Вы извините мой строптивый нрав,
Я ревновала к маленькой кокотке,
И в глубине района и управ,
Я не была покладистой и кроткой.
Вы предпочли другую, не меня.
Быть может, и она была планктоном?
Года и ночи календарь менял,
А встречи откликались грустным стоном.
Когда проснусь, то вспоминаю Вас,
Когда засну, увижу Вас на фото.
Не думаю, что это только фарс,
И не сравню я Вас с любым и прочим.
Но облик Ваш на фото сберегу,
Он помогает в творческой работе,
И с Вами на одном я берегу.
Расцвел каштан, наверно быть субботе.
Суббота встреч поэтов, вот и все.
Я не приду, я больше не ревную.
Не верю или верю, это всем,
Не интересно. Как планктон дрейфую.
Нежнейшие иголки
играют на ветру,
они совсем не колки.
А рядом? Рядом пруд.
Как хочется затронуть
Иголки, шишки. Нет.
И сквер он тот же омут.
– Не тронь, – его ответ.
Пучками из иголок
Она вся по весне,
Как миллион приколок,
На ветках и везде.
Когда желтеет пихта,
то под ноги летят
Короткой стрижки вихры.
И к краю сквера в ряд.
Подстриженная пихта
Осеннею порой,
Как выпитая пинта,
Как юбки рваный крой.
Ох, какой Вы неласковый, милый!
Вы сегодня какой-то чужой.
Вы стоите у крепости виллы.
Неприветливость – это, что шок?
Ох, какой Вы не ласковый, милый!
Встрепенулись все ветви у клена,
А березка поникла главой.
Ох, какой Вы еще зеленый,
Хоть на вилле слывете главой.
Встрепенулись все ветви у клена.
Эти зданья, что Вас окружают,
Голубые лишь окна небес,
Здесь за шторами много решают,
Не обходится там без невест,
В этих зданьях, что Вас окружают.
Неприветливый Вы и ревнивый.
Мне скажите зачем? Почему?
Вы колючий и очень ранимый.
Вы все скажите сердцу, ему.
Неприветливый Вы и ревнивый.
Все же мне улыбнитесь немного,
Осветите собой небеса,
Мой любимый такой недотрога.
И на клене всплакнула роса.
Все же мне улыбнитесь немного…
Он человек, любимец нежных муз,
Он сам любил, не ждал чужих ответов,
Цилиндр он носил, а не картуз,
И принят был, конечно, в высшем свете.
Его стихи, поэмы, сказки – свет.
Да, свет, что излучает солнце.
Прозаик и мыслитель, и поэт,
И он всегда непонятый до донца.
Он мыслил, тоже, видимо, в стихах,
Он непонятен призрачным натурам,
И потому остался он в веках,
В застывших и прекраснейших скульптурах.
Так можно необъятное объять?
На это лишь способен чистый гений,
Он музой в высшей степени объят.
Он монастырь, из стихотворных келий!
Он человек, а может быть, и нет,
Порой мне не понять объем великий,
Что выдал в лучший мир один поэт,
А может в том объеме чьи-то блики?