Стиляги. Как это было

Юрий Коротков Стиляги

В парке культуры и отдыха светились фонари в кронах деревьев. Издалека, с танцверанды, слышались тягучие звуки танго. Чинно гуляли по аллеям граждане, скользили лодки по темной глади Москвы-реки.

Отряд бригадмильцев – десять человек – стремительно, плотной группой, почти в ногу прошагали по главной аллее мимо портретов Вождя и Политбюро: крепкие парни одного роста, одинаково стриженные под полубокс, в одинаковых темно-синих костюмах с широченными брюками, с красной повязкой на правом рукаве; в центре и чуть впереди – красивая девушка с жестким волевым лицом, того же синего цвета платье, сумочка на ремне прижата к бедру, черные волосы стянуты сзади в тугой узел. Они свернули на боковую аллею и, не сбавляя шага, двинулись дальше.

В дальнем безлюдном углу парка, где у забора свалены были безрукие гипсовые горнисты и безногие спортсменки с торчащей из культей арматурой, стоял старый дощатый клуб. Из зашторенных окон доносилась рваная, дерганая музыка. Здесь бригадмильцы остановились.

– Иван, Клим, Николай – с той стороны, – властно распоряжалась девушка. – Вилен, Слава – с этой. Остальные здесь. Мэлс, проверь черный ход. Семен, инструмент!

Семен раздал огромные портновские ножницы. Бригадмильцы рассредоточились широким кольцом вокруг входа.

Тот, кого назвали Мэлсом, обошел здание, подергал дверь и продел сквозь ручку прут арматуры.

– Заперто! – доложил он, возвращаясь.

Шторы в одном из окон чуть разошлись, и Мэлс мимоходом заглянул внутрь. Танцы были в разгаре, от ярких красок рябило в глазах, ребята со взбитым надо лбом крашеным коком и девчонки в замысловато уложенной “венгерке” со счастливыми лицами извивались во всех суставах, мелькали пестрые пиджаки и блузки, разноцветные галстуки и канареечные ботинки на толстенной подошве, брюки-дудочки в обтяг и короткие юбки с разрезом. Девчонка, танцующая у самого окна, резко повернулась, и Мэлс в метре от себя увидел ее веселое, подвижное, как у мартышки, лицо с широким смешливым ртом и живыми темными глазами. Она держалась за руки с невидимым партнером, быстро касаясь с ним и тут же отталкиваясь то одним плечом, то другим, потом присела, играя плотно сжатыми коленями, крикнула что-то и засмеялась. И Мэлс невольно улыбнулся, глядя на нее из темноты за окном.

– Какая гадость, правда? – с чувством сказала подошедшая сзади комиссарша.

– Да… – эхом откликнулся Мэлс, не отрывая глаз от девчонки.

– Не маячь перед окном, – подтолкнула его комиссарша. – Спугнем раньше времени.

Распахнулась дверь, стиляги пестрой шумной толпой повалили на улицу и тут увидели темные фигуры бригадмильцев, окруживших вход.

– Чуваки! Облава! – раздался чей-то крик, и стиляги рванули врассыпную. Бригадмильцы ловили их, умело выкручивали руки, валили на землю, чуть не с мясом рвали из ушей у девчонок металлические кольца. Семен ножницами резал галстуки, комиссарша сладострастно, с застывшей на губах улыбкой, выдирая волосы, стригла машинкой крашеные коки.

Мэлс повалил на спину неуклюжего пухлого очкарика, Клим задрал ему ноги.

– Пустите! Жлобье! – извивался тот.

Клим с треском распорол ему дудочки до колен и тотчас кинулся за другим. Перед Мэлсом возникла из толпы девчонка, которую он видел из окна, проскочила под рукой и побежала вдоль забора. Он бросился следом.

Девчонка мчалась над заросшим тиной прудом. Бежать на тяжелых толстых подошвах было трудно, и Мэлс без труда догонял ее. В тот момент, когда он протянул уже руку, чтобы схватить за плечо, девчонка вдруг споткнулась, охнула от боли и села. Мэлс остановился над ней.

Девчонка мучительно раскачивалась вперед и назад, держась за щиколотку. Подняла к нему лицо с закушенной губой.

– Знаешь, как больно… – с трудом выговорила она.

Мэлс растерянно присел напротив.

– Сломала, наверное, – со слезами в голосе сказала она. – И кулон еще потеряла… – провела она пальцами по шее. – Все из-за тебя! Сам посмотри, что ты наделал! Нет, ты посмотри! Вот здесь! – требовательно указала она.

Мэлс неуверенно коснулся ее ноги, затянутой в чулок со стрелкой и высокой пяткой, надавил пальцами. Девчонка снова болезненно охнула.

– Ты идти можешь?

– Не знаю.

Мэлс встал и попытался поднять ее за руки – не получилось. Тогда он обхватил ее под мышками, она закинула руки ему за шею, и Мэлс наконец поднял ее на ноги. Так получилось, что теперь они стояли, тесно обнявшись, лицом к лицу. Мэлс замер истуканом – он впервые в жизни, хотя и вот так нечаянно, обнимал девушку. Та смотрела ему в глаза, все еще тяжело дыша после бега.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Мэлс… А тебя?

– Полина. Полли… Те, кто знает, зовут Польза.

– Почему Польза? – удивился Мэлс.

Девчонка таинственно улыбнулась, глянула по сторонам и поднесла губы к самому уху. И вдруг с неожиданной силой толкнула его в грудь. Не ожидавший этого Мэлс рухнул с берега в пруд к ногам могучей бетонной девушки с веслом.

Девчонка стремглав бросилась прочь, вскарабкалась на решетку забора и спрыгнула с другой стороны. Оттуда оглянулась – Мэлс, облепленный тиной, в обвисшем мокром костюме, стоял по колено в воде.

– Теперь и ты знаешь! – весело крикнула она. – Приходи на Бродвей – еще поболтаем. Проведешь время с пользой! – Она засмеялась, послала ему с двух рук воздушный поцелуй и, виляя бедрами, пританцовывая, скрылась за деревьями.

Мэлс вылил воду из ботинок. Присмотрелся в темноте – и поднял с дорожки кулон, деревянного человечка на оборванном шнурке.

Комиссарша и Мэлс медленно шли по центральной аллее.

– Ну как же так получилось, Мэлс?

– Не догнал, – развел он руками.

– Ты, чемпион института?

– Я же говорю, Катя, – споткнулся, упал в воду. С каждым может случиться.

– Я просто не понимаю, почему ты так легко об этом говоришь! Не догнал! Мы же не в салочки играем, Мэлс! Каждый стиляга – потенциальный преступник. От саксофона до ножа – один шаг…

– Знаешь что, комиссар, – остановился он, – давай я лучше завтра рапорт напишу, шаг за шагом – как бежал, как упал, какой ногой споткнулся…

– Зачем ты так, – укоризненно сказала она. – Я же по-дружески…

Они пошли дальше. Катя глубоко вдохнула свежий воздух.

– Какой вечер!.. – Она повела опущенной рукой, будто невзначай коснулась его ладони, помедлила и робко сжала, испуганная собственной смелостью. – Помнишь этот вальс? – Она посмотрела в сторону танцверанды, где кружились одинаковые, как близнецы, темно-синие пары. – Пойдем потанцуем?

– Куда я мокрый-то? – засмеялся Мэлс.

– Ой, да, извини… Ну почему люди не хотят жить как все? – расстроенно сказала она. – Не переживай, найдем эту стиляжную подстилку, никуда не денется.

Они остановились у колонн центрального входа.

– До завтра, Мэлс.

– Пока, комиссар.

Она снова укоризненно качнула головой.

– До свидания, Катя, – улыбнулся он.

– До свидания, Мэлс… – Она все медлила с расставанием, напряженно выпрямившись, смотрела на него отчаянными глазами. Но вместо шага навстречу только порывисто, деревянным движением протянула ему руку, повернулась и, погасшая, одиноко побрела по улице в свою сторону.

Солнце яркими лучами било в окна. В комнате друг напротив друга симметрично стояли две железные кровати, две этажерки, два стола. На стене над кроватью Мэлса висели спортивные грамоты и красные ленты с надписями “Чемпиону…” и “Победителю…”, на стороне брата – дипломы конкурсов и портреты Бетховена и Шостаковича. Братья стояли напротив в голубых майках и траурных сатиновых трусах ниже колен, Мэлс приседал и наклонялся, размахивая тяжелыми гантелями, младший – Ким – пилил на скрипке бесконечные гаммы. Из двери смежной комнаты вышел отец в том же наряде, с деревянным стульчаком в руке и папиросой в зубах, безнадежно выглянул в коридор.

В бесконечном, уходящем в перспективу коридоре тянулась, упираясь в дверь туалета, длинная унылая очередь – каждый со своим стульчаком. Время от времени раздавался утробный рев низвергающейся из бачка воды, и счастливчик проскакивал в соседнюю дверь умывальника, освобождая место под солнцем следующему. В огромной кухне на десяти плитах помешивали ложками в кастрюлях сонные хозяйки в бесформенных халатах.

– Ким, давай что-нибудь повеселее! – крикнул Мэлс. – С ритма сбиваешь!

Ким улыбнулся и энергично взмахнул смычком. Под бодрую мелодию Мэлс быстрее замахал гантелями. Потом схватил свою трубу и присоединился. Они играли, глядя друг на друга, улыбаясь, и отец не выдержал, крякнул и, не выпуская папиросы изо рта, взвалил на колени гармонь, растянул меха и подхватил с середины фразы.

Унитаз вдруг проревел в такт, как валторна, в такт пропела водопроводная труба, хлопнула дверь, и лязгнула крышка на кастрюле, и швабра прошелестела, как щетка по барабану. И вся квартира вдруг ожила, проснулась и задвигалась в едином ритме.

Мэлс и Ким пристроились в конец очереди, но мелодия уже продолжалась без них. В такт ей Мэлс выскочил из двери туалета, безошибочно выхватил одну из тридцати зубных щеток над умывальником, макнул в одну из тридцати банок с зубным порошком, плеснул в лицо водой и вытерся одним из тридцати полотенец, тотчас уступив место Киму…

Они вышли из дома, махнули друг другу рукой:

– Пока, брат!

– Пока, брат! – и разошлись в разные стороны.

Изо всех домов во всем городе выходили люди и вливались в толпы темно-синих граждан, шагающих по улицам столицы в бодром ритме утренней мелодии, которую подхватили фабричные гудки, клаксоны машин, звон трамваев и трели милицейских свистков на перекрестках.

Полина в скромном синем платье, напевая что-то про себя, таращила глаза в старое тусклое зеркало, подводила карандашом. Казенно обставленная комната – ни одной яркой краски, черные кожаные кресла и диван, непокрытый овальный стол посередине, на серванте военная фотография отца с черной ленточкой в углу, на голой стене большой портрет Вождя.

Хлопнула дверь, – Полли тотчас сгребла косметику в ящик комода и прикрыла сверху. Вошла мать в полувоенном кителе, подпоясанном офицерским ремнем. Поставила портфель, расстегнула тугой воротничок, сняла ремень.

– Где опять до утра была? – без выражения спросила она.

– На дежурстве.

Мать, не глядя на нее, прошла по комнате. Полли как бы невзначай зашла с другой стороны стола. Мать двинулась обратно – она тоже.

– Иди сюда! – потребовала мать.

– Ну не начинай опять, мам…

– Шалава! – мать взмахнула ремнем, пытаясь достать ее через стол. – Проститутка! – она в бессильной ярости металась вокруг стола, опрокидывая стулья. – Ты понимаешь, что меня с работы снимут?! Двор пойду мести, и то если метлу доверят! Как я могу людьми руководить, если в своем доме шпионку вырастила?

Полли задела локтем вазу, та упала и со звоном разбилась. И с этим звуком обе замерли на полудвижении, глядя на осколки.

– Ой… – запоздало сказала Полли.

Мать бросила ремень, присела, попыталась сложить осколки – и молча заплакала, опустив голову.

– Извини, мам… – растерянно сказала Польза. – Я же не нарочно, – она осторожно подошла ближе. – Так лучше даже – новую купим. Хоть что-то новое будет.

– Я после отца… за десять лет ни налево, ни направо не посмотрела ни разу!.. – всхлипнула мать.

– Ну не надо, мам… – Полли коснулась ее плеча. Мать тотчас метнулась, пытаясь поймать ее за руку – та едва успела отскочить.

– Чего тебе не хватает, дрянь ты неблагодарная? Для чего я тебя растила, чтоб ты трусами из-под юбки сверкала? – мать снова кинулась за ней. – Мало я тебя била, надо было до кровавых соплей пороть, чтобы дурь вышибить! Где твое барахло американское? – она распахнула шкаф, стала выбрасывать на пол ее вещи. – Где ты его прячешь? Пожгу к чертовой матери, голой на улицу выгоню!..

– Все, мам, мне пора. – Полли подхватила сумочку и юркнула к двери.

– Куда! – мать опередила ее. – Только через мой труп выйдешь! Ну, иди! – она распахнула дверь и легла на пороге.

Спускавшиеся по лестнице соседи удивленно смотрели на эту сцену.

– Перестань, мам! Вставай!

– Ну, давай! Перешагни через родную мать!

Полли бросилась обратно в комнату, открыла окно и запрыгнула на подоконник.

– Полька, стой! Стой, разобьешься!..

Она по узкому карнизу добралась до пожарной лестницы и спустилась вниз.

– Лучше не возвращайся! – крикнула мать из окна. – Под дверью ночевать будешь!

В коридоре поликлиники около процедурного кабинета сидела длинная очередь. Открылась дверь, вышел пациент, болезненно потирая уколотое место, тотчас поднялся следующий.

– Минуточку! – остановила его медсестра, заметив подбежавшую Полину. – Проходите, девушка!

Очередь слабо зароптала.

– Спокойно, граждане! – сурово прикрикнула медичка. – Не на базаре!..

– Счастливая ты, Полинка, – вздохнула она, собирая шприц в кабинете. – Ну почему так – одним все, а другим только голые задницы с утра до ночи? Не поверишь – в лицо никого не помню, все одинаковые. Штаны спустил – здра-асьте, Иванов, давно не виделись! Так и буду всю жизнь с задницами разговаривать…

Польза перекинула через ширму синюю юбку.

– Пойдем с нами на Бродвей! – выглянула она сбоку. – Сто раз ведь звала.

– Ты что! – испуганно замахала та. – Я так не смогу…

Дверь распахнулась, из кабинета танцующей походкой вышла Полли – в цветастой блузке, короткой юбке с разрезом и ботинках на “манной каше”. Очередь, разинув рот, проводила ее глазами по коридору.

– Следующий! – строго окликнула медсестра. – Спокойно, граждане! Не в цирке!

Мэлс издалека увидел на улице Горького у Елисеевского магазина толпу зевак.

У витрины стояли стиляги, среди них уже знакомые Мэлсу со вчерашнего вечера: пухлый очкарик, девчонка с личиком говорящей куклы – огромными изумленными глазами и крошечным ртом, долговязый сутулый парень и Полли. Они резко выделялись среди одноцветной толпы не только пестрыми нарядами, но и громким, преувеличенно эмоциональным разговором, и преувеличенно свободными жестами, и особой, вихляющей во всех суставах походкой. И хотя они не обращали ни малейшего внимания на устремленные со всех сторон любопытные, удивленные, осуждающие взгляды, понятно было, что присутствие зрителей в этом театре необходимо.

Мэлс шагнул вперед, в полосу отчуждения между кругом зевак и стилягами. Те обернулись к нему.

– Оп-па! – в восторге развел руками долговязый. – Гляди – сам пришел!

– Чуваки! Ножниц никто не прихватил? – спросил очкарик. – Вернем должок?

– Да у него и так стричь нечего.

– С паршивой овцы – хоть шерсти клок!

Стиляги заржали.

Мэлс и Полли смотрели в глаза друг другу.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – ответила она.

– У них отношения!.. – ахнула кукла, в ужасе распахнув и без того круглые глаза.

– Была замечена в порочащих связях!.. – замогильным голосом откликнулся долговязый.

– Ты не простыл? – заботливо спросила Полли. – Мне показалось, ты вчера немножко оступился.

– А мне показалось, ты вчера что-то потеряла, – он протянул на ладони деревянного человечка.

– Да у них роман! – догадалась кукла.

– Товарищи, мы присутствуем при зарождении большого светлого человеческого чувства! – прокомментировал очкарик.

Полли посмотрела на талисман, потом на Мэлса. Молча взяла, завязала шнурок на шее.

– Могла бы спасибо сказать…

Она шагнула к Мэлсу, положила руки на плечи, приподнялась на цыпочки и поцеловала в губы.

– Полли, не делай этого, отравишься! – замахал руками очкарик. – Ответственно предупреждаю, как будущий врач!

Долговязый торопливо закрыл ладонью глаза кукле:

– Деточка, тебе рано на это смотреть.

– Спасибо, любимый… – нежно сказала Полли, отстранившись, и пошла к своим.

– Полли, как зовут этого интересного молодого человека? – кокетливо спросила кукла.

– Понятия не имею, – равнодушно ответила та, пожимая плечами.

Остолбеневший Мэлс остался за спинами потерявших к нему всякий интерес стиляг.

Старичок с клюкой и бутылками в авоське остановился перед стилягами.

– Бесстыжие! – гневно погрозил он клюкой. – Разврат тут развели посреди улицы! Сидели бы в подворотне, людей постыдились! Ржут, как лошади, патлами трясут, тьфу! Вот за это мы воевали? – ткнул он в них клюкой. – Для этого Москву защищали, чтоб такие обезьяны по улицам шатались?

Стиляги тотчас вытянулись по струнке, виновато повесив головы, как двоечники. Как только старичок, продолжая бормотать что-то под нос, двинулся дальше, долговязый пристроился за ним, пританцовывая, ступая нога в ногу, передразнивая каждое движение. Следом – очкарик, кукла, Полли и все остальные. За старичком тотчас выстроилась длинная очередь. Он глянул на витрину, и все так же подслеповато склонились вбок, он полез в карман и пересчитал на ладони мелочь – остальные тоже. Прохожие смотрели на процессию даже с другой стороны улицы, кто смеялся, кто осуждающе качал головой.

Мэлс сорвался с места и вклинился в очередь следом за Полли. Старичок свернул в дверь магазина – очередь втянулась следом и двинулась вдоль длинных прилавков. Продавщицы едва сдерживали смех, зажав рты ладонями. Старичок наконец обратил внимание на общее веселье, недоуменно покрутил головой, оглянулся – стиляги тотчас расступились, вдумчиво разглядывая кто витрину, кто товар, кто потолок.

Полли обернулась и увидела рядом Мэлса.

– Слушай, что тебе от меня надо?

– Ты позвала – я пришел, – беспечно улыбнулся он. – Провожу время с Пользой.

– Ты всегда такой настырный?

– Я не настырный. Я целеустремленный.

Старичок шагнул дальше, очередь тотчас собралась и двинулась следом. Сзади пристраивались, включаясь в танец, все новые прохожие, и когда старичок, пройдя вдоль прилавков, вышел на улицу, конец очереди еще втягивался в магазин. Только здесь старик, увидев в зеркальной витрине за собой километровый хвост, понял, в чем дело, замахнулся клюкой – и стиляги с хохотом рассыпались.

К бордюру, сигналя, подкатил шикарный открытый “паккард”. Высокий красивый парень с самым пестрым коком и самым длинным галстуком перемахнул на тротуар, торжественно открыл дверцу, и из машины выскочил ярко-зеленый от морды до обрубка хвоста боксер в проволочных очках на тесемке.

– Хелло, Фред!

– Хелло, чуваки! – стиляги ритуально поздоровались.

– Капитал! – Полли посвистела, присела на корточки и чмокнула пса в мокрый нос. – Здравствуй, Капа! Какой ты сегодня стильный!

– Ну что, чуваки, в “Кок”? – скомандовал Фред. – Там встретимся!

Часть стиляг отправилась дальше пешком. Кукла села на заднее сиденье “паккарда”, долговязый просто перевалился через край, свесив наружу длинные ноги в оранжевых тракторах, Фред сел за руль. Очкарик в театральном поклоне распахнул перед Полли дверцу.

– Мы еще увидимся? – спросил Мэлс.

– Конечно, – весело ответила она. – Бродвей – для всех!

Она царственно шагнула в машину и захлопнула дверцу, со всего замаха придавив пальцы очкарику. Тот уже совсем не по-театральному взвыл, приплясывая на месте от боли.

– Ой… – запоздало сказала Полли.

– По-ольза! – укоризненным хором протянули все, разводя руками…

Мэлс проводил глазами автомобиль и в одиночестве побрел обратно.

Он безнадежно оглядел длинные ряды одинаковых пиджаков, брюк и галстуков в магазине. Больше жестами, чем словами, попытался объяснить молоденькой продавщице длину и фасон. Та засмеялась, отрицательно качая головой…

Он прошел вдоль бесконечного строя одинаковых ботинок. Продавец, выслушав, только выразительно глянул на него и обратился к следующему покупателю.

Мэлс вышел на улицу, прикурил.

– Чем интересуемся?

Мэлс обернулся. За спиной вполоборота к нему стоял коротконогий человечек в надвинутой на глаза кепке и пристально смотрел вдаль. Мэлс проследил направление его взгляда, пытаясь понять, с кем тот разговаривает…

В узкой подворотне Мэлс отдал незнакомцу деньги. Тот, остро глянув по сторонам, сунул ему клочок бумажки:

– Адрес, – деловито сказал он. – Остальное на словах. Пароль: “Дядя Йося здесь работает?” Ответ: “Дядя Йося давно на пенсии”. Контрольные слова: “Я от Нолика”. Нолик – это я.

– “Я от Нолика. Нолик – это я”, – повторил Мэлс.

– Нолик – это я. А ты – от Нолика, – поправил тот.

– Понятно… Скажите, – осторожно начал Мэлс. – А вы все это… серьезно?..

– В нашем деле не до шуток, – отрезал тот. – Ты – направо, я – налево!

Они вышли из подворотни и разошлись в разные стороны.

В комиссионном магазине Мэлс подошел к уткнувшемуся в газету продавцу. Искоса глянул на осматривающих полки покупательниц.

– Простите, пожалуйста, – стесняясь, неловко начал он. – А дядя Йося здесь работает?

Продавец так же искоса стрельнул глазами на покупательниц, перелистнул страницу.

– Дядя Йося давно на пенсии, – не отрываясь от газеты, ответил он…

В подсобке магазина Мэлс примерял разноцветные пиджаки. Продавец держал перед ним зеркало, бдительно поглядывая в коридор…

Старый закройщик в испачканном мелом халате, с клеенчатым метром через шею и папиросой в зубах, щуря глаз от дыма, смотрел на Мэлса.

– Дядя Йося здесь работает? – уже смелее спросил тот…

За плотно задернутой шторой, заколов широкие штаны Мэлса в обтяг булавками, закройщик снимал с него мерки…

– Я от Нолика! – уверенно сообщил в обувной мастерской Мэлс здоровенному парню в кожаном фартуке, с зажатыми в губах гвоздями…

Сидя на лавочке, Мэлс наблюдал, как парень, разогрев паяльной лампой “манную кашу”, наваривает ее на подошвы ботинок…

Мэлс в кепке и очках с простыми стеклами, пряча лицо за поднятым воротником плаща, курил, выглядывая из-за угла дома.

Из подъезда гостинцы вышли два иностранца. Разговаривая по-английски, они двинулись по улице. Мэлс зорко огляделся: двое в сером, поотстав, направились следом за ними, еще один – по другой стороне.

Мэлс затянулся еще пару раз, бросил папиросу и двинулся навстречу иностранцам. Поравнявшись, коротким движением принял из рук в руки пакет, прошел еще несколько шагов – и бросился в проходной двор. Люди в сером побежали следом, но Мэлс легко оторвался от них, промчался через сквозной подъезд, на ходу бросил очки и кепку в урну и нырнул в метро…

Пустой пакет валялся на полу. Мэлс, растопырив руки, растерянно смотрел на себя в зеркало – в огромных башмаках сорок восьмого размера, в пиджаке с висящими ниже колен рукавами…

Очкарик-стиляга свернул в арку, сослепу наткнулся на преградившего ему дорогу Мэлса – и бросился обратно. Мэлс догнал его и прижал к стене.

– Пустите меня! Вы не имеете права! – барахтался очкарик, пытаясь освободиться.

– Тихо! Не шуми! Да не бойся ты!..

Оба замерли, дожидаясь, пока через арку пройдет женщина. Как только она скрылась за углом, очкарик снова рванулся, но Мэлс цепко держал его.

– Тебя как зовут?

– Боб… Борис Моисеевич Тойтер…

– Меня Мэлс, – он взял его безвольно опущенную руку и энергично тряхнул. – Слушай, Боб, у меня к тебе просьба – просто, по-дружески. Научи стилем танцевать!

– Что? – Боб изумленно глянул на него сквозь очки с толстыми стеклами. – Да иди ты! – оттолкнул он Мэлса и пошел в свою сторону.

Мэлс догнал его.

– Ну ты пойми, у меня, кроме тебя, ни одного знакомого из ваших!

– Нашел знакомого! – усмехнулся Боб. – Приятное было знакомство, ничего не скажешь! – Он повернулся и пошел в другую сторону.

Мэлс снова догнал его.

– Ну что тебе, трудно – два притопа, три прихлопа?.. Слушай, ты меня еще не знаешь – я ведь все равно не отстану! Боб, я тебе в страшных снах являться буду!..

В стерильно чистой квартирке Боб достал из медицинской энциклопедии несколько рентгеновских пластинок и включил проигрыватель.

– Есть три основных стиля – атомный, канадский и двойной гамбургский, – сказал он. – Начнем с тычинок и пестиков. Что такое танец как таковой? Танец – это ритмизованное движение тела. К примеру, классический или венский вальс – это трехтактное поступательное движение с одновременным вращением вокруг партнера. В чем отличие джаза от классического танца?..

– Слушай, давай без теории! – не выдержал Мэлс.

– Ну хорошо, – Боб взял одну пластинку, автоматически глянул на просвет. – Это Чарли Паркер. Перелом берцовой кости.

– У него? – не понял Мэлс.

– Нет, у больного, – ткнул Боб в снимок и опустил иглу на пластинку. – Это танцуют атомным. Становись вот так… Руку сюда… Ты партнер, я партнерша. Пошли с правой ноги… Что ты меня тискаешь! – ударил он Мэлса по руке. – Чувих лапать будешь!

– А как?

– Просто держи!

Мэлс старательно начал копировать его движения.

– Ну что ты, будто кол проглотил! – Боб встряхнул его. – Свободнее! Вот так! И поворот!..

Они закружились по комнате. Мэлс двигался все увереннее, постепенно заводясь и начиная получать удовольствие от танца. Провернув вокруг себя “партнершу”, он с такой силой дернул Боба за руку, что тот отлетел на диван.

– Ты что, спортом занимался? – спросил Боб, потирая поясницу.

– Первый взрослый разряд, – не без гордости сообщил Мэлс.

– Мэл, это не соревнования – быстрее, выше, сильнее! Это просто танец! Тут главное – драйв. Ну, энергия! – показал он. – Давай лучше канадским попробуем. – Боб поменял пластинку…

Увлеченные танцем, они не сразу заметили, что через приоткрытую дверь комнаты с ужасом смотрит на происходящее отец Боба.

– Боря, можно тебя на минутку?.. – сказал он и исчез.

– Слушай, – тотчас потускнел Боб, – давай потом как-нибудь продолжим…

– Дай пару пластинок, – попросил Мэлс. – Я дома потренируюсь.

– Только не заныкай, – Боб торопливо сунул ему пластинки.

Родители Боба, такие же пухлые очкарики, проводили Мэлса до двери настороженным взглядом.

– Боря, чем ты занимаешься в этом доме в наше отсутствие? – трагически спросил отец, когда дверь захлопнулась.

– Папа, мы просто танцуем!

– Боже мой, он просто танцует! Посмотрите на него – он просто танцует! – всплеснул руками отец. – Когда в этой стране нельзя громко чихнуть, чтобы не попасть под Уголовный кодекс! В конце концов, никто не отменял статью “Преклонение перед Западом” – от трех до восьми с конфискацией. Посмотри в зеркало, Боря, – под эту статью попадают даже твои ботинки!.. Кто этот человек?

– Мой знакомый!

– Боря, почему ты такой доверчивый? У него приятная наружность работника НКВД!

– Папа, нельзя подозревать каждого встречного!

– Боря! Ты знаешь, что это такое и почему оно тут стоит? – указал отец на маленький саквояж у входной двери.

Боб тоскливо закатил глаза.

– Да, да, Боря, это то самое, что необходимо человеку в камере предварительного заключения! Дядя Адольф сидел хотя бы за то, что у него политически неправильное имя. Тетя Марта сидела хотя бы за то, что повесила портрет Сталина напротив туалетной двери. Мне они даже не смогли объяснить, за что я сижу, но этих впечатлений мне хватит до конца моих дней! Боря, в этой стране и так всегда во всем виноваты врачи и евреи – зачем ты сознательно ищешь неприятностей?

– Папа! – заорал Боб. – Ну невозможно так жить – за запертой дверью, с этим проклятым чемоданом! Ты как врач должен это понимать, это бесконечное угнетение психики, которое приводит к распаду личности!

– Боря, – всхлипнула мать. – Если тебе совсем не жалко себя – пожалей хотя бы нас с папой…

Мэлс стоял дома перед зеркалом в своем новом стильном наряде – длинном бирюзовом пиджаке, ядовито-желтой рубашке, коричневых дудочках и тракторах на “манной каше”. Он пытался взбить короткие подкрашеные волосы в какое-то подобие кока.

– Зря ты это, ой зря! – покачал головой отец. Он курил на табурете, наблюдая за сборами. – Поливалка проедет – все потечет. Тут или хной надо, или хоть луковым отваром.

Вошел Ким со скрипичным футляром – и потерял дар речи, увидев брата. Обошел его, оглядел со всех сторон.

– Мэлс… Ты что, спятил?

– А что такого случилось, Ким? – улыбнулся Мэлс. – Просто костюм другой надел.

– Ты что, собираешься в этом на улицу выйти?

– Конечно! Зря, что ли, вагоны по ночам разгружал?

– Пап, а ты что сидишь? – отчаянно сказал Ким. – Ты что, не понимаешь? Скажи ему!

– А чего – смешно, мне нравится, – сказал отец. – Мы вон в деревне тоже – вырядимся, тряпок на себя накрутим, рожи раскрасим – и айда девок пугать!

Мэлс новой вихляющей походкой прошел через кухню.

– Здравствуйте, – поздоровался он с соседками.

Те подняли головы от кастрюль – и замерли. У одной выпала из ослабевшей руки солонка и булькнула в кипящий борщ. Они молча проводили его глазами по коридору.

Выйдя из подъезда, Мэлс остановился, весело прищурился на солнце. В этот момент в спину ему ударил камень.

– Стиляга! Стиляга! – в восторге завопили малыши, сбегаясь к нему со всего двора.

– Ты что, Санек, не узнал, что ли? – спросил Мэлс у метателя. – Витька! Ленка! Это я, Мэлс! – Он едва успел увернуться от новых камней.

– Я не лягу под стилягу! – радостно крикнула пятилетняя Ленка, запустив в него еще один.

– Ну ладно! Велик опять сломается – ко мне не приходите! – погрозил Мэлс и, пытаясь сохранить достоинство, не торопясь пошел через двор, сопровождаемый ордой самозабвенно орущей малышни.

Уже не так уверенно, как поначалу, Мэлс шагал по улице. И хотя к вечеру тротуар был полон спешащих с работы людей, шел он в одиночестве. Толпа за три шага расступалась перед ним, обтекала с двух сторон и смыкалась сзади. Он искоса поглядывал на обращенные к нему со всех сторон лица: кто смеялся, кто тыкал в него пальцем, кто плевал вслед.

Он запрыгнул в переполненный автобус. Пассажиры тотчас подались в стороны, и снова он остался один в перекрестии взглядов.

– Ну и что ты нацепил это тряпье? Напомадился, как баба! – начал мужик с орденскими планками. – Ведь нормальный с виду парень, воду на тебе возить!

– Послушайте, я вам мешаю? – вежливо спросил Мэлс.

– А ты на меня голос не повышай! – тотчас заорал мужик. – А то в милицию сдам, там тебя причешут под ноль!

– Слушайте, я же вас не трогаю! – не выдержал Мэлс. – Просто стою…

Тут, как по команде, загудели все разом.

– Эх, жаль, не те годы! – перекрикивал всех мужик. – Согнать бы вас всех до кучи и на Соловки лес валить!..

Автобус подъехал к остановке. Открылась дверь, и оттуда пробкой вылетел растрепанный Мэлс. Следом выплеснулся возмущенный гвалт. Дверь тут же захлопнулась, и автобус проехал мимо. Из-за каждого окна, немо раскрывая рты, грозили ему пассажиры.

Мэлс пригладил волосы, встряхнул пиджак и двинулся дальше.

Стиляги стояли на том же месте у Елисея. Долговязый, как и в прошлый раз, долбил себя ладонями по коленям, отбивая бешеный ритм, остальные болтали. Они разом, оборвав разговор, обернулись к Мэлсу… Возникла пауза. Долговязый вдруг картинно закатил глаза и повалился в обморок со всего роста. Его поймали и стали обмахивать руками.

– Смотрите, а он, оказывается, на человека похож… – в тишине задумчиво сказала кукла.

Полли, прикусив губу, смотрела на него исподлобья.

Фред неторопливо обошел его со всех сторон, оглядел. Взял конец галстука, пощупал материал.

– Мэйд ин Тамбов? – спросил он. – У меня завалялся один. Напомни, чувак, завтра принесу… Фред! – протянул он руку.

Тут же, галдя, потянулись знакомиться остальные.

– Дрын! – представился долговязый. – Ударник. Но не коммунистического труда!

– Бетси, – кокетливо пискнула кукла.

– Стив.

– Руби.

– Шерри.

– А это Капитал!

Боксер, на этот раз ярко-желтый, заученно подал Мэлсу лапу.

– Ну ты даешь, Мэл! Неужели один шел? – удивленно спросил Боб.

– А вы как?

– Хотя бы по двое стараемся. Все-таки проще от жлобов отбиваться.

– А как отбиваетесь?

Боб пожал плечами.

– У каждого свой прием. Начнем с тычинок и пестиков. Во-первых, нельзя в драку лезть, даже если руки чешутся в морду дать. Других бы отпустили, а у нас уже двое сели. Лучше просто молчать. Во-вторых, если все-таки замели: хоть наизнанку вывернись, но дозвонись Фреду – отец вытащит. В третьих… Во, гляди, – прервав лекцию, в восторге указал он. – Сейчас Бетси этого жлоба отошьет!

Мужик в шляпе давно уже выговаривал что-то в спину Бетси, и та наконец не выдержала. Она обернулась, сведя коленки, сцепив внизу пальчики, склонив голову – пай-девочка. Потом подняла на него влюбленные кукольные глаза и загадочно улыбнулась. Беззвучно прошептала что-то нежное, чуть заметно кивнула и многозначительно повела бровкой в сторону.

– Чего это?.. – растерялся мужик. Стоящие рядом зеваки подозрительно покосились на него и на Бетси. А та вытянула губки в поцелуй, поманила его пальчиком и шагнула навстречу. Мужик шарахнулся от нее и пошел, оглядываясь, сопровождаемый хохотом стиляг. Бетси победно ухмыльнулась и вернулась к своим.

– Ну что, чуваки, в “Кок”? – призывно махнул Фред. – Новичок угощает. Закон джунглей!

Он с компанией сел в “паккард”, остальные двинулись вниз по Бродвею. Мэлс на мгновение замешкался, не зная, с кем идти.

– Садись, место есть, – крикнул Фред.

Мэлс втиснулся на заднее сиденье между Полли и Капиталом. Фред с визгом шин развернулся посреди улицы на глазах постового, и они помчались по Бродвею. Мэлс со счастливой улыбкой прищурился навстречу ветру, посмотрел на Полли. Та ответила холодным взглядом и отвернулась…

Около “Коктейль-холла” Мэлс растерянно глянул на безнадежную, уходящую к самому Кремлю очередь.

– Как писал буржуазный писатель Чехов, надо по капле выдавливать из себя раба, – сказал Фред Мэлсу. – Учись, чувак!

Он плюнул на ладонь, прилепил к ней трояк. Уверенно подошел к стеклянной двери и приложил руку. Швейцар тотчас с готовностью распахнул дверь.

Очередь слабо возмутилась.

– Спокойно, товарищи! Предварительный заказ! – объявил швейцар.

Они сидели на втором этаже, потягивая коктейли. Мэлс с интересом разглядывал шумную разношерстную публику.

– А здесь облав не бывает? – спросил он Фреда.

Тот отрицательно покачал головой. Вытащил маслину из фужера и бросил под стол Капиталу.

– Главное – до Бродвея дохилять. На Броде никого не трогают. Указание свыше, – кивнул он на потолок.

– Почему?

Фред только пожал плечами, удивляясь его непонятливости.

– Смотри, – перегнулся он через бортик. – Вон один, – указал он на человека с газетой за крайним столиком на первом этаже. – А вон второй, – кивнул он на близнеца первого в противоположном углу. – На Лубянке тоже не дураки сидят – им проще держать нас под контролем в одном месте. Если разогнать Бродвей, зараза расползется по всей Москве и, не дай бог, начнется эпидемия.

На маленькую эстраду вышел джаз-банд – могучая саксофонистка, скрипач, баянист и ударник. Начались танцы.

Мэлс подошел к Полли.

– Хильнем атомным? – предложил он.

Она удивленно подняла брови и встала. Они вышли к эстраде. Мэлс с ходу лихо закрутил Полли вокруг себя. Пары вокруг невольно расступились, освобождая место, потом и вовсе остановились, образовав круг.

Это был не танец, а скорее состязание – Мэлс все наращивал темп, Полли, упрямо сжав губы, не отставала. Музыка оборвалась, и они остановились напротив, тяжело дыша.

– Ты всегда добиваешься своего? – спросила она, заправляя выбившуюся прядь под “венгерку”.

– Всегда.

– Мэл, я не переходящий приз, – сказала Полли. – Штурмуй другие вершины. – Она повернулась и пошла на свое место.

Мэлс проводил ее глазами. Бетси, загадочно улыбаясь, поманила его пальчиком.

– Мэл, хочешь, скажу что-то про Полли? – спросила она.

– Хочу.

Бетси указала себе на щеку. Мэлс засмеялся и звонко чмокнул ее.

– Ты ей очень нравишься, – сообщила Бетси. – А хочешь, скажу что-то про Пользу?

– Что?

Бетси капризно указала на губы. Мэлс поцеловал.

– Не будь таким самоуверенным, Мэл. Полли ты нравишься, а Польза все будет делать назло, – сказала Бетси и отошла к изнывающему от ревности Бобу.

Веселая шумная толпа стиляг валила по ночному Броду.

– Атас! Жлобы! – остановился Боб.

Навстречу им плотной молчаливой командой шли бригадмильцы.

– Спокойно, чуваки! Мы на Броде! – сказал Фред.

Две компании – темно-синяя и пестрая – сближались.

– Мэл, твои! – сказал Дрын.

Мэлс и сам уже увидел знакомые лица, встал на мгновение, оглянулся, малодушно помышляя о бегстве, – и двинулся за своими новыми друзьями.

Бригадмильцы и стиляги, растянувшись в цепочки, разошлись на противоходе, почти касаясь плечами друг друга. Бригадмильцы молча, сурово смотрели на стиляг. Те в ответ злорадно гримасничали:

– Здрассссьте… Сколько лет, сколько зим!.. Вольно, товарищи!..

Капитал в строю стиляг злобно скалился и рычал на широкие брюки противника.

Шедшие последними Катя и Мэлс остановились напротив – и обе компании замерли. Бригадмильцы напряженно смотрели на Катю, стиляги – на Мэлса.

– Что это значит, Мэлс? – потрясенно спросила она.

– Ничего, – пожал он плечами. – Алло, комиссар – это я, Мэлс! А это – всего лишь костюм, – оттянул он щепотью лацкан. – У вас один, у меня другой. Просто костюм – и ничего больше он не значит, понимаешь?

Катя посмотрела через его плечо на Полли, женским чутьем безошибочно выделив ее из других девчонок. Перевела тяжелый взгляд на Мэлса.

– Ты хуже чем враг, Мэлс, – тихо сказала она. – Ты – предатель!

Она молча отвернулась и шагнула дальше. Обе компании разошлись в разные стороны.

Мэлс оглядел балалайки, домры, духовые инструменты, развешенные на стенах музыкального магазина.

– А саксофон у вас есть? – спросил он мужиковатую продавщицу в огромном кружевном воротнике.

Та остолбенела, глядя на него круглыми глазами.

– А пулемет не надо? – басом ответила она и отвернулась, оскорбленно поджав губы.

Старичок за прилавком нотного отдела чуть заметно кивнул Мэлсу.

– Я не ошибаюсь, вы покупали у нас вальсы в переложении для трубы? – вполголоса спросил он, осторожно глянув на продавщицу.

Мэлс кивнул.

– Для хорового исполнения могу порекомендовать “Колхозные просторы”, музыка Айвазяна! Торжественная мелодия, душевные стихи… – повысил голос старичок, снимая со стеллажа нотную тетрадь. – Вы прилетели с луны, молодой человек? Саксофон – запрещенный инструмент. Новых просто нет, старые годятся в металлолом, да и те наперечет – может быть, двадцать на всю Москву. Сходите на “биржу”, может, вам и повезет… – он быстро чиркнул что-то на последней странице. – “Просторы” – семнадцать копеек! В кассу, пожалуйста…

На “бирже”, в переулке у проспекта Мира, толпились музыканты – стиляги и цивильно одетые, юнцы и седые лабухи. Между ними деловито сновали барыги:

– Комсомольская свадьба – балалайка, баян, ударные…

– Юбилейный вечер на суконной фабрике – фортепиано, скрипка, баритон…

Мэлс подошел к компании стиляг.

– Чуваки, где тут сакс можно купить?

Они изумленно оглядели его с головы до ног, засмеялись, как удачной шутке, и отвернулись, оставив за спинами.

Мэлс побродил между компаниями музыкантов. Откуда-то сбоку к нему подкатился Нолик.

– Саксом интересуетесь? – уточнил он, глядя в сторону.

– Да.

Червонец перекочевал в его подставленную лодочкой ладонь.

– Не подойдет, я не виноват, – предупредил Нолик.

Он отвел от компании старого лабуха с жидкими седыми волосами до плеч и тяжелым пропитым лицом, шепнул на ухо, указывая глазами на Мэлса, и исчез.

– Молодой человек, – прогудел лабух низким хриплым голосом. – Угостите пивом инвалида музыкального фронта!

В пивной лабух жадно припал к кружке, играя большим кадыком на дряблой шее. Блаженно зажмурился, на глазах распрямляясь и обретая былую стать.

– Первый раз меня взяли в восемнадцатом за буржуазный танец танго. Теперь я играю его на партийных торжествах. В двадцать третьем меня сняли с эстрады нэпманского кабака, где я играл джимми. Сейчас его танцуют вместо физической зарядки. Это удивительная страна. Кларнет – правильный инструмент, а саксофон приравнен к холодному оружию. Баян – можно, аккордеон – нельзя… – он посмотрел на Мэлса. – Молодой человек, вы мне симпатичны, и вот что я вам скажу: не суйте голову в пасть голодному зверю, – патетически сказал он. – Не повторяйте моих ошибок, если не хотите прийти вот к такой минорной коде, – указал он на себя. – Подождите десять лет, когда джаз будут играть на детских утренниках!

– Мне сейчас надо, – сказал Мэлс.

Лабух картинно развел руками:

– Если бы молодость знала, если бы старость могла!.. У меня есть саксофон. Он не вполне исправен, но при желании… Приходите завтра… Не откажите в любезности – еще пять декалитров этого не в меру разбавленного напитка…

– А можно сейчас? – нетерпеливо сказал Мэлс. – У меня деньги с собой.

– Нет, – покачал головой лабух. – Приходите завтра и, пожалуйста, – оглядел он пестрый наряд Мэлса, – постарайтесь мимикрировать под окружающую расцветку.

– Что? – не понял тот.

– Оденьтесь во что-нибудь незаметное.

– Почему? – удивился Мэлс.

– Видите ли… – замялся лабух. – Есть одна небольшая проблема… а вам придется нести его через весь город…

В своей нищей каморке с выцветшими афишами над кроватью лабух достал с антресолей футляр, сдул с него толстый слой пыли. Мэлс с восторженной улыбкой взял инструмент с бархатной подкладки, нажал на клапана, осмотрел…

– А это что? – спросил он с вытянувшейся физиономией.

Около раструба красовался массивный фашистский орел, зажавший в когтях свастику.

– Это – небольшая проблема, – пояснил лабух. – Инструмент трофейный, из оркестра военно-воздушных сил. Так вы берете?

– Да, – твердо сказал Мэлс.

Он нес футляр по людной улице, как шпион рацию – искоса бдительно поглядывая по сторонам, широким кругом обходя мелькающие в толпе милицейские мундиры…

Ночью он, мокрый от пота, с душераздирающим скрежетом скреб напильником свастику. Сдувал опилки, безнадежно смотрел на неподдающегося, только чуть поцарапанного орла и снова принимался за работу.

Мэлс поставил пластинку на проигрыватель, опустил иглу – сквозь шипение донеслись звуки джаз-банда. Он прибавил громкость, взял саксофон и, дождавшись, пока вступит Чарли Паркер, начал подыгрывать. Он сбивался и терял ритм, но упрямо продолжал играть.

Когда мелодия закончилась, перенес иглу на начало… И еще раз… И еще…

Скосив глаза вниз, на клапана, он вдруг увидел рядом сверкающие черным лаком туфли. Поднял взгляд: напротив него стоял у проигрывателя черный как смоль негр с саксофоном в руках и, склонив голову, насмешливо щуря глаз, слушал его игру.

– Чарли?.. – спросил изумленный Мэлс.

– Charley Parker, yes, – кивнул тот. – More drive, guy!

Он щелкнул пальцами, отсчитывая ритм, и они вступили одновременно. Они играли, глядя друг на друга смеющимися глазами, потом Чарли прервался, требовательно указал на Мэлса – и тот выдал сложное соло. Паркер подмигнул и показал большой палец…

Хлопнула дверь, вошел Ким. Опустив голову, не глядя на Мэлса, он обошел негра и положил скрипичный футляр на свой стол. Чарли отступил на шаг и растаял в воздухе.

– Ким… – Мэлс заглянул через плечо брату. Тот отвернулся. Мэлс зашел с другой стороны – Ким снова повернулся к нему спиной.

Мэлс силком развернул его к себе: под глазом у Кима набухал огромный синяк, под носом темнела запекшаяся кровь.

– Кто? – спросил Мэлс. – Ким, скажи, кто это?..

Тот молча вырвался.

– А ну, пойдем! – Мэлс схватил его за руку и потащил к двери.

Ким отскочил.

– У всех братья как братья, только у меня – стиляга! – сквозь слезы крикнул он срывающимся голосом, упал на кровать и заплакал.

Нолик деловито прошел мимо стиляг в одну сторону, потом в другую, остановился за спиной у Фреда. Тот протянул ему зажатую между пальцев бумажку:

– За всех.

– “Таганская-кольцевая”, восемнадцать тридцать. Больше двух не собираться… – сообщил Нолик манекену в витрине и направился к следующей компании.

К половине седьмого стиляги попарно заняли исходные позиции по обеим сторонам улицы. Мэлс с футляром в руке стоял рядом с Бобом, поглядывал на Полли, которая поодаль беспечно щебетала с Бетси.

Нолик, не оглядываясь, целеустремленно прошествовал мимо. Стиляги, соблюдая дистанцию, двинулись за ним.

На сцене в клубе, на фоне могучих колхозниц, обнимающих налитые снопы в бескрайнем поле, играл джаз. Стиляги танцевали.

Мэлс стоял под сценой со своим саксом, вполголоса повторял мелодию, которую вел самовлюбленный слащавый саксофонист, цепко приглядываясь к работе его пальцев. Тот недовольно покосился на него раз, другой, наконец сбился с ритма и оборвал музыку.

Стиляги недовольно загудели.

– Слушай, чувак, ты меня достал! – заорал он. – Хочешь, иди сюда лабай вместо меня! Ну? – он подмигнул в зал, предлагая вместе повеселиться. – Давай! А я покурю пока!

Весь зал уставился на Мэлса.

– Давай, Мэл! Не дрейфь! – крикнул вдруг Фред.

– Давай! – подхватили свои.

Мэлс неуверенно вышел на сцену. Саксофонист широко развел руками, показывая, что не несет никакой ответственности за происходящее, отошел на край сцены и демонстративно вытащил папиросы. Нолик за кулисами в ужасе схватился за голову.

Мэлс оглядел обращенные к нему лица. Полли напряженно смотрела на него, прижав к губам сложенные ладони.

– “Чаттануга”, – обернувшись, сказал Мэлс музыкантам. Щелкнул пальцами, отсчитывая ритм – и заиграл.

Полли облегченно улыбнулась. Через минуту танцевал весь зал. Саксофонист забеспокоился, погасил папиросу:

– Ну все!.. Все, давай, чувак, заканчивай! – подтолкнул он Мэлса.

Тот закончил победным соло и спустился в зал. Стиляги заорали, захлопали, бросились обнимать его. Мэлс улыбался, жал руки налево и направо, целовался с девчонками. Нашел глазами Полли – та, отвернувшись, кокетничала с каким-то парнем, положив руку ему на плечо…

Мэлс отошел к стене и закурил.

– Ну ты дал ему утереться!.. – в восторге сказал Боб. – Слушай, Фред завтра процесс на хате устраивает!

– Процесс? – не понял Мэлс.

– Процесс – это то, что ведет к результату, – поучительно сказал Боб. – По законам классической философии процесс есть развернутый во времени результат, а результат, соответственно, есть квинтэссенция процесса… Возьмем вина, несколько батонов…

– На закуску?

– Дремучий ты человек, Мэл! – вздохнул Боб. – Начнем с тычинок и пестиков. Девушки интересующего нас возраста подразделяются на несколько категорий. Есть настоящие чувихи – их мало. Среди чувих есть барухи – те, кто бараются с нашими. Их еще меньше. Есть румяные батоны. Вон, с Фредом, – указал он на двух действительно румяных, строго одетых девочек, завороженно глядящих на Фреда. – Это те, что вокруг вертятся. Стильно одеться мама не разрешает, но очень интересно. Есть жлобихи – это понятно. Есть рубцы, есть мочалки…

– А Польза – кто? – спросил Мэлс.

– Польза – это Польза, – развел руками Боб.

Брусницын-старший – седой, вальяжный – вышел с женой из подъезда высотки. Фред вытащил следом две громадные сумки с провиантом, погрузил в “паккард”.

– Федя, сиди занимайся, – сказала мать. – Не забывай, что скоро экзамены. И нажимай на английский!

– Хорошо, мам. – Фред как примерный мальчик чмокнул ее в щеку и предупредительно распахнул дверцу машины.

– Федор, – вполголоса уточнил отец, – когда будешь нажимать на английский – постарайся делать это не так громко, как в прошлый раз…

Брусницын сел за руль, и машина отъехала. Фред помахал вслед рукой. В то самое мгновение, когда “паккард” скрылся за углом, с другой стороны с радостным гоготом вывалилась толпа чуваков и чувих с вином и закусками.

– Здрасьте, дядь Петь! – хором приветствовали они укоризненно качающего головой вахтера и, топоча как стадо бизонов, рванули вверх по лестнице.

В огромной пятикомнатной квартире Брусницыных было тесно. В гостиной крутился проигрыватель. Зеленый Капитал бродил от компании к компании, шарахаясь от танцующих пар. Фред танцевал с “румяным батоном”, нашептывая ей что-то на ухо. Та смотрела на него, восторженно разинув рот, готовая внимать каждому слову. Дрын, расставив на крышке рояля бокалы с вином, стучал по ним палочками, как на ксилофоне. Прислушался к фальшивому звуку, добавил вина из бутылки, оставшееся вылил в себя.

Мэлс курил на диване. Рядом Боб, держа на просвет пластинку, увлеченно объяснял скучающей Бетси:

– Очень интересный случай: вывих челюсти. Видишь, сустав вышел? Обычно бывает, если кто-то слишком широко зевнул или, например, хотел откусить сразу половину яблока. Тут надо руку больному вот так в рот засунуть… – показал Боб. – Тебе интересно?

– Очень, – вздохнула Бетси.

– И потом чуть вниз и на себя. Главное – руку успеть выдернуть, чтобы больной не откусил…

Фред снял пластинку, сунул ее в руку Бобу, а вывих челюсти поставил на проигрыватель.

– А тут абсцесс в хрящевой ткани… – начал Боб.

Бетси обреченно закатила глаза.

Начался медленный танец. Фред, продолжая шептаться с хихикающим “батоном”, мимоходом выключил верхний свет. Раздались возмущенные девичьи голоса.

– Граждане, проявляйте сознательность, экономьте электрическую энергию! – строго сказал Фред. – Кому приспичило почитать, прошу в ванную!

Вошла Полли и с ходу налетела на проигрыватель. Игла со скрежетом сползла по пластинке.

– Ой… – сказала она.

– По-ольза! – хором откликнулись все, разводя руками.

– Я нечаянно. Темно же…

Мэлс и Полли одновременно склонились над проигрывателем, стукнулись лбами и засмеялись, глядя друг на друга. Мэлс поставил иглу на пластинку – и вернулся на прежнее место, проклиная себя за нерешительность. Полли присела рядом с Капиталом, погладила его по морщинистому лбу.

Фред между тем дотанцевал с “батоном” до двери комнаты.

– …покажу одну вещь – ты даже не представляешь… – уловил Мэлс последние слова, и дверь за ними закрылась.

Мэлс проводил их глазами. Допил бокал и решительно встал. Заглянул в одну комнату – дверь тут же захлопнулась, едва не сбив его с ног, в другую – из темноты высунулся чей-то кулак.

Полли искоса, сдерживая улыбку, наблюдала за его маневрами.

Мэлс открыл дальнюю комнату, включил свет, лихорадочно огляделся, повертел в руках какую-то статуэтку, обшарил глазами стены. Наконец направился к Полли. Притормозил около Дрына, взял самый большой бокал из его ксилофона, выпил и подошел к ней.

– Полли… Можно тебя на минуту?..

– Зачем? – подняла она глаза.

– Хочешь, покажу одну вещь… ты не представляешь…

Они вошли в комнату.

– Вот! – Мэлс торжественно распахнул штору и указал на окно, за которым ползли далеко внизу через мост огоньки машин и светились звезды Кремля. – Красиво, правда?

Полли обернулась к нему, прикусив губу, чтобы не рассмеяться. Мэлс обнял ее и поцеловал.

– Мэл, – она чуть отстранилась. – Ты целовался когда-нибудь?

– Конечно… Три раза…

– Погаси свет, – сказала она.

Боб и Бетси сидели на диване в пустой гостиной.

– Понимаешь, весь Хемингуэй – в подтексте, – горячо говорил Боб. – Хэма нельзя читать впрямую, как Шолохова или Горького, у него все между строк, как бы на втором плане… Тебе интересно?

– Очень… – тоскливо откликнулась Бетси.

– Понимаешь, вот у него в рассказе сидят два человека и говорят о каких-то пустяках – о погоде или о пейзаже за окном. Казалось бы, ничего не происходит. Но на самом деле каждый из них в этот момент думает совсем о другом и переживает совсем другие чувства, понимаешь?..

– Да, – сказала потерявшая терпение Бетси. Она сняла с него очки и впилась в губы.

– Подожди… Ну подожди… – шепотом сказала Полли. Она спустила ноги с дивана, застегнула пуговицы на блузке. – Я с визитом к сэру Джону.

– Куда? – приподнялся Мэлс.

– В туалет, куда! – сердито прошептала она. – Подожди секунду, я сейчас. – Она выскользнула за дверь.

Мэлс остался сидеть в темноте, закинув ногу на ногу, нетерпеливо поглядывая на дверь… Потом поменял ногу… Потом сидел, зажав ладони между коленей, раскачиваясь вперед и назад…

Наконец он вышел в коридор, тихонько постучал в туалет, заглянул, посмотрел в ванной, в одной комнате и в другой… В гостиной сидели Фред, Боб с Бетси и еще несколько гостей.

– А где Полли? – спросил Мэлс.

Они оглянулись на него – и вдруг грянул дружный хохот. Они смотрели на растерянного Мэлса, всклокоченного, в расстегнутой рубахе, – и покатывались со смеху.

– Это называется – провести вечер с Пользой! – сказал наконец Фред. – Твоя Полли давно дома спит!

– Продинамила? – спросил Боб.

– Спи спокойно ночью, мама, – мы болеем за “Динамо”! – дружным хором подхватили девчонки.

Мэлс налил себе вина, отошел и сел в стороне в кресло. Фред сел рядом, хлопнул его по плечу.

– Да ладно, не расстраивайся!

– У нее кто-то есть? – мрачно спросил Мэлс.

– Мой тебе совет, чувак, – сказал Фред. – Если это просто так – не трать время. Найди что-нибудь попроще.

– Это не просто так, – сказал Мэлс.

– Тогда зачем спрашивать? – пожал плечами Фред. – Смотри, любой из них, – указал он на парней, – и еще сто человек скажут тебе, что были с ней. И все соврут. Каждый пытался – и все проплыли по левому борту.

– А ты?

– Я безнадежен, – вздохнул Фред.

– Почему? – не понял Мэлс.

– Потому что у меня папа академик, потому что учусь на дипломата, потому что у меня есть машина и эта квартира. А она – Польза. Она всегда все делает наоборот.

Мэлс угрюмо смотрел в пол.

– Слушай, – толкнул его Фред. – Ты вообще барался с кем-нибудь? У тебя хоть одна женщина была? Если честно?

Мэлс неопределенно повел головой.

– Понятно, – сказал Фред. – Ну вот, уложил ты чувиху в постель. Что ты с ней делать-то будешь?

– А что сложного? – буркнул Мэлс.

– Что ж за темный народ! – вздохнул Фред. – Всех просвещать надо… Пойдем!

Они прошли в кабинет Брусницына-старшего, где на огромных стеллажах стояли книги и модели самолетов. Фред вытащил несколько томов энциклопедии и достал из-за них переплетенную в серую обложку книгу.

– На, почитай на досуге. Все какая-то польза будет. Только… – предостерегающе поднял он палец. – Ни одному человеку! Дома, за тремя замками! В крайнем случае съешь, как шпион адреса и явки!

Мэлс осторожно приподнялся на кровати, присмотрелся в темноте – Ким мирно спал. Надсадно кашлял в своей комнате отец, за стеной раскатисто храпел сосед. Мэлс вытащил из портфеля книгу Фреда и включил фонарик.

На серой скучной обложке крупно значилось “Начертательная геометрия”. На второй странице арабской вязью – непонятное слово “Камасутра”. Мэлс перелистнул дальше. Страницы были поделены надвое, слева шли столбцы текста, а справа для наглядности – подробно прорисованные парные фигуры. Он прочитал первые строчки, тотчас захлопнул книгу и воровато огляделся в темной комнате. Сполз вниз по подушке, накрылся одеялом с головой и углубился в чтение…

Мэлс медленно шел между танцующих пар, неловко, искоса поглядывая по сторонам. Под общую музыку каждая пара двигалась в своем танце, полуобнаженные фигуры скользили друг по другу, переплетаясь в причудливые узоры. Неожиданно он увидел Полли – она танцевала одна, глядя на него и ожидая его. Он подошел вплотную, глаза в глаза, невольно подчиняясь ритму ее танца и уже не замечая никого вокруг…

Мэлс спал, раскинувшись на кровати, и улыбался во сне.

А в это время отец, восседая на унитазе в уборной, разинув рот с давно погасшей папиросой, читал “Камасутру”. Время от времени он поднимал потрясенные глаза и, сверяясь с текстом, переплетал прокуренные пальцы, пытаясь понять – что, куда и как…

Под проливным дождем стиляги мчались по улице, на каждом перекрестке разбегаясь веером по одному-двое. Следом, громыхая подкованными ботинками, неслись бригадмильцы.

Полли кинулась в одну сторону, Мэлс схватил ее за руку и потащил в другую. Оглядываясь на ходу, поднимая тучи брызг в лужах, они пробежали через арку. Полли споткнулась и остановилась.

– Быстрей! – дернул ее Мэлс.

Она скинула ботинки и помчалась дальше босиком. Они юркнули в метро, бегом спустились по эскалатору, лавируя между пассажиров, и остановились за массивной колонной на станции, прижавшись друг к другу, мокрые с головы до ног.

– Полли… – неуверенно начал он.

– Что? – подняла она лицо со стекающими из-под промокшей венгерки каплями. Без ботинок с “манной кашей” она едва доставала Мэлсу до плеча.

– Полли… я…

Из тоннеля вылетел поезд, загрохотал мимо вагонами, тормозя.

– Что? Не слышу!

– Я тебя люблю! – повторил Мэлс, перекрикивая грохот колес.

Полли с хитрой улыбкой развела руками: не слышно.

– Я! Тебя! Люблю! – прокричал Мэлс.

Поезд остановился, открыл двери. Ненадолго стало тихо.

– Ну, пока, Мэл? – Полли шагнула к дверям.

Мэлс поймал ее за руку.

– Подожди… А ты ничего не хочешь сказать?

– Хочу, – кивнула Полли.

Поезд тронулся дальше, набирая скорость.

– Что?.. Не слышу!.. – Мэлс со счастливой улыбкой наклонил к ней голову.

– Ты дурак, Мэл!

Улыбка спозла с его лица.

– Надо было столько времени строить из себя неизвестно что, вместо того чтобы просто сказать эти слова! – крикнула она…

Они целовались у колонны под осуждающими взглядами пассажиров. Полли стояла босыми ногами на высоких ботинках Мэлса посреди натекшей с мокрой одежды лужи.

Брусницын-старший заглянул в комнату к сыну. Фред, подстелив газету, красил поскуливающего Капитала в розовый цвет.

– Пожалел бы бессловесное животное, – сказал отец. – Зеленый или желтый – куда ни шло, но розовый, согласись, это перебор! Зайди ко мне…

Он сел в кресло в кабинете и показал Фреду, чтобы тот закрыл дверь.

– Федор, – начал он. – Я каждый раз звоню тебе с дачи перед выездом. У тебя вполне достаточно времени прибраться. Почему я нахожу в собственном кабинете этот бронежилет? – он вынул из ящика стола лифчик.

– Ну, Бетси, оторва! – прыснул Фред. Забрал у отца улику. – Извини, пап.

– Размер, конечно, аппетитный, но почему этим надо заниматься в моем кабинете? Что здесь, – оглядел он книжные шкафы и модели самолетов, – может навеять эротические мысли? Я понимаю, можно оставить в гостях заколку, шарфик… невинность, в конце концов, но объясни, как можно уйти без лифчика? И потом, Федор, однажды что-нибудь подобное найдет мама, и тогда у меня, а не у тебя будут проблемы!

– Все-все-все! – замахал руками Фред. – Извини, пап. Сам лично каждую на выходе буду проверять! – Он взялся за ручку двери.

– Подожди, – остановил его отец. – Я хочу с тобой поговорить. Сядь…

Он закурил, прошелся по кабинету.

– Теперь давай серьезно… Да убери ты его куда-нибудь! – взорвался отец. – Еще не хватало о таких вещах разговаривать с лифчиком в руке!

Фред сунул его в карман.

– Да, пап.

Отец присел перед ним на край стола.

– Федор, я вчера говорил с замминистра. Возможно – и я сделаю все, чтобы эта возможность стала реальностью, – тебя пошлют на полгода на стажировку в Соединенные Штаты…

– В Америку? – подскочил Фред.

– Да. Я хочу, чтобы ты правильно все понимал. Это не увеселительная прогулка – это первая ступень посвящения. Если все пройдет нормально, ты вернешься, закончишь институт и поедешь туда на работу помощником третьего секретаря посольства. А теперь скажи – хочешь ты этого или нет?

– О чем разговор, пап! – развел руками Фред.

– Я спрашиваю – да или нет? – повысил голос отец. – Подумай и скажи мне, хочешь ли ты этого и готов ли ты сделать все, чтобы это произошло?

– Да.

– Хорошо, – отец снова прошелся по кабинету. – Тогда три условия. Первое – завтра ты снимаешь этот наряд и надеваешь одежду рядового советского гражданина. Потом идешь в парикмахерскую и меняешь этот замечательный кок на идеологически выдержанный полубокс. Второе, – он остановился перед Фредом. – Завтра ты последний раз видишься со своими друзьями!

Фред поднял на него глаза.

– По крайней мере, на эти три месяца до отъезда… Федор, ты едешь в Америку, в логово классового врага. Ты представляешь, как тебя будут проверять? Ты представляешь, сколько завистников дышат тебе в затылок и целятся на твое место? Достаточно одного доноса, одного шепотка – и ты за бортом! Пойми, я не собираюсь на тебя давить, ты сам должен – сейчас, в этом кресле – принять решение… Я в твои годы, в двадцатых, тоже отплясывал чарльстон в нэпманских кабаках. Поверь на слово, вот это ваше брожение туда-сюда по Бродвею, – указал он за окно, – это жалкая пародия на то, что было у нас! Но я вовремя ушел. А те, кто остался, – ты понимаешь, что с ними случилось в тридцатые? Детскими болезнями надо болеть в детстве. А в зрелом возрасте они дают тяжелые осложнения… Извини, я говорю циничные вещи, но есть правила игры. Или ты их принимаешь – или иди точить болты на завод!

– А третье? – спросил Фред.

– Ну, это ерунда. Тебе надо жениться.

– Тоже завтра?

– Нет, конечно. Можно на следующей неделе.

– Кого я найду за неделю? Бетси только…

– Какая Бетси? – заорал отец. – Это должна быть среднестатистическая, правоверная советская жена. Возьми хоть эту… как ее… дочку академика Куприянова. Она со школы смотрит на тебя глазами недоенной коровы.

Фред закатил глаза.

– Только по приговору Верховного суда!

– Да не относись ты к этому так серьезно! – досадливо сказал отец. – Это на уровне костюма и прически. В конце концов, разведешься потом, двадцатый век на дворе… Хотя мы с твоей мамой неплохо живем, правда?

Веселая компания стиляг с Фредом во главе стремительным шагом двигалась по Бродвею, рассекая толпу темно-синих граждан. Разом встали, обернулись к витрине с манекенами, скопировали их нелепые позы и унылые лица – и двинулись дальше.

Фред первым вбежал в магазин, следом ввалились остальные, распугивая покупателей. Бетси напялила шляпку котелком с искусственными цветами, Польза жеманно завернулась в чернобурку. Фред провел пальцем, как по клавишам, по плечам одинаковых синих костюмов на километровой штанге, остановился у примерочной кабинки и вскинул руки, призывая ко вниманию. Остальные замерли полукругом.

– Дрын, тебе! – Фред сорвал оранжевый пиджак и бросил ему. – Не позорь мундир!

Тот зарыдал, уткнувшись в пиджак.

– Мэл! – Фред снял длинный галстук, накинул на шею ему и Полли и завязал узлом. – Благословляю, дети мои!.. Боб! – он стянул тугие дудочки. – Есть повод похудеть!

Он бросил кому-то трактора и рубашку, взялся за трусы. Продавщицы завизжали, отворачиваясь. Фред поднял ладони: спокойно, граждане! – подтянул трусы и исчез за ширмой. Тотчас отдернул и важно вышел в синем костюме и шляпе.

Стиляги испуганно ахнули. Дрын повалился без чувств со всего роста, его поймали и поставили. Фред улыбнулся, жестом фокусника поднял шляпу – под ней обнаружился все тот же высокий желтый кок…

Потом он сидел, укутанный под горло белой простыней, в парикмахерской. Стиляги окружили молоденькую парикмахершу – расхватав разнокалиберные кисточки, прически и ножницы, помогали чем могли. Та, едва сдерживая смех, работала машинкой, срезая желтые волосы. Дрын кропил всех желающих “Шипром” из флакона с резиновой грушей, Бетси пудрила из картонной коробки. Пожилая уборщица замахнулась на них шваброй, стиляги с хохотом высыпали на улицу и прилипли к витрине, расплющив носы и языки о стекло.

Наконец благообразный Фред вышел из дверей. Шагнул было к своим – те в ужасе попятились. Еще шаг – и стиляги кинулись бежать от него как от нечистой силы.

– Чуваки! Это я!.. Это я, Фред! – помчался он вдогонку, размахивая шляпой.

Они сидели, сдвинув столы, в “Коктейль-холле”.

– Фред, жену-то нашел? – спросила Бетси.

– Нет еще. Сегодня у одной на улице спрашиваю: девушка, хотите замуж?

– Ну и что? – спросил Боб. – Согласилась?

– Да может, и согласилась бы. Не догнал…

– Красивую не бери, – поучительно сказала Полли. – С ней хлопот много – наряды, бирюльки! Ты попроще что-нибудь, поскромнее.

– Работящую! – посоветовал Дрын. – Чтобы щи варила, капусту солила!

– И политически грамотную, – вставил Боб. – А то на каком-нибудь приеме рот откроет – международный кризис!

– А главное, Фред, – никогда, ни-ко-гда не делай с ней э т о… – серьезно сказала Бетси. – Помни, что основа ячейки общества – идейная близость. Не оскорбляй советскую женщину низменными инстинктами!

Все захохотали. Мэлс постучал вилкой по бокалу и поднялся.

– Граждане! – укоризненно сказал он. – Серьезней, граждане! Что за смех в такой момент!.. Чуваки и чувихи! – прокашлявшись, с чувством начал он. – Сегодня, в этот скорбный день мы провожаем в последний путь нашего товарища – стилягу Фреда. Жизнь вырвала его из наших рядов, но память о нем навсегда сохранится в наших сердцах! Оглянемся же, товарищи, от этой трагической черты на пройденный им жизненный путь! Траурный митинг объявляется открытым! – Мэлс окинул взглядом собравшихся.

– Если б не он, я б так и дрынчал польку с мазуркой, как последний лабух, – сказал Дрын.

– Усопший нес в серые трудящиеся массы прогрессивные идеи джаза! – сформулировал подобающим моменту образом Мэлс.

– Если честно, одевались все под него, – сказал Боб.

– …Вносил в душную атмосферу советских будней живительное дыхание моды!..

– А сколько раз от жлобов спасал! – сказала Полли.

– …Подставлял плечо товарищам в тяжкую годину испытаний и невзгод…

– Процессы на хате устраивал! – хихикнула Бетси.

– …Делил свой кров с влюбленными сердцами…

– Да чего говорить, последний стакан портвейна мог разлить! – сказал кто-то.

– …И делился с ближними последним куском хлеба! – подытожил Мэлс. – Однако не будем закрывать глаза, товарищи, и на отдельные недостатки усопшего! – призвал он.

– Батонов каких-то позорных на хату таскал! – сказала Бетси.

– …Обладая широкой душой и пылким сердцем, был чрезмерно любвеобилен…

– Чарли Паркера у меня заныкал! – вставил вдруг Боб.

– Да не брал я твоего Паркера! – возмутился Фред.

– Ты вспомни! С внематочной беременностью…

– Нужен мне твой беременный Паркер! У меня свой нормальный есть!

– Вам слова не давали, усопший! – постучал по бокалу Мэлс. – Что ж, живи спокойно, дорогой товарищ, да будет тебе служебный кабинет пухом! Нам будет тебя не хватать, но боль невосполнимой утраты заставит нас еще теснее сплотить наши ряды! Помянем, товарищи! По нашему обычаю, не чокаясь!

Все чинно выпили.

– Доступ к телу объявляется открытым! – провозгласил Мэлс.

Девчонки все разом бросились, пачкая помадой, целовать его, парни трепали по короткому ежику волос.

– Спасибо, чуваки!.. – расстроганно сказал Фред.

Они простились на улице.

– Не забудь, Фред, – сказал Дрын. – Первым делом, как прилетишь, – привет американским чувакам от нас от всех!.. Представляешь, – мечтательно вздохнул он, – выходишь на их Бродвей – и ни одного жлоба, только наши!

– Ну… пока, чуваки! – Фред улыбнулся через силу и пошел, отступая назад, подняв руку над головой.

Стиляги грустно смотрели ему вслед, пока он не слился с одноцветной толпой прохожих.

Мэлс вприпрыжку сбежал по гранитным ступеням института. На нижней стояла Катя, держа в опущенных руках портфель.

– Здравствуй, Мэлс.

– Привет, комиссар.

– У меня есть имя. Ты уже забыл?

– Здравствуй, Катя, – с расстановкой произнес он..

– А по-вашему как я буду – Кэтти? – усмехнулась она.

– Страшно представить! – засмеялся Мэлс. – Кого-то ждешь?

– Тебя… – Она замялась, опустила глаза. – Ты не мог бы мне помочь? По старой дружбе. Понимаешь, у нас дома проигрыватель сломался. Ты же лучше всех в этом разбираешься.

– Как это будет по-вашему – “Всегда готов!”, – отсалютовал Мэлс.

– По-вашему, по-нашему, – досадливо сказала она. – Будто в разных странах живем.

– Только одно условие, Кать, – без агитации, ладно?..

Они вышли на набережную. Прохожие во все глаза смотрели на странную пару – строго одетую девушку рядом со стилягой, обходили стороной, тыкали пальцем и оборачивались вслед. Катя мучительно неловко ощущала себя под перекрестными взглядами, шла опустив голову. Тетка в мужском пиджаке с орденом на груди догнала ее, гневно проговорила:

– Ну он-то стиляга – только в зоопарке детей пугать, но ты же девушка! Как не противно рядом-то идти? Хоть значок бы комсомольский сняла! – Она развернулась и пошла обратно.

Мэлс искоса с любопытством наблюдал за Катей.

– Не мучайся, Кать, – не выдержал он. – Хочешь, я по той стороне пойду? У дома встретимся.

– Нет, – не поднимая головы, упрямо сказала она. – Скажи, Мэлс, – спросила она через пару шагов, – просто хочу понять… что ты сам чувствуешь, когда на тебя вот так смотрят?..

– Мне нравится, – беспечно ответил Мэлс. – Весело же! – Он запрыгнул на чугунную решетку парапета и пошел над плещущей далеко внизу темной водой.

– Ты что, упадешь!

– Ну что, стрелять тех, кто не такой, как ты? Ведь здорово, Кать, если все будут разные – я такой, она такая, ты совсем другая! – широким жестом указал Мэлс. Потерял равновесие и взмахнул руками.

– Слезь сейчас же! – взвизгнула Катя.

Он спрыгнул и пошел перед ней спиной вперед.

– Я не хочу быть другой, – покачала она головой.

– Почему?

– Ты можешь идти нормально?

– Ну почему?

– Потому что не считаю себя лучше остальных.

– Да не лучше! И не хуже. Просто – другая. Понимаешь?

Она только неуверенно пожала плечами.

Мэлс колдовал над разобранным проигрывателем.

– У тебя тонкая отвертка есть? – крикнул он.

– Сейчас посмотрю, – откликнулась Катя из другой комнаты. – Такая? – спросила она.

Мэлс обернулся – и замер, открыв рот. Катя стояла в дверях в светлом легком платье с фонариками на плечах, просвеченном сзади солнцем из окна. Волосы были уложены по-другому, свободнее. В одной руке она держала вазу с фруктами, в другой бутылку муската и зажатую между пальцев отвертку.

– Такая? – повторила она.

– Катя… – обрел наконец дар речи Мэлс. – Ты не представляешь, какая ты красивая!

Она сама непривычно ощущала себя в новом наряде.

– Мамино… Тебе нравится?

– Я первый раз вижу тебя в человеческом платье.

– Спасибо! – надулась она и прошла к столу.

– Нет, правда! Ну подожди! – Мэлс перехватил ее и подвел к зеркалу. – Посмотри, какая ты красивая!

Смущенная Катя, неловко расставив руки с бутылкой и вазой, смотрела на свое незнакомое отражение…

Потом она, раскрасневшаяся от вина, сидела с Мэлсом за столом, возбужденно рассказывала:

– Столько всего было за это время! Ты представляешь, Семен вооруженного преступника взял, один на один! Мы уже позже подоспели. На вокзале. Он с ножом был, а Семен прямо за лезвие голой рукой схватил. Теперь в гипсе ходит.

– А-а, а я-то думал, вы только за нами гоняетесь, – засмеялся Мэлс.

– Перестань… Про него даже в газете написали – “Герой нашего времени”! Вот такими буквами! Представляешь?

За столом возникла короткая пауза.

– А Иван женился, – торопливо сказала Катя. – Ты ее знаешь. Люба. Такая… большая… Она на спартакиаде ядро толкала… Тебе интересно?

– Конечно.

– А… давай еще выпьем?

– Давай, – Мэлс разлил мускат в рюмки.

– За что? – с неумелым кокетством склонила голову Катя.

– За самую красивую девушку в этом городе, – улыбнулся Мэлс.

Они чокнулись и выпили.

– Давай музыку поставим, – предложила она. – Мы же не проверили даже. Вон там пластинки.

Мэлс просмотрел сложенные в тумбочке пластинки.

– А хочешь, мою любимую поставлю? У меня с собой, – обернулся он.

– Хочу.

Мэлс достал из портфеля рентгеновскую пластинку.

– Танцы на костях?

– Ага, – он мельком глянул пластинку на просвет и опустил на диск проигрывателя. – “Шеф отдал нам приказ лететь в Кейптаун…” – подпел он, пританцовывая.

– А научи, как стилем танцевать?

– Изучаешь идеологического противника? – засмеялся Мэлс.

– Просто интересно.

– Иди сюда. Это надо канадским танцевать. Давай руки, – он взял ее за руки. – Смотри, вот так. А теперь так. И вокруг… Свободнее, Кать! – он встряхнул ее. – Плечи расслабь. Вот так… И снова!..

Они кружились по комнате. Мэлс подпевал, Катя с деревянной спиной неумело, но старательно двигалась, тесно прижимаясь к нему в танце. Потом села на диван, не выпуская его рук. Мэлс сел рядом.

– У меня получается? – спросила она.

– Лучше всех! Еще пара уроков – и можно на Бродвей!

Они засмеялись, глядя друг на друга. Лица их были совсем рядом, Катя вдруг потянулась к нему и поцеловала в губы.

– Ты что? – удивился Мэлс.

Она снова прижалась к его губам, задышала чаще и с силой обхватила за плечи.

– Катя!.. – Мэлс осторожно, чтобы не обидеть, попытался ее отстранить. – Ка-атя… – укоризненно протянул он. – Ка-тя! – строго сказал он.

Она не давала ему говорить, быстро целовала, прижимаясь всем телом.

– Ну что ты делаешь, Кать! А вдруг мама придет? – состроил он испуганную физиономию, еще надеясь перевести все это в шутку.

– Она нескоро придет. Я ее в театр отправила, – Катя, тяжело дыша, глядя бессмысленными плоскими глазами, быстро расстегивала пуговицы на платье.

– Ты что, с ума сошла, Кать? – уже всерьез сказал Мэлс, хватая ее за руки. – Перестань!

– Тебе же только это от нее нужно, да? Ну чем я хуже?

– Так ты спасать меня решила? – понял наконец Мэлс. – Грудью на амбразуру? А я-то думаю – что с тобой сегодня? – засмеялся он. Торопливо ударил себя ладонью по губам. – Извини… Не надо меня спасать, Катя! Со мной все в порядке!

– Ну почему? Ты же сам сказал, что я самая красивая!

– Ты очень красивая, Катя. Но я ее люблю, понимаешь?

– Кого? – закричала она. – Эту тварь?! Эту проститутку?!

– Ты же ее не знаешь!

– Еще не хватало, чтобы я ее знала!!

– Все, Катя, – решительно сказал он. – Я лучше пойду, – он попытался разжать ее руки.

– Не уходи… Пожалуйста… – Катя, в расстегнутом наполовину платье, с растрепанными волосами, жалко цеплялась за него, сползла с дивана на пол.

– Все, Катя, все. Успокойся, – он наконец освободился и отступил.

– Скотина! – Катя схватила вазу и запустила в него. – Пошел вон! Убирайся отсюда! Видеть тебя не хочу! – Она металась по комнате, швыряя в него все, что попадалось под руку.

Мэлс, приседая и уворачиваясь, проскользнул к столу, схватил портфель, снял с проигрывателя пластинку и попятился к двери.

– Извини, Катя… Давай все это забудем, хорошо? Давай останемся друзьями… – Он едва успел отпрянуть и захлопнуть дверь, как об нее разбилась бутылка, забрызгав все вокруг красными пятнами муската.

Катя бессильно села на пол и заплакала, уткнувшись в ладони. Потом глубоко вдохнула и затаила дыхание. Ее снова прорвало рыданиями. Она сжала кулаки, вдохнула глубже и заставила себя замолчать. Медленно застегнула платье. Вытерла слезы. И наконец подняла лицо с ледяными глазами.

Мэлс ждал на Броде около Елисеевского гастронома. Наконец появился Нолик. Преувеличенно внимательно разглядывая витрины, он прошел дальше, стрельнул глазами по сторонам, вернулся и встал рядом вполоборота. Мэлс вытащил из кармана деньги и протянул в опущенной руке.

– Ключ… Адрес… – глядя в сторону, сунул ему Нолик ключи и обрывок папиросной пачки. – Заходить по одному. Музыку не включать. Ванной не пользоваться, – сообщил он в пространство и, посвистывая, удалился.

Под взглядом бдительных соседей Мэлс неторопливо, уверенно прошел по коридору незнакомой коммуналки и отпер комнату. Закрыв за собой дверь, молниеносно огляделся в скудной обстановке, подхватил со стола и отправил за шкаф остатки чужого пиршества, смахнул крошки, выставил бутылку портвейна, схватил из серванта два бокала, дохнул и протер рукавом, придвинул два стула, скомкал забытый кем-то на спинке чулок, расправил плед на продавленном диване – тот зыбко качнулся на трех ножках, Мэлс упал на колени, увидел в пыльной глубине под диваном недостающую деталь, с трудом дотянулся, судорожно вставил на место, попрыгал задом, проверяя на прочность, глянул в зеркало, отряхнулся, поправил кок – все это за несколько секунд – и нетерпеливо встал перед дверью. Потом принял вальяжно-расслабленную позу, потом сосредоточенно-деловитую…

Вошла Полли, захлопнула за спиной дверь. Мгновение они смотрели друг на друга, потом бросились навстречу и стали целоваться, переступая по комнате. Налетели на стол, опрокинув бокалы, потом на шкаф, с которого повалились на них рулоны чертежной бумаги, и, наконец, запнулись о край дивана. Они глянули на диван, потом друг на друга. Мэлс осторожно нащупал застежку ее лифчика, попытался расцепить крючки. Застежка не поддавалась. Он дернул сильнее. Полли оттолкнула его руки и одернула блузку.

– Отвернись.

Мэлс повернулся на деревянных ногах.

– И ты тоже.

Они быстро стали раздеваться, прислушиваясь к шуршанию одежды за спиной. Мэлс воровато оглянулся – и наткнулся на такой же взгляд Полли через плечо.

– Не подглядывай! – сердито сказала она.

Они замерли обнаженные спиной к спине, не зная, что делать теперь. Переступили боком ближе к дивану, одновременно юркнули под плед и выглянули с разных сторон. Покрывало оказалось коротким, они вцепились в него, перетягивая каждый на себя, засмеялись. Полли исчезла под пледом и вынырнула из-под него рядом с Мэлсом, лицом к лицу…

Соседка, склонившись к замочной скважине, подозрительно прислушивалась к тишине за дверью.

На улице давно стемнело, только луна светила в комнату сквозь пыльное окно.

– Полли… Можно я тебя спрошу?..

– Для тебя это так важно? – Она, видимо, ждала этого вопроса.

Мэлс пожал плечами.

– Нет, какие же вы, мужики, собственники! – капризно толкнула его Польза. – Тебе мало, что я здесь с тобой, мало, что тебя любят. Нет, ему надо, чтобы я всю жизнь до этого сидела, как царевна Несмеяна, – изобразила она, – плакала и ждала, когда же я его, единственного, встречу! Я же тебя ни о чем не спрашиваю!

Она перевернулась и оперлась на локти, подняв острые лопатки. Помолчала, не глядя на него.

– Да, у меня был один человек, – наконец сказала она. – Его звали Майк.

– А, из наших? – с невольным разочарованием спросил он.

– Нет, – усмехнулась Полли. – Действительно Майк. Американец.

Мэлс изумленно уставился на нее. Полли взяла подвешенного на шее на простом шнурке деревянного человечка, поднесла к лицу, повертела, рассматривая.

– Даже фамилию не знаю. В голову не пришло спросить… До сих пор не понимаю, как топтуны его упустили. Он шел по Садовому, махал картой и пытался остановить хоть кого-нибудь, узнать, где он находится. А люди разбегались от него. Представляешь картину – идет по центру Москвы американский шпион с картой!.. Вот так мы и встретились…

– Ты его любила?

– Мы один вечер были вместе… Нет, это совсем другое. Я не смогу тебе объяснить… – Польза повернулась к нему. – Понимаешь… вот прилетел человек с другой планеты на несколько часов, и столько надо успеть спросить про них, и столько рассказать про нас, а минуты тикают, тикают, и топтуны под окнами рыщут, и скоро обратная ракета, а оказывается – как странно – они такие же люди, как мы, у них такая же кожа, если коснуться, и чувствуют так же, как мы, и оба знаем, что ни-ког-да больше не увидимся, потому что никогда я не смогу полететь на ту планету, а он сюда…

Она умолкла.

– Ты это хотел услышать? – изменившимся вдруг голосом сказала она. – Доволен? А теперь спроси, как же я могла отдать классовому врагу самое дорогое, что есть у советской девушки? Ну, спроси! – приподнялась она. – А я тебе отвечу!

– Не надо, – Мэлс удержал ее и обнял.

Мэлс, привалившись спиной к стене в коридоре, нога за ногу, сунув руки в мелкие карманы дудочек, через открытую дверь спортзала наблюдал, как физкультурники в широких сатиновых шароварах и майках карабкаются друг на друга, выстраивая пирамиду. Аккомпаниаторша в толстых мутных очках, поглядывая через плечо, долбила на пианино одну и ту же ритмическую фразу, с каждым этажом через паузу повышая ее на полтона. Наконец самые худенькие парень и девушка залезли наверх.

– Ап! – хором крикнули они, вытащили сзади из трусов и подняли над головой картонные серп и молот.

– Костя, держи! – командовал физрук. – Лица одухотвореннее!

Трясущийся от напряжения, потный толстяк в основании пирамиды попытался изобразить одухотворенное лицо. Колени его подогнулись, физкультурники посыпались вниз, и пирамида с грохотом развалилась.

– Комсомолец Бирюков! – выглянула девушка из двери напротив. – Войдите!

Мэлс переминался с ноги на ногу в аудитории. С одной стороны теснились плечом к плечу сокурсники на поднимающихся амфитеатром к потолку скамьях, с другой восседал за длинным столом президиум. На доске крупно написано было “1. Персональное дело тов. Бирюкова М. 2. Разное”. За кафедрой стояла Катя.

– Он жил среди нас! – гневно говорила она, указывая на Мэлса. – Наш товарищ, активист, отличник, бригадмилец, спортсмен – комсомолец Мэлс Бирюков! Но оказалось, что это была всего лишь маска, под которой он умело маскировался до поры до времени! Это мы виноваты, товарищи! Мы потеряли бдительность, мы не увидели за обликом скромного советского парня звериный оскал агента американского империализма!..

За стеной в спортзале снова забарабанило пианино, и неподвижные до этого члены президиума в такт ему закинули под столом ногу на ногу – все в одну сторону – и разом повернули лица к Мэлсу, студенты в амфитеатре осуждающе качнули головой и попарно склонились друг к другу, перешептываясь. Катя отпила воды из стакана и четко поставила донышко на кафедру, как точку в конце музыкальной фразы.

Мэлс даже улыбнулся некстати, уловив во всем этом действе некий джазовый ритм.

Пианино заиграло на полтона выше, и Катя тоже возвысила голос.

– Смотрите, он улыбается, ему смешны наши советские идеалы, – продолжала Катя. – Он уже не скрывает своей вражеской сущности! Он посмел прийти сюда в своем новом обличье, в этой униформе американских прихвостней. Улицу Горького, берущую начало от самого Кремля, он называет Бродвеем. Дай ему волю – и вся наша Москва превратится в какой-нибудь там… Нью-Йорк! – брезгливо выговорила она. – Был советский студент Мэлс, а теперь перед нами стиляга Мэл! Казалось бы, всего одна буква, такая малость. Но давайте вспомним, что означает его имя? В нем зашифрованы святые для нас слова – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин! И небрежно выброшенная им буква – это имя великого Сталина!

Зал ахнул и замер. Катя выдержала торжествующую паузу.

– Он танцует под пластинки, сделанные в прямом смысле на костях советских людей! Мало того, он сам взял в руки саксофон, этот рупор лживой американской пропаганды. Не зря говорят, что от саксофона до ножа один шаг. Потому что саксофон – это тоже оружие, оружие нашего классового врага! Достаточно вспомнить, как выглядит этот, с позволения сказать, инструмент. Даже формой он напоминает знак американского доллара! – прочертила она пальцем в воздухе.

– Простите, но саксофон изобрели не в Америке, – не выдержал Мэлс. – Его сконструировал мастер Сакс в Бельгии в 1842 году…

– А американцы взяли на вооружение, чтобы расколоть дружные ряды советской молодежи! Я хочу прочитать, что пишет об американском джазе великий пролетарский писатель Максим Горький… – Катя открыла книгу на закладке и с выражением начала: – “Точно кусок грязи в чистейшую прозрачную воду падает дикий визг, свист, грохот, вой, рев, треск; врываются нечеловеческие голоса, напоминая лошадиное ржание, раздается хрюканье медной свиньи, вопли ослов, любовное кваканье огромной лягушки… это играет оркестр безумных, они сошли с ума на сексуальной почве, а дирижирует ими какой-то человек-жеребец, – ткнула она пальцем в Мэлса, – размахивая огромным фа… огромным фаллóсом…” – выговорила она с ударением на втором слоге.

– Фáллосом, – поправил Мэлс.

– Вам виднее, Бирюков, – язвительно ответила Катя. – Это вы им размахиваете, а не я!

По рядам аудитории, как по клавишам, пробежала волна – каждый тихонько спрашивал соседа, тот пожимал плечами и спрашивал следующего. Сидящая с краю девушка открыла словарь, прочитала, торопливо прикрыла ладонью написанное и с ужасом посмотрела на Мэлса.

– “Это музыка для толстых, – продолжала Катя. – Под ее ритм толстые люди, цинически двигая бедрами, грязнят, симулируют… извините, товарищи… акт оплодотворения мужчиной женщины”! – Она захлопнула книгу и продемонстрировала обложку. – Вот что пишет о джазе буревестник революции! И этой музыке для толстых служит теперь наш бывший товарищ, стиляга Мэл!.. Кто хочет высказаться? – она оглядела аудиторию.

В зале стало тихо. Катя, резко повернув голову, выхватила взглядом одного из студентов.

– Он ставит себя выше других, – покорно сообщил тот и сел.

Катя глянула на девушку.

– Он дал мне списать контрольную по математике, – опустив глаза, призналась та. – И этим толкнул меня на нечестный поступок.

Катя перевела взгляд на толстяка в верхнем ряду.

– Он… а он… он даже завтрак в столовой не доедает! – выкрикнул тот.

– Я думаю, все понятно, – подытожила Катя. – Какие будут предложения? – она нацелила взгляд на одного.

– Предлагаю объявить выговор…

Катя перевела требовательный взгляд на следующего.

– Строгий выговор…

Она глянула на третьего.

– Строгий выговор с занесением в личное дело… – упавшим голосом сказал тот.

– Мне кажется, я попала в политическое болото, где процветают мягкотелость и примиренчество, – зловеще понизив голос, медленно произнесла Катя. – А может быть, здесь еще кто-то по ночам танцует на костях?.. – нависла она над притихшим залом. – Как говорит товарищ Сталин, наше общество не карает оступившихся людей – оно дает им шанс встать на путь исправления. Именно поэтому, чтобы предостеречь его от непоправимых уже шагов, я предлагаю исключить товарища Бирюкова из комсомола и отчислить его из института! – раздельно произнесла она.

За стеной с грохотом рухнула пирамида, и в аудитории наступила гробовая тишина.

– Может быть, вы хотите что-то сказать в свое оправдание? – обернулась она к Мэлсу.

– Что с тобой, Катя? – спросил он.

– Я вам не Катя, а товарищ Акимова! – отрезала она. – Пока еще товарищ!.. Итак, товарищу Бирюкову нечего нам сообщить по сути дела. Тогда будем голосовать! – она подняла ладонь.

Остальные сидели неподвижно. Катя повела глазами по рядам. И под ее тяжелым взглядом – слева направо, ряд за рядом – начали подниматься руки.

– Единогласно! – удовлетворенно сказала она. – Бирюков, сдайте комсомольский билет.

Мэлс медленно подошел и положил билет на кафедру. Катя с мстительной улыбкой смотрела ему в глаза.

Полли сидела на кушетке в процедурном кабинете у знакомой медсестры.

– Что же мне теперь делать? – растерянно спросила она.

– Не знаю, – с неожиданным злорадством ответила та. Она с лязгом бросила использованый шприц в кювету и стала собирать новый. – Раньше надо было думать, дорогая! Тут я тебе не помощница.

– А к кому мне идти? Ты же подруга! Посоветуй что-нибудь…

– Вспомнила! – усмехнулась та. – Ты у нас такая… самостоятельная! Не как все! Вот сама и выкручивайся! Извини, у меня больных полный коридор.

Полли встала и побрела к двери.

– Ты вещички-то свои забери! – сказала вслед медичка. – Тут не камера хранения!

Мэлс сидел за столиком в “Коке”. Перед ним стояли уже два пустых бокала, он допивал третий, глядя пустыми глазами в одну точку. Могучая саксофонистка на эстраде выводила тоскливый блюзовый мотив.

Подошла Полли с маленьким потертым чемоданом, села напротив. Мэлс подвинул к ней бокал коктейля, она отрицательно качнула головой.

– Ты куда-то едешь? – спросил он, кивнув на чемодан.

– Да… У меня плохие новости, Мэл.

– У меня тоже, – усмехнулся он.

– Очень плохие, Мэл.

– И у меня тоже. Что у тебя?

– Я уезжаю. Мы расстаемся, Мэл, – сказала она, рассеянно оглядывая зал. – А у тебя?

– Тогда у меня просто – мелкие неприятности… – произнес пораженный Мэлс.

– Ну… пока?.. – она беспечно улыбнулась, на мгновение накрыла его ладонь своей, подняла чемодан и шагнула к выходу.

Мэлс вскочил, едва не опрокинув стол, схватил ее за плечи и повернул к себе.

– Почему ты решаешь это одна? – крикнул он. – Ты не можешь решать за нас двоих!

– Я беременна, Мэл! – отчаянно сказала она.

– Так это… это же здорово, Полли! – просиял Мэлс. – Значит, у нас будет ребенок? – Он протянул к ней руки, но Польза отступила на шаг:

– Ты не понял! Это не твой ребенок, Мэл!

– Это мой ребенок! – твердо сказал он, обнимая ее.

Полли уткнулась лицом ему в грудь. Потом подняла глаза и виновато улыбнулась:

– А еще мать выгнала меня из дома…

Затем была немая сцена: Мэлс сжимал в одной руке чемодан, в другой руку потупившей глаза Полли, отец растерянно переводил взгляд с одного на другую, Ким искоса разглядывал яркую незнакомку со смешанным выражением восторга и неприязни.

Наконец отец перекинул папиросу в другой угол рта:

– А чего, дело хорошее! – развел он руками. – Может, теперь угомонитесь. Как это по науке: минус помножить на минус – вот тебе и нормальная ячейка общества!.. Ну чего встал, как громом пришибленный! – толкнул он Кима. – Племянник у тебя скоро объявится! Пошли койки таскать!

Мэлс и Польза облегченно улыбнулись, переглянувшись.

Ночью они лежали на кровати в дальней комнате.

– Как странно, – удивленно сказала Полли. – Ни от кого прятаться не надо…

– Как ты думаешь, – прошептал Мэлс, указывая глазами, – ему не будет больно, если мы…

– Не знаю, – пожала плечами она. – Нет, наверное. Он еще совсем маленький…

Мэлс поцеловал ее, перевернул на спину. Кровать истошно заскрипела, и оба замерли, приподняв головы, настороженно прислушиваясь к тишине в соседней комнате. Мэлс прижал палец к губам, они тихонько слезли с кровати, подняли матрас с двух сторон и переложили на пол…

– А где у вас кабинет сэра Джона? – прошептала Полли. – Я лопну сейчас!

– А ты не улизнешь, как в тот раз? – спросил Мэлс, и они тихо засмеялись. – По коридору налево. Только тихо.

– Как партизан в тылу врага! – заверила Полли. Она накинула рубашку Мэлса, достающую ей почти до колен, и босиком выскользнула за дверь.

Почти тут же в коридоре раздался оглушительный грохот, звон, шум и гам. Мэлс выскочил из комнаты. Полли стояла посреди коридора, вокруг нее валялись тазы, велосипед, разбитые банки, а изо всех дверей торчали разъяренные соседи.

– Мэл, я заблудилась, – растерянно сказала она.

– По-ольза!.. – только развел он руками.

Катя, оглядываясь, прошла через двор фабрики. Вокруг длинными стройными рядами стояли бетонные девушки с веслами, пионеры, горнисты, доярки и мусорные урны.

Мэлс, голый по пояс, в брезентовом фартуке работал в набивочном цехе.

– Здравствуй, Мэлс.

– О, привет, Кать! – оглянулся он. – Опять проигрыватель сломался? – Он снял крышку гипсовой формы, звучно похлопал лежащего в ней ничком пионера по зыбким ягодицам. – Петрович, чего он жидкий-то еще?.. Политически незрелый, – со значением указал он Кате на пионера.

– Да не тот! – откликнулся откуда-то сверху Петрович. – Этот урод с дудкой! Ты паралитика давай!

– Подожди, я сейчас, – кивнул Мэлс Кате. Открыл другую форму и с грохотом вывалил на пол пионера с застывшей в салюте рукой. Привычно накинул ему на горло трос, кран поднял того под потолок и потащил во двор.

Катя проводила глазами раскачивающегося в петле пионера.

– Нет-нет-нет! – замахал Мэлс руками, перехватив ее взгляд. – Вожди в другом цехе!

– Не паясничай! – недовольно сказала она.

Мэлс вытащил из-за уха папиросу, ловко выстрелил с пальца вверх коробок, запалив спичку, прикурил, поймал коробок и спрятал в карман. Присел на край формы. Катя села было напротив, тут же подскочила, разглядев, что сидит на чьей-то огромной голове, и осталась стоять.

– Работаешь? – спросила она.

Мэлс развел руками: странный вопрос.

– Я по поручению комитета комсомола, – сказала Катя.

Мэлс понимающе кивнул и приготовился слушать.

– Я поговорила с ребятами и с руководством, – деловито начала она. – Они согласны – в виде исключения – восстановить тебя в комсомоле и в институте. Пока условно, с испытательным сроком, а через год восстановят окончательно. Тебе надо написать заявление и прийти выступить на собрании…

– Зачем?

– Как зачем? – удивилась Катя. – Рассказать, что ты осознал свои ошибки и заблуждения.

Мэлс вдруг засмеялся.

– Что? – спросила она.

Мэлс замахал рукой, шлепнул себя по губам – и все не мог остановиться.

– Что?! – крикнула она, сорвавшись с официального тона. – Ты хоть… ты хоть понимаешь, чего мне это стоило – каждого обойти, с каждым поговорить, просить, унижаться!

– Извини, Кать… Просто представил… Ты, наверное, шла сюда и думала, как сижу я тут, сирота, и плачу над своей горькой судьбой? Да не хочу я обратно! Знаешь, Кать, я тебе даже благодарен. Нет, правда! Всех в школе в комсомол принимали – и я как все. Все в институт пошли – и я следом. А как же – отец рабочий, сын – инженер, все как положено! Если б не ты, так и сидел бы – как все, экзамены сдавал, а потом всю жизнь у кульмана стоял. Не мое это, понимаешь? Мне хорошо, Катя, понимаешь?! – вскочил он. – Здесь мужики – вот такие! С этими ребятами тоже ладим, – хлопнул он по плечу пустоглазого бетонного пионера. – Понятливые, немногословные. Вечером репетирую тут, – указал он на саксофон в футляре. – Им нравится! Стилем учу танцевать, – обнял он двух девушек с веслами. – Получается!.. – засмеялся он. – Спасибо, что зашла, Кать. У меня времени нет, извини. Работа сдельная – сколько налепил, столько получу. А мне жену молодую кормить надо!

– Жену?.. – дрогнувшим голосом спросила Катя.

– Скоро распишемся.

Катя какое-то время смотрела на него с искаженным лицом. Потом молча повернулась и пошла через двор.

Петрович спустился по лестнице с верхотуры.

– Вот это баба! – в восторге сказал он. – Твоя?

– Нет.

– Зря теряешься! – Петрович подошел к воротам цеха, глядя ей вслед. – Ох, баба! Ну, баба! – мечтательно покрутил он головой. – Ей бы весло в руки!..

Мэл стоял со своим квартетом на “бирже”.

– А ударник – ты-дыч, ты-дыч, ты-дыч… – брызжа слюной, отбивал ритм по коленям Дрын. – И тут сакс вступает: вау-у…

Между лабухами деловито сновали барыги:

– Проводы на пенсию – баян, труба, ударные…

– Утренник в женской школе – фортепиано, скрипка, кларнет…

– Может, завалимся в женскую школу? – предложил Дрын. – Косички-фартучки. Наведем шороху!

Все засмеялись.

Нолик вклинился между ними:

– Джаз-банд на первомайские… – таинственно сообщил он.

– Сколько? – обернулся Мэл.

– Тридцать рублей.

– У-у… – переглянувшись, протянули они хором.

– За такие хрусты лабухов кабацких покупай, – кивнул Дрын через плечо, и они отвернулись, оставив Нолика за кругом.

Тот побродил за спинами и снова втиснулся между ними.

– Тридцать пять! – отчаянно, будто от сердца отрывая, сказал он.

– Нолик! – приобнял его за плечи Мэл. – Имей совесть, хотя бы по праздникам.

– А сколько?

– Тридцать пять. На каждого.

Нолик сделал круглые глаза.

– Не торгуйтесь, мужчина, – гнусавым бабьим голосом протянул Дрын. – Получите удовольствие согласно тарифу!

Нолик потоптался и, глядя в сторону, протянул деньги и клочок бумаги в опущенной руке:

– Адрес… Аванс… Добираться поодиночке…

Джаз-банд расположился на сцене, Дрын сел за ударные, отбил дробь на тарелках. Мэлс вышел вперед.

– Товарищи! – объявил он. – Торжественный вечер, посвященный Международному дню солидарности трудящихся, разрешите считать открытым! – Он поднял саксофон и заиграл “Интернационал”.

Набившиеся в тесный клуб чуваки и чувихи молча ждали. Постепенно в зале стал нарастать недовольный ропот. Нолик за кулисами отчаянно крутил пальцем у виска и строил страшные рожи. Мэлс невозмутимо вел бравурную мелодию. Потом прервался и повторил последнюю фразу с середины, потом еще раз – все быстрее и короче, подмигнул своим – и джаз-банд грянул в бешеном ритме. Стиляги захохотали, оценив шутку, и бросились танцевать.

Мэлс увидел, как Полли, бросив партнера, выбралась из танцующей толпы и привалилась к стене, закрыв рукой глаза. Он кивнул Дрыну, положил саксофон и спустился в зал.

– Голова закружилась… – виновато сказала она.

– Может, на воздух выйти? – забеспокоился Мэлс.

– А, уже все прошло, – беспечно махнула Польза.

– Тогда хильнем тройным гамбургским?

Они закружились щекой к щеке.

– Скоро, наверное, танцевать уже не смогу, – пожаловалась она.

– Давай завтра заявление подадим, – сказал Мэлс. – А то будешь на свадьбе животом родню пугать.

– Как скучно, Мэл! – укоризненно протянула Полли. – А я-то мечтала: “Позвольте предложить вам руку и сердце…”

– Сударыня! – с чувством произнес он. – С тех пор, как я увидел вас, я потерял покой и сон. Составьте мое счастье, будьте моею женой!

– Ах, все это так неожиданно, право… – жеманно закатила она глаза. – Я должна испытать ваши чувства.

– И долго будешь испытывать? – засмеялся Мэлс.

Польза начала с детской деловитостью загибать пальцы.

– Четыре с половиной месяца, – сообщила она.

Мэлс резко остановился.

– Мэл, – уже серьезно сказала Полли. – Я ведь не сказала “нет”. Давай подождем ребенка. А потом вместе решим. Хорошо? – она заглянула ему в глаза и примирительно улыбнулась.

Они снова закружились в танце…

– Атас! Чуваки, облава! – раздался вдруг крик, и стиляги бросились к дверям.

Мэлс, схватив Полли за руку, прорвался сквозь встречную толпу к сцене, схватил саксофон, и они выбежали на улицу…

Бригадмильцы цепью выстроились напротив стиляг. Стиляги, независимо сунув руки в карманы, разом шагнули вдоль стены вперед – бригадмильцы туда же. Те, пригнувшись, отступили на два шага назад – эти тоже. Две цепочки – темно-синяя и пестрая – двигались друг напротив друга в молчаливом ритуальном танце, зеркально повторяя каждый жест. Дрын вдруг, сломав ритм, метнулся в сторону – и цепочки перемешались.

Катя, расталкивая сцепившихся бригадмильцев и стиляг, оглядывалась в толпе горящими глазами. Наконец увидела Мэлса и Полли и властно указала на них. Несколько бригадмильцев оторвали их друг от друга. Семен и Степан прижали Мэлса к стене. Двое других выкрутили Полли руки за спину, заставив опуститься на колени.

– Не трогайте ее! – Мэлс рванулся, стряхнул с себя противников, но на него налетели сразу четверо.

Катя, улыбаясь, подошла к Полли и медленно, растягивая удовольствие, подняла машинку.

– Ой, девушка, как удачно! – обрадовалась та. – А завивку не делаете?

Катя сладострастно запустила машинку в ее густые волосы.

– Как раз решила прическу поменять, а кругом, знаете, такие очереди… Так удобно? – наклонила Полли голову. – А кстати, вы сколько берете, девушка? Я боюсь, у меня на модельную денег не хватит…

Катя, торжеству которой мешала ее беспечная болтовня, со злостью рванула машинку. Польза на мгновение сжала губы, пересиливая боль, и снова улыбнулась:

– Да-да, там покороче, если можно. А то, знаете, лето впереди, жара… Вы телефончик оставьте, по знакомству – я, когда обрасту, снова зайду… Девушка, куда же вы? – крикнула она. – А на чай? – она бросила вслед Кате монету и захохотала.

Мэлс подошел к Полли. Та еще смеялась, но губы ее дрожали и из глаз уже катились слезы. Она уткнулась лицом в ладони и зарыдала. Мэлс встал рядом на колени, прижал к себе ее остриженную неровным ежиком голову, с бессильной ненавистью глядя куда-то в пространство…

К роддому, сигналя, подъехали два таксомотора, украшенные разноцветными лентами, из них шумной гурьбой повалили Мэлс, Ким, отец с гармонью, соседи и соседки – все празднично одетые, с цветами и шампанским. Отец растянул меха и, пританцовывая, первым двинулся к подъезду.

– Ну что, волнуешься, папаша? – весело крикнул он Мэлсу. – Я вот так же мать твою тут встречал. Вон из того окна тебя показывала!

Открылась тяжелая дверь, на крыльцо вышла Полина, изменившаяся, похудевшая, непривычно скованная, со спеленутым младенцем на руках. Следом высыпал чуть не весь медперсонал, изо всех окон высунулись роженицы.

– Во как провожают! – в восторге сказал отец.

Полина остановилась, издалека глядя на Мэлса. Медленно спустилась по ступенькам, по-прежнему не отрывая от него глаз.

Встречающие обступили ее со всех сторон.

– Ну-ка, на! – отец снял гармонь и сунул кому-то из соседей. Тот тотчас подхватил залихватский мотив. – Ох, богатырь! Наша порода, бирюковская! – гордо сказал отец. – Ну, покажи внука-то!.. – он осторожно поднял угол пеленки, закрывающий лицо…

Гармонь подавилась и тяжело выдохнула во всю ширину мехов. У отца вывалилась изо рта папироса. Заполошно ахнули в голос соседки. Медсестра на крыльце торопливо открыла склянку и смочила вату нашатырным спиртом…

В белом конверте мирно спал черный как смоль негритенок, пуская пузыри с толстых красных губ.

Полина, не двигаясь, смотрела в глаза Мэлсу. Тот наконец очнулся, шагнул к ней, поцеловал, протянул руки к ребенку.

– Куда, руки-крюки! – оттолкнул его отец. – Уронишь еще на радостях! – он бережно взял младенца. – Спасибо, сестрички! – крикнул он. – А ты что затих? А ну, рвани меха, чтоб душа полетела!

Сосед, не попадая по кнопкам, заиграл снова.

Полина благодарно улыбнулась Мэлсу, прижалась к нему, и они пошли следом за отцом к машине.

Издалека, спрятавшись за углом дома, жадно следила за встречей мать Полины. Когда они поравнялись с ней, отпрянула за угол, привалилась спиной к стене. Рванула тугой воротничок кителя и заплакала…

Чуваки уже толпились у Елисея. Они, как обычно, шумно поздоровались с Мэлсом.

– Мэл, когда Полли придет? – спросила Бетси.

– Признайся, чувак, запер жену? – сказал Боб.

– Все вы такие, – сказала Бетси. – Сперва про любовь, а потом мордой в пеленки!

– Вот своего бэбика заведешь… – ответил Мэлс.

– Мэл, я согласна, – вкрадчиво сказала Бетси. – Только прямо сейчас, ладно?

Подошел Нолик.

– Чуингам американский… – сообщил он в небеса, приоткрыв пакет. – Пять рублей.

– За пять рублей сам жуй, Нолик!

– Настоящая же! – обиделся тот.

– А где наш рекрут? – отвернувшись от него, огляделся Мэлс.

В этот момент появился Дрын. Он издалека широким жестом снял кепку, шутовски приставил к свежей синюшной лысине ладонь и пошел строевым шагом.

– Обрили уже! – Все восторженно захохотали, кинулись наперебой трогать колючую плешь.

– Руки мыли? – отбивался Дрын. Наконец вырвался, шмякнул кепку оземь и заорал, раскинув грабли во всю ширь: – Чуваки! Последний раз угощаю! За мной!!

Мэлс с парнями подняли его себе на плечи и торжественно понесли по Броду, распугивая зевак.

– Товарищи! – возвышаясь над улицей, орал Дрын. – Да здравствуют Советские вооруженные силы, самые вооруженные из всех вооруженных, надежный оплот, об пол и об лоб! Ура, товарищи!..

Нолик отошел в сторону. Вдруг выхватил наметанным взглядом безликого человека в сером пальто, приближающегося к нему в толпе. Он быстро повернулся и двинулся за стилягами. И тут же увидел еще одно серое пальто навстречу.

– Чувачок, подержи на секунду, – сунул он пакет в руки Бобу. – Я сейчас… – И юркнул в подворотню.

– Э-э… – успел только сказать тот. Неуверенно глянул вслед своим.

– Ты чего застрял? – крикнула Бетси.

– Сейчас догоню, – махнул Боб и остался стоять, озираясь по сторонам, дожидаясь Нолика.

Двое в сером схватили его за руки.

– Понятые, сюда! – Они выхватили пакет и вытряхнули на асфальт пестрые пакетики жвачки.

– Это не мое… – начал было Боб.

Его тотчас, как гончие отбившегося от стаи волка, окружили плотным кольцом прохожие.

– Конечно не его! В руках держит – не его!

– Я свидетель! Я все видел! Товарищи милиционеры, меня в свидетели запишите!

– Там тебя оденут по-человечески!

Боб растерянно смотрел на искаженные ненавистью лица вокруг…

…Милицейский “козлик” проехал мимо торжественной процессии стиляг. Боб замахал руками, заколотил в зарешеченное заднее окно. Потом бессильно привалился лбом к стеклу, глядя на друзей – исчезающий вдали цветной островок в темно-синей толпе…

Бетси запрыгнула в троллейбус, встала на задней площадке, опершись на поручень, тоскливо глядя в окно.

Вокруг нее в переполненном троллейбусе тотчас образовалось свободное пространство, пассажиры расступились, неприязненно разглядывая ее наряд.

– Вырядилась, как чучело огородное! – начала тетка с авоськами.

– Как совести-то хватает на улицу выходить! А еще девушка!

– Совсем бы уж юбку сняла! – вступил мужик. – Чего уж там прятать-то – и так все наружу!

Бетси перевела взгляд на него. Как обычно, загадочно улыбнулась, состроила глазки – и вдруг, как кошка, молча метнулась к нему и вцепилась когтями в лицо. Мужик заорал, пытаясь оторвать ее от себя, на задней площадке началась свалка, крик и женский визг.

Троллейбус резко затормозил, открылись двери, и два милиционера, расталкивая людей, ворвались в салон…

В комнате Мэлса на растянутых крест-накрест веревках сушились распашонки, посередине стоял манеж с погремушками.

Раздался ритмичный, синкопом стук в дверь. Мэлс открыл – и вдруг радостно заорал, раскинув руки. Фред переступил через порог, они орали на два голоса, глядя друг на друга смеющимися глазами, потом ритуально ударились кулаком, грудью и обнялись.

– Мэл, ты с ума сошел? – выглянула из второй комнаты Полина.

– Польза! Здравствуй, чувишка! – Фред бесцеремонно сгреб ее в охапку.

– Да тише ты, ребенок спит! – Полина расцеловалась с ним. – Давно приехал?

– Только чемоданы распаковал. Первый официальный визит… А тебе идет, – потрепал он ее по чуть отросшим волосам.

– Ну, как Запад? – спросил Мэлс. – Загнивает?

– Загнивает, – скорбно подтвердил Фред. – Но хорошо пахнет!.. Польза, это тебе с бэбиком! – он вывалил на стол яркие диснеевские игрушки, соски, бутылки. – Как назвали-то?

– Ваня.

– Хорошее имя, – одобрил Фред. – Политически грамотное… Последнее достижение империалистов, – показал он бутылочку. – Непроливашка. Как ни крути… – продемонстрировал он.

– Да что ты ему показываешь, – засмеялась Полина. – Он не знает, с какой стороны соска надевается.

– Понимаешь, Фред, – пояснил Мэлс, – она считала, что при равноправии мужчин и женщин я тоже должен кормить грудью.

Полина шутливо толкнула его плечом.

– А как твоя правоверная? – спросила она.

Фред только безнадежно махнул рукой:

– Шаг в сторону – побег, прыжок на месте – провокация. Не будем о страшном.

– Извини, Фред, – Полина виновато улыбнулась. – Я правда ужасно рада, честное слово… Просто с ног падаю, не соображаю уже ничего. Он две ночи не спал… Вы сидите, я потом приготовлю что-нибудь.

– Да ладно, у хорошего дипломата все с собой! – Фред кивнул на вторую сумку.

Он проводил Полину взглядом.

– Изменилась…

– Изменишься тут.

– С тещей не контачите?

– Прокляты во веки веков.

Они сели за стол. Фред вытащил бутылку виски.

– Про Боба знаешь? – спросил Мэлс.

Фред кивнул.

– Отец не сможет помочь?

– Глухо, – покачал головой тот. – Спекуляция контрабандой…

– Да какая спекуляция… – начал было Мэлс.

– Алло, чувак! – щелкнул пальцами тот. – Это я, Фред. Ты мне будешь объяснять?.. Дрын в армии?

– На флоте. Он, дурак, в военкомат при всем параде приперся: в оранжевом коке, на “тракторах”. Его тут же на подводную лодку упрятали, на пять лет… Бетси из Москвы выслали.

– Погоди, а… – Фред указал на дверь, за которой скрылась Полина. – А кто из наших-то остался?

– Да вообще настоящих чуваков почти не осталось. А кто есть – по домам сидят, музыку шепотом слушают. Все изменилось, Фред. Жлобье совсем озверело. Облавы каждый день. “Кок” закрыли…

– “Кок”?! – схватился за голову Фред. – Как жить-то?.. Вот это новости! Ну, порадовал, чувачок! На полгода отъехать нельзя!

– А помнишь, как по Броду всей толпой хиляли?

– Да-а… Это тебе, кстати, – он достал несколько пластинок.

Мэлс схватил, жадно просмотрел имена.

– Ну, чува-ак! – в восторге протянул он. – У нас и на костях-то уже ничего не достанешь!.. Черт, проигрыватель в той комнате.

– Успеешь еще, – усмехнулся Фред. – Сам-то все на своем трофейном лабаешь?

– Да где же другой взять.

– Как где? – развел руками Фред. – Там, где, – он запел вполголоса, поводя бедрами, —

пританцовывая, он достал футляр и положил на стол перед Мэлсом, —

и он жестом фокусника откинул крышку.

Мэлс замер, глядя на новенький, сверкающий сакс. Слов не было, он ударил Фреда в плечо. Тот ответил. Какое-то время они, сдерживая смех, мутузили друг друга через стол. Потом Мэлс бережно взял саксофон, вставил мундштук и пробежал пальцами по клапанам. Сакс ответил сильным чистым звуком.

Тотчас в комнате заплакал ребенок. Они замерли, глядя друг на друга круглыми глазами, потом синхронно обернулись к двери. Полина выглянула из-за двери, укоризненно качнула головой. Они отчаянно замахали руками: больше ни звука!

– Посмотрю на бэбика? – сказал Фред. – Все равно разбудили.

Мэлс поманил его за собой, подкрался к двери, приоткрыл и заглянул в щель. Полина качала сына на руках. Мэлс уступил место Фреду.

Тот посмотрел в комнату, потом перевел глаза на Мэлса.

– Этот? – уточнил он.

– Этот, – подтвердил Мэлс.

Фред снова приник к щели, озадаченно морща лоб. Обернулся к Мэлсу. Потер ладонью подбородок.

– Знаешь, Мэл… – задумчиво сказал он наконец. – Мне кажется, ты слишком часто слушал Чарли Паркера…

Они вернулись за стол.

– Ну, Фред, – Мэлс нетерпеливо потер руки. – Теперь главное! Про Америку. Давай с самого начала!

– Про Америку? – Фред тяжело вздохнул. – Я не хотел тебя расстраивать, Мэл, но у меня тоже неприятные новости…

Тот удивленно посмотрел на него.

– Давай выпьем, чувак! Все легче будет, – Фред разлил виски по стаканам.

Мэлс потянулся чокнуться, но Фред убрал свой стакан.

– Не чокаясь.

– Что, кто-то умер?

– В определенном смысле… – Фред выпил, встал и прошелся по комнате. – Мэл! – трагически сказал он. – Прими этот удар достойно, как мужчина! Не надо рвать волосы, посыпать голову пеплом, бросаться на стены и примитивно бить посуду!

– Ладно, давай, не тяни! – не выдержал Мэлс.

Фред остановился напротив.

– Мэл, я был в Америке… – скорбно начал он. – Я был в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Я проехал пять штатов… Мэл! – заорал он. – Там нет стиляг!!!

Полина, закипая, встала на пороге и уперла руки в пояс.

Они стояли в пивной среди промасленных работяг, с опустевшей наполовину бутылкой виски на столике.

– У моей правоверной единственное достоинство: в десять ноль-ноль она ложится спать, и через пять минут ее можно грузить в багажный вагон, – рассказывал Фред. – А через десять я уже хилял по Бродвею. Я видел ночной Нью-Йорк, Мэл, там не осталось ни одного бара, в котором меня не знают в лицо. Я был во всех джаз-клубах Лос-Анджелеса. Там действительно много стильных чуваков. Вот американский стиль, Мэл, – указал он на свой строгий темно-серый костюм с широченными брюками.

– Да тебя с трех шагов от жлоба не отличишь!

– Ты что? – обиделся Фред. – А качество? Ты пощупай! А лейбл? – он распахнул пиджак и показал этикетку. – Важно не то, что снаружи, а что на подкладке. Чем свободее человек, тем проще он одет. А если нас вот таких, – указал он на Мэлса, – пустить на Бродвей – настоящий Бродвей, – нас через два квартала забрали бы в психушку. Да что Бродвей! – махнул он. – В провинциальной колхозной Оклахомщине, где живут ковбои, которые, оказывается, не бравые парни с кольтами, а обыкновенные пастухи с навозом на сапогах, – даже в поганой Оклахоме на нас смотрели бы как на папуасов с острова Джумба-Юмба в юбочке из банановых листьев!.. Понимаешь, Мэл, мы хотели жить, как в Америке, быть свободными, как в Америке, танцевать, как в Америке, одеваться, как в Америке, и ради этого были готовы на все: нас гоняли, стригли, исключали, сажали. А оказывается, мы были просто домотканой, местного пошива пародией на американцев… В Америке нет стиляг, Мэл…

– Фред! – отчаянно сказал Мэлс. – Но мы же – есть!..

Полина гладила детские вещи. Настольная лампа была завешена пеленкой, чтобы свет не падал на кроватку. Вошел Мэлс, уже одетый, взбодрил кок перед зеркалом, взял футляр с саксофоном.

– Ты куда?

– Как куда? – удивился он. – Вечер в парке Горького, я же говорил…

Она снова опустила голову и с силой провела утюгом вперед и назад.

– Ты подал заявление в институт?

– Нет.

– Почему? Ты что, собираешься всю жизнь лепить своих уродов и дудеть на саксе? – вдруг зло крикнула она. – Мэл, посмотри вокруг! Все живут как нормальные люди! Поиграли, перебесились, только у тебя одного детство в голове застряло!..

Мэлс остановился, растерянно глядя на нее. Полина осеклась на полуслове, торопливо подошла, обняла его:

– Мэл, прости, пожалуйста… Сама не знаю, что несу. Извини… – она потерлась щекой о его плечо, виновато глянула снизу вверх. – Превращаюсь в коммунальную стерву, да? Просто немножко устала. Это пройдет… Ты уходишь – я не знаю, вернешься ты или нет, – беспомощно сказала она. – Или снова надо среди ночи хватать ребенка и ехать в милицию просить: отпустите нашего папу… Я боюсь, Мэл. Боюсь, что кончится, как у Боба, что сюда, вот сюда, в наш дом, придут с обыском, вывалят наши вещи на пол и будут ходить по ним грязными ногами… Мы оба не говорим об этом, стараемся не думать, но ты же все понимаешь. Для меня закрыты все двери, меня не возьмут ни на одну работу с таким ребенком. У меня на лбу написано вот такими буквами: американская шпионка. Если с тобой что-то случится – что мы будем делать без тебя, Мэл?.. Я жила как хотела, потому что была одна. Теперь я не одна, и ты не один…

Они вдруг замерли, тревожно глядя друг другу в глаза. Потом повели головами по сторонам, принюхиваясь, – и бросились к чадящему на прожженной простыне утюгу.

– По-ольза!.. – только и сказал Мэлс, и оба негромко, невесело засмеялись.

Мэлс поставил футляр и расстегнул пиджак.

– Ну как тебя одну оставить? Ты же дом сожжешь, – усмехнулся он.

Полина перехватила его руку. Провела ладонью по пушистому желтому лацкану, подняла глаза и сложила губы в прежнюю беспечную улыбку.

– Не надо, Мэл, – качнула она головой. – Тебя люди ждут. Просто… будь чуть-чуть осторожнее…

Мэлс прижал ее к себе, уткнулся в коротко стриженную макушку.

– Сегодня в последний раз, – сказал он.

– Это не мне решать, Мэл… – устало ответила она.

Мэлс шел с футляром по вечерней улице под тяжелым взглядом огромного чугунного Вождя.

Прикрыв глаза, он вел на саксофоне медленный блюзовый мотив. Сакс в его руках, будто жалуясь на что-то, звучал все надрывней, все выше, пока не сорвался на пронзительной ноте.

Мэлс открыл глаза. Никто не танцевал, стиляги, собравшиеся под сценой, молча смотрели на него.

Мэлс улыбнулся. Щелкнул пальцами: раз, два, три. Ударник откликнулся дробью, и джаз-банд грянул в бешеном ритме. Между танцующих стиляг, среди смеющихся лиц, ярких пиджаков вразлет и пестрых блузок, разноцветных галстуков, канареечных “тракторов”, крашеных коков и замысловатых венгерок, мелькнул вдруг отец с гармошкой и папиросой в зубах, и Фред в смокинге с бабочкой, и Дрын в тельняшке и бескозырке с лентами, и Боб в арестантском ватнике с номером…

Мэлс пробежал пальцами по клапанам снизу вверх, подпрыгнул – и так замер в стоп-кадре: с распахнутыми за спиной, как крылья, полами длинного пиджака, взлетевшим над плечом галстуком и вскинутым вверх саксофоном.