоблачения — пародию. В рецензию Добролюбов включил пять пародий на «обличительные стихи», подписанных псевдонимом Конрад Лилиеншвагер. Как указал М. К. Лемке, «самый псевдоним «Лилиеншвагер» есть уже переделка фамилии Розенгейма: Rosen (розы) — Lilien (лилии); Ohsim (дядя) — Schwager (шурин, деверь, зять)».[5]

Зародившись в рецензии, Конрад Лилиеншвагер расцвел затем на страницах «Свистка». Фигура этого умеренного и аккуратного, тупого и восторженного либерала-обличителя выступает из его стихотворений необычайно выпукло. С энергическим негодованием обличает Конрад Лилиеншвагер извозчика, который хотел получить с него лишний пятиалтынный, так как пришлось объезжать снятые мосты; с возмущением опровергает он фантастического «поборника взяток», утверждающего «будто тот есть отчизны изменник, кто на взятки посмеет восстать», терпеливо внушает он вору, что «постыден ведь обман» и что «по закону он не смеет воровать чужих платков»; подробным анализом бюджета уличает он во взяточничестве чиновника, получающего 11 рублей 33 копейки жалованья, так как выясняется, что в високосный год ему придется издержать «лишних две копейки».

Это копеечное обличительство производится с необычайным пафосом, причем обличитель явно наслаждается позой Ювенала и ощущением гражданского подвига, которое даже пугает его по временам. Ему все кажется, что вдруг благосклонное начальство цыкнет: «Молчи, либерал!», и он заранее приносит уверения, что з этом случае почтет долгом немедленно умолкнуть.

В стихотворениях Конрада Лилиеншвагера Добролюбов выходит за пределы борьбы с «обличительством»; он демонстрирует ничтожность либерального оптимизма и либеральной шумихи вообще.

Характерный пример — стихотворение «Учились, бедные, вы в жалком пансионе». Это пародия на стихотворение Плещеева «Трудились, бедные, вы, отдыха не зная», посвященное ожидаемому освобождению крестьян.

Стихотворение Плещеева является типичным либеральным восхвалением «царя-освободителя», представляющим дело так, что освобождение крестьян само по себе уже ликвидирует все социальные несправедливости по отношению к ним. Это елейное обращение к «покорным» и «смиренным» крестьянам, которые якобы даже не роптали, «согбенные под гнетом» крепостного права, вызвало едкую пародию Добролюбова, считавшего, как и Чернышевский, что реформа чрезвычайно преувеличена либералами, что меняется только вывеска, а не существо дела. Так возникает стихотворение, в котором на место «венчанного избавителя» подставлен «француз Кабаретье»:

Добролюбов показывает половинчатость либерализма, полную негодность его подхода к основным проблемам социальной жизни. Зло высмеян, в частности, либеральный филантропизм в стихотворениях «Страдания вельможного филантропа» и «Общественный деятель». Наконец, Добролюбов посягает на основу либерализма — на его преклонение перед формами западного парламентского строя. В стихотворении «Чернь» приговор над этим строем произносит народ. Он не хочет внимать «речи вдохновенной о благоденствии вселенной», потому что «И нынче всяк, как прежде, тужит, И нынче с голоду мы мрем».

В области литературной критики борьба революционных демократов с дворянским либерализмом шла, в основном, по линии разоблачения положительного героя либерально-дворянской литературы, «лишнего человека», с его мучительным самоанализом и бесплодной рефлексией, с его вечными жалобами на бессилие и усталость от борьбы, с его настроениями страдания, тоски и отчаяния. Чернышевский и Добролюбов в своих статьях систематически развенчивали образ «лишнего человека». Целью этого развенчания было показать, что от дворян-либералов настоящего, нужного родине дела ждать не приходится.

Добролюбов бьет по «лишнему человеку» и в своих сатирических стихах. Особенного внимания заслуживают два стихотворения, являющиеся как бы двумя попытками осуществления одного замысла: «Презрев людей и мир и помолившись богу» и «Рыцарь без страха и упрека». Текстуально близки только начала стихотворений, однако сюжеты их совершенно совпадают и развиваются одинаково.

Добролюбов пародирует стихотворную исповедь «лишнего человека* с «высокими мечтами» и «бесплодным анализом» — «раба сомнений горестных», который якобы «истощил силы» в «борьбе с неправдой черной», лишился «отваги молодой» и жалуется, что в нем больше «нет огня». Один вариант («Презрев людей и мир и помолившись богу») полон иронических цитат и перифраз из стихов Плещеева (см. стр. 202-203). Великолепно вскрыты расплывчатость идеологии, штампованность образов и фразеологии этого поэта. Добролюбов выступил против «грусти бессилия» и туманных элегических призывов к борьбе с неопределенным «злом», характерных для Плещеева той поры. Но своих пародий на Плещеева Добролюбов не напечатал, видимо ценя прошлую деятельность Плещеева — автора «русской Марсельезы» («Вперед без страха и сомненья»), петрашевца, только что освобожденного тогда из многолетней тяжелой ссылки, сотрудника «Современника», с симпатией относившегося к молодому поколению. Как видно из рецензии Добролюбова на стихотворения Плещеева, Добролюбов стремился влиять на Плещеева и надеялся революционизировать его сознание и его творчество.

В «Свистке» была опубликована другая разработка той же темы («Рыцарь без страха и упрека»). К удивлению, это второе стихотворение задевает уже не Плещеева, а Некрасова, пародируя его «Последние элегии» (см. примеч. на стр. 213-214).

Это выступление, конечно, не против творчества Некрасова вообще, но против одного мотива некрасовского творчества — мотива жалоб и самобичеваний «лишнего человека», «рыцаря на час». Такое выступление не должно нас удивлять. Ленин говорит о Некрасове: «Некрасов колебался, будучи лично слабым, между Чернышевским и либералами, но все симпатии его были на стороне Чернышевского».[6] Некрасов был идеологическим соратником и поэтическим учителем Добролюбова; тем не менее Добролюбов умел встречать словами сурового осуждения проявления «колебаний» и «слабости» великого поэта.

Вторым существенным направлением сатирической деятельности Добролюбова была борьба с реакционно-шовинистической монархической печатью. В «Свистке» она осуществлялась опять-таки в значительной степени в форме стихотворных пародий. Но здесь приходилось быть осторожнее, так как не «поэтические мотивы», которые разрабатывались апологетами самодержавия, находились под бдительной защитой цензуры. На помощь приходит «эзопов язык».

«Монархические» циклы сатир Добролюбова написаны от лица «австрийского поэта Якова Хама» и носят заглавия: «Опыты австрийских стихотворений» и «Неаполитанские стихотворения». Речь в этих стихотворениях идет о событиях войны Австрии с Сардинским королевством 1859 г. и Сардинского королевства с Неаполитанским 1860 г. Добролюбов стремится внушить антипатию к австрийской и неаполитанской абсолютным монархиям, сочувствие к народному движению гарибальдийцев.

«Неаполитанские стихотворения» интересны как пример связи между сатирой Добролюбова и публицистикой Чернышевского.

Публицистика и сатира — близкие жанры. «Эзоповым языком», иронией, пародированием противника пользовались и публицисты и сатирики, в особенности революционные демократы 60-х годов, которые писали в цензурных условиях, не дававших возможности прямой агитации, но нередко допускавших довольно прозрачные намеки и иносказания. Чем политически острее была тема, тем большего совершенства в «эзоповом языке» она требовала.

В 1859-1862 гг. Чернышевский вел в «Современнике» внешнеполитическое обозрение. Относясь с особым сочувствием к освободительному движению в Италии, он часто выражал сочувствие не прямо, а в форме иронического порицания, как бы от лица реакционера-монархиста.

Этот псевдоавтор наделялся определенным характером. Он ярый реакционер, — но лишь до тех пор, пока реакция в силе; чуть только в правительстве одерживают верх либеральные течения или сама верховная власть сменяется — он немедленно и круто меняет и мнения и симпатии. Введением такой «авторской маски» достигалась моральная компрометация реакционных взглядов.

Приведу конец обозрения за май 1860 г.:

«P. S. 19 мая. Прочитав депешу, говорящую, что Гарибальди вступил в Палермо, мы разумеется совершенно изменяем свое понятие о сицилийцах и отрекаемся от всего, что говорили о них в предыдущей статье, кроме слов, которыми отдавали справедливость их мужеству. Мы могли порицать их, пока они не достигли успеха. Но успех дела изменяет и название его... Мы теперь совершенно отрекаемся от столь основательно изложенного нами мнения в защиту неаполитанской системы. Мы теперь прозрели и увидели, что она несостоятельна.

Мы полагали, что это отречение прийдется нам сделать в следующем месяце. Читатель видит, что развязка пришла быстрее, чем ожидали мы.

P. P. S. Через два часа после предыдущей приписки. Справившись духом от первого потрясения, произведенного в нас известием о взятии Палермо, мы возвращаемся к прежним нашим принципам, от которых легкомысленно отреклись было на минуту. Неаполитанская система хороша. Сицилийцы — ослепленные безумцы. Гарибальди — разбойник. Беззаконие торжествует в Сицилии, может восторжествовать и в Неаполе, как восторжествовало в Тоскане, Парме, Модене, Романье, может восторжествовать на всем Западе. Но мы стоим на скале, которой не коснутся волны его».

Это уже автор-персонаж, «авторская маска», которой недостает только имени.

Образ, возникший в публицистика Чернышевского, Добролюбов конкретизует, оформляет и развивает в цикле стихотворений «австрийского поэта Якова Хама». Это образ не менее яркий, чем Конрад Лилиеншвагер. Как и «автор» Чернышевского, Яков Хам — ярый монархист и шовинист, восхваляющий сицилийского короля Франческо за то, что

Но когда Франческо пришлось дать вынужденную конституцию, Яков Хам круто меняет фронт и начинает прославлять короля за то, что

Когда Гарибальди, которого Яков Хам перед тем называл «Исчадье ада, друг геенны, сын Вельзевула во плоти», вступил в столицу Франческо Неаполь, Яков Хам «написал стихотворение, прославляющее военный гений и какую-то сверхъестественную силу Гарибальди».

Но когда дальнейшее продвижение Гарибальди остановилось и войска Франческо одержали даже небольшую победу, Яков Хам пишет «Песнь избавления», в которой вновь клянется в верности королю и кается в своем «ослеплении».

«Это — последнее из доставленных нам стихотворений, — пишет Добролюбов в редакционном примечании; — но весьма вероятно, что теперь, после новых побед Гарибальди, спять произошла перемена и в расположениях поэта».

Некоторые места в стихотворениях Якова Хама даже текстуально близки к пародийной прозе Чернышевского. Ср. с приведенным отрывкам следующие строки:

Все оценки строго выдержаны с точки зрения псевдоавтора, безобразие взглядов которого раскрыто, так сказать, изнутри.

Чернышевский и Добролюбов стремились внушить русскому читателю революционно-демократические взгляды на итальянские дела, — но не это было главной целью. На примере врагов объединения Италии — абсолютных монархий Австрии и Сицилии — надо было внушить отвращение к абсолютизму вообще, и сделать это так, чтобы все оценки читатель перенес непосредственно на русское самодержавие. В цикле стихотворений Якова Хама это сделано очень тонко.

Об австрийских и итальянских делах говорится специфическими штампами русской казенной фразеологии: «мятежные языки», «своевольства дерзновенные», «отчизна бунтов и крамол», «лавр победный», «громоносные полки» и т. п. Эта специфическая стилистическая атмосфера сразу создает у читателя ощущение второго плана. Австрия и Сицилия становятся как бы цензурными псевдонимами России. «Псевдонимный» характер Австрии в «Австрийских стихотворениях» подчеркнут указанием под стихотворениями, что они переведены с несуществующего австрийского языка. Выдуманное слово «австр»

очевидно, подстановка обычного в шовинистических стихотворениях слова «росс». Сходство политических режимов и аналогия неудачных войн абсолютных монархий дали Добролюбову возможность пародировать под видом «австрийских» и «неаполитанских» русские военно-шовинистические стихи, в изобилии печатавшиеся во время Крымской войны, — в частности, стихи Майкова и Хомякова.[7]

Так, например, у Майкова есть стихотворение «Послание в лагерь», где воспевается «гордый идеал России молодой», который «всё осязательней и ярче тридцать лет осуществляется под скиптром Николая». В очень близкой к оригиналу пародии («Братья-мвоинам») Добролюбов подставляет вместо России Неаполь, а вместо Николая — недавно умершего сицилийского короля Фердинанда. Кончается стихотворение Добролюбова утверждением, что те же отцовские идеалы

Предначертал себе и новый наш Атлант — Средь бед отечества незыблемый Франческо.

Стихотворение Майкова, напечатанное ял несколько лет до появления пародии, было достаточно известно и памятно, и встречая имя Фердинанда там, где у Майкова стоит Николай, читатель легко устанавливал аналогию и между «новым Атлантом» Франческо и Александром II, тоже недавно занявшим престол отца. А это давало возможность развивать те же соответствия в других стихотворениях цикла:

Неаполитанское королевство здесь не просто аллегория; все факты и отношения соответствуют действительности. Но структура сатир такова, что читатель переносит все выводы и впечатления на Россию, на русские аналогии.

Из сказанного видно, что наиболее сильным методом поэтической сатиры Добролюбова была пародия. Пародию можно назвать своеобразной художественной формой критической оценки, — и критику Добролюбову эта форма поэтической сатиры была особенно близка. Анализ пародий Добролюбова углубляет наше понимание его взглядов на творчество современных ему поэтов, например Майкова или Плещеева, о которых в своих критических статьях и рецензиях он говорил мало или сдержанно.

Даже те стихотворения, в которых нет стремления высмеять то или иное литературное явление, часто пишутся Добролюбовым в форме пародии. Так «Грустная дума гимназиста» пародирует лермонтовское «Выхожу один я на дорогу». «Чернь» — пушкинскую «Чернь», «Пока не требует столицы» — пушкинского «Поэта», «Наш демон» — пушкинского «Демона», «Мое обращение» — пушкинские «Стансы», «Романс М. П. Погодину» — романс на слова Растопчиной «Когда б он знал». Но, разумеется, наибольшей силы Добролюбов-пародист достигает не тогда, когда форма пародии, не связанная прямо с сатирическим содержанием, дает лишь возможность дополнительного комического эффекта, а тогда, когда, разоблачая враждебную идеологию, Добролюбов в то же время высмеивает и литературные формы этой идеологии. Мы видели, как Добролюбов бьет «обличительство» пародиями на Розенгейма, либерализм — пародиями на Плещеева, шовинизм — пародиями на Хомякова и Майкова.

Но в дворянской поэзии конца 50-х годов эти мотивы не являлись преобладающими. Идеям революционной демократии лагерь дворянских поэтов противопоставлял не столько реакционные или либеральные идеи, сколько стремление вообще уйти от каких бы то ни было идей, связанных с социально-политической жизнью. Знамя дворянских поэтов — как реакционного, так и либерального направления — это знамя «чистого искусства». Демократическая критика требовала от литературы отражения жизни в ее существенных чертах, требовала объяснения и оценки жизни. Дворянский лагерь протестовал против такого «снижения» задач литературы, в особенности поэзии. Дворянские критики утверждали, что поэзия связана лишь с «вечным идеалом красоты», что всякая злободневность профанирует поэзию, выводя ее из круга ее подлинных задач, что ничто прекрасное и долговечное не может быть создано на почве «временных», «случайных», «злободневных» интересов. «Вечными» темами признавались прежде всего темы природы и любви, которые по преимуществу и разрабатывались «чистыми» поэтам». Не возбранялась и «поэзия мысли», лишь бы размышления поэта касались «вечных» вопросов бытия, а не конкретных, насущных социально-политических проблем. Стремление уйти и увести от этих проблем было естественным проявлением идеологии ущербного класса. «Чистая поэзия» была романтической по своему художественному методу, идеалистической по своему мировоззрению в антидемократической по своим социальным установкам. Борьба с ней во имя реалистической и демократической поэзии была одной из существенных задач демократической критики.

Добролюбов не мирился с тем, чтобы поэзия базировалась на каких-то иных эстетических основах, чем проза. Он писал: «Роман, создание нового времени, наиболее распространенный, теперь изо всех видов поэтических произведений, прямо вытек из нового взгляда на устройство общественных отношений, как на причину всеобщего разлада, который тревожит теперь всякого человека, задумавшегося хоть раз о смысле своего существования. В лирике нашей мы видели до сих пор только начатки и попытки в этом роде, но отсюда вовсе не следует, чтобы новое содержание поэзии было недоступно для лирики или несовместимо с нею. Нет, оно рано или поздно овладеет всею областью поэзия; оно одушевит собою и лирику».

Добролюбов сурово относился к «воздушной, прилизанной, идеальной» лирике «чистых» поэтов, разоблачая ее узость, бесплодность, идейную мизерность я зачастую искусственность.

Как сатирик, Добролюбов и в борьбе с чистой поэзией» прибегает к своему любимому методу — пародии.

«Чистая поэзия» была далеко не чиста от эротизма; этот эротизм Добролюбов подчеркивает в стихотворении «Первая любовь» — пародии на известное стихотворение Фета «Шопот, робкое дыханье». В стихотворении «Мои желания», пародирующем одноименное стихотворение К. Случевского, Добролюбов разоблачает претенциозную позу поэта-мудреца, вещающего о своих мыслях и чувствах, якобы глубоких, а по существу напыщенных и искусственных. Сильный выпад против ложного поэтического глубокомыслия представляет стихотворение «Жизнь мировую понять я старался». Это — пародия на Майкова. Майков в особенности выдвигался апологетами «чистого искусства». Ведущий критик этого лагеря Дружинин возводил Майкова в ранг поэта-мыслителя. «Он сумел, — писал Дружинин, — проложить себе дорогу и в мире высоких помыслов доискаться того лиризма, которым натура его не была богата». Добролюбов стремится показать, что «высокие помыслы» Майкова — это сухие, надуманные аллегории, «искусственные приноровления». Пародия Добролюбова очень своеобразна. Он берет не одно какое-нибудь стихотворение Майкова, но целый ряд его стихотворений, вошедших в сборник Майкова 1858 г. Сжимая содержание каждого из пародируемых стихотворений Майкова до двух-четырех строк, Добролюбов как бы выделяет основную мысль каждого стихотворения; сопоставляя затем эти основные мысли, он чрезвычайно обобщает и усиливает свое нападение на творчество Майкова. Творческий метод Майкова демонстрируется как метод сухого и почти механического аллегоризма.

Добролюбов подчеркивает, что и либеральная поэзия, и реакционная поэзия, и поэзия, якобы «чистая» от политических тенденций, — все это внутренне близкие разновидности одного направления — дворянской поэзии. Эту близость Добролюбов демонстрирует, приписывая произведения разных типов дворянской лирики одному и тому же поэту-псевдоавтору. Уже в цикл Конрада Лилиеншвагера «Мотивы современной русской поэзии» включены, наряду с обличительными, и стихи о природе, в которых поэт воспевает времена года, «всем явлениям природы придавая смысл живой». Но специально тема внутренней близости всех жанров и течений дворянской поэзии разработана в цикле «Юное дарование, обещающее поглотить всю современную поэзию». Здесь создан новый псевдоавтср — Аполлон Капелькин. Имя, вероятно, намекает на Аполлона Майкова, получившего прозвище «флюгер-поэт». Начав с «антологических» стихотворений, демонстративно отдаленных от всякой «злободневности», Майков затем писал поэмы в духе «натуральной школы», потом прославлял Николая I, после Крымской войны написал ряд либеральног-дидактических стихотворений и наконец прочно осел в реакционном лагере. В цикле «Юное дарование» Добролюбов пародирует и произведения «чистой поэзии», и националистические, и либерально-обличительные, и либерально-покаянные стихотворения. Печатая все эти стихи под фамилией одного поэта, Добролюбов хочет показать близость всех этих жанров дворянской поэзии, общность их корней и как бы психологическую возможность совмещения их всех в творчестве одного поэта. При этом свои разнородные пародии Добролюбов располагает в хронологическом порядке от 1853 до 1859 г. (каждое стихотворение датировано следующим годом), стремясь этим приемом разоблачить изменчивость и беспочвенность общественных настроений, отразившихся в дворянской поэзии того времени.

С «чистым искусством» Добролюбов борется как с одной из ветвей дворянской идеологии, которую необходимо сокрушить, чтобы проложить дорогу революции. Сатира Добролюбова — выдающийся образец политической сатиры, служащей революционным целям, порожденной этими целями, органически связанной с ними, обусловленной ими в самой своей художественной концепции.

Об этих революционных целях своей сатиры Добролюбов говорит обычным «эзоповым» языком в своем последнем «свистковском» стихотворении, появившемся в журнале уже после смерти автора:

Б. Бухштаб