Страх открывает двери

Глава 10

В половине седьмого вечера я вылез из батискафа и был очень доволен, что наконец-то выбрался оттуда. Когда не занят работой, – а я занимался ею точно по часам одну минуту, а потом не пошевелил и пальцем – время тянется очень медленно и томительно. Тем более что внутри батискафа нет ничего, что могло бы ослабить напряжение. Я сказал Кибатти, чтобы он открыл люк и один поднялся по ста восьмидесяти железным ступенькам в верхнюю камеру. Ройял был уже там. В полном одиночестве.

– Кончили работу, Тальбот? – спросил он.

– Сделал все, что можно было сделать. Теперь мне нужны бумага, карандаш и инструкции по эксплуатации батискафа, и если я прав, а я думаю, что прав, смогу через пять минут после того, как снова спущусь в кабину батискафа, запустить все моторы. Где Вилэнд?

– Минут пять тому назад его позвал генерал.

Да, видно, старик – крепкий орешек.

– Они куда-то уехали, а куда, мне неизвестно.

– Это не имеет значения. У меня на все дела и на то, чтобы разобраться с инструкциями, уйдет не больше получаса. Можете доложить, Ройял, что вскоре после семи батискаф будет готов к спуску. Итак, повторяю: мне нужна бумага, тишина и покой для того, чтобы сделать расчеты. Где я могу поработать поблизости отсюда?

– А здесь вы можете работать? – тихо спросил Ройял. – Я попрошу Кибатти, чтобы он принес вам бумагу.

– Если вы думаете, что я буду работать, а Кибатти все время торчать рядом и наблюдать за мной своими рыбьими глазами, то ошибаетесь, – на какое-то мгновение я задумался. – Когда мы возвращались сюда, то проходили мимо какой-то похожей на кабинет комнаты. Она находится в нескольких метрах отсюда в коридоре. Комната была открыта. Я видел в ней хороший стол и все необходимое для работы. Вам остается только дать мне бумагу и инструкцию.

– Хотите в эту комнату? Ну что ж, никто, наверное, от этого не пострадает, а? – Ройял пожал плечами и отступил в сторону, пропуская меня. Когда я вылез наружу, тут же появился Кибатти. Не успели мы пройти метра три по коридору, как я услышал за спиной весьма убедительный глухой стук задвигаемого засова, а потом – как повернулся ключ в двери. Кибатти относился к своим обязанностям со всей ответственностью хранителя замка.

Пройдя половину коридора, я через открытую дверь снова увидел эту комнату, маленькую, но обставленную довольно комфортабельно. Посмотрев через плечо на Ройяла, увидел, что он кивнул, и вошел. Комната выглядела, как офис архитектора. Там была пара больших чертежных досок на подставках. Над досками укреплены лампы дневного света. Я прошел мимо досок, так как меня привлекал большой стол, поверхность которого была обтянута кожей. Рядом со столом стояло удобное кресло.

Ройял оглядел комнату. Он был в своем репертуаре. Может, привычка? Да, Ройял всегда был предельно осторожным. Невозможно представить, чтобы он сидел где-то спиной к двери или спиной к окну, как невозможно представить его с блеском в глазах. Мне кажется, он не изменил бы своей привычке, даже если бы находился в детской комнате. Правда, на этот раз он осмотрел комнату больше с точки зрения оценки ее в качестве тюремной камеры. То, что он увидел, видимо, удовлетворило его: не считая порога, через который мы только что переступили, второй выход из комнаты был только через застекленное окно, выходящее на море. Ройял взял стул, стоящий прямо под лампами дневного света, установленными над головой, и закурил сигарету. Сидел и молчал. Свет лампы поблескивал на его гладких золотистых волосах. Его не отражающее никаких мыслей и настроений лицо находилось в тени. Он сидел не более чем в полутора метрах от меня. В руках у него ничего не было. Правда, он мог бы запросто вытащить свой маленький черный пистолет и всадить мне две пули промеж глаз прежде, чем я проделал бы половину пути к его креслу. Но, видимо, карты еще не предсказывали гибели, по крайней мере, моей гибели.

Я потратил десять минут на то, чтобы написать на листке бумаги какие-то цифры. Время от времени, от нечего делать, передвигал взад и вперед рейсшину на чертежной доске, изучая одновременно прокладку электропроводов и, естественно, не получая никаких разумных результатов. Я щелкал языком от нетерпения, почесывал концом карандаша голову, сжимал губы и с возрастающим раздражением смотрел на стены, дверь и окно. Но чаще всего раздраженно смотрел на Ройяла. И в конце концов он заметил это слишком явной была демонстрация моего раздражения, чтобы продолжать оставаться в неведении о моем отношении к нему.

– Мое присутствие раздражает вас, Тальбот?

– Что? Как сказать, не то, чтобы… но только я не могу получить…

– Значит, вам работается не так легко, как вы думали, а?

Я злобно и молча уставился на него. Если он промолчит, мне ничего не останется, как самому подсказать ему убраться отсюда. К счастью, он сам пришел мне на выручку.

– Я так же, как и вы, хочу, чтобы это дело подошло к концу. Мне сдается, что вы относитесь к таким людям, которые не любят, когда их отвлекают, – он легко поднялся на ноги, посмотрел на бумагу, которая лежала передо мной, поднял одной рукой свой стул и направился к двери. – Лучше подожду снаружи.

Я молча кивнул головой. Он вынул ключ из двери, вышел в коридор и запер дверь на ключ. Я встал, на цыпочках подкрался к двери и замер.

Долго ждать не пришлось. Не прошло и минуты, как я услышал шум шагов в коридоре и чей-то голос:

– Извини, Мак, – человек говорил с явным американским акцентом, и не успел он произнести эти слова, как послышался сильный, глухо прозвучавший удар. Этот тяжелый удар заставил меня сморщиться, словно от боли. Через мгновение ключ повернулся в замке, и дверь открылась. Я помог втащить в комнату тяжелый груз.

Этим тяжелым грузом был Ройял, бездыханный и сразу похолодевший, как камбала. Мы подтащили его к порогу. Человек в плаще приподнял его над порогом, перетащил через порог и запер ключом дверь. Не медля ни минуты, человек начал энергично стаскивать с себя плащ, пальто и краги. Под этой одеждой я увидел темно-бордовый, безупречный, как всегда, китель.

– Неплохо, – пробормотал я, – и маскировка, и американский акцент. Вам удалось обмануть даже меня.

– Самое главное, мне удалось обмануть Ройяла, – Кеннеди наклонился и посмотрел на начинающую синеть ссадину на виске Ройяла. – Жаль, если я саданул его слишком сильно. – Кеннеди действительно очень встревожился. Точно так же встревожился бы и я, если бы случайно наступил на тарантула.

– Ничего, он выживет, Симон. Зато вы получили удовольствие, которое пришлось неоднократно откладывать. – Я сбросил одежду и стал быстро натягивать плащ. – Вам удалось договориться? Материалы в мастерскую доставлены?

– Послушайте, Тальбот, – укоризненно сказал он. – У меня было всего три часа, и ни одной минутой больше.

– Этого времени вполне достаточно. А что если наш друг начнет проявлять признаки жизни?

– Тогда я снова приму такие же меры, – задумчиво сказал Кеннеди.

Я улыбнулся и вышел из комнаты. Неизвестно, сколько времени генералу удастся продержать Вилэнда по поводу того ложного поручения, ради которого он вызвал его, но я подозревал, что не особенно долго. Вилэнд уже, наверное, начал тревожиться, что слишком долго отсутствует. Может быть, я сослужил себе дурную службу, сообщив ему, что агенты ФБР ждут не дождутся улучшения погоды, чтобы приехать на буровую и начать допрос генерала Рутвена. Но тогда на меня был наставлен пистолет Вилэнда, он угрожал убить меня, и мне ничего не оставалось, как выбросить вперед руку и ухватиться за самую толстую соломинку, которая попалась на глаза.

Ветер на открытой верхней палубе пронзительно свистел и сбивал меня с ног с такой же силой, как прежде, но направление ветра переменилось, и я должен был пробиваться, идя ему навстречу. Теперь это был северный ветер, и я понял, что центр урагана тоже переместился куда-то на север в направлении Тампы. Казалось, ветер и море через несколько часов успокоятся. Но в эту минуту ветер был таким же сильным, как прежде, и, пересекая палубу, я шел, согнувшись почти вдвое и вытянув далеко вперед голову и плечи, подставляя их яростным порывам ветра. При этом моя голова была повернута в ту сторону, откуда шел. Мне показалось, что недалеко от меня, в полутьме, маячит какая-то фигура, вцепившаяся в канат и медленно ползущая по нему вперед. Этот кто-то был позади меня, но я не обратил на него особого внимания. Наверное, люди пользовались спасательными канатами с утра и до вечера.

Время, когда я проявлял осмотрительность и боялся любой опасности, внимательно обследовал все, что подстерегало меня на пути, осталось позади. Теперь пришло другое время: надо идти ва-банк, все или ничего. Добравшись до другой стороны палубы, я прошел по широкому коридору, где сегодня днем шепотом говорил с Кеннеди, и в конце коридора повернул не налево, куда мы поворачивали раньше, а направо. Потом остановился, чтобы сориентироваться, и направился к широкому трапу, который, как сказала Мэри, вел к палубе буровой вышки. По палубе бродило несколько человек. Одна из открытых дверей комнат, мимо которых я проходил, видимо, была комнатой отдыха. В ней сидело много людей, окутанных голубоватым дымом: видимо, все бурильные работы на верхней палубе прекращены. Это обстоятельство отнюдь не тревожило бурильщиков: их десятидневная вахта полностью оплачена с того самого момента, как они покинули берег, и до того дня, когда они вернутся. Меня это тоже не тревожило, так как целью моих устремлений была рабочая палуба, и отсутствие суеты и передвижений, которые в обычное время здорово помешали бы, теперь намного облегчили мою задачу.

Я снова повернул за угол и едва не столкнулся нос к носу с двумя людьми, которые горячо спорили о чем-то. Это были Вилэнд и генерал. Говорил Вилэнд, но, увидев приближающегося к ним человека, он замолчал и посмотрел на меня. Извинившись, что толкнул, я продолжал спускаться. Я был уверен, что он не узнал меня: клеенчатая шапка была надвинута почти на глаза, а развевающийся на ветру воротник плаща был поднят до самого носа. Но самой лучшей маскировкой было то, что я распрощался со своей хромотой. И все же, несмотря на все эти предосторожности, у меня появилось отвратительное ощущение, что между лопаток пробежал озноб. Оно сохранялось до тех пор, пока не свернул за угол. Я не знал, что в дальнейшем сулит этот явный спор между генералом и Вилэндом – хорошее или плохое. Если генералу удалось серьезно заинтересовать Вилэнда в какой-то спорной проблеме, сулящей немедленную личную выгоду для них обоих, тогда все к лучшему, но если Вилэнд протестовал против этого и доказывал, что это только никому не нужная отсрочка, дело могло принять очень плохой оборот. Если Вилэнд вернется на другую сторону буровой вышки раньше меня, лучше вообще не думать об этом, потому что последствия будут губительными. И я старался не думать о них. Вместо этого побежал, не обращая внимания на удивленные взгляды немногих людей, находящихся поблизости. Они, конечно, никак не могли понять причину такой бешеной активности, когда их сегодняшний рабочий день уже превратился в хорошо оплаченный праздник. Я добежал до трапа и стал подниматься, перепрыгивая сразу через две ступеньки.

Мэри, плотно завернувшаяся в пластмассовый плащ с капюшоном, ждала у закрытой двери на верхней ступеньке. Увидев меня, она отпрянула назад и вскрикнула от испуга – так внезапно выросла перед ней моя фигура. Немного придя в себя, она оттянула воротник моего плаща, чтобы убедиться, что это я.

– Вы! – она смотрела на меня широко раскрытыми глазами. – А ваша больная нога… Почему вы не хромаете?

– Я никогда не хромал. Это уловка. Самая гарантированная уловка, чтобы одурачить наиболее подозрительных. Кеннеди передал, для чего вы нужны мне?

– Да. Он сказал, что я должна быть чем-то вроде сторожевого пса и нести караульную службу.

– Правильно. Я не хочу получить пулю или нож в спину в радиорубке. Сожалею, что мне пришлось остановить свой выбор на вас, но у меня нет иного выхода. Где находится эта радиорубка?

– Надо войти в эту дверь, – показала она, – и пройти около пятнадцати метров вперед.

– Пойдемте, – я схватил дверную ручку и неосторожно повернул ее.

Дверь с силой распахнулась, и если бы я не так крепко сжимал ручку, то свалился бы к подножию лестницы. Мощный порыв завывающего ветра отбросил и меня и дверь на переборку с такой силой, что перехватило дыхание. Меня наверняка оглушило бы, если бы не смягчившая удар штормовка, когда я затылком врезался в стальную переборку. Какое-то мгновение никак не мог прийти в себя. Голова кружилась, перед глазами мелькал калейдоскоп цветной оскольчатой мозаики. Согнувшись пополам, пытался противостоять напору урагана и, заливаясь болезненным кашлем, старался набрать хоть немного воздуха в легкие и справиться с болевым шоком. Потом я выпрямился и, шатаясь, прошел в дверь, таща за руку Мэри. Дважды я пробовал плотно прикрыть дверь, но не мог сделать это даже наполовину. Я прекратил эти безуспешные попытки: снизу надо было бы послать целый взвод рабочих, чтобы справиться с этой дверью и плотно закрыть ее. Мне некогда было возиться, у меня более важные дела. Это была кошмарная ночь, темная, заполненная воем ветра ночь. Я почти совсем прикрыл глаза, оставив только узкие щелочки. Только так можно было выдержать хлесткие, кинжальные удары дождя и ветра. Потом поднял голову вверх и посмотрел на черное небо. Метрах в шестидесяти над моей головой был отчетливо виден огонь маяка, установленного на самом верху буровой вышки для того, чтобы давать сигнал пролетающим мимо самолетам. Правда, в такую ночь, как эта, маяк был абсолютно бесполезен, если только в небо не поднялся сумасшедший летчик, желающий продемонстрировать кому-то мастерство и похвастаться, что может летать даже в такую погоду. Использовать свет маяка для освещения палубы было абсолютно бесполезно. Вместе с тем, отсутствие света давало и большой выигрыш. Если отрицательным фактором была возможность столкнуться в темноте с какой-либо опасностью, так как я шел наугад и ничего не видел, и даже покалечиться, то положительным фактором было то, что другие люди не видели, куда я направляюсь.

Взявшись за руки, раскачиваясь и спотыкаясь, я и Мэри, словно пьяные, брели вперед, пересекая палубу и направлясь к квадратному пятну света, отбрасываемого на палубу из невидимого нам окна. Мы дошли до двери на южной стороне, расположенной за ближайшим углом, и укрылись там от ветра. Не успел я нагнуться, чтобы посмотреть в замочную скважину, как Мэри схватилась за ручку, толкнула дверь и вошла в небольшой неосвещенный коридор. Чувствуя себя довольно глупо, я выпрямился и последовал за ней. Она тихо прикрыла за нами дверь.

– Входная дверь – в дальнем конце справа, – прошептала она. Затем обхватила обеими руками мою шею и прошептала на ухо: – Мне кажется, в радиорубке кто-то есть. – На расстоянии полуметра голоса ее никто бы не услышал.

Я замер и прислушался. Руки Мэри все еще обвивали мою шею. В другое время я мог бы простоять так всю ночь. Но сейчас время было самое неблагоприятное:

– А может, они просто оставили свет, чтобы оператор не сбился с пути по дороге к рубке, если зазвонит сигнал тревоги?

– Мне кажется, я слышала какое-то движение, – прошептала она.

– Сейчас некогда осторожничать. Оставайтесь в коридоре, – пробормотал я. – Все будет, как надо, – я ободряюще пожал ее руки, снимая их со своей шеи и горько размышляя о том, что Тальботу «везет», как всегда. Затем прошел вверх по коридору, открыл дверь и вошел в радиорубку.

Какое-то мгновение я стоял в дверях, мигая от яркого света, но мигая не слишком быстро, чтобы успеть разглядеть того, кто был в радиорубке. Крупный дородный парень, сидящий у радиостола, повернулся на вращающемся стульчике, как только открылась дверь. Даже если я не увидел бы его, то через какую-то долю секунды услышал бы, как он вскочил, оттолкнув свой вращающийся стул, и тот с громким стуком упал на пол. С быстротой, удивительной для такого крупного мужчины, парень повернулся ко мне лицом. Он был выше меня, гораздо шире в плечах и более тяжелого веса. И гораздо моложе. У него были до синевы выбритые скулы, черные глаза, черные волосы и лицо бандита. Такие лица можно иногда встретить в первом или втором поколении итало-американцев. Если он был радистом, то я – королевой Шебой.

– К чему вся эта паника? – быстро спросил я. Это был мой лучший американский акцент, и он был ужасен. – Босс просил передать вам сообщение.

– Какой босс? – тихо спросил он. У него была мускулатура чемпиона в тяжелом весе и соответствующее лицо. Такие данные не всегда свидетельствуют о том, что перед вами идиот, и этот парень не был идиотом. – Покажите мне ваше лицо, Мак.

– Какая муха вас укусила? – я опустил воротник пальто. – Вы этого хотите?

– А теперь шляпу, – спокойно сказал он.

Я снял шляпу, бросил ему в лицо и одновременно услышал, как из его губ вырвалось одно-единственное слово:

– Тальбот!

Я нырнул вниз одновременно с тем, как бросил в него шляпу, и ударил его поддых левым плечом, вложив в этот удар всю свою силу. Я словно врезался в ствол дерева, но он оказался не таким устойчивым, как дерево, и отлетел в сторону.

Его голова и плечи врезались в дальнюю стенку. Удар был такой, что от него задрожала не только радиорубка, но и ее металлический фундамент. Он должен был рухнуть на пол, но этого не произошло. Более того, я мог бы поклясться, что он и глазом не моргнул. Парень поднял одно колено в яростном пинке, который мог бы оказаться для меня последним печальным прощанием, если бы его нога угодила в то место, куда он намеревался попасть. К счастью, этого не произошло, она угодила мне в грудь и в плечо с вполне достаточной силой, чтобы опрокинуть меня на бок. А в следующий момент мы, сцепившись, покатились по полу, пиная друг друга ногами, молотя кулаками, размахивая в воздухе всеми своими конечностями.

Два серьезных обстоятельства были не в мою пользу: тяжелый плащ сковывал мои движения, и хотя он смягчал удары, которые наносил мой противник, все-таки лишал мои собственные удары присущей им силы. Второе обстоятельство не в мою пользу было еще важнее: он был молод. Кроме того, было еще одно соображение, которое я должен был учитывать. Совершенно очевидно, что он жаждал превратить всю радиорубку в свалку, заваленную разбитой мебелью и радиодеталями, что меня абсолютно не устраивало. Все, буквально все зависело от того, удастся ли мне сохранить радио в целости и сохранности. Теперь мы оба катались по столу, на котором стояло радио, и я находился внизу. Из этого положения я хорошо видел, что одна из ножек стола начала оседать и расщепляться под двойным весом наших катающихся по столу тел.

К этому времени я уже порядком выдохся и чувствовал себя неважно. Я видел, что у этого парня сильные руки, а не пара гнущихся оглоблей, и тяжелые, как гири, кулаки. Кроме того, меня приводил в отчаяние один вид шаткого радиостола. Особенно яростный удар, словно мне врезали по ребрам тяжелой дубинкой, привел к тому, что я, болезненно глотнув воздух, безжизненным мешком свалился на пол. Пользуясь моей беспомощностью, он тут же поднял свой правый молот, чтобы вбить меня в пол. Я поднял правое колено и одновременно изо всех сил ударил его ребром правой ладони по вытянутой шее. Ударил настолько сильно, насколько позволил связывающий движения моих рук плащ.

Согласно всем правилам, парень должен был рухнуть, как легковес, но, видимо, он никогда не читал этих правил. И все же я доконал противника: его мучительный стон был таким же неподдельным, как мой собственный фальшивым. На какое-то мгновение он ослеп, но за это мгновение я, словно червяк, успел отползти в сторону и начал перекатываться до тех пор, пока не докатился до полуоткрытой двери, через которую я так недавно вошел в радиорубку. Я мог бы тогда добить его, но не воспользовался этим шансом, не схватил сломанную ножку стола, который каким-то чудом не упал на стальной пол радиорубки.

Он действительно оказался на редкость выносливым парнем. К тому времени, как я встал на ноги, он тоже поднялся. Он качался, но все же стоял на ногах. Какоето время мне казалось, что парень потерял всякий интерес к рукопашной. Но он поднял тяжелый деревянный стул, который со свистящим звуком перелетел через его плечо. Я едва успел отскочить в сторону и услышал, как стул ударился в дверь за моей спиной и развалился на куски. Мне повезло. Оказалось, что этот стул был его единственной дальнобойной артиллерией. Бомбардировка прекратилась, но атакующие войска быстро продвигались вперед. Он снова бросился на меня, но мне удалось уклониться от этого наскока разъяренного быка и, перевернувшись на 180 градусов, я приготовился встретить его новую атаку.

Но атаки не последовало. Стоя на коленях, он оскалил зубы и смотрел на меня глазами, превратившимися в пару злобных щелочек на смуглом лице, руки его упирались в стену позади, чтобы легче было встать на ноги. И тут я увидел узкое запястье руки в белой перчатке в дверном проходе сзади него. В руке была зажата сломанная ножка стула. Это была Мэри Рутвен! Я готов был поклясться, что эта девушка поступит именно так. Удар по голове был неуверенным, как бы пробным. Такой удар не убил бы даже таракана, и тем не менее он принес совершенно неестественный эффект. Эффект электрошока. Парень повернул голову, чтобы установить источник новой угрозы, и когда он отвернулся, я сделал два больших шага и сильно ударил его по шее, как раз под ухом. Костяшки моих пальцев врезались в ямку его левой челюсти.

Это один из самых нокаутирующих ударов в боксе. Такой удар мог запросто свернуть челюсть или сломать шею любому нормальному человеку, но он был на удивление крепким парнем. Он качнулся назад, уперся спиной в стальную переборку и начал, медленно скользя по ней, оседать на пол. Глаза бессмысленно блуждали вокруг, но даже сползая, он сделал последнюю отчаянную попытку броситься на меня и, обхватив руками мои ноги, повалить меня на пол. Но координация и синхронность движений изменили ему. У меня было достаточно времени, чтобы отступить назад, и его лицо оказалось как раз под моей правой ногой. Причины, которая помешала бы мне осуществить контакт моей ноги с его головой, не существовало, но существовало множество причин, которые убеждали меня поступить так, поэтому именно так я и поступил.

Он лежал на полу, распластавшись в неловкой позе, прижавшись лицом к холодной стали пола, молчаливый и неподвижный. Зато меня никоим образом нельзя было назвать молчаливым: мое дыхание вырывалось неровными толчками, словно пришлось пробежать целый километр, в то время как в течение многих лет я не пробежал и стометровки. Руки, плечи и лицо были мокрыми от пота. Я вытащил носовой платок и стер пот с лица. Крови не было, да я и не чувствовал, что у меня поцарапано лицо. Иначе при встрече с Вилэндом мне было бы очень трудно объяснить, откуда появился синяк, царапина или разбитый нос, из которого капает кровь. Я сунул платок в карман и посмотрел на стоящую в дверях девушку. Ее рука, все еще сжимающая сломанную ножку стула, слегка дрожала, глаза были широко раскрыты, губы побелели, но на побледневшем лице впервые появились признаки такого выражения, которое можно было легко распознать как начальную стадию благоговейного восхищения.

– Неужели вам и вправду… Вам и вправду было необходимо пускать в ход ногу? – дрожащим голосом спросила она.

– А вы ожидали, что я пущу в ход что-то другое? – грубо спросил я. – Например, ладонь, чтобы погладить его горячий лоб? Не будьте ребенком, леди. Поверьте мне, этот парень никогда не слышал о маленьком лорде Фаунтлерое. Он, если бы смог, сделал бы из меня отбивную котлету и, бросив ее в море, скормил бы акулам. Да и вы стоите здесь со своей дубинкой, чтобы пустить ее в ход, если только он моргнет глазом, и я уверен, что на этот раз вы ударите его посильнее, чем несколько минут назад. Правда, – поспешно добавил я, чтобы она не сочла меня неблагодарным, – я весьма признателен за то, что вы для меня сделали.

Я повернулся и посмотрел на радио. С тех пор, как я вошел в радиорубку, одна драгоценная минута была уже потеряна. Я осмотрелся и тут же отыскал то, что было нужно. На стене было несколько крючков, и на них, как гирлянды, висели катушки с намотанной проволокой и гибким шнуром для проводки антенны, запасными деталями для ремонта радио. Я взял рулон отличного гибкого шнура, и через минуту оператор стал похож на цыпленка со связанными крылышками и ножками, подготовленного для жаренья. Вокруг его шеи я пропустил скользящий узел, а конец шнура привязал к ручке буфета: в радиорубке могла быть звуковая сигнализация, кнопки или телефон, до которых он мог бы дотянуться, но теперь он не станет делать таких попыток. Если начнет двигаться, то петля вопьется в его шею и начнет душить. Я подумал, не засунуть ли ему в рот кляп, но тут же отказался от этой мысли. Есть люди, которые, засовывая в рот кляп, умеют найти золотую середину, чтобы человек не задохнулся и получал достаточно воздуха для дыхания и чтобы этот кляп был засунут достаточно надежно, чтобы голос не был бы слышен на расстоянии более ста метров. Я, к сожалению, в этом деле новичок и не смогу уловить золотой середины, к тому же ураган ревет и воет с такой силой, что парень может вопить сколько душе угодно, пока не заработает ларингит. Никто из находящихся под палубой не услышит его. Я взял единственный оставшийся в радиорубке стул и сел перед радиоприемником. Это был стационарный авиационный радиопередатчик. Я хорошо знал устройства такого типа и умел работать на них. Включил, настроил на длину волны, которую передал мне шериф через Кеннеди, и надел наушники. Я знал, что мне не придется долго ждать связи: полиция в течение двадцати четырех часов была на связи и не выключала своих коротковолновых приемников. Через три секунды в наушниках послышался треск.

– Полицейский участок. У телефона шериф Прендергаст. Говорите.

Я включил микрофон.

– Полицейская машина номер девятнадцать докладывает, – Паролей для идентификации не требовалось. Каждую полицейскую машину в стране предупредили, чтобы она не выходила на связь, и шериф знал, что это мог быть только я. Правда, это было время страстных поклонников радио, и любители прослушивали эфир. К тому же я допускал такую мысль, что люди из окружения Вилэнда могут поймать волну, на которую настроена полиция, и время от времени прослушивать разговоры. Я продолжал: – Подозреваемый соответствует описанию человека, задержанного вблизи пересечения дорог на Вентуру. Надо ли нам задержать его?

– Ответ уже получен. Отрицательный, – я слышал голос и потрескивание. Пауза. Потом шериф продолжил: – Мы нашли нашего человека. Пожалуйста, освободите подозреваемого.

Я почувствовал себя так, как почувствовал бы себя человек, которому только что дали миллион долларов на мелкие расходы.

Почти не сознавая этого, я с облегчением откинулся на спинку стула. Напряжение последних сорока восьми часов было гораздо сильнее, чем я думал. Полнейшее умственное облегчение и глубочайшее удовлетворение, которые я испытывал в эту минуту, превышали все, что мне когда-либо довелось чувствовать.

– Машина номер девятнадцать, – повторил я, и мой голос показался мне каким-то неуверенным и чужим. – Повторите, пожалуйста, что вы сказали.

– Освободите вашего подозреваемого, – медленно и отчетливо повторил Прендергаст. – Мы нашли человека, которого искали. Повторяю… Мы нашли…

Внезапно радиоприемник отлетел назад на несколько сантиметров, и как раз посередине шкалы настройки у него образовалась большая дыра. Радиорубку, казалось, потряс взрыв – таким оглушительным для моих барабанных перепонок, таким сокрушительным был эффект выстрела из тяжелого пистолета в этом ограниченном пространстве.

Отскочив не более чем на полметра, я упал и затем медленно и осторожно поднялся на ноги. Я не хотел, чтобы напавший слишком нервничал. Тот, кто выкинул эту глупую шутку, выстрелив без всякой на то необходимости в радиоприемник, теперь всполошил полицейских и дал им знать: произошло что-то экстраординарное. Теперь у того, кто стрелял, нервы, должно быть, на пределе. Я тоже нервничал. Медленно повернувшись лицом к двери, я увидел незваного гостя. Это был Лэрри, и дымящийся кольт был поднят так высоко, как позволяла его дрожащая рука. Кольт был нацелен мне в переносицу. Он казался огромным, как гаубица. Гладкие черные волосы Лэрри были мокрыми от пота и прилипли ко лбу, горящие, как угли, глаза блуждали из стороны в сторону из-под дрожащего дула пистолета, горя сумасшедшим блеском. Вернее, один глаз. Я не видел второго глаза Лэрри и его самого. Я видел только половину его лица, правую руку, в которой он держал свою пушку, и левую руку, словно крюком обхватившую шею Мэри Рутвен. Все остальные части его тела были полностью перекрыты телом Мэри. Я с упреком посмотрел на нее.

– Вы и вправду прекрасная сторожевая собака, – мягко сказал я.

– Заткнитесь! – прорычал Лэрри. – Значит, вы коп, да? Вы фараон. Вы грязный подслушивающий и подсматривающий шпион, – он добавил еще несколько нецензурных ругательств. Голос его, похожий на шипение ядовитой змеи, дрожал от ненависти.

– Нельзя ли повежливее, – прервал его я. – Ведь здесь присутствует молодая леди, приятель…

– Леди? Проститутка! – он еще крепче вцепился в ее шею, словно получая от этого удовольствие. Мне пришло в голову, что когда-то он совершил досадную ошибку и приударил за ней, а она отреагировала таким образом, что он решил, будто на его голову свалилась крыша.

– Ты считаешь себя очень умным, Тальбот, не так ли? Ты думал, что знаешь ответы на все вопросы, не так ли? Ты думал, что одурачил нас всех, не так ли? Но меня тебе не удалось одурачить, Тальбот. Я следил за тобой. Я ходил за тобой каждую секунду с тех самых пор, как ты появился на буровой вышке, – он напичкал себя наркотиками до самых бровей, он дрожал и подпрыгивал, словно у него была болезнь Святого Вита. В голосе звучало злорадство и мстительный триумф ничтожества, которым все пренебрегали и над которым все издевались. А в конце концов он оказался прав, в то время как те, которые презирали его, ошибались. Это была ночь, когда Лэрри мог заливаться соловьем, и он не намерен был пропустить ни единой ноты. Но мне доводилось слышать и более приятные голоса.

– А тебе и в голову не приходило, что я знал о твоем сговоре с Кеннеди, признайся, что ты не знал этого, коп, – продолжал хвастаться он, – и с этой проституткой ты тоже был в сговоре. Я следил за тобой с той самой минуты, когда ты вылез из батискафа десять минут тому назад, я видел, как этот подхалим-шофер дал по башке Ройялу…

– Откуда тебе известно, что это Кеннеди, – перебил я. – Он был так одет…

– Я подслушивал под дверью, подонок. Я уже тогда мог бы прикончить тебя, но хотел посмотреть, что ты надумал и куда это ты так торопился. Может быть, ты думаешь, меня беспокоит, что Ройял отдаст концы? – внезапно он замолчал и выругался.

Мэри, потеряв сознание, упала прямо на него. Он попытался удержать ее, но так как героин не является заменой протеина в том, что касается крепости мускулов, то даже ее легкий вес оказался ему не под силу. Он мог бы аккуратно положить ее на землю, но не сделал этого. Внезапно он отступил назад, и девушка тяжело упала на пол.

Я сделал полшага вперед и с такой силой сжал кулаки, что почувствовал боль. Я готов был убить его. Лэрри обнажил зубы в волчьем оскале.

– Пойди и подними ее, коп. Иди же сюда и подними ее, – прошептал он.

Я смотрел то на него, то на лежащую на полу Мэри, потом снова на него и на нее, и руки мои медленно разжались.

– Испугался, коп? Ты ведь даже пожелтел от страха, коп, да? Ты втрескался в нее, коп, не так ли? Ты втрескался в нее точно так же, как в нее втрескался я и этот педераст Кеннеди, – он засмеялся визгливым фальцетом, в котором звучало безумие. – Мне кажется, что с Кеннеди произойдет несчастный случай, когда я вернусь на ту сторону. Ведь никто не обвинит меня в том, что я застрелил Кеннеди, увидев, что он ударил Ройяла по башке?

– Хорошо, я согласен. Согласен, что ты герой и великий детектив. Пойдем к Вилэнду и покончим с этим.

– Да, с этим давно пора покончить, – кивнул он. Внезапно голос его стал очень спокойным. Это мне совсем не понравилось. – Но только ты не увидишь Вилэнда, коп. Ты вообще больше никогда и никого не увидишь, коп. Я убью тебя, Тальбот. Я прикончу тебя сейчас же.

От волнения у меня пересох рот, словно кто-то провел по небу промокашкой. Я слышал медленные, тяжелые удары своего сердца, мои ладони стали влажными от пота. Он сделает, что сказал. Нажмет на курок тяжелого кольта, и даже если ему посчастливится дожить до ста лет, он уже не получит большего удовольствия в своей жизни. Это конец. Каким-то чудом мне удалось говорить без дрожи в голосе.

– Итак, ты намерен убить меня, – медленно сказал я. – Почему?

– Потому что смертельно ненавижу тебя, Тальбот, – прошептал он, и в этом шепоте слышался какой-то дребезжащий, ужасный звук. – Потому, что ты довел меня. Ты издевался надо мной с первой минуты, как увидел, ты все время называл меня наркоманом, словно не было других слов, то и дело интересовался, наполнен ли мой шприц. А еще потому, что ты неровно дышишь к этой женщине, потому, что если она не достанется мне, то не достанется никому. А еще потому, что я ненавижу копов.

Он ненавидел меня. Я видел и понимал это. Даже когда он молчал, рот его извивался и дергался, как у эпилептика. Он не сказал мне ничего нового. Но сказал то, что никогда не скажет никому другому. И я знаю, почему он стал таким откровенным. Мертвые молчат. Пройдет несколько секунд, и я стану мертвецом. Я умру. Умру, как Герман Яблонский, засыпанный слоем земли толщиной в пятьдесят сантиметров. А труп Тальбота будет похоронен в воде на глубине более сорока метров. Но когда все будет кончено, не все ли равно, где тебе суждено спать вечным сном. Не облегчало моих дум и то, что мой конец наступит от руки дергающейся, набитой наркотиками массы, маскирующейся под человека.

– Ты непременно хочешь, чтобы я умер сейчас? – мои глаза, не отрываясь, смотрели на дергающийся на курке палец. Я ни на секунду не оторвал глаз от этого пальца.

– Конечно, – захихикал он. – Я застрелю тебя в заливе, где не очень глубоко, чтобы увидеть, как ты плюхнешься в воду и будешь барахтаться в ней и вопить, пока не охрипнешь. И никто не услышит твоих криков, коп, и не придет тебе на помощь. Тебе нравится такая смерть, коп?

– Наркоман, – тихо проговорил я. Мне нечего было терять.

– Что? – его лицо превратилось в маску неверия словам, которые он услышал. Он скорчился над своим пистолетом. В другое время его поза вызвала бы у меня смех. Даже, пожалуй, и сейчас я мог бы рассмеяться ему в лицо. – Повтори, что ты сказал, коп!

– Наркоман, – отчетливо сказал я. – Ты так накачался наркотиками, что сам не знаешь, что творишь. Что ты сделаешь с моим трупом? – я впервые подумал о себе как о трупе. – Ты и оператор не сможете вдвоем вытащить меня отсюда, а если меня найдут застреленным в радиорубке, станет известно, что именно ты застрелил меня, и тогда тебе останется только одно: побыстрее смыться отсюда, потому что они нуждаются в моих услугах более чем когда бы то ни было. Ты не станешь популярным, Лэрри, мальчик мой.

Он согласно кивнул, словно додумался до этой мысли сам.

– Ты прав, коп, – пробормотал он, – здесь я не могу пристрелить тебя. Мы должны выйти из радиорубки, коп, не так ли? Я застрелю тебя у самого борта, а потом столкну в море.

– Вот это правильно, – кивнул я. Это было мрачное согласие на аккуратное устранение своего собственного трупа, но я не сошел с ума и не был таким безумным, как Лэрри. Я делал ставку на свою последнюю надежду, хотя эту игру вполне можно было назвать безумной.

– А потом они будут бегать кругом и искать тебя, – задумчиво сказал Лэрри, – и я буду бегать вместе с ними, и все время буду смеяться про себя, думая о том, что твой труп уже, наверное, сожрала акула. Акула будет плавать среди морских водорослей, а я буду знать, что я хитрее всех твоих копов.

– Прекрасно, – сказал я. – Оказывается, ты и вправду умный парень.

– А разве нет? – снова захихикал он отвратительным фальцетом. Я почувствовал, что волосы на моей голове встают дыбом. Он пырнул Мэри ногой, но она не пошевелилась. – Девушка полежит, пока я вернусь. Я ведь задержусь ненадолго, правда, коп? Вставай и выходи первым. И помни, что у меня в руках фонарь и пистолет.

– Буду помнить.

Ни Мэри, ни оператор не шевелились. Я был уверен, что пройдет достаточно времени, прежде чем оператор зашевелится. У меня до сих пор болели кулак и нога. Правда, что касалось Мэри, то тут я сомневался. Не был уверен в том, что она действительно потеряла сознание. Мне казалось, что она просто притворяется: уж слишком частым и неровным было ее дыхание для человека, потерявшего сознание.

– Иди же, – нетерпеливо сказал Лэрри и больно пнул меня пистолетом в бок. – Выходи отсюда.

Я прошел дверь радиорубки, коридор и вышел через входную дверь на палубу, где по-прежнему свирепствовали ветер и дождь. Входная дверь открывалась на защищенную от стихии сторону радиорубки, но не пройдет и минуты, как мы окажемся под бешеным напором ветра. Я знал: когда эта минута настанет, тогда все и должно решиться. Тогда или никогда.

Все произошло именно тогда. Подталкиваемый пистолетом, уткнувшимся мне в бок, я завернул за угол радиорубки, низко наклонился и, почувствовав первый резкий порыв ветра, рванулся ему навстречу. Лэрри растерялся. Он не ожидал ничего подобного. Лэрри был слабосильным и к тому же он стоял, выпрямившись во весь рост. Колеблющийся и раскачивающийся луч фонаря на палубе у моих ног яснее ясного говорил о том, что Лэрри нетвердо стоит на ногах. Возможно даже, что напор ветра отбросил его назад. Я еще больше наклонил голову и принял такое положение, которое принимает спринтер, когда он, делая первые два шага стометровки, бросается навстречу ветру. И тут же понял, что неправильно рассчитал силу ветра: ворваться в ураган было равносильно тому, чтобы пробежать сквозь огромную бездонную бочку, наполненную патокой. К тому же я не учел, что встречный ветер, дующий со скоростью, близкой к ста десяти километрам в час, создавая непреодолимые препятствия для человека, не может оказать заметного воздействия на тяжелую пулю из кольта, вылетающую с начальной скоростью шестьсот метров в секунду. Удалось преодолеть не более семи метров, когда бешено шарахающийся из стороны в сторону свет фонарика выхватил меня из темноты и замер. Отчаянным усилием удалось одолеть еще около двух метров. Лэрри выстрелил.

Гангстеры и бандиты – самые плохие стрелки в мире. Обычно они применяют один и тот же метод стрельбы: прежде чем выстрелить, подходят к своей жертве на расстояние около двух метров и обстреливают ее градом пуль, чтобы заставить работать на себя закон средних арифметических чисел. Я сотни раз слышал, что эти парни не могут даже с десяти шагов попасть в дверь сарая. Но, видимо, Лэрри никогда не слышал об этом, а возможно, это правило относилось только к дверям сараев.

Если кого-то лягнет копытом мул, то это ничто в сравнении с оглушительным хлопком выстрела из пистолета 45-го калибра, когда пуля вылетает из дула, как пробка из горлышка бутылки с шампанским. Пуля ударила в левое плечо, крутанула меня волчком, опрокинула и отбросила в сторону. Но именно это спасло мне жизнь. Падая, я почувствовал резкий рывок своего брезентового плаща, прошитого второй пулей. Лэрри не давал предупредительных выстрелов. Он стрелял с намерением убить меня.

И он, конечно, убил бы, если бы я хоть пару секунд задержался на палубе. Я снова услышал приглушенный хлопок выстрела из кольта – на расстоянии девяти метров. Я едва слышал его сквозь завывание ветра, но увидел, как от поверхности палубы отлетели искры и прошли в нескольких сантиметрах от моего лица. Потом услышал свист использованных гильз, отлетевших от чего-то рикошетом в темноте ночи. Искры вселяли в меня какую-то надежду, так как это означало, что Лэрри пользуется пулями в металлической оболочке. Точно такими же пулями пользуются полицейские для стрельбы в кузова машин и запертые двери. После стрельбы такими пулями остаются отверстия с совершенно ровными краями, совсем непохожие на отверстия с рваными краями от грибообразных мягких пуль. Возможно, что пуля, которой был ранен я, тоже прошла через плечо навылет.

Я поднялся и побежал, не видя, куда бегу. Мне это было безразлично. Значение имело только одно: не куда бежать, а от чего бежать. И надо было убежать как можно дальше. Ослепляющая канонада дождя свистела по палубе, заставляя одновременно плотно закрывать оба глаза. Меня это радовало: если мои глаза закрыты, значит, глаза Лэрри тоже закрыты.

Устремляясь вперед с закрытыми глазами, остановился только тогда, когда налетел на металлическую лестницу. Я ухватился за нее, чтобы не упасть, и, не сознавая, что делаю, успел подняться по лестнице метра на три, прежде чем понял, что поднимаюсь. Я продолжал неуклонно лезть вверх. Возможно, это был стародавний инстинкт человека: влезть повыше, чтобы избавиться от опасности, заставившей меня искать спасения на высоте. Сознание, что лестница должна окончиться площадкой, на которой я мог бы дать отпор Лэрри, заставляло меня подниматься все выше. Это был тяжелый и изнурительный подъем. Если бы не было этого бешеного ветра, подъем не был бы для меня слишком тяжелым. Кроме того, я мог пользоваться только одной рукой. Левое плечо болело не очень сильно, потому что онемело. Боль придет позже. Теперь же у меня было такое ощущение, что вся левая рука парализована, и каждый раз, как правая рука отпускала очередную ступеньку, чтобы схватиться за следующую, расположенную выше, ветер сдувал меня с лестницы, и мои пальцы хватались за следующее кольцо при полностью вытянутой руке. Затем я должен был, вплотную прижавшись к лестнице, подтянуться здоровой рукой вверх, и утомительный процесс начинался снова. После того, как одолел ступенек сорок, моя здоровая правая рука и плечо горели, как в огне.

Я набрал в легкие воздуха, закинул руку на следующую ступеньку и посмотрел вниз. Этого мимолетного взгляда было достаточно, чтобы начисто забыть о боли, усталости и, сгорбившись, как гигантский сумчатый медведь-коала, подниматься еще быстрее. У подножия лестницы, размахивая фонариком во всех направлениях, стоял Лэрри. Несмотря на то, что у него птичьи мозги, он все же догадается посветить наверх. Только вопрос времени, когда он осветит меня.

Это была самая длинная лестница, на которую я когда-либо взбирался. Она казалась бесконечной. Теперь я понял, что лестница – какая-то часть буровой вышки. Более того, я понял, что эта лестница приведет меня к «обезьяньей доске» – узенькой доске, стоя на которой, кто-то из работающих на вышке направлял полутонные секции бура, поднимающегося из земли на находящиеся сзади стеллажи. Я мог вспомнить об этой «обезьяньей доске» только то, что на ней не было оградительных канатов или перил, так как они только помешали бы направлять тяжелые секции бура в нужном направлении.

Резкая дребезжащая вибрация сопровождалась каким-то лязгающим звуком. Было такое впечатление, что по железной лестнице бьют кувалдой. Так Лэрри объявил, что обнаружил меня. Пуля ударилась о ступеньку, на которой стояла моя нога. Какое-то кошмарное мгновение! Мне казалось, что она пробила мне ногу. Потом я понял, что с ногой все в порядке, и снова посмотрел вниз.

Лэрри лез вслед за мной. Я не видел его, но видел кольт, которым он размахивал, поднимаясь по лестнице в три раза быстрее меня. Лэрри не отличался особой храбростью, но то ли подбодрил себя наркотиками, то ли его гнал вверх страх, что мне удастся уйти от него и Вилэнду станет известно, что он пытался убить меня. А возможно то, что в его пистолете осталась всего одна, максимум две пули. Он наверняка считал, сколько сделал выстрелов и сколько пуль осталось.

И тут я почувствовал, что над моей головой и вокруг как-то посветлело. Вначале решил, что свет идет от сигнальных огней, горящих на буровой вышке, но как только мне в голову пришла эта мысль, понял, что ошибаюсь. Крыша буровой вышки была все еще более чем в тридцати метрах у меня над головой. Я снова набрал воздух в легкие, прищурил глаза так, что ресницы почти сомкнулись, чтобы предохранить глаза от дождя, и сквозь ресницы посмотрел вверх в сумрачную мглу.

Метрах в трех от моей головы была площадка, освещенная справа слабым светом. Но этого слабого света было достаточно, чтобы в лабиринте балок, из которых состояла буровая вышка, я увидел справа что-то похожее на будку. Фонарь Лэрри на мгновение замер, а потом стал светить вертикально вверх, и я увидел то, от чего мне стало, мягко говоря, не по себе: площадка у меня над головой была не из цельного листового металла, а представляла собой решетку, через которую можно было увидеть каждое движение человека, если он стоял на ней. Моей надежде дождаться того момента, когда голова Лэрри появится на уровне площадки, и ударить его ногой по плечам не суждено было осуществиться.

Я посмотрел вниз. Лэрри был метрах в трех от меня. Дуло его пистолета и свет фонарика были направлены на меня. Я видел слабый отблеск света на дуле его пистолета и темную дырку в середине, где пряталась смерть. Легкий нажим на курок, и из этой темной дырки покажется яркий язычок пламени, который на мгновение озарит мрак ночи. И занавес для Тальбота опустится. Интересно, отвлеченно и отупело думал я, успеют ли мои глаза увидеть эту яркую вспышку, прежде чем пуля и забвение, которое она несет с собой, навсегда закроют мои глаза. И тут я медленно осознал, что Лэрри не выстрелит. Не выстрелит даже если сошел с ума настолько, что готов выстрелить, потому что всей душой ненавидит меня. И все же сейчас он не выстрелит. Мертвый груз моего тела, весящий восемьдесят три килограмма, падая, сбросит его с лестницы, как муху. Падение с этой высоты, равной высоте десятиэтажного дома, грозит тем, что мы ударимся о стальную платформу, отскочим от нее и упадем в море с такой быстротой, что ни одна живая душа не увидит нас.

Я продолжал лезть вверх и добрался до решетки. Если бы это была цельная площадка, думаю, что я не смог бы влезть на нее при таком ветре: моя единственная здоровая рука царапала бы гладкую металлическую поверхность до изнеможения, а потом я свалился бы с лестницы. Теперь я просунул руку через решетку, и мне удалось вцепиться в металл, подтянуться и влезть на решетку.

Лэрри был совсем рядом. Он жестикулировал своим фонарем, и я понял, что он хочет этим сказать. Я передвинулся на одну сторону площадки и прошел мимо будки. В углу ниши на полке была лампа, отбрасывающая слабый свет. Я стал ждать. Лампа освещала только верхнюю половину тела. Дальше свет не достигал.

Медленно, осторожно, не отрывая от меня глаз, Лэрри вылез на решетку и встал на ноги. Я продолжал продвигаться вперед по «обезьяньей доске», медленно пятясь задом и повернувшись лицом к Лэрри. Справа я смутно видел длинные стеллажи, на которых хранились трубы для бурения. Слева был край «обезьяньей доски». Никакого ограждения не было. Впереди отвесная пропасть глубиной более тридцати метров. Я остановился. «Обезьянья доска» проходила снаружи буровой вышки по всему ее периметру, и Лэрри пытался вынудить меня перейти на северный край доски: там независимо от того, есть ветер или нет, достаточно одного сильного удара прикладом пистолета 45-го калибра, чтобы я, кувыркаясь в воздухе, упал в море с высоты пятидесяти метров. Лэрри подобрался совсем близко ко мне. Фонарик свой он выключил. Свет, падающий из ниши, освещал только верхнюю часть будки, оставляя в тени только около метра снизу. Но этого света Лэрри было достаточно. Он не хотел пользоваться фонариком еще и потому, что его колеблющийся свет могут заметить с палубы и заинтересоваться, какой сумасшедший полез на «обезьянью доску» при таком ураганном ветре, когда все работы отменены.

Лэрри остановился в метре от меня. Он тяжело дышал и по-волчьи скалил зубы.

– Иди, иди, Тальбот! – крикнул он.

Я покачал головой:

– Дальше не пойду. – Вообще-то, я не слышал этих его слов и ответил автоматически.

Сейчас я увидел то, от чего в моих жилах застыла кровь, то, что было несравненно холоднее хлестких ударов дождя. В радиорубке мне показалось, что Мэри Рутвен только притворилась, потеряв сознание. Теперь я знал, что был прав. Она не теряла сознания, и как только мы вышли из радиорубки, встала на ноги. Невозможно было не узнать эту поблескивающую в темноте золотую головку, эти тяжелые косы, которые появились над верхней ступенькой лестницы на фоне окружающей ее ночи.

«Милая глупышка, – подумал я, – сумасшедшая, маленькая глупышка». Я не думал о том, какая была нужна отчаянная храбрость, чтобы влезть на эту лестницу, чтобы совершить этот изнурительный подъем, который может только присниться в кошмарном сне. Я даже не подумал о том, что отчаянная храбрость этой девушки вселила в меня надежду. Я испытывал только горечь, возмущение и отчаяние, но самым сильным было ощущение, что мир навсегда потерян для Мэри Рутвен.

– Иди, иди, – снова крикнул Лэрри.

– Идти, чтобы ты сбросил меня в море? Нет.

– Повернись.

– Чтобы ты ударил меня пистолетом и меня нашли на палубе внизу, и при этом никто бы не догадался, что это твоих рук дело? – Мэри была уже на полпути ко мне. – Нет, я не повернусь, Лэрри. Освети фонарем мое левое плечо.

Вспыхнул свет фонарика, и я снова услышал его безумное хихиканье.

– Значит, я все же попал в тебя, Тальбот?

– Да. Ты попал в меня. – Теперь Мэри оказалась сзади него, но ветер был настолько сильным, что заглушил бы ее любое неосторожное движение. Уголком глаза я следил за ней и теперь через плечо Лэрри посмотрел на нее в упор. Глаза мои широко раскрылись, и в них вспыхнула надежда.

– Попробуй схватить меня, коп, – хихикал Лэрри. – Вторично тебе уже не удастся схватить меня.

Вцепись руками в его шею или ноги, молился я. Или набрось ему на голову пальто. Но только не приближайся к его руке, в которой зажат пистолет.

Она решила вырвать у него пистолет. Она обошла его справа, и я ясно услышал шлепок, когда ее рука схватила его за запястье правой руки. В течение какой-то секунды Лэрри оставался неподвижным. Если бы он прыгнул, постарался бы вырваться или сделал хотя бы одно движение, я бы бросился на него с быстротой и сокрушительностью экспресса, но он стоял, не двигаясь: шок на время ошеломил его. Он словно окаменел. Неожиданность превратила в камень его руку, держащую пистолет, все еще в упор направленный на меня.

Пистолет все еще был направлен мне в сердце, когда он левой рукой вцепился в правую руку Мэри, так и не выпустившей его руки. Рывок вверх левой рукой, рывок вниз правой, и его рука с пистолетом вырвалась из руки Мэри. Он слева слегка придвинулся к ней, резко рванул ее на себя сантиметров на тридцать, прижал ее к расположенным справа стеллажам, где лежали трубы для буров, и начал выкручивать ей руку. Теперь он знал, кто помешал ему свести счеты со мной, и его зубы снова по-волчьи оскалились в усмешке, а черные, как угли, глаза и пистолет были все время направлены на меня.

В течение пяти или десяти секунд они стояли там, замерев в напряженных позах. Страх и отчаяние придали девушке такую силу, которой у нее никогда не было в нормальных условиях. Но Лэрри тоже был в отчаянном положении и заставил себя найти неведомые ему самому ресурсы сил. У Мэри вырвалось приглушенное рыдание и почти одновременно крик боли и отчаяния. Она упала на колени перед Лэрри, потом она упала на бок, а Лэрри все еще сжимал ее запястье. Теперь я не видел ее лица. Я видел только ее поблескивающие волосы, освещенные слабым светом лампы. Свет не касался ее лежащего на металлической решетке тела. Я видел безумие на лице стоящего напротив меня Лэрри. Свет из ниши, находящейся в нескольких метрах, освещал его сзади. Я выдернул из решетки каблук правой ноги и стал вытаскивать из ботинка ногу, помогая себе левой ногой. Это был не очень большой шанс, но все же…

– Иди же сюда, коп, – деревянным голосом проговорил Лэрри, – иди сюда, или я снова начну выкручивать руку твоей подружке. Тогда тебе ничего не останется, как помахать ей рукой на прощанье, – он действительно хотел убить ее, он должен был убить ее: она слишком много знала.

Я приблизился к нему еще на два шага. Мне уже удалось вытащить пятку из правого ботинка. Он с размаху ударил меня рукояткой кольта по зубам. Я почувствовал, как сломался зуб, почувствовал соленый вкус крови из глубокой раны изнутри верхней губы. Отодвинувшись, я сплюнул кровь, и он с силой уперся пистолетом мне в горло.

– Струсил, коп? – тихо сказал он. Говорил почти шепотом, но этот шепот был отчетливо слышен даже сквозь завывание ветра. Видно, и вправду чувствительность людей, стоящих на пороге смерти, обостряется в несколько раз. А я стоял на пороге смерти.

Да, меня объял ужас. Он проник в самую глубину моего существа. Такого ужаса я еще никогда не испытывал. В плече появилась резкая боль. К горлу подступила тошнота. Этот проклятый пистолет, впившийся мне в горло, вызывал наплывающие приступы тошноты, следующие один за другим. Стараясь не терять равновесия, я пытался целиком вытащить правую ногу из ботинка, но большой палец зацепился за его язычок.

– Ты не сделаешь этого, Лэрри, – прокаркал я. Давление пистолета на гортань причиняло мучительную боль. Другой стороной пистолет больно вонзился мне в подбородок. – Если ты убьешь меня, им не видать этого сокровища, как своих ушей.

– Не смеши меня, – его действительно сотрясал ужасный безумный смех. – Ты слышишь, коп, как я смеюсь. Мне ведь все равно не видать ни гроша из этого сокровища. Наркоман Лэрри не получит ни гроша. Белый порошок это все, что старик когда-либо давал своему любимому сыну.

– Это Вилэнд? – мне надо было бы давным-давно понять, что Вилэнд его отец.

– Он мой отец. Будь он проклят, – пистолет уткнулся мне в пах. – Прощай, коп!

Моя правая нога плавно и быстро вытянулась вперед, но в темноте Лэрри не увидел этого.

– Я передам ему твой прощальный привет, – сказал я и еще не успел окончить фразу, как ботинок с силой врезался в рифленое железо будки.

Лэрри резко повернул голову, чтобы, посмотрев через правое плечо, установить этот новый источник опасности и угрозы. В считанную долю секунды перед тем, как он начал поворачивать голову обратно, его левая скула была открыта для моего удара. Точно так же несколькими минутами раньше была открыта для удара щека оператора в радиорубке.

Я ударил его. Ударил с такой силой, словно он был спутником, и я посылал его в космический полет на лунную орбиту. Я ударил его с такой силой, словно жизнь всех живущих на земле зависела от мощи этого удара. Я ударил его так, как никогда никого не ударял в жизни, и нанося этот сокрушительный удар, знал, что никогда никого не смогу ударить с такой силой впредь.

Послышался сухой, глухой треск. Кольт выпал из руки Лэрри и ударился о решетку у моих ног. В течение двух-трех секунд казалось, что Лэрри, не потеряв равновесия, как ни в чем не бывало стоит на ногах. Затем с неправдоподобной замедленностью и неотвратимой безысходностью, словно обрушившаяся фабричная труба, он стал падать в пространство.

Не было исполненного ужаса крика, не было отчаянных взмахов рук и ног при падении Лэрри с высоты более тридцати метров на стальную палубу. Лэрри был мертв еще до того, как начал падать. У него были сломаны шейные позвонки.