Стихотворения и поэмы

ИЗ ЦИКЛА "БАРАБАННЫЙ БОЙ"

ИЗ ЦИКЛА "ПАМЯТИ ПРЕЗИДЕНТА ЛИНКОЛЬНА"

ИЗ ЦИКЛА "ОСЕННИЕ РУЧЬИ"

БЫЛ РЕБЕНОК, И ОН РОС С КАЖДЫМ ДНЕМ

Был ребенок, и он рос с каждым днем и каждый день видел

новое,

И на что бы он ни взглянул - он всем становился,

И все становилось частью его на этот день, на этот час

Или на многие, многие годы.

Ранняя сирень стала частью его,

И трава, и белый или розовый вьюнок, белый и красный

клевер, и песня синицы,

И мартовские козочки, и розовые поросята, табунок

жеребят, и резвый теленок,

И шумливый птичий двор, и утята в грязи возле пруда,

И рыбы, так непонятно повиснувшие под водой,

и сама красивая непонятная вода,

И водяные растения с большими плоскими листьями - все

стало частью его.

Апрельские и майские побеги стали частью его,

Зимние всходы и желтые всходы маиса, и овощи огородов,

И яблони - сначала в цвету, а потом все в плодах,

и лесная ягода, и придорожный сорняк,

И старый пьянчужка, ковыляющий домой из сарая при

кабаке, где он отсыпался после попойки,

И учительница, идущая в школу,

Послушные мальчики и драчуны-забияки,

Румяные девочки в чистеньких платьях, и босоногие

негритята,

И все, что менялось в городе и деревне, в которых он рос.

И родители: тот, кто зародил его, и та, что его носила

и родила,

Они дали ему не только жизнь,

Они отдавали ему себя каждый день, они стали частью его.

Мать, спокойно собирающая ужин на стол,

Мать в чистом чепчике и платье, ее ласковые уговоры,

и когда она проходит мимо - запах свежести от нее

и от ее одежды.

Отец, сильный, поглощенный делами, раздражительный,

грубый, переменчивый, несправедливый,

Подзатыльники, быстрая громкая речь, когда он торгуется

до хрипоты ради выгодной сделки,

Семейный уклад, привычные словечки, гости, вещи

и сладкая на сердце тоска.

Привязанность, с которой не совладать, ощущенье всего,

что окружает тебя, и сомненье - а вдруг все окажется

сном?

Дневные сомненья, и сомнения ночи, и желанье узнать: так

ли это все и как именно,

Такое ли все, каким оно кажется, или все это только

проблеск и промельк?

Люди, снующие по улицам городов, - что они, как

не промельк и проблеск?

А сами улицы, фасады домов, товары в витринах,

Экипажи, фургоны, тяжелые настилы пристаней, скопления

и заторы у переправы,

Деревня на взгорье, когда издали видишь ее на закате

с другого берега быстрой реки,

Тени, отсветы сквозь дымку, на колокольне, на крышах,

там, за две мили отсюда.

А тут рядом шхуна, сонно дрейфующая вместе с отливом,

с маленькой лодкой, зачаленной за кормой,

Или сумятица теснящихся волн, всплеск ломких гребней,

удары прибоя,

В высоком небе пожар облаков и вдали полоса коричневой

отмели, затерявшейся в чистом недвижном просторе,

И горизонт, и пролетевшая чайка, и запах соленых лагун,

водорослей, ила,

Все это стало частью ребенка, - он рос с каждым днем,

и каждый день видел новое, и не перестанет расти,

будет всегда расти с каждым днем.

ГОРОДСКАЯ МЕРТВЕЦКАЯ

Праздно бродя, пробираясь подальше от шума,

Я, любопытный, замедлил шаги у мертвецкой, у самых ворот.

Вот проститутка, брошенное жалкое тело, за которым никто

не пришел,

Лежит на мокром кирпичном помосте,

Святыня-женщина, женское тело, я вижу тело, я только на него

и гляжу,

На этот дом, когда-то богатый красою и страстью, ничего

другого не вижу,

Промозглая тишина не смущает меня, ни вода, бегущая

из крана, ни трупный смрад,

Но этот дом - удивительный дом, - этот прекрасный

разрушенный дом,

Этот бессмертный дом, который больше, чем все наши здания,

Чем наш Капитолий под куполом белым с гордой статуей там,

наверху, чем все старинные соборы с вознесенными в небо

шпилями,

Больше их всех этот маленький дом, несчастный, отчаянный

дом,

Прекрасный и страшный развалина-дом, обитель души, сама

душа,

Отверженный, пренебрегаемый всеми, - прими же вздох моих

дрогнувших губ

И эту слезу одинокую, как поминки от меня, уходящего,

Мертвый дом, дом греха и безумья, сокрушенный, разрушенный

дом,

Дом жизни, недавно смеявшийся, шумный, но и тогда уже

мертвый,

Месяцы, годы звеневший, украшенный дом, - но мертвый,

мертвый, мертвый.

ЭТОТ ПЕРЕГНОЙ

ЕВРОПЕЙСКОМУ РЕВОЛЮЦИОНЕРУ, КОТОРЫЙ ПОТЕРПЕЛ ПОРАЖЕНИЕ

И все же, мой брат, моя сестра, не отчаивайся,

Иди, как и прежде, вперед - Свободе нужна твоя служба,

Одна или две неудачи не сломят Свободу - или любое число

неудач,

Или косность, или неблагодарность народа, или предательство,

Или оскаленные клыки властей, пушки, карательные законы,

войска.

То, во что мы верим, притаилось и ждет нас на всех

континентах,

Оно никого не зовет, оно не дает обещаний, оно пребывает

в покое и ясности, оно не знает уныния.

Оно ждет терпеливо, чтобы наступил его срок.

(Да, я воспеваю не только покорность,

Я также воспеваю мятеж,

Ибо я верный поэт каждого бунтовщика во всем мире,

И кто хочет идти за мною - забудь об уюте и размеренной

жизни,

Каждый миг ты рискуешь своей головой).

Бой в разгаре, то и дело трубят тревогу, - мы то наступаем,

то отходим назад,

Торжествуют враги или думают, что они торжествуют,

Тюрьма, эшафот, кандалы, железный ошейник, оковы делают

дело свое,

И славные и безымянные герои уходят в иные миры,

Великие трибуны и писатели изгнаны, они чахнут в тоске

на чужбине,

Их дело уснуло, сильнейшие глотки удушены своей собственной

кровью.

И юноши при встрече друг с другом опускают в землю глаза,

И все же Свобода здесь, она не ушла отсюда, и врагам досталось

не все.

Когда уходит Свобода, она уходит не первая, не вторая,

не третья,

Она ждет, чтобы все ушли, и уходит последней.

Когда уже больше не вспомнят нигде, ни в одной стране, что

на свете есть любящие,

Когда ораторы в людных собраниях попытаются чернить их

имена,

Когда мальчиков станут крестить не именами героев, но именами

убийц и предателей,

Когда законы об угнетении рабов будут сладки народу и охота

за рабами будет одобрена всеми,

Когда вы или я, проходя по земле и увидев невольников,

возрадуемся в сердце своем

И когда вся жизнь и все души людей будут уничтожены

в какой-нибудь части земли,

Лишь тогда будет уничтожена воля к Свободе,

Лишь тогда тиран и нечестивец станут владыками мира.

ПТИЧЬИМ ЩЕБЕТОМ ГРЯНЬ

Птичьим щебетом грянь, о язык мой, про радость поры, когда

сирень зацветает (она в памяти снова и снова),

Отыщи мне слова о рождении лета,

Собери апреля и мая приметы желанные (так на морском

берегу собирают камешки дети)

Стонут лягушки в прудах, терпкий, бодрящий воздух,

Пчелы, бабочки, воробей с незатейливым пеньем,

Синяя птица, и ласточка, быстрая, словно стрела, и с

золочеными крыльями дятел,

Солнечная дымка над землею, клубы дыма цепляются друг

за друга, вздымается пар,

Мерцанье холодных вод и рыба в тех водах,

Лазурное небо, бегущий ручей, - и все это в искрах веселых...

Хрустальные дни февраля, кленовые рощи, где делают кленовый

сахар,

Где порхает реполов, у него бойкий блестящий глаз

и коричневая грудка,

Он подает чистый певучий голос на вечерней и на утренней

заре,

Он бесшумно носится в саду среди яблонь, строя гнездо

для подруги;

Тающий мартовский снег, ива выбрасывает свои желто-зеленые

побеги,

Это весна! Это лето! Что принесло оно и чего мне недостает?

Душа моя, ты на свободе, но что-то тревожит меня, а что

я не знаю;

В дорогу, скорее в дорогу - измерим все дали и выси!

О, если б летать, как летает птица!

О, если бы, словно корабль, под парусом мчаться!

Взлетать за тобою, душа, как взлетает корабль на хребты

водяные,

Впитать в себя все - все краски, все звуки, синее небо, и травы,

и капли росы на рассвете,

И запах сирени; ее сердцевидные листья темно-зеленого цвета,

Лесные фиалки, и хрупкий, бледный цветок по прозванью

"невинность",

Все вещи во всех разновидностях, не ради вещей, ради их

природы,

Спеть песню любимым кустам в один голос с птицей,

Птичьим щебетом грянуть про радость поры, когда сирень

зацветает (она в памяти снова и снова).

МУЗЫКАЛЬНОСТЬ

ВЫ, ПРЕСТУПНИКИ, СУДИМЫЕ В СУДАХ

Вы, преступники, судимые в судах.

Вы, острожники в камерах тюрем, вы, убийцы, приговоренные

к смерти, в ручных кандалах, на железной цепи,

Кто же я, что я не за решеткой, почему не судят меня?

Я такой же окаянный и свирепый, что же руки мои не в оковах

и лодыжки мои не в цепях?

Вы, проститутки, по панели гуляющие или бесстыдствующие

в своих конурах,

Кто же я, что могу вас назвать бесстыднее меня самого?

Я виновен! Я сознаюсь - сам прихожу с повинной!

(Не хвалите меня, почитатели, - к черту ваши льстивые

слова!

Я вижу, чего вы не видите, я знаю, чего вы не знаете.)

Внутри, за этими ребрами, я, загрязненный, задохшийся,

За этим притворно бесстрастным лицом постоянно клокочут

сатанинские волны,

Злодейства и развраты мне по сердцу,

Я гуляю с распутными и пылко люблю их,

Я чувствую, что я один из них, я сам и проститутка

и каторжник

И с этой минуты не буду отрекаться от них, ибо как

отрекусь от себя?

ЗАКОНЫ ТВОРЕНИЯ

Законы творения

Для могучих художников и вождей, для молодой поросли

просветителей и совершенных поэтов Америки,

Для благородных ученых и будущих музыкантов.

Все да входят в единый ансамбль мироздания, в слитную

истину мироздания,

Ничто не должно нарушать законы вселенной, дабы все труды

говорили о высшем законе, законе неповиновения.

В чем, по-вашему, суть творения?

Чем, по-вашему, можно насытить душу, кроме свободы ходить

где угодно и никому не повиноваться?

Что, по-вашему, я твержу вам на сотни ладов, кроме того, что

каждый мужчина и каждая женщина не уступают Богу?

И что нет Бога божественнее, чем Вы сами.

И что именно это в конечном счете подразумевают все мифы,

древние и сегодняшние.

И что вы или каждый должны подходить к творениям в свете

этих законов.

УЛИЧНОЙ ПРОСТИТУТКЕ

Не волнуйся, не стесняйся со мною, - я Уолт Уитмен,

щедрый и могучий, как Природа.

Покуда солнце не отвергнет тебя, я не отвергну тебя,

Покуда воды не откажутся блестеть для тебя и листья

шелестеть для тебя, слова мои не откажутся блестеть

и шелестеть для тебя.

Девушка, возвещаю тебе, что приду к тебе в назначенный час,

будь достойна встретить меня,

Я повелеваю тебе быть терпеливой и благостной,

покуда я не приду к тебе.

А пока я приветствую тебя многозначительным взглядом,

чтобы ты не забыла меня.

ЧУДЕСА

Ну кто же теперь верит в чудеса?

А я вот во всем вижу чудо:

Проходя по улицам Манхаттена,

Глядя поверх крыш на далекое небо,

Бродя босиком по самой кромке прибоя

Или стоя под деревом где-то в лесу,

Говоря днем с теми, кого я люблю, и по ночам лежа в постели

с теми, кого я люблю,

Или за столом, пируя с друзьями,

Разглядывая незнакомых людей, сидящих напротив в вагоне,

Или следя, как пчелы вьются над ульем в летний полдень,

Или как стадо пасется в лугах,

Любуясь на птиц, или на чудесных стрекоз,

Или на чудо заката, или на звезды, светящие спокойно и ясно,

Или на крутой, восхитительно тонкий изгиб молодого

весеннего месяца;

Все это и остальное для меня чудеса,

Слитые вместе, и каждое в отдельности - чудо.

Для меня каждый час дня и ночи есть чудо,

Каждый кубический дюйм пространства - чудо,

Каждый квадратный ярд земной поверхности - чудо,

Каждый фут в ее глубину полон чудес.

Для меня море открывает все новые чудеса:

Рыбы - скалы - движение волн - корабли - их команда,

Каких вам еще надо чудес!

ИСКРЫ ИЗ-ПОД НОЖА

Где целый день нескончаемо движется толпа городская,

Чуть в сторонке стоят и смотрят на что-то дети, я подошел

к ним и тоже смотрю.

У самой обочины, на краю мостовой,

Точильщик работает на станке, точит большущий нож;

Наклоняясь, он осторожно подносит его к точилу;

Мерно наступая на педаль, он быстро вращает колесо, и, лишь

он надавит на нож чуткой и твердой рукою,

Брызжут щедрыми золотыми струйками

Искры из-под ножа.

Как это трогает и захватывает меня

Грустный старик с острым подбородком, в ветхой одежде,

с широкой кожаной лямкой через плечо,

И я, готовый во всем раствориться, зыбкий призрак,

случайно остановившийся здесь, весь внимание,

Люди вокруг (немыслимо малая точка, вкрапленная

в пространство),

Заглядевшиеся, притихшие дети, беспокойная, шумная,

сверкающая мостовая,

Сиплое жужжание крутящегося точила, ловко прижатое лезвие,

Сыплющиеся, прядающие, летящие стремительным золотым

дождем

Искры из-под ножа.

О ФРАНЦИИ ЗВЕЗДА

(1870-1871)

О Франции звезда!

Была ярка твоя надежда, мощь и слава!

Как флагманский корабль, ты долго за собой вела весь флот,

А нынче буря треплет остов твой - без парусов, без мачт,

И нет у гибнущей, растерянной команды

Ни рулевого, ни руля.

Звезда померкшая,

Не только Франции, - души моей, ее надежд заветных!

Звезда борьбы, дерзаний, порыва страстного к свободе,

Стремления к высоким, дальним целям,

восторженной мечты о братстве,

Предвестье гибели для деспота и церкви.

Звезда распятая - предатель ее продал

Едва мерцает над страною смерти, геройскою страной,

Причудливой и страстной, насмешливой и ветреной страной.

Несчастная! Не стану упрекать тебя за промахи,

тщеславие, грехи,

Неслыханные бедствия и муки все искупили,

Очистили тебя.

За то, что, даже ошибаясь, всегда ты шла к высокой цели,

За то, что никогда себя не продавала ты, ни за какую цену,

И каждый раз от сна тяжелого, рыдая, просыпалась,

За то, что ты одна из всех твоих сестер, могучая,

сразила тех, кто над тобою издевался,

За то, что не могла, не пожелала ты носить те цепи,

что другие носят,

Теперь за все - твой крест, бескровное лицо,

гвоздем пробитые ладони,

Копьем пронзенный бок.

О Франции звезда! Корабль, потрепанный жестокой бурей!

Взойди опять в зенит! Плыви своим путем!

Подобна ты надежному ковчегу, самой земле,

Возникнувшей из смерти, из пламенного хаоса и вихря,

И, претерпев жестокие, мучительные схватки,

Явившейся в своей нетленной красоте и мощи,

Свершающей под солнцем

свой предначертанный издревле путь

Таков и твой, о Франция, корабль!

Исполнятся все сроки, тучи все размечет,

Мучениям придет конец, и долгожданное свершится.

И ты, родившись вновь, взойдя над всей Европой

(И радостно приветствуя оттуда звезду Колумбии),

Опять, о Франции звезда, прекрасное искристое светило,

В спокойных небесах яснее, ярче, чем когда-нибудь,

Навеки воссияешь.

УКРОТИТЕЛЬ БЫКОВ

Далеко-далеко на севере, в захолустье, средь мирных пастбищ,

Живет мой приятель-фермер, герой моих рассказов,

прославленный укротитель быков;

Ему пригоняют трехгодовалых и четырехгодовалых быков,

совершенно диких,

Он берется за самого свирепого - и ломает ему норов,

укрощает его;

Он смело выходит, даже не взяв в руки кнута, на двор, где

бычок мечется, обезумев,

Упрямо мотая головой, с бешеными глазами,

Только глянь! - как скоро его ярость утихла, как быстро мой

друг усмиряет его!

Погляди, по фермам вокруг есть немало быков, молодых

и старых, и это он, мой приятель, он укротил их,

И все знают его, все любят его;

Погляди, среди них есть такие красивые, такие величественные,

У одного светло-бурая масть, другой весь в крапинах, есть

быки с белым ремешком вдоль спины, есть пестрые.

Есть с широко разведенными рогами (добрая примета!),

и глянь - ярко-рыжие,

Глянь - два со звездочкой на лбу, - у всех круглые бока,

широкие спины,

Как прочно и грузно стоят они, упершись в землю копытами,

и какие глаза у них умные!

Как смотрят они на своего укротителя - им хочется, чтобы он

подошел к ним, как они все поворачиваются к нему

головами!

Как они выражают покорность, как беспокойны, когда он

от них уходит,

Я гадаю про себя: что же они думают о нем (прочь книги,

политика, прочь все поэмы),

Признаюсь, я завидую обаянию лишь этого человека - моего

молчаливого, неграмотного друга,

Которого любят десятки быков, который живет на ферме

Далеко-далеко на севере, в захолустье, средь мирных пастбищ.

СТРАНСТВУЯ УТРОМ

Странствуя утром,

Выплыв из ночи, из мрачных мыслей, думая о тебе,

Мечтая о тебе, гармоничный Союз, о тебе, божественно

поющая птица,

О тебе, переживающий дурные времена мой край, удушаемый

черным отчаянием, всяким коварством, изменой,

Чудо узрел я - дроздиху, кормящую своего птенца,

Песнопевца-дрозда, чьи восторженные звуки, полные радости

и веры,

Всегда укрепляют мой дух, согревают его.

И тогда я подумал и почувствовал:

Если черви, и змеи, и мерзкие личинки могут превратиться

в сладостное, одухотворенное пение,

Если можно всякую гадкую тварь так преобразить, нужной,

благодетельной сделать,

Тогда я могу верить в тебя, в твои судьбы и дни, о родина;

Кто знает - может, эти уроки годны и для тебя?

Быть может, благодаря им когда-нибудь твоя песня поднимется

радостной трелью,

И ей будет предназначено прозвенеть на весь мир.

ГОРДАЯ МУЗЫКА БУРИ

МОЛЕНИЕ КОЛУМБА

Разбитый, хилый, дряхлый,

Выброшенный на дикий остров, далеко-далеко от родины,

Двенадцать печальных месяцев, зажатый между крутыми

скалами и морем,

Больной, изможденный, плечом к плечу со смертью,

Бреду вдоль берега,

Изливая наболевшую душу.

Меня переполняет скорбь!

До завтра, может быть, не доживу;

Ни отдыхать, о Боже, не могу, ни пить, ни есть, ни спать,

Пока не выскажу мою мольбу перед Тобой,

Не нагляжусь, не надышусь Тобой, не побеседую с Тобой,

Не отчитаюсь снова пред Тобой.

Ты ведаешь всю жизнь мою, за годом год,

Долгую, исполненную не только благочестием - зиждительным

трудом;

Ты ведаешь пост и молитвы юности моей,

Ты ведаешь задумчивую важность и прозренья зрелости моей,

Ты ведаешь и то, что, прежде чем начать, я предался Тебе,

Ты ведаешь и то, что позже все обеты исполнял, держался

твердо их,

Ты ведаешь, ни разу не утратил я ни веры, ни восторга пред

Тобой,

В оковах, в казематах, в немилости безропотно

Все от Тебя приемлющий, как должное, все, что Тобой

ниспослано.

Все начинания мои посвящены Тебе,

Все замыслы и все расчеты задумывались и выполнялись

с мыслью о Тебе,

По морю плыл, по суше странствовал к Тебе,

Желания, намерения, стремления, все мной достигнутое - Тебе.

О, я уверен, что они и в самом деле от Тебя

Толчок, горение, несокрушимость воли,

Отчетливое внутреннее веление, которое сильнее слов,

Послание Небес, нашептываемое даже во сне,

Вот что вело меня вперед.

Я с Божьей помощью свершил свой труд,

Я высвободил и расчистил древнейшие края земли, заросшие

и одичавшие,

Я сблизил полушария и неизвестное связал с известным.

Конец неведом мне, он весь в Тебе,

Велик он будет или жалок, я не знаю,

Быть может, он таит в себе необозримые пространства

и державы,

Быть может, грубый, меры не знающий людской подлесок, мне

хорошо известный,

Здесь приживется после пересадки, воспрянет, просветится,

станет достойным Тебя,

Быть может, в самом деле здесь мечи перекуются на орала,

Быть может, мертвый крест, безжизненный Европы крест,

ростки здесь пустит и расцветет.

Еще усилие, пусть этот неживой песок послужит алтарем;

За то, что Ты, о Боже, освещал мне жизнь,

Тобой ниспосланным лучом, спокойным, тихим,

Светил светлее света самого,

Невыразимым, несказанным светом,

За это, Боже, коленопреклоненно, своим последним словом

Я, старый, расслабленный и нищий, благодарю Тебя.

Конец мой близок,

Тучи уже сомкнулись надо мной,

Я сбился с курса, плавание не удалось,

Я уступаю корабли Тебе.

Руки, все мои мышцы расслаблены,

Мой мозг смущен и изможден,

Пусть распадутся ветшающие снасти, я от Тебя не отпаду,

Прильну к Тебе, о Боже, пускай меня колотят волны,

Тебя, Тебя-то я, по крайней мере, знаю.

Пророчествую или брежу?

Что знаю я о жизни? О себе?

Не знаю даже, завершено ли начатое дело.

Передо мной, дразня меня, сбивая с толку, стелятся неясные,

туманные догадки

Про новые, лучшие миры, про их могучие родины.

А новые внезапные виденья, что они значат?

Чудесно, словно Божьей дланью, мои отверзлись очи,

Сквозь небеса и воздух мне улыбается огромный смутный

призрак,

И по волнам далеким плывут бесчисленные корабли,

И гимны на неведомых наречьях приветствуют меня.

ИЗ ПОЭМЫ "СПЯЩИЕ"

Я ВИЖУ: ГОЛЫЙ КРАСАВЕЦ ГИГАНТ

Я вижу: голый красавец гигант плывет через морской

водоворот,

Его темные волосы сделались гладкими и плотно прильнули

ко лбу, он с силою вскидывает смелые руки и хочет

вытолкнуть себя ногами прочь,

Я вижу его белое тело и его бесстрашные глаза,

Ненавистны мне эти быстрые волны, что сейчас разобьют его

головою о скалы.

Что вы делаете, волны-бандиты?

Неужто вы убьете смельчака и гиганта - убьете в расцвете лет?

Долго он не сдается и борется,

Он весь в синяках, его бьет и калечит, но он держится, покуда

есть сила,

Бешеные волны запятнаны кровью, они несут его прочь, и мнут,

и швыряют его,

Они несут его прекрасное тело по кругу, снова и снова оно

налетает на скалы,

Быстро они уносят из глаз этот доблестный труп.

ЛЕДЯНОЙ УРАГАН, СЛОВНО БРИТВАМИ

Ледяной ураган, словно бритвами, врезается в берег, пушечный

залп возвещает крушение,

А потом утихает буря и выходит луна, барахтаясь в зыби

морской.

Я гляжу - вон беспомощно бьется корабль, слышу треск - он

налетел на скалу; слышу, люди завопили от ужаса, вопли

становятся глуше и глуше.

Я не в силах помочь, мои пальцы сжимаются в судороге,

Я могу лишь кинуться к волнам, пусть они обольют меня

и замерзнут на мне.

Я вместе с толпою, мы ищем, - ни одного не прибило живого.

Утром я помогаю подбирать мертвецов и складывать их рядами

в амбаре.

СКВО

Вот что рассказала мне мать, сидя как-то со мной за обедом,

О той поре, когда она была девочкой и жила в старом

родительском доме.

К старому дому ранним утром пришла краснокожая скво.

На спине у нее была вязанка того камыша, из которого плетутся

для стульев, сиденья,

Ее волосы, густые, прямые, блестящие, жесткие, черные,

наполовину закрывали ей лицо,

Ее поступь была упругой и легкой, а в голосе была

неизъяснимая прелесть.

Моя мать с изумлением и радостью глядела на эту незнакомую

женщину,

Глядела на дивную свежесть лица, на полные, гибкие

руки и ноги;

Чем дольше глядела моя мать на нее, тем сильнее влюблялась

в нее,

Никогда до той поры не видала она такой удивительной красоты

и чистоты.

Она усадила ее на скамью к очагу, она стала готовить ей пищу,

Работы она ей не дала, но она дала ей память и любовь.

Скво пробыла у нее целый день и ушла незадолго до вечера.

Моей матери так не хотелось, чтобы она уходила,

Всю неделю она думала о ней, она ждала ее долгие месяцы,

Много лет она вспоминала ее и в летнюю и в зимнюю пору,

Но краснокожая скво не вернулась, и больше ее в тех местах

не видали.

МЫСЛИ О ВРЕМЕНИ

Подумай о времени - обо всем, что было,

Подумай о сегодняшнем дне и о веках, которые придут за ним.

Задумывался ли ты, что и ты не вечен?

Не страшила ли тебя мысль о могильных червях?

Не боялся ли ты, что будущее - ничто для тебя?

А вдруг сегодняшний день - ничто? Вдруг бесконечное

прошлое - тоже ничто?

Если будущее - ничто, то и они звук пустой.

Подумай, так же вставало солнце на востоке, а мужчины

и женщины были живыми и подвижными, существовали

во плоти, и все вокруг было живым,

Подумай, было время, когда ни ты, ни я не видели,

не чувствовали, не думали, не участвовали в жизни,

Подумай, теперь мы живем и участвуем в жизни.

Не проходит ни дня единого, ни минуты и ни секунды, чтобы

не появился на свет человек.

Не проходит ни дня единого, ни минуты и ни секунды, чтобы

кто-то не умер.

Тянутся тошные ночи, а за ними тошные дни,

Но наконец позади бесконечные дни в постели,

Врач долго молчит, но вот его молчаливый и многозначительный

взгляд отвечает на твой вопрос,

Дети торопятся, плача, послали за братьями и сестрами,

Ненужные больше лекарства стоят на полке (в каждой комнате

запах камфары),

Верная рука живого человека не отпускает руку умирающего,

Ты целуешь холодеющий лоб, едва прикасаясь к нему

искривленными губами,

Но вот прерывается дыхание, перестает биться сердце,

Тело вытягивается на постели, и живой человек глядит на него,

Труп так же осязаем, как тело живого человека.

Живой человек смотрит на мертвеца,

Потом отводит свой взор и медлит недолго, затем, чтобы еще

раз внимательно взглянуть на труп.

Подумай только - мысль о смерти нерасторжимо связана

с мыслью о материи,

Подумай о чудесах земных, о городах и поселках и обо всех тех,

для кого важно нечто, что не взволнует нас.

Представь, с каким рвеньем мы строим свои дома,

Подумай о том, что другие их будут строить с таким же рвеньем,

а это нас не взволнует.

(Я видел, как человек строил дом, который ему прослужит всего

лишь семьдесят лет, восемьдесят от силы.

Я видел, как другой человек возводил дом, который прослужит

ему, может быть, чуть подольше.)

Черные тени ползут, покрывая всю землю, - их движение

бесконечно, - это тени смерти,

Тот, кто некогда был президентом, умер, и тот, кто сегодня

президент, несомненно, умрет в свой срок.

А вот воспоминание о судьбе обычной,

О том, как живут и умирают рабочие,

Одинаково, хотя каждый по-своему.

Всплески холодных волн у причала, лед и шуга на реке,

грязная кашица в лужах,

Серое, холодное небо над головой, меркнущий свет короткого

декабрьского дня,

Похоронные дроги и экипажи следом, хоронят старого

бродвейского кучера, почти вся процессия - кучера.

Мерным и твердым шагом направляются они к кладбищу,

под похоронный звон.

Миновали ворота, остановились у свежевыкопанной могилы,

живые люди сходят с экипажей, снимают гроб,

Гроб плывет на руках, его опускают и устанавливают в яме,

кладут кнут на крышку, быстро засыпают могилу,

Выравнивают бугор заступами - тишина,

Минута молчания - все неподвижны - дело сделано,

Благопристойно он похоронен - что можно сделать еще?

Он был неплохим парнем, собой недурен, вспыльчив, любил

крепкое слово,

Готов в огонь и воду за друга, не прочь был приволокнуться,

играл, ел вволю и пил вволю,

Знавал лучшие времена, но стал сдавать под конец, заболел,

друзья пустили шапку по кругу,

Умер он сорока одного года от роду, это его хоронили.

Путь свободен, фартук, рукавицы, дождевик с капюшоном,

ремень, тщательно выбранный кнут,

Хозяин, дежурный, выпускающий на линию, начальник

станции, кто-то бездельничает за твой счет, ты

бездельничаешь за чей-то счет, бегущая вперед дорога,

люди остаются позади.

Удачный денек, неудачный денек, хорошая выручка, плохая

выручка, отъезд и прибытие, ночные возвраты на станцию,

Подумай, как это знакомо и близко всем другим кучерам, но тебя

их судьба нисколько не взволнует.

Рынок, правительство, заработок, подумай, сколько дней и ночей

ты потратил, размышляя о них,

Подумай только, рабочие будут жить тем же самым, а нас это

мало взволнует или не взволнует совсем.

Грубыми или утонченными - какими бы ты ни считал зло

и добро, подумай лучше об огромной разнице между ними,

Подумай, что разница эта будет существовать для кого-то,

а мы с тобой будем лежать за ее пределами.

Подумай, сколько на свете радостей,

Предаешься ли ты развлечениям в городе? Или поглощен

бизнесом? Или же собираешься выдвинуть свою

кандидатуру? А может быть, тебе утехой жена и семья?

Или же мать и сестра? Или же дом и хозяйство? Или прекрасное

бремя материнства?

Все уплывает помалу, и мы с тобой уплываем,

И наступит тот день, когда нас ничто не взволнует.

Ферма, доход, урожай - как поглощен ты всем этим,

Подумай, останутся фермы, доходы и урожаи, но для тебя какое

это будет иметь значение?

То, что обещает будущее, - хорошо; и то, что сейчас, - хорошо.

Волноваться жизнью прекрасно и успокоиться в свой срок также

прекрасно.

Домашние радости, ежедневная работа, бизнес, строительство

домов - все это не иллюзия, все имеет вес, форму и свое

место,

Фермы, доходы, урожаи, рынки, заработки и правительства

тоже не иллюзия,

Разница между добром и злом - отнюдь не заблуждение,

Земля - не звук пустой, человек, его жизнь и вещи,

сопутствующие ему в жизни, - все хорошо продумано.

Нет, ты не брошен на произвол судьбы, уверенно и надежно ты

сам строишь ее,

Ты сам, ты сам, ты сам, отныне и вовеки.

Не для того произведен ты на свет матерью и отцом, чтобы

стать прахом, но для того, чтобы стать Личностью,

Не для того ты рожден, чтобы стать человеком нерешительным,

но чтобы принимать решения,

Зерно личности долго созревало в тебе и наконец взошло

и обрело форму,

Отныне и навсегда ты в безопасности, что бы с тобой

ни случилось.

Долго сучили нить, пока наконец уток не переплел основу,

прочен рисунок ткани.

Все приготовления были продуманы и взвешены,

Долго настраивался оркестр, но вот взлетела дирижерская

палочка.

Желанный гость, которого так долго ждали, устроен в доме,

Он прекрасный и счастливый человек,

Радостно глядеть на него и быть с ним рядом.

Закон прошлого - от него не уйдешь,

Закон настоящего и будущего - от него тоже не уйдешь,

И от закона живых людей не уйдешь - он вечен,

И от закона движения и превращения невозможно уйти,

И от закона героев и людей творящих добро, невозможно уйти,

И никуда не уйдешь от закона низких людей, пьяниц

и доносчиков.

Черные тени ползут, покрывая всю землю, их движение

бесконечно,

Вот северянин движется в потоке времени, и южанин движется

в том же потоке, всюду люди - от Атлантического

до Тихоокеанского побережья,

И в краях, что лежат между побережьями, и повсюду в штате

Миссисипи - везде люди.

Великие мастера и космос, движущиеся в потоке времени, - это

хорошо, герои и люди, творящие добро, - тоже хорошо,

Известные вожди и изобретатели, люди богатые, набожные,

уважаемые, - все хорошо по-своему,

Но есть другая шкала оценок, по которой учитывается все.

Бесконечные орды невежественных и злых людей - не звук

пустой,

Первобытные племена, населяющие Азию и Африку, - не звук

пустой,

Поколения людей поверхностных - не звук пустой, они тоже

движутся в потоке времени.

Думая обо всем этом, мечтал я

Не о том, что мы совершенно изменимся, не о том, что закон

преобразится,

Но что герои и люди, творящие добро, должны подчиниться

общему закону, закону настоящего и прошлого

И что убийцы, пьяницы и лжецы должны подчиниться закону

настоящего и прошлого,

Ибо, возмечтал я, закон этот сам по себе может быть хорош.

И понял я, что цель и основа зримой жизни - преходящи

И лишь формируют личность для жизни неизвестной и вечной.

Если все превратится в прах и навоз,

Если черви и крысы - вот наш конец, тогда бейте тревогу!

Мы преданы!

Тогда можно поверить в смерть.

Веришь ли ты в смерть? Если бы я верил в

смерть, я умер бы непременно,

Неужели ты думаешь, я мог бы, довольный и благополучный

идти навстречу полному уничтожению?

Довольный и благополучный, я иду,

Куда иду - не знаю, но чувствую, что это хорошо,

Вся вселенная говорит о том, что это хорошо,

Прошлое и настоящее говорит, что это - хорошо.

Как прекрасны и совершенны животные!

Как прекрасна земля и мельчайший предмет на ней!

То, что зовется добром, - совершенно, и то, что зовется злом,

совершенно.

Овощи и минералы - все прекрасно, и жидкости, ставшие

невесомыми, прекрасны,

Медленно и неизбежно они испарялись, медленно и неизбежно

они и уплывут.

Клянусь, я убежден, что каждый предмет, без исключения,

наделен бессмертной душой.

И деревья, вцепившиеся корнями в почву! И морские водоросли!

И животные!

Клянусь, я убежден, что нет ничего, кроме бессмертия!

Это тонкая и точная структура жизни придумана для него, что

туманные потоки существуют лишь для него и соединение

частей - все для него и что все приготовления для него,

что личность создана для бессмертия, что жизнь

и материя - все, все для бессмертия!

ШЕПОТ БОЖЕСТВЕННОЙ СМЕРТИ

Шепот смерти божественной, легким шорохам внемлю;

Ночь говорит - одними губами - шелестов зыбкий хорал;

Мягкие звуки шагов нисходящих - таинственных бризов

дыханье,

Рокот потока, бегущего вечно потока - плеск невидимых рек

(Иль это капают тихие слезы, неисчислимые слезы людские?).

Я вижу, явственно вижу в небе громады больших облаков;

Скорбно и медленно движутся вдаль, их формы безмолвно растут

и меняются;

Порой омраченная, полускрытая, в дали беспредельной звезда

Мелькнет и снова исчезнет.

(Чьи-то роды, вернее - бессмертное чье-то, торжественное

рожденье.

А там, за рубеж, недоступный для взора,

Уходит чья-то душа.)

ТОМУ, КТО СКОРО УМРЕТ

Из всех людей я выделяю тебя, ибо я принес тебе весть,

Ты скоро умрешь - пусть другие говорят, что хотят, я не стану

кривить душой,

Я прям и безжалостен, но я люблю тебя, - тебе спасения нет.

Нежно кладу на тебя мою правую руку, и ты ощущаешь ее,

Я не говорю ничего, молча приникаю головою к тебе,

Тихо сижу с тобой рядом, я верен тебе,

Я больше для тебя, чем сиделка, больше, чем отец или близкий,

Я отрешаю тебя от всего, оставляю лишь твою душу и тело, ты

бессмертен, ты сбросишь оковы,

Труп, который останется после тебя, - это не ты, а навоз.

Нечаянно солнце сверкнуло, где и не ждали его,

Уверенность и душевный покой наполняют тебя, и ты улыбнулся,

Ты забыл, что ты болен, я тоже забыл, что ты болен,

Что тебе аптечные склянки, что тебе рыдания друзей - я и ты,

мы с тобою вдвоем.

Остальные пусть уйдут от тебя, здесь не о чем скорбеть,

и сокрушаться,

Не сокрушаться я пришел, а поздравить тебя.

НА ПОМАНОКЕ

Две лодки с сетями отплыли от берега, стали недвижно,

Десять рыбаков в ожиданье; вот заметили мощный косяк

сельдей - невод падает в воду,

Лодки расходятся, каждая своим путем поворачивая по дуге

к берегу, загребают неводом рыбу;

Те, кто остался на берегу, невод вытягивают воротом.

А лодки носами уже на земле, в борта их стучатся волны,

Рыбаки, сложа руки, отдыхают в лодках, кое-кто стоит

по щиколотку в воде, пружиня на мускулистых ногах,

И на песке, от воды подальше, трепещут и бьются груды

поманокской сельди с зелеными пятнышками на спине.

ТАИНСТВЕННЫЙ ТРУБАЧ

ЛОКОМОТИВ ЗИМОЙ

Хочу тебя прославить,

Тебя, пробивающегося сквозь метель зимним вечером.

Твое сильное дыхание и мерное биение твоего сердца в тяжелых

доспехах,

Твое черное цилиндрическое тело, охваченное золотом меди

и серебром стали,

Твои массивные борта, твои шатуны, снующие у тебя по бокам,

Твой размеренный гул и грохот, то нарастающий,

то теряющийся вдали,

Твой далеко выступающий вперед большой фонарь,

Твой длинный белый

вымпел пара, слегка розоватый в отсветах,

Густые темные клубы дыма, изрыгаемые твоей трубой,

Твой крепко сбитый остов, твои клапаны и поршни, мелькающее

поблескиванье твоих колес,

И сзади состав вагонов, послушных, охотно бегущих за тобою

И в зной и в дождь, то быстро, то медленно, но всегда в упорном

беге.

Ты образ современности - символ движения и силы - пульс

континента;

Приди послужить музе и уложись в стихи таким, каким я тебя

вижу,

Внося с собой бурю, порывы ветра и хлопья валящего снега,

Днем - предваряемый звоном сигнального колокола,

Ночью - молчаливым миганием твоих фонарей.

Горластый красавец!

Мчись по моим стихам, освещая их мельканьем твоих фонарей,

оглашая их твоим бесшабашным шумом,

Буйным, заливистым хохотом твоего свистка - будя эхо, грохоча,

сотрясая землю, все будоража,

Подчиняясь только своим законам, идя своим путем.

И голос твой не слезливая арфа, не бойкий рояль,

А пронзительный крик, повторяемый скалами и холмами,

Далеко разносящийся вдоль прерий, и по озерам,

И к вольному небу - весело, сильно, задорно.

О ЮГ! О МАГНИТ!

О Юг! О магнит! Сверкающий, благоуханный Юг! Мой Юг!

О, горячая кровь, о, страсть, порыв и трепет! Добро и порок! Ты

весь мне дорог!

О, как дорого мне все тут с рождения - все, что движется вокруг,

родные деревья, и злаки, и травы, и реки,

Дороги мне мои реки, медлительно текущие по серебристым

песчаным низинам и болотам,

Дороги мне Роанок и Саванна, Олтамахо и Пэди, Тамбигби

и Санти, Сабин и Кууза,

О, давние далекие блуждания, - в душе я опять задумчиво брожу

по берегам этих речек,

Опять во Флориде я плыву по прозрачным озерам, плыву

по Окичоби, иду по холмам, сквозь чудесные просеки

и темные чащи,

Вижу попугаев в лесах, вижу дынное дерево и в цвету железное

дерево,

Вновь я стою на палубе, плыву вдоль берегов Джорджии, вдоль

берегов Каролины,

Смотрю, где растет дуб, где желтая сосна, где душистый лавр, где

лимон и апельсин, кипарис и изящная карликовая пальма,

Мимо меня тянется, в первозданных каменьях, мыс за мысом;

я вхожу в залив Памлико, я стремительным взглядом

озираю весь край;

О, кусты хлопчатника! Плантации риса, сахара, конопли,

Вооруженный шипами кактус, громадные белые цветы лавра,

Далекие просторы, богатство и скудость, древние леса, увитые

омелой и космами мха,

Аромат и цветы ананаса, первозданная жуткая тишь (здесь,

в этих глухих топях крадется с ружьем разбойник

и укрывается в хижине беглый);

О, таинственное очарование почти неведомых, непроходимых

болот, кишащих гадами, тревожимых ревом аллигаторов,

криками сов и диких кошек, шипением гремучей змеи,

Многоголосый пересмешник, американский артист, поющий все

утро, поющий в лунном свете ночи,

Колибри, лесная индюшка, енот и опоссум;

Кукурузное поле в Кентукки, высокая, с длинными листьями

кукуруза, стройная, шелестящая на ветру, светло-зеленая,

с усиками, с красивыми, одетыми в тугую одежду

початками,

О, мое сердце! О, нежный, неукротимый зов, мне не заглушить

его, я должен ехать;

О, быть виргинцем, быть там, где я вырос! Быть каролинцем!

О, неистовое влечение! Я возвращаюсь к старой Теннесси

и больше не буду странствовать!

БЕДНОСТЬ, СТРАХ, ГОРЕЧЬ УСТУПОК

Бедность, страх, горечь уступок

Враги, меня одолевшие в упорной борьбе.

(А что есть моя жизнь и жизнь всякого человека, как не борьба

с врагом, постоянная, извечная?)

Вы, унижения, гасящие страсть и порывы,

Жгучая боль разочарования в друге (это самая тяжелая рана

из всех!),

Тягостное косноязычие, мелкие сплетни,

Праздные разговоры за столом (и мой язык, самый праздный

из всех!),

Невыполненные решения, мучительный гнев, подавленные зевки!

Рано вам торжествовать, еще проявится мое истинное Я,

Оно еще преодолеет и подчинит себе все,

Оно еще пойдет в решающую, победоносную атаку.

МЫСЛИ

Об общественном мнении,

О рано или поздно неизбежном, спокойном утверждении

права (таком беспристрастном, уверенном,

обязательном!),

О президенте с побелевшим лицом, тайно вопрошающем

самого себя: "А что скажет в конечном счете народ?",

О циничных судьях, о продажных членах конгресса,

губернаторах, мэрах - вот они стоят, растерянные,

у позорного столба,

О мямлящих или вопящих попах (скоро, скоро все их

покинут),

О том, что год от года убывает порядочность и авторитет

чиновников, судей, амвонов и школ,

О том, что растет, крепнет, ширится понимание

и собственное достоинство у мужчин и женщин,

Об истинном Новом Свете - о лучезарных Демократиях

повсюду,

Их политика, армия, флот на службе народа,

О сияющем солнце для всех, что они нам дадут, об их

внутреннем свете, который превыше всего остального,

О том, что все для них, все через них и все возникает от них.

ИСПАНИЯ, 1873-1874

Из мрака гнетущих туч,

Из-под феодальных обломков, из-под груды королевских

скелетов,

Из-под старого европейского хлама, когда рухнул шутовской

балаган,

Из-под развалин дворцов, и церквей, и церковных гробниц

Вот оно глянуло вдруг, свежее, светлое лицо Свободы, знакомое

бессмертное лицо.

(Колумбия, как будто матери твоей лицо мелькнуло,

Как будто меч перед тобой сверкнул,

И нас с тобой это сверкание сроднило!)

Тебя мы не забыли, родная!

Что же ты медлишь? Или ты ждешь, чтобы тучи заволокли

тебя вновь?

Но вот явилась же ты перед нами, - мы увидали тебя,

Теперь уже нам нельзя сомневаться, мы уже знаем тебя

Ты там, как и всюду, ждешь, чтобы пришло твое время.

НА БЕРЕГАХ ШИРОКОГО ПОТОМАКА

На берегах широкого Потомака снова старые голоса.

(Все бормочешь, все волнуешься, неужели ты не можешь

прекратить свою болтовню?)

И старое сердце снова ликует, и снова всем существом ждешь

возвращенья весны,

Снова в воздухе свежесть и аромат, снова в летнем небе

Виргинии ясное серебро и синева,

Снова утром багрец на дальних холмах,

Снова неистребимая зеленеет трава, мягка и бесшумна,

Снова цветут кроваво-красные розы.

Напои мою книгу своим ароматом, о роза!

Осторожно промой каждый ее стих своею водой, Потомак!

Дай мне сохранить тебя, о весна, меж страниц, пока они еще

не закрылись!

И тебя, багрец на холмах, пока они еще не закрылись!

И тебя, неистребимая зелень травы!

ЯСНАЯ ПОЛНОЧЬ

Это твой час, о душа, твой свободный полет в бессловесное,

Вдали от книг, от искусства, память о дне изглажена, урок

закончен,

И ты во всей полноте поднимаешься, молчаливая, пристально

смотрящая, обдумывающая самые дорогие для тебя

темы

Ночь, сон, смерть и звезды.

ГОДЫ СОВРЕМЕННОСТИ

Годы современности, годы несвершенного!

Ваш занавес поднимается, вижу, как выступают все более

высокие трагедии,

Вижу, как готовятся не только Америка, не только страна

Свободы, но и другие страны,

Вижу грандиозные явления и уходы, новые союзы, согласие

народов,

Вижу силу, двинувшуюся с непреодолимой энергией на мировые

подмостки

(Сыграна ли роль старых сил, старых войн? Выполнены ли их

задачи?),

Вижу Свободу во всеоружии, победоносную и величавую,

с Законом по одну сторону и Миром - по другую,

Потрясающее трио, выступающее против идеи иерархии;

Какова историческая развязка, к которой мы стремительно

приближаемся?

Вижу марши и контрмарши спешащих людских миллионов,

Вижу, как рушатся рубежи и границы древних аристократий,

Вижу опрокинутые пограничные столбы европейских монархий,

Вижу, что сегодня Народ начинает ставить свои пограничные

столбы (все прочее уступает ему дорогу);

Никогда вопросы не стояли так остро, как сегодня,

Никогда простой человек, его дух не был столь деятелен, столь

богоподобен,

Слышите, он требует и требует, не давая толпе передышки!

Вот он смело проникает повсюду, на суше и на море, покоряет

Тихий океан, архипелаги,

С помощью парохода, телеграфа, газеты, оптовой торговли

оружием,

Вместе с распространившимися по всему миру заводами он

связывает воедино всю географию, все державы;

Какие шепоты бегут перед вами через океаны, о державы?

Общаются ли все нации? Наступает ли для земного шара эпоха

единомыслия?

Формируется ли единое человечество? Ибо - слушайте!

Тираны трепещут, потускнел блеск корон,

Земля в волнении, она приближается к новой эре, быть может,

ко всеобщей грандиозной войне,

Дни и ночи изобилуют такими знамениями, что никто не

ведает, что же будет;

Годы вещие! Пространство, лежащее предо мной, переполнено

призраками - я тщетно пытаюсь проникнуть в него

взглядом,

Меня окружают образы незавершенных, предстоящих деяний,

О, невероятный пыл и напор, странный, экстатический жар

видений ваших, о годы!

Меня пронизывают ваши видения, годы! (Я не знаю, во сне я

или наяву!)

Америка и Европа, свершившие свое, тускнеют, отходят в тень,

Несвершенное, небывало грандиозное, надвигается, надвигается

на меня.

ПЕСНЬ НА ЗАКАТЕ

Величаво кончается день, затопляя меня,

Час пророческий, час, подводящий итоги,

Ты за горло берешь, и, пока еще светит твой луч,

Я пою тебя, жизнь, и тебя я пою, земля.

Рот души моей радость вещает открыто,

Взор души моей видит одно совершенство,

Настоящая жизнь моя преданно сущее все превозносит,

Подтверждая навек превосходство вещей.

И да славится каждый! Да славится все!

И да славится то, что зовется пространством, и духов несчетная

сфера,

И да славится тайна движения в любом существе, даже в малой

букашке,

И да славится речь, и да славятся чувства и плоть,

И да славится свет мимолетный, - да славится бледная тень

новорожденного месяца в западном небе,

И да славится все, что я вижу и слышу, к чему прикасаюсь!

Благо во всем,

Благо в довольстве животных,

В ежегодных возвратах зимы и весны,

В ликовании юности,

В упоении мужества,

В грациозном величии старости,

В прекрасных проекциях смерти.

Отбывать удивительно!

И оставаться чудесно!

Сердцу - с силой толкать все ту же невинную кровь:

Наслаждение - воздух вдыхать!

Говорить - и ходить - и руками за что-то хвататься!

Собираться ко сну, созерцать свое тело в постели!

Ощущать свое щедрое тело, довольное тело!

Быть немыслимым богом и жить меж богов!

Меж мужчин и меж женщин, которых люблю!

Удивительно, как прославляю я вас и себя!

Как участвуют мысли мои в спектакле, идущем вокруг!

Как спокойно над нами плывут облака!

Как несется Земля, мчатся Солнце, и месяц, и звезды!

Как поет и играет вода! (Я уверен, живая!)

Как деревья встают и стоят на могучих корнях, размахнув свои

ветви в листве!

(Я уверен, что каждое дерево - это живая душа.)

О, забавность вещей - даже самой ничтожной крупицы!

О, духовность вещей!

О, напев, что течет, омывая столетья и материки, настигая

сегодня меня и Америку!

Я беру твои мощные звуки, рассыпаю вокруг и бодро вперед

прохожу.

Я тоже пою тебя, солнце, твой восход, и зенит, и закат,

Я тоже взволнован красой и рассудком земли и всего, что

растет на земле,

Я тоже почувствовал неодолимый свой собственный зов.

Когда я проходил Миссисипи,

Когда странствовал в прериях,

Когда жил и глядел из окон моих глаз,

Когда шел я вперед поутру, когда видел зарю на востоке,

Когда окунался с побережья Восточного Моря и снова с отмелей

Западных Вод,

Когда я по Чикаго скитался и где только я не скитался,

В каких городах или тихих лесах, даже между прицелом войны,

Где бы я ни бывал, я всегда заряжался торжеством

и довольством.

Я пою, наконец, равнозначность, сейчас или в прошлом,

Я пою бесконечность финалов явлений,

Я пою продолженье Природы, пою продолжение славы,

Я хвалю электрическим голосом,

Потому что не вижу я несовершенства вселенной

И не вижу причины бояться дурного исхода.

О, закатное солнце! Хоть время уже наступило,

Я в восторге еще, я еще распеваю под солнцем, уж если

не слышно других!

МОЕ ЗАВЕЩАНИЕ

Богатый стяжатель, делец,

После усердных годов подсчитывая всю свою наживу, собираясь

уйти,

Распределяет между своими детьми земельные участки, дома,

И завещает акции, фонды, товары какой-нибудь больнице или

школе,

И оставляет деньги кое-кому из близких, чтобы купили себе на

память о нем сувениры из золота и драгоценных камней.

Я же к концу жизни, подводя ей итог,

Ничего никому не могу завещать после всех ее беспечных

годов

Ни домов, ни земель, ни золота, ни драгоценных камней,

Лишь несколько воспоминаний о войне для вас и ваших детей,

И маленькие сувениры о боевых бивуаках, о солдатах, и с ними

мое нежное чувство.

Все это я связываю воедино и вот - завещаю вам в этой охапке

стихов.

НЕТ, ЭТО НЕ КНИГА, КАМЕРАДО

(Из поэмы "Прощайте")

Нет, это не книга, Камерадо,

Тронь ее - и тронешь человека,

(Что, нынче ночь? Кругом никого? Мы одни?)

Со страниц я бросаюсь в объятия к тебе, хоть могила

и зовет меня назад.

О, как ласковы пальцы твои, как они усыпляют меня,

Дыханье твое - как роса, биение крови твоей баюкает

и нежит меня,

И счастье заливает меня с головою,

Такое безмерное счастье.

С МЫСА МОНТАУК

Стою, как на мощном клюве орла,

К востоку - моря простор (ничего, кроме моря и неба).

Прибоя накат, пена, а вдалеке корабли,

Бешенство волн, мелькают их белые гребни, они рвутся и рвутся

к берегу,

Вечно стремятся к нему.

ТЕМ, КТО ПОТЕРПЕЛ ПОРАЖЕНИЕ

Тем, кто потерпел поражение, не осуществив широких своих

стремлений,

Безымянным солдатам, упавшим первыми в первых рядах,

Спокойным, преданным своему делу механикам - страстным

путешественникам - лоцманам на кораблях,

Многим песням и картинам, полным высоких мыслей, но не

признанным, я воздвиг бы памятник, увенчанный

лаврами,

Высоко, выше всех остальных - памятник всем, безвременно

скошенным,

Охваченным пламенем каких-то странных томлений духа,

Потушенным ранней смертью.

ДРЯХЛЫЙ, БОЛЬНОЙ, Я СИЖУ И ПИШУ

Дряхлый, больной, я сижу и пишу,

И мне тягостно думать, что ворчливость и скука моих

стариковских годов,

Сонливость, боли, запоры, унынье, сварливая мрачность

Могут просочиться в мои песни.

ПЕРВЫЙ ОДУВАНЧИК

Свежий, простой и прекрасный, освободившийся из плена зимы,

Как будто никогда не бывало на свете ни мод, ни политики,

ни денежных дел,

Из пригретого солнцем, укрытого травой тайника,

невинный, тихий, золотой, как заря,

Первый одуванчик весны кажет свой доверчивый лик.

КОГДА КОНЧАЕТСЯ ОСЛЕПИТЕЛЬНОСТЬ ДНЯ

Когда кончается ослепительность дня,

Только темная, темная ночь показывает глазам моим звезды;

А когда отгремит величавый орган, или хор, или прекрасный

оркестр,

В молчании навстречу душе моей движется симфония истинная.

ИЗ МАЙСКИХ ЗРЕЛИЩ

Яблоневые сады, яблони все усыпаны цветом;

Пшеничные поля - вдалеке и вблизи - покрыты живым

изумрудным ковром;

Вечная, неистощимая свежесть каждого раннего утра;

Желтая, золотая, прозрачная дымка теплого послеполуденного

солнца;

Тянущиеся кверху кусты сирени со множеством пурпурных

или белых цветов.

БЛАГОСТНЫЕ ДНИ В МИРНОМ РАЗДУМЬЕ

Счастье - это не только разделенная любовь,

Не только почет, богатство, успехи в политике и войне;

Но, когда жизнь медленно вянет, и утихают бурные страсти,

И наступает великолепие прозрачных, тихих закатов,

И легкость, свершенье, покой охватывают тело,

словно свежий, благовонный воздух,

И осенние дни светятся мягким сияньем,

И наливается, наконец, яблоко и висит на ветке,

созревшее и готовое упасть,

Тогда приходят самые счастливые, самые умиротворенные дни

Благостные дни в мирном раздумье.

ЕСЛИ БЫ МОГ Я

(Из стихотворения "Мысли на морском берегу")

Если бы мог я помериться силой с великими бардами,

Запечатлеть черты величаво прекрасные,

Вызвать на состязанье Гомера со всеми боями и воинами

Ахиллом, Аяксом, Гектором,

Нарисовать, как Шекспир, окованных скорбью Гамлета,

Лира, Отелло,

Или - как Теннисон Альфред - воспеть белокурых красавиц,

Если бы я овладел искусным размером

И совершенною рифмой - усладой певцов,

Все это вместе, о море, я отдал бы с радостью,

Только бы ты согласилось мне передать колебанье единой

волны, одну ее прихоть

Или дохнуло в мой стих влажным дыханьем своим,

Отдав ему запах морской.

ОТЛИВ; ДНЕВНОЙ СВЕТ МЕРКНЕТ

(Из стихотворения "Мысли на морском берегу")

Отлив; дневной свет меркнет,

Благовонная морская прохлада надвигается на землю, заливает

ее запахами водорослей и соли,

А с ними множество сдавленных голосов, поднимающихся

из клубящихся волн,

Приглушенные признания, рыдания, шепот,

Словно доносящиеся от далеких - или где-то укрытых

людей.

Как они погружаются в глубину и вырываются на миг на

поверхность! Как они вздыхают!

Неназванные поэты - художники, величайшие из всех,

с дорогими им, но неудавшимися замыслами,

Любви безответность - хор жалоб веков - последние слова

надежды,

Отчаянный крик самоубийцы: "Уйти в безграничную пустыню

и не вернуться больше никогда".

Так вперед, к забвению!

Вперед, вперед, выполняйте свое дело, погребальные волны

отлива!

Вперед, наступает твоя очередь, яростный прибой!

О ГЛУХОЙ, ГРУБЫЙ ГОЛОС МЯТЕЖНОГО МОРЯ!

О глухой, грубый голос мятежного моря!

Днем и ночью брожу, вслушиваясь в твой шорох, в удары

прибоя,

Стараюсь понять странный смысл твоих слов

(Здесь я просто стремлюсь передать их)

И табуны белогривых коней, что несутся на берег,

И широкую улыбку покрытого солнечной рябью лица,

И хмурое раздумье, а за ним бешенство ураганов,

И неукротимость, своеволье, причуды;

Как ты ни велик, океан, твои обильные слезы - о вечном,

недостижимом

(Что может еще возвеличить тебя, как не великие схватки,

обиды и пораженья),

Твое огромное одиночество - ты его вечно ищешь

и не находишь:

Наверно, что-то отнято у тебя, и попранной вольности голос

все звучит и звучит яростно, не слабея,

Твое сердце, как большое сердце планеты, закованное бьется,

ярясь в твоих бурунах,

И широкий разбег, и срыв, и не хватает дыханья,

И размеренный шелест волн по пескам - шипенье змеи,

И дикие взрывы хохота - далекое рыканье льва

(Ты грохочешь, взывая к неба немой глухоте, - но теперь

наконец-то доверчиво изливаешь

Обиды свои, наконец-то другу в призрачной ночной тишине).

Последняя и первая исповедь планеты,

Возникающая, рвущаяся из глубин твоей души!

Эту повесть об извечной, всеобъемлющей страсти

Ты родной поверяешь душе!

ТВОЮ ЗВОНКОГОРЛУЮ ПЕСНЬ

На восемьдесят третьем гра

дусе северной широты, когда до

полюса оставалось расстояние,

которое быстроходный океанский

пароход, плывущий по открытым

водам, покрыл бы за сутки, - ис

следователь Грили услышал од

нажды пение полярной овсянки,

веселыми звуками оглашавшей

безжизненные просторы.

Твою звонкогорлую песнь средь арктической белой пустыни

Я приму как урок, одинокая птица, - ведь и мне, словно гостя,

встречать пронзительный ветер,

Подступивший трескучий мороз - замирающий пульс,

цепенеющий разум,

Этот плен ледяной, мою старость (о, стужа, суровая стужа!),

Этот снег в волосах, ослабевшие руки, озябшие ноги.

Я беру твою бодрую веру, о птица, я буду ей верен;

Петь мне не только лето и юг, не только юный восторг и теплые

волны прибоя

Недвижный, затертый во льдах, как корабль, я грозной гряде

облаков, принесенной годами,

С радостью в сердце песню спою.

ЙОННОНДИО

Смысл этого слова - плач по

аборигенам. Это ирокезское слово,

употреблявшееся как имя собст

венное.

Йоннондио, - ты песня, ты стихи,

Йоннондио, - сам звук твой, как псалом

Меж пустошей и скал, сквозь зимнюю пургу,

Во мне рождает смутную картину;

Йоннондио - взглянув на север или запад,

Я вижу бесконечное ущелье,

Я вижу прерии меж темных гор,

Я вижу, как сошлись индейцы на совет,

Могучие вожди и старые шаманы

В вечерних сумерках клубятся, словно духи

(Порода диких чащ и вольных горных круч!

Не образ, не стихи, - они придут позднее),

Йоннондио, - не став изображеньем,

Йоннондио, - навеки исчезают,

Стираются и уступают место

Растущим городам, и фабрикам, и фермам.

Глухой и звонкий звук, как причитанье,

На миг возникло в воздухе и мимо

Прошло и потерялось навсегда.

Йоннондио!

ИСТИННЫЕ ПОБЕДИТЕЛИ

Старые фермеры, путешественники, рабочие (пусть сгорбленные

- от труда, пусть искалеченные),

Старые моряки - много опасных дорог, бурь и крушений у них

позади,

Старые солдаты - они помнят походы, отступленья, кровавые

раны,

Разве мало того, что они уцелели, выжили, - долгая жизнь

требует столько упорства!

Они прошли через все испытанья, битвы и схватки - они-то

и есть

Истинные победители.

СТАРИКОВСКОЕ СПАСИБО

Стариковское спасибо, - пока я не умер,

За здоровье, за полуденное солнце, за этот неосязаемый воздух,

за жизнь, просто за жизнь,

За бесценные воспоминания, которые со мною всегда (о тебе,

моя мать, мой отец, мои братья, сестры, товарищи),

За все мои дни - не только дни мира, но также и дни войны,

За нежные слова, ласки, подарки из чужих краев,

За кров, за вино и мясо, за признание, которое доставляет мне

радость

(Вы, далекие, неведомые, словно в тумане, милые читатели,

молодые или старые, для меня безымянные,

Мы никогда не видались и никогда не увидимся, но наши души

обнимаются долго, крепко и долго),

За все, что живет, за любовь, дела, слова, книги, за краски

и формы,

За всех смелых и сильных, за преданных, упорных людей,

которые отстаивали свободу, во все века во всех странах,

За самых смелых, самых сильных, самых преданных (им особую

лавровую ветвь, пока я не умер, - в битве жизни отборным

бойцам,

Канонирам песни и мысли, великим артиллеристам, вождям,

капитанам души),

Как солдат, что воротился домой по окончании войны,

Как путник, один из тысяч, что озирается на пройденный путь,

На длинную процессию идущих за ним,

Спасибо, говорю я, веселое спасибо! от путника, от солдата

спасибо!

СКОРО БУДЕТ ПОБЕЖДЕНА ЗИМА

Скоро будет побеждена зима;

Скоро ледовые спайки развяжутся и растают. Еще немного

И воздух, землю, волны зальют нежность, цветенье, рост

тысяча форм поднимется

Из этих мертвых комьев, из холода, словно из низеньких

погребальных курганов.

Твои глаза, уши - все твои лучшие чувства, все, что способно

познать естественную красоту,

Проснется и наполнится ощущениями. Ты увидишь простые

зрелища, нежные чудеса земли,

Одуванчики, клевер, изумрудную траву, ощутишь раннее

благоухание, запах цветов,

Землянику под ногами, желто-зеленую иву, цветущие сливы

и вишни,

Малиновку, жаворонка и дрозда, распевающих песни свои,

порхающую синюю птицу;

Такие сцены приносит ежегодная игра природы.

ЛУЧШИЕ УРОКИ

Брал ли ты уроки лишь у тех, что холили тебя, и восхищались

тобою, и во всем уступали тебе?

Не брал ли ты мудрых уроков у тех, что отвергают тебя

и враждуют с тобой? Или у тех, что оскорбляют тебя

и хотят спихнуть тебя с дороги?

СУМЕРКИ

Нежные, сладострастные, усыпляющие тени,

Солнце только что ушло, яркий свет растворился (я тоже скоро

уйду, растворюсь),

Дымка - нирвана - покой и ночь - забвение.

НЕ ТОЛЬКО СУХИЕ СУЧЬЯ С НЕВИДИМОЙ ЖИЗНЬЮ

Вы, песни, - не только сухие сучья с невидимой жизнью

(чешуйчатые и голые, подобно лапам орла),

Может быть, как-нибудь в солнечный день (кто знает!) какой-то

будущей весной, каким-то летом - вы покроетесь почками,

Породите зеленеющие листья, прохладную тень, сочный плод,

Яблоки и виноград. Вырастут могучие ветви деревьев, - повеет

свежий, вольный, открытый воздух,

Любовь и вера расцветут, как благоухающие розы.

БЕЗ МАЧТ И ПАРУСОВ

В забытой лагуне, в безымянном заливе,

В недвижной унылой воде, у берега бросив якорь,

Старый, со снятыми мачтами, седой, израненный, отслуживший,

бессильный корабль,

После вольных плаваний по всем океанам земли, стал наконец,

пришвартован на крепких канатах,

Ржавея и плесневея.

ПОСЛЕ УЖИНА И БЕСЕДЫ

После ужина и беседы, когда день уже кончен,

Друг с дорогими друзьями прощается навсегда и все не может

проститься.

"Прощайте, прощайте", - не раз говорит он, губы его дрожат

(Так тяжело его руке выпустить эти руки - им больше не

встретиться,

Больше не будут делиться они ни горем, ни радостью,

ни старым, ни новым,

Ждет его дальний путь, он никогда не вернется).

Все еще не решаясь, все оттягивая расставание - не упустить

бы ни слова, даже если оно и пустячно,

Даже в дверях лицом повернувшись, будто ожидая, что вновь

окликнут, даже уже спускаясь по лестнице,

Все еще хочет задержаться, хотя бы ненадолго - вечерние тени

все гуще,

Все глуше слова прощанья - лицо уходящего тает в сумерках,

Вот его и совсем не видно - о, с какой неохотой ушел он!

И все говорил, говорил до последней минуты.

МНОГО, МНОГО ВРЕМЕНИ СПУСТЯ

Только после того, как они пройдут долгий, долгий путь,

странствуя сотни лет, будут не раз отвергнуты,

После того, как разные наслоения: пробужденная любовь,

радость, мысли,

Надежды, желания, стремления, размышления, победы

мириад читателей

Оденут их, охватят и покроют инкрустациями веков и веков

Только тогда эти стихи сделают все, на что они способны.

КОГДА ПОЯВИЛСЯ ПОЭТ В РАСЦВЕТЕ СИЛ

Когда появился поэт в расцвете сил,

Возрадовалась Природа (гладкий, бесстрастный шар, со всеми

своими зрелищами - дневными и ночными) и возгласила:

он - мой;

Но тут возвысила свой голос Душа Человека, ревнивая, гордая,

непримиримая: нет, он мой, только мой;

Тогда поэт в расцвете сил встал между ними и взял их за руки,

Итак вот он стоит, сегодня и всегда, слиятель, объединитель,

крепко держа их за руки,

И он никогда их не отпустит, пока не примирит,

Пока совсем, ликуя, не сольет их.

ОСЦЕОЛА

Я уже был почти взрослый,

когда в Бруклине, в штате Нью

Йорк, мне случилось встретиться

(в середине 1838 г.) с одним во

енным моряком, воротившимся из

форта Молтри (Южная Кароли

на). Я долго разговаривал с ним

и узнал от него то, о чем повест

вуется ниже, - о смерти Осцеолы.

Осцеола был молодой и бесстраш

ный вождь из племени семинолов.

Во время войны во Флориде он

сдался в плен нашим войскам,

был заключен в тюрьму и умер в

форте Молтри буквально от "раз

битого сердца". Его болезнь была

вызвана тоской по свободе. И ле

карь и офицеры относились к не

му очень сочувственно и делали

все возможное, чтобы облегчить

ему тюремный режим. И вот -

конец.

Уолт Уитмен

Когда пришел его последний час,

Он медленно поднялся на подстилке,

Надел боевую одежду, рубаху, опоясал себя поясом, обмотал

себе ноги ремнями,

Потребовал, чтобы ему выдали киноварь (перед ним держали

его зеркальце),

Раскрасил себе половину лица, шею, запястья и тыльную

сторону рук,

Старательно приладил к поясу нож для снимания скальпов

потом лег, отдохнул немного,

Потом снова привстал на ложе, улыбнулся и в глубоком

молчанье подал каждому руку,

И, обессиленный, пал на подстилку, и, крепко сжимая рукоять

томагавка,

Остановил взгляд на жене и на детях - последний.

(Пусть эти немногие строки сохранят его имя и память о том,

как он умер.)

СМЫСЛ "ЛИСТЬЕВ ТРАВЫ"

Не изгонять, не отграничивать и не выпалывать зло из его

угрожающей массы (ни даже разоблачать его),

Но умножать, объединять, довершать, расширять

и прославлять бессмертие и добро.

Высока эта песня, слова ее и полет,

Она обнимает бескрайние сферы пространства и времени,

Всю эволюцию и в совокупности - поросль грядущего

и отошедшее.

Я запел ее в зреющей юности и пронес через жизнь,

Скитаясь, всматриваясь, не признавая авторитетов, включая

в песню войну и мир, день и ночь,

Не отступив от нее ни на краткий час,

Я заканчиваю ее здесь и теперь, больной, нищий и дряхлый.

Я пою о жизни, но скажите мне доброе слово о смерти:

Сегодня Смерть, словно тень, идет за мной по пятам, годами

преследуя, мой согбенный двойник,

Порой приближается, и тогда мы - лицом к лицу.

ПРОЩАЙ, МОЕ ВДОХНОВЕНЬЕ!

Прощай, мое Вдохновенье!

Прощай, мой милый товарищ, моя дорогая любовь!

Я ухожу, а куда - и сам не знаю,

Не знаю, что ждет меня впереди, не знаю, встретимся ли мы

с тобою,

Так, значит, - прощай, мое Вдохновенье.

И ныне, в последний раз, дай мне оглянуться на минуту:

Все медленнее, все слабее тикает маятник в моей груди,

Пора уходить, надвигается ночь, скоро сердце перестанет

биться.

Долго мы жили вместе, радуя и лаская друг друга,

Какой восторг! - а теперь расставаться время настало

прощай, мое Вдохновенье!

И все же позволь - спешить я не буду,

Так долго мы жили друг с другом, засыпали вместе, сливаясь

почти воедино, в одно существо,

И теперь, если нам умереть, мы умрем вместе (да, нас никто

не разделит!).

Если нам уходить куда-то, навстречу неведомому, мы уйдем

вместе,

Быть может, мы станем богаче, счастливее и что-то познаем,

Может быть, ты ведешь меня ныне к моим самым высоким,

истинным песням (кто знает?),

Может быть, именно ты не даешь повернуть этот ключ

в роковой, последней двери - что же, в последний раз,

Прощай, - и привет тебе! - мое Вдохновенье.

НЕТ, НЕ ГОВОРИ МНЕ СЕГОДНЯ О ПЕЧАТНОМ ПОЗОРЕ

(Зима 1873 г., во время сессии конгресса)

Нет, не говори мне сегодня о печатном позоре,

Не читай мне сегодня этих газетных страниц,

Статей, беспощадно клеймящих один лоб за другим,

Отчетов о преступлении за преступленьем.

Сегодня я не хочу о них слышать,

Отвернусь от них - отвернусь от белого Капитолия,

От этих пышных куполов, увенчанных статуями,

Перед глазами другое - непреходящее, торжествующее,

насущное,

То, о чем нет статей и отчетов.

Вижу, честные фермы, вашу мирную жизнь на Севере

и на Юге, в штатах, ставших равными,

Вижу безвестные миллионы мужественных тружеников

на Западе и Востоке,

Вижу ваших тихих матерей, жен и сестер, не сознающих блага,

которое в них,

Вижу тысячи ваших жилищ, ни богатых, ни бедных, они встают

предо мной (даже в бедности они величавы),

Вижу вашу непоколебимую стойкость, отзывчивость, жертвы,

Вижу ваше неиссякаемое достоинство, скромное, но уверенное

в себе,

Вижу добро, всегда творимое вами, ясное, как свет, но

неприметное людям.

(Погружаюсь во все это, как смелый пловец ныряет в глубокую,

неизведанную воду.)

Вот о ком я думаю сегодня, позабыв обо всем остальном, о них

твержу,

Им иду я сегодня навстречу.