Столик с видом на трамвай (рассказы)

ЧЕТВЕРТЬ ТОПОЛЯ НА ПЛЮЩИХЕ

Шофер автофургона "Мясо" Иван Синицын решил начать с понедельника новую жизнь. В понедельник Вечером, поставив на место машину, Иван очень удачно спрятался за мойкой от двух своих дружков, затем благополучно миновал комплектующуюся тройку возле проходной; заткнув уши, промчался мимо скверика возле гастронома, из которого неслись сладкие голоса знакомых: "Иван? Третьим будешь? Иван, я тебе нужен?" – и очутился почти что возле дома.

Но самая главная опасность как раз и была возле дома. Опасность возвышалась желтым дощатым пивным ларьком посредине пустыря, усеянного ржавыми консервными банками и битым стеклом. Пивная точка называлась "Маруся" (пойдем к "Марусе", завтра у "Маруси", к "Марусе" цистерну повезли).

У "Маруси" каждая консервная банка знала Ивана Синицына и Иван Синицын тоже знал каждую консервную банку. A о людях и говорить нечего.

Самое главное, "Марусю" нельзя было ни обойти, ни объехать. Все тропинки вели к ней. За многие годы сеть дорожек, дорог и тротуаров в микрорайоне Ивана складывалась в зависимости от силы притяжения "Маруси", наподобие того, как наша солнечная система образовывалась вокруг Солнца, и поэтому куда бы ты ни захотел пойти, все равно оказывался возле "Маруси".

Сегодня Иван не хотел идти к "Марусе", но сеть дорожек все глубже и глубже подтягивала его к пив-точке. Иван Синицын барахтался в этих дорожках, как муха в паутине, он рвался к дому, он делал обманные движения, он наступал сам себе на ноги, он даже зажал рот, словно горькая пивная жидкость может сама собой пронестись над усеянным хламом лунным пейзажем и влиться в рот, однако сила пивтяжести была неумолима.

Иван совсем было уже оказался подтянутым к злодейке "Марусе", уже показался ее желтый потрескавшийся рот, уже вот и хвост очереди, и Иван даже спрашивает хриплым, спекшимся горлом: "Браток, ты последний?" – как вдруг рука шофера случайно скользнула в карман и нащупала хрустящую бумажку. Ивана словно током ударило. Четвертная! Как он мог забыть, что сегодня, готовясь к новой жизни, специально обменял в буфете на четвертную всю мелочь. Чтобы не было соблазна. Ведь стоять с четвертной в пивной очереди глупо, смешно и даже как-то неэтично потом набивать мокрой тяжелой сдачей карманы.

Вот почему хруст новенькой четвертной вырвал своего обладателя из пивной паутины, и освобожденный Иван помчался прямо к универмагу. Универмаг играл важную роль в планах Синицына начать новую жизнь. В универмаге Ивану надо было купить подарки для установления новых дипломатических отношений с женой и тещей. Прежде всего с тещей, ибо с тещей Иван вот уже многие годы находился в состоянии то холодной, то горячей войны, но больше все-таки горячей.

Иван хотел купить сковородку. Тяжелую чугунную сковородку. Почему именно сковородку, да еще чугунную и тяжелую, станет ясно, если рассказать об одной слабости тещи. В состоянии горячей войны с Иваном теща из всех видов оружия индивидуального уничтожения предпочитала шипящую сковородку. Эта небольшая алюминевая сковородка не могла нанести серьезного увечья, она поражала противника главным образом содержимым, и, купив тяжелую чугунную сковородку, Иван как бы тем самым говорил: "Вот вам, дорогая теща, серьезное оружие. Я дарю его вам, ибо знаю, что у вас теперь не будет случая применить его – я начал новую жизнь".

Купив в универмаге сковороду теще и нечто розовое, воздушное, венгерское жене, Иван забежал еще в кинотеатр "Ореол" и взял билеты на фильм "Три тополя на Плющихе". После этого, готовый к новой жизни, Иван Синицын переступил порог своей квартиры.

– Готов? – привычно спросила жена. – Сегодня что-то рано.

– Он всегда готов, – сострила теща.

Теща у Ивана была как бы конферансье – она любила острить.

– Во! Нюхайте! – Иван радостно дыхнул на женщин возле плиты. Газовая плита никак не прореагировала на дыхание Ивана Синицына. Обычно она в таких случаях сразу тухла, удушенная запахом портвейна "Золотистый".

– Трезвый? – ахнула жена.

– Еще развезет, – с надеждой сказала теща. Она не любила трезвого зятя. Трезвый зять был остроумнее зятя пьяного, и теще приходилось нелегко во время трезвых перепалок.

– Все! – сказал Иван. – Завязал! А это вам подарки!

Женщины отупело смотрели на развязанные свертки: тяжелую чугунную сковороду и нечто розовое, венгерское.

– А сейчас – в кино! Только быстрее – десять минут осталось.

– Господи, – заплакала жена. – Да что же это случилось? Не то волк в лесу сдох…

– Волки давно передохли, – не удержалась теща-конферансье. – Только теперь, в газетах пишут, собаки заместо волков живьем грызут.

– Ну то собаки, не так страшно, – улыбалась сквозь слезы жена. – Господи, за что счастье-то мне такое…

Женщины засобирались в кино. Жена надела новый японский костюм, который бесполезно висел в шкафу много лет.

В кино Иван гордо шел первым, чтобы все видели. Сзади слышался шепот жены.

– Теперь каждый день в кино ходить будем. А в воскресенье в театр…

– Держи карман шире, – шипела теща. – Посмотришь – сейчас в кине пива назюзится.

Но Иван не назюзился. Отвернувшись от буфета в сторону, на стенды "Новые фильмы", он прошествовал в зал мимо любимого пива "Московское оригинальное".

Фильм попался хороший, про то, как городской таксист чуть было не соблазнил сельскую дамочку. Ивану ситуация очень понравилась, и он громко переживал за собрата шофера.

– Жми! – чуть было не кричал Синицын. – Давай! Эх, лопух… – огорчился он, когда дело не выгорело.

Жене фильм тоже понравился.

– Чувствительный, – сказала она.

Теща молчала, поджав губы. За ужином теща высказалась.

– Все они такие, – сказала она. – Кобелями были, кобелями и останутся.

– Кого ты имеешь в виду? – спросила жена.

– Мужиков.

– Тут другое дело – тут любовь, – не согласилась дочь.

– Любовь… Знаем мы эту любовь… Ты вот лучше за своим муженьком посматривай, а то будет тебе любовь… На Плющихе.

– А что мой? Мой ничего…

– Тоже шофер. Не зря их в кино протащили. Так то таксист, ему деньгу зашибать надо, и то время нашел, а твой весь день сачка давит. Поневоле зашуруешь.

– Что-то вы не то говорите, мама, – сказал Иван, обгладывая куриную кость.

– Знаю, что говорю. Не зря про шофера кино показали. Может, тебя и вывели на чистую воду, только под другой фамилией.

– Вы бредите, мама, – сказал Иван вежливо.

– Небось застукали твоего сизаря на Плющихе, возле трех тополей, вот и сочинили кино, – теща все больше и больше входила в роль конферансье.

– На Плющихе нет никаких тополей. Один был, да и тот поломали, четвертинка осталась.

– Ага! – обрадовалась теща. – А ты откуда знаешь?

– Проезжал мимо.

– Ага! Проезжал!

– Ну и что? Проезжал. Мне уж по Плющихе и проехать нельзя?

– Слышишь, Варенька, – закричала теща. – Он таскается на Плющиху!

– Не таскаюсь, а вожу мимо мясо.

– Мясо! Знаем мы это мясо! Третьего дня в помаде домой заявился!

– В какой еще помаде? – удивился Иван.

– В такой! В рыжей!

– Это не помада, – заступилась за мужа Варенька. – Это килька. Я нюхала. Рыбой пахнет.

– Рыбой! Знаем мы эту рыбу, – не сдавалась теща. – В рыбном магазине она работает, потому твой мужичок и рыбой пропах.

– Я портвейн килькой закусывал, – подал голос Иван.

– А почему он вдруг пить перестал? – теща даже засияла, найдя наконец объяснение Ивановому странному поведению. – Ради нее… Плющихи, пить он перестал. Чтобы после работы ее в лес можно было возить. От инспекции он пить перестал.

Иван даже вытаращил глаза от такой наглости.

– Ах ты, старая карга! – закричал Иван, терпение его лопнуло. – Ради тебя я пить бросил! Ради тебя хожу весь вечер трезвый, как дурак! Сковородку ей еще купил!

– Получай назад свою сковородку! – теща схватила сковородку с жареной картошкой и швырнула ею в зятя. Сковорода просвистела мимо уха Ивана, ударилась в стену и обсыпала Синицына картошкой, словно конфетти.

– Мама! – закричала дочь. – Ты убьешь его!

– Одним кобелем меньше станет, – прошипела теща, уклоняясь от летящей назад сковородки. – Трезвый он пришел… Нашел дурочку. Новую жизнь начал… Знаем мы эту новую жизнь… Я сразу почуяла, тут что-то не так…

…Поздно вечером Иван сидел на пустыре возле "Маруси" в кругу самых стойких приятелей и рассуждал на тему искусства.

– Конечно, искусство нужно людям, – говорил Иван Синицын. – Театры там всякие, романы, кроссворды… Чтобы человек поломал голову в свободную минуту. Но только не кино. В кино все уж очень ясно. Даже до тещи дошло, что к чему.

– Жизнь, она и без кина интересная, – заметила Маруся, высовываясь из пивточки. – Не соскучишься. Мальчики, закрываемся, давайте кружки!

– Это уж точно, не соскучишься…

"Мальчики" философски закивали плешивыми головами и стали торопливо допивать пиво. Каждый из них вот уже, наверно, лет пять не был в кино, а теперь, после Иванова рассказа, не собирался идти туда вовсе.

Наконец-то пивная практика получила свою искусствоведческую теорию.