Страна, о которой знали все

Двойник

– Все-таки ты зря пристрелил этого типа, – сказал Райли. – Ну ничего, мы все это оформим надлежащим образом, он у нас, как миленький, станет очередной жертвой коварной гванеронской разведки, свеженьким павшим за демократию героем. В квартиру уже повезли газетчиков.

– Молчи, сволочь, – сказал я, и он замолчал. – Господи, Тэд, что же мы с тобой наделали? Нас затянуло в шестерни нашей же сказки. И перемелет в порошок, понимаешь ты это или нет? Мы уже не существуем…

– Не паникуй, – сказал Райли. – Все образуется. Лучше послушай последние новости. Части Мукиели на подступах к столице. Ему выделено оружия еще на десять миллионов, и покупатель у меня есть.

– Одного не пойму, – сказал я, – этот Блен, или как его там, говорил, что они послали в Гванеронию группу офицеров связи.

– Ты думаешь, только мы с тобой такие умные? Уверен, у них творится то же самое – кто-то кропает донесения из Гванеронии на собственной даче и кладет денежки в карман, а олухи вроде покойного Бленгенторна рискуют головой. Вот что, садись-ка за отчет. Шеф требует, президент постоянно интересуется гванеронскими делами.

– Не могу, – сказал я. – Ничего не могу.

– Я все понимаю, Патрик, – сказал Райли, – но что делать, ты на службе.

– Ты связался с разведкой нашего ближневосточного союзника? – спросил я.

– Свяжусь в скором времени. Вот что, Патрик, сегодня ты свободен, поезжай и напейся. Иди в любой кабак, в любой бордель, бей стекла, твори, что душе угодно, контора все оплатит, но завтра – будь как огурчик. Работы у нас невпроворот, надвигаются решающие события, Мукиели подходит к столице, и пора подумать, как без шума прикрыть лавочку.

Он мечтательно уставился в потолок и продекламировал:

– Что за женщина жила, бог ее помилуй! Не добра и не верна, но мужчин она влекла с сатанинской силой.

Да, мужчин влекла она даже от Сент-Джаста, ибо Африкой была. Южной Африкой была, нашей Африкой была, Африкой – и баста!

Вот так, Патрик. Пусть на бумаге, но Африка – наша.

Часов до трех пополудни я пил у Джима. У Джима, как всегда, было людно и шумно, резво бегали официантки, обнажался под музыку кардебалет, а я сидел, уставившись на очередную пустую бутылку, и думал, что же мне теперь делать?

В истории с Гванеронией нет ничего необычного – мы с Райли устали повторять это друг другу. С точки зрения обывателя, мир – всего лишь газетная полоса, экран телевизора, и когда я сижу над очередной сводкой, я ничем не отличаюсь от какого-нибудь Джонса, листающего воскресное иллюстрированное приложение. Катастрофы, убийства, бои – для нас – нечто эфемерное, существующее бог знает в каком измерении. Чтобы увидеть за черными строчками усеянное трупами поле, нужно будить фантазию, заставлять работать воображение, а зачем это мне, зачем это Джонсу? Мы летим в бомбардировщике на ужасной высоте, я и Джонс, не видим земли, не видим, что натворили внизу наши бомбы. Но иногда сбивают и бомбардировщики, и пилотам, если они хотят спастись, приходится ползти по грязному полю, дрожа за свою шкуру…

– Мистер Грэм? – спросил незнакомый человек.

– Да, – сказал я. – Какого черта? Работаете на кого-нибудь, что ли?

– Майор Цвий Ехлуми, военная разведка вашего ближневосточного союзника. Мистер Грэм, я буду краток. Нам стало известно, что вы – агент-двойник, работающий на разведку Букиры. Возможно, и на палестинцев тоже – ваши связи с небезызвестной Митчел…

– Что с Мтагари? – спросил я.

– К сожалению, несмотря на все принятые меры, толку от него не добились, и он, увы, ускользнул туда, откуда даже мы не в состоянии его добыть. Мистер Грэм, если вы не хотите разделить его участь, вы должны рассказать все о контактах с людьми Букиры и Арафата, о деятельности Гванеронской разведки в вашей стране. Как и когда завербованы полковником Чегудумой и Джейн Митчел, что успели передать. Словом, вы знаете, чего мы от вас ждем.

Честно говоря, сначала я хотел «расколоться», наговорить им с три короба – это было тем более легко, что речь шла не о реальном предательстве. Однако Джейн стояла перед глазами, и меня взбесило, что за мной охотятся в моей собственной стране эти подонки, едва ли не превратившиеся из наших союзников в наших хозяев, и я сказал:

– Пошел вон.

– Не глупите. Если будете запираться, отправим вас следом за вашими сообщниками.

– Пошел вон!

Он отошел, исчез в толпе танцующих. Я протрезвел мгновенно, расплатился, постоял около столика, словно бы раздумывая, и вдруг опрометью бросился на кухню, расшвыривая удивленных официантов. Вряд ли они перекрыли служебные выходы.

Они и не перекрыли. Я сел в первую подвернувшуюся машину, стоявшую незапертой. Но что дальше? Я бесцельно крутил по городу, при мне был пистолет и немного денег. Ехать домой бессмысленно – там наверняка засада, как и возле управления, – пока Райли свяжется с их представителями, пока те свяжутся с моими преследователями, и все это придется делать через столицу, потому что их местных резидентов мы сплошь и рядом не знаем сами… Я уже ни на что не надеялся. И вспомнил про Саймона Марша, единственного близкого человека, не связанного с нашими играми, единственного журналиста, которого уважал, единственного, кто мне мог поверить сейчас, а поверив, объяснить согражданам, как их дурачат.

…Он сидел напротив, загорелый, бородатый, невозмутимый, и его маленькая квартирка с африканскими масками на стенах, сваленными на столе и креслах книгами и газетами, квартирка, где в кажущемся хаосе был на самом деле свой, известный одному хозяину порядок, действовала на меня как кружка ключевой воды на страдающего от жажды в пустыне. Здесь оставалась за порогом наша жизнь – с теми призраками, которых мы сами создавали.

– Ну, садись, – сказал Саймон и налил мне бренди. – Что у тебя опять стряслось? Ты же, как правило, заявляешься, когда тебе необходимо поплакаться в жилетку…

– Плохо, – сказал я. – Саймон, старина, понимаешь…

Зазвонил телефон. Саймон сграбастал трубку здоровенной лапищей, послушал и взглянул на меня с недоумением и жалостью.

– Это из «Глоба», – сказал он. – Понимаешь, такое дело…

– Не надо, – сказал я. – Все знаю. Сай, ты слышал о Гванеронии?

– Вообще-то я месяц сидел в Южной Америке, но радио было и в том городишке. Банальная история – снова наши ради нефти лезут в авантюру. Да, а где эта Гванерония? Что-то я не помню…

Я рассказал ему все – как я выдумал эту проклятую Гванеронию, как мое создание помимо моего желания обрело плоть и кровь, как мы с Райли продавали на сторону оружие и разыгрывали спектакль для репортеров, как вмешались наши союзники, как началась охота за мной. Обо всем. Он внимательно слушал, хмыкал, теребил бороду, иногда перебивал вопросами о второстепенных деталях.

– Ты мне веришь? – спросил я, закончив.

– Безоговорочно, – сказал он. – То-то название показалось мне незнакомым, я подумал сначала, что страну переименовали, новое название, вроде Заира, Зимбабве, Бенина… Да, твой Райли прав – ваша сила в обыденности. Пороха вы не изобрели, вы изобрели велосипед.

– Сам знаю, – сказал я.

– Но вот чего ты хочешь от меня?

– Господи, это же ясно. Ты известный журналист, сотрудник газеты, влиятельной настолько, чтобы ничего не бояться. Я тебе дарю сенсацию века, Саймон!

– Послушай-ка, – перебил он, – скажи честно – если бы не погибла Джейн, если бы не стали охотиться за тобой, ты пришел бы ко мне?

– Разумеется, нет, – сказал я, глядя в пол.

– То-то. Тебе хочется отомстить, неважно кому, только бы хоть как-то отомстить.

– Ты меня презираешь?

– Нет, наверное, – сказал он. – Просто ты и тебе подобные представляете собой новый тип людей – гомо информатикус – тип, родившийся с развитием телевидения и глобальной сети информации. Мир вы представляете себе по сухим цифрам, сводкам и диаграммам, строительство нового медицинского центра и сожженная карателями деревня для вас адекватны – всего лишь группа дырочек на перфокарте. И это позволяет вам относиться равнодушно к любому злу. К любому… Знаешь, у меня есть знакомый социолог. Он заложил в компьютер содержание десяти крупных газет за последние годы и вывел своеобразные алгоритмы. Он показывал мне созданные на основе этих алгоритмов «номера газет». Патрик, это было страшно! Среднее арифметическое, полная безликость, но не отличимая от реальных газет. Странам и президентам он дал условные имена вроде твоей Гванеронии, но сотня подопытных, которым он показывал свои «газеты», даже не заметила, что они поддельные, – те же угрозы и заверения, те же сообщения о мятежах и конкурсах красоты.

– Так, – сказал я. – Значит, я – гомо информатикус, довольно мило. Пусть будет так. Ну, а ты? Ты-то у нас кто? Святой? Черта с два, ты служишь тому же богу.

– Знаю, – сказал он. – Потому-то и не собираюсь выступать в роли судьи и праведника. Но между нами все же есть разница, Патрик. Я был в местах, где резвились террористы, которых посылали такие, как ты. Я видел, как горят деревни и умирают люди. И рассказывал об этом, как мог. С тобой обстоит иначе. Чтобы такие, как ты, увидели за стопкой перфокарт кровь и боль, требуется, как правило, чтобы земля у вас загорелась под ногами. Чтобы убили твою девушку, а за тобой гонялись с автоматами союзники. Вот тогда тебя проберет до души, и ты начнешь метаться – сохрани господь, не в поисках справедливости, всего лишь в попытках хоть кому-нибудь отомстить. Я тебя поздравляю, Патрик. Хоть что-то человеческое появилось, месть – это уже чувство.

– Провались ты, – сказал я. – Мне от тебя требуется одно – будешь ты об этом писать?

– Ни строчки.

– Прекрасно, – сказал я и встал. – Испугался? Что ж, понятно, есть кого бояться.

– Сядь! – рявкнул он, и я опустился на стул. – Дурак ты все-таки. Меня не испугали в Африке ваши «гориллы», чего ради я испугаюсь вас теперь? Скажи, пожалуйста, что произойдет, если статья появится?

– Меня выгонят.

– Тебя и Райли. А вернее всего, не выгонят – ваши миллионы у вас отобрать довольно трудно, как и отдать вас под суд – умеючи можно открутиться. Вы получите взбучку и будете по-прежнему корпеть над бумагами, раздувая реальные мятежи. С неделю люди будут смеяться над плохо знающими географию сенаторами и генералами, а потом все забудется. Сенаторы будут по-прежнему угрожать реальным людям и странам, генералы – предоставлять помощь прототипам твоего Мукиели. И все.

– Одним словом, ты оставляешь меня с этими молодчиками, нашими союзниками?

– Сиди, я не кончил, – он набрал номер. – Генри? Это Сай. Быстренько подбрось мне кого-нибудь из твоих ребят и оповести остальных. У меня здесь подполковник Грэм, да, тот самый. Да, новости поистине сенсационные.

– Что ты задумал?

– Я тебя спасаю. Вывожу из игры. Ты им скажешь, что повстанцы разгромлены, что Мукиели убит, что-нибудь в этом роде. Это твой единственный шанс.

Через десять минут квартира Саймона была битком набита репортерами, на меня нацелились десятка два микрофонов. Я сидел у окна и ждал, пока последний опоздавший настроит диктофон.

– Что там случилось, Патрик? – крикнул кто-то. – Мукиели занял столицу?

– Джентльмены, – сказал я. – Должен вас огорчить – части Мукиели разбиты. (Кто-то удивленно свистнул.) Да, джентльмены, произошла досадная случайность, от которой не гарантирован ни один военачальник. Сегодня на рассвете части Мукиели завязали бои в предместьях столицы, но… Полковник Мтанга Мукиели вместе со всем штабом погиб при налете истребителей на передвижной командный пункт. Оставшись без командования, подразделения Фронта деморализованы и рассеяны превосходящими силами противника. Это все. Прошу прощения, мне трудно говорить, я взволнован – мы понесли большую утрату… Подробности я сообщу вам позже.

Давя друг друга, опрокидывая стулья, репортеры понеслись к выходу и загромыхали по лестнице. Я ушел следом за ними, избегая встречаться взглядом с Саймоном. Я находился в каком-то полусне, но это состояние мгновенно улетучилось, как только на стоянку перед домом Саймона вылетел голубой «корвет».

Мне удалось оторваться от них и на этот раз – все-таки я служил не в бакалейной лавочке и кое-что умел. Снова началось бесцельное блуждание по улицам. Одним махом я уничтожил бравого полковника и его воинство, но Райли узнает об этом, когда сообщение передадут по радио, а мои преследователи – и того позже.

Устав кружить по городу, я вспомнил о своем охотничьем домике и помчался туда. Предварительно я позвонил Райли, но его не оказалось на месте, его как раз вызвали к шефу. Ободренный (это могло означать и то, что шеф уже слушал радио), я сообщил секретарше, что именно она должна передать генералу, – в том числе и то, что моя жизнь зависит теперь только от него. Я мало надеялся на его чувства, но все же слишком многое нас связывало. Ночь напролет я просидел в домике, сжимая винчестер и вслушиваясь в каждый шорох, измученный голодом и жаждой, загнанный в угол. А утром на опушке появился знакомый голубой автомобиль. И еще один, серый.