Стилист. Том II

Глава 3

В последних числах августа по мою душу позвонила Лида Орлова, поинтересоваться, не планирую ли я в ближайшее время порадовать её новыми материалами, так как моих запасов хватит лишь на ещё один выпуск авторской рубрики от Алексея Бестужева. Вот блин, с этими событиями совершенно вылетело из головы, что я ещё и автор в журнале «Работница». Тут же срочно сел сочинять колонку, а пока сочинял — в голову пришла мысль заняться созданием книги по истории русской моды в рисунках. То есть практически аналог издания Александра Васильева «Русская мода. 150 лет в фотографиях», только фотографии заменить рисунками. А поможет мне в этом не кто иной, как моя дражайшая супруга. Как-никак она у меня художник. Скоро ей всё равно уходить в декрет, будет чем заняться на досуге.

Своими планами я поделился с Леной, и моя идея её тут же захватила. Она была готова немедленно начать работу, однако я, копируя голос Этуша из «Кавказской пленницы», сказал, что торопиться не надо. Нужно сначала всё обдумать, выстроить в голове план, только затем неторопясь приступать к делу. Конечно, затем придётся искать издательство, которое согласится выпустить не брошюрку в мягком переплёте, а богато оформленное издание.

Васильев в своей книге помимо моды касался и других аспектов российской жизни за полтора века. Эта книга стояла на полке моей студии на Новокузнецкой, и была не один раз перечитана, поэтому я также по памяти собирался разнообразить издание такого рода отступлениями. Я многое помнил из книги Васильева, но всё равно кучу времени придётся потерять на просиживание в читальных залах библиотек в поисках дополнительных материалов. На руки хорошие, тем более исторические издания вряд ли дадут. Что-то перепишу от руки, а что-то… Увы, рисовать, как Лена, я не умею, поэтому единственный выход — переснимать, а потом пусть супруга по фото рисует. Естественно, в красках, я буду подсказывать, где какие цвета. Раз под рукой нет моего айфона с суперкамерой (как же в будущем будет проще делать снимки), то придётся покупать фотоаппарат. Нет, ну а что, в семье, по моему мнению, такая вещь должна быть, надо же чем-то заполнять альбомы, чтобы в старости умиляться, глядя на себя молодого и маленьких отпрысков. А тут тем более для дела техника нужна, так что хочешь не хочешь — придётся идти в магазин фототоваров.

Сначала, правда, я заглянул в фотоателье к Тузикову, посоветовался, какой фотоаппарат лучше брать.

— Конечно, японские камеры снимают лучше, но и у нас есть неплохие модели, — сказал мастер. — Советую взять одну из самых массовых — «Зенит-Е». Очень неплохо себя зарекомендовала. Видоискатель, правда…

— Что видоискатель?

— Берёт не всю площадь кадра, но это, пожалуй, и единственный минус. А вообще, молодой человек, в этом деле многое, очень многое зависит от выбора плёнки. Можно найти гэдээровскую «ORWO», но самая лучшая — «Kodak», и чёрно-белая, и особенно цветная. Стоит дорого, но если деньги есть — могу по своим каналам посодействовать.

— Без вопросов, насчёт цветной можете уже начинать договариваться. Договаривайтесь с запасом, чем больше плёнки добудете — тем лучше. А ваше содействие будет материально поощрено.

Новость насчёт комиссионных Тузикова явно приободрила, и он заявил, что достанет столько, сколько я закажу. Думаю, он и так, пусть и немного, но поимел бы с этого гешефта.

Обременять себя вознёй в ванной с увеличителями, проявителями и закрепителями мне совершенно не улыбалось, тем более оборудование опять же пришлось бы докупать, в итоге договорились, что я буду отдавать Тузикову отснятую плёнку, а проявлять и печатать он будет в своём ателье. Лена мою затею с покупкой фотокамеры одобрила, особенно после слов о семейном фотоальбоме, и уже на следующий день я стал обладателем новенького фотоаппарата «Зенит-Е». А ещё пару дней спустя Тузиков позвонил на домашний и сказал, какую сумму нужно приготовить. Еще через пару дней он порадовал меня двумя десятками кассет «Kodak», заодно показав, как кассеты вставляются в фотокамеру.

— Плёнку желательно хранить в холодильнике, так она дольше сохранит свои качества, — посоветовал мастер на прощание.

Кстати, о холодильнике… В последнее время я с сомнением смотрел на древний «Север», доставшийся Лене в наследство от покойной бабушки. Для семьи из трёх человек его габаритов в общем-то хватало, хотя морозильная камера больше походила на пенал для ручек и карандашей, в неё можно было засунуть только четыре упаковки пельменей или пару сизых куриц.

— Да я бы не только от холодильника, но и нормальной стиральной машинки не отказалась, — ответила Лена на мой вопрос о покупке холодильника.

Стиральная машинка «ЭАЯ-2» от Рижского электромашиностроительного завода, как и наш старый холодильник, жутко гремела мотором, к тому же, похоже, дышала на ладан, так что встречное предложение супруги было услышано. Таким образом, в целях экономии было решено искать не финский «Rosenlew» (который в комиссионке стоял за 1200 рублей), а что-нибудь попроще. В итоге выбор остановили на достаточно вестимом и солидно смотревшемся «ЗИЛ-Москва» за 370 рублей. Правда, на него велась запись, и получить раньше чем месяца через два-три не представлялось возможным, но мои связи помогли решить этот вопрос в кратчайшие сроки.

Чувствуя себя заложником мещанского быта, я смотрел, как грузчики затаскивают на второй этаж это чудо машиностроения, и ловил на себе завистливые взгляды соседей. Стоял бы на дворе 37-й год — точно уже побежали бы доносить, что парикмахер и художница живут не по средствам.

Ванная комната в квартире была достаточно вместительной, поэтому купленная следом за холодильником стиральная машинка «Эврика» отправилась именно туда. И также пришлось слегка доплатить, чтобы взять без очереди. Ох уж этот советский дефицит… Зато теперь в ванной комнате гордо стояла машинка-автомат, барабанного типа, с реализованным режимом отжима без выемки белья… Лена не могла нарадоваться новому приобретению, тут же принявшись её тестировать, то есть загрузив в аппарат кучу приготовленного в стирку белья и посыпав всё это гэдээровским порошком «Лоск».

А мне было хорошо от того, что любимый человек испытывает неподдельную радость. Может, я и проникался духом вещизма, так ведь не для себя старался. Вернее не только для себя, главным образом для своих близких. А ближе Лены и Наташки в этом мире у меня никого не было. Попросит жена ковёр или румынскую стенку и ведь куплю, не говоря уже о шубке.

Кстати, если следовать поговорке о санях, которые нужно готовить летом, то меня всё чаще преследовала засевшая ещё с прошлой зимы мысль, что на Лене шикарно смотрелась бы песцовая или норковая шубка. Цены, правда, кусались, шуба из натуральной норки стоила как «Жигули», поэтому дамы предпочитали шубы из искусственной норки за 300 рублей. За 5 тысяч я пока одёжку не потяну, если только поставить на поток процесс дарения чужих песен Намину и прочим музыкантам. Чёрт возьми, какая заманчивая идея… Сколько я песен и мелодий помню? Пару сотен точно, а если поднапрячься, то смогу подобрать ещё как минимум столько же. Заделаться композитором, и жить остаток жизни припеваючи…

Вот только зачем я здесь? По глупой случайности или с какой-то целью? Если первое — то можно творить что захочу, жить в своё удовольствие и готовиться к развалу страны, чтобы оказаться в числе первых, когда наступит время приватизации и воровства. Если второе… Тогда всё намного сложнее. Спасать государство, занимающее шестую часть суши — это вам не личное благополучие строить. При этом спасать, имея за спиной только личное знакомство с дочерью генерального секретаря. Только к ней я могу обратиться в случае чего, например, попросить о личной встрече с Брежневым. Да и то не факт, может и она отказать, и уж тем более Леонид Ильич, вряд ли Галина имеет такое большое влияние на отца. Даже если такая встреча состоится, Брежнев, скорее всего, окажется невосприимчив к моим советам насчёт перехода страны на новые экономические рельсы. Генсек и его камарилья, состоящая из таких же старцев, озабочены прежде всего тем, как спокойно провести остаток жизни в своих креслах, а там хоть трава не расти. Андропов из этой же когорты, к тому же сколько ему осталось? Лет десять? Больше ему просто здоровье не позволит. Да и не прощу я ему Афганистан.

Но и относительно молодой и резвый Горбачёв не вариант, тем более Ельцин. По этим подонкам высшая мера плачет. Да и не только по ним, если честно. Так что нужно искать другие варианты, только вот какие… Сплошные вопросы, а ответов кот наплакал.

А что касается шубки, то в этом году, пожалуй, торопиться не стоит. Живот у Лены будет расти, так, чего доброго, и шуба на ней не сойдётся. А вот на следующий год…. Это если она снова не забеременеет.

Жизнь между тем не давала мне скучать. Неожиданно объявилась супруга Козакова, о существовании которой я уже успел подзабыть. Регина Соломоновна позвонила заранее, а придя в «Чародейку», попросила сделать ей «так же, как в тот раз», а вот для чего — скромно умолчала, почему-то покрывшись румянцем. Вряд ли, имея такого неотразимого мужа-актёра, она завела любовника, скорее всего была куда-то приглашена.

После выписки из больницы я постепенно восстанавливал работу с клиентами, однако благодаря личному мототранспорту я стал более мобильным, и смог обслуживать большее количество… Нет, не только женщин, появились в моей базе и мужчины. Вернее, мужья моих некоторых клиенток, которые тоже были не прочь выглядеть стильно и модно, невзирая на свой статус. А может быть, отчасти и поэтому, ведь опрятный внешний вид всегда вызывает симпатию, излишняя строгость в образе может порой и навредить, особенно если приходится много общаться с людьми. Этим мужьям я не только причёски колдовал, но и помогал подбирать одежду, парфюм и так далее и тому прочая. У одной из клиенток муж — заведующий овощебазой — был по национальности армянином, так она уговорила его избавиться от части волосяного покрова. Он и впрямь по степени волосатости напоминал обезьяну. Когда я пластами отдирал засохшую на его теле и конечностях сахарную пасту — орал бедняга буквально благим матом. Причём, как я понял, на армянском.

Один из таких мужей оказался генералом артиллерии в отставке. Валерий Иванович Кузьмин был мужиком простым, со мной сразу перешёл на «ты». С седыми висками, высокий, хотя и с небольшим брюшком, он любовался на своё отражение в зеркале, одёргивая импозантный, подобранный мною в канун какого-то мероприятия костюм, и спрашивал:

— А давно ли ты, Алексей, в настоящей бане парился? Давай-ка я тебя в одно место свожу, ей-богу, потом будешь просить снова туда привести.

Этим местом оказалась уютная банька при бассейне «Москва». Того самого, на месте которого прежде стоял храм Христа Спасител, и который в 90-е заново отстроят… Или не отстроят. Не суть важно, сейчас на этом месте располагалась огромная акватория под открытым небом, вода в которой в холодное время года подогревалась, и здесь всегда было многолюдно, особенно по выходным. Сегодня как раз было воскресенье, народ развлекался по всем секторам, включая прыжковую вышку в самом центре бассейна.

Баня же располагалась в административном здании. В прежней жизни у меня был знакомый при финской сауне с бассейном, куда я наведывался когда с очередной спутницей, когда с друзьями или вообще один. Мне нравилось забраться на самую верхнюю полку и чувствовать, как сухой жар пробирает тебя до самых костей.

Здесь же была русская баня с печкой-каменкой, а банщиком и одновременно массажистом — некто Андрей: кряжистый, словно бывший борец, немногословный и знающий своё дело человек. Всем гостям он выдал специальные войлочные шапочки. Компания подобралась солидная, хотя и разношерстная. Честно говоря, я так и не понял, что объединяло всех этих людей, на почве чего они сошлись. Помимо нас с генералом попариться прибыли заведующий продуктовой базой Лев Борисович Хайкин, врач-венеролог Анатолий Михайлович Гусь, замминистра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения СССР Иван Васильевич Утехин, известный хоккейный тренер Аркадий Иванович Чернышёв…

(У динамовцев своя сауна есть отличная, но Аркадий в нашей компании свой человек, пояснил Кузьмин).

Ещё один — пузатый мужик с длинными, собранными в хвостик волосами, окладистой с проседью бородой и простым деревянным крестиком на волосатой груди, оказался отцом Никодимом, служившим настоятелем где-то в Подмосковье. Я изрядно удивился, не понимая, что может духовное лицо делать в компании светских персонажей, но генерал, заметив моё изумление, с улыбкой подмигнул и прояснил ситуацию:

— Когда-то отца Никодима звали Николаем, и служил он у меня в подчинении. Я к 45-му до подполковника дорос, а он до капитана. Как он своим голосищем в атаку роту поднимал… Мы с Колей, считай, всю войну прошли от Москвы до Праги. А потом он решил, что пора грехи замаливать, в попы подался.

— Не в попы, а в священнослужители, — подняв указательный палец, прогудел отец Никодим.

— Хрен редьки не слаще, — расхохотался генерал. — И ведь, что интересно, Успенский пост на дворе (верно, Коля?), а он в парилку.

— Бог не выдаст, — размашисто перекрестился батюшка.

Я же был представлен моим благодетелем как гений парикмахерского дела, которого он решил познакомить с настоящей баней.

— А потом можно и в бассейн окунуться, — добавил Кузьмин.

— Сперва был храм, потом — хлам, а теперь — срам, — прокомментировал отец Никодим.

В бане полыхал хлебный жар с лёгкой примесью мяты и эвкалиптового масла. На деревянных стенах и лавках чем-то острым были нацарапаны автографы. Модные поэты, эстрадные дивы, космонавты, народные артисты… Подозреваю, что Андрей специально не зачищал эти надписи, мол, видали, кто к нам хаживает?!

Андрей тем временем ещё поддал жару, плеснув на камни воды с добавлениями масел, и горячая волна которого накрыла меня, лежавшего на среднем полке, поволокла бесчувственного по гладким доскам, как утекающая вода. На верхней полке развалил своё мощное тулово отец Никодим, а банщик уже хлестал по белому и жирному, бабьему заду Хайкина крепким дубовым веником. Тот повизгивал, словно поросёнок, а генерал отпускал в его адрес казарменные шуточки:

— Что, Лёва, не нравится тебе русская баня? Небось тебе как еврею миква да швиц[1] милее?

— А ты откуда, Иваныч, эти названия знаешь? — поинтересовался Гусь.

— Да уж знаю, Михалыч, жизнь многому учит. Или тебя лучше Мойшевичем звать, батюшку небось Мойшей звали? — хохотнул генерал.

— Смейся, смейся, вот придёшь ко мне хозяйство своё лечить — а я тебе не тот препарат выпишу, конец и отвалится.

— Так я сую куда надо, — не унимался поймавший кураж Кузьмин, — а на случай чего презервативы имеются, заграничные. Это если бабёнка попадётся непроверенная.

— Всё грешишь, — прогудел батюшка.

— Грешу, Коля, а кто не грешен? Сам-то в пост в бане нежишься. Живём-то один раз. Женщины даны на радость нам. Это ты за нас молись лучше, отмаливай грехи и свои, и наши… Слушай, Аркадий, а ты чего это тренировать бросил?

— Так 60 годков стукнуло, — неохотно откликнулся с нижней полки Чернышёв, — кое-кто решил, что пора уже и честь знать.

— В пенсионеры, значит, списали… С Тарасовым заодно? Я думаю, рановато вас с ним на пенсию отправили, могли бы вы ещё пользу принести своим клубам. Я хоть по долгу службы за «команду лейтенантов» всегда болел, но динамовцы, ты же знаешь, для меня никогда чужими не были. И в сборной могли бы ещё работать, странно, что после «золота» в Саппоро вас с Анатолием из команды попросили. И куда ты теперь?

— Директором в динамовскую спортшколу. Почётная ссылка, — грустно усмехнулся Чернышёв.

— Ну ты это, не раскисай… Будешь теперь талантливую молодёжь воспитывать.

Хорошо так лежать, не открывая глаз, лениво вслушиваясь в разговор. Андрей тем временем добрался до батюшки, обрабатывая его сразу двумя вениками.

— Ух, Господи помилуй, хорошо-то как! — гудел, словно шмель над полным нектара цветком, отец Никодим. — Господи помилуй!

Меня тоже не миновала участь сия, и я по достоинству оценил умение нашего банщика, заставившего как следует раскрыться поры моей кожи и напитаться этим мятно-эвкалиптовым жаром. Нет, пожалуй, не зря пришёл, никакая ванная или душ не заменят настоящей русской бани.

— …нищета людская, на бутылку не хватает, вот и тащат, что плохо лежит, — услышал я голос Утехина. — А пьют поголовно, особенно на производстве. С утра уже глаза залиты.

Да что говорить, даже бабы пить стали.

— А ты что, предлагаешь сухой закон ввести? — спросил Хайкин. — Только ты учти, что на водке государственный бюджет держится.

— На самом деле ущерба от пьянства больше. Прогулы, травматизм, воровство… Но и сухой закон — тоже перегиб. Народу радость нужна. Будь моя воля, выдавал бы по бутылке на праздник лучшим работникам.

— Вот станешь, Ваня, министром, посоветуешь кому надо…

— Замы никогда не становятся начальниками, запомни это, Валера. А все решения у нас принимает Политбюро, и мне в его рядах оказаться не светит.

— Что так? — поинтересовался генерал. — Вроде по 5-й графе замечен не был…

— Тут другое, — с неохотой ответил Утехин.

— Ну, чего замолчал? Давай уж, колись.

— Да дочурка поднасрала, полгода назад замуж за иностранца вышла. Ладно бы за представителя соцстраны, так ведь за западного немца.

— А почему мы об этом только сейчас узнаём? Чего ж молчал-то?

— Да было бы чем хвалиться.

— Ну хоть не за еврея…

— А чем это тебе, Валера, евреи не угодили? — сразу поднял голову Гусь. — Чуть что — сразу евреев поминаешь.

— За то, что Христа распяли, — лениво поворачиваясь на другой бок, заявил Кузьмин.

— Распнули, — поправил батюшка.

— Да какая хрен разница, суть дела от этого не меняется.

— Если уж на то пошло, то распнули его римляне, а вообще это были внутренние еврейские разборки, — парировал Гусь. — Иисус появился на свет из чрева еврейки, а у евреев приоритетным считается родство по материнской линии. И, между прочим, сподвижниками Христа, его учениками тоже были евреи.

— Вот, на всё у хитрого иудея найдётся ответ! Коля, скажи что-нибудь, постой за честь православия.

— Ты ж вроде атеист, — прогудел тот.

— Атеист, но русский. И даже крещёный, хоть и не ношу креста.

— Русский, — передразнил Гусь. — Было бы чем гордиться. Вы, русские — Иваны, не помнящие родства. А каждый еврей несёт в себе память предыдущих поколений, заложенную на генетическом уровне. Каждый из нас — Давид и Соломон. И ни советская власть, ни фашисты не смогли задавить в нас этот зов крови.

— Вот только не надо сравнивать советскую власть и фашистов, а то мы тут до такого договоримся… Советская власть объединила народы, сделала их равными. И, между прочим, революцию тоже евреи устроили. Правда, потом вашего же брата через одного к стенке ставили… А на русских зря ты накатил, зря. Есть такая штука, о которой вы, иудеи, не знаете, и называется она русский характер. Когда с гранатой бросаешься под танк, когда жизнь по сравнению с идеей не стоит и ломаного гроша…

— Русский русскому рознь, — не унимался венеролог. — Есть и такие, что специально на еврейках женятся, чтобы получит право на выезд в Израиль. И я их понимаю. Люди уезжают от нищеты и унижения. Почему при первой возможности за границу рванули десятки тысяч евреев? Уезжают музыканты, писатели, актеры, жизнь там будет труднее, возможно, придётся трудиться на низкоквалифицированной работе, но они будут жить, а не гнить.

— Это кто, ты, что ли, здесь гниёшь? По-моему, ты здесь неплохо пристроился. Тебе несут больше, чем официально зарабатываешь, и не только коньяком.

— Да не о том я… А насчёт несут — можно подумать, ты в своё время мало имел при своей генеральской должности. У вас же в армии сплошная халява, особенно для командиров. Видел я твою дачу, так небось из ворованных, выписанных якобы на армейские нужды, стройматериалов выстроена. Да и кто строил — солдатики-срочники, халявная рабочая сила.

— Все воруют, — подал голос Чернышёв. — А уж Лёва, думаю, на своей базе за троих выносит. Это только с хоккеистов взять нечего, кроме коньков и клюшек. А требуют больше, чем с вас, дармоедов, даже после «золота» Олимпиады с постов снимают.

— В этом и есть несправедливость жизни, — вздохнул Кузьмин. — Одним всё — другим шиши с маслом. Или вообще без масла… Ох, пойду-ка я кваску холодного в себя опрокину, и в бассейн нырну. Кто со мной?

Ещё полчаса спустя, охладив себя купанием голышом в огороженном уголке бассейна, все сидели в предбаннике за накрытым дубовым столом. Я по примеру остальных накинул на себя простыню, став похожим на завёрнутого в тогу римлянина. Стол был накрыт в классическом русском стиле. Холодная водочка в запотевших графинчиках, в деревянных мисках грибочки, солёные огурчики, квашеная капустка, нарезанное тонкими ломтиками сало с мясными прослойками. Радовала глаз красная в тонких белых прожилках сёмга, лежавшая в узоре из перьев зелёного лука, колечек свежих огурцов и помидоров. Сосьвинская селёдка, которую царям подавали, притягивала взгляд.

Эх, блин, а ведь обещал Ленке, что максимум пропущу кружечку пивка, а тут такое… Отец Никодим, жмурясь, как объевшийся сметаны кот, разливал по рюмкам водку.

— Сейчас как опрокинем по рюмашке, и помчится в нас водочка легко и нежно, как Иисус по душе в лапоточках пройдётся.

— Ох и грешник ты, Коля, — подмигнул Кузьмин.

— Отмолю.

— А вам, иудеям, разве это можно? Это ж не кошерная еда.

Это уже в адрес Хайкина и Гуся, которые, особо не чинясь, закусывали водку ломтиками сала.

— Мы евреи советские, — поднял указательный палец Хайкин, — а это особенный вид, малоизученный и всеядный.

По ходу пьесы замминистра снова повело на серьёзные темы.

— Помню, тридцать лет назад «Краткий курс» в «Правде» печатали, утром народ первым делом к почтовым ящикам бежал. Развернёшь лист — словно к чистому источнику прильнёшь. А сейчас дети не хотят нашей мудрости. Возьми любую веру — тысячелетия стоят, а наша, коммунистическая, и века не прошло — разброд, ересь и шатания. Как заставить верить, а, отец Никодим?

— Заставить можно на работу выйти, а вера — штука добровольная, — отозвался тот и поднял наполненную до краёв рюмку. — Ну, здравы будем!

— Слушай, Коля, — по-простому обратился к нему генерал, — а ты куда свой партбилет дел, который я тебе на фронте вручал?

— Сдал куда положено. Неужто думаешь, буду хранить эту бесовскую бумажку?

— Бесовская, — помрачнел Кузьмин. — Ради этой «бесовской бумажки» люди кровь на фронте проливали.

— Анекдот в тему, — решил я немного развеселись собравшихся. — В церкви звонит телефон. Священник поднимает трубку. «Алло, батюшка, это из горкома партии. Стульев не хватает. Пришлите нам 12 штук». «Шиш вам, а не стулья! Прошлый раз давал скамейки, так вы их пошлятиной исцарапали!» «Ах, так! Тогда шиш вам пионеров в церковный хор!» «Ах, шиш нам пионеров в церковный хор? Тогда шиш вам монахов на субботник!» «Ах, шиш нам монахов на субботник? Тогда шиш вам комсомольцев на крестный ход!» «Ах, шиш нам комсомольцев на крестный ход? Тогда шиш вам монашек на баню!» «А вот за такие слова, батюшка, можно и партбилет на стол положить!»

Стены предбанника, казалось, сейчас просто рухнут от дружного хохота. Даже отец Никодим басовито ржал, вытирая выступившие на глазах слёзы.

— Ну паразит, ну насмешил, — сквозь смех говорил генерал. — Монашек! На баню!

И вторая волна хохота накрыла предбанник. Постепенно веселье успокоилось, а посерьезневший батюшка вновь окунулся в воспоминания:

— Все кровь проливали, Валера, и партийные, и комсомольцы, и беспартийные. А сколько священнослужителей, монахов полегло… И ведь тоже брали в руки винтовки, нарушая каноны православия ради спасения Отечества. Правда, потом каялись и год под епитимьей пребывали… Как и я в своё время.

Я старался больше закусывать, чем выпивать, к тому же в какой-то момент решил, что с меня хватит, и вежливо откланялся. А на следующее утро позвонил Гуляков:

— Алексей Михайлович, что же вы не информируете меня о вчерашних посиделках? Думали, мы не знаем о ваших контактах? Короче говоря, подготовьте отчёт в письменном виде. Насколько я знаю, вы сейчас дома должны быть один, вам сегодня во вторую смену, так что никто не помешает работать над отчётом. Вот прямо сейчас садитесь и пишите, желательно в подробностях, а в половине восьмого вечера я припаркуюсь напротив «Чародейки». После работы передадите отчёт мне в руки.

Твою ж мать, они и впрямь отслеживают каждый мой шаг? Не иначе кто-то из любителей попариться постукивает в Контору, причём скорее всего Андрей. Интересно, какая у него агентурная кличка? Банщик? И ещё этот письменный отчёт… Раньше хватало и устного. Решил и на меня компромат завести? В случае чего — вот, твоей рукой написано, не отмажешься?

Однако делать нечего, пришлось садиться за писанину. Писал в красках, ведь если из вчерашнего состава кто-то стучит, то один хрен доложат. И про свой анекдот упомянул, добавив в скобках, что рассказал я его в целях лёгкой провокации.

Надеюсь, для участникоа банных посиделок мои откровения не выльются в проблемы по службе. Хотя отцу Никодиму, пожалуй опасаться нечего. Разве что информация дойдёт до его руководства в епархии, да и то не факт, что из попов разжалуют.

В восемь вечера я вышел из «Чародейки» и увидел стоявший напротив знакомый «Москвич». Забравшись рядом с Гуляковым, я сразу почувствовал лёгкий запах спиртного. Да и мутноватый расфокусированный взгляд водянистых глаз подтверждал мою догадку. Вот те на, прежде мой куратор в подобном замечен не был. С чего бы это? С утра его голос показался мне вполне трезвым, когда уже успел принять?

— Здесь всё? — спросил он, принимая скреплённые канцелярской скрепкой пару листочков.

Свернув пополам, небрежно сунул в бардачок, и уставился перед собой, стиснув ладонями баранку.

— Я могу идти?

Он повернул голову и посмотрел на меня так, словно бы я возник в его машине буквально из воздуха.

— Посиди пока.

Потом сунул руку за пазуху и вытащил из внутреннего кармана пиджака плоскую фляжку. Отвинтив пробочку, сделал пару глотков, протянул мне:

— На, хлебни, помяни моего отца. Позавчера схоронил.

— Мои соболезнования.

Вон, значит, в чём причина. Принял флажку, отхлебнул. Хм, а коньячок-то приличный.

— В Управлении три выходных дали, а долг не отпускает, приходится с вами, оболтусами, встречаться. Агентурная сеть, мать её… Ты знаешь, каким был мой отец? Нет, ни хера ты не знаешь! Это легенда ОГПУ-НКВД, он с самим Дзержинским начинал. Всю троцкистско-зиновьевскую шваль допрашивал. О работе рассказывать не любил, но когда выпьет… Говорил мне: «Странная штука, Кешка, чем на воле человек был бойчее, чем больше на груди орденов — тем тише и пришибленнее он становился, когда его под белы рученьки вели в казематы Лубянки. А лучше всех держались крестьяне. Вымерший народ, настоящих крестьян уже не осталось. Им падать было некуда, и мучились достойно, и умирали спокойно». Вот такой был у меня отец, подполковник МГБ-КГБ Павел Григорьевич Гуляков.

Он сделал ещё один глоток, решительно завернул крышечку и убрал фляжку обратно в карман.

— Иногда завидую ему, вот это действительно была работа. А мы сейчас просто какой-то хернёй занимаемся. На хрена создали 5-е Управление, на хрена создали мой 1-й отдел… Борцы с идеологическими диверсиями, мать иху… А на самом деле цацкаемся с ними, деятелями культуры, а при Ежове сразу бы к стенке — и весь разговор.

И вновь пауза, и снова устремлённый в никуда взгляд.

— А разрешение на выезд евреям — это просто плевок нам в душу. Они долго, годами, а порой и десятилетиями маскируются, делая вид, будто они такие же честные, сознательные советские люди. Будто они любят общественную работу, будто им нравится советская власть. И тут наступает момент, когда мы убеждаемся, что никакой совести у них нет. Не наши это, оказывается, люди. А в тебе, Бестужев, течёт еврейская кровь? Можешь не говорить, она течёт в жилах всех парикмахеров. Ладно, цирюльник, ступай, небось беременная жена заждалась.

Едва я выбрался из машины, как он рванул вперёд. Глядя вслед «Москвичу», я думал, что даже чекисты порой не такие уж и железные. И как же хорошо, что сейчас не 37-й. А ведь, гнида, уже и про беременность жены раскопал. Хоть что-то от них можно скрыть?!

1 сентября выпало на воскресенье, поэтому в школу все шли 2 сентября. Я вёл Наташку в детский сад. Мимо шли, держа за руку преимущественно мам, школяры, многие с букетами.

— Пап, а когда я пойду в школу? — поинтересовалась дочь.

— Ну, ещё год придётся потерпеть.

— Целый год!

— Зато у нас будет время подготовиться. Научимся читать и писать.

— Я хочу научиться! А когда, пап?

— На следующей неделе я в первую смену, вот и будем по вечерам заниматься.

— Ура! Я научусь читать и писать!

— Только учти, что учёба — это тяжёлый, упорный труд. Готова к этому? Ну всё, договорились.

Правда, как мне дома пояснила Лена, в подготовительной группе их и так будут учить основам грамматики и арифметики. Ну да ничего, и мы поможем, знаний много не бывает. Это не тот случай из поговорки «Меньше знаешь — лучше спишь».

Человек предполагает, а Бог располагает. В четверг меня «обрадовали» новостью, что я еду на всесоюзный семинар в Ростов-на-Дону. Ехать изначально должна была Вязовская, но она некстати слегла с гипертонией, и на общем собрании меня голосованием отправили на берега Дона.

Мои возражения, что ничего нового я для себя не услышу, и тем более у меня жена беременная, силы не возымели.

— Какой у неё срок? — спросила председатель профкома Оля Барышникова. — Ну, это нет ничего, неделя твоего отсутствия ничего не решит. А насчёт ничего нового — сам поделишься опытом. Считай эту командировку заданием тебе как кандидату в члены КПСС, а также обладателю значка «Ударник коммунистического труда» и чемпиону СССР.

Хорошо хоть про недавний подвиг не напомнила, а то бы окончательно вогнала в краску. Делать нечего, пришлось ехать. Из Москвы делегация, в которой среди директоров парикмахерских я был единственным мастером, отправилась на комфортабельном «Икарусе».

С чего вдруг решили устраивать семинар в этом хоть и крупном, но провинциальном городе, известным лишь своими комбайнами «Дон», я понятия не имел. Ну да ладно, не моего ума дело, главное — отбыть номер. На всякий случай захватил с собой фотокамеру, наверняка появится возможность сфотографироваться на фоне местных достопримечательностей. Плёнки Тузиков мне подогнал с запасом, я взял одну кассету цветной «Kodak», и три обычной, чёрно-белой «Свемы», разной чувствительности — мало ли, вдруг погода испортится или в помещении придётся фотографировать.

До отъезда я всего один раз успел побывать в одном из читальных залов «Ленинки», где, через коробку финских конфет «Марли» договорившись со смотрительницей, спокойно, сидя в уголке, переснял десятка три иллюстраций из нескольких изданий, в том числе дореволюционных. Да, нескоро ещё, наверное, наступит время, когда здесь будут стоять ксероксы. Из-за командировки визиты в главную библиотеку страны пока пришлось приостановить, однако Лена уже вовсю работала над готовым материалом.

Часть из почти семисот участников семинара, включая нашу делегацию, заселили в центральную гостиницу «Ростов». Здесь слегка гэкала даже женщина-администратор, не говоря уже о простых горожанах. Сам семинар проходил на базе драматического театра имени Горького. На входе каждому вручался набор цветных открыток «Ростов-на-Дону». Москвичам выделили третий ряд слева и справа от центрального прохода, и первый день я успешно продремал в своём кресле, благо что руководитель делегации сидел на противоположной стороне.

Вечером некоторая часть нашей делегации, включая руководителя, отправилась ужинать в гостиничный ресторан. Немного подумав, я к ним присоединился. Цены здесь были приемлемыми, а в меню оказались даже вареные раки, причём обалденно вкусные. Да и атмосфера вполне уютная, а ресторанный ВИА наигрывал что-то из советской попсы.

— Ну как вам, Алексей, Ростов?

Это поинтересовалась моложавая директриса одной из столичной парикмахерских, Ольга Васильевна, просившая меня называть её просто Ольга, без отчества. Она в «Икарусе» сидела рядом со мной, причём, подозреваю, уселась целенаправленно, и сейчас недвусмысленно положила руку на мою ладонь. Учитывая, что дама активно употребляла полусухое,

— Ничего так городок, симпатичный, — ответил я, аккуратно освобождая руку.

— А на левом берегу Дона, говорят, отдыхает весь город.

— Левый, левый, левый берег Дона-а, пляжи, чайки, плесы у затона-а, — неожиданно для себя негромко пропел я.

— А что это за песня?

— Так, вспомнилось что-то.

— Давай попросим их спеть.

Она кивнула в сторону сделавших паузу перед очередной песней музыкантов.

— Вряд ли они её знают.

— Почему?

— Потому что я её сочинил по пути в Ростов.

— Да ладно! Лёша, а давай ты её споешь с ансамблем?

— С этим что ли?

— Ну да! Подожди, я договорюсь.

Я не успел её остановить, как она вскочила с места и довольно бодро для изрядно выпившей женщины двинулась сторону небольшой сцены. О чём-то негромко пообщалась с музыкантами и призывно махнула мне рукой. Твою ж мать, вот только этого мне не хватало. Я отрицательно покачал головой, но Ольга, насупившись, быстрым шагом подошла, взяла меня за руку и потащила к сцене.

— С вас десятка — и пойте что хотите, но только не матом, — сообщил пианист, судя по виду, руководитель коллектива. — А мы, если что, даже подыграем.

— Вот видишь, им ещё и плати.

Я снова сделал попытку вернуться, но Оля вцепилась в меня, будто клещ, ещё и заплатила за меня. Так и пришлось взбираться на сцену, попросив у гитариста инструмент — гэдээровскую «Музиму».

— Товарищи, — объявил руководитель ансамбля в микрофон, — сейчас наш гость из Москвы исполнит песню собственного сочинения, посвящённую нашему прекрасному городу.

После чего уступил мне место у микрофона. Когда-то ещё в юности, освоив лишь основные аккорды, я наигрывал в компании эту песню, мне хватило нескольких секунд, чтобы вспомнить незамысловатые ноты и текст.

— Играй, гармоника, играй!

Мы на земле искали рай и он, конечно, был немыслимо далек…

А до него рукой подать: чтоб наступила благодать, давай-ка сядем в этот старый катерок. А до него рукой подать: чтоб наступила благодать, давай-ка сядем в этот старый катерок.

Небольшая пауза, и пошёл запоминающийся припев:

— Левый, левый, левый берег Дона: пляжи, чайки, плесы у затона, Рядом, рядом омуты и мели, мы до них добраться не умели. Левый, левый, левый берег Дона: пляжи, чайки, плесы у затона, Рядом, рядом омуты и мели, мы до них добраться не умели.

Со второго куплета оказавшиеся толковыми музыканты подхватили мотив, и дальше я играл уже с аранжировкой. Эффект оказался ошеломительным. Вряд ли в зале отдыхали сплошь ростовчане, но публика аплодировала и кричала «бис» так, что пришлось исполнять песню ещё раз. Когда мы закончили, худрук взял меня за локоток и отвёл за задник сцены.

— Парень, это точно твоя песня? Слушай, уступи, а?

— Пятьсот рублей — и она ваша.

— И у нас исключительные права на неё?

— Само собой.

— С нотами всё понятно, а текст можешь быстренько переписать?

Ещё несколько минут я потратил на то, чтобы в услужливо предоставленном блокноте записать слова песни. Затем сунул в портмоне десять салатового цвета бумажек с профилем Ильича и, чувствуя себя победителем, вернулся за столик.

— Ваши десять рублей, мадам, — протянул я Ольге заранее приготовленную купюру уже кирпичного оттенка.

Остаток вечера я был настоящей звездой, за меня чуть ли не тосты поднимали, причём не только члены нашей делегации. Приятно, чёрт побери, особенно в компании неожиданно заработанных пятисот рублей.

На следующий вечер — семинары проходили в дневное время — я решил посмотреть «Ревизор» в исполнении местной труппы. К началу спектакля зал был полон, причем места на галерке заняла шумная компания подростков, по виду старшеклассников, которые по ходу действа вели себя не совсем адекватно, вызывая желание подняться и надавать им лещей. В антракте я решил хотя бы с ними поговорить, и встретил эту банду по пути в буфет второго этажа.

— Мужики, вы откуда такие шумные? — поинтересовался я у самого по виду говорливого.

— Из Новошахтинского ГПТУ-39, а чё? — прищурился тот.

— Из ГПТУ? А кто у вас старший?

— Да вон, Андрей Романыч, наш мастер производственного обучения.

Это было сказано в адрес стоявшего у буфетной стойки спиной ко мне человека с усмешкой и лёгким презрением. Похоже, ученики не слишком жаловали своего мастера. Что ж, как бы там ни было, со старшим всё равно нужно поговорить. Подойдя к худощавому мужчине ростом почти на голову выше меня, я тронул его за локоть, он обернулся, мазнув по мне сверху вниз сначала вопросительным, а затем настороженным взглядом из-под крупных очков… Твою ж мать, какое лицо знакомое! Такое чувство, что я где-то его видел, причём в будущем. То ли по телику, то ли в интернете.

— Андрей Романович?

— Да, а в чём дело?

В голосе его также звучала настороженность. Он словно ожидал, что сейчас я предъявлю удостоверение сотрудника правоохранительных органов и заставлю его протий с собой.

— Это же ведь ваши ученики?

— Предположим.

Настороженность уже ушла из голоса, хотя во взгляде следы её ещё ощущались. И что-то ещё появилось в глазах, такое чувство, что там, за линзами очков,

— Вы как руководитель могли бы попросить их вести себя во время спектакля поприличнее?

— Толку-то, — махнул он рукой с зажатой в ней пятёркой. — Этих сорванцов угомонить невозможно. Переходный возраст, в некоторые из таких семей, — понизил он голос, — что с ними даже взрослому лучше не связываться.

— Товарищ, ваша очередь подошла, — обратился к моему собеседнику стоявший позади него немолодой мужчина, державший под локоть спутницу.

— Да-да, — засуетился Андрей Романович. — Девушка, мне вот на эту ораву пятнадцать песочных пирожных и столько же стаканов лимонада. Ребята, иди сюда, принимайте.

Я отошёл в сторону, мне так и не давала покоя мысль, что же так поразило меня в этом человеке. Поймав за рукав одного из учащихся, я негромко его спросил:

— Парень, а как фамилия вашего мастера?

— Романыча? Прикольная у него фамилия, Чикатило — ощерился тот в улыбке. — А зачем вам?

— Н-нет, всё нормально, — ответил я слегка осипшим голосом, — просто напомнил он мне одного человека.

Почему-то боясь обернуться, я вышел из буфета и прислонился спиной к колонне. Вот теперь всё сошлось. Я только что говорил с одним из самых страшных маньяков Советского Союза. Обладатель «прикольной фамилии» хладнокровно убьёт более полусотни людей, в основном женщин и детей. Или уже начал? Нет, если память не изменяет, первая жертва случилась не ранее середины 70-х.

Уже сидя в тёмном зале, я, совершенно не обращая внимания на происходящее на сцене, размышлял, как мне следует поступить. Оставить всё как есть, естественно, я не мог позволить, я просто стал бы соучастником будущих преступлений.

Идти в милицию, сказать, что этот человек вскоре начнёт убивать и насиловать? Меня просто закроют в «психушку». Этот вариант отпадает. Придётся разбираться с Чикатило собственными силами. Может, просто кастрировать его, возможно, все эти преступления он совершал на сексуальной почве. Знал бы, что встречу этого урода — проштудировал бы ещё в будущем его биографию. Но я никогда ранее подобным не занимался, поднимется ли рука на его «бубенчики»? А вдруг лишнего отчекрыжу, ещё помрёт от потери крови…

Хотя если помрёт — туда ему и дорога. Такие мрази недостойны ходить по земле. И ещё не факт, что даже кастрация станет гарантией от будущих убийств.

Вот и получается, что только физическое устранение Чикатило позволит мне спать спокойно. Нет, конечно, может, и будут первое время сниться кошмары, но это лучше, но я буду знать, что спас жизни десяткам женщин и детей.

Убивать мне тоже ранее не доводилось, но ради такого случая я, пожалуй, перешагну через свои моральные устои. Решив для себя таким образом эту дилемму, я стал думать, как всё обустроить. В театральном туалете оказаться наедине нам не светило, тем более что больше антрактов не ожидается.

Едва дождавшись занавеса, я уже на поклонах начал пробираться к выходу. Проследил, как группа Новошахтинских учащихся во главе с Чикатило садится в поджидавший их «пазик» и уезжает прочь. Всё, теперь в столице Дона моя цель вряд ли окажется в ближайшее время, а семинар через два дня заканчивается. В субботу мы отправляемся в Москву, значит, завтра, в четверг, я должен оказаться в Новошахтинске и покончить с маньяком. Откладывать на пятницу чревато, лучше иметь день в запасе.

В гостинице я одной из коллег сказал, что что-то неважно себя чувствую, простыл, наверное, так что завтра на семинар без меня, буду отлёживаться. Сам же ни свет ни заря, сдав ключи дежурной, рванул на автовокзал. Рванул без дипломата, без фотоаппарата, всё, что захватил — портмоне и паспорт. На такси домчались быстро, за 10 минут. Я по дороге уж было подумал, не нанять ли таксиста до Новошахтинска. Всё-таки деньги имелись, но затем отказался от этой идеи. Не нужно, чтобы он меня запомнил и в случае чего сдал органам, в рейсовом автобусе слиться с пассажирами куда легче. Тем более на семинар я поехал не в джинсах и кроссовках, которые привлекли бы внимание, а в обычном костюме и туфлях… Ну как обычном, всё-таки индпошив, тот самый подарок Зайцева — вельветовый пиджак и чуть расклешённые брюки, а на ногах ботинки производства Чехословакии.

Мне повезло, такой же «ПАЗ», на котором вчера уехал Чикатило с учениками, отправлялся в Новошахтинск буквально через десять минут. Выяснил, что ехать около полутора часов. Заняв место согласно купленному билету в задней части автобуса, я погрузился в чтение купленной на автовокзале газеты «Советский спорт». Хоть чем-то себя занять, к тому же за газетой не так легко разглядеть и, как следствие, запомнить мою физиономию.

Вскоре я понял, почему в такую жару — а начало сентября в этих краях ничем не отличалось от столичного лета — форточки в автобусе были закрыты. Хоть мы и ехали по асфальтированной дороге, но степная пыль то и дело кружилась вокруг нашего транспортного средства, и мне казалось, что, несмотря на видимую герметичность нашего автобуса, она уже оседает на мне. Вскоре я сложил газету в несколько раз и принялся обмахиваться ею, как веером, впрочем, так поступил не я один. Носовой платок тоже пошёл в дело, я регулярно обтирал потные лоб и шею.

Однако всё рано или поздно заканчивается. Автобус закончил своё путешествие на автостанции Новошахтинска, я спросил у какой-то торговавшей семечками бабки, где находится ГПТУ-39, оказалось, идти пешком от силы пятнадцать минут. Последний рейс на Ростов в 18.30, я надеялся, что мне повезёт управиться до этого времени.

По пути мне попался хозяйственный магазин, где, не сильно надеясь на то, что смогу убить подонка голыми руками, прикупил небольшой кухонный нож с неплохо заточенным лезвием сантиметров 12 в длину. А для отвода глаз — мало ли — ещё и три гранёных стакана по 7 копеек, которые отправил в первую же попавшуюся по пути урну.

Наконец я остановился возле вытянутого вдоль улицы Социалистической двухэтажного кирпичного здания. Согласно вывеске на входе попал куда надо. Что дальше? Идти внутрь и вообще крутиться у входа — чревато, могут запомнить, не говоря уже о том, если я начну интересоваться личностью Чикатило. Как же узнать, внутри он или отсутствует по какой-нибудь уважительной причине?

Я перешёл на другую сторону улицы. Вот если бы у них случилась пожарная тревога, то они все выскочили бы на улицу. Но для этого желательно, чтобы имелся реальный очаг возгорания, иначе одна сигнализация может не прокатить.

А что, если… Да ладно! От этой мысли на моём лбу даже выступила испарина, я её гнал прочь, но она упорно возвращалась в мою голову и сверлила мозг. Действительно, почему бы и нет? Я огляделся и увидел словно специально установленную поблизости будку таксофона. Стояла она очень удачно, в окружении ещё вполне себе зелёных деревьев, да и вокруг никого не наблюдалось. А, была не была! Я заскочил в будку, снял трубку, поднёс к уху… Есть гудок, работает! Приложил к мембране носовой платок и набрал 02. Несколько гудков, и на том конце отозвались: «Милиция, дежурный лейтенант Фролов».

— Хочу предупредить о готовящемся террористическом акте, — сказал я с восточным акцентом, сиплым голосом, надеясь, что проходя через носовой платок, он ещё больше изменится. — В подвале профтехучилища № 39 на улице Социалистический заложено мощное взрывное устройство, около килограмма тротила. В любой момент здание может взлететь на воздух. Вы меня поняли?

Секундная пауза, после чего снова раздался голос дежурного, уже порядком взволнованный:

— Гражданин, за такие шутки вы можете пойти под суд. Как вас зовут?

— Это не шутки, это акция устрашения от палестинской организации «Чёрный сентябрь». В течение ближайших двух часов здание училища взлетит на воздух, сотни жизней будут на вашей совести.

Я бросил трубку, протёр её всё тем же носовым платком и покинул будку. Скорым шагом отошёл к следующему кварталу и стал наблюдать за входом в училище. Не прошло и пяти минут, как оттуда начали выбегать люди, подъехало несколько милицейских машин, пожарный расчёт и «скорая помощь». Проезжая часть была тут же перегорожена, а выбегавших оттесняли на другую сторону улицы, где ещё недавно стоял и я.

Вот! Вот и он, Андрей Романович Чикатило собственной персоной. С портфелем в руках, в шляпе, клетчатой рубашке, коротковатых брюках, из-под которых выглядывали почему-то синие носки, в сандалиях, при своём росте и нескладности он производил довольно нелепое впечатление. Прорваться сквозь толпу, пырнуть ножом… Нет, получать 10 лет, а то и высшую меру за эту мразь я не собирался, поэтому такой вариант отпадал.

Сейчас половина одиннадцатого утра, думаю, раньше двух часов дня уроки не закончатся, так что можно пока не отсвечивать, погулять по окрестностям… Блин, какие на фиг уроки, у них же вон какое ЧП благодаря мне! Так что стоим, продолжая изображать зеваку, благо что народу вокруг уже собралось изрядно.

Приехала армейская машина. Вот и сапёры пожаловали. А милицейский капитан и человек в штатском направились к телефонной будке. Ясненько, снимать отпечатки пальцев. Ну-ну, удачи вам, ребята.

— Сынок, а что случилось?

Я обернулся на голос, происходящим интересовалась низенькая старушонка.

— Сам не в курсах, мамаша, может, пожар или убили кого.

Старушка истово перекрестилась, что-то пробормотав. Я же своё внимание вновь сосредоточил на Чикатило, который благодаря высокому росту возвышался над учащимися и коллегами. Мне уже порядком наскучило стоять на жаре, когда наконец кто-то дал команду преподавателям и их подопечным расходиться. Видно, обследовать здание будут ещё долго, вот и решили, что держать подростков на жаре чревато, уж пусть лучше чешут домой.

Чикатило тоже двинулся вдоль улицы, один, без компании. Что ж, теперь я уже не жалел о том, что учинил такой переполох, а то бы так и слонялся возле училища бог весть сколько, мучаясь сомнениями.

Я шёл следом за Чикатило метрах в пятидесяти, прикидывая, когда лучше подобраться и нанести разящий удар. Пока нападать рано, не на виду же у прохожих это делать, поэтому я продолжал держаться на дистанции, мысленно себя накручивая. Только бы хватило решимости, думал я про себя, только бы не дрогнула рука.

Жилые здания окончательно перетекли в частный сектор. Впереди показалась набережная, указатель с названием речушки. Малый Несветай. Каких только названий не придумают. Как-то в интернете попадалась даже река Вобля, там только дефиса в названии не хватало, так что Малый Несветай — ещё не самое изощрённое имя для водной артерии.

По обеим берегам совсем неширокой речушки росли густые заросли ивняка. Я сократил дистанцию, прикидывая, как, пользуясь практически полным отсутствием людей, пырнуть Чикатило и сразу же оттащить труп в кусты. Но пока думал, потенциальная жертва свернула на дощатый мостик с хлипкими на вид перильцами, по которому можно было перебраться на другой берег. Что, собственно, неторопливо шедший Андрей Романович и собирался сделать.

Настил под его ногами слегка поскрипывал. Он добрался почти до середины мостика, когда я резко ускорился, на ходу доставая из внутреннего кармана пиджака кухонный нож. Мне казалось, что я двигался бесшумно, стараясь, как заматеревший ниндзя, ставить ступню с краю настила, где он был приколочен гвоздями к несущей балке. Наверное, у этого типа было просто обострённое чувство опасности. Он резко обернулся и выставил перед собой портфель, в который и вошло лезвие ножа.

Я не успел его выдернуть — Чикатило дёрнул портфель в сторону и тот полетел в воду. Мы молча стояли напротив друг друга, встретившись взглядами. Я чувствовал, что медлить нельзя. Я раскрыт, нужно что-то предпринимать, план «Б» — это убийство голыми руками, чего я на предварительном этапе старался всячески избежать. Нужно будет только ударить в гортань, чтобы та хрустнула и перекрыла доступ кислорода в лёгкие. Но, пока я прикидывал, как лучше ударить, Чикатило бросился на меня первым.

Бросился с утробным рычанием, как дикий зверь, выставив вперёд длинные, худые руки с паучьими пальцами, цепко схватившими меня за горло. От неожиданности я не успел ничего предпринять, попытался отодрать его руки от своей шеи, чувствуя, как теряю равновесие. Проломив с треском хлипкое ограждение, я полетел вниз, увлекая недруга за собой.

Спустя мгновение мы оказались в воде. Причём достаточно холодной, наверное, на дне

били ключи. Это я уже отметил про себя автоматически, в тот момент я больше думал, как

освободиться от паучьих тисков Чикатило. Даже рухнув со мной в воду, он не

разомкнул рук, продолжая сдавливать моё горло. Нас медленно тянуло ко дну и в то же

время я чувствовал сносящее в сторону наши тела течение.

Изловчившись, я ткнул коленом его в пах, и только после этого почувствовал, как хватка ослабла. Захотелось вдохнуть живительного воздуха, но я понял, что сейчас мои лёгкие наполнялся водой, благоразумно отказавшись от этой затеи. Тем более запас кислорода ещё имелся, хватит, чтобы спокойно подняться на поверхность.

Видимость на глубине нескольких метров была не ахти, но я всё же увидел мелькнувшую передо мной ногу. Куда! Я обхватил щиколотку и потянул вниз. Вот теперь я хозяин положения. Не знаю, сколько кислорода осталось в лёгких Чикатило, но моего на минуту точно должно было хватить, даже учитывая мои телодвижения. Не зря я когда-то ради интереса учился задерживать дыхание под водой, надеюсь, сейчас мне это умение пригодится.

Ух ты как дёргается, словно пойманный на удочку трёхкилограммовый лещ. Никогда не увлекался рыбалкой, но почему-то именно это сравнение пришло мне сейчас на ум. Врёшь, не уйдёшь! Дёргайся сколько влезет, живым ты у меня не всплывёшь.

Сука! Второй ногой заехал он мне точно в нос, и вода вокруг начала приобретать более тёмный оттенок. Наверное, заехал не глядя, но как же удачно попал.

Это подняло во мне волну ярости, и я ещё крепче вцепился в щиколотку. Сколько же ты будешь трепыхаться, собака, тони уже наконец! Ещё полминуты максимум, и я сам начну трепыхаться на пути к поверхности.

Наверное, кто-то наверху услышал мои молитвы, и дёрганья Чикатило секунд через десять сошли на нет. Ещё одно судорожное, конвульсивное телодвижение — и он окончательно обмяк. Я отпустил ногу, делая гребки на пути вверх. О, как же здорово сделать глоток воздуха! Какое-то время я просто дышал, правда, только ртом, так как в носу ещё кровоточило, потом наконец огляделся. Пока мы сражались под водой, течение снесло нас ниже метров на тридцать от моста. И по-прежнему никого, а казалось, будто прошла целая вечность.

В этот момент рядом всплыл кусок клетчатой ткани. Что это? Тьфу ты, это же спина Чикатило, обтянутая клетчатой рубашкой. Ну пусть себе плывёт дальше по течению, может, прибьётся рано или поздно к прибрежным кустикам. Главное, что одним маньяком в стране стало меньше.

Кровь в носу уже густела, значит, сворачиваемость на уровне, и диабета у меня, скорее всего, пока нет. Блин, какая чушь лезет в голову! Выбравшись на берег, я первым делом проверил содержимое своих карманов. Ура, портмоне и паспорт на месте, хорошо, что я не стянул пиджак в воде, иначе, скорее всего, уже его не нашёл бы, оставшись без денег и документов. Мокрые купюры я разложил на травке, пусть подсыхают. Радовало, что часы так же шли, надеюсь, внутрь вода не попала.

В некоторых фильмах мне доводилось видеть, как героя после первого убийства выворачивает наизнанку. А вот мне почему-то очень сильно захотелось есть. Но пока хоть немного не обсохну — придётся сидеть здесь. Я разделся до трусов, а одежду развесил на кустах. Через час она более-менее подсохла, и хотя в ботинках было ещё сыровато, я решил, что можно уже двигаться в сторону автобусной станции. М-да, погладить одежду не мешало бы, в частности брюки, а то прежний лоск разом куда-то испарился. Но что поделаешь, искусство, как говорится, требует жертв. А уж искусство убивать особенно.

У самой автостанции я обнаружил небольшое кафе, где взял комплексный обед: салат из свежей капусты, борщ с пятнышком сметаны, тарелку слипшегося риса с видавшей виды киевской котлетой, стакан тёплого, приторно-сладкого какао и пирожок с повидлом. Несмотря на весьма сомнительный вид трапезы, я всё это проглотил в один присест, почувствовал, что не наелся, и вдогонку взял бутылку охлаждённого «Дюшеса» со здоровым куском пирожного «Пионерский".

На выходе из кафешки я чуть ли не нос к носу столкнулся с молодым сержантом милиции. Тот, проходя мимо, мазнул по мне равнодушным взглядом. Через большое оконное стекло я видел, как он подошёл к компании из соображавших на троих мужчин козырнул и, судя по тому, что они полезли во внутренние карманы пиджаков, попросил предъявить документы. Похоже, мой более-менее цивильный вид не вызвал у сержанта подозрений.

Я же выбрал лавочку под тенью липы, уселся и стал ждать вечерний рейс на Ростов. На меня снизошло умиротворение, словно я сделал какое-то большое и очень важное дело, а теперь заслуженно отдыхаю. Я знал, какое, вот только этим знанием не собирался ни с кем делиться. И надеялся, что органы правопорядка никак не свяжут смерть преподавателя Новошахтинского училища с моим появлением в этом небольшом, провинциальном городишке. Равно как и со звонком о якобы заложенной бомбе.

[1] Миква представляет собой водный резервуар, в котором иудеям предписывается совершать обряд омовения в случаях ритуальной нечистоты. Швиц перенял черты финской бани и римских купален. У названия несколько значений: по-немецки швиц — «потовая баня».