Еще одно мне дайте, могучие,
Благое лето — и тучной осенью
Пожну я звуки! Будет сердце
— Песнью насытясь — готово к смерти.
Немые души, чей втуне божий дар
Пропал при жизни, и в Орке мучимы
Тоской... Но, если песня грянет
— Образ и отсвет огня святого,
Приму я нежно влагу забвения!
И если, дрогнув в страхе, пред Летою
Замолкнут струны — буду счастлив,
Зная: с богами я жил однажды!
Молчишь и терпишь, о благородная!
Гонима всеми, очи таишь, страшась
Дней лучезарных, ибо тщетны
Поиски милых тебе под солнцем.
Цари и братья жили подобные
Дубраве вольной, радостно славили
Страну отцов, любовь и негу,
Вечную ласку родного неба.
Шли изобильно ей в дар плоды и цветы полевые,
Вечную молодость ей, благостный дух, ниспошли!
Облаком счастья укрой, — да не знает афинянки сердце,
Как одиноко оно в этом столетье чужом.
Только в краю блаженных очнется она и обнимет
Светлых своих сестер, видевших Фидиев век.
Ты мне прости, что я нарушал, блаженная,
Твой божественный мир, самые скрытые
Скорби жизни задели
И тебя по моей вине.
О, забудь и прости! Пройду я облаком
Прочь с лица луны навсегда, а ты,
Вновь прекрасно сияя,
Безмятежной останься, свет!
Сулило радость мне утро в юности
И слезы — вечер. Теперь, у гребня лет,
Вселяет смуту день грядущий
И исцеляет вечерний сумрак.
Ввысь стремился мой дух, но без труда любовь
Вниз тянула его; гнет его ныне скорбь;
Так круг жизни замкнулся
Там, откуда я начал путь.
Как ты, песнь, коротка! Иль не мила тебе
Ткань напева, как встарь? И тогда, в юности,
В дни надежд — иль забылось?
Нескончаемо песнь ты длил.
Миг — и счастье, и песнь. В зорю вечернюю
Окунусь ли — уж темь, и холодна земля,
И, мелькая, все чертит
Птица ночи у глаз крылом.
Нам расстаться с тобой? Здравый и мудрый шаг?
Что же, дело свершив, словно убийство зрим?
Ах, себя мы не знаем,
Ибо правит в нас некий бог.
Нынче сердце мое жизни святой полно,
Счастлив я и люблю! Вы же внимали мне,
Лишь когда я гордыни,
Пустословья исполнен был.
Привлекает толпу гомон лишь рыночный,
И в чести у раба сила лишь властная.
Чтит божественность жизни,
Лишь кто богу подобен сам.
Спешит, ликуя, в гавань свою моряк
С богатым грузом — данью заморских стран.
Но что везу я в край мой отчий,
Кроме безмерной моей печали?
О милый берег, ты возрастил меня,
Не ты ль утешишь муки моей любви?
Не ты ль, мой лес, вернешь мне детство
И успокоишь навек скитальца?
О возлюбленная!—Мучит тебя недуг,
Плачет сердце мое, брезжит в нем тайный страх;
Нет, не верю! — Ты любишь,
Разве можешь ты умереть!?
Если друга забыл, гордый унизил дух
И заветы певца встретил насмешкою —
Бог простит. Но и в мыслях
Не мешай счастью любящих.
Племя ханжеское, хоть о богах молчи!
Холод в ваших умах, ничто вам Гелиос,
Да и сам Зевс, и бог морей;
Мир ваш мертв, кому вас чествовать?
Утешьтесь боги! Вами украшена песнь,
Пусть даже из ваших имен душа выдохлась,
А есть нужда в глубоком слове,
Мать-Природа, тебя помянем!
О, где ты? Буйно душу мою пьянит
Твое блаженство, словно подслушал я
Украдкой, как на вещей лире
Юноша-солнце, светясь, играет
Свой гимн вечерний, звуков небесных полн;
И вторят все холмы и леса вокруг.
Но путь его лежит к народам,
Где благочестье в чести и ныне.
Где ты? Блаженство полнит всю душу мне,
Пьянит меня: мне все еще видится,
Как, утомлен дневной дорогой,
Бог-светоносец, клонясь к закату,
Купает кудри юные в золоте ...
И взор мой все стремится вослед ему,
Но к мирным племенам ушел он,
Где воссылают ему молитвы.
Земля, любовь моя! Мы скорбим вдвоем
О светлом боге, что отлетел от нас.
И наша грусть, как в раннем детстве,
Клонит нас в сон. Мы как струны арфы:
Пока рука арфиста не тронет их,
Там смутный ветер будит неверный звук,
И лишь любимого дыханье
Радость и жизнь возвратит нам снова.
«Святой Сократ, что же ты чествуешь
Этакого юнца? Нет никого почтеннее?
Так глядишь на него, как будто
Он к сонму богов причтен?»
Кто глубины познал, влюблен в живейшее,
Зоркий зрит возвышенность юности,
И мудрец на закате
Склонен к прекрасному.
«Богоотступник!» — кляли тебя? И брань,
Как ношу, плача, сердце несло, потом
Пленили тело, плоть святую
Бросили в пламя... Почто же, правый,
Не встал по смерти в блеске небесных сил,
Огню не предал клеветников и вихрь
Не вызвал, чтобы пепел диких
Выместь из чрева земли родимой?
Но ты, природа, мать и жена ему,
Его принявшая, ныне забыла ты
Дела людей, и злейший недруг
В той же земле упокоен с миром.
Витаете в горнем свету,
На мягком подножье, Благие!
Божественный дух
Вас облачает в блики —
Так трогают пальцы арфистки
Струны святые.
Безучастно младенчески
Дыханье сна небесного;
Чисто покоясь
В застенчивых почках,
Вечно цветет
Ваша душа,
Блаженный взор
В тишь устремлен
К ясности вечной.
А нам суждено
Блуждать бесприютно,
Страждущий люд
Вечно в пути
От часа слепого
К слепому часу,
Словно вода
От утеса к утесу,
В вечных поисках бездны.
Когда я был дитя,
Бог меня часто спасал
От суда и крика людского,
Я безмятежно играл
С цветами зеленых рощ,
И ветерки небес
Играли со мной.
Как же, сердце, ты
Радовалось траве,
Как та навстречу тебе
Тянула руки свои,
Так же радовал сердце ты,
Отец Гелиос! И, словно Эндимион,
Твоим я был милым,
Луна святая!
О вы, мне верные
Благие боги!
Вы бы знали,
Как душа моя вас любила!
Пусть еще тогда я не звал
По именам вас и вы
Так меня не звали, как люди
Называют друг друга.
Но знал я вас лучше,
Чем когда-либо знал людей,
Я внимал тишине эфира,
Слов людских я не понимал.
Я взращен глаголом
Благозвучных рощ,
Я любить учился
Среди цветов.
На ладони богов я рос.
Заря германцев, битва, настал твой час!
Кровоточащим светом над всей землей
Вспыхни скорей — уже не дети,
Больше не станут терпеть германцы.
Вот и настала битва! Уже с холмов
Потоком бурным ринулись юноши
В долину — встретить войско вражье,
Твердое силой меча, но духом
Вы тверже, чем губителей полчища:
Правое дело дивных родит бойцов,
Они поют хвалу отчизне —
И у бесчестных дрожат колени.
Меня, меня возьмите в свои ряды:
Я не хочу в ничтожестве дни влачить!
Чем ждать бесславной смерти, лучше
Мертвым на жертвенном лечь кургане
За родину. Я кровью хочу истечь
За родину. И час настает! Ведь я
С детства предчувствовал, что этот
Выпадет мне достославный жребий.
Я с дрожью и восторгом внимал тогда
Преданьям о героях. Но вот и сам,
Муж, а не мальчик, к богоравным
Теням схожу, умирать учившим.
Как жаждал я увидеть воочию
Поэтов и героев былых времен!
И вот безвестного пришельца
Братским встречаете вы приветом.
Гонцы к нам сходят, славную весть неся:
Победа наша! Здравствуй, о родина,
И павших не считай! Дороже
Жизни любого ты, дорогая!
Влаственный сын богов! Изведав разлуку с любимой,
Плакал ты над волной, ник на морском берегу,
Сетуя и моля, стремилась в священную бездну,
В тишь, изверясь, душа... В бездне, где шум кораблей
Глух, далеко под волнами, в гроте укромном Фетида,
Щит надеждам твоим, моря богиня, жила.
Юноше нежная мать была морская царица,
Пестуя чадо свое здесь, на крутом берегу
Острова, омывала она его в купели героев,
Песням могучих волн часто учила его.
И услышала мать мольбы любимого сына,
Облачком легким в слезах тихо со дна поднялась,
Негой своих объятий смягчила муки питомца,
Чутко внимала речам и обещала помочь.
Сын богов! Если бы я мог небесному другу
С глазу на глаз, как ты, выплакать тайную боль!
Но с тоской бегу я от взоров, как если бы чужд был
Той, что все ж обо мне думает, слезы лия.
Духи добрых надежд! Вам внятны людские моленья,
Вас лелею в душе, гении светлых небес,
И тебя, мать Земля, и вас, речушки и рощи,
Чистым сердцем твою отчую чувствую власть,
О Эфир! Утешьте ж меня, великие боги,
Чтобы ранней порой не огрубела душа,
Чтобы вам я на благо жил и вас, всеблагие,
В тихом убежище дней в песнях благодарил
За минувшую радость, сей дар моей юности быстрой,
С коим в светлый ваш круг я, одинокий, войду.
Некогда боги с людьми и блестящие музы водились,
И молодой Аполлон, солнечный, чуткий, как ты.
Ты же, ты — вестница их, словно свыше один из священных
В жизнь мою вдунул тебя; образ сопутствует твой
Боли моей и судьбе, проникая в любое творенье,
Вплоть до поры, как умру, смертью уверясь в тебе.
Дай же нам в жизни пожить, ты, с кем рядом горю и страдаю,
Ты, с которой стремлюсь к солнцу ясных времен.
Есть мы и будем! О нас будут знать и в грядущие годы.
Вспомнят о нас, о двоих, гения суть отыскав,
Скажут: однажды, любя, одиночество вынесли двое,
Мир потайной сотворив, явственный только богам.
Кто лишь о смертном печется, тот в бренную землю уходит,
Но до эфирных высот, к свету возносится тот,
Чтит кто и тайны любви, и высотам божественным верен,
Тот, кто, в надежде живя, тихо смиряет судьбу.
В жизни искусство ищи, в искусстве — явление жизни,
Верно увидишь одно, верно второе поймешь.
Тщетно иные пытались радостно выразить радость,
Слышу ее наконец, высказанной чрез печаль.
Злости поэта не бойтесь1 пусть буквой она убивает,
Но благородством своим мысль оживляет в умах.
Душу вы раните мне вечной игрой несерьезной,
Тот, кто только острит, взят сомнением в плен.
Благо едиными быть, откуда же вера людская
В благо — единственным стать, имея что-то одно?