Странная девочка

ЛИСТОК БУМАГИ

По дороге из школы Катя нашла цветок.

Он лежал на тротуаре, и белоснежные лепестки его сверкали под лучами весеннего солнца. А серединка у него была ярко-жёлтая, как яичный желток. Нарцисс! Катя и название цветка вспомнила.

Вот он Тимочке понравится!

Нехорошо подбирать с тротуара — по нему тысячи ног взад — вперёд ходят. Но нарцисс был такой свежий, точно его сию минуту сорвали с клумбы. Наверно, его обронили совсем недавно, и никто ещё не успел на него наступить.

И Катя цветок подняла.

Весёлая побежала она домой. Тима обрадуется цветочку. Они будут играть, как будто нарцисс пришёл к ним в гости. Приехал из далёкой сказочной страны. Уж что-нибудь Катя придумает, чтобы позабавить братишку!

Братишка у Кати кругленький, толстенький, смешной. Обнимает её за шею мягкими, тёплыми ручками и тянет нараспев:

— Ка-атя!

И прежде Катя охотно играла с братом, баюкала его, помогала купать. Так как же теперь ей не любить Тимочку, не заботиться о нём? Кто ему ближе, роднее Кати, когда нет больше ни мамы, ни папы? Восемь месяцев назад они погибли при автомобильной катастрофе. А Катю и Тиму взяли к себе дядя с тётей.

Дома Катя ещё с порога крикнула:

— Тимочка, я тебе что-то принесла!

Всегда братишка бежит Кате навстречу, но на этот раз она не услышала топота маленьких ног. Тишина.

Заглянула Катя в одну комнату, в другую, а там никого нет.

«Да они гуляют, тётя с Тимочкой! — догадалась Катя. — Погода-то какая! А Фрося, наверно, в магазин пошла».

Катя налила воды в вазочку и поставила в неё нарцисс. Потом вынула из портфеля тетрадь по арифметике и задачник: «А я пока уроки сделаю, чтобы уж ничто не помешало с Тимочкой играть».

Она разложила тетрадку на своём маленьком столике, где всегда готовила уроки, и вдруг заметила прислонённый к чернильнице лист бумаги; на нём было что-то написано.

ПЛАЧ ЗА СТЕНОЙ

В одной квартире с Катей жил мальчик Саша, на три года старше Кати. Ему было десять лет, и он учился в четвёртом классе.

У Саши болело горло, и в школу мама его не пустила. В полное своё удовольствие он пускал мыльные пузыри. И при этом забрызгивал клеёнку на столе, диван, стулья и серую кошку Мурку.

Большой разноцветный пузырь летал по комнате. Саша им любовался.

И вдруг за стеной кто-то громко вскрикнул. От неожиданности Саша даже не заметил, как пузырь лопнул и где осталось от него мокрое пятнышко. Кто же это мог так вскрикнуть? Кажется, никого и дома нет.

Правда, недавно вернулась из школы соседская девчонка, — он сам открыл ей дверь и состроил рожу, на которую девчонка не обратила никакого внимания.

Эту первоклашку Катю Саша презирает до глубины души. Она примерная тихоня, паинька. Учится на одни пятёрки, за всю свою жизнь ни одной четвёрки не получила.

Как-то в кухне Саша её подразнил:

— Отличница-яичница!

Катя задумчиво на него посмотрела и вздохнула.

— Чего это ты вздыхаешь? — спросил Саша.

— От мыслей, — ответила Катя. — Вот думаю, отчего ты такой глупый. Просто жалко тебя становится.

Ещё чего! Его, будущего капитана, покорителя морей и океанов, станет жалеть какая-то тихоня и трусиха?! Увидела раз мышонка да как заверещит. Саше и глядеть-то на неё неохота. Тимка-карапуз куда интереснее, хоть ему и полтора года всего. Бежит, немножко переваливается, как утёнок. Потешный. А Катя тут как тут: «Не ушиби его!» Точно уж Саша медведь или бык — непременно задавит маленького.

Неужели это Катя так вскрикнула? Не мышь ли опять увидала? Ну и пусть.

Саша взял бумажную трубочку, из которой пускал мыльные пузыри, но сейчас же опять положил её в мыльницу. Из-за стены явственно донёсся плач.

Что там всё-таки случилось с тихоней? Нет, это надо проверить.

Саша вышел в коридор и просунул голову в дверь соседей.

Посреди комнаты стояла Катя. Лицо у неё было растерянное. По щекам катились слёзы, прозрачные и крупные, как горох. В руке она сжимала какой-то листок бумаги. При виде Саши она громко всхлипнула.

Саша вошёл в комнату.

— Что с тобой, отличница? Тебя мышь укусила? — И вдруг догадался: — А, знаю! Ты двойку получила!

Надо признаться, что невольная радость прозвучала в Сашином голосе: мол, не один я такой незадачливый — и с первейшими отличниками случается.

— Двой-ку? — дрожащим голосом переспросила Катя. — Ка… кую двойку?

— Ну, какую! — усмехнулся Саша. — Обыкновенную. Какие у людей бывают. А уж по какому предмету, это тебе лучше знать.

Внезапно Катя села на пол, точно её не держали ноги, закрыла лицо руками и зарыдала.

Саша даже растерялся.

— Умрёшь ты, что ли, из-за паршивой двойки? — возмутился он. — Как тебе не стыдно!

Прижав голову к коленям, Катя что-то бормотала. Саша наклонился над ней и с трудом разобрал:

— Увез-ла! И меня не… спро-сила! А я так хотела с ним иг… ра-ать!

— Кого увезла? Кто увёз? С кем играть? — допытывался Саша.

— Гляди! — сдавленно крикнула Катя и сунула Саше смятый листок бумаги.

Это была записка Кате от тёти. Саша её живо прочёл. Крупными буквами там было написано:

— Ну, и почему же ты ревёшь? — спросил Саша, прочитав записку. — Боишься, как бы твоя двоюродная бабушка не померла?

Серые большие глаза Кати широко раскрылись. Слёзы сверкали в них, как роса. Губы у Кати плотно сжались, потом шевельнулись, и Саша услышал негромко, но отчётливо произнесённое:

— Дурень!

Невольно Саша оглянулся по сторонам. Однако, кроме него самого и Кати, никого в комнате не было.

— Уй-ю-юй! — удивился Саша. — Неужели это ты меня обругала? Я думал, ты не умеешь.

А Катя вдруг вскочила с пола, подбежала к столу, выхватила из вазочки нарцисс и протянула его Саше:

— Возьми! Дарю тебе! Пусть… — горло у неё сжалось, и поэтому Саша так и не узнал, что Катя закончила про себя: «Пусть пропадает!»

От изумления Саша разинул рот. Но крепко зажал в руке мокрый стебель цветка.

ДЯДЯ И ТЁТЯ

Дядя у Кати был пожилой, толстый добряк. Тётя всегда подозревала у него множество болезней. Дядя уверял, что он здоровёхонек, но всё-таки покорно принимал капли и порошки. Тётю он называл Анечкой и во всём её слушался.

Бо́льшую часть дня дядя проводил в институте, где занимался научной работой. А по вечерам, если возвращался не поздно, строил Тиме дом из кубиков, учил Катю играть в шахматы и пытался рассказывать детям сказки. Кате то и дело приходилось его поправлять: все сказки дядя путал. Начало возьмёт от одной сказки, середину — от другой, а конец — от третьей и сам не знает, как выбраться из этой мешанины.

— Что делать, ягнёночек, если я все сказки перезабыл? — оправдывался дядя. — Детей-то у нас не было, вот и не тренировался.

«Ягнёночком» дядя называл Катю за то, что уж очень она тихая. Часто он советовал:

— Не мешало бы тебе, Катюша, стать побойчее! И что ты такая робкая? Этак тебя всякий обидит.

Катя только улыбалась в ответ и молча пожимала плечами.

А тётя Аня говорила про Катю с Тимочкой:

— Птенчики вы мои!

За все месяцы, что дети у них жили, она ни разу не побранила племянницу. Да и не за что было. Катя, что ни велит, что ни попросит тётя, всё охотно сделает.

Тётя проворная, подвижная, целый день хлопочет, минуты без дела не посидит: то шьёт, то прибирает, то вяжет, то пирог печёт… И всё это с улыбкой, с ласковым словом. К тёте Ане Катя успела привязаться, пожалуй, ещё больше, чем к дяде.

Но вот теперь Катя на неё так рассердилась, что и сказать невозможно.

НЕ „МОЙ“, А „НАШ“

Вернувшись домой из института, дядя очень испугался.

Тишайшая племянница встретила его таким гневным, яростным взглядом, что гораздо больше этот взгляд подошёл бы не ягнёнку, а тигрёнку.

— Какое она имела право увезти его без спросу? — закричала Катя хриплым от волнения голосом. — Ведь он мой!

— Катя! Катя! — растерянно сказал дядя. — Что ты только говоришь?

— Ты же слышишь! — крикнула Катя. — Тётя Аня увезла чужого ребёнка неизвестно куда! Это такое, такое… злодейство!

Добрая, немножко виноватая улыбка расползлась по полному лицу дяди. Потом он обиженно нахмурился.

— «Чужого»! Скажешь тоже! Нам-то Тимочка чужой? Опомнись! И почему это неизвестно куда? Да просто за Лугу. Это и недалеко совсем.

— Сколько километров? — спросила Катя. Брови у неё были сурово сдвинуты, и худенькое большеглазое лицо сердитое-пресердитое.

Дядя взглянул на неё и вздохнул.

— Километров сто двадцать, должно быть, да там ещё до Дубков…

— Сто двадцать километров! — воскликнула Катя с возмущением.

— Катюша, я тебя не узнаю. Ты же у нас такая разумная. — Дядя грузно опустился на стул. — Пойми, девочка, тётя взяла Тимошеньку с собой, потому что беспокоится о нём, любит его. Вот ты сказала: «мой Тимочка». Конечно, он твой. Но и наш тоже. «Наш» Тимочка, — понимаешь? Тётя боялась его оставить с Фросей. Да не сверкай так на меня глазищами! И ведь Фрося через день уходит на занятия в вечернюю школу…

— Всем известно, что Фрося уходит в вечернюю школу… — безжалостным тоном сказала Катя. — Так что же? А я, что ли, не могла бы смотреть за Тимочкой не только что через день, а каждый, каждый вечер? Я-то, я-то! Разве меня нет на свете?

— Ты, конечно, есть на свете, Катюша, — нежно и почему-то грустно сказал дядя. — И ты многое умеешь. Но ты ещё маленькая.

— Маленькая! — насмешливо повторила Катя. — Нашёл малютку!

— Да ведь они через неделю будут дома. Ты и соскучиться по-настоящему не успеешь.

«Не успеешь!» Да Катя соскучилась по Тимочке ещё в школе. И она так хотела с ним в нарцисс поиграть!

— Скоро кончатся у вас занятия в школе, — продолжал дядя. — Настанет лето. Мы снимем дачу, ты будешь целые дни гулять с Тимошенькой.

— Сегодняшний день считать? — вдруг спросила Катя.

Она уже утихомирилась. Сидела, покорно сложив на коленях руки, и, казалось, внимательно слушала дядю.

— Что такое? — прерванный на полуслове, удивился дядя.

— Ты сказал, они приедут через неделю. В неделе семь дней. Сегодняшний день надо считать?

— А-а, вот ты о чём! Гм! Нет, сегодняшний день пожалуй, считать не стоит.

Он поглядел в насторожённое лицо Кати и заморгал, как будто что-то попало ему в глаз.

Вдруг ему вспомнилось, как привезли они в свой дом детей. Катя, испуганная, заплаканная, жалась поближе к маленькому брату, которого тётя держала на коленях, то и дело брала Тиму за ручку. Но когда стала объяснять тёте, чем и как надо Тимошу кормить, как его купать и укладывать спать, то говорила она очень серьёзно и деловито.

УЖАСНАЯ НОВОСТЬ

Под Тиминой кроваткой сиротливо валялась целлулоидная утка с проломанным боком. Вечером Катя её заметила и поспешно подняла.

— И утю забыли — ой! — сказала она с упрёком. — Вот какая тётя!

— Ну, и что такого, что утю не взяли? — отозвалась домработница Фрося.

— А такое, что Тимочка её очень любит! — Катя спрятала уточку к себе под подушку.

Теперь каждый вечер, перед тем как заснуть, она тайком гладила целлулоидную утиную головку.

В школе ещё ничего: там ребята и на уроках интересно. А дома Кате так скучно и тоскливо без Тимочки — просто сил нет!

Катя усердно считала дни: дядя же сказал, что они приедут через неделю.

И, наконец, наступил канун того дня, когда, по Катиным подсчётам, тётя с Тимочкой должны приехать. Они приедут завтра! Вот только утром или вечером?

Как нарочно, дядя допоздна задержался на работе. Катя хотела лечь пораньше, чтобы скорее наступило завтра. Но, конечно, она дождалась дядю.

Заслышав его шаги, она выскочила в переднюю и сразу спросила:

— Утром, днём или вечером?

— Что такое? — Дядя нагнулся и поцеловал Катю в щёку. — Ты почему ещё не спишь?

Катя засмеялась.

— Да как же ты не понимаешь? Ведь завтра приезжают тётя Аня с Тимочкой. Вот я и спрашиваю: утром, днём или вечером они приедут?

У дяди стало неуверенное и жалостное лицо.

— Ах, да, Катенька, — сказал он неестественно-весёлым тоном, — я тебе забыл сказать, вернее, возвращаться не хотелось… утром пришла открытка; я уходил на работу — из ящика вынул. Тётя Аня немножко задерживается. Опять стало хуже её тёте, твоей…

— Двоюродной бабушке, — враждебно закончила Катя. — Ну и что же?

— Как что же? Вот и задерживается тётя Аня.

— Как это «задерживается»? — упавшим голосом спросила Катя. — Они… приедут завтра?

— Завтра — нет, не приедут. Но ты не огорчайся, Катюша! Ещё несколько деньков и…

Катя молча повернулась и вышла из передней. Так же молча она разделась и легла в постель.

НЕ УЗНАЮ́ ТЕБЯ, БОЛОТИНА!

В первом классе случилось неслыханное событие. Первая ученица, отличница Катя Болотина подралась с отъявленным лентяем и озорником — Витей Гусевым. Невозможно! Однако так оно и было.

На перемене, сразу после звонка, Катя Болотина хотела войти в класс. А в дверях торчал Гусев. Конечно, Болотина могла бы его обойти — места хватило бы. Но этого она не сделала. Она сказала: «Посторонись!» — и сказала очень резко, что было совсем не похоже на кроткую и вежливую Катю.

— Можешь идти, я тебе не помеха, — сказал Гусев.

И вдруг Болотина изо всех сил толкнула его двумя руками. Гусев опешил от неожиданности. Но через секунду опомнился, живо схватил Катю за косы и дёрнул. Катя вскрикнула и невольно присела. Однако тут же подскочила, как на пружине, и со сжатыми кулаками кинулась на Гусева.

Драка прекратилась немедленно. Учительница отстранила друг от друга драчунов.

— Болотина, что с тобой? Не узнаю́ тебя, Болотина! — говорила она с изумлением. Гусева она ни о чём не спрашивала. Драка для Гусева — дело обычное, так о чём тут спрашивать?

Катя молчала. Наконец вымолвила равнодушно:

— А зачем он встал у меня на дороге?

Никакого раскаяния не было заметно на её раскрасневшемся лице. Села на место она совсем растрёпанная, но и не подумала пригладить волосы. А ведь всегда она была очень аккуратная.

«Такая была чудесная девочка! А теперь словно подменили её», — недоумевала учительница.

В этот день то же самое не только подумал, но и сказал вслух Катин дядя.

Дядю одолел ревматизм. Придя из института, он лёг на диван, закутал потеплее ноги. Полежав немного, попросил:

— Катюша, подай мне, пожалуйста, микстуру. Ту, что в небольшой бутылочке.

Катя сидела за столом над раскрытой книжкой. Она посмотрела на дядю и не двинулась с места.

— Микстура там где-то должна быть, — сказал дядя. — Дай мне её, пожалуйста.

— Твоя микстура потерялась, — чётко проговорила Катя. — Её выпили коты из соседней квартиры. Которая через площадку.

Дядя пошевелился под одеялом и сказал слабым голосом:

— Что ты глупости болтаешь, Катя?

— Значит, её увезли, твою микстуру от ревматизма. И сердечные капли тоже увезли.

Кряхтя и охая, дядя поднялся с дивана и стал шарить на этажерке.

Катя знала, что он ищет совсем не там, и ей было очень жаль больного дядю. Но какое-то странное упрямство приковало её к стулу. И она продолжала сидеть, хотя на сердце у неё было тяжело.

Конечно, дядя не мог найти бутылочку с микстурой. Он пробормотал со вздохом:

— Будто подменили тебя, Катенька! — И поплёлся к дивану с пустыми руками.

— Никто меня не подменял, — угрюмо сказала Катя. — И я не виновата, что ты никогда ничего не можешь найти.

Дядя обернулся. Полное лицо его было бледно. Он усмехнулся растерянно и виновато.

От жалости у Кати защекотало в носу, и она чихнула. Так просто было встать и достать бутылочку: ведь Катя прекрасно помнила, где она стоит.

Но что-то упорно мешало Кате помочь дяде. Это было незнакомое ей и неприятное чувство. Она сердилась на дядю и сердилась на себя.

Всё-таки, сделав большое усилие, Катя соскочила со стула, подбежала к буфету, выхватила оттуда бутылочку с лекарством, рывком поставила её на стол возле дивана и крикнула насмешливо:

— Коты соседские выплюнули назад твою противную микстуру! Стояла, где всегда!

— Катя, Катя! — простонал дядя. — Прямо заколдовал тебя кто-то.

А Катя выбежала в переднюю, забилась в угол. Ей хотелось спрятаться, исчезнуть. Никого, никого нет у неё на свете! В отчаянии она прижалась лицом к стене и затряслась от беззвучного плача.

Щёлкнул повёрнутый выключатель. В зажмуренные глаза Кати проник свет. Кто-то осторожно тронул её за плечо. Раздался шёпот:

— Да перестань же! Из-за чего ты?

Катя узнала голос Саши.

САШИН СОВЕТ

С тех пор, как Катя обозвала Сашу «дурнем», показав тем самым, что кое на что она всё-таки способна, а потом подарила ему цветок, Саша стал к ней присматриваться. Может быть, она вовсе не такая уж никчёмная?

Никто никогда не дарил Саше ни даже самого маленького цветочка.

Летом мама часто покупала цветы, ставила их в вазу и твердила Саше: «Не задень, не опрокинь, не трогай! Лучше и близко не подходи!» От таких цветов какая может быть радость человеку?

А этот белый, с жёлтой серединкой цветок, который Катя не пожалела ему отдать, Саша держал в руках и долго рассматривал. И с таким хорошим цветком Саша мог сделать что угодно, хоть съесть его.

Подумав, Саша засунул цветок в толстую книгу. Впервые в жизни он засушил растение по собственной охоте, а не потому, что учительница велела собирать гербарий. И никому он не скажет, откуда цветок взялся.

Теперь Саша не прочь был даже поговорить с Катей. Но видел он её совсем мало. Катя училась в первую смену, Саша — во вторую. Стояла отличная весенняя погода, и Саша много гулял, Катя же почти не выходила из своих комнат.

А сейчас он вдруг увидел её в передней. Она приткнулась в углу и плачет-заливается…

Мамы дома не было — сегодня она работала на фабрике в вечернюю смену. Подумав, Саша предложил неуверенно:

— Пойдём к нам? Чего в передней болтаться?

К его удивлению, Катя покосилась на свою дверь и, тихонько всхлипывая, послушно пошла за ним.

У себя в комнате Саша усадил Катю на диван, сам сел на стул напротив неё и спросил решительно и слегка снисходительно:

— Ну, чего у тебя стряслось?

Сначала Катя только вздыхала прерывисто и кривила губы, потом заговорила чуть слышно и до крайности бестолково.

Кое-как Саша понял, что Кате очень скучно без маленького Тимошки, и она боится, что братишка там заболел. Ведь обещали приехать завтра и задерживаются. Дядя что-то скрывает от неё, даже про открытку сперва не сказал… И как же Тимочка без неё? А уж особенно если заболел!

Катя опять горько заплакала.

— Ну и слёз же у тебя, — откуда столько берётся? — подивился Саша. — Задержки всякие бывают, — рассуждал он. — А заболеть везде можно. Меня вот никуда не, увозили, а горло здо́рово болело. И тётка у тебя добрая-предобрая. Или, может, она злая?

Катя затрясла головой и отчаянно скривила губы:

— Не-ет!

— Плакать не смей! Ни-ни! А куда она увезла-то твоего Тимку?

— За Лугу, в какие-то Дубки! — ответила Катя таким тоном, словно сообщала нечто ужасное, например, что Тимочку спрятали у себя в пещере разбойники и целую неделю не дают ему есть.

— Луга! — воскликнул Саша. — Делов-то! Да я в Луге прошлое лето в пионерском лагере жил. Пустяковина! Я думал, она его увезла, ну, в… Сталинград или в Ригу, или, может, в этот… в Ташкент. — Больше далёких городов Саша так, с налёту, не мог вспомнить. — Значит, Тимочка твой всего-навсего в Луге? Целёхонек он, это ясно. Но ты тут с тоски по нём пропадаешь…

— Да. И я так беспокоюсь! Та-ак беспоко-юсь!

Саша махнул рукой и задумался.

Катя сидела тихо, как притаившийся мышонок, и смотрела на него с надеждой. И не напрасно.

Саша оживился и заговорщически зашептал:

— А я знаю, чего делать! Очень даже просто… — Он заговорил шёпотом, хотя подслушивать их было некому.

Из Сашиной комнаты Катя вышла с широко раскрытыми, немного испуганными глазами, но тихая, как всегда, и спокойная.

Дядя спал на диване, укрывшись одеялом по самые уши. Катя постояла возле, рассматривая бледную дядину лысину, потом взяла лист бумаги и написала на нём своим красивым почерком, соблюдая все нажимы, как их учили в школе:

Записку она положила к дяде на подушку.

Пришла из вечерней школы Фрося и стала кормить Катю ужином. В последние дни Катя ела очень плохо, а тут поужинала с аппетитом. И сейчас же отправилась спать.

— Иван Васильевич, чайку попейте, пирожков поешьте, — окликнула Фрося. — Что же болеть натощак?

Дядя поднял голову. Записка упала ему на нос. Он снял её с носа, прочёл, улыбнулся, покачал головой и пробормотал:

— Ты странная девочка, Катя!

ЕЩЁ ОДНА ЗАПИСКА

Наутро дяде стало лучше, и он пошёл на работу. Вернулся домой около восьми часов вечера. Встревоженная Фрося кинулась к нему. Это была девушка крупная, плотная, с густым голосом. Одним духом она не сказала, а прогудела над самым дядиным ухом:

— Иван Васильич! Кати всё ещё нет дома!

— Как всё ещё нет дома?

— Я её ещё после школы не видела. Хорошо, что мне сегодня на занятия не идти.

— Позвольте! — заволновался дядя. — Как вы могли её не видеть после школы? Где же вы были, когда она пришла?

— Я-то дома была. Ну, в магазин ходила. И по всем дворам бегала, аж в два сквера добежала.

— Учитесь в седьмом классе, а говорите «аж» вместо «даже». Так вы не видели Катю? — Дядя уставился на Фросю своими немного выпуклыми, близорукими глазами.

— Не видела, нет! — в страхе замотала Фрося головой.

— В школу почему не пошли?

— Добежала и в школу. А первоклассники оттуда давно все удалилися.

— Но, может быть, Катя всё-таки приходила домой и опять куда-нибудь ушла?

— Вот то-то и есть, что не знаю. Садитесь кушать скорее. Покормлю вас да побегу, что ли, куда. — Фрося торопливо и порывисто достала из буфета тарелки и побежала в кухню.

Дядя в волнении расхаживал по комнате.

— Нет, это просто никуда не годится! Фрося! Фрося! Да зачем вы тут с ужином?

Фрося ворвалась в комнату с большим блюдом в руках.

— Иван Васильевич, а вы сколько утром вчерашних пирожков съели?

— Какие вы глупости спрашиваете! — с досадой сказал дядя.

— А всё-таки сколько вы съели?

— Не считал, если вас это интересует, — язвительно ответил дядя.

— Потому что если вы съели восемь штук…

— Я?! Восемь штук?! — Несмотря на тревогу и волнение, дядя расхохотался. — Да вы меня удавом считаете!

Фрося торжественно объявила:

— Ну, значит, Катя побывала дома!

— С чего вы взяли? Какое имеют отношение вчерашние пирожки к тому, что Кати нет?

— А такое, что куда же восемь-то штук девались? Выходит, Катя забега́ла домой и съела.

Дядя покачал головой.

— Никогда в жизни Катюше восемь пирожков не съесть.

— А куда ж они делись? Может, даже девять, я так точно не считала.

— Ну, уж не знаю… Они где у вас стояли? Может быть, форточка открыта, и коты… — Дядя засопел и слегка усмехнулся, вспомнив Катину извинительную записку.

— Кухонный шкафчик котам не открыть, — сказала Фрося.

— Ах, да оставьте вы ваши предположения! Надо что-то делать! Где Катины подруги живут, вы знаете?

— Не знаю, нет!

— Да как же это можно? Вот Анечки-то нет! Она всё на свете знает. — Нервничая, дядя для чего-то рылся у себя в карманах, вынимал и засовывал обратно носовой платок, ключ от двери, записную книжку. — Ну тогда… Как это ужасно, что вы не знаете адресов девочек! Тогда сидите дома. А я пойду в школу, у какой-нибудь сторожихи, а может, и директор ещё там, узнаю адреса девочек, учительницы…

— А это чего такое? — вдруг протрубила своим густым голосом Фрося, кидаясь к двери и что-то поднимая с полу.

Это был клочок бумаги, явно вырванный из тетрадки по арифметике. Дядя поднёс его близко к глазам — не до очков тут — и прочёл вслух:

— Определённо девчоночка наша распустилась, — сказал дядя с удивлением и вместе с тем с облегчением. Он рассматривал записку. — Видно, торопилась, не так красиво написано, как всегда она пишет. Карандашом… «Телефона нет» — скажите, пожалуйста! Мол, не беспокойтесь, но и меня не беспокойте. А почему, собственно, записка валялась на полу, а не где-нибудь на столе была положена?

— Вы же и смахнули, должно быть, со стола, как пришли, — высказала предположение Фрося.

— А почему не вы, уважаемая Ефросинья, смахнули её со стола, когда бегали взад — вперёд, «аж» в два сквера, а записки не заметили?

— Может, и я ненароком, — миролюбиво согласилась Фрося.

— Вот если бы вы знали, где живёт эта Ира Козлова, я бы туда сейчас отправился. Хоть там и нет телефона.

В это время Саша, стараясь не шуметь, будто его и дома совсем нет, надевал ботинки. Только что он в одних чулках на цыпочках отошёл от двери соседей после того, как подсунул под дверь записку. И как это он забыл положить её сразу, вернувшись с вокзала? Хорошо, что хоть совсем не потерял.

КОНТРОЛЁР

Катя ехала в поезде, и ей было очень страшно.

Она сидела на скамейке, уставившись в окно. Но ничего за окном не различала: просто мелькает что-то. Руки она сжала в кулаки, чтобы меньше дрожали. Каждую минуту мог войти контролёр. Билета у Кати не было.

Всё, что случилось до отхода поезда, казалось, происходило очень давно.

Катя томилась в сквере недалеко от дома. То садилась на край скамейки, то опять вставала. Боялась, что мимо пойдут ребята из их класса и увидят её тут с портфелем в руках. К счастью, никто из знакомых ребят её не увидел. Зато сама она увидела, как из их подъезда вышла Фрося. Было очень странно на неё глядеть: ведь Фрося думает, что Катя в школе, и даже не подозревает, что Катя на неё смотрит.

Наконец из подъезда выскочил Саша. Под мышкой он держал свёрток, перевязанный бечёвкой.

— Это тебе еда, — сказал он весело, показывая свёрток. — Тут наши две котлеты и у вас в шкафчике я взял пирожки с блюда, десяточек, наверно, загрёб.

— Зачем так много? — Катя была очень смущена. — Ты же им ничего не оставил. Хочешь пирожок?

— Им тоже осталось. Не хочу. Тебе бы хватило — ехать-то долго.

То он говорил: «Луга — пустяковина», теперь — «ехать долго»… Но Катя промолчала. Теперь уже всё равно — близко ли, далеко ли ей ехать. Да хоть на край света — возврата нет!

В трамвае Катя стала совать Саше монету в пятьдесят копеек, чтобы он взял билеты. Это она сегодня утром попросила у дяди денег: «На тетради, и я себе какую-нибудь книжку куплю». — «Конечно, купи, — сказал дядя и дал ей пятьдесят копеек. — Книжки покупать — дело хорошее». Если бы дядя знал, до чего Кате трудно врать!

Саша отстранил Катину руку.

— Тебе в дороге деньги вот как понадобятся! — сказал он наставительно и за трамвайные билеты заплатил сам, достав из кармана мелочь.

На вокзале Катя опять протянула Саше деньги.

— Билет на поезд возьми!

— Пятьдесят копеек? Мало на билет, — сказал Саша.

Катя покраснела от испуга.

— У меня больше нету.

Саша присвистнул:

— Худо! — Но, взглянув на Катю, заговорил торопливо и весело: — Да ерунда! Зачем тебе билет? Поедешь зайцем. Ты маленькая, у тебя и билета не спросят. А увидишь контролёра, ты, как он будет проходить, перейди незаметно туда, где он уже проверял билеты. Так и проедешь великолепно! Даже в тамбур потихонечку выйди, чтобы тебя контролёр не заметил.

«Люди спешили по перрону. Саша с Катей побежали, взявшись за руки. Кате казалось, что всё происходит не с ней, а с кем-то другим: зелёные вагоны на рельсах, чужие торопливые люди вокруг…

Саша помог Кате влезть на высокую площадку вагона и вскочил вслед за ней. В вагоне он усадил её на скамейку и уселся сам.

— Вот здесь и сиди. Удобно возле окошка.

— А вдруг поезд сейчас пойдёт, а ты сел…

Если бы Саша поехал вместе с ней! Да нет, ему же в школу надо… Кате вспомнилось, что на днях учительница обещала: некоторым отличникам, которые и ведут себя очень хорошо, выдадут похвальные грамоты. Девочки говорили: «Тебе, Катя, непременно дадут грамоту». Теперь ей ни за что не дадут никакой грамоты. Ведь ещё и с Гусевым она подралась вчера.

— Неважно, если поезд тронется, я всегда успею соскочить, — похвастался Саша небрежным тоном, будто прыгать на ходу с пригородных поездов было для него привычным делом.

Наверно, сейчас третий урок начался у них в первом классе. А её нету. И дома её не будет, когда дядя придёт с работы. «Где же Катя?» — спросит дядя.

— Ведь меня хватятся дома, — сказала Катя. — Будут беспокоиться.

— Ну и пусть немножко побеспокоятся, — беспечно сказал Саша. — А зачем они позволили от тебя Тимку увезти?

— Дядя будет очень беспокоиться…

На секунду Саша призадумался.

— Знаешь, чего давай сделаем? Ты напиши записку, что где-нибудь задерживаешься у девчонки…

— Я никогда не задерживаюсь.

— Не хочешь, может, к Тимошке своему ехать? — Саша покосился на Катю.

— Что ты! Что ты! Конечно, хочу!

— Ну, так пиши записку, что ты… Есть бумага?

У аккуратной Кати заныло под ложечкой, когда Саша вырвал полстраницы из её тетради по арифметике. Но ведь это вроде не она, Катя, а кто-то другой сидит в поезде; так что уж жалеть тетрадку?

Саша продиктовал Кате записку.

— А с места телеграмму пошлёшь. Они и не будут беспокоиться. Просто не успеют.

— С какого «места»? — робко спросила Катя.

— Ну, из этих самых… Сосняков, что ли?

— Дубков?

— Да, конечно! Тётка твоя пошлёт. Ну, до свиданья, а то я, и правда, уеду.

Саша схватил Катин портфель — они ещё прежде условились, что пока он его спрячет, не везти же Кате в Лугу учебники и тетради, — подсунул поближе к Кате свёрток с провизией и выскочил на перрон.

И вот Катя едет одна в поезде и «великолепно», как предсказывал Саша, трясётся от страха. Выйти в тамбур она никак не сумела бы, потому что и понятия не имеет, что такое «тамбур».

Страшный контролёр всё не шёл, и постепенно Катя стала дышать ровнее, разжала кулаки, расправила слипшиеся пальцы, засунула руку в карман пальто и пощупала Тимину целлулоидную уточку с проломанным боком. Утром, в последнюю минуту перед выходом из дома, она прихватила её с собой. Вот увидит Тимочку и скажет: «Ты же свою утю забыл!» Тимочка, если больной, и поправится скорее от радости.

За окном поезда пробегали, поворачиваясь, деревья, покрытые мелкими зелёными листочками. Крутились ёлочки. Мелькали крыши домов, заборы. И опять деревья. Вдруг Катя увидела жеребёнка. Он бежал за насыпью, по дороге. Ножки у него были длинные, тонкие. Ой, до чего же смешной, хорошенький! Вот бы Тимочке показать!

«Трух-трух-ти-тала!» — стучали колёса поезда. А потом они запели, правда, неуверенно, с короткими вздохами: «Хо-ро-шо-ах! Хо-ро-шо-ах!» Это колёса радовались, что не идёт контролёр.

Временами поезд замедлял ход и останавливался. В вагон входили новые пассажиры, а некоторые из ехавших выходили. Они уже приехали куда им надо. Катя таким завидовала.

На одной из остановок дядька в надвинутой на лоб кепке, дремавший на скамейке напротив Кати, поднялся и вышел. А на его место села полная женщина в голубой косынке, едва державшейся на затылке, и с двумя тяжёлыми кошёлками в обеих руках. Кошёлки она плюхнула возле себя на скамейку и стала оглядываться. А рядом с Катей уселся высокий широкоплечий старик в пенсне, с длинной белой бородой. «Профессор, наверно», — решила Катя. На колени к себе старик положил мягкий серый саквояж.

Немного посидев, полнощёкая соседка наклонилась к Кате:

— Куда едешь, девочка?

— В Лугу, — тихонько ответила Катя. — А скоро будет Луга?

— Ещё остановок десять, не меньше. А с кем ты едешь?

Катя замялась, покраснела. Может быть, детям нельзя одним ездить далеко в Лугу? Даже, наверно, нельзя.

— Вы мне скажете, где слезать в Луге? — вместо ответа попросила она.

— Да там все сходят, не проедешь. А едешь-то ты с кем?

Но тут случилось нечто такое неожиданное, что Катина соседка забыла про свой вопрос, а Катя и о контролёре перестала думать.

Почтенный профессор рядом с Катей внезапно испустил дикий и странный вопль. Это было ни на что не похожее короткое взвыванье из одних гласных звуков: «А-у-о-а-у!»

Полная тётенька подскочила с вытаращенными глазами и чуть не свалилась со скамейки.

— Что ж это, матушки? — прошептала она, придвигая к себе кошёлки.

Катя сильно вздрогнула и остолбенело уставилась на старика.

Сколько было людей в вагоне, все повернули головы в их сторону. Одни — с недоумением, другие — с испугом, как Катина соседка, третьи — просто с любопытством. Один старик оставался совершенно спокойным. Лишь морщинистая рука, лежавшая на саквояже, стала мерно его поглаживать.

И вдруг снова раздалось неистовое:

— А-у-о-у!

Теперь Катя, не спускавшая глаз со старика, поняла, что воет не он. Воет его саквояж.

— Перестань, Лорд! — строго сказал старик. — Сейчас приедем.

Саквояж заурчал.

— Кто у вас там? — опасливо спросила полная женщина.

— Котище, — ответил старик. — Надо отвезти к сестре. И всего-то две остановки. Билет на него взял. Всё время вёл себя тихо, а тут видите…

Все успокоились и перестали смотреть на старика, хотя саквояж у него ещё раза два жалобно взвыл. Но Катя сидела ни жива ни мертва. На кота и то билет взяли, а ему и ехать-то совсем мало. А она же не кошка, а девочка… Не спросить ли тётеньку с кошёлками, что это «тамбур» и где он находится?

Вскоре профессор с живым саквояжем ушёл. Тётенька напротив Кати задремала. Поезд мерно покачивался и стучал: «Те-перь ско-ро! Те-перь ско-ро!» Перед глазами у Кати стало всё расплываться: её клонило ко сну.

И вдруг… Сна как не бывало. От ужаса у Кати зазвенело в ушах и сердце так заколотилось — вот-вот выскочит.

Человек в тёмно-синей железнодорожной форме тряс за плечо полную тётеньку с кошёлками и спрашивал:

— Ваш билет?

На голове у человека очень прямо сидела форменная фуражка с молоточками; в руке он держал блестящие щипчики, вроде тех, которыми колют орехи.

Всё кончено. Контролёр подкрался незаметно, когда Катя задремала. Если бы Катя и знала, на что похож «тамбур», убежать в это таинственное место она всё равно уже не успела бы.

Катя сжалась в комочек. Что он сделает с ней? Невозможно себе представить… Поведёт куда-нибудь? А потом?

Прощёлкнув щипчиками билет Катиной соседки, контролёр повернулся и спросил:

— А твой билет, девочка?

Катя не ответила: у неё перехватило горло.

Смутно, как сквозь вату, до неё донёсся голос соседки:

— Да у тётки её билет. Там где-то сидит, впереди. Кто же детям билет в руки даёт?

И страшный, ужаснейший контролёр… пошёл дальше.

Катя едва могла поверить такому счастью. Осторожно она начала дышать. Где-то за несколько скамеек слышится вопрос: «Ваш билет?» Да, он ушёл! Кто-то точно снял с Кати тяжёлый тюфяк, которым она была придавлена. Тётенька с кошёлками всё перепутала — какая необыкновенная удача!

— И как тебя пустили ехать одну, такую козявку? — наклонившись к Кате, шёпотом сказала соседка. Да ещё без билета!

Катя покраснела, как мак. И очень удивилась: оказывается, ничего тётенька не перепутала…

— А вы откуда знаете, что я… без билета? — еле слышно прошептала Катя.

— Да это и слепой увидит, что ты зайчишкой едешь, — добродушно отозвалась тётенька. — А ты вот что мне скажи, знаешь ли ты в Луге-то дорогу, как тебе идти? Попадёшь, куда надо?

Катя кивнула головой.

— Конечно, попаду. Непременно попаду. Как же я могу туда не попасть, когда у меня там братик?

— Ну, смотри! А то что-то мне насчёт тебя сомнительно. Тебе сколько лет?

— Восемь скоро.

— Восемь? Я думала, меньше. — Женщина порылась в кошёлке и протянула Кате сладкую булочку: — Скушай!

— Спасибо! У меня есть, — смутилась Катя и принялась дёргать верёвочку на своём свёртке. — Скушайте вы, пожалуйста, мой пирожок.

— Не развязывай, — остановила её тётенька и положила Кате на колени булочку. — Мне сейчас выходить. Так смотри же, не заблудись. Что-то меня сомнение берёт… Если б не слезать сейчас, прямо проводила бы тебя, пичугу.

Тётенька подхватила свои кошёлки, улыбнулась Кате, покачала головой и направилась к выходу. Катя смотрела ей вслед. Как жаль, что такая добрая тётенька уже доехала до места!

ГДЕ ДУБКИ?

Поезд с опустевшими вагонами и с паровозом остался стоять на рельсах, а Катя ушла.

Пока ехала в поезде, больше всего на свете Кате хотелось доехать и вылезти. А там всё пойдёт легко и просто. У кого-нибудь она спросит, как идти в Дубки. Побежит со всех ног туда, куда ей покажут. И… «Тимочка мой маленький, здравствуй!»

Наконец это случилось: она доехала. Позади скамейка, на которой она тряслась от страха, и сонное качанье поезда, и вертящиеся деревья за окном, и — контролёр!

А на сердце у Кати не легче. В поезде-то хоть тётенька с кошёлками была — до чего же оказалась хорошая!

Катя медленно идёт по какой-то улице. Прохожих кругом немного. У кого же спросить про Дубки? От робости и застенчивости у Кати язык присыхает к нёбу, она не может заставить себя заговорить с незнакомыми.

Витрина магазина. Какого, неизвестно: витрина пуста. За ней громоздятся доски, прислонённые к столам. Всё перепачкано извёсткой. Наверно, в этом магазине идёт ремонт.

Катя бесцельно, просто, чтобы собраться с духом, смотрит на доски и сбоку, в стекле витрины, видит часы. Который же это час? Катя глядит на часы, и на лице у неё недоумение. Что такое? Уже давным-давно она умеет узнавать время по часам, а тут ничего не понимает. На круглом циферблате больших часов очень странные закорючки вместо цифр, — Катя таких никогда не видела.

«Тут и часы не такие», — думает она с тоской и отходит от витрины, так и не догадавшись, что разглядывала она не самые часы, висящие у стены дома, а их отражение в толстом витринном стекле.

Катя то идёт, еле переступая ногами, то останавливается и стоит, озираясь по сторонам. Наконец она делает невероятное усилие и обращается к идущей мимо пожилой женщине с усталым и как будто добрым лицом.

— Скажите, пожалуйста…

Свой собственный голос кажется Кате до противности тоненьким. Услышала ли его женщина? Да, услышала. Она останавливается и наклоняется:

— Ты что-то сказала мне, девочка?

— Да, сказала. Скажите, пожалуйста, где Дубки?

— Какие дубки? Я тут дубков не вижу. — Вот берёза, а вон там тополь.

— Мне не дерево надо, а деревню, — удивляясь недогадливости женщины, говорит Катя. — Дубки — это деревня, там сейчас моя тётя живёт у двоюродной бабушки.

— У двоюродной бабушки, — машинально повторяет женщина и вдруг улыбается, на носу у неё собираются морщинки. Но, взглянув в Катино лицо, она перестаёт улыбаться, а наоборот, хмурится. Морщинки с носа переходят на лоб. — Как, ты сказала, называется эта деревня, где твоя тётя с… бабушкой?

— Дубки! — твёрдо говорит Катя.

— Дубки, Дубки… — соображает женщина. — По-моему, здесь такой деревни и нет.

Катя моментально пугается и от испуга краснеет. Она вот-вот заплачет. Но ведь не могли же в самом деле увезти Тимочку в деревню, которой нет!

— Такая деревня должна быть! — заявляет она строго. — Её не может не быть!

— Да ты не волнуйся, деточка, — успокаивает её женщина. — Может быть, и есть такая деревня, да я что-то не вспомню. А ты из Ленинграда приехала? С кем ты приехала?

Но Катя, не ответив, невежливо бежит прочь. К чему разговаривать с тёткой, которая не помнит Дубки? Ведь это не просто какая-то там деревня. Туда увезли Катиного брата!

От беспокойства, что она не найдёт Дубки, Катю покидает робость.

Прохожие оглядываются на девочку в сбившемся на затылок берете и в расстёгнутом пальтишке. Девочка кидается к мужчине в высоких сапогах и о чём-то его спрашивает. На боку у мужчины свисает из-под пиджака верёвочный хвост — наверно, засунул кнут за пояс. Мужчина мотает отрицательно головой. Тогда девочка бросается к сгорбленной старушке и сейчас же отбегает. На усталом большеглазом лице девочки тревога и умоляющая настойчивость.

Прохожие останавливаются, кое-кто идёт в сторону девочки. Люди спрашивают друг друга:

— Что с этой девочкой? Потерялась она, что ли? Что ей надо?

Но вот девочка перестаёт метаться. Она стоит возле девушки в синем костюме, резиновых сапогах и с портфелем в руке. Девочка подняла голову и насторожённо смотрит прямо в лицо девушки. Девушка что-то ей объясняет, показывает рукой вдоль улицы. Потом поправляет берет на голове девочки, треплет её по щеке. Девочка радостно кивает и направляется по дороге. Вид у неё решительный. Она всё ускоряет шаги.

Прохожие идут по своим делам.

БОСОНОГИЙ СМЕЛЬЧАК

Поблагодарив девушку и не переставая повторять: «Прошагай до поворота, пересеки поле, пройди лесочком, а там и Дубки виднеются», Катя пустилась было бегом. Но ноги не хотели бежать. Правая нога сразу споткнулась о какой-то камешек. Левая нога попала в колею на дороге, полную воды. И вдруг Катя почувствовала, что внутри у неё пусто, как у целлулоидной игрушки. А, да она страшно хочет есть!

Не раз Катя слышала, что есть на улице неприлично. Засовывать в рот котлету посреди Невского или Литейного, наверно, и правда, не годится. Но и Невский, и Литейный, и улица Некрасова, на которой жила Катя, были так далеко. Вообще казалось сомнительным, что где-то существуют эти проспекты и улицы.

Без колебания Катя присела у дороги на короткую травку, развязала свёрток, развернула газетную обёртку. Какие вкусные Сашины котлеты! А пирожки-то! Катя и не знала, что Фрося умеет такие печь.

Съев добрую половину своих припасов, Катя аккуратно завернула остатки и, сытая, не спеша, мирно пошла по дороге. Она внимательно поглядела вокруг. Её окружал незнакомый мир. И мир этот был прекрасен.

Под весенним голубым небом, чистым и нежным, весело краснели железные крыши домов. Вокруг них зеленели садочки. Бело-розовые облака окутывали цветущие яблони. На пригорок взбежали берёзки в прозрачных зелёных платьицах. Их белые, тонкие, в чёрных пятнышках стволы слегка изгибались друг к другу. Берёзки будто о чём-то совещались между собой. Тёплый, светлый от солнца воздух мягко обвевал Катины разгорячённые щёки и па́хнул цветами, свежестью, молодой листвой.

А вон и дом, возле которого возвышается тополь. За этим домом должен быть поворот. Так объясняла девушка.

Катя подошла к дому, миновала тополь и только хотела обогнуть забор из штакетника, как отпрянула назад. Земля заколебалась под её ногами. Из-за угла, прямо на Катю, высунулась громадная коровья морда. Широкие ноздри пыхнули Кате в лицо тёплым па́ром. Влажно мерцали коричневые глазищи под выпуклыми шишками на лбу. И рога, рога раскинулись в обе стороны костяными дугами. Внизу они были толстыми, кверху суживались.

Катя и дух перевести не успела — шерстистая коричневая гора качнулась возле самого Катиного носа. Это корова пронесла мимо свой бок, чуть не задев Катю. А сзади уже показалась новая пара рогов. И ещё… и ещё… Катя прижалась спиной к забору, не в силах даже крикнуть.

И тут как завопит кто-то:

— К-куда-а?

Щёлкнуло оглушительно.

Коровы шарахнулись к середине дороги, а из-за коров выскочил босоногий мальчишка в мятом картузе и в длинной, не по росту, куртке со свисающими полами. Он бесстрашно кидался на коров, щёлкал длинным кнутом. Заметив Катю, он задержался на месте, засмотрелся на неё. Потом, не спуская с Кати глаз, некоторое время пятился задом. Спиной он натолкнулся на остановившуюся неподвижно корову. Даже не оглянувшись, мальчишка отпихнул её плечом. Вот это смельчак так смельчак!

А у Кати ноги мелко дрожали. Она ещё постояла немножко и пошла за дом.

Дорога через поле была чёрная и мягкая. Грязь прилипала к подошвам туфель, и Катя не без труда отдирала ноги от земли. По сторонам нежно зеленели какие-то всходы. Солнце светило тут ещё ярче, чем на дороге между домами. Высоко над Катиной головой заливисто пел жаворонок. Катя задрала кверху голову, чтобы посмотреть на птичку, которая поёт так чудесно. Её ослепила лазурь — пришлось зажмуриться.

Стало очень жарко. Катя сняла пальто, понесла его на руке, потом на плече. Туфли сделались тяжёлыми от налипшей грязи — еле ногу поднимешь. Катя подобрала палочку и кое-как обскребла туфли, а через несколько минут к ним опять пристали целые пласты липучей грязи.

— Ты что посерёдке маешься? — окликнул женский голос. — Этак вовсе увязнешь.

По самому краю дороги шла женщина в платочке, повязанном под подбородком.

— Ты по кромочке иди, — замедляя шаги, посоветовала она. — Да и разулась бы. Босиком-то куда ловчее.

Ковыляя в облепленных грязью туфлях, Катя выбралась на край дороги, туда, где стояла женщина.

— Городская, поди? — приветливо спросила та. — Далече идёшь?

— В Дубки, — несмело ответила Катя и замерла с приоткрытым ртом: вот сейчас встречная тётенька скажет: «Какие Дубки? Не туда и идёшь вовсе».

Но женщина сказала другое:

— По короткой дороге, значит, направилась? По шоссейке дорога чище, да там далеко. А тут через лес живо добежишь. Ты так и держись этой дороги, никуда не сворачивай. А кто у тебя в Дубках?

— Тётя.

— Я тамошних не знаю, проходила только… Ну, беги, беги! — Легко ступая босыми ногами, женщина отправилась дальше.

Разговор с женщиной очень ободрил Катю. Идти «по кромочке» было, и правда, гораздо легче. Однако лес никак не хотел приблизиться: всё так же чернел вдали. Тогда Катя решила его перехитрить. Она не стала глядеть вперёд, а только себе под ноги и по сторонам. А сама всё шла да шла. Потом вдруг как глянет вперёд: ну-ка, где ты там, лес?

Хитрость помогла. Лес стал ближе. Зато ноги опять еле тащились. Ещё и плечи заныли отчего-то. Катя рассердилась и заставила себя побежать. Пощупала уточку в кармане и потруси́ла рысцой.

Кусты на опушке уже хорошо видны. «Скорее, кустики, ко мне подбегайте!»

Возле пенька Катя свалилась на изумрудную траву, под которой желтела прошлогодняя листва. Полежала с минуту неподвижно, прикрыв глаза и вдыхая свежий, вкусный грибной запах земли. Потом поднялась, пальто отряхнула, хотела берет на голове поправить. А его и нет. Посмотрела Катя вокруг, пальто потрясла, в карманах поискала — нету. Может, он у Кати с головы свалился, когда она от коров шарахнулась? А может, упал, когда она по полю бежала? Теперь уж не найдёшь…

И Катя ступила на лесную дорожку.

ЛЕС

Сначала лес был светлый, весёлый и приветливый. Сквозь ещё редкую листву берёз, осин, ольхи проникали снопы солнечных лучей. Солнечные зайчики прыгали повсюду: на ветвях и стволах деревьев, на земле и даже на Катином лице. То там, то сям мелькали при дороге и на лужайках между деревьями жёлтые одуванчики, какие-то белые, синие, розовые цветы.

Но вот солнечные зайчики попрятались, деревья стояли сумрачные и словно погрустнели, всё вокруг как-то притихло. Потом верхушки деревьев закачались, затрепетала листва. Её потрогал ветер. Он пронёсся и опять затих.

Катя подняла голову и посмотрела вверх. Небо между ветвями нахмурилось. На нём клубились белые, серые, сизые облака. И лишь кое-где ярко синели чистые кусочки, словно вставили в густые облака небольшие оконца.

И так потемнело вокруг, а тут ещё, как нарочно, совсем изменился лес. Исчезли весёлые берёзки и осинки. Тёмные ели с двух сторон обступили Катю. Строгие, молчаливые, они не хотели разговаривать: каждая иголка на мохнатых ветвях оставалась неподвижной. Дорога стала узкой и непролазно грязной, не дорога, а тропинка. И совсем неизвестно, что там, в тёмной гущине, за сердитыми еловыми лапами…

Катя невольно замедлила шаги.

«Разбойников тут, конечно, нет, — успокаивала она себя. — Какие тут разбойники! И медведей… тоже нет?»

Она торопливо пощупала сломанную уточку в кармане пальто. Ей стало прохладно, и она надела пальто, опасливо озираясь и мысленно убеждая себя: «Нет, нет здесь медведей!» Сказать по правде, вон за тем поваленным толстым и мшистым стволом, в зарослях папоротников, виднелось самое что ни на есть подходящее местечко для медвежьей берлоги. Катя поспешно отвела глаза от страшных зарослей и пошла, как могла, быстрее.

Овраг! И какой глубокий — батюшки! Через овраг переброшено длинное толстое бревно. Разве здесь перейдёшь по бревну? Ведь высоко! Не лучше ли спуститься в овраг и потом вскарабкаться по склону? Катя заглянула вниз. На дне оврага тёмно-зелёная, в кружка́х изумрудной ряски, поблёскивала вода. Нет, ещё утонешь!

Постояв в раздумье и нерешительности, Катя осторожно ступила на бревно, сделала два шажка. А ведь бревно довольно широкое. Если бы такое лежало на земле, Кате хоть бы что пробежать по нему! Ещё шаг… Глянула Катя вниз, на зелёную воду, и вдруг покачнулась.

От страха её бросило в жар, она поскорее опустилась на корточки, потом села на бревно верхом, двумя руками держится. Раздался всплеск: что-то плюхнулось в воду. Бумага какая-то комом погружается, тонет. Ой, да это пирожки! Видно, зажатый под мышкой свёрток полетел, когда Катя ухватилась руками за бревно. Пусть. Пусть всё валится в овраг, лишь бы самой Кате туда не свалиться!

Но что же, так она и будет сидеть на бревне, как приклеенная, до самой ночи?

— Буду думать, что здесь низко, а вовсе даже не высоко, — дрожащим шёпотком сказала самой себе Катя и, сидя, крепко держась двумя руками за бревно и только на него и глядя, потихоньку двинулась вперёд.

Так она и проползла по всему бревну. Наконец спрыгнула на землю. Коричневая Катина форма во время прыжка затрещала. Подол зацепился за сучок. На бревне повис вырванный клок. И чулки оказались в дырках.

Да это всё пустяки. А вот потемнело ещё больше кругом. Глухо зашумели ёлки, совсем рассердились за что-то на Катю.

Ой, есть, есть здесь медведи! И волки есть… Как бороды великанов, мох на стволах сосен. А сосны-то какие высоченные! Будто заблудившийся цыплёнок, Катя в этой чаще. Тимочка, если бы ты знал, где твоя Катя скитается! Пятки болят: туфли натёрли. Хромает твоя Катя. Да ты глупенький, маленький, тебе и не снилось, что такой тёмный, большой лес бывает. Ты кругленький, тёпленький, с пушистыми волосиками…

Представилось Кате, как обнимает её братишка своими ручками, как будет она его укрывать, уговаривать больного малыша покушать — и сразу у Кати силы откуда-то взялись.

«Ведь я же к Тимочке иду! — сказала она себе. — Медведь, медведь, не лезь ко мне, если ты сидишь за той хмурой ёлкой! Ведь мне к Тимочке скорее надо!»

Внезапно из-за тучи выглянуло солнце, и сразу лес как будто проснулся. Улыбнулись суровые ели. Ярко вспыхнули рыжие стволы сосен. Зажужжали жуки. Пролетела бабочка, трепеща светло-жёлтыми крылышками.

А там, на кочке, что это сверкнуло, как алмаз? Да то ландыш, беленький колокольчик! Кате показалось, что она и звон слышит, лёгкий, нежный, тонюсенький.

Вот и выходит, что Катя вовсе не одна в лесу!

Стук какой-то… Птичка на стволе, серенькая, с красной головкой. Прицепилась и клювом по стволу долбит. В первый раз Катя увидела дятла не в книжке, а вот так, на сосне. Работяга какой! А ведь если б не стук, Катя его ни за что не заметила бы.

Поредел лес. Отступили ели и сосны. Снова осинки зазеленели. А вон веточка вербы лиловая качается, вся белыми барашками усыпана. Над самым овражком верба склонилась.

Ну, этот овражек мелкий. Не овражек, а канавка. Через канавку дощечка перекинута. «Здесь-то я живо переберусь».

Ступила Катя с размаху на доску, поскользнулась и… свалилась в канаву.

Выбралась она из канавы. Мокрая, грязная, с оборванным подолом, в драных чулках, с растрёпанными косичками — из одной ленточка потерялась. Бредёт Катя из последних сил. Ребята из их класса её бы и не узнали. И учительница не узнала бы. Уж такая сейчас Катя «чудесная девочка» — больше некуда!

Чтобы не заплакать, Катя стала сказки вспоминать. А в лесу они отчего-то сами в голову приходили. И опять стало Кате полегче.

Ничего! Герда в «Снежной королеве» ещё и не так мучилась, когда к мальчику Каю добиралась. А у Алёнушки братец в козлёнка превратился. Тимочку хоть и увезли, да он ни в кого всё ж таки не превратился.

И вдруг Катя радостно вскрикнула. Неожиданно кончился лес. Открылось поле, тропинка сбоку вьётся. А за полем виднеются избы. Дубки, Дубки!

КОСМАТОЕ ЧУДОВИЩЕ

Тропка, огибавшая поле, довела Катю до деревенской улицы. Но и до первого дома Катя не дошла, остановилась, как вкопанная.

На дороге против дома лежала собака. И какая собака! Нет, не только Герде было трудно добираться. Кате не легче. Настоящее чудовище растянулось поперёк дороги. Серое, огромное и до того косматое, что из глаз и то шерсть росла, а вокруг всей морды свисали седые длинные спутанные пряди.

Катя стояла неподвижно, и сердце у неё замирало. Она подождёт: может быть, уйдёт собачища; тогда она быстро-быстро пробежит это место.

Катя стояла. Косматое страшилище издали смотрело на неё. Катя переступила с ноги на ногу. И вдруг чудовище поднялось, потянулось и направилось прямо к Кате.

От ужаса девочка зашаталась. Бежать у неё не было сил. А собака всё ближе. Вот она разинула пасть. Красный язык, острые белые зубы мелькнули перед Катей, как в тумане. Сейчас эти зубы вонзятся в неё…

— Ма-ама! — зажмуриваясь, пронзительно закричала Катя.

КАТИН ПОРТФЕЛЬ

Утром, собираясь на работу, дядя опять упрекал Фросю за то, что она не знает адресов Катиных подруг.

Фрося то отмалчивалась, то гудела в ответ:

— А кто ж его знал, что Анна Михайловна уедет, а Катя тут разбалуется без неё?

В дверь постучала соседка, мать Саши.

— Что за чудо? — сказала она с удивлением. — Стала я убирать и под Сашиной кроватью нашла портфель. Смотрю — вроде как не Сашин. Открыла, а там книга для чтения для первого класса. А на тетрадке, смотрю, написано: тетрадь по арифметике Болотиной Екатерины. Портфель-то вашей Кати!

— Что-о? — У дяди вытянулось лицо. — Катин портфель у вас? Каким образом?

— Да говорю же, под Сашкиной кроватью нашла.

Дядя, Фрося и Сашина мама столпились вокруг стола, на котором лежал портфель.

Они вынули из него учебники и тетради и рассматривали их, как что-то невиданное.

— Что это значит? — спросил дядя. — Как же она в школу пойдёт без портфеля? Нынче она у девочки ночует, — пояснил он Сашиной матери. — Если бы вы, Фрося, знали адрес этой Иры Барановой, или нет, Козловой, то ещё вчера… А что говорит Саша? Почему у него Катин портфель?

— Ничего не говорит. Спит ещё. Ведь ему во вторую смену.

— Разбудите! — воскликнул дядя. И пробормотал: — На работу опаздываю!

Будить Сашу стали все втроём, притом одновременно.

— Саша, просыпайся! До тебя дело, — говорила мать.

— Сашка, почему у тебя Катин портфель? — спрашивала Фрося.

Дядя окликал растерянно:

— Саша, Саша! Портфель…

— М-м-м! — сонно промычал Саша и повернулся лицом к стене.

Проснулся он, по крайней мере, минут десять назад: его разбудили возбуждённые голоса за стеной. Услышав слово «портфель», он испуганно заглянул под кровать, портфеля Катиного там не обнаружил и догадался, что без маминых рук тут не обошлось.

Притворяясь спящим, Саша выигрывал время, пытаясь сообразить, как объяснить появление портфеля у него под кроватью.

Выдать Катю? Сейчас она давным-давно добралась до этих Дубков и помешать ей туда уехать уже не могут. Но за помощь Кате мама его выдерет, это уж факт!

— Саша, Саша, — твердил дядя и топтался возле кровати.

Мать без стеснения стянула с сына одеяло:

— Просыпайся, тебе говорят!

Саша поджал колени к подбородку, проворчал сонным голосом:

— Я спать хочу… Какой такой портфель?

Он открыл один глаз и увидел близко над собой испуганное лицо Катиного дяди.

— Катин, Катин портфель! Откуда он у тебя?

Саша зажмурился.

— А-а, Катин? Да просто… ну, она отдала его мне, когда шла к девочке ночевать.

— Сашка! — грозно сказала мать. — Правду говори! Ты во вторую смену, — она в первую. Когда она тебе отдала портфель?

— Под вечер, я уже из школы пришёл. Она позвонила, я ей открыл, она говорит: «Возьми мой портфель, положи пока… Куда я его потащу в такую даль?» Ну я и взял…

— Такую даль! — воскликнул дядя. — Разве эта Баранова, то есть Козлова, живёт так далеко?

— Адреса я не знаю, — поспешно сказал Саша, усиленно протирая глаза кулаком.

Дядя суматошливо забегал по комнате.

— Кажется, этот мальчик не может быть нам полезен… Вот что, Фрося! Вы идите в школу, дождитесь Катю у дверей, отдайте ей портфель, ну, и это самое… поговорите с ней, скажите: нельзя же так, что она в самом деле! И сейчас же придите ко мне в институт. Слышите? Сразу же ко мне. Я хочу знать, что́ она сказала. А сейчас я бегу, опаздываю совершенно!

Впопыхах, тяжело дыша и отдуваясь, дядя ушёл, не напившись чаю и чуть не прихватив, вместо своего, Катин портфель.

Саша поднялся с кровати и, наспех поев, тоже убрался на улицу. Он заявил, что ему необходимо пойти к товарищу за учебником.

Дома сидеть было нестерпимо. Подозрительные взгляды матери, её настойчивые вопросы про несчастный Катин портфель — как же всё-таки он попал к Саше да зачем он засунул его под кровать, точно хотел спрятать, — всё это хоть кому могло голову замутить. Особенно, если не знаешь, что́ на мамины вопросы отвечать. Но почему же не послала Катя телеграмму? Ведь договорились. Вот и связывайся после этого с девчонками!

В МЕДКАБИНЕТЕ

Спустившись в вестибюль своего института, дядя схватился за голову. Возле него стояла красная от волнения и быстрой ходьбы Фрося.

Гулким шёпотом она рассказала дяде, что в школьной раздевалке к ней подошла девочка из Катиного класса и спросила, отчего Кати не было вчера в школе. Не заболела ли она? Эта девочка бывала у Кати, знала Фросю… И Фрося не поверила девочке и дождалась учительницу. И учительница подтвердила: да, Катя вчера в школу не приходила.

— Что же это? Что же это такое? — в смятении повторял дядя.

Когда Фрося ушла, он стал звонить по телефону директору школы и в милицию. Сослуживцы сочувственно качали головами, прислушиваясь к его встревоженному голосу:

— Девочке семь с половиной лет. Первоклассница. Одета в школьную форму, голубое пальто, светлый берет. Волосы русые, две косы. Глаза серые. Роста маленького. Школьного портфеля при ней нет…

Дядя сообщал милиционерам Катины приметы.

А в это время Саша слонялся по улице у подъезда, поджидая телеграмму. Телеграмму не приносили, и Саша злился на Катю.

Из-за угла показалась Фрося. Ещё издали она закричала Саше:

— Не было её вчера в школе! Где она тебе портфель отдавала, проходимец?

Подойдя к Саше, Фрося заплакала. На её толстых щеках слезинки казались крошечными.

Саша хотел огрызнуться на «проходимца», но при виде этих слезинок и скривлённых губ Фроси только вздохнул стеснённо и отбежал к ларьку «Пиво-воды».

Погрозив Саше кулаком, Фрося ушла в подъезд. А Саша вернулся на свой наблюдательный пункт и в тягостном раздумье стал ковырять ножичком стену дома. Перед глазами у него стояла Катя, маленькая трусишка с худеньким, испуганным и настойчивым лицом. Напрасно, пожалуй, он помог ей уехать. Ничего бы с ней без Тимки не сделалось. И ведь без билета поехала…

Саша уже колебался, не рассказать ли обо всём матери. Но мать отправилась в магазин, Саше давно пора было идти в школу. А Фроське говорить он ничего не станет — пусть не обзывается. Ох, до чего же скверно всё получилось!

Из-за неприятных переживаний Саша забыл выучить уроки. И заниматься-то осталось какую-нибудь неделю. Охота ли двойку хватать напоследок? Поразмыслив, Саша признался учительнице:

— Я совсем не выучил уроков, потому что у меня страшно болела голова. И сейчас болит.

Недавно Саша болел ангиной, поэтому учительница не только поверила ему, но и встревожилась.

— Ступай-ка, Ефимов, в медкабинет, пускай тебе сестричка температуру измерит. И горло посмотрит.

Так Саша очутился в школьном медицинском кабинете с градусником под мышкой.

Медсестричка в Сашиной школе была очень молоденькая, весёлая и милая. Ребята любили её. С гораздо большим удовольствием Саша сидел у неё в кабинете, чем на скучном уроке арифметики.

— Жару нет, — сказала медсестра. — И горло чистое. Прими-ка пирамидончик. Но почему же так сильно болит у тебя голова?

— Потому что нет телеграммы, — выпалил Саша.

Эти слова вырвались у него нечаянно. Он смутился и покраснел. Но было уже поздно.

— Какой телеграммы? — спросила медсестра.

— Да я просто так… — замялся Саша.

— Что значит — «просто так»? Ты ждёшь телеграммы и так волнуешься, что её нет, что даже голова у тебя разболелась. От кого же эта телеграмма?

— Да просто от одной девочки.

— Неужели? — улыбнулась сестра. — Кто же эта девочка?

— Просто одна первоклашка.

— Просто из нашей школы? — смешливо спросила сестричка.

— Из нашей, да. — Саша тяжело вздохнул.

— Вот интересно! Учитесь в одной школе, а ты ждёшь от неё телеграммы. Разве она уехала?

Саша густо покраснел и кивнул.

— Куда же она уехала в учебное время?

— К своему братишке. Такая, понимаете, чудачка! Соскучилась без него, да и всё тут!

— Но, быть может, братишка у неё заболел?

— Это вам так кажется, потому что вы сами всё время с медициной находитесь, — рассудительно сказал Саша. — А Тимка, конечно, здоровёхонек. Сама бы Катя не заболела по дороге.

— Ну, вот! А девочка-то с чего заболеет?

— Всё ж таки первоклашка. Знаете ли, одной ехать…

— Одной? — удивилась сестра. — Разве она одна поехала?

— Конечно. И даже телеграмму не присылает.

— Первоклассница одна поехала… странно. И далеко она поехала?

— Близко. В Лугу. И ещё немножко дальше… куда-то там.

— Всё-таки как её родители отпустили ехать одну? — Сестра задумчиво поправила пальцем локон над ухом. Потом пристально посмотрела на Сашу: — А ты не сочинил, Ефимов, всю эту историю, чтобы позабавить меня? Знаешь, что я люблю поболтать с ребятами, вот и навыдумывал тут.

— Честное пионерское, всё правда! — горячо сказал Саша. — Родителей у Кати и нет, если хотите знать. Там дядя так беспокоится… И Фроська ихняя.

— Не говорят «ихняя». Надо сказать: «их».

— Ну, их. Даже лучше было бы, если б всё это выдумки были. А то… знаете… Валентина Егоровна, вы маме моей не скажете? Скажите, что не скажете, так я вам что-то скажу!

Щёки медсестры порозовели, на лоб набежали морщинки.

— Что ещё? Говори уж! Видно, у тебя не зря голова заболела.

— Потому что меня мама просто-напросто выдерет ремнём, если узнает…

— Авось, не выдерет. Ну, говори скорей: что у тебя случилось?

— А вы не скажете? Хотя… пусть уж и выдерет, если на то пошло! Боюсь я теперь тоже. Она всё ж таки маленькая и-и… труси-иха! — Последние слова Саша провыл в нос, в смятении глядя на медсестру несчастными глазами.

Валентина Егоровна заволновалась и погладила Сашу по голове. Негромко и дружески она стала его уговаривать рассказать ей всё-всё…

А вскоре они вместе сидели в кабинете директора школы.

ХОЗЯЙКА КУДЛАТКИ

Крепко зажмурившись, Катя пронзительно, во весь голос закричала. Вскоре она почувствовала, как что-то тёплое, мокрое коснулось её щеки.

Катя не знала, что собака, кончив зевать, нежно лизнула её в щёку… Девочка стояла, вся дрожа, с закрытыми глазами и ждала, когда косматое чудовище начнёт её съедать. И она не видела, как из открытого окна избы высунулся какой-то парень.

— Кудлатка! Кудлатка! — позвал он. — Ты чего пристаёшь к незнакомым? — Оглянувшись, он сказал кому-то в глубине комнаты: — Там девочка… Видно, не здешняя. Странная какая-то! Растрёпа…

На крыльцо вышла пожилая женщина. Она вгляделась в стоявшую с зажмуренными глазами Катю и проворно сбежала с крыльца.

Катя почувствовала, что её обняли за плечи и куда-то повели. Только тогда она решилась открыть глаза. Незнакомая женщина помогла ей взойти на крыльцо.

В сенцах она сняла с Кати туфли, тяжёлые от приставшей к ним грязи, и ввела её в горницу в одних чулках, Там, подхватив под мышки, она посадила Катю на выскобленную добела лавку. Всё ещё дрожавшая Катя безвольно всему подчинялась.

— Ишь, Кудлатка негодная! — ласково приговаривала женщина. — До чего тебя напугала! С лица побелела, сердечная. А ведь собака добрая-предобрая, Кудлатка-то! Только уж больно косматая.

— С виду-то она чистый зверь, — сказал сидевший у стола парень в белой рубахе с закатанными рукавами и засмеялся. Он с любопытством разглядывал Катю:

— Ты чья, девочка?

Катя подняла на парня глаза, подивилась, какой он чёрный и белозубый, и, подумав, ответила:

— Тимочкина. И ещё тётина с дядей. И сама своя.

Белые зубы парня так и засверкали от смеха.

— Ну, чего гогочешь? — слегка замахнулась на него женщина. И спросила Катю: — А кто это Тимочка?

— Братишка мой.

Усталые, избитые Катины ноги блаженствовали без туфель. Немножко она уже огляделась, и комната, в которую она вдруг попала, ей очень понравилась. Всё здесь блестело чистотой: жёлтые бревенчатые стены, занавески на окнах, белые половицы, скатерть на столе.

— Он здесь работает, в колхозе, твой братишка? — спросил парень, силясь не улыбаться: чем-то Катя его сильно смешила.

— Что вы! — сказала Катя. — Тимочка ещё не может в колхозе работать.

— Это почему же?

— Но ведь ему полтора года, — серьёзно ответила Катя.

Стул закачался под парнем, так он рассмеялся. Улыбнулась и женщина, но тут же сказала укоризненно:

— Да будет тебе, Виктор, в самом деле! Сними, девочка, пальто; нынче лепёшки пекла тут, так жарко от печи.

Помогая Кате снять пальто, забрызганное грязью, она ахнула:

— А чулки-то у тебя! И платье разорвано. И где ты так изодралась?

— В овраге, наверно, — ответила Катя.

— А в овраг тебя по какой причине занесло? — раздувая ноздри, спросил Виктор и плотно сжал губы.

Мать покосилась на него.

— Ты на него не смотри, на Витьку-то моего. Ему отродясь смешинка в рот попала, даром, что тракторист не из последних. На Доске почёта в райцентре портрет его висит, а сам он хуже маленького.

— Вы мне покажете, как пройти к Тимочке? — доверчиво спросила Катя женщину.

— Сперва надо сдогадаться, где он есть, этот самый Тимочка, — вполголоса проговорил Виктор.

— Не встревай! — сказала мать. — А ты сама-то откуда, девочка?

— Из Ленинграда.

— А идёшь куда?

Катя удивилась.

— Да ведь я уже пришла! В Дубки.

Виктор тихонько присвистнул:

— «Пришла», называется!

— Так ты в Дубки идёшь? — спросила женщина. — А это, родненькая, не Дубки.

Катя изменилась в лице.

— Как не Дубки? — вскрикнула она и соскочила с лавки, схватила в охапку пальто, заметалась: — Где мои туфли?

— Да подожди ты, птаха! — мать Виктора удерживала её за рукав. — Вишь, затрепыхалась!

Катя вырвалась из рук женщины и расплакалась:

— А где же Дубки? А это что же? Не мо-ожет быть!

Всю дорогу Катя не плакала, а тут так разошлась — и не остановиться.

Мать Виктора успокаивала её, гладила по голове.

— Вот как ты измучилась, бедняжка! И чего плакать? Это Березняки. А до Дубков отсюда рукой подать.

— Через лес шла? — спросил Виктор. Но от ревущей Кати ответа было не дождаться, и он продолжал: — Тебе бы левее взять, а ты вправо, небось, подалась, в ельник залезла. Недаром ты такая рваная.

— Зачем мне Березняки? — прорыдала Катя. — Я к Тимочке хочу!

— Будет, будет тебе Тимочка! — говорила мать Виктора.

Она отвела Катю обратно в сенцы, там под рукомойником сама вымыла ей руки и лицо, стянула с неё чулки и заставила вымыть ноги. Потом, приговаривая что-то ласковое и успокаивающее, напоила её горячим молоком с лепёшками.

Постепенно Катя перестала плакать и стала отвечать на вопросы. Прерывисто вздыхая, она объяснила, как Тимочка очутился в Дубках. Когда Катя сказала про двоюродную бабушку, Виктору попало в рот сто смешинок сразу.

— Может, у Пряхиных её тётя живёт? — раздумывала вслух мать Виктора, тётя Паша, — у них старушка сильно приболела. А ты-то, весельчак, не слыхал, к кому там из Ленинграда женщина с ребёнком приехала?

— Да ни к чему мне, у кого старушка заболела, чья там двоюродная бабушка. — Виктор фыркнул. — Да чего там? В Дубки попадём и узнаем. Не тужи, Катя, всё придёт в норму.

На дворе между тем так потемнело от туч, что пришлось зажечь электричество. Ветер затрепал занавески. Тётя Паша закрыла окно. И вдруг грохнуло над самой крышей. Засверкали в окнах зигзаги молний. Хлынул торопливый шумный ливень.

— Пошла катавасия! — с опаской поглядывая на окна, которые то и дело заливало фиолетовым светом, ворчала тётя Паша. — Хорошо, что ты дома случился, Витюша, а не посреди поля с трактором. А уж что Катя из лесу успела добежать, то прямо счастье!

— А когда мы в Дубки пойдём? — несмело спросила Катя.

— Какие сейчас Дубки! Видишь, гроза разбушевалась.

— Никуда твои Дубки не денутся, — успокоил Виктор. — Авось не сбегут от грозы. А чтоб её! Завтра не очень-то попашешь, вся земля разлезется.

Неистово громыхало и сверкало за окнами. Пришлось Кате заночевать в Березняках. На тёплой русской печке, куда уложила её тётя Паша, девочка заснула мгновенно.

ПЕРЕПОЛОХ

После грозовой ночи засияло яркое утро.

Солнце быстро обсушило землю. Тётя Аня выпустила маленького Тимошу погулять в палисадник. Он ходил вдоль скамейки под окном и колотил по ней палочкой. Сама тётя Аня сидела тут же и в открытое окно переговаривалась со старухой Пантелеевной. Пантелеевна помогала по хозяйству пенсионерке-учительнице — Марии Лукьяновне, тёти Аниной тётушке.

— Ка-атя! — нараспев сказал Тимочка.

— Да, да, мой хороший, — отозвалась тётя, не поворачивая головы. — Скучает без сестры, вспоминает часто… Так вы, Пантелеевна, как белые грибы маринуете?

Тима уже не колотил палочкой по скамейке, а стоял, глядя куда-то на забор и указывая пальцем.

— Ка-атя! — повторил он протяжно и вдруг решительно затопал прочь от скамейки.

— В лужу попадёшь! Стой! — Тётя вскочила и поймала Тимочку за рукав пальтишка.

Малыш завертел плечом, вырывая руку. Другую руку с вытянутым пальчиком он протягивал вперёд.

— Ка-атя пи-иехала!

Тётя взглянула в ту сторону, куда так настойчиво указывал племянник, и обомлела.

— Матушки! Да что это?! — закричала она, не веря своим глазам. — Как это? Откуда?

За редким плетнём, прижавшись лицом к кольям, стояла и смотрела на Тимочку Катя в незнакомом тёте платочке на голове. За Катиной спиной стояла какая-то пожилая женщина.

Суматоха в тихом домике Марии Лукьяновны поднялась неимоверная. Все ахали, охали и удивлялись. Вопросы и восклицания тёти прямо-таки оглушили Катю, обнимавшую Тимочку. Не дождавшись ответа на один вопрос, тётя задавала другой и тут же благодарила тётю Пашу за то, что та привела Катю из Березняков, и приглашала всех к столу, пока кофе не остыл и оладьи с пылу, с жару, свеженькие.

— Да как же отпустил тебя Ваня? — суетилась у стола тётя Аня.

— Он не отпускал меня, тётечка, — объясняла Катя. — Я ему записку оставила. И совсем Тимочка не заболел! — улыбнулась она. — А даже поправился, щёчки ещё потолстели. Ой, утю-то я и забыла ему отдать! — Довольная, она вытащила из кармана целлулоидную уточку и протянула брату.

Потом кинулась к тёте, обняла её, прижалась крепко. Катя, как увидела Тимочку, так и перестала на тётю сердиться.

Тётя Аня растроганно гладила племянницу по голове, в который раз поцеловала её в обе щёки.

— И не побоялась одна путешествовать — вы подумайте!

У бабушки Марии Лукьяновны голова белела, как снегом покрытая, всё лицо лучилось тонкими, частыми морщинками. Она передвигалась по комнате с палочкой и улыбалась Кате с такой дружеской лаской, что Катя тоже невольно отвечала улыбкой.

Наконец все успокоились. Напились кофе с оладьями. Ушла домой тётя Паша. Тётя Аня с Пантелеевной хлопотали насчёт обеда.

Катя и Тимочка, на половике у кровати, играли клубками цветной шерсти, которые им дала бабушка Маня.

Сама бабушка сидела на стуле, на вышитой подушке, и смотрела на детей.

В открытое окно заглянула румяная девушка:

— Вам телеграмма, Мария Лукьяновна!

— От кого ж бы это? — заволновалась старушка.

Девушка-почтальон вошла в избу.

Бабушка нацепила очки, приготовляясь расписываться в получении телеграммы.

— Посмотри, Анечка, что там? — сказала она. — Может, кто из учеников вспомнил?

— А вспоминают-то вас частенько, — промолвила девушка-почтальон.

Тётя Аня открыла бланк и ахнула.

— Господи! Это от Вани. — Она прочла вслух: — «Приезжай немедленно. Катя пропала». — Так Ванечка не знает, что ты здесь? Боже мой!

Все — и тётя, и бабушка Маня, и Пантелеевна, и девушка-почтальон, и даже Тимочка — смотрели на Катю, сидевшую на половике с клубком синей шерсти в руках.

— Ой! — сказала Катя, поднимаясь с полу. — Я и забыла, что надо непременно послать дяде телеграмму!

— Выходит, удрала ты, матушка, ай-ай-ай! — сказала старая учительница.

Тётя Аня всплеснула руками:

— Катя! Катя! Как ты могла? Бедный Ванечка! Какой ужас!

СНОВА ТИХОНЯ

На другой день тётя Аня с Катей и Тимочкой вернулись в Ленинград.

Бабушка Маня сказала, что чувствует себя прекрасно и может остаться с одной Пантелеевной.

У дяди от радости улыбка не сходила с лица. Время от времени он пытался сердито хмуриться, грозил Кате пальцем. Тому, что Анна Михайловна привезла обоих детей, он не удивился. Девушка-почтальон не только принесла бабушке Мане телеграмму, но и унесла телеграмму для дяди.

— Ай да Катя! — Дядя с удивлением качал головой. — Ничего себе ягнёночек! И переполоху же ты наделала!

Катя смущённо улыбалась и молчала.

— Ужасно! — говорила тётя и нет-нет, да и посматривала на племянницу так, словно видела её впервые.

Наутро Катя пошла в школу пораньше с сильно бьющимся сердцем. Что-то ей скажет учительница, — ведь Катя сбежала с уроков, два дня не была в школе! Конечно, учительница на неё рассердится. Ни разу не сердилась, а теперь рассердится…

Но то, что произошло, поразило Катю своей неожиданностью.

В коридоре она, очень смущённая, нерешительно подошла к учительнице:

— Здравствуйте, Марина Алексеевна!

— Явилась? — Учительница пристально посмотрела на Катю. — Какое счастье, что он не умер и не заболел!

У Кати широко раскрылись глаза:

— Кто? Тимочка?

— Твой дядя, конечно! От тревоги и волнений, которые ты ему доставила. Директор говорит, что у него даже голос дрожал, когда он звонил по телефону. Ведь он уже очень пожилой! И сердце у него неважное.

На вопросы ребят: где же она была два дня, Катя рассеянно отвечала:

— Я ездила… К двоюродной бабушке. Отстаньте от меня, пожалуйста!

Она думала. Ей представлялось, как дядя, толстый, перепуганный, бежит по улицам. И вбегает то в школу, то в милицию, то на телеграф. От спешки и усталости он тяжело дышит, отдувается. А сердце у него так и скачет от страха за неё, Катю…

Какая же она плохая, Катя! Какая глупая! Перед отъездом надо было написать дяде не ту дурацкую записку, что Саша продиктовал, а настоящую, понятную: «Я еду в Дубки, к тёте и Тимочке. Потому что Тимочка, может быть, заболел, а ты мне не говоришь. И не беспокойся! Пожалуйста, не беспокойся!» Вот что надо было написать.

На уроке арифметики Катя еле удерживалась от слёз, так ей было жаль дядю и такой виноватой перед ним она себя чувствовала. Хорошо, что Марина Алексеевна её не вызвала, хоть и поглядывала в её сторону.

Придя из школы домой, Катя торопливо попросила тётю:

— Позвони, пожалуйста, дяде Ване в институт! Я ему хочу что-то сказать.

Она прижала к уху трубку, которую ей передала тётя, и спросила с беспокойством:

— Дядя Ваня, как ты себя чувствуешь?

В трубке раздался добрый дядин смех. Потом дядя сказал:

— Отлично. А что?

— И у тебя, правда, правда, ничего не болит?

— Ничего. Дай-ка тёте трубку, Катюша!

— Ну, смотри! — сказала Катя с облегчением.

Всё-таки вечером она посматривала на дядю с опаской.

Тима упал, зацепившись за ковёр, и громко заревел.

— Не кричи, Тимочка, — уговаривала его Катя. — У дяди голова заболит.

Когда тётя стала укладывать малыша, Саша затащил Катю к себе в комнату. Он бегал из угла в угол и возмущался.

Теперь он знает, что положиться на Катю нельзя! Она там заблудилась, под Лугой, и не послала телеграмму, хотя они условились. Мать не выдрала Сашу ремнём только потому, что директор школы написала ей письмо, где специально просила не драть Сашу. В другой раз Саша ни за что не поможет Кате уехать куда-нибудь тайком, — пусть Катя и не надеется!

Катя слушала молча. Вдруг разжала губы и задумчиво сказала:

— Ты не пожилой. И сердце у тебя здоровое.

— А это при чём? — поинтересовался Саша.

Но Катя уже опять молчала. Со вздохом Саша махнул рукой: ну что с неё спросишь, с такой тихони?

Катя сидела на диване, покорно сложив на коленях руки, кроткая, тихая, послушная, и при взгляде на неё трудно было поверить, что эта самая девочка недавно металась, сердилась, скиталась по дорогам, отчаянно плакала и что эту девочку много раз называли «странной».