Столичная штучка

Глава 11 Нечаянные встречи

Богдан не спеша шел к Набережной. Просто не мог сидеть дома. И пойти, как оказалась, ему некуда.

К Лесе нельзя. Он видеть не может эту… интриганку! Притворщицу. Артистку.

И к друзьям Богдану не хочется, они наверняка начнут приставать с расспросами. Или опять станут звать с собой в Старый Крым, в поход. Симоненко на этой почве свихнулся, буквально бредит спелеологией. Еще и Леську собирается захватить с собой.

Вот уж нет!

Перетопчется.

Богдан криво усмехнулся: последнее время он только и делал, что шарахался от близких. Даже Машка подкатывалась к нему с расспросами, почему он такой хмурый и злой. Или – почему бы им ни поехать прямо сейчас к Лесе.

И мама смотрела встревожено. Того и гляди, тоже спросит о Леське. И что прикажете ей ответить? Что он видеть эту… не может?

Богдан присел за столик уличного кафе и попросил принести кофе и мороженое со взбитыми сливками. Неприязненно покосился на стайку весело смеющихся девушек и отвернулся.

С него и Марго довольно. Леськина троюродная сестрица прицепилась к нему как репей к хвосту дворняги – не стряхнешь. То звонит, то приезжает прямо домой и сидит часами, а то вытаскивает в город, в кафе или на дискотеку.

Совершенно молчать не умеет. Рта не закрывает, Богдан только теперь оценил…

Нет, о Лесе он вспоминать не будет! Богдан болезненно поморщился: пусть с ней и было легко.

Юноша неохотно признал – Леся никогда ему не мешала. Просто находилась рядом, занимаясь своим. Читала, сидела за компьютером, копалась в саду, возилась с малышней, готовила или слушала музыку.

Он прикипел к Леське. Только в эти дни понял, насколько прикипел. Привык к ее присутствию рядом. Ему… ему сейчас трудно дышалось! Но он отвыкнет. Обязательно отвыкнет.

А от Марго Богдан устал. Одному радовался: лето рано или поздно кончится, и девчонка уедет в свою Москву.

Богдан глотнул ароматный горячий кофе, и лицо его прояснилось. Он вдруг подумал: «Может, в самом деле, сбежать на две недели из Керчи? В поход пойти, например. Петро клялся – чужих практически не будет. Парни из секции и несколько девчонок из параллельного выпускного класса. Новичков двое-трое, так что никаких сложностей. И маршрут в этом году классный разработали, некоторые пещеры – пальчики оближешь…»

– Привет!

Богдан поперхнулся кофе и закашлял. Симоненко потянул к себе стул и закричал официанту:

– Мне молочный коктейль! С малиновым сиропом! И побыстрее!

– Помяни черта, он тут как тут, – проворчал Богдан.

– Ты обо мне?

– Ну да. Только подумал, не двинуть ли мне с вами в Старый Крым, как ты и нарисовался.

Петро бесцеремонно залез в чужую вазочку с мороженым. Богдан только крякнул, наглый Симоненко в чайной ложке уместил почти половину порции взбитых сливок. Сунул в рот, блаженно зажмурился и прочавкал:

– Давай! Мы вам с Леськой всегда рады, сам знаешь.

– При чем тут Леська? – буркнул Богдан. – Я один собираюсь.

Петро бросил ложку на блюдечко и внимательно посмотрел на друга. Потом осторожно спросил:

– Леся не хочет идти?

– Я знаю?! – разозлился Богдан.

Лицо его потемнело, он схватил остывший кофе и поспешно глотнул. Петро задумчиво протянул:

– Понятно…

– Что тебе понятно? – прорычал Богдан.

– Поссорились.

– Мы не ссорились!

– Тогда что? Она уехала? Нашла себе другого парня? Прогнала тебя вон?

– Прикалываешься? – сузил глаза Богдан.

– Да нет, серьезен как никогда.

– Тогда заткнись! Она меня больше не интересует!

– О как!

– Именно. И учти – пойдет в Старый Крым она, я остаюсь в Керчи.

– Кретин.

– Что?!

– Уточняю, – нехорошо улыбнулся Симоненко, – влюбленный кретин!

Богдан сжал кулаки. Петро нервно хохотнул:

– Э-э, нет. У нас разные весовые категории. Тут я пас! – Он выскочил из-за стола и насмешливо бросил: – Мой коктейль можешь выпить. За мое здоровье!

– Обойдусь, – процедил сквозь зубы Богдан.

– Это как хочешь!

Богдан проводил приятеля злым взглядом. Петро обернулся, помахал ему рукой и крикнул:

– Лесино место заняла Марго?

– Укороти язык, скотина!

– Ну и девка! – восхищенно хмыкнул Петро. – Как там Машка ее обозвала? Столичной штучкой? – Он захохотал. – В корень смотрит! Это я о твоей сестрице.

Лицо Богдана пошло пятнами, и он начал подниматься из-за стола. Петро молнией вылетел в сквер и уже с безопасного расстояния крикнул:

– А все-таки ты дурак!

И исчез.

Богдан с отвращением посмотрел на остывший кофе. Брезгливо отодвинул вазочку с растаявшим мороженым. Бросил на стол деньги и пошел к морю.

Настроение было испорчено окончательно. Даже идея о походе казалась дурацкой – от себя не убежишь. И от Симоненко с его ехидной улыбочкой тоже.

«Влюблен! Ну и гад же Петька, – угрюмо думал Богдан, сворачивая к Набережной. – Язык как помело…»

Почему-то вспомнились вопросительные и непонимающие глаза Леси, когда он едва ли не насильно сунул ей в руки конверт с деньгами. И как вспыхнуло Лесино лицо, когда Богдан грубо велел ей купить себе платье, а не вымогать тряпки у сестры.

Богдан нервно передернул плечами: покраснела, значит действительно виновата. И незачем о ней думать. Это Петро кретин, а не он. Знал бы Симоненко…

Кстати, при чем тут Марго?

Богдан раздраженно сдвинул брови: «Не хватало еще и о москвичке голову ломать! Неприятная девица, недаром Машка с Дашкой ее невзлюбили. И „столичная штучка“ Марго подходит. Машка, она известная язва…»

Богдан остановился у парапета и рассеянно посмотрел на море. Время подходило к полудню, на небе не осталось ни облака, от раскаленного асфальта несло жаром, и волны лениво лизали камень.

Богдан подошел к купальне. Там, над кассой, всегда висела табличка с температурой воды и воздуха. «Двадцать шесть и тридцать четыре, – немного удивленно присвистнул он. – Неплохо для июня!»

Купальня звенела от детских голосов. С вышки сыпались смуглые мальчишеские тела, девчонки предпочитали нырять с бортиков внутреннего бассейна. Ребята постарше старательно загорали на трибунах. Взрослых в купальне практически не было. Разве что персонал.

Богдан нашарил в кармане бумажник и пожалел, что не надел плавки. Неплохо бы сейчас окунуться, уж очень солнце палит. Хоть Богдан и не любил купальню: она для тех, кто не умел толком плавать. Или для малышей.

Пятьдесят метров длина бассейна! Как клетка. А Богдан обычно уплывал за километр-два, и чтоб рядом обязательно держалась Леся…

О-о, черт! Опять она!

Глаза вдруг защипало. Богдан разъяренно выругался, и почти побежал от моря.

Неожиданно показалось, что в этом городе ему нет места. Куда не брось взгляд, он всюду бродил с Лесей, любая улица напоминает о ней, любой камень…

Богдан пожалел, что ему еще целый год до окончания школы. Насколько проще было б – поступи он уже в институт. Уехал бы в Москву, а там новые друзья, подруги, новые впечатления. Там он точно никогда не вспомнит о…

– Привет! Здорово, что я тебя встретил!

Богдан поднял голову и неприязненно поморщился: знакомые Марго. Только их сейчас и не хватало для полного счастья.

«Кажется, девчонку звать Мариной, – лихорадочно размышлял он, широко улыбаясь и протягивая руку тощему белесому парнишке, неприятно анемичному, узкоплечему и длинноволосому. – Или нет? Точно нет. Имя у нее какое-то типично украинское… А-а, черт с ним! Обойдусь. Мальчишка – Олег. Мы вчера на дискотеке познакомились, тут же, на Набережной».

Богдан улыбнулся смущенно краснеющей полненькой девочке и сказал:

– Отлично загорела!

– Слушай, у меня к тебе просьба, – затараторил Олег, не выпуская руки Богдана. – Ты передай Марго – я через два дня в Москву уезжаю. Так что если она хочет вернуть деньги, пусть завтра на пляж принесет, на наше старое место…

– Какие еще деньги? – раздраженно буркнул Богдан. – Ты ей разве занимал?

Он вспомнил недавнюю сцену у дома Малевичей и озабоченно нахмурился: Леська! Получается, Марго пока не отдала за сестру. Интересно, у него наберется нужная сумма? Черт его занес в кафе!

– Да пустяки в общем-то, – хмыкнул Олег. – Я по просьбе Марго двести гривен ее сестрице передал, забавная такая девчонка, у нее еще запястье перевязано.

Богдан вздрогнул, скулы его отвердели, перед глазами заплясали цветные пятна. «Кажется, перегрелся на солнце, – равнодушно отметил он. – Что этот хлюпик сказал, я не понял…»

Юноша глубоко вздохнул и заставил себя расслабиться. И снова увидел перед собой немного удивленное лицо Олега, все в мелких бисеринках пота. Тот смотрел выжидающе.

Богдан растер виски и отрывисто спросил:

– Я не понял – что просила Марго?

– Ничего особенного, – пожал плечами Олег. – Позвонила мне вечером и попросила занять двести гривен. На пару дней. Ей мать должна переслать деньги с московским поездом. Ну, через знакомую проводницу.

– А… при чем здесь Леся?

– Леся? Какая Леся?

– Троюродная сестра Марго.

– Я и не знал, что ее зовут Леся, – улыбнулся Олег. – Марго просто сказала: «Если меня на месте не окажется, отдай деньги моей сестрице». И подробно описала ее. Кстати, симпатичная девчонка!

У Богдана болезненно сжалось сердце. Он смахнул со лба пот и прохрипел:

– А раньше ты передавал деньги этой… Лесе?

– Нет, – удивленно посмотрел на него Олег. – А что, нужно было?

Оксана засмеялась: уж очень изменилось лицо симпатичного местного парня. Будто его по голове чем тяжелым шарахнули.

Олег неловко заметил:

– Впрочем, не горит. Если у нее трудности с деньгами, я подожду. Марго мне свой московский телефон дала.

– Никаких трудностей, – сипло выдавил Богдан. Вынул кошелек, отсчитал четыре купюры по пятьдесят гривен и протянул Олегу. – Держи. Марго здесь на все лето, так что отдаст.

– Тебе без напряга? – чуть смущенно поинтересовался Олег.

– Без.

– Тогда лады. Я хочу сувениров побольше привезти, – обрадовался москвич. – Тут у вас прикольные рыбешки продают, сушеные, словно надутые, и все в иглах. И брелки из раковин забавные. Со знаками зодиака. Друзьям прихвачу!

– Давай, – пробормотал Богдан, – отоваривайся. Поддержи аборигенов.

Он долго смотрел вслед уходящим Олегу и Оксане. Голова кружилась, во рту появился неприятный металлический привкус, Богдан едва дошел до ближайшей скамьи и почти упал на нее.

Ему казалось, он сходит с ума. Мысли кружились в бешеном хороводе, и наконец осталась одна: «Петро прав – я кретин. Но… платье как же?! И деньги за клубнику?»

Рита открыла глаза и покосилась на часы: ничего себе! Неплохо она поспала после утреннего купания! Почти два часа. И есть хочется. Дома никогда ТАК не хотелось. Может, Леська с тетей Шурой просто вкуснее готовят, чем мама? Или здесь воздух такой?

Рита сладко зевнула и бросила взгляд на окно: сквозь листья деревьев смотрело на нее выбеленное зноем крымское небо.

«Здесь тучи когда-нибудь бывают? – смешливо подумала она. – Или к августу вся зелень погорит к черту? Трава и так уже пожелтела, а Леська по утрам мается с поливом, воду то и дело отключают…»

На кухне никого не оказалось. Рита заглянула в холодильник и довольно улыбнулась: на верхней полке одна на другой лежали коробки с шоколадными конфетами. К завтрашнему дню рождения Анатолия Федоровича, понятно. А внизу – коржи под торт. Леська сама пекла, золотистые, румяные, медовые. Вон две банки вареной сгущенки для крема, и бокал с молотыми грецкими орехами. И холодец!

Рита невольно облизнулась. Она сто лет не ела холодца, мама не любила с ним возиться. Ничего, завтра наверстает.

После завтрака Рита неуверенно замерла на крыльце: Леськи и в саду не видно. И Анатолий Федорович куда-то исчез. Наверное, в город поехал, свои новые пейзажи в сувенирный магазинчик повез. Или той женщине отдаст, что картинами в центре торгует, прямо у Пушкинского театра.

Мысль о картинах напомнила Рите о собственном портрете. Она сбежала в сад и удовлетворенно хмыкнула: мольберт до сих пор стоял у беседки.

«Хорошо, что Анатолий Федорович в свою комнату не унес, а то бы до самого обеда не увидела. Или… он специально оставил? Для меня? Если закончил…»

Вдруг вспомнилось, что вчера она так и не взглянула на полотно. А когда уезжала, Анатолий Федорович еще колдовал над ее портретом.

Сердце от волнения замерло, щеки залил горячий румянец: неужели… Рита со всех ног бросилась к мольберту и потрясенно ахнула: готово!

«Боже, какая я красавица, – благоговейно подумала Рита, прижимая прохладные пальцы к горящему лицу. – Ленка Сахарова с ума сойдет от зависти…»

Картина показалась ей прелестной. Залитый ярким полуденным солнцем сад. Виноград, оплетающий старую беседку. Он еще не поспел, кисти совсем зеленые; прозрачные ягоды просвечиваются солнцем насквозь. В беседке – очаровательная девушка, белокурая, стройная; длинные ножки скрещены, пальцы изящных рук теребят узорчатые виноградные листья…

И как одета!

Серьги отлично прописаны, камень на кулоне бросает яркие блики на ее грудь, а само лицо почти в тени. И глаза – пронзительно зеленые, даже изумруды как-то проигрывают, если присмотреться.

Рита осторожно коснулась пальцем маминой серьги, потом вынула ее из уха и сравнила с нарисованной. Изумленно покачала головой: настоящая казалась менее… значительной, что ли?

На том камешке, на портрете, грани играли, вбирая в себя солнечный цвет, и щедро возвращали его в виде разнотонных бликов на Ритиной шее. А настоящий изумруд казался немного тусклым. И скучным. Темным каким-то. Может, не то освещение?

Очарованная Рита стояла перед своим портретом и не могла отвести от него взгляда. Неожиданно лицо ее дрогнуло: что-то девушку зацепило.

Чем дольше Рита всматривалась в картину, тем больше ей становилось не по себе. Нет, ничего не изменилось! Волшебство полотна оставалось прежним, но…

Рита озабоченно сдвинула брови: или тень падала на ее лицо так неудачно? Почему-то собственные глаза, такие яркие, такого насыщенного зеленого цвета вдруг смутили Риту своей жесткостью.

Что-то в них было… неприятное. Будто красивую девушку там, на полотне, не интересовал никто кроме себя. И уголки губ странно приподняты, словно Рита едва сдерживала торжествующую улыбку.

Рита судорожно сглотнула: «Наверное, это когда Анатолий Федорович спросил меня – что происходит с Лесей. И почему перестал заходить Даня. Неужели… неужели он все понял по моему лицу?!»

Девушка стояла перед мольбертом, не в силах уйти. Картина притягивала ее, сердце билось все быстрее, ладони повлажнели, вдруг заболела голова. Почему-то сейчас Рите казалось, что девушка на портрете выглядит просто смешно. Нет, красота оставалась при ней, но…

Глупо надевать модельные туфельки на высоченных шпильках, сидя в собственной саду в уютной беседке с щелястым, некрашеным полом! И цеплять на себя драгоценности с утра пораньше тоже глупо. Вон как оттягивает мочку уха тяжелая мамина серьга.

Рита больно прикусила губу: «А ведь мама говорила, что этот комплект можно надевать лишь на вечеринку, он не дневной, и уж никак не на все время…»

Поза, еще вчера казавшаяся Рите очень изысканной, почему-то сейчас смотрелась нарочитой, надуманной, в ней не чувствовалось естественности. Она вызывала раздражение! И усмешку, что еще хуже.

Специально вытянутые, скрещенные ноги, выставляющие напоказ босоножки. Гордо выпрямленная спина и высокомерный поворот головы…

«Неужели я ТАКАЯ?»

Рита вошла в беседку и села, откинувшись на решетку. Сглатывала злые слезы и думала: «Сейчас я сижу так, как сидела бы не на зрителя – удобно. И ноги держу под скамьей, и спиной опираюсь на стенку беседки, и руки положила не так… Это нечестно! Анатолий Федорович должен был сказать мне… – Рита горько усмехнулась и признала: – Я бы все равно поступила по-своему. А Леська там, в тети Шуриной спальне… она осталась собой!»

Рита зажмурилась от обиды. Потом размазала по лицу слезы и сняла с себя мамины серьги. Зажала их в кулаке, подошла к картине и немного удивленно подумала: «Если не всматриваться, то все нормально. Просто ОЧЕНЬ красивая девушка в саду. – Она судорожно вздохнула. – Не всматриваться! Как глупо».

Богдан качался в гамаке и бездумно смотрел в небо. Наступал вечер, и оно уже не смотрелось белесым. Бездонно-голубое, с налетом высоких перистых облаков, подкрашенных падающим к горизонту солнцем. И никаких оттенков красного! Только разнотонное золото.

«День завтра будет безветренным, – равнодушно отметил Богдан. – Повезло курортникам, почти месяц жара держится…»

В доме зазвонил телефон, и Богдан угрюмо хмыкнул: наверняка Марго. Зря старается. Он предупредил домашних, что его ни для кого нет дома. «Сплин-с!»

Машке с Дашкой новое слово очень понравилось. Они теперь без конца склоняли его. Одна звала другую играть, и та отговаривалась сплином. Мол, жизнь не мила, какие игры?

Богдан невольно улыбнулся, слушая уверенный Машкин голос. Младшая сестра уверяла Марго, что брата до вечера не будет, он ушел к друзьям. И вернется поздно, они уже все спать лягут, он заранее маму предупредил.

«Врушка, – снисходительно подумал он. – Сам бы поверил, что сейчас у Витька, если б в гамаке не валялся. Впрочем, все девчонки такие. Вот Леська…»

Богдан стиснул зубы и с трудом переключился на предстоящий поход в Старый Крым. Юноша все-таки решился пойти с ребятами, иначе он тут свихнется до осени. Дома все время болтали о Лесе, особенно девчонки.

Богдан явно сглазил. Его дернули за подол футболки, и Даша прозвенела прямо над ухом:

– Мы сегодня пойдем к Лесе?

– Нет, – раздраженно бросил Богдан и закрыл глаза.

– У него сплин, забыла? – ехидно пропела Машка. – Данька как о Леське услышит, так сразу и сплин!

– А-а-а, – понимающе протянула Даша.

Она вскарабкалась старшему брату под бочок и пощекотала пальчиком возле уха. Богдан засмеялся. Даша воскликнула:

– А на день рождения дедушки пойдешь? Леся всех приглашала!

Богдан почувствовал, что Машка устроилась с другой стороны. Младшая сестра взволнованно сопела, ожидая ответа.

Богдан сонно пробормотал:

– Ну да, конечно, уже ищу парадные туфли. Я при галстуке, Леська в своем белом платье, ангел невинный…

– Каком белом платье? – удивилась Даша. – Его же больше нет. – И добавила обиженно: – Его Ритка испортила.

– Ага, – подхватила Маша. – «Столичная штучка» на нем целое блюдце с шелковицей растерла!

– Она же нечаянно, – заступилась справедливая Даша. – Она и свои шорты с топиком выбросила. Красивые.

Маша смягчилась и неохотно пробормотала:

– Да ладно. Раз уж она Лесе свое платье отдала на вечер.

– Хотела насовсем, – уточнила Даша.

– Очень надо, – презрительно фыркнула Маша. – Мы едва уговорили Лесю на вечер его надеть!

– Никак брать не хотела, – согласилась Даша. – Ох, и упрямая…

– Точно. Ты рыдала как корова, – ядовито напомнила Маша. – А слезы как у крокодила!

– Почему «как корова»? – растерянно пролепетала Даша.

– Пусть не корова, – отмахнулась Машка. – Главное – не зря старалась. Леся платье все же взяла.

– Голубое – преголубое, – мечтательно пропела Даша. – Краси-ивое…

– Белое было лучше! – непримиримо заметила Маша.

– Ага, – вздохнула Даша.

Мама вышла на веранду и позвала детей ужинать. Девчонки со смехом посыпались из гамака. Богдан лишь сильнее зажмурился: ему в жизни не было так плохо. И так стыдно.

Он видел перед собой огромные карие глаза с влажными от слез ресницами, непонимающие и обиженные.

– Кретин, – выдохнул он. – Ох и кретин!