Странные псы

Странные псы

На следующий день после появления каркасных лун Кара убила птицу.

Нет, не совсем так. Каркасные луны существовали, сколько Кара себя помнила. Родители называли их платформами. Ночью они светились отражённым солнечным светом, похожие на горелые оранжевые кости, а днем казались картинкой из белых линий в голубой бездне. В книгах Кары луну всегда изображали или бледным диском, или печенькой с откушенным краем, но так выглядела Луна, земной спутник. На Лаконии было иначе.

В общем, луны показались не за ночь до смерти птицы. Просто тогда они впервые вспыхнули красным, синим, золотым. Родители поднялись из-за обеденного стола, вышли во двор и уставились в небо, а Кара и её младший брат Зан пошли следом. Отец стоял и смотрел вверх, открыв рот. Мать хмурилась.

Назавтра, валяясь в голубом клевере у пруда под солнечными лучами, которые грели кожу и нагоняли сон, Кара любовалась каркасными лунами, как они плывут сквозь небеса в новом сиянии. В небе дня их было видно не хуже, чем звёзды в ночной тьме. Цвета на лунах двигались, по ним бежала рябь, как в фильмах про подводных существ. Словно они были немножко живыми. Их несло с востока на запад, под ними пробегали высокие кружевные облака, а Кара со дна гравитационного колодца смотрела вверх на эту ширь, будто всё, что там было, поместили туда специально для удовольствия Кары.

Пруд был одним из ее любимых мест уединения. С одной его стороны изгибалась кромка леса. Толстые деревья с тремя-четырьмя стволами тянулись ввысь и там сплетались в узел, чтобы потом взорваться кроной тёмно-зелёных листьев больше самой Кары, росших так густо, что пройдешь под ними пару шагов, и кажется, что гуляешь по пещере. Каре всегда хватало тени спрятаться от яркого солнца Лаконии. На голубом клевере у воды лежалось мягче, чем дома на кровати, и он вдобавок пах дождем.

Ручей питал пруд, а потом бежал дальше, бормоча и журча в тихом, переменчивом созвучии со стрёкотом козьих лягушек. Всякие животные приходили сюда пить, охотиться или откладывать яйца. Кара могла лежать здесь часами, прихватив с собой ланч и планшет, читать или играть, подальше от родителей и Зана. Подальше от города, солдат и Мари Тенненбаум, которая была её лучшей подругой, когда они не ссорились. В городке жило пять тысяч населения — самый большой город Лаконии — и на пруду Кара могла побыть от них подальше.

Она прожила на свете девять с половиной лет, но это лето в ее жизни было лишь третьим. Мама как-то объясняла, что Лакония движется вокруг своей звезды медленнее, чем Земля. Потом принялась рассказывать про наклон оси, и Кара притворилась, что поняла, лишь бы перевести тему на что-то другое. Да какая разница. Лето — это лето, а дни рождения — это дни рождения. Одно к другому имело не больше отношения, чем бутерброд с ореховым хлебом к её ботинкам. Не всё можно совместить.

Почти засыпая, Кара услышала мягкий топот лап и хруст подлеска. Сначала подумала, что почудилось, но когда попыталась превратить эти звуки в музыку, как иногда получалось во сне, это не сработало. Она открыла глаза, которые, оказывается, были закрыты. Первая из собакообразных тварей вышла из-под деревьев, и в воздухе вокруг закружились ярко-синие точки, похожие на светлячков.

Длинное приземистое тело стояло на четырех ногах, соединённых суставами чуть неправильно — как будто кто-то нарисовал ногу, имея в распоряжении только описание. Челюсти твари казались слишком маленькими для морды, а карие глаза в форме луковок сидели под таким углом, что тварь казалась виноватой. Кара никогда не видела ничего подобного раньше, но так бывало довольно часто.

— Эй, — сказала она, потягиваясь, — ты ещё что такое?

Пёс остановился.

— Всё хорошо. Я друг. Видишь? — Она помахала рукой.

Тварь вроде смотрела прямо на Кару, но по этим странным глазам разобрать было непросто. Кара медленно села, стараясь не спугнуть. Твари Лаконии людей не ели, но звери, бывает, пугаются, а мама всегда говорила, что к напуганным зверям приближаться небезопасно.

Пёс на секунду посмотрел вверх, на каркасные луны, а потом опять вниз, на Кару. Она почувствовала, как на нее накатывает дезориентация, вроде головокружения, но по-другому, а потом укол неуверенности. Пёс шагнул вперёд, и из темноты под деревьями вышло ещё два таких же. А потом ещё два.

Нектарница на пруду зашипела, задрала крылья, чтобы выглядеть крупнее, и оскалила свои мягкие зеленоватые зубы. Её искажённая яростью морда напоминала мультяшное изображение старушки. За птицу юркнуло полдесятка птенцов. Первый пёс перевёл взгляд на наседку и издал три резких звука: «ки-ка-ко». Остальные четверо подхватили за ним. Наседка вертела головой от одного к другому и шипела, слюна пузырилась в изгибах её рта. Крики «ки-ка-ко» отзывались эхом, которое совершенно не соответствовало пространству у пруда. Из-за этого у Кары слегка заболела голова. Она поднялась на колени, частью из страха, что псы съедят нектарницу, а Кара не хотела видеть никаких убийств, но большей частью потому, что ей хотелось прекратить этот звук. Пакет с ланчем и компьютер упали в клевер. Она шагнула вперёд, псы затихли и обратили внимание на неё, а она подумала, что всё-таки, может, и спит.

Она встала между псами и кромкой воды. Птица опять зашипела, и Каре показалось, будто звук идёт очень издалека. Псы скользнули ближе, двигаясь вокруг неё, как дети вокруг учителя. Как-то отстранённо она понимала, что вроде бы должна бояться. Даже если псы не едят людей, они всё равно могут напасть, раз она стоит между ними и их добычей. Кара не знала почему, но чувствовала, что такого не случится.

— Нечего вам тут делать, — сказала она.

Пёс-вожак, тот самый, который вышел первым, смотрел мимо неё на воду. Взор его смущённых луковичных глаз переместился обратно на Кару.

— Может, позже, — сказала она. — Вы можете прийти позже. Прямо сейчас вы должны уйти. Идите. Брысь.

Она указала на темноту под деревьями. Ещё два долгих вдоха псы всё так же жутко бесшумно шли вперёд, а потом повернулись и потянулись обратно в лес на своих странно сложённых ногах.

Кара наблюдала за ними с некоторым удивлением. Это было всё равно что кричать буре «убирайся», и криком заставить дождь уйти. Скорее всего псы просто решили, что связываться с ней незачем. Но Каре все же казалось, что случилось что-то немного волшебное. Птица теперь плавала вдоль берега пруда спиной к Каре. Когда нектарница подплыла к дальнему берегу и повернула, и опасность, исходящая от псов, и девочка были уже одинаково забыты. Нектарницы не особо умные — и даже не особо приятные — но Кара всё равно считала, что поступила хорошо, не позволив съесть одну из них.

Она было опять улеглась в клевер, но ленивую дрему как рукой сняло. Попробовала закрыть глаза, потом стала смотреть на каркасные луны и мерцание их красок, но по ощущениям уже поняла, что сон не вернётся. Она выждала несколько минут, чтобы убедиться точно, потом со вздохом села и подобрала планшет и пакет с ланчем. Солнце стояло высоко над головой и грело теперь уже слегка чересчур, да и с завтрака прошло изрядно времени. Она с хлопком открыла упаковку с ланчем. Сандвич был простой и именно такой, как она любила: два ломтя орехового хлеба, каждый толщиной с большой палец, а между ломтями – слой сливочного сыра с патокой и корицей. Мама говорила, мёд лучше патоки, но на Лаконии не водилось никаких пчёл. Кара видела их только на картинках, и судя по ним, мёд ей не понравился бы.

Она откусила кусок, прожевала, проглотила. Птенцы нектарницы выпрыгивали из воды, бежали по земле, а потом шлёпались обратно в пруд, брызгая слюной и злясь. Мать не реагировала на их зов, так что вскоре они перестали ее донимать, и занялись плаванием и кормежкой. На Лаконии не водилось ничего похожего на земных птиц, но Кара немного помнила, как с ними обращаются. Как и о том, что нужно делиться. Когда наседка повернулась к ней, Кара отломила кусок орехового хлеба и кинула в воду. Птица бросилась, будто он ей угрожал, и с жадностью проглотила. Чуть погодя она стала отрыгивать маленькие кусочки, чтобы накормить своих птенцов. Кара наблюдала за ними месяцами. Больше, чем она, про жизнь нектарниц не знал, наверное, никто.

Так что когда мамаша издала звук — хрип с каким-то щелчком посередине — Кара сразу поняла, что это что-то новое. И птенцы тоже поняли. Сгрудились вокруг матери, взволнованно щебеча и хлопая крыльями по воде. Мать, казалось, не замечала их. Её голова качалась на длиной тонкой шее. Рассеянный взгляд казался гневным и потерянным.

Кара положила сандвич, чувствуя, как в груди стягивается узел. Что-то было не так. Птица носилась по воде кругами, потом повернула, понеслась в обратную сторону и опрокинула одного птенца.

— Эй, — сказала Кара, — не надо так. Не делай больно малышам.

Но в отличие от псов, птица, казалось, даже не слышала её. Она растопырила крылья, дважды хлопнула по воде, и взлетела. Взгляд Кары зацепился за полуоткрытые глаза и раззявленый зеленозубый рот, а потом птица резко дернулась в воздухе и упала. Она даже не попыталась как-то сгруппироваться при приземлении — просто рухнула в клевер.

— Мама-птица? — сказала Кара, неуверенно подходя ближе. Сердце споткнулось и застучало. — Мама-птица? Что случилось?

Теперь птенцы кричали в диком исступлении, один громче другого. Птица подняла голову, попыталась повернуться на звук голосов, но ее явно мутило, и все, что она смогла – мотнуть пару раз головой и уронить в бессилии. Кара подошла к ней, поколебалась, а потом сгребла в ладони горячее, мягкое птичье тело. Птица безразлично шикнула и закрыла чёрные злые глаза.

Кара побежала.

К дому вела тропинка едва ли шире звериной тропы, которую Кара знала как коридор перед своей комнатой. Правда, сейчас она с трудом разбирала дорогу, потому что обеими руками держала птицу и слезы вытереть было нечем. До дома оставалось всего метров триста, когда птица зашевелилась в руках Кары, выгнула спину и глухо закашлялась. И на этом всё. Показались толстые грунтовые стены дома — красные, оранжевые, с ярко-зелёными солнечными панелями наклонённого к солнцу блока на крыше, — и Кара стала звать маму. Ей хотелось верить, что ещё есть время. Что мама-птица не умерла.

Она хотела верить. Но всё уже поняла.

Её дом стоял у самой кромки леса. Бугристые стены были сложены из лежащих друг на друге переплетенных блоков, из каких строились все сооружения колонистов первой волны. Стены окружали огород в центре, где выращивали еду. Экраны в распахнутых окнах пропускали внутрь воздух, удерживая местный аналог насекомых снаружи. Окна были даже в небольшом хозблоке, где у папы хранились ножницы для уксусных сорняков и тележка для их вонючей ботвы.

Ноги Кары зашлёпали по мощёной камнем дорожке, слёзы делали дом, небо и деревья расплывчатыми и нереальными. Где-то неподалёку послышался голос Зана, и в ответ — голос его друга Сантьяго. Она не обратила на них внимания. Прохладный, сухой воздух в доме создавал ощущение перехода в другой мир. Лучи света били в окна, ловя пылинки. Она остановилась первый раз за всю дорогу с пруда. Ноги горели, горло сжимали необъятные ужас и горе, так что когда мама – черноволосая, высокая – вошла в комнату, застёгивая вокруг шеи ожерелье из полимерной смолы и стекла, всё, что смогла сделать Кара — протянуть ей тело птицы. Не сумела даже попросить о помощи.

Мама отвела Кару на кухню и сидела рядом с ней и мёртвым птичьим телом, пока дочь выкашливала свою версию событий в промежутках между всхлипами. Кара понимала, что всё это сплошная путаница — птица, псы, птенцы, хлеб — но она просто вываливала всё подряд и надеялась, что мама сможет понять. И объяснить.

Вошёл Зан с широко открытыми, испуганными глазами и коснулся её спины, чтобы успокоить. Мама ему улыбнулась. Сантьяго привидением мелькнул в дверях, раз, другой, старательно скрывая любопытство. Трагедия привлекала внимание.

Наконец у Кары вышел весь запас слов, и она сидела, ощущая пустоту. Опустошение. Поражение. Трупу птицы на столе, похоже, не было дела ни до того, ни до другого. Смерть лишила птицу точки зрения.

— Ох, детка, — сказала мама Кары, — мне так жаль.

— Это я, да? — сказала Кара. — Я убила её, так?

— Ты ведь не хотела. Это несчастный случай. Вот и всё.

— Это же было в книге, — сказала Кара. — Как птиц кормят хлебом. В книге так делала леди в парке. А они не умирали. Им было хорошо.

Мама взяла её за руку. Это было странно, но Кара знала, что будь она хоть чуть-чуть младше — даже в возрасте Зана — мама обняла бы её. Но Кара становилась большой девочкой, а обнимашки не для больших девочек. Для них — рукопожатия.

— Они не птицы, детка. Мы называем их так, потому что они чем-то напоминают птиц. Но у настоящих птиц есть перья. И клювы…

— Ни одной не видела.

Мама глубоко вдохнула, выдохнула с улыбкой.

— Когда на планету приходит жизнь, эволюция заставляет делать выбор из кучи вариантов. Какие белки использовать. Как передавать информацию от поколения к поколению. Жизнь на Земле принимала эти решения очень давно, так что всё земное стоит на одной и той же основе. Наши базовые белки. Способы, которыми получаем химическую энергию из еды. Работа геномов. Но на других планетах и выбор мог быть другим. Вот почему мы не можем есть растения, которые растут на Лаконии. Мы должны растить их особым способом, чтобы они стали частью нашего древа жизни.

— Но старая леди кормила птиц хлебом, — упрямо повторила Кара.

Мама не понимала суть проблемы, а Кара не знала, как объяснить понятнее. В книге старая леди кормила птиц хлебом, и птицы не умирали. А мама-птица умерла.

— Это было на Земле. Или где-то, где победило земное древо жизни. Жизнь Лаконии питается не тем же самым, что и мы. А мы не можем использовать еду, которую производит Лакония.

— Неправда, — сказала Кара. — Мы пьём воду.

Мама кивнула.

— Вода — очень, очень простая штука. У жизненных систем нет выбора, использовать воду или нет, потому что она больше похожа на минерал или…

— Дот! — отец будто не говорил, а лаял. — Пора!

— Я на кухне, — сказала мама. Послышались шаги. В дверном проёме возник отец – зубы стиснуты, губы сжаты. Его взгляд метнулся от Кары к ее матери, потом к птице, и выражение на его лице явно говорило: «какого чёрта?»

— Кара случайно отравила одну из нектарниц, — сказала мама, будто он и правда задал вопрос вслух.

— Дерьмо, — выругался отец, потом скривился от собственных слов. — Простите, что пришлось это услышать, дети. Это грубо. Но, Дот. Пора собирать детей и выходить.

Кара нахмурилась.

— Куда это вы?

— Вояки устраивают вечеринку, — ответила мама без улыбки. — Праздник в честь включения платформ.

— Нам надо там быть, — сказал папа, больше маме, чем Каре. — Наше отсутствие вызовет вопросы.

Мать Кары показала на ожерелье: «Я-то готова». Папа переминался с ноги на ногу. Его тревога почти ощутимо давила на плечи Кары.

— Мне обязательно идти?

— Нет, малыш, — сказал папа. — Если хочешь остаться здесь и удерживать форт, то и ладно. Вот нам с мамой обязательно.

— И Зану, — сказала мама. — Разве что ты возьмёшь на себя обязанность держать его подальше от неприятностей.

Кара поняла, что это вроде как шутка, и хихикнула в ответ. Но не то, чтобы ей было смешно. Мама пожала её пальцы, потом отпустила.

— Мне жаль нектарницу, детка.

— Всё хорошо, — ответила Кара.

— Мы вернёмся ещё до ужина, — сказал папа, а потом ушёл в глубину дома.

Спустя пару вздохов Кара услышала, как он громко зовёт Зана и Сантьяго. Внимание семьи переключилось на другие вещи. Про птицу забыли. Кара никак не могла взять в толк, почему ее это беспокоит.

До города нужно было полчаса идти по дороге мимо дюжины таких же домов, как у Кары. Дома постарше появились вместе с первой волной — учёных и исследователей вроде её родителей, которые пришли на Лаконию сразу же, как открылись врата. Хотя сам город появился позже, вместе с военными. Кара даже могла вспомнить, как строительные роботы начинали выкладывать основания казарм и центральной площади, жилья для семей военных и термоядерной установки. Большинство военных всё ещё жило на орбите, но каждый месяц город понемногу рос — ещё одно здание, ещё одна улица. Сантьяго было семь. Он рос в семье военных, и взял от них смелость. Он часто ходил один всю дорогу до дома Кары, чтобы поиграть. Однажды, как-то сказал отец, город так разрастётся, что окружит их дома. Пруд и лес уничтожат, замостят, застроят. Сказал так, что это не звучало ни хорошо, ни плохо. Просто перемена, вроде того как зима сменяется весной.

Но сейчас дом оставался домом, а город – городом, и она могла сидеть за кухонным столом, пока остальные собирались куда-то пойти. Птица не шевелилась. Чем больше Кара смотрела на неё, тем менее настоящей она казалась. Как что-то настолько мёртвое могло когда-то плавать, летать или кормить птенцов? С тем же успехом мог, например, запеть камень. Птенцы и не знают, наверное, что же теперь делать. Зовут маму. Интересно, они сами поймут, когда надо вернуться в гнездо, если никто им не покажет?

— Мам? — позвала Кара, когда отец снова выгнал Зана и Сантьяго за дверь. — Мне нужен твой дрон для отбора проб.

Когда мама сердилась, у нее меж бровей всегда появлялась складка, даже если говорила она с улыбкой.

— Детка, ты же понимаешь, что я сейчас занята. Мы с папой…

— Я сама справлюсь. Мне просто нужно помочь детям мамы-птицы. Всего на несколько дней, пока они не привыкнут, что её больше нет. Я всё испортила. Нужно это исправить.

Складка разгладилась, мамин взгляд смягчился. На миг Кара подумала, что мама скажет «да».

— Нет, детка. Прости. Отборочный дрон — вещь хрупкая. И если что-то пойдёт не так, нам неоткуда будет взять новый.

— Но… — Кара указала рукой на птицу.

— Разберемся, когда вернусь, если у тебя ещё останется желание, — сказала мама, хотя маловероятно, чтобы это было правдой.

К тому времени, как они вернутся из города, Зан устанет и будет капризничать, а родители просто устанут. Кроме сна им ничего не будет нужно. Что значит пара птенцов по сравнению с мировыми проблемами?

Снаружи раздался голос Сантьяго, и в нём слышались высокие, почти скулящие нотки юного, мужского нетерпения. Мама двинулась к выходу.

— Хорошо, мам, — сказала Кара.

— Спасибо, детка, — сказала мама и вышла.

Кара слышала, как они разговаривают, но о чем, разобрать не могла. Вдалеке шумел Зан и смеялся Сантьяго. Ещё через минуту голоса стихли. Кара сидела в одиночестве в тишине дома.

Она прошлась по комнатам, глубоко сунув руки в карманы и сурово, чуть не до боли, нахмурившись. И не могла понять, что же не так. Всё стояло на своих местах, но чего-то явно не хватало. На стенах у дверей, где руки оставляли следы месяцами и годами, те же пятна. В углах, где из-за старости отслаивался пластик основания, те же белые чешуйки. Дом был рассчитан всего на пять лет, а они жили тут уже восемь. Её комната, в ней разобранный матрац, через коридор комната Зана, с таким же матрацем. Окно с видом на грунтовую дорогу, по которой только что ушла семья. Злость засела в груди, прямо над животом, и Кара никак не могла от неё отделаться. Злость заставляла всё в доме казаться мерзким и мелким.

Кара бросилась на матрац, уставилась в потолок и подумала, что сейчас заплачет. Но нет. Она просто лежала и расстраивалась. Когда наскучило, перекатилась на живот и взяла свою личную электронную книгу, тонкий плёночный планшет. Родители закачали туда стихи, игры, математические упражнения и рассказы. Если бы они имели доступ к сетям на той стороне врат, то планшет можно было бы обновить. Но военные не давали. Весь контент рассчитывался на девочку младше Зана, но кроме планшета у Кары ничего не было, поэтому она любила его. То есть раньше любила.

Она открыла рассказы, и принялась листать их ради одного определённого рисунка, будто царапая рану. На поиски ушло несколько минут, но Кара нашла. В иллюстрированной книге под названием «Эшби Эллен Экерман в Париже», про маленькую девочку на Земле. Акварельная серо-голубая картинка с небольшими вкраплениями золота на уличных фонарях. Эшби и её друг, обезьянка ТанТан, танцевали в парке, а за ними возвышались закрученные, прекрасные очертания башни Денье. Но Кара искала то, что осталось с краю. На скамейке сидела старушка и бросала хлебные крошки птицам, которых мама называла голубями. Вот откуда взялась злость. Старушка обращалась с птицами по-доброму, и никто не умирал. Никому не было больно. И ведь враньём не назовешь – судя по всему, на Земле такое в порядке вещей. В Париже. Где Кара никогда не бывала и куда не собиралась. Но если книги описывали другие места с другими правилами, то зачем они Каре? Это всё равно что прийти однажды утром в школу и обнаружить, что для тебя математика теперь работает иначе, так что даже если получишь тот же ответ, что и все, он будет неверным.

Так что нет, это не ложь. Всё лежало гораздо глубже.

Она сделала себе чашку бобово-лукового супа, уселась в одиночестве за кухонную стойку, и была почти уверена, что в таком расстройстве ей и кусок в горло не полезет. Но вопреки ожиданию еда вроде как даже успокаивала. В доме стояла почти приятная тишина. Наверное, это связано с уровнем сахара в крови, как сказал бы папа. Кожа птицы начала блестеть, словно покрытая слоем масла или воска. Это вещество могло испачкать стойку. Кара подумала, не вернуть ли тело обратно, чтобы птенцы поняли, что ждать нечего. Что они теперь сами по себе. Хорошо бы у них получилось вернуться в гнездо. Маленьких нектарниц запросто могли съесть, если они лишатся укрытия.

— Блядь, — сказала Кара пустому дому, а потом смутилась, шокированная собственной дерзостью.

Мама не допускала сквернословия даже от папы, но сейчас их здесь не было. Так что, словно пробуя на прочность незыблемость домашних правил, Кара повторила:

— Блядь.

Ничего не произошло, поскольку никто, само собой, за ней не следил. А раз так…

Отборочный дрон лежал в керамическом кейсе за маминой кроватью. Застёжки начали ржаветь по краям, но ещё работали. Они слегка оцарапали пальцы, когда Кара открыла кейс. Дрон представлял собой комплекс вихревых двигателей размером с большой палец, соединённых системой гибких шарнирных стержней, что давало возможность пересобрать его в дюжину различных конфигураций. Две дюжины сменных отборочных манипуляторов, предназначенных для любых задач от резки камня до взятия анализов крови, стояли в кейсе, как солдаты, но Кару интересовали только три хватательные. Она сунула манипуляторы в карман, положила дрон на бедро, будто ребёнка, снова закрыла кейс и отправилась в сарай.

Птица и дрон поместились в папину тележку, и осталось ещё много свободного места. Она подумала, не прихватить ли ещё и небольшую лопату. С помощью дрона Кара усадит птенцов в гнездо, а потом предаст маму-птицу земле. Этим ничего не вернёшь, но раз это можно сделать, она сделает.

Солнце медленно соскальзывало в ночь. С востока полз низкий туман с отчётливо мятным запахом, тени деревьев отливали зеленью на фоне краснеющего света. Одно из колёс тележки за спиной Кары временами заедало и спотыкалось словно икая, потом начинало ехать снова. Опустив голову и сжав губы Кара шагала прямиком к пруду. От решимости почти сводило лопатки.

Лес в основном принадлежал ей. Зан тоже здесь играл, но с другими ребятами ему нравилось больше, и в городе он бывал чаще. Мама и папа никогда не уходили далеко от дома, разве что на работу в общественном парнике (в котором на самом деле не было никакого пара) для пополнения запасов еды. Кара знала звуки леса, пусть даже не всегда могла определить, что их издаёт. Она отличала завесу вьющейся лозы от прямой, крик красного зазывалы от крика зелёного. Большинство живущих здесь тварей не имело названий. Лакония — целый мир, а люди жили в нём всего около восьми лет.

Даже если Кара будет всю оставшуюся жизнь каждый день давать имена всему, что видит, большинство из местных видов так и останется безымянным. Её это мало заботило. Они просто занимали свои места. Вещи, о которых ее одноклассники или взрослые разговаривали, получили названия сами собой. Нектарницы, верёвочные деревья, зубные черви, стеклянные змеи, подозреваки. Те, о которых не говорили, в именах не нуждались, и даже если бы Кара и дала им названия, то сама бы их, скорее всего, просто забыла.

И тут, в общем, ничего странного. Все имена получаются примерно так. Условные обозначения вещей, чтобы о них могли говорить люди. Лакония была Лаконией потому, что так её назвали. До того, как пришли люди, у неё не было имени. А если и было, те, что дали это имя, давно умерли, так что неважно.

Она добралась до пруда, когда высокие облака, подсвеченные последними лучами солнца, превратились в несколько ярких золотых мазков в небе. Маленькие нектарницы всё ещё сидели в воде, и тревожно запищали с её появлением. Вода уже потемнела, будто притянула тени из-под деревьев. Скоро появятся ночные звери — скребки, обезьяньи палачи, стеклянные змеи. Она подключила дрон к планшету. Панель управления выглядела сложнее, чем привыкла Кара, с висящим сбоку списком из полудюжины совершенно непонятных режимов работы. Наверняка всё, что требуется, можно сделать на одних базовых настройках.

Нужно лишь достать детёнышей из воды и спрятать в гнезде. Может, дать им немного еды. Сделать то, что делала мама-птица. Потом похоронить маму-птицу, и всё будет… нет, не хорошо. Но по крайней мере чуть лучше, чем плохо. Кара достала из кармана манипуляторы и, щурясь в сгущающемся мраке, на вид прикинула, который из них подойдёт, чтобы схватить маленькое тело и не навредить ему.

— Простите, — сказала она маленьким круглоротым птичкам, цепляя меньший манипулятор к дрону. — Опыта у меня маловато.

Один из птенцов заметил тело матери на тележке и попытался выбраться из воды и доковылять до неё. Почему бы с него и не начать. Кара села в клевер, скрестила ноги, и запустила дрон. Он зажужжал и взвился в воздух.

Первый птенец завопил, зашипел и побежал. Кара улыбнулась и покачала головой.

— Всё хорошо, малыш, — заворковала она. — Всё будет хорошо.

Только хорошо не вышло.

Птенцы рассыпались по берегу пруда и нападали на дрон, когда тот оказывался поблизости. У Кары получилось захватить одного, но в полутора метрах над водой он вывернулся и упал обратно в пруд. Кара не хотела вредить птенцам, но свет угасал все быстрее, а ей нужно было усадить их в гнездо, похоронить птицу и вернуться домой раньше родителей и Зана. Время поджимало и это выматывало ещё больше. Кара не замечала, что стискивает зубы, пока не заболела челюсть. Прошло около часа, а она убрала в гнездо только троих. Птица лежала в тележке с укоризной в слепых глазах. У Кары болели руки, а батарея дрона уже наполовину села.

— Да ладно, — сказала она, глядя как один из двух оставшихся птенцов вывернулся из манипулятора и побежал в заросли на берегу пруда. — Прекращай. Просто…

Она опустила мягкий резиновый коготь дрона, и маленькая нектарница накинулась на него и стала кусать и трепать своими мягкими зубами. Затем вывернула голову и бросилась прочь через пруд, оставляя за собой маленькие водовороты на тёмной воде, потом остановилась, и принялась как ни в чем не бывало жевать крылья, качаясь на поверхности. Кара опустила дрон на землю, пусть просто постоит рядом, а она пока подумает. Два оставшихся птенца были крупнее остальных. Они двигались быстрее сестёр и братьев, и устали гораздо меньше. Может, они уже достаточно выросли, чтобы и без ее помощи не попасться хищникам. Может, им и гнездо уже не нужно.

Один из птенцов подплыл ближе к ней, чирикнул и забил мясистыми бледными крыльями. Дрон не жужжал, и птенец казался спокойным, или раздражённым не больше обычного. Вертел по сторонам чёрными глазами, одинаково безразличный к ночному лесу и пруду, тележке и Каре. Он был так близко.

Она медленно, чтобы не спугнуть, подвинулась вперёд. Птенец нектарницы обнюхивал себя, искал что-то под водой, и Кара ринулась. Холодная вода намочила рукава и обрызгала лицо, но руки крепко держали маленький шарик извивающейся плоти, который шипел и кусался. Кара с ухмылкой встала.

— Ну вот, малыш, — сказала она. — Тебе больно, но теперь ты в безопасности.

Только вот она понятия не имела, что делать дальше. Ей были нужны обе руки, чтобы управлять дроном и манипулятором, но если опустить нектарницу на землю, она просто снова убежит. Гнездо висело довольно невысоко, и чтобы залезть на дерево и до него добраться, вполне могло хватить и одной свободной руки. Кара отступила на шаг, поглядела сквозь листву на предстоящий путь.

Хруст под пяткой озадачил, и в тот же миг вверг в ужас. Она вскрикнула, бросила птенца и отпрыгнула в сторону. Дрон лежал в клевере и блестел. Два вихревых мотора были раздавлены её весом. Она упала на колени, протянула к дрону дрожащую руку, одновременно понимая, что нужно собрать обломки и боясь вообще прикоснуться к ним. Дрон сломался. Мамин дрон, который не заменишь, потому что его сделали на Земле, а с Земли теперь ничего не приходило. Кару окатило чувство чего-то непоправимо ужасного — мысли о сломанном теле мамы-птицы и сломанном дроне громоздились друг на друга в ее голове.

Это уже чересчур. Надо спрятать дрон, по крайней мере пока что. Кейс так и лежит в доме, а мама может и не вспомнить о дроне ещё несколько недель. Месяцев. Кара придержит его здесь и поработает над ним. Если положить его в безопасное место до рассвета, то, возможно, всё ещё будет в порядке. Она подняла дрон, услышала, как стучат друг о друга острые края болтающихся керамических осколков в тех местах, где раньше были гладкие цилиндры, и поняла, что в клевере осталась ещё куча фрагментов. Повинуясь чутью, как воришка, она отнесла дрон подальше от берега пруда. Сунула в небольшой куст и поверх натаскала сухих древесных листьев, едва ли осознавая при этом, что рыдает. Всё будет хорошо. Так или иначе, всё будет хорошо.

И снова хорошо не вышло.

Она обернулась и увидела псов.

Они неслышно выплыли из темноты и теперь стояли здесь прочно, как камни. Пять морд словно извинялись за вторжение.

— Что? — крикнула Кара, махнув на них мокрой рукой. — Что ещё?

Первый пёс — вожак, тот же, что шел впереди и в прошлый раз — сел на задние ноги, повернув к ней морду. Чопорно сложил свои слишком суставчатые конечности. Кара шагнула к псам в порыве стукнуть, наорать, ещё чего-нибудь. Что угодно, чтобы отвлечься от боли. Схватила с тележки лопату, замахнулась… Псы не реагировали. Казалось, Кара их просто озадачила. Она замерла, сделала три долгих, судорожных вздоха, мокрых, холодных и болезненных как только что сорванная болячка, а потом села на тележку рядом с птичьим телом, и зарыдала. Труп съехал, пока трясся в тележке, кожа его блестела от странного смертного воска.

— Я не собиралась ничего ломать, — сказала она. — Я не хотела ничего ломать. А оно всё просто взяло и… сломалось, а я… я… я…

Опять послышался странный звук. «Ки-ка-ко, ки-ка-ко», но теперь вместо дезориентации он вызывал чувство комфорта. Кара воткнула лопату в мягкую землю рядом с тележкой и положила руки на колени. Псы подошли ближе. На миг она подумала, что они собираются утешить её. А что они на самом деле собираются делать, она не понимала, пока один из них не дотянулся своей широкой мордой до тележки и не взял тело птицы в пасть.

— Нет! Эй! Так нельзя! Это не еда!

Она схватила птицу за жёсткие мёртвые ноги, но пёс уже рысью бежал прочь, и остальные шли следом за ним в туманный тёмный лес.

— Подождите! — закричала Кара, но «ки-ка-ко, ки-ка-ко» звучало всё менее отчётливо, а потом, словно по щелчку выключателя, наступила тишина.

Кара стояла, не помня, как оказалась на ногах. Закат погас, на землю упала ночь, и небо над ней усыпало звёздами. Две маленьких нектарницы на пруду тихо хрюкали в животном волнении.

Мокрые манжеты холодили запястья. Кара опустилась на землю и легла на спину на ковер из клевера, слишком опустошенная даже чтобы заплакать. Звуки леса вокруг, казалось, понемногу становятся громче. Слева послышался мягкий стук в ответ на два таких же за спиной. Шум крыльев. Сердитый клёкот нектарниц, которых всё ещё нужно было как-то поймать и как-то усадить в гнездо. Как-то накормить. Сплошной кошмар. И что ещё хуже, она даже прерваться пока не могла.

Высоко вверху переливались и сияли каркасные луны, по их контурам пульсировали огни, пока они занимались своим делом, каким бы чёртом оно ни было.

Упиваясь горем, Кара не видела связи между лунами и псами. Увидела лишь много позже, когда её брат Зан уже был мертв.

* * *

Лакония – один из тринадцати с лишним сотен новых миров. Родители Кары, как и вся первая волна, шли сюда для исследовательской работы. Маму взяли как инженера-технолога, отца как геолога. Кару как ребёнка.

В мамином планшете Кара видела фото, на котором она, одетая в герметичный подгузник, плавает в невесомости в семейной каюте на «Сагане». Корабль до сих пор летал по орбите — когда солнце светило под нужным углом, он бежал по небу бледной быстрой точкой — но Кара его совсем не помнила. Зан родился через год после высадки, но Кара не помнила и этого. Её самое раннее воспоминание — она сидит в доме на стуле и рисует на планшете, а мама поёт в соседней комнате.

А вторым самым ранним воспоминанием стало появление военных.

Родители об этом не говорили, так что Кара собрала всю историю из кусочков и обрывков подслушанных разговоров. Что-то случилось на той стороне врат. Может, взорвали Землю. Или Марс. А может, и Венеру, хотя сомнительно, чтобы там кто-нибудь жил. Что бы ни произошло, оно означало, что научная экспедиция, которая пришла только для разведки и только на пять лет, теперь оставалась насовсем. Военные создали правительство. На орбиту повесили корабли, а на поверхности начали строить города. Создали и этот город. Установили правила, по которым он работал. У них был план.

— Вы, возможно, заметили, — сказал инструктор Ханну, учитель Кары, — что орбитальные платформы активировали.

Класс располагался в старом кафетерии времён первой высадки. Десять на восемь метров, со сводчатым потолком и таким количеством арматуры в стенах, чтобы во втором назначении он мог служить штормовым укрытием. Вернее, мог бы, случись здесь хоть раз шторм, от которого нужно укрываться. Внутренний слой, предназначенный для создания герметичной замкнутой среды, начал белеть и шелушиться по краям, но первые страхи насчёт необходимости карантина при взаимодействии с экосферой Лаконии давно забылись, так что восстанавливать покрытие никто не торопился. Окон здесь не было, весь свет исходил из керамических светильников, вмонтированных в стены.

— Нас просят приглядывать за всем, что будет меняться, — продолжил он, — и обо всем докладывать военным.

Что за глупость, подумала Кара. На Лаконии меняется всё и постоянно. Рассказывать военным о всяком новом растении — это можно сразу к ним на работу наниматься. Хотя это и было работой. Этим и занимались все родители, или, по крайней мере, должны были. Интересно, эта комната без единого окна похожа на космический корабль? Месяцы, годы ни разу не выйти на улицу, не услышать, как дождь шелестит по лужам и не сбежать от Зана и родителей. Никогда не бывать наедине с собой. Не чувствовать на лице солнечный свет. Никаких перемен. Ничего нового. Звучит жутко.

Затем круглый стол закончился, и дети рассыпались по комнате, чтобы выбрать задания на утренний рабочий период. Кара помогала Джейсону Лю с фонетикой, потому что к своему возрасту этот материал уже осилила. Затем потратила какое-то время на сложную мультипликацию. Потом наступил перерыв, и все вывалились на лужайку, на солнышко. Зан и ещё двое ребят помладше побежали через дорогу, пускать блинчики по поверхности воды в резервуаре для очистки, хоть это и не разрешалось. С тех пор как его лучший друг Сантьяго перешёл в школу с военной программой, Зану пришлось обходиться компанией детей первой волны. Так же, как и Каре, но её-то это не особо обременяло. У неё в любом случае не было никаких друзей среди военных.

Все изменится, когда создадут университет нижней ступени, и все пойдут в одну и ту же школу, первая волна и военные. Но этого ждать ещё два года. Уйма времени, в которое может случиться что угодно.

Мари Тенненбаум и Тереза Эканджо подошли, сели рядом, и в итоге они организовали зомби-пятнашки с остальными старшими ребятами. Звонок на следующий рабочий период прозвенел очень уж скоро, но вот так работает время. Летит, если не обращаешь на него внимания, а когда за ним следишь, течёт вяло, словно жидкая глина. Зан попросил Кару подучить с ним фонетику, конечно не столько из-за тяги к знаниям, сколько потому, что она занималась с Джейсоном, но она все равно помогла. Закончив с ним, немного позанималась собственными исследованиями.

В классе был доступ к данным наблюдений, которые исследовательские группы собирали с самого прибытия на Лаконию. Нектарницы — распространенный вид, поэтому в архивах вполне могло найтись что-то, что пригодится Каре — что они едят, как взрослеют и когда перестают требовать заботы. И как только закончились школьные занятия, Зан отправился играть с Сантьяго в центр города. А она взяла велик, который папа напечатал для неё в начале лета, и отправилась к пруду и птенцам.

Городскую застройку составляли здания двух разных типов. Одни старые, как её дом, бугристые и круглые, построенные из грунта Лаконии и связывающих его печатных полимерных сеток. Из них строился первый поселок. Другой тип, из прочного улучшенного металла и формованного бетона, появился позже, с военными. Улицы тоже были новыми, и они всё ещё строились. Она и остальные дети любили гонять по ровной твёрдой поверхности, чувствуя, как мелкие удары по стыкам и неровностям исчезают в ровном низком гуле, поднимающемся от колёс через руль прямиком в кости. Им вообще-то не разрешалось ездить по улицам, потому что иногда по ним ходили грузовики и карты военных, но они всё равно ездили.

Сверху било солнце, грея кожу. В воздухе витал лёгкий, чуть затхлый запах, какой бывает перед дождем, запах, который мама называла «кофе с плесенью». С земли поднялись тучи мошкары, они роились, закручивались в небе в странные угловатые узоры, будто писали буквы незнакомого алфавита. Кара засмотрелась, притормозила. Дорога кончалась у казарм и строительной площадки, военные в своей хрустящей форме глядели ей вслед. Кара помахала, один из солдат махнул в ответ. Потом началась грунтовка, и тут пришлось схватиться за руль обеими руками.

Напряжение езды и дневная жара ввели её в некое подобие транса, комфортного и бездумного. В какой-то момент она ощущала своё тело и мир одним целым. Но подъезжая к дому, она попыталась сосредоточиться. Каких-то особых наблюдений за жизненным циклом нектарниц Кара не нашла, но наткнулась на кое-какие заметки одной из ранних исследователей. В них говорилось, что нектарницы питаются много чем, но больше всего им вроде как нравятся маленькие серые наросты на корнях в воде. Похоже, мамаша ныряет в глубину, раскалывает маленькие серые штучки, они всплывают, и их поедают птенцы. Значит надо найти способ делать то же самое. По крайней мере ещё несколько недель. До тех пор, пока птенцы не повзрослеют достаточно, чтобы уйти и построить собственные гнёзда.

Двери в доме стояли нараспашку, пропуская внутрь свежий воздух. Кара прислонила велосипед к стене у двери. Голоса родителей в доме звучали громче обычного, так разговаривают, находясь в разных комнатах. Голос мамы звучал резко и натянуто, словно шнур, что вот-вот порвется. Кара остановилась и прислушалась.

— Мы рискуем. Пока мы здесь, всё, что они делают, сказывается на нас. Они не знают, что может из-за них проснуться.

— Я понимаю, — сказал отец. — Слушай, я же не говорю, что ты неправа. Но нам ведь тоже неизвестно, чем мы рискуем. И… ну а куда деваться-то?

Кара хорошо разбиралась в родительских интонациях и знала, как мама с папой говорят при детях и как, когда думают, что никто не слышит. Прямо сейчас шел _серьезный взрослый разговор_.

— С этим не поспоришь, — сказала мама, и Кара подумала, с чем «с этим», — но посмотри на Илос.

— Илос был неуправляем. А адмирал Дуарте, похоже, уверен, что здесь они смогут по крайней мере влиять на ее поведение.

— Как они вообще заполучили живой образец? — голос мамы зазвучал раздражённо, с досадой. — И зачем тебе-то это нужно?

— Ты знаешь это не хуже меня, дорогая. Протомолекула строит мосты, но в ней есть ещё и аспект взаимодействия. И возможность общения с другими артефактами — это… — дальше его стало не слышно, где-то там внутри он вернулся к маме.

Кара посмотрела на сарай. Там наверняка лежал отборник древесных проб, которым можно скрести корни, но весил он немало. Может, толковей закатать рукава и поработать пальцами? И корни целей будут.

По дороге к пруду Кара думала о своей школьной работе. Урок фонетики. В числе прочего говорилось и о том, как слушая родителей, дети учат фонемы, ещё ни слова не понимая. В разных местах речь звучит по-разному — специфический дифтонг Цереры отличается от произношения в Североамериканской Зоне Общих Интересов, Корее, на Титане или Медине — и дети усваивают местный говор раньше, чем начинают хоть что-нибудь понимать.

Однажды Кара что-то такое читала. Жил когда-то на Земле человек, который захотел научиться разговаривать с осьминогами, и для этого решил растить своего ребёнка в их компании, с тем расчетом, что человеческое дитя вырастет билингвальным — англо- и осьминогоязычным. Звучит как бред, но кто знает? Фонема работает так, что в конце концов могло и получиться. Правда, Кара точно знала, что с осьминогами никто так и не заговорил, то есть скорее всего, ничем хорошим эта затея не кончилась…

Она шла по тропинке, вдоль маленьких бороздок, оставленных колёсами тележки. Вода в пруду, наверное, холодная. Кара представила, каково будет сунуть туда руки. Интересно, птенцы ещё в гнезде? Им вполне может хватить сил спуститься вниз, в воду, и остаётся только догадываться, хорошо это или плохо.

Запах надвигающейся непогоды становился всё гуще, но небо было ясным, за исключением накинутой на солнце лёгкой вуали чуть светлее небесной синевы. Ветер окреп, и листья на деревьях заколыхались; они тихо постукивали друг о друга со звуком, похожим на дождь без дождя. Кара подумала, кто-нибудь когда-нибудь изучал маленькие серые штуковины на корнях, пытался понять, что они такое? Вряд ли. На Лаконии слишком много всего, а людей мало. Пройдут поколения до того как на планете все будет открыто и понято. Если такое вообще когда-нибудь случится. Год назад на уроке истории науки им рассказывали, сколько времени у людей Земли ушло на понимание их экосферы, а Землю за тысячи лет населяли миллиарды людей. На Лаконии несколько тысяч человек жили меньше десяти лет.

Птенцы сидели в воде, хлопали бледными кожистыми крыльями и что-то пищали друг другу. Уже хорошо. Значит, достаточно самостоятельны, чтобы о себе позаботиться. Дрон сломался, но ей всё равно придётся как-то доставить их в гнездо. Хотя о дроне думать было неприятно.

— Ну что, малыши, — сказала она, — посмотрим, получится ли у меня вас накормить, да?

Кара опустилась на колени у кромки воды, грязная влага просочилась сквозь штаны. Она видела только бледные корни глубоко под водой. На вид они росли глубже, чем она припоминала. Придётся намочить рубашку, но она всё равно начала закатывать рукава.

Мама-птица зашипела.

Она выплыла из кустов у берега, Кара отпрянула, опрокинулась навзничь и поползла прочь, перебирая ногами и локтями. Птица оскалила зеленоватые зубы, раскинула крылья и рванула вперёд с искаженной яростью маленькой сморщенной мордочкой. Птенцы с тревожным щелканьем бросились к ней за спину со всего пруда. Кара вытаращила глаза, а птица кашлянула, плюнула и отвернулась. Одно мгновение Кара пыталась как-то вписать в эту ситуацию некую другую птицу, которая наткнулась на сирот и теперь о них заботится.

Но все говорило о другом. Кожа птицы выглядела такой же восковой и мёртвой, как тогда, на кухонной стойке. Чёрные глаза смотрели немного рассредоточено, не так, как смотрит нормальная птица. Нектарницы жили по всему поселению. Кара перевидала десятки, но ни одна не двигалась так неуклюже, как эта. Ни одна не делала на ходу странных неуверенных пауз, словно каждой мышце приходилось вспоминать, как работать. Кара проползла вверх по берегу, топча пятками голубой клевер. Птица, не обращая на неё внимания, отплыла на середину пруда — остановилась, замерла как статуя — и нырнула. Птенцы суетились вокруг, пока она не всплыла. Маленькие рты принялись глотать воду, затем выплюнули всё, кроме еды, потом все заново.

У Кары в горле застрял комок. Дыхание перехватило, она задыхалась, будто кто-то отключил подачу воздуха на планету, а в грудь, казалось, вместо сердца попало что-то случайное, что теперь изо всех сил пыталось выбраться.

— Серьёзно? — пробормотала она.

Никто не ответил. Она села, поджав ноги и не замечая, что принимает позу, которую её учитель называл молитвенной. Кара старалась не шевелиться, будто от любого движения мир вокруг мог лопнуть, как мыльный пузырь. Птица нырнула и появилась вновь. Птенцы ели спокойно и с удовольствием, будто всё совершено нормально. Птица замерла, зашевелилась снова.

Шок проходил, сердце стучало ровнее, и на лице девочки медленно расцвела широкая улыбка. Кара обняла себя за плечи и не шелохнувшись наблюдала за мамой-птицей, которая вроде как умерла, но вот снова плавает рядом с детьми, защищает и кормит их. Кусок льда в душе Кары растаял, оставив лишь пустоту, изумлённую благодарность и глубокое, животное облегчение.

Что-то зашевелилось в темноте под деревьями. Псы вышли на свет и направились к ней своими медленными, осторожными шагами. Луковичные глаза извинялись.

— Это были вы? — выдохнула Кара. — Это вы сделали?

Псы не отвечали. Они только сложили свои диковинные ноги и на миг застыли, глядя на Кару. Она наклонилась, протянула руку и потрепала ближайшего по голове, там, где у земного пса росли бы уши. Под его горячей, мягкой кожей прощупывалось что-то жесткое. Будто бархат поверх стального корпуса. Пёс тихо загудел, и они разом поднялись и повернулись к деревьям. Кара встала и пошла за ними, не особенно понимая зачем, но сердцем чувствуя внезапную настоятельную необходимость. Они ещё не уходили. Пока нет.

— Погодите, — сказала она. И псы остановились. — Вы можете… можете мне помочь?

Они снова повернулись к ней, пугающе синхронно. В отдалении звучала чья-то трель, потом жужжание, снова трель.

— Вы починили маму-птицу, — сказала она, кивая на пруд. — А ещё кое-что починить сможете?

Псы не отвечали, но и не отворачивались. Кара махнула рукой, мол, «погодите», и кинулась к кустам. Дрон лежал точно там, где она его оставила. Какая-то мелкая тварь немного разбросала осколки, но похоже, ни один не потерялся. Кара подняла сломанную машину, безвольно обвисшие конечности стукнули друг о друга. Осколки она собрала в ладонь.

Псы наблюдали не шевелясь. Их постоянно сконфуженное выражение теперь казалось скорее немного сочувствующим, они будто понимали, как ей стыдно за сломанный дрон. Один из псов двинулся вперёд, Кара подумала, что это тот, прежний вожак, хотя может и нет. Она опустилась на колени и протянула дрон, ожидая магического «ки-ка-ко», но пёс лишь слегка приоткрыл пасть. То, что казалось зубами, на деле оказалось просто маленькими бугорками, похожими на протектор на внедорожных шинах. У пса не было языка. Горла за зубами тоже не было. Это заставило её вспомнить любимую игрушку Зана — фигурку динозавра. Пёс подался вперёд, взял дрон в челюсти. Маленький механизм безвольно повис.

Второй пёс шагнул вперёд, тронул широкой лапой руку Кары. Кара раскрыла полную осколков ладонь. Пёс потянулся, обхватил её ртом. В прикосновении ощущалось лёгкое покалывание, вроде слабого электрического удара или первого контакта с едким химикатом. Собачья пасть прошлась по коже, всасывая осколки. Кара держала руку, пока в ней не осталось ни крошки, ни кусочка, а потом пёс отступил назад. Рука была чистой, остался разве что лёгкий запах дезинфицирующего средства, да и тот почти сразу исчез, Кара едва успела его заметить.

— Спасибо, — сказала она, когда пёс неслышно пошагал в тьму под деревьями.

Первый, с дроном в зубах, обернулся и посмотрел на Кару, будто смутился её благодарностью и собирался в этом признаться. Потом псы исчезли. Кара слышала, как они уходят. Шаги стихли быстрей, чем она ожидала.

Она тихо села, обняла колени, и стала смотреть на удивительное волшебство, — мёртвую, но живую нектарницу, — пока не почувствовала, что отдала этому моменту все подобающее уважение и почтение.

Кара встала, как встают с церковной скамьи — с умиротворением — и направилась домой. По дороге она представляла, как расскажет родителям о псах, о маме-птице. Но тогда и о дроне придётся рассказать. И расскажет. После того, как его починят. Это всё равно было слишком восхитительно, чтобы ни с кем не поделиться.

* * *

— Не знаю, — сказала мама. — Мне это не нравится.

Зан широко распахнул глаза. Открыл рот, всем видом показывая, что от мамы такого уж никак не ожидал.

— Ну мам!

Наступило воскресенье, и они шли по жаре в городскую церковь, дыша густым, вязким воздухом. После лёгкого полуночного дождика дорога стала грязной и скользкой, так что Кара держалась обочины, где как ковровая дорожка лежали мох и клевер. Мелкие тёмно-зелёные листья мокро хлюпали под ногами, но обувь не мочили.

— У тебя есть обязанности дома, — сказала мама, а Зан всплеснул руками в раздражении и недоумении — прямо копия отца в масштабе один к двум. Каре приходилось видеть этот самый жест тысячу раз.

— Я же обещал Сантьяго, что помогу, — ныл Зан. — Он же ждёт.

— А ты все дела закончил?

— Да, — сказал Зан.

Кара знала, что это неправда. И мама тоже знала. Это и делало разговор таким интересным.

— Отлично, — сказала она, — но чтоб дома был до темна.

Зан кивнул. Больше себе, подумала Кара, чем маме. Маленькая победа упорства над истиной. После службы Зан мог идти играть с друзьями, вместо того, чтобы сидеть дома. Наверное, стоило разозлиться, это ведь несправедливо — брат мог нарушать правила, а она нет — но ей гораздо больше нравилось, когда в ее распоряжении оставались и дом, и лес. Может, и родители думали так же. И если все молчаливо довольны результатом, то он не так и плох.

Отец шёл в десяти шагах впереди с Жаном Пулом, агротехником. Дом Жана стоял по дороге в город, и старик каждую неделю присоединялся к ним по пути в церковь. По крайней мере сейчас присоединился.

Кара помнила, что до того как пришли военные, церковь никто не воспринимал как что-то необязательное. Бывало, целыми месяцами воскресное утро не предполагало ничего более энергичного, чем хороший сон и семейный завтрак, к которому выходили в пижамах. Кара так и не поняла, каким образом прибытие военных это изменило. Военные ведь не заставляли людей туда ходить.

Большинство мужчин и женщин, сошедших с кораблей для освоения планеты, в церковь не ходили, а те, кто ходил, жили точно так же, как и остальные члены научных групп. Однажды Кара решила об этом поговорить. Мама привела единственный аргумент — необходимо быть частью сообщества. И это не имело никакого смысла. Всё сводилось к следующему: мы поступаем вот так. Поэтому так мы и поступаем. Каре не нравилось в церкви, но и особой нелюбви она не испытывала, к тому же иногда прогуляться тоже было неплохо. Она уже знала — так же, как знала, что у неё будут месячные, или что когда-то уйдёт в собственный дом — что однажды забросит эту еженедельную рутину. Но однажды пока не наступило.

Службы проходили в том же помещении, что и школьные занятия, только столы выносили, а скамьи из местных аналогов дерева выставляли в ряд, чтобы сели люди. Проповеди каждую неделю читал кто-то другой. Чаще всего кто-нибудь из первых научных групп, но пару раз в очередь попадал один из военных священников. Для Кары это особенного значения не имело. Все речи звучали более-менее одинаково, менялся разве что тембр голоса читающего. Чаще всего она просто витала в облаках и смотрела в затылки сидящих впереди. Горожане и пришедшие с орбиты военные сидели вместе, но порознь, как разделенные пробелами слова в предложении.

То ли дело дети. Зан и малыш Сантьяго Сингх всё время играли вместе. Мэгги Краутер, по слухам, целовалась с Мухаммедом Серенгеем. Не то, чтобы дети не понимали этого разделения и не обращали на него внимания. Просто чем больше военных спускалось в колодец, тем нормальнее становилось их присутствие. Родители расстраивались только потому, что их жизнь менялась. Кара, Зан, все их поколение ничего другого и не знало. Для них все было нормально.

После проповеди народ потянулся на улицу. Некоторые семьи тут же ушли, но остальные разбрелись по тесным группкам и вели разговоры, какие положено вести взрослым после церкви. «Результаты новых работ в ксеноботанике выглядят многообещающе», «военные заложили котлован под новую казарму», «дому Даффида Келлера снова нужен ремонт, и он уже подумывает принять предложение военных насчёт новой квартиры в городе». Рассуждения о проекте водоочистки, о данных погодных циклов, о платформах, каркасных лунах или как бы там их ни называли люди. И постоянный вопрос, порой высказанный вслух, чаще нет: «вы слышали какие-нибудь новости с Земли?» Ответом всегда было «нет», но вопрос задавали все равно. Церковь — это всегда ритуал. Стоять на солнце, бьющем в лицо, и стараться не выказывать нетерпения — тоже часть церковного дня.

Каре показалось, что прошло пару часов, хотя на деле не больше получаса, когда Зан и Сантьяго убежали с толпой других детей. Стефен ДеКаамп поговорил с ее родителями и побрёл домой. Народ у церкви рассеялся, и Кара следом за мамой и папой тоже направилась к дому. Дорога шла ровно, но стоило подумать о пруде и о новой встрече с псами, как начинало казаться, что она бежит с холма.

— Все больше и больше, — сказала мама, когда они ушли подальше от чужих ушей.

Кара по тону поняла, что это продолжение разговора, который идёт уже давно. Который она явно не должна была слышать. Взгляд отца говорил о том же.

— Мы знали, что так и будет, — сказал он. — Ты же не рассчитывала, что они вечно будут жить на орбите. В гравитационном колодце им куда лучше.

— Да, только вот насчёт нас я в этом не уверена.

Папа пожал плечами и глянул в сторону Кары, намекая, что лучше, мол, не при ребенке, давай потом. Мама чуть улыбнулась, но улыбка быстро погасла.

— Почему ты никогда не ходишь играть с другими детьми? — сменила она тему.

— Хожу, если хочется, — сказала Кара.

— Ну, здорово, — ответила мама со смешком, но развивать тему не стала.

Как только они оказались дома, Кара сняла выходную одежду, переоделась, схватила ланч из поджаренного зерна и сушёных фруктов, и выскочила наружу. Взяла куртку, но не из-за холода. Просто если псы вернут дрон, то она завернет его и незаметно протащит в дом. А потом положит в мамин кейс, позже, когда никто не увидит. В конце концов, дрон починить проще, чем нектарницу.

Птица сидела на пруду у кромки воды, неподвижная, с восковой кожей. Маленькие злые глаза смотрели в никуда. Птенцы шипели, плевались и гоняли друг друга вокруг пруда, время от времени ныряя или хлопая бледными кожистыми крыльями. Псы могли сегодня и не вернуться. Они могли вообще никогда не вернуться. Может, они питаются дронами. Или может, нектарница воскресла сама по себе. Вот это про Лаконию: раз уж есть так много никому не известного, то возможно что угодно.

Немного погодя Кара сложила куртку под голову, достала планшет и прочитала кусок книги про мальчика, который потерялся и ищет свою семью в несметной массе людей в Североамериканской Зоне Общих Интересов. Кара попробовала представить, каково это, идти по одной улице вместе с тысячей других людей. Похоже, это вполне могло быть преувеличение.

От дневной жары по спине пробежала струйка пота. Рой четырехногой насекомообразной мелочи стрекочущим смерчем кружился в небе, потом бросился в воду и покрыл пруд сверкающим ярче самоцветов сине-зелёным ковром, а через пять минут в один миг поднялся и скопом ринулся к деревьям. Кара такого раньше не видела. Интересно, подумала она, это мигрирующий вид, или что-то местное, с чем она раньше не пересекалась. А может, вот о таких вещах и просил рассказывать инструктор Ханну.

Вообще как-то странно. Что рассказывать, кроме «раньше я этого не видела»? Будто это не было постоянной истиной. Кару скорее удивит день, в который такого не случится.

Хотя, конечно, немного неловко, что она ничего не сказала про псов. Если что-то берёт мёртвое животное и делает его не-мёртвым, то как раз о таком военные захотели бы узнать. Захотели бы поймать и изучить. Нет уж, обойдутся, к тому же псы уже сделали для неё больше, чем военные за всю жизнь.

Солнце ползло к западу. Кроны деревьев гремели на ветру, будто кто-то пересылал туда-сюда горсть палочек. Псы не возвращались, и утреннее предчувствие и волнение размякали и скисали всё больше с каждым часом. Тонкие, легкие облака накрыли солнце, смягчили свет, и тени потеряли четкость очертаний. Красные и жёлтые вспышки на каркасных лунах гасли, загорались, гасли снова. Артефакты бог знает когда вымершего вида, представители которого строили врата.

Она смотрела, как переливаются и текут огни, словно бумажный змей в лёгком переменном ветре. Ещё похоже на биолюминиесценцию у земных созданий. Что-то живое, но не живое. Вроде мамы-птицы. Кара подумала, а может и каркасные луны тоже что-то в этом роде. Что-то между живым и нет. А псы, возможно…

В темноте под деревьями что-то зашевелилось и Кара села. Псы вышли из леса и грациозно направились к ней на своих странно составленных ногах. Кара поднялась и пошла навстречу псам, которые были не псами. А может, и псами, но псами по-лаконийски.

Большие виноватые глаза обратились к ней, и она сцепила руки. Ей почему-то казалось, что надо как-то помахать, кивнуть, показать, что рада псам.

— Привет, — сказала Кара. — Я уж думала, вы не придёте.

Псы встали перед ней полукругом, она оказалась в центре. Дрон висел в пасти одного из псов, отключенные моторы стучали друг о друга словно когти.

— Получилось?.. — спросила Кара. И добавила: — Вы его починили?

Пёс с дроном вышел вперёд, поднял голову. Она взяла механизм, пёс его отпустил. Это был именно мамин дрон, тут вопросов не возникало. И раздавленные Карой секции были невредимы, но на вид отличались. Щепки и осколки корпуса стояли на своих местах, но были связаны чем-то серебристо-белым, отмечающим контуры осколков. Как шрам отмечает зажившую рану. Мама обязательно заметит. Но неважно, раз уж дрон работает. Она положила его в клевер, подключила к планшету. Двигатели загудели. Дрон поднялся в воздух как обычно, с устойчивым равновесием. Кара поймала себя на том, что улыбается.

— Отлично, — сказала она. — Всё как надо. Огромное спасибо.

Псы выглядели смущённо. Она выключила дрон и аккуратно завернула в куртку, а они повернулись и пошли назад, в полумрак под деревьями. Ей стало интересно, где они бродят, когда не приходят к пруду. Есть ли какое-то укрытие, где они спят, контейнер, в который упаковываются на ночь. Непонятно. Не говоря о том, что у них и настоящих ртов нет, и есть они не могут. Может, они все вместе идут к чему-нибудь вроде инопланетного зарядного устройства и заряжают то, что у них вместо батарей?

— Спасибо, — снова крикнула Кара в темноту. Она стояла, прижав дрон к груди, как ребёнка. — Если я могу что-то для вас сделать…

Мысль она не закончила.

Возвращалась Кара почти бегом, ее подгоняли размышления о том, как незаметно пронести дрон в свою комнату. Нужно хорошо подумать, как вернуть его на место, чтобы родители не поняли, что она его брала. Домой вели две дороги — перед домом, дальше она шла к городу, и задняя, через огород и сарай. Вопрос в том, какую выбрать, чтобы избежать внимательных глаз семьи, и благополучно добраться до комнаты. Время было что-то около обеда, так что перед домом, наверное, пройти лучше, поскольку по крайней мере один из семьи будет на кухне. Или можно оставить дрон в сарае под тележкой и подождать, пока все уснут. В этом, наверное, будет больше толку…

Она поняла, что что-то не так, когда вошла в заднюю дверь. В воздухе словно витало предчувствие бури. Из гостиной доносились тихие незнакомые голоса. Она пошла вперёд с чувством подступающего кошмара.

Папа сидел на стуле; его лицо было в буквальном смысле серым. Рядом с ним, склонив голову, стоял военный без формы, а за ними, глядя в сторону — Сантьяго Сингх. Глаза мальчика опухли и покраснели от слёз. К ней никто не обернулся. Будто она невидимка.

Мама вошла в переднюю дверь, ступая тяжело и громко. Губы крепко сжаты, глаза смотрят жёстко, даже будто бы гневно. Она взглянула на Кару, казалось, не заметив её.

— Мам? — сказала Кара, голос прозвучал откуда-то издалека. — Что случилось?

* * *

Так бывает. Стечение обстоятельств. Если какая-то из тысячи деталей немного меняется, никто этого и не замечает. Военный, водитель грузовика, позволил себе пару пива за ланчем, и слегка тормозил. Зан, Сантьяго и остальные мальчики решили играть в футбол вместо пятнашек, и у них был мяч, который можно от души пнуть. Зан стоял ближе всех к дороге, так что за мячом он и побежал. Всё закончилось прежде, чем кто-нибудь понял, что что-то началось. В общем, маленький брат Кары погиб, и птица с дроном больше не казались чем-то важным.

Кара сидела, пока военный всё это объяснял. Сантьяго Сингх с плачем пересказывал произошедшее, стоя по стойке смирно, как хороший маленький солдат. В какой-то момент отец выскочил из комнаты. Мать уронила любимую сервировочную вазу, и осколки разлетелись по всему полу. Словно обрывки сна, связанные друг с другом только тем, что принадлежали примерно к одному и тому же. Но сказать, что за чем шло, Кара вряд ли смогла бы. Что было раньше, что позже. Зан умер, и время разбилось на осколки. Смерть сломала всё.

Адмирал Дуарте прислал свои соболезнования. Произошло нарушение дисциплины, которого никак не должно было случиться. Адмирал уже отдал приказ о казни пьяного солдата. Семья Кары может рассчитывать на первое место в списке на получение нового жилья, а Каре гарантировано место в академии, когда та откроется. Адмирал понимает, что ничто не может компенсировать их потерю, но военные сделают всё, что в их силах. С разрешения семьи адмирал хотел бы присутствовать на панихиде. Кто-то сказал: «конечно», но папа или мама, Кара не поняла. Может, вообще она сама.

В городе не было морга. За годы присутствия людей на Лаконии здесь случилось лишь несколько смертей, и ни одной детской. До этого момента. Казалось, никто не знает, что делать или как делать. Кара никогда раньше не бывала на похоронах. И не знала, чего ждать.

Они принесли Зана домой в тот же день, его тело уже было омыто. Кто-то нашёл или сшил похоронное платье, белую ткань от шеи до босых ног. Они положили тело на стол перед домом, между дверью и улицей. Зан лежал с закрытыми глазами и сложенными на животе руками. Кара стояла рядом, смотрела на него и пыталась хоть что-нибудь почувствовать. Всё в ней, казалось, онемело.

Для неё Зан будто спал. Потом стал похож не на настоящего Зана, а на его статую. Произведение исскуства. Кара поймала себя на том, что может по желанию видеть и так, и этак, словно перед ней оптическая иллюзия. Брат, только спящий. Что-то неживое, но уже не брат. И опять обратно. Никак не вместе: увидеть Зана и смерть одновременно не выходило.

Из города приходили люди. Эдмунд Отеро. Джанет Ли. Семья Ставеров, Джулианна Ставер с младенцем на руках. Пару раз пробовали петь гимны, но песня умирала прежде, чем успевала окрепнуть. В какой-то момент Мари Тенненбаум, вроде как, вышла из толпы и стиснула Кару в неловких объятиях, будто это Кара должна была её утешать, а не наоборот. Потом Мари снова исчезла в водовороте тел и приглушённых разговоров. Кара вернулась к разглядыванию трупа брата.

Что это там? Синяк? Нет, не синяк, а место, где он был бы, если бы кровь Зана не остановила бег. Бесцветное пятно на голове. Кара не могла избавиться от мысли, что так его коснулась сама Смерть.

Она не столько увидела, сколько услышала, как появились военные. По тому, как изменились голоса вокруг. Когда она додумалась поднять глаза, увидела в дверном проёме силуэт адмирала Дуарте, говорящего с её родителями. Она видела его во плоти первый раз, и он оказался не таким высоким, как она считала. На пару сантиметров ниже папы. В идеально подогнанной форме. С рябыми щеками, из-за которых он казался старше своего возраста.

Она смотрела на него, а он говорил с родителями, наклонив голову, будто отдавал им всё своё внимание. Чем-то напоминало явление какого-нибудь греческого бога или персонажа из истории. Не единственная нереальная вещь этого вечера, лишь одна из многих.

Мама что-то сказала, Кара не расслышала что, и адмирал кивнул, ответил и взял маму за руку. Протянул отцу ладонь, ни тот, ни другой не улыбнулся. Адмирал пошёл к Каре, и она подумала, что он хочет увидеть Зана. Осмотр тела, так сказать. Она удивилась, когда Дуарте остановился перед ней.

— Кара?

Он произнес имя так, что становилось ясно — он хочет убедиться, что обращается к правильному человеку, и обращается при этом к равному. Глаза у него были мягкого орехового оттенка. Кара заметила в них печаль.

— Меня зовут Уинстон.

— Я знаю, — сказала она, словно принимая извинения. Снимая с него бремя.

Он подошел ближе, взглянул на Зана. Несколько секунд постоял молча. Вздохнул.

— Жаль, что я не могу ничего исправить. Я терял людей, которых когда-то любил. Это было очень тяжело.

— Почему? — спросила Кара.

Её голос прозвучал резче, чем она рассчитывала. О таком не спрашивают. Она и сама не очень понимала, что хотела сказать, разве что какого дьявола кто-то приходит на похороны её брата и рассказывает о собственной боли. Уинстон не стал уходить от вопроса, лишь поджал губы, словно смакуя. Пробуя на вкус.

— Потому что ненавижу чувствовать бессилие, — сказал он. — Ненавижу, когда вселенная напоминает, что она гораздо огромней меня. Что я не могу защищать людей от всего.

Он снова подвинулся, и опять посмотрел Каре прямо в глаза. Будто и правда считал важным, как она примет его объяснение. Она поняла, почему солдаты шли за ним. Почему все его любили.

— Вы бы захотели переиграть, — спросила она, — если бы могли? Если бы могли вернуть Зана?

Может быть, он услышал что-то в её вопросе. Может, он просто очень внимательно ее слушал. Он умолк, подумал.

— Уверен, что да. Мне очень важно счастье твоей семьи. Важно, чтобы она была частью того, что я здесь делаю.

— Вы про захват Лаконии?

— И про все, что придет за ним. Я хочу, чтобы люди жили в безопасности. Не именно здесь, а везде. И люди Лаконии, все люди, не только пришедшие со мной — вот благодаря чему это может исполниться. Да, если бы я мог спасти твоего брата, я бы его спас. Ради него, ради ваших родителей, ради тебя. Если бы я мог взмахнуть волшебной палочкой и вернуться назад во времени, чтобы удержать его на краю дороги, то сделал бы это.

— Вы убили солдата, который убил его. А он вам разве не нужен?

— Мне гораздо нужнее, чтобы ты и твоя семья знали, что значил для меня твой брат. Я здесь правительство. Я навязал вам себя. Вашего разрешения не спрашивал. И это налагает на меня обязательства. Это значит, я должен быть честен, должен уважать правила, даже если это потребует от меня действий, которых я могу и не хотеть. Я не имею права идти на компромисс.

— Кажется, я вас понимаю.

— Мы должны быть одним народом, — сказал он с грустью. — На Лаконии нет места племенам. Пусть они остаются в Солнечной системе. Земля, Марс, Пояс. Мы здесь для того, чтобы это перерасти.

— Здесь всё будет иначе, — сказала Кара, и адмирал кивнул в знак того, что она прекрасно его поняла, погладил ее плечо и ушёл.

Кто-то тихо заплакал за спиной. Она не обернулась посмотреть кто это. С тех пор, как вернулась домой, Кара впервые чувствовала, что почти пришла в себя. Она положила руку на ногу Зана, как всегда делала, собираясь его будить. Он был холодным.

— Всё будет хорошо, — сказала она. — Я знаю, как всё исправить.

Родители сидели на кухне с Мари Тенненбаум, у каждого — невысокий стакан с вином. Обычно отец шутил о том, что это винтаж, которому целых пятнадцать минут, но сейчас непохоже было, чтобы он вообще замечал, что держит в руке. Каре стало грустно — то, что из разговора исчезла шутка, много говорило о том, насколько отцу тоскливо.

— Что с ним будет ночью? — спросила Кара.

Мари моргнула и отпрянула, будто Кара крикнула какую-то грубость. Отец не реагировал ни на что, лишь чуть повернул к ней лицо с застывшей учтивой улыбкой. Ответила только мама.

— Пока рано…

— Я знаю, что похороны завтра, — сказала Кара, — но я что-то не припомню в городе места, где его можно до них оставить. Можно, он побудет тут? Это его последняя ночь, так что он должен остаться здесь. С нами.

Она говорила громче и настырнее, чем собиралась. Мари Тенненбаум на нее не смотрела, а вот остальные да. Глаза мамы помертвели как у той нектарницы.

— Конечно, — сказала мама. — Если тебе это так важно, пусть останется до похорон. Это будет… будет хорошо. Что он будет здесь.

А потом мама начала плакать, не в силах остановиться. Папа поставил вино и всё с той же улыбкой вывел её прочь. На секунду Каре почудилось, что вот сейчас влетит Зан и спросит, что случилось с мамой, а потом она опять вспомнила. Вернулась на улицу и встала на страже у тела. На всякий случай, вдруг кто-то придёт и попробует забрать его, тогда она скажет, что мама сказала нет.

Поминки закончились поздно, люди не расходились, пока темень не начала вызывать чувство, что она тут навсегда. На иных планетах таким бывает день. Кара стояла рядом с Заном и когда отбыл адмирал Дуарте с солдатами, и когда Стефен ДеКаамп и Джанет Ли пришли, чтобы занести тело Зана в дом. Скорее всего, в местной биосистеме никто по ошибке не примет его за еду, но тело все равно отнесли внутрь, прямо со столом. Его оставили между столовой и кухней, в погребальном белом одеянии. Всё было как во сне.

Родители всех проводили, попрощались и закрыли дверь. Никто не разговаривал. Кара пошла в ванную и притворилась, что готовится ко сну. Почистила зубы, умыла лицо и переоделась в ночнушку. Поцеловала маму в щёку и пошла в спальню. Оставила дверь чуть приоткрытой, чтобы защёлка не выдала её шумом, когда она будет уходить. Потом как можно тише снова сняла ночнушку и натянула рабочую одежду. Сунула планшет в ящик с носками. Если проверят, планшет покажет, что она в комнате. Кара залезла в кровать и натянула одеяло до шеи, так что если родители и войдут, ничего не заподозрят. Самая хитрость в том, подумала она, чтобы дождаться, пока заснут они, и при этом не заснуть самой.

Лежа в темноте, Кара кусала и жевала губу, чтобы боль не давала уснуть. Она сосчитала от пятисот до одного, одно число на вдох, потом от одного до пятисот. Она уже скинула одеяло и собиралась вставать, когда услышала, что открылась задняя дверь и оттуда доносятся голоса родителей. Она застыла и прислушалась.

Самое странное — насколько нормально они звучали. Насколько горе на слух неотличимо от обычной жизни.

— Я потом наведу порядок, — сказал папа.

— Да ничего. Мне всё равно.

— Я понимаю, но все- таки приберу.

Призрак смеха развеялся, едва родившись. Мама наверняка по обыкновению стоит, опираясь на кухонную стойку, и всё как обычно, разве что Зан мёртв. Так что, может, и не как обычно. Казалось, теперь всё должно измениться.

— Никак не могу в это поверить, — сказала мама. — Это просто не… невозможно?

— Да уж. Мне постоянно кажется, что я просто слегка не в себе, типа того. Будто у меня было что-то вроде галлюцинации, а теперь я прихожу в себя. Или опять вырубаюсь. Не понимаю. Я не могу… Не чувствую, что его больше нет.

Кара обнаружила, что расплывается в улыбке. Секунду она боролась с искушением выбежать и рассказать им. Помочь. Тогда они могли бы пойти вместе.

— Я больше не хочу здесь оставаться, — сказала мама. — Нам больше нечего тут делать. Не нам. Не…

Её голос словно загустел и затих, как будто слова слиплись и с трудом выходили наружу. Папа что-то тихо ворковал. Кара слышала, как похожие звуки издают бумажные жуки. Она чуть подвинулась, надеясь, что получится выглянуть в щель приоткрытой двери. Узел в животе завязывался всё туже с каждой ускользающей секундой ночи, а ведь ещё предстояло найти псов.

— Он должен был вернуться в Париж, — сказала мама, — и быть со своими кузинами, а не в грёбаном кошмаре на этой планете.

— Знаю, — сказал папа.

— Ненавижу это место. Хочу домой.

— Я знаю, Дот. Я тоже хочу домой.

Кара почувствовала, что эти слова ранят её. Домой? Они хотят домой? Но ведь дом здесь. А они говорили о Земле, где Кара никогда не была, и которой никогда не принадлежала. Которой никогда не принадлежал Зан.

Должно быть, она все же выдала себя шумом, потому что мама позвала сквозь слезы:

— Детка?

Кара замерла и начала потихоньку пробираться назад, в кровать. Нельзя, чтобы ее нашли в таком виде. В одежде.

— Детка? — повторила мама, и Кара прыгнула в кровать, натянула одеяло до шеи и отвернулась лицом к стене. Если они увидят лицо, то поймут, что она только притворяется спящей…

Дверь отворилась. Кара изо всех сил старалась дышать медленно и глубоко. Что сказать, если ее тронут? Притвориться, что проснулась? Как она выглядит, когда только-только просыпается? Кто бы знал.

— Люблю тебя, детка, — прошептала мама, дверь закрылась, и защёлка встала на место.

Кара медленно, судорожно выдохнула. Сердце билось так, что хватило бы на двоих, и ей показалось забавным, что в каком-то смысле можно и так сказать. Её сердце работало и для Зана. По крайней мере пока что.

Голоса родителей стали неразборчивы, было слышно, как закрылась дверь в спальню. Кара подождала, сосчитала до пятисот и обратно, подождала ещё. Ни звука. Ни голосов.

Замок щёлкнул чересчур громко, хотя Кара открывала дверь как можно осторожнее. Звук эхом разнёсся по пустому дому, но больше ждать было нельзя. Она пошла крадучись, аккуратно переступая с пяток на пальцы. Зан так и лежал на столе. Кара открыла заднюю дверь, зашла в сарай. Вытаскивая тележку, почти с удивлением отметила, что дрон ещё здесь. Он казался артефактом из какой-то другой жизни, будто пролежал здесь пару лет, а не несколько часов. Забавно, как время работает в таких вот случаях. Кара провела кончиками пальцев по корпусу с прожилками, оставшимися от ремонта.

Надо же, какой Зан, оказывается, тяжёлый. Бывало, она таскала его, но тогда он всегда помогал ей, хоть немного. Окоченение ушло, и Кара, пошатываясь, вытащила его через заднюю дверь. Стало легче, когда она прекратила попытки нести его как ребенка, и потащила как куль с землёй. Бросив на тележку, услышала, как голова глухо стукнулась о борт.

— Прости, — прошептала она, будто он что-то чувствовал. — Но вообще сам виноват. Когда закончим, будешь вместо меня работать.

Зан лежал с приоткрытыми глазами. Маленькие влажные щёлки, спрятанные за ресницами, отражали звёздный свет. Руки завернулись под тело, сложившись под таким углом, что от одного вида начинали ныть плечи. Но на то, чтобы положить его удобно, не было времени. Кара нашарила ручки тележки, выдохнула и пошла вперёд, потом остановилась и прокралась обратно в дом. Вытащила из кладовки мешок с фруктами и рисовые батончики, а из холодильника — бутылку очищенной воды. Сунула всё это рядом с мёртвым телом брата, взялась за ручки и двинулась.

Ночи Земли были светлыми. Так ей рассказывали. Луна там сияла словно второе жутковатое солнце. Города такие большие, что за их светом не видно звёзд. Кара видела это на картинках, но вряд ли что-то такое могло ей понравиться. На Лаконии днём светло, а ночью темно. Ярче всего остального на небе светился широкий мазок галактического диска, и по нему вполне можно было более-менее ориентироваться. Достаточно, чтобы понимать, в какую сторону идти. Две каркасные луны парили на фоне звёзд, плыли во тьме над небесами навстречу друг другу, мерцая и переливаясь.

Кара опустила голову и стала тянуть. Она ходила по этому пути столько раз, так много дней и в такую разную погоду, что её тело знало дорогу, даже если ее было практически не видно. Кара узнавала звуки травы и воды, места, где ветер менял очертания, запах разрытой земли и топотание всякой насекомой мелюзги в нижних ветвях деревьев. Кара могла пройти здесь с закрытыми глазами, а в темноте разницы почти не было.

Каменный олень на пруду поднял голову при её приближении, его чешуя сдвинулась и в ней отразился звездный свет, будто кусочек неба спустился к водопою. Темнота не давала разглядеть его глаза.

— Брысь, — сказала Кара, и зверь повернулся, кинулся в темноту, топча подлесок, и удрал быстрее любого армейского грузовика, причем без всякой дороги. Кара остановилась. Лоб покрывала испарина, а в подмышках стояло настоящее болото. Зато она на месте. Получилось.

— Эй? — закричала она. — Вы тут?

Тьма не ответила. Даже ночные звери и жуки сидели тихо, будто тоже прислушивались. Теперь она пришла, и в таком простом и ясном плане нашлась куча дыр. Чтобы передать Зана псам, надо, чтобы псы тоже пришли. А если они не придут…

— Эй? — Она сама услышала, как пискляво звучит ее голос. Как натянуто и отчаянно. — Пожалуйста, вы здесь?

Она оставила тележку на мягкой земле у кромки воды, и пошагала к деревьям. И без того тёмная ночь стала ещё темнее. Здесь не было даже света звёзд. Только полное отсутствие всего, словно смотришь прямо в зрачок глаза размером с целый мир. Она вытянула руки, кончиками пальцев касаясь листьев и кустов, которые, понятно, там были, и которых она не видела. Глаза болели от усилий хоть что-то разглядеть. В ушах звенела тишина.

— Пожалуйста! Мне нужна помощь.

Никакого ответа. Кару окатило неодолимое отчаяние. Если псы не придут, Зан пропал. Навсегда. Но пропасть ему никак нельзя. Горе зашевелилось в животе, ноги и руки затряслись. Когда псы были нужны маме-птице, они пришли. Не могут же они спасти сраную нектарницу, а потом отдать смерти её брата.

Могут проснуться родители. Увидеть, что пропало тело, и она вместе с ним. Они разозлятся, а что она им скажет? Что можно сказать, чтобы они поняли, что известные им правила не для нее, что Зану не обязательно оставаться мёртвым. Они не дадут сделать как надо. Кара туго, до боли, стиснула кулаки. Она не позволит себя остановить.

— Эгей! — заорала она. А потом опять, так громко, что воздух оцарапал ей горло: — Эй! Вы нужны мне! Мне нужна помощь! Это важно!

Абсолютная тишина.

А потом она кончилась.

Кара не разобрала, далеко или близко послышался звук. Когда ничего не видишь, звуки могут обманывать, но где-то впереди раздался шорох и треск раздвигаемых кустов. Может, каменный олень. Или потаскун. Любое из тысяч не внесённых в каталоги животных Лаконии, до сих пор ждущих своих имен.

Или псы.

Неуверенность нахлынула волной. Всё это слишком велико и слишком странно. Как будто машешь солнышку, а оно вдруг машет тебе в ответ. Может, это плохая идея, но теперь уже поздно. Кара собралась с духом и приготовилась встретить лицом к лицу всё, что придет из тьмы. Топот стал ближе, громче. Разделился и слышался теперь с разных сторон. Псы подходили.

Что-то коснулось её руки. Мягко прижалось и укололо несильным электрическим разрядом.

Кара упала на колени и обхватила пса руками, крепко прижимаясь к странному слишком твёрдому телу. Щека ощущала горячую, грубую кожу. От пса пахло кардамоном и землёй. Он стоял неподвижно, словно не понимал, что делать с этой нежностью и радостью, и неподвижно стоял, пока Кара его не отпустила.

— Туда, — сказала она, ковыляя обратно к пруду. Махнула рукой в темноте. И псы, наверное, её видели, потому что пошли следом. Свет звёзд мерцал в их выпуклых глазах.

Саван Зана белел в темноте бледной тенью. Псы сгрудились вокруг него, и выглядело это так, будто растворяются последние остатки Зана. Тьма поглощала тьму.

— Это мой брат, — сказала Кара. — Он попал под грузовик. А тот его убил, и он умер, как мама-птица. Но брата нужно вернуть. А ее вы ведь вернули, так ведь и его тоже сможете, так ведь? В смысле, вы ведь можете, правда ведь?

Она болтала, а псы молчали. Почти вслепую она шагнула ближе, руками дотянулась до их спин. Псы сидели неподвижно и тихо как статуи. А потом один завел свое «ки-ка-ко», остальные подхватили, и в конце концов Каре начало казаться, что она слушает хор. От которого у нее закружилась голова. Кара опустилась на колени, чтобы не упасть. Каркасные луны в небе сияли зелёным, белым и голубым. Звёзды от их огней казались жарче.

Зан будто всплыл и закачался на поверхности тьмы. Один из псов положил тело себе на спину и они понесли Зана прочь. Другие псы держали его ноги и руки, чтобы не уронить.

— Вы ведь сможете? Сможете его починить?

Псы не отвечали. Зан плыл к деревьям, потом между стволов. Потом остался только звук песьих шагов. Затем пропал и он.

Кара сидела у воды, обняв колени. Потихоньку возвращались естественные звуки ночи: стрёкот насекомых, трели птиц. Чей-то высокий, трепещущий зов вдали, и ответный ещё дальше. Её охватило оцепенение, но не в плохом смысле. Просто всё, что ей сейчас оставалось делать — только ждать.

* * *

Кару разбудили голоса. Выкрикивали её имя, а она не могла вспомнить, где находится. Это не дом, не кровать в её комнате, потому что над головой вместо потолка раскрашенное зарёй небо. Одежда намокла от росы.

— Кара!

Она уже собиралась откликнуться, когда последний дурман сна соскользнул с её сознания. Кара прихлопнула рот рукой, словно рука не доверяла глотке такое важное дело, как тишина. Вскочила на ноги. Мама-птица с малышами уже плавала по глади пруда. Мёртвые чёрные глаза не замечали Кару. Тележка валялась там же, где Кара её бросила. Она вытащила оттуда сумку с едой, сделала два шага в направлении голосов, а потом ещё два прочь. В голове словно что-то гудело.

Если она скажет им сейчас, они позовут военных. Те придут, и своими грузовиками передавят псов. Вряд ли они станут ждать, пока вернётся Зан, а он должен вернуться. Надо что-то делать. Они найдут её на пруду, и скоро. И ведь что-то сказать придется. А что, если они не дадут ей вернуться?

Она всё решала эту дилемму, даже когда уже побежала в лес, в темноту под его кронами. Она пробиралась сквозь подлесок, и ветки кустов царапали её, как жёсткие пальцы. Обломанные растения обозначали ведущую к югу звериную тропу, и туда-то Кара и пошла.

Она никогда раньше не ходила дальше пруда. Местность вокруг, скорее всего, уже исследовали. Хотя может, и нет. Десять лет, наверное, большой срок где угодно, но эта планета гораздо больше. Кара может зайти в места, где никогда не ступала нога человека. Ну, кроме ноги Зана, разве что.

Голоса отдалялись, но звучали всё ещё отчётливо. Ноги болели, зато бег помог согреться. Голоса стихали. Кара подумала, что поиски, наверное, прекратились, но там начали кричать снова, и голосов стало больше. Кара их узнала. Инструктор Ханну, Стефен ДеКаамп. Мари Тенненбаум.

Папа.

— Детка! — кричал он. Его голос звучал как-то сыро. Как будто крик его ранил. — Девочка моя, мы рядом, отзовись! Детка!

Кара хотела вернуться к нему, рассказать, что всё в порядке. Что здесь и она, и Зан. На глаза навернулись слезы, размыли мир вокруг.

— Прости, — сказала она тихо, пробираясь вперёд, — мне очень жаль.

Она не останавливалась, пока голоса не пропали. Хотя поиски, конечно, продолжатся. У них есть дроны. И термосканеры. Если помогут военные, то и визуальное слежение с орбиты. Кара стояла под сводами крон. В лесу много больших животных. Будет непросто понять, от кого исходит тепло, от них или от нее. По крайней мере, надежда на это была.

Солнце катилось по небу и немногочисленные тонкие лучи, которым удалось пробиться вниз, в вечный сумрак леса, склонились ниже. Кара почувствовала, что изрядно вымоталась. Придётся немного отдохнуть. Перекусить. И когда-нибудь придётся найти обратную дорогу к пруду. Нужно быть там, когда псы вернутся с Заном. А потом всё пойдёт гораздо лучше.

Она остановилась у длинного коричневого камня, наполовину ушедшего в землю. Слишком округлого, чтобы нормально сесть, да ещё поросшего голубым мхом, который сделал весь камень маслянистым и скользким. Но Кара всё равно на него уселась. Фрукты с рисом оказались вкуснее любой домашней еды, а вода была сладкой. Кара и не замечала, насколько пересохло горло, пока не начала пить. Мышцы вздрагивали от утомления. Чувство было приятным.

Лес вокруг был тих, но не безмолвен. Какие-то мелкие создания размером с палец цыкали на неё с деревьев. Большие влажные глаза и маленькие мандибулы придавали им застывший в вечном комическом ужасе вид. Порхали на широких кожистых крыльях птицы, садились в кроны на той стороне тропы, и что-то бурчали себе под нос, как виноватые школьники. Мягкий ветер пах жжёным кофе, свежей травой и спиртовой протиркой. Насекомые с жужжанием проносились мимо, их яркие крылья оставляли в глазах маленькие радужные отсветы.

Кару наполнило умиротворение, чувство, будто мир запросто присел рядом и открыл пакет с ланчем. Всё в этом маленьком местечке прекрасно, спокойно и наполнено миллионом вещей, которых никто раньше не видел. И таких мест тут полно. Целая планета, целая звёздная система, которой она принадлежит. Пещеры с подобными рыбам морскими существами. Океанские бухты с приливными бассейнами, полными жизненных систем, не принадлежащих ни к животным, ни к растениям. Они никак не назывались, и никому пока и в голову не пришло их как-то назвать. Кара попробовала представить, каково это — вернуться на Землю, где всё давно известно и не осталось ни одного чуда. Выглядело грустно.

Она собрала последние зёрнышки риса в щепотку и высыпала на язык. Кто знает, ищут ли её до сих пор взрослые. Кто знает, сколько понадобится псам, чтобы вернуть Зана. Когда-то придётся вернуться домой за свежей водой и едой. Но прямо сейчас, прямо в этот момент можно наслаждаться покоем.

Кара пихнула пустую бутылку из-под воды в карман, сложила пустую сумку и сунула туда же. Торопиться не хотелось — перспектива услышать, как знакомый голос кричит ее имя, слегка пугала. А если сидеть здесь дальше, того и гляди, упустишь псов. Идеального ответа не существовало, но идеальный и не был нужен. Вполне сгодится просто более-менее подходящий.

Вернуться домой сложнее, чем уйти, и тут было над чем подумать. Когда откуда-то выходишь, перед тобой множество путей, и все верные. Когда возвращаешься, большинство путей ведет не туда. След каменного оленя, по которому шла Кара, успел немного стереться. Ответвления и повороты, которых она не замечала, когда уходила, теперь сбивали её с толку. Солнце склонилось к горизонту, потускнело, и цвета под покровом леса изменились. Пару раз Кара выбирала на развилке направление, в котором была практически уверена, после чего приходилось возвращаться и пробовать другой вариант.

Солнечный свет изменил цвет до оттенков серого и оранжевого, воздух стал прохладнее, когда Кара наконец вышла из-под деревьев, и увидела псов растянувшихся на траве, чопорно сложа ноги. Она пошла к ним, и они не сводили с нее смущённых, виноватых глаз. Волнение, страх, или и то, и другое, пронизали тело Кары электрическим ударом. А потом Зан сел и повернул к ней голову.

Он явно изменился. На нем был всё тот же белый саван, но от левого плеча вниз к животу протянулось длинное чёрное пятно. Вместо румянца кожу окрасило серым. Глаза стали полностью чёрными. Когда он двигался, в его движения вклинивалась та же полная неподвижность, что и у птицы, будто каждая мышца, прежде чем отработать, для начала долю секунды об этом думала. Но волосы по-прежнему торчали во все стороны, как всегда спросонок. У губ остался тот же мягкий изгиб, унаследованный от отца.

— Зан? — прошептала Кара.

Миг он оставался неподвижен, как камень, потом повернул голову.

— Я странно себя чувствую, — сказал он своим собственным, нормальным голосом.

Кара улыбнулась так широко, что от улыбки заболело лицо. Она пролетела разделяющий их последний метр, обняла Зана, подняла над землёй. На миг Каре показалось, что она держит мёртвое тело. А потом он обвил ее своими руками, и его голова упёрлась ей в шею.

— Я испугался, — сказал он. — Что-то было не так. И кто-то со мной говорил, только он говорил не со мной.

— Произошел несчастный случай, — сказала Кара. — Тебя ранили. По-настоящему ранили. Насмерть.

Пауза.

— Ой, — сказал Зан. Кара чуть отступила, но продолжала держать его руку. Не хотела отпускать. Он моргнул. — Для мертвого я вполне неплохо себя чувствую.

— Я отнесла тебя псам. Они чинят вещи.

— И меня тоже, — сказал Зан. А потом: — Всё выглядит как-то не так.

— Мне кажется, им пришлось тебя немного изменить, — сказала она. Ближайший пёс пошевелился и отвёл взгляд, словно огорчился, что его силы не безграничны. Кара мотнула головой. — Всё хорошо. Просто чудесно. Спасибо вам.

— Я такого никогда не видел, — сказал Зан.

Речь звучала неясно. Как будто он говорил откуда-то издалека, а не стоял прямо перед Карой.

— Здесь есть ещё что-то. Я не знаю, что это такое.

Кара взяла его за руку и потянула за собой, как маленького.

— Пойдем. Уже поздно. Пора домой

— Что значит быть в субстрате?

— Не знаю, — сказала Кара и потянула снова. — Пойдём, спросим у мамы. Если я соображу, как нам отсюда выбраться.

Она повернулась к ближайшему псу и поклонилась. Она и сама не поняла, почему решила, что так надо сделать.

— Спасибо огромное, что вернули моего брата нам всем. Если я хоть чем-то могу помочь, просто дайте знать, и я помогу. Правда.

Тот что-то прощебетал, псы поднялись как один и пошли прочь через лес на своих удивительных ногах. Кара ждала, что они заведут свою песню про «ки-ка-ко», но они не стали. Просто растворились в лесу, словно были его частью. Кара двинулась в направлении, которое почти с уверенностью определила как южное, Зан шел за ней, его холодная серая рука так и лежала в её руке.

К пруду она не вышла, но деревья кончились и открылась дорога к дому. В угольном сумеречном небе сияли звёзды и каркасные луны. По крайней мере теперь она знала, где они и как попасть куда надо. Неплохо бы ещё никого по пути не встретить. Кара хотела, чтобы родители первыми увидели, что она совершила.

Листья стучали друг о друга под лёгким северным ветерком. Дети шли той же дорогой, какой каждый день ходили домой из школы, и они знали здесь все, даже если что-то менялось. Кара уже предвкушала чашку перлового супа, кровать и как проснется утром и принесёт в город чудо и изумление. Зан спросил, как он умер, и она всю дорогу рассказывала ему историю о его смерти, его поминках, о всех, кто приходил, и как она следила, чтобы его тело никуда не делось и она могла его утащить. Так внимательно Зан ещё никогда не слушал, и почти не перебивал.

— Главный военный правда приходил на меня взглянуть? — спросил Зан, когда она закончила.

— Правда.

— Ты как думаешь, он захочет снова увидеть меня сейчас, когда я вернулся? Я не хочу, чтобы у них были неприятности.

У них. Он имеет в виду псов. Кару кольнуло беспокойство. Военные захотят узнать про псов, птицу, дрон и Зана. Особенно учитывая, что псы появились после пробуждения каркасных лун. Надо поговорить с родителями насчёт того, что рассказать военным и как с ними разговаривать.

Она подумала о Уинстоне. О том, как он слушал. «Мне очень нужно, чтобы твоя семья была счастлива».

— Адмирал поймёт, — сказала она. — Он знает, что Лакония особенная.

Зан немного чересчур задумался, потом кивнул, не столько ей, сколько себе.

В доме светились все окна. Горел каждый светильник в каждой комнате. Её родители никогда не расходовали столько энергии. В прямоугольнике окна они напоминали картинку на экране планшета. Мама стояла посреди кухни, опираясь руками на стойку. Папа сидел на столе. Они выглядели так устало, и Кара чувствовала себя так же. Они что, искали её весь день? Ведь людей в поиске и так хватало.

Зан остановился, глядя на дом своими новыми чёрными глазами. Он выглядел ошеломленным, стоял в изумлении, будто видел это всё впервые. Хотя если подумать, так и было. Кара мягко сжала его пальцы. Она пошла в переднюю дверь. Он остался на месте. Кара остановилась и махнула ему, чтоб шевелился.

— Всё будет хорошо, — сказала она.

Она открыла дверь, и мама вздрогнула, будто от выстрела, а потом рванулась к ней и крепко, до боли, сгребла в объятия.

— Что же ты делаешь? — гневно рычала мать сквозь зубы. — Какого хера ты творишь?

А потом прижала Кару к себе так тесно, что ей стало нечем дышать. Мамины рыдания сотрясали обеих. Кара обхватила маму руками и обнаружила, что тоже немного плачет. Вина, радость, эхо горя от смерти Зана и триумф от его возвращения, всё это вмиг исчезло, и Кара крепко схватилась за мать, как не делала с самого детства.

— Всё хорошо, мамочка, — сказала она сквозь слёзы. — Теперь всё хорошо.

Папа произнёс мамино имя. Дот. Один тихий слог, но с такой паникой, что он прозвучал громче любого крика.

Зан стоял сразу за открытой дверью, и не в темноте, и не на свету. Саван, весь в грязных пятнах, больше напоминал камуфляж. Под ним — грязные босые ноги. Излом бровей над черными влажными глазами наводил Кару на мысль о псах — неуверенных, смущённых, виноватых. Зан вошёл в дверь и застыл. Потом вдруг протянул руки, как всякий ребёнок, который хочет обняться. Под ногтями у него была грязь. Из-за серого цвета кожи казалось, что у него грязное лицо, даже если было не так.

Кара почувствовала, как мама резко и судорожно вдохнула и не выдыхала, словно забыла, как дышать. Напрягла руки, больно сдавила Кару в объятиях. Зан попытался улыбнуться. Взгляд метался от Кары к отцу, к матери, и снова к Каре, будто насекомое дёргало лапкой. Он растопырил пальцы, сделал ещё шаг вперёд.

— Всё хорошо, — сказала Кара. — Я его вернула.

Мать схватила и швырнула её назад, дёрнув с такой силой, что заболела шея. Кара оказалась за стойкой, ноги болтались над полом, а руки матери выдавливали из неё воздух, так что она едва сообразила, что они обе передвигаются. Отец оттолкнул их обеих за себя. Кара не понимала, зачем он взял нож.

— Гэри? — сказала мама. — Это что ещё за херня?

— Вижу, — ответил папа. — Оно настоящее.

Кара не могла говорить. Ей не хватало воздуха. Она извивалась в маминой хватке. Она должна объяснить, рассказать им, что происходит. Такого она никак не ожидала.

— Я тоже хочу на ручки, — сказал Зан.

Зан сделал ещё один неловкий шаг вперёд, застыл, едва заметно пошевелился, застыл снова. Отец заорал, крик был глубокий, рваный, слишком большой для человека, которого знала Кара. Со сверкающим в руке ножом он бросился к Зану, и Кару заполнил ужас. Она сильно пнула мать, и почувствовала, что удар достиг цели. Хватка чуть ослабла.

— Прекрати! — закричала Кара. — Что ты делаешь?

Зан закрылся рукой, нож вспорол серую кожу, и чёрная кровь залила ладони. Зан в шоке округлил глаза. Отец рванулся к нему, всё так же бессвязно вопя. Сгрёб саван в кулак и поднял малыша над полом. Кара изо всех сил упёрлась матери в шею и выскользнула на пол. Теперь мама причитала тонким, натянутым, полным паники голосом. Отец открыл дверь кладовки. Швырнул Зана внутрь и захлопнул дверь, всё ещё крича. Теперь в крике можно было разобрать слова. Он орал: «Оставь мою семью в покое».

— Да что с тобой? — закричала Кара.

Ударила отца в спину и замерла. Она раньше ни разу не била его. Он даже не заметил. Схватил один из кухонных стульев и заклинил им дверь в кладовку. Зан ударил в дверь, причём гораздо сильнее, чем можно было ожидать от малыша. Мама взвизгнула и принялась быстро и тихо, почти шепотом, сыпать проклятиями. Звучало как молитва.

По щекам Кары текли слёзы, но не от жалости. Всё, что она чувствовала — мощную растущую ярость.

— Я его вернула! — завопила она. — Он умер, а я отдала его псам, они его починили!

— Псам? — спросил папа. — Каким псам?

— Псам, которые пришли, когда включились каркасные луны, — крикнула Кара.

Они совсем ничего не понимали, а объяснять — всё равно что пытаться проломить подушкой кирпичную стену. Весь смысл в словах не помещался. — Псы починили птицу и дрон, и Зана починили, потому что я попросила, и он вернулся. Я его вернула, а ты делаешь ему больно!

Она услышала, как мама где-то сзади говорит в планшет. «Мне нужно связаться с военными. У нас чрезвычайная ситуация». Гнев и нетерпение ядом разлились по венам Кары. Она отшвырнула стул, попыталась снова открыть дверь. Отец схватил её за плечи и притянул к себе так близко, что его лицо заслонило весь мир.

— Это не твой брат, — сказал отец, чеканя каждое слово. — Это. Не. Зан.

— Это он.

— Из смерти не возвращаются, — сказал отец.

— Здесь возвращаются, — сказала Кара.

— Ты видела его глаза, — сказал он, тряся её на каждом слове, — и как он двигается. Это не человек, детка. Это что-то другое, одетое в кожу нашего малыша.

— И что с того? — сказала Кара. — Он знает всё, что знал Зан. Любит то, что Зан любил. Поэтому он и есть Зан. Разве можно так с ним поступать только потому, что он не идеальный?

В голосе матери слышалась твердость камня:

— Они отправят из города отряд.

— Солдаты? — сказала Кара, выворачиваясь из рук отца. — Ты позвала сюда солдат? Ты же ненавидишь солдат!

Она снова взялась за стул, но мама обхватила её сзади и потащила в комнату. Ноги Кары волочились по полу. Зан звал из кладовки глухим от слез и отчаяния голосом. Кара попыталась развернуться к нему. Попыталась дотянуться.

Мама втолкнула её в комнату и загородила дверь собой. Пусто, жёстко посмотрела на Кару.

— Всё будет в порядке. — сказала мама, — но ты останешься здесь, пока я не разберусь.

В голове кружился и рвался наружу целый вихрь мыслей — «здесь не с чем разбираться», «с чего вы взяли, что всё плохо?», «ты позволила папе порезать Зана». В итоге вышел лишь бессвязный лепет. Дверь закрылась. Кара сжала кулаки и врезала в стену. Из дома неразборчиво доносились голоса родителей — резкие, жёсткие звуки. Кара сложилась в три погибели на краю матраца, и обхватила дрожащие ноги. Кровь, казалось, кипела от гнева, но надо было подумать.

Придут военные. Родители позволят им увести Зана. Просто отдадут. Военные скажут, что псы плохие. Опасные. Псов будут обижать.

И всё потому, что на Земле устроено не так.

Комнату наполняли вещи Кары. Одежда — чистая сложена в шкаф, ношеная разбросана на полу вокруг корзины. Картина над кроватью — динозавр бежит за человеком в большой розовой шляпе. Картину Кара сделала в семь лет из лаконийской травы и клея, с краю на картине стояла оценка инструктора Ханну — «Отличная работа!». Планшет с книгой — книга всё ещё открыта на странице с Эшби Эллен Экерман в Париже. Где старушка кормит птиц хлебом. Кара тронула картинку кончиками пальцев. Это ненастоящая старушка. Да и картинка ненастоящая. Просто идея идеи. Всё это не имеет к Каре никакого отношения, и если она даст ему уйти, то ничего не потеряет.

Она закрыла книгу и открыла приложение диктофона. Время ускользало просто физически ощутимо, но Кара всё же бросила долгий взгляд на комнату. Здесь вся её жизнь, записанная в маленьких значках, картинках и вещицах, складывающихся в ей одной понятную историю.

Только ей одной.

Окно открылось просто, но распороть экран оказалось сложнее, чем она думала. Получилось разорвать его на два пальца, и рвать дальше стало легче, но он ранил руки. Кара дернула экран, проделав дыру, в которую могла пролезть, и с полотна взлетело облачко пыли. Пока она выбиралась, пустая бутылка для воды выскользнула из кармана и загрохотала по отмостке под окном. Кара не стала за ней возвращаться. Она перебежала дорогу и скользнула в густые заросли. Высокие облака размывали звёзды в штрихи, словно гигантские когти рвали небо на полоски.

Свет в доме и темнота вокруг позволяли ей прекрасно рассмотреть маму и папу в гостиной. Отец как дубинку сжимал в кулаках металлический прут длиной с руку. Он плакал, не вытирая слёз. Иначе пришлось бы слишком надолго опустить оружие. Мама стояла у двери и ждала солдат. Они скоро придут. Если у тебя есть военный транспорт, то город в двух шагах.

Кара включила запись на планшете. Глубоко, медленно вдохнула, выждала пятнадцать секунд и закричала.

— Мамочка!

Мама резко вскинула голову и вгляделась в черноту ночи. Кара нажала проигрывание по кругу, выкрутила громкость на максимум, а потом что есть силы швырнула планшет в кусты. Мама, всматриваясь в темноту слепыми со света глазами, вышла на улицу через переднюю дверь. Из кустов снова донёсся голос Кары: «Мамочка!»

— Кара? — сказала мама. — Ты где?

Папа вышел в дверь. Кара услышала, как он сказал:

— Что это?

Кара пустилась бегом. Сзади снова донёсся ее голос и мамин крик. А теперь и папин. Времени было немного. Кара обежала дом, подошла к задней двери, и осторожно открыла, стараясь не шуметь. Родители ушли из дома на поиски. Чтобы найти и спасти. Их голоса напомнили ей, как она бежала от поискового отряда. Они всеми силами хотели помочь, но ни разу не спросили, какая нужна помощь.

Она пнула стул и рывком открыла дверь в кладовку. Зан стоял в темноте на коленях, сложив ноги точь-в-точь как псы. Его щёки намокли от слез. Он поднял на нее черные глаза. Она протянула руку.

— Пойдем, — сказала она. — Нужно предупредить псов.

Передняя дверь осталась открытой. Кусты на той стороне дороги трещали, когда сквозь них продирались родители, и затихали, когда они звали Кару. В голосах слышался страх. Каре стало их жалко, но они сами так захотели. А она захотела не так. Зан дал ей здоровую руку, и она потянула его вверх.

Они выбежали во тьму, в ночь, к псам, где бы те ни были. Зан крепко держал Кару за руку, семеня рядом. Голоса родителей таяли позади. То ли они нашли планшет, то ли остались так далеко, что уже и не слышно.

Да неважно.

Зан смеялся, словно просто играл с друзьями в веселую игру. Кара чувствовала, что улыбается. Ее распирало чувство свободы. Пусть следом идут военные. Пусть к сердцу поступает горе, когда понимаешь, что никогда не вернёшься домой. У Кары есть ночь, и вся Лакония, и счастье.

Ноги горели, голова немного кружилась от голода. Кара ничего не ела после фруктов и риса тогда, в лесу. И во всём мире для нее не было ничего съедобного. Растения Лаконии она в лучшем случае не сможет переварить. В худшем — отравится. Нектарницы, голубой клевер, потаскуны, стеклянные змеи, ничто живое на уровне химии не воспринимало ее за свою. Но больше это не имело значения.

В худшем случае Кара умрет.

А псы её починят.