Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 1

Глава 1

– Денис Альбертович… Дэн… – ассистент кутюрье рядом со мной говорит с придыханием, – вы такой креативный… Я ощущаю ваш муд…

Артурчик прицепился как репей. Обычно он тихий, но сегодня хватил лишнего и берега путает.

Я слегка охреневаю. Понятно, что Артурчик намекает на мой ставший уже легендарным, пофигизм. Но как звучит!

– Отстань от меня, нечисть! – отмахиваюсь от него, как бык от слепня.

Вот ведь дрянь, такой вечер портит! Коллекцию самого мэтра отечественной моды Сени Феоктистова показывали. А сейчас афтепати. Самая интересная часть.

Табуны симпатичных тёлочек вертят пухлыми задами и светят содержимым декольте. Они извиваются на танцполе, ходят взад-вперёд стайками или щебечут друг с другом, стараясь попасть при этом на глаза нужным людям.

Один из самых нужных людей здесь – я. Девочки это знают, поэтому вокруг меня бурлит небольшой водоворотик из кокетливых взглядов и симпатичных поп.

А тут эта погань мешается!

– Я на вас давно обратил внимание, Денис Альбертович, – идёт в очередную атаку Артурчик.

– Пойдём-ка, друг мой, потолкуем. – не выдерживаю я.

Ставлю стакан с яблочным соком на стойку. Этот напиток по виду и консистенции – один в один, как виски. А я не люблю напиваться. На трезвую голову жизнь интереснее. Вот и шифруюсь.

Веду пылкого ассистента в сторону лаундж зоны. Здесь между чилаутом и баром есть один коридорчик. С камер он не просматривается, и охрана сюда не заглядывает. В Луна-сити, одном из самых модных клубов столицы я бываю часто и знаю небольшие секреты этого места…

– Исчезни, ушлёпок, – я сопровождаю слова лёгким, но чувствительным тычком в печень. – И чтобы я тебя здесь сегодня больше не видел.

Обычно я людей не бью. Но иногда без этого тебя не понимают.

– Боольно, – хнычет Артурчик, сгибаясь пополам, – я Арсению Геннадьевичу пожалуюсь! Он с вами контракт расторгнет!

– Жалуйся, дружок. – говорю я, давая ему понюхать свой кулак, – но завтра. А сегодня – исчезни.

Ассистент, опасливо косясь на меня, скользит по стеночке и смывается. В сторону выхода, что характерно. Вот и ладушки.

Над его жалобой Сеня в лучшем случае поржёт. В худшем – выкинет за дверь без выходного пособия. Я сегодня им обоим большое одолжение сделал.

Тут в зале и депутаты есть, и банкиры, и такие ребята, которые за подобные фразы шлёпнуть могут в переулке, ибо в их среде это «зашквар».

Сеня Феоктисов сам не пропускает ни одной юбки, и резвится среди своих моделек как акула в стайке золотых рыбок. Но на людях напускает на себя томный и богемный вид. Иначе его майки-алкоголички со стразами, и треники с золотыми лампасами плохо продаются.

Это я вытащил коллекцию Сени на развороты «Космо» и «ВОГ», после чего её захотели показать все столицы Высокой Моды.

Я не волшебник. Я фотограф.

Доходы позволяют мне жить в любой точке мира, но я люблю Златоглавую с её разгульной удалью и дикими контрастами. «Да, скифы мы… да азиаты мы…» К тому же славянки – самые красивые девушки в мире.

Один снимок может сказать больше тысячи слов. Он может возвести на Олимп и сбросить с него. Поэтому, заработав имя и получив «карт-бланш» от ведущих мировых журналов, я всё реже снимаю моделей, и всё чаще разлившуюся нефть, мёртвых птиц и больных детей. Вот и сейчас у меня дома на флешке лежит настоящая бомба, которая взорвётся завтра.

Завтра. А сегодня я отдыхаю.

Воспитание Артурчика оставляет после себя скверное послевкусие, и я решаю валить с вечерины.

Что выбрать, юность или опыт? Красивые и ухоженные женщины в платьях от модных домов хоть и не кружат вокруг меня, но кидают заинтересованные взгляды. Актрисы, певицы, телеведущие. Некоторые упрашивают меня о фотосессии годами. Любая из них поедет сейчас со мной, даже если пришла со спутником или мужем. «Прости, дорогой, это работа…»

Другой вариант – юные дебютантки. Пылкие, старательные, готовые на всё ради глотка славы. У такой главное – паспорт спросить. Проблемы с законом мне ни к чему.

Окидываю клубное болотце ленивым взглядом аллигатора и делаю бросок.

Сегодня меня тянет на нуар. В поле зрения попадает худая, но большегрудая девица с прямыми чёрными волосами и тёмно-бордовой помадой на пухлых губах. Совсем светлая, молочно-нежная кожа. Мини-платье из чёрного кружева. Женщина-вамп. Точнее, пока вампирёныш. Но станет вампом, это я, Денис Ветров, гарантирую.

– Пойдём, – говорю ей без предисловий.

– Куда? – пухлые губки заманчиво приоткрываются от удивления.

– Сниматься, – отвечаю ей и молча иду к выходу.

Девчонка слегка растерянно семенит следом. Я не оборачиваюсь, но слышу сзади поступь её каблучков. Мы садимся в тёмно-синий Порш бокстер. «Имидж – всё», как завещал Андре Агасси. Между прочим, первая ракетка мира.

Июльский воздух душный и липкий. Хотя я не пил алкоголь, голова слегка гудит от клубной долбёжки. Ничего, сейчас свежий ветер вычистит из башки всю эту муть. За это я и люблю кабриолеты.

На трассе мы одни. У выезда из города к заднему бамперу пытается прилепиться тёмная туша внедорожника. Посостязаться со мной решил, чудила. Выжимаю педаль в пол, и внедорожник остаётся позади. Моя спутница повизгивает от восторга.

Чувствую её ладошку у себя на брюках. Ловкие пальцы расстёгивают молнию. Поездка будет ещё приятнее, чем я ожидал.

Сбавляю скорость. Тут не до гонок, руль бы удержать. Нуарная девица старается, пачкая ширинку помадой. Внедорожник снова нагоняет. Машу ему рукой, показывая, чтобы обгонял. Не до него сейчас. Тот приветливо мигает фарами и перестраивается влево, обходя по встречке. Огромная машина ровняется с моим шустрым бокстером, а потом резко сдаёт вправо.

Удар! Мы летим в кювет, переворачиваясь в воздухе. Никакой крыши, чтобы принять на себя удар у бокстера нет. Нас просто расплющит в лепёшку.

– Алик, вставай! Опоздаешь! – звонкий голос пробивается сквозь тягучий словно медовая патока сон. – Вставай, окаянный!

Что-то ледяное льётся мне за шиворот. Тело реагирует быстрее мозга, и я пружиной вскакиваю на ноги. Стоящая передо мной молодая женщина смеётся. Успеваю заметить, что она очень красива. А вот того, кто сшил это уродливое ситцевое платье в цветочек, убил бы. Её внешность кажется мне знакомой. Бабуля?!

Кажется, последнее слово я говорю вслух.

– Ополоумел, что ли?! – возмущается женщина, – Какая я тебе бабуля? Или ты мне так намекаешь, что с Лидкой вы не только за ручку держитесь? Так я этой шалаве устрою! Яблочко от яблоньки…

– Нет-нет! – трясу головой, уступая напору. – Это я спросонок… Перепутал…

– То-то же, – сразу же успокаивается женщина. – Умывайтесь, граф, вас ждут великие дела!

По этой неожиданной фразе я окончательно убеждаюсь, что передо мной бабуля. Была она натурой артистической, с юности работала в районном доме культуры, и с лёгкостью переходила с дворово-простонародного на «высокий штиль» и обратно.

Проскальзываю мимо неё в летнюю кухню. Тут висит, видимо, вечный умывальник, под которым стоит цинковое ведро. В юности я каждое лето жил у бабули и сейчас узнаю знакомую мебель и предметы. Только выглядят они иначе. Ярче, новее…

Что за сон такой странный. Последнее, что я помню, удар и летящий в кювет бокстер. Может, я в коме, а сознание играет со мной в игры?

Слышал, что во сне человек не может посчитать свои пальцы. Вытягиваю вперёд ладони… Пять… десять… Под ногтями траурные ободки, да и сами ладони непохожи на мои. Наконец-то додумываюсь поглядеть на себя в зеркало.

Парень в зеркале худой и вихрастый, очень похожий на меня лет в семнадцать. Но есть и отличия. Гуще брови, подбородок чуть твёрже, более «волевой». Правильно, все мне говорили, что подбородком я «в маму». Сам я маму никогда не видел, она умерла при родах. До совершеннолетия меня воспитывал отец. Пока не пропал.

«Добрые люди» утверждали, что он нашёл себе «новую бабу» в одной из своих очередных командировок. Сын подросток с непростым характером стал «обузой». Я никогда в это до конца не верил, но искать его не стал, даже когда вырос и получил такую возможность благодаря деньгам и связям. Может, просто боялся, что самая циничная версия окажется правдой.

Сон это или коматозный бред, но «реальность» вокруг совершенно реальна. Моё сознание в теле моего отца, а за окном… Смотрю на настенный календарь, который бабуля всегда вывешивала у комода. На картинке колосится поле, по нему фигачит ярко-красный комбайн. Соцреализм.

А за окном, оказывается, тысяча девятьсот семьдесят восьмой! Тридцатое мая.

– Сколько можно копаться? – заглядывает в дверь бабуля, – опоздаешь же.

Только какая она мне бабуля? В этом сне она мне – мама. Я пробую в уме на вкус слово, которое никогда не произносил.

– Сейчас… мама, – решаюсь, наконец, сказать вслух, – а куда я опоздаю?

– Ты свою голову у Лидки на лавочке забыл? – снова беззлобно заводится она, – фотографируетесь вы сегодня на выпускной альбом! С областного центра фотограф приехал!

Фотограф, это серьёзно! Вон с каким придыханием она это произносит. Правда, вспомнив историю с географией, можно её понять. Березовский район, откуда родом отец и бабуля – забытая богом глушь в окружении чернозёмных полей и заросших бурьяном оврагов. Это в нулевых, когда проложили скоростное шоссе, сюда потянулись любители «экотуризма», чтобы делать селфи с уцелевшими в перестройку коровами.

А в конце семидесятых чтоб сюда добраться, надо было трястись часов пять по разбитой дороге. Или самолётом. Кукурузником. Так что фотограф из области – событие вселенского масштаба. Хотя и выпуск в районной школе тоже не каждый день случается.

Сон затягивался. На пальцы я смотрел, щипать себя тоже пробовал, так что все стандартные методы испытаны. Остаётся действовать по ситуации. А значит, не впадать в истерику и постепенно изучать обстановку.

Правда, надев на себя школьный костюм, я едва не палюсь. Изо всех сил сжимаю губы, чтобы не заржать. Штанины брюк по-модному заголяют щиколотки, а запястья торчат из рукавов, словно костюм сел на пару размеров после неудачной стирки.

– Вытянулся-то как, – умилённо складывает руки на груди мама.

Значит, не сел. Просто я подрос, а новой школьной формой никто не озаботился. Правильно, нафига? Через пару недель она уже не понадобится. А пока и так сойдёт.

Мой образ завершает белая рубаха, с жёстко накрахмаленным, словно деревянным воротником. Или, не завершает? Чего-то не хватает. Мама выжидающе смотрит на меня, а я не знаю, за что хвататься. Красный галстук? «Как повяжешь галстук, береги его. Ведь он с красной рыбой, цвета одного». Нет, это у пионеров. А я уже комсомолец, наверное.

Точно, комсомолец, вот и значок на лацкане. «Партия сказала – надо, комсомол ответил – ЕСТЬ!». Блин, одни штампы в голове. А настоящих знаний нифига. «Совок»… «застой»… Как тогда люди жили? Или это уже «сейчас»? Мозг постепенно привыкает к безумному варианту, что моё сознание после смерти попало в тело моего отца.

Мама решительно открывает ящик серванта и достаёт широченный, тёмно-синий с переливами, галстук.

– Отцов, – поясняет она, – вот ты и вырос, Алик.

Отец, то есть по-настоящему, мой дед погиб на производстве. Авария на заводе. Они в те времена случались чаще, но знали о них меньше. Соцсоревнование, пятилетки в четыре года… Деда замотало в конвейер. Хоронили в закрытом гробу.

Не живут в нашем роду мужики. Не знаю, особенность характера это, или проклятье какое.

Бабушка «поднимала» отца одна. Молодая, но перспективная актриса областной филармонии бросила сцену и уехала в глушь. Сельским ДК требовались сотрудники, и тем, кто соглашался работать, сразу давали жильё.

Так, семья и оказалась в Берёзове. Не то город, не то большой посёлок. Один детсад, одна школа, два вытрезвителя. Последняя деталь особенно запала в память, отец часто любил шутить на эту тему.

Я машинально завязываю галстук свободным оксфордским узлом, смотрю на маму и понимаю, что снова косячу. Ловкое движение пальцев и узел распадается.

– Мам, завяжешь?

– Иди сюда, горе луковое, – мама улыбается. – Вот поступишь в институт… поедешь в город. Кто тебе будет галстук завязывать? Учись уже.

Она затягивает мне узел плотным треугольником и вдруг порывисто обнимает.

– Всё, иди уже. – машет она. – А то без тебя фотографию сделают. Срамота.

Общественный транспорт в Берёзове не появился даже в двухтысячные. Всё потому, что пройти городок из конца в конец можно за полчаса. Так что опоздать мне трудно. Путь от дома до школы быстрым шагом через дворы занимает минуты три.

Райцентры бывают разные. Есть вполне себе солидные города в несколько заводов с приземистыми хрущёвками и панельными девятинами. Есть «жемчужины зодчества» где каждый дворник может рассказать вам про то, как Пётр Великий мутил на этих улочках с Екатериной Второй, а население состоит из музейных дам бальзаковского возраста.

Есть города-спутники, прилепившиеся к мегаполисам, так что даже непонятно где заканчивается один и начинается другой, с дешёвым жильём и особо злобной местной гопотой.

Так вот, это всё не про Берёзов. Городом его способен назвать только тот, кто никогда в Берёзове не был. Дом в три этажа считается здесь небоскрёбом и несусветной глупостью. Какой нормальный человек станет жить в этаком скворечнике?

До революции Берёзов был обыкновенным посёлком в составе Кадышевского уезда. Неугомонные большевики всё делали по-своему и нарезали несколько гектаров чернозёмных полей, холмов, перелесков и болот в отдельную административную единицу.

Зная местных, никто не горел желанием возглавить эту мутную затею. Мне всегда казалось, что депутат от Берёзова проспал то самое памятное собрание, поэтому не смог откреститься от почётного права высоко и гордо нести трудовое знамя. Были в округе сёла и покрупнее, и народу там было побольше. Но поезд истории прошёл мимо и остановился в Берёзове.

Глушь, конечно. Но глушь уютная, солнечная и ромашковая. В детстве, которое пришлось на голодные и недружелюбные девяностые, я это место вообще обожал.

Вот и сейчас мои тревожные и путаные мысли словно тают под ласковым солнышком самого конца весны.

Замечаю и разницу с тем, что осталось в памяти. Домики вокруг проще и беднее, но симпатичней, чем в моё время. Нет одинаковых безликих стеклопакетов и вездесущих металлических заборов. На многих окошках резные наличники, наружу развиваются кружевные занавески. На подоконниках дремлют или зыркают глазищами наглые коты и кошки.

Успеваю удивиться чистоте вокруг. Потом соображаю, что главных «загрязнителей»: пластиковых бутылок и полиэтиленовых пакетов из «Пятёрочки» в Россию ещё не завезли. А если бы вдруг такая яркая и интересная штука и оказалась выброшенной, её бы моментально пристроили к делу, или хранили бы для красоты.

Топот за спиной не услышать невозможно. Кажется, что по моим следам бежит носорог. Поскольку, замедляться неизвестный топтун не собирается, я просто делаю шаг в сторону и, на всякий случай подставляю ногу. Просто, чтобы выиграть время.