Стоять в огне

4

— Несбывшееся манит нас… — иронически обронила Анна.

— Да! — сказал Гроховский. — Да! Вот именно! Такое бывает только раз в жизни, поймите вы это. Наверняка каждый из нас, читая в детстве книги, думал: вот если бы к Спартаку, вот если бы к Гарибальди, вот если бы…

— Вам так хочется командовать ротой преображенцев? — осведомился Вадим, рыхлый белобрысый здоровяк лет на пять старше Анны. Анна познакомилась с ним десять минут назад, придя в квартиру Гроховского. Кто он и чем занимается, она еще не знала.

— Не утрируй, пожалуйста.

— Ну не буду, не буду…

— Вам не кажется, — сказала Анна, — что вы оба не так начинаете? Вместо глупой пикировки обозначили бы четко акценты. Нас здесь трое. Нам сделано некое предложение. О нас знают то, что называют малоизвестными фактами биографии. Снятся странные сны. И сначала, я думаю, нужно четко определить наше отношение к Астахову.

— Лично я верю ему безоговорочно, — отрубил Гроховский.

— Я почти верю, — сказала Анна, ни на кого не глядя.

— А я — ни капельки, — ехидно усмехнулся Вадим, щелкнув замком своего потрепанного портфеля, с интригующей медлительностью запустил туда руку и выудил томик в яркой обложке. — Я, друзья, рационалист. Я не стал метаться и креститься — я прежде всего стал копать, кто он, этот тип. Не так уж трудно это было — запомнил номер «Москвича», сходил в ГАИ, еще в пару мест. Фантаст он, понятно? Писатель-фантаст. Вот тут есть его рассказ, и это не единственная его публикация. Есть и о путешествиях во времени…

— А ведь логично, — сказала Анна. — К кому ОНИ, ТЕ, в первую очередь обратятся? К писателю-фантасту — тот, мне кажется, поверит быстрее…

— Подождите, я не кончил. — Вадим бросил книгу в портфель. — Итак… Существует писатель-фантаст, который задумал грандиозный эксперимент, выбрал трех подопытных кроликов — и пошел… Может быть, всех наших знакомых перебрал. Может, он сильный экстрасенс, и этим кое-какие «чудеса» и объясняются. А то и… Аня, вы ведь у него сигарету брали? И я брал. Николай Степанович с ним пил молочный коктейль. Кто его знает, что он в него подмешал, отсюда и сны…

— Да зачем ему это понадобилось?

— Просто эксперимент, Аня. Любят их писатели.

— Экстрасенс, фантаст… — Гроховский ходил по комнате, как зверь по клетке. — Вадим, тебе не кажется, что ты подменяешь одно фантастическое объяснение другим? Возможно, еще более далеким от реальности.

— Ничуть. Моя версия гораздо ближе к реальности.

— Но если астаховское предложение не близко к реальности, а сама реальность? Я лично верю безоговорочно, но для вас, так и быть, пусть это остается допущением. Что тогда? Давайте только без вспышек ущемленного самолюбия и обид. Жизнь у нас, у всех троих, не сложилась, хотя на взгляд окружающих все благополучно, сами мы знаем, что находимся не на своей дороге, не в своем седле. Внезапно нам предлагают исправить это, уйти…

— Куда? — выкрикнул Вадим. — К фузеям и камзолам?

— Ну что ты цепляешься к частностям? Когда речь идет о символе, аллегории. Там мы сможем раскрыться наиболее полно, осуществить все, на что мы способны. Чего вам жаль, Вадим, — хоккея по телевизору? Пленок с Челентано? Вообще странно, что громче всех агитирую я — сорокалетний, самый старший из нас. Вам с Аней едва по двадцати пяти, а вы… Новое рассудочное поколение, как выражаются участники газетных дискуссий? Да поставьте вы все на карту…

— И вы серьезно? — тихо спросила Анна, глядя в его разгоряченное упрямым азартом лицо. — Вам сорок, и вдруг вот так все бросите — жену, работу, все — и куда-то в прошлое?

— Возможно, не бросил бы, — так же тихо ответил Гроховский. — Не будь Астахова и его предложения. Ведь до смерти будешь грызть себя, что смалодушничал, остался при персональной машине, нелюбимой жене и нелюбимой работе, а достаточно было однажды решиться…

— Да зачем? — Вадим резко отставил пепельницу. — Хорошо, не будем кривить душой и сохранять хорошую мину — не получилось из меня художника, спекся, мазилка, бездарь, годен только в маляры… Ну и что? Нет других дел? Двадцатый век — наш век, что нам вне его делать, идиотство какое… Живи и умирай в своем веке, вот что я вам скажу!

— Такая точка зрения была бы хороша, пока не было Астахова, — заметила Анна. — Пока мы не знали, что жить можно иначе…

— Так что, отправляетесь, куда он покажет?

Анна промолчала. Не нужно было сюда приходить, думала она, не стоило. Одной, наедине с собой еще можно справиться с самым тяжелым горем, но оказаться среди людей, больных той же, что и ты, бедой…

— Лично я отправлюсь, — сказал Гроховский.

— Ладно! — вскочил Вадим. — Только я вам не компания!

Он бросился прочь, вернулся, подхватил забытый портфель, метнулся в прихожую, остановился в дверях и крикнул Гроховскому:

— Вы… вы… да вы дедом скоро будете, псих, а туда же… А, да что с вами…

Он гремел и клацал замком, бился, словно птица в стекло, наконец справился, бухнул дверью и загрохотал по лестнице так, будто боялся, что его догонят и вернут силой. Стукнула дверь подъезда, простучали по асфальту торопливые шаги, и стало очень тихо.

— Вам не кажется, что он верит даже сильнее, чем мы?

— Вполне возможно, — сказала Анна. — А жена ваша где?

— У сестры гостит. Детей нет, так что насчет деда он промахнулся.

Они сидели молча. Ветерок покачивал шторы, за шторами был двадцатый век.

— Знаете, Николай Степанович, — сказала Анна беспомощно. — Я дочку как-то в самом деле не очень люблю. И с мужем перегорело. И работа…

— Бывает, Аня. Чтобы это понять, вам понадобилось лет на пятнадцать меньше, чем мне…

— Неужели вы и в самом деле решитесь?

— «Неужели, в самом деле…» — Гроховский подошел к полке, вынул книгу и быстро нашел нужную страницу. — Вот, послушайте. — Быть может, ему смутно хотелось в символической форме изобразить крушение всех чересчур честолюбивых надежд. Он прочитал такие строки:

Нам сокровенных тайн природы не постигнуть, нам не дано стоять в огне, взойти на небо.

Нам не дано парить подобно птицам, тщетно стремиться нам взлететь на крыльях выше солнца…

note 1

— Это очень страшно — знать, что никогда тебе не придется стоять в огне… — Гроховский отложил книгу и присел на диван рядом с Анной. — По-моему, у Грина чуточку неправильно. Если Несбывшееся манит, какое же оно Несбывшееся — ведь манит зачем-то… Вы над смыслом жизни углубленно задумывались?

— Углубленно, по-моему, нет, — подумав, сказала Анна.

— А я задумывался, — сказал Гроховский. — И пришел к банальному, быть может, выводу, нужно использовать любой шанс, чтобы выдать все, на что способен. Разумеется, я имею в виду честные методы. Просто нужно не бояться, когда судьба подсовывает шанс… Вот мы твердим: высокие слова, высокие слова. А ведь нет таких — высоких, низких, есть правильные и неправильные, истина и ложь. И подло не только подсовывать ложь другим, но и в себе ее копить, свою, тайную, никому, кроме тебя, не известную, — отплатит когда-нибудь, ох как отплатит…

Он сидел ссутулившись. Анне было жаль его, и жаль себя, и жаль еще чего-то, невыразимого в словах, то ли объединявшего их троих и многих других, то ли, наоборот, разобщавшего.

— Я пойду, — встала она. — Поздно уже, домой пора.

Гроховский медленно кивнул несколько раз, не поднимая глаз.

— До свидания, — обернулась Анна в дверях.

— Прощайте, Аня, — тихо и твердо сказал он, большой, сильный человек посреди великолепно обставленной квартиры. — Прощайте…