Массинисса. Из заложников – в цари. Столица мира и войны

Глава 4. Заветный день

Ночь перед заветным днем Массинисса спал плохо, хотя Оксинта, понимающе улыбаясь, постарался не нагружать его перед этим военными упражнениями, а вечером сделал ему успокаивающий медовый напиток с травами. И все же царевич был в тот момент похож на капризного ребенка: его настроение стремительно менялось от веселья до раздражения.

Ему, конечно же, не хватало сейчас родителей, которые, по нумидийским обычаям, должны были в такой знаменательный день находиться рядом. Дав ему жизнь, они должны были символически отпустить его из родительского дома, из семейного гнезда. При этом отец, по обычаю, вручал сыну то, чем ему предстояло зарабатывать на жизнь (рабочие инструменты или оружие), а также монетку – начало его будущего богатства. Мать передавала покрывало для семейного ложа, лепешку, чтобы в доме всегда было сытно, и уголек в глиняном горшочке для семейного очага. Нумидийцы надевали свои лучшие одежды, шумно и радостно праздновали этот день, поздравляя виновника торжества.

«А здесь у меня ничего этого не будет, – с тоской подумал, устраиваясь спать, царевич, так ждавший в свое время этого события. – Самое большее – поздравит меня Оксинта, и то с привычной отстраненно-холодной усмешкой и наигранным почтением. Не нравлюсь я ему, и не по душе, видно, этому парню служба у меня. Чего ему тогда для меня стараться?»

Массинисса повернулся на другой бок. «Отец обещал хотя бы Бодешмуна пораньше прислать – и то не смог. Может, у них там, в Капсе, что-то серьезное затеялось, и тогда старый воин отцу там пригодился? Но как бы я его хотел увидеть! Э-эх!..»

Грустно вздыхая, он еще немного поворочался и уснул.

Проснулся Массинисса чуть позже обычного. Из открытой двери в сад было слышно, как привычно пели птицы, приветствуя поднимавшееся солнце; комнату приятно освежала утренняя прохлада. На мгновение ему показалось, что он услышал чьи-то приглушенные голоса у бассейна, которые тут же стихли.

Он призывно хлопнул в ладоши, но вместо телохранителя неожиданно появилась Юба в легкой полупрозрачной тунике. Служанка принесла принадлежности для умывания.

– А где Оксинта? – насторожился царевич.

– Скоро будет, – улыбнулась рабыня. И вдруг, посерьезнев, она взглянула ему в глаза и произнесла: – Поздравляю тебя с заветным днем, царевич! Кажется, я первая, кто это сегодня сделал.

– Благодарю тебя, «первая», – недовольно пробурчал именинник. Умываясь, он раздраженно проговорил: – Вообще-то у нас полагается, чтобы первым в День взросления поздравлял отец, принимая в мужское сообщество. И даже мать не имеет права поздравлять первой, не говоря уже про чужих женщин.

– Но я могу поздравить тебя по-особенному.

Мавретанка сделала быстрый жест рукой, и туника упала к ее ногам. Массинисса оторопело уставился на пухловатые прелести рабыни, впервые видя так близко обнаженное женское тело.

– Со мной первой ты узнаешь всю прелесть женских ласк…

Она приблизилась к нему вплотную настолько, что он разглядел мурашки от холода на ее коже.

– Послушай, Юба, – с усилием отвел от нее взор царевич. – Ты, во-первых, подружка Оксинты, и мне не хотелось бы уводить у него женщину.

– Я не его подружка и не его женщина! – раздраженно вскрикнула рабыня. – Он пользуется моей добротой когда захочет, а сам на других заглядывается. Но я могу быть верной, царевич, особенно такому, как ты.

Девушка прильнула к нему, и Массинисса ощутил прохладу ее гладкой кожи. Царевич, выпустив полотенце из рук, едва не обнял ее, но тут в памяти всплыли две картинки: вот она, обнаженная, с Оксинтой, а вот Зевксис так уверенно обнимает ее, словно делает это не в первый раз.

Массинисса взял девушку за плечи, отстранил от себя и, глядя в глаза, сказал:

– А еще мне почему-то кажется, что моя первая женщина не должна быть похожей на тебя. Иди! Я думаю, тебе и без меня есть кому хранить верность.

Юба расстроенно надула губы и замолчала.

Массинисса, надевая праздничную тунику, спросил:

– Лучше скажи: где мой завтрак? И где Сотера?

– Не знаю, царевич. Прости, я за ними не слежу.

Быстро одевшись и забрав тазик, кувшин и полотенце, расстроенная рабыня ушла. Когда она уже выходила из кухни, то услышала свое имя, произнесенное шепотом. Оглянулась – неподалеку стоял хозяин дома.

– Что, Юба, не подействовали твои чары на этого мальчишку? – поинтересовался Зевксис.

– Он считает меня подружкой Оксинты и не хочет портить с ним отношения, – обиженно проговорила рабыня и прильнула к мужчине. – Я делала все, как ты велел, хозяин, но ничего не вышло.

– Печально, – поглаживая ее по спине и пониже, проговорил Зевксис. – А как было бы здорово, если бы он на тебя польстился и из-за этого разругался с Оксинтой. Как бы рассорить этих двух нумидийцев, чтобы Массинисса остался один и был вынужден искать друзей среди карфагенян? Глядишь, и удалось бы нам перетянуть его на свою сторону.

– На какую сторону? И кому это «нам»? – не поняла Юба.

– Тебе это не нужно знать. А что про царевича говорит Оксинта?

– Не очень доволен им. Оксинта – воин, а его сделали прислугой для избалованного сынка царя. Кому такое понравится?

– Да-а, незавидная участь, – задумчиво почесал подбородок Зевксис. – Ты вот что… будь с Оксинтой поласковей! Кажется, тебе и самой нравится проводить с ним время, не правда ли?

– Ну да… Он такой пылкий, страстный! Хозяин, а что, если ты дашь мне свободу и я стану его женой?

– Ну, ты так далеко не заходи в своих мечтаниях, дорогая Юба! – Зевксис добавил в голос строгости. – Кстати, по поводу «дорогая»: на невольничьем рынке ты мне недешево досталась. Служи и дальше верно, делай, что прикажу, и я подумаю насчет твоей свободы. Ну а пока зайдем-ка в твою каморку…

– Но, хозяин…

– Не переживай, Сотеры там нет. К тому же мы быстро…

После разговора с Юбой и так неважное настроение Массиниссы стало еще хуже. Он заглянул в соседнюю комнату – ложе Оксинты было аккуратно заправлено. Прошел дальше – на кухне у Сотеры тоже было тихо. «Куда они все подевались?!» – уже с раздражением подумал именинник. Праздник начинался совсем не так, как он представлял себе этот день.

Царевич направился в сад, и…

У бассейна он увидел трех человек в праздничных нумидийских одеждах. Сотера держала в руках небольшую красивую амфору, а на ее плече было расшитое золотыми узорами покрывало. Рядом с нею стоял Оксинта, держа под уздцы белоснежного коня, нагруженного поклажей. А впереди них возвышался… Бодешмун!

Старый воин был в своих лучших дорогих доспехах, а в руках держал богато украшенный царский боевой пояс. Увидев эту хорошо знакомую вещь отца, очень ценимую им, Массинисса все понял и едва сдержал подступившие к глазам слезы волнения. Гайя придавал большое значение военному снаряжению и никогда ничего не дарил просто так. То, что он передавал сыну боевой пояс, с которым так часто бывал в походах и сражениях, было символично – отец желал наследнику славной военной карьеры и давал понять, что теперь и ему предстоит быть воином.

Обрадованный Массинисса в порыве благодарности чуть не бросился на шею к своему старому другу, но тут Бодешмун начал строго говорить полагающуюся в данном случае торжественную речь. И царевич выслушал ее как подобает воспитанному нумидийскому юноше: руки прижаты к телу, голова склонена, лицо серьезно.

Бодешмун сказал:

– Массинисса, твой отец оказал мне высокую честь, доверив провести важную церемонию и произнести те слова, что должен был сказать тебе он. Такова воля нашего царя!

Царевич кивнул. Конечно, жаль, что отец не сам принимает его в мужские ряды, но лучшую замену, чем Бодешмун, трудно было представить.

Старый телохранитель тоже был взволнован. Были времена, когда он очень мечтал сказать заветные слова своему повзрослевшему наследнику, только боги не дали ему такого счастья. И теперь он говорил их другому человеку, ставшему ему почти родным сыном.

– Массинисса! Отныне твои детские годы позади, и ты вступаешь во взрослую жизнь. Тебе суждено стать воином.

Оксинта снял с коня большой мешок и подошел к царевичу.

– Клянись защищать свою землю, свой народ, своего царя! – продолжил Бодешмун.

– Клянусь!

В горле у именинника от волнения пересохло, и его ответ прозвучал неубедительно, глухо. Поняв оплошность, он повторил громче:

– Клянусь!!!

Оксинта вынул из мешка новенькие сверкающие доспехи с гербом царя и положил их перед Массиниссой.

Удовлетворенно кивнув, старый воин продолжил:

– Тебе суждено стать мужем, отцом, главой семейства. Клянись хранить семейный очаг, заботиться о его благополучии, оберегать от бед и невзгод, дать стране много новых воинов!

– Клянусь!!!

Почему-то в этот раз голос царевича прозвучал особенно звонко.

К нему подошла Сотера, обдав ароматом сладких благовоний. Она, выполняя роль матери, вручила Массиниссе красивую амфору с угольками, на горлышке которой лежала ароматная лепешка. Молодая женщина накинула на его плечи покрывало и вдруг, потянувшись к нему, крепко поцеловала в губы.

У царевича часто застучало сердце и в глазах немного потемнело: это был его первый взрослый поцелуй. «Какой сладкий вкус у ее губ! Наверное, мне еще ничего вкуснее пробовать не доводилось», – подумал он.

Сотера немного нарушила обычай, согласно которому юношу следовало поцеловать в щеку, лишь символизируя женскую ласку. Но Массинисса на нее ничуть не обиделся, а мужчины сделали вид, что ничего особенного не произошло.

Кухарка с явной неохотой отстранилась от разомлевшего царевича и вернулась на свое место. Церемония продолжалась.

– Тебе суждено стать частью своего кочевого народа, заботиться о процветании страны, а когда придет время, принять ответственность за них. Клянись, что ты будешь делать все во благо массилов и Массилии, забывая о своей личной выгоде!

Последняя, третья часть мужской клятвы была немного изменена, так как речь шла о царевиче, будущем правителе страны.

– Клянусь!!! – громко сказал Массинисса.

Бодешмун повязал на талию царевича боевой пояс отца, а подошедший при этих словах Оксинта подвел к нему красавца-коня.

– И его тоже мне?! – вырвалось у царевича.

– Отцовский подарок, – пояснил старый воин. – А еще прими вот это… – Он протянул юноше увесистый кошель с эмблемой царской казны. – Теперь часть богатства страны в твоих руках, и от того, как ты им распорядишься, будет зависеть благополучие многих массилов, которые платят налоги. Но это я объясню тебе позже. А теперь завершим ритуал!

Бодешмун воздел руки к небу и воззвал:

– Великие бессмертные боги! Призываю вас в свидетели! Примите клятву этого юноши! Укажите ему верный путь в жизни и накажите его, если он отступится от своих слов! – Он взглянул на Сотеру и Оксинту. – А на земле мы, свободные массилы, услышавшие его слова, приглядим, чтобы он не позабыл о них! Да будет так!

После небольшой паузы старый воин прижал Массиниссу к своей груди:

– Добро пожаловать, сынок, в наши мужские ряды!

Царевич был очень рад проведенному согласно обычаям посвящению. И только отсутствие родных людей в этот момент мешало ему быть абсолютно счастливым.

После посвящения раб Мульпиллес увел подаренного коня на конюшню, а Массинисса пригласил Бодешмуна и Оксинту к себе. Он и не заметил, как расторопная Сотера покинула их, но, когда мужчины вошли в его комнату, кухарка была уже там. Вместе с хмурой и слегка потрепанной Юбой они быстро накрывали на стол, застеленный праздничной скатертью. Оксинта поощрительно похлопал нагнувшуюся подружку по пухлой попке, но толстушка, обернувшись, так обожгла его гневным взглядом, что он поспешно отвел глаза.

Сотера расстаралась: помимо блюд карфагенской кухни добрую половину праздничного обеда составляли нумидийские яства. Особый восторг присутствующих вызвало появление на столе любимой пищи воинов – каши зумиты.

Закончив приготовления, кухарка с достоинством поклонилась и собралась уйти, но Бодешмун спросил:

– А разве ты, красавица, не хочешь поздравить своего царевича?

Молодая женщина чуть смутилась и виновато развела руками:

– Я бы с радостью, только хозяева потребовали, чтобы я сегодня помогла им на кухне. У них какие-то гости. Простите меня!

Бодешмун кивнул и жестом отпустил ее. Юба, застывшая в ожидании приглашения, не дождалась его и, неловко потоптавшись, ушла.

Отведав зумиты, старый воин указал Оксинте на кувшин с вином, и телохранитель до половины наполнил их кубки, разбавив водой.

– Сегодня, царевич, ты получил это право! – возвестил Бодешмун. – Но я очень надеюсь, что ты не будешь им злоупотреблять.

Массинисса кивнул.

– За тебя, сынок!

Три кубка звонко стукнулись, и Массинисса впервые в жизни почувствовал вкус вина. Оно приятно согрело и чуть расслабило его. Мужчины еще несколько раз поднимали кубки и не торопясь продолжали трапезу.

Ближе к ее завершению Бодешмун потянулся к сумке:

– Кстати, Оксинта, у меня кое-что есть для тебя. Надеюсь, почерк сестры ты еще помнишь?

Он протянул парню свиток. Оксинта, недоверчиво глядя на него, развернул лист, пробежал глазами первые строки и умоляюще взглянул на Массиниссу.

– Иди читай! – разрешил тот. Он сообразил, что Бодешмун хочет остаться с ним наедине.

Оксинта торопливо ушел, старательно отворачиваясь, чтобы царевич и старый воин не увидали его слез.

Посмотрев ему вслед, Бодешмун спросил:

– Как у вас с ним?

– Неплохо. От него трудно ожидать слишком хорошего отношения, учитывая, как он стал моим телохранителем. Но дело свое Оксинта делает, и я им доволен.

– Теперь и он будет тобой доволен, – пообещал старый воин.

– Ты читал его письмо? – нахмурился царевич.

– Читать я не умею, сынок, – напомнил бывшему воспитаннику Бодешмун. – Просто я видел глаза его родных, когда вручил им твои деньги. А кроме того, я замолвил за них слово правителю Ламбаэсси. Объяснил ему, как важно, чтобы эти люди чувствовали себя хорошо в его городе и обязательно сообщили об этом Оксинте. Если бы они написали что-то плохое после всего, что мы для них сделали, они были бы просто неблагодарными тварями!

Массинисса пересел на ложе поближе к наставнику и прижался к его плечу:

– Как же я по тебе скучаю, мой добрый верный Бодешмун. Спасибо тебе за все твои хлопоты. Ты выручаешь меня, даже уже не служа мне. Я этого не забуду!

Бодешмун обнял своего воспитанника и проговорил:

– Я клялся на верность – царю и тебе – пожизненно. Так что ты можешь располагать мною всецело и всегда!

Затем бывший наставник рассказал царевичу последние новости дворцовой жизни, поведал о том, как поживает царица-мать, сообщил все, что знал об отце.

– Послушай, Бодешмун, – выслушав его, заговорил царевич, – расскажи мне, почему отец стал не очень хорошо относиться к моей матери. Он этого старается не показывать, но я же это чувствую.

Старый воин вздохнул.

– Наверное, не я должен был тебе это рассказать, а он сам. Но неизвестно, когда он сможет это сделать. К тому же ты уже вырос, и лучше, если ты узнаешь все от меня.

Он огладил бороду, что делал в минуты крайней задумчивости, и неторопливо начал:

– Твоя мать очень любила и, думаю, до сих пор любит твоего отца. В молодости она опасалась, что царь, который, как ты знаешь, очень неравнодушен к красоткам, быстро забудет про нее. Когда она забеременела твоим братом, то какое-то время скрывала это от царя, чтобы он из предосторожности не отлучил ее от своего ложа. Ее роды были очень тяжелыми, и жрецы объяснили это гневом богов за то, что царица нарушила полагающуюся будущей матери сдержанность.

Мисаген родился недостаточно здоровым. Гайя поначалу обрадовался ему, но быстро разочаровался в хилом и глуповатом наследнике и затаил на царицу Аглаур обиду. Ему было стыдно, что у него такой сын. Мисагена старались особо никому не показывать, пока он не повзрослел и хоть немного не окреп.

Большую часть свободного времени царь тогда проводил с наложницами. Опасаясь совсем потерять свое место возле него, царица нашла способ приблизиться к царю вновь и зачала тебя. Ты был ею выношен как предписывалось нашими обычаями и рожден в гораздо меньших муках. Жрецы даже разглядели на тебе какие-то тайные знаки: мол, ждут тебя великие дела и счастливое будущее, но тебе предстоит пройти очень непростой путь.

– Попробовали бы они про царского сына сказать что-нибудь другое, – усмехнувшись, буркнул царевич. – Наверное, и про Мисагена то же самое говорили.

– Ты несправедлив к святым отцам, сынок. Я бы не был по отношению к ним таким пренебрежительным. Все же эти ребята ближе к богам, чем мы, и у них может быть больше сведений о воле небес.

Что же касается Мисагена… Царь охотно отправил его в Карфаген, как ты знаешь. Вот только брат твой и здесь приносил одни неприятности. Если бы ты знал, сколько денег старший царевич тянул из Гайи на попойки и развлечения под предлогом того, что «нумидийский царевич должен жить в Столице мира достойно». В Цирте многие были недовольны большими расходами на содержание твоего братца. Твоя мать тайком от царя продала большую часть своих драгоценностей (между прочим, подарков отца) и отправила деньги Мисагену, потому что тот в письмах выпрашивал средства и у нее. Гайя узнал об этом и устроил царице Аглаур скандал. Это не добавило тепла в их отношения. А потом Мисаген свихнулся от пьянства и разврата.

Ну, это дела прошлые, поговорим о том, что важно сейчас. Массинисса, у твоего отца и у Массилии сейчас большие трудности, поэтому я прошу тебя, сынок: будь сдержан в тратах. Деньги, которые царь шлет тебе, теперь достаются ему непросто. Однако хотя страна наша серьезно ослаблена поборами карфагенян, да и другими бедами, Гайя не может не поддерживать наследника на достойном уровне, иначе и в Цирте, и в Карфагене начнут говорить о том, что царь Массилии не может даже сына как следует обеспечить. – Говоря это, Бодешмун нахмурился. – И еще. Я должен передать тебе слова твоего отца, хотя мне и непросто это говорить. Дело в том, что в Цирте до сих пор недовольны желанием Гайи сделать тебя своим преемником. Ты же знаешь о наших обычаях, когда царство наследует старший из братьев царя, а не его сын.

– Да, я это знаю, – посерьезнел и Массинисса. – Отец разговаривал со мной на этот счет и пообещал, что постарается решить данный вопрос.

– Он и старается, только многие в Цирте против этого. Особенно сейчас, когда тебя отправили в Карфаген. Люди опасаются, что этот город окажет на тебя нехорошее влияние или ты вернешься отсюда таким, как твой брат.

– Ну уж этому точно не бывать! Да и своим среди карфагенян мне не стать никогда. Меня тут за спиной все называют дикарем и недолюбливают.

– Не переживай, царевич! Я думаю, со временем ты докажешь местным дуракам, что это не так.

– Я тоже так думаю, мой дорогой Бодешмун, – сказал Массинисса, и они оба рассмеялись.

Немного помолчав, царевич поинтересовался:

– А что там была за история с Капсой? Из-за чего сенат Карфагена потребовал, чтобы отец немедленно выступил в поход? Даже попрощаться нам не дали.

– Это все пунические проделки. Они хотели поскорее разлучить вас с отцом. Ты уже понял, что доверять тут никому нельзя, особенно этому пройдохе Канми Магониду. Он делает вид, что привечает тебя и защищает от некоторых сенаторов, но делает это только в своих целях. Чтобы понять это, достаточно взглянуть на его хитрую рожу.

– Мне Канми тоже не нравится, – кивнул Массинисса.

– Ну а в Капсе все было спокойно, небольшие банды гарамантов мы отогнали за границу. Городу особо ничто не угрожало. И еще. Твоя маленькая подружка просила передать тебе привет, – с улыбкой сказал Бодешмун.

– Роксана? Ты ее видел?

– Да. Она много спрашивала о тебе. Жаль, что судьба разлучила вас так надолго. Глядишь, с годами, может, что-то и вышло бы у тебя с этой бойкой дочкой правителя Золотого города. Из нее получится хорошая жена, это уже сейчас видно: умная, красивая, шустренькая.

– Бодешмун, она еще маленькая девочка, а мне нужна подруга постарше! Я же с сегодняшнего дня взрослый мужчина!

– Мужчина, мужчина! – похлопал его по плечу учитель. – Кстати, как тебе Сотера?

Чуть покрасневший от вина царевич смутился и не нашел что ответить.

– Она достойная молодая женщина. И ничего, что немного старше тебя. В некоторых жизненных ситуациях это даже хорошо. А уж на ложе любви, поверь мне, разница в годах имеет еще меньшее значение, – наставлял его Бодешмун.

– Но я не знаю, как она ко мне относится. Что, если я ей не нравлюсь? – пробормотал Массинисса.

– Если бы не нравился, она бы так не расстаралась к твоему Дню взросления, сынок. Поверь моему опыту, она тоже его ждала.

– Ты в этом уверен? – с надеждой заглянул в его глаза царевич.

Учитель взъерошил рукой его кудри и проговорил:

– Не был бы уверен, не говорил бы.

Тут Мульпиллес привел к ним посыльного нумидийца:

– Царевич, за твоим гостем пришли.

– Благодарю тебя, – кивнул Массинисса.

Они с бывшим телохранителем поднялись и стали прощаться.

– Ты где остановился, Бодешмун?

– На постоялом дворе нумидийца Джувы. Он хоть и массесил, но одинаково ровно относится и к нам, массилам. Как говорится, лишь бы деньги платили. Удивительное дело: мы живем там рядом с массесильскими купцами, вежливо здороваемся и мило общаемся, хотя, если бы встретились в Большой степи, в глотку бы друг другу вцепились. Вот что значит влияние Карфагена. Когда захотят, они нас делают дружными, а когда понадобится иное, стравливают, как бойцовых псов. Я бы на твоем месте познакомился с этим Джувой, он занятный малый. Себе на уме, конечно, как все торговцы, но все же он нумидиец и какие-то понятия о чести имеет.

Царевич кивнул.

К ним подошел Оксинта, торопливо смахивая с лица следы слез. Неожиданно он поклонился Бодешмуну и пристально посмотрел ему в глаза. Старый воин понимающе улыбнулся и, не говоря ни слова, дружески похлопал парня по плечу. Царевич недоуменно посмотрел на одного, потом на другого, но промолчал.

Распрощавшись с Бодешмуном, Массинисса предложил Оксинте:

– Давай покатаемся на лошадях? У меня для тебя тоже есть подарок.

Он велел Мульпиллесу привести Эльта и подаренного отцом коня.

– Он твой! – протягивая поводья царского подарка Оксинте, сказал Массинисса.

– Но царь прислал его тебе ко Дню взросления! Я не могу принять такой дорогой дар! Ты сам знаешь, царевич, у нас в Нумидии на белоснежных конях ездят только высокопоставленные особы, – стал возражать мулат.

– Здесь, в Карфагене, тоже. И я хочу, чтобы в тебе видели не моего слугу и телохранителя, а моего друга и относились к тебе соответственно. К тому же я своего Эльта не променяю ни на кого другого, – потрепал своего любимца за гриву Массинисса. Он вскочил на спину коня и сказал: – Едем в Карфагенские сады!

Оксинта на своем новом жеребце последовал за ним на конную прогулку.

Располагавшиеся в карфагенском районе под названием Мегара сады считались стратегическими, так же как некоторые плантации и поля, размещавшиеся внутри стен города, где выращивали пшеницу и ячмень, инжир и гранат, миндаль и оливу, а также другие культуры. Все это предназначалось для питания гарнизона и жителей города в случае долгих осад. Защитникам Карфагена нужно было стойко оборонять стены, а умереть от голода и жажды им со всем этим хозяйством не грозило.

Карфагенские сады помимо своего основного предназначения – выращивания здесь фруктов – использовались аристократами для конных прогулок. Деревья тут были высажены ровными рядами, как дома в городских кварталах, а между садовыми «кварталами» шли широкие дороги. По ним следовали телеги, на которые собирали урожай, после чего везли его хранить в специальные прохладные подвалы или сушить на крыши домов, чтобы потом использовать в качестве сухофруктов.

Массинисса видел, что Оксинта был чем-то озадачен и непривычно задумчив, но ни о чем его не спрашивал. Они вволю покатались по дорогам садов, благо ближе к вечеру здесь почти никого не было.

Когда они оказались на одном из перекрестков, мулат неожиданно спешился и сказал:

– Остановись, царевич! Мне нужно что-то тебе сказать!

Массинисса придержал Эльта. Оксинта вдруг преклонил колено.

– Царевич, я хочу принести тебе клятву верности! Мы познакомились, будучи врагами, вместе приняли бой, находясь в одной десятке воинов, и теперь живем под одной крышей на чужбине, враждебной нам обоим. Это был долгий путь, и он еще далеко не окончен. Не стану скрывать: я не был доволен тем, как поступал твой отец, и из-за этого не любил тебя. Со временем мне стало понятно: многое из того, что делал царь Гайя, правильно. Да и ты в общем-то неплохой парень. Прости, что я так о тебе!

Массинисса согласно кивнул.

– Нам с тобой лучше стоять спиной к спине, встречая любые опасности и невзгоды, чем относиться друг к другу с подозрением и предубеждением.

Царевич снова кивнул и обрадованно улыбнулся: наконец-то Оксинта действительно становится верным ему человеком.

– И еще мне очень дорого и важно то, что ты сделал для моей семьи! Даже тайком от своего отца. Я понимаю, что это для тебя ничего особенного не стоило, но моя душа была не на месте из-за того, что мои родные оказались на чужбине почти без денег, на положении бунтовщиков и предателей. Я ожидал, что им будет очень плохо в Ламбаэсси.

– Бодешмун привез тебе от них письмо, и ты знаешь, что с ними все хорошо? – догадался царевич.

– Да, теперь я за них спокоен. И знаю, кому этим обязан! – Оксинта склонил голову. – Царевич! Отныне я буду верен и предан тебе весь без остатка! Ты можешь смело смотреть в глаза любой опасности, зная, что умрешь только после того, как погибнет твой верный слуга Оксинта. А меня, поверь, не так-то просто убить! Я научу тебя всему, что сам знаю и умею! Я клянусь защищать тебя от любых опасностей и, что бы ты ни делал, быть всегда на твоей стороне! Прошу тебя только об одном: ничего от меня не скрывай! Клянусь, любая твоя тайна умрет вместе со мной, но я должен знать о тебе все, чтобы вовремя защитить!

Массинисса слез с коня, поднял и обнял Оксинту.

– Я принимаю твою клятву! – И, отстранившись, заглянул в глаза телохранителя. – Только мне здесь, в Карфагене, нужен не слуга, а друг. Будь моим другом!

Оксинта кивнул.

Когда они возвращались с прогулки, царевич поинтересовался:

– А что родители тебе написали? Как они устроились в Ламбаэсси?

– Я очень опасался, что их там плохо примут. Это же родовые владения твоего отца, и там любое недовольство царем Гайей воспринимается как личное оскорбление. Поначалу им приходилось непросто: ламбаэсси относились к ним настороженно. Но через несколько недель примчался Бодешмун, переговорил с Исалтой…