Странствия и приключения Никодима старшего

Глава XI Вынужденное решение. - Записка господина W

Когда Никодим пролежал неподвижно уже несколько минут, госпожа NN попробовала приподнять его, чтобы перенести на диван или на кровать, но это оказалось ей не под силу. Помедлив немного, она принесла из своей спальни подушку и подложила ее под голову Никодима, оправив ему волосы и отерев лицо платком. Так прошел час и другой, и время давно уже перешло за полночь, а Никодим все лежал; дыхание его оставалось еле заметным; лицо осунулось сразу, побледнело; холодный пот выступил на лбу; рот был полуоткрыт, а зубы крепко стиснуты. ...До утра два или три раза она, полуодетая, выходила из спальни, становилась на колени около Никодима, заботливо отирала холодный пот с его лба, согревала ему руки и дышала на веки, но он не приходил в сознание. Утром, довольно рано, госпожа NN подошла к телефону, позвонила, назвала номер, но когда оттуда ответили, она быстро повесила трубку, вернулась к Никодиму, села около него на пол и, склонив свою голову к его лицу, сидела так весьма долго. В течение дня пыталась она позвонить еще раза два или три, но, отказываясь каждый раз от своего намерения, возвращалась к Никодиму, опять склонялась над ним и говорила ему на ухо ласковые слова; иногда она сдерживала рыдания, поводя плечами. Наконец, она решилась, вызвала кого-то по телефону и заговорила. Не называя своего собеседника по имени, она стала спрашивать, не знает ли тот, кто такой ее случайный посетитель и просила взять Никодима из ее квартиры. Через полчаса после разговора в ее квартире появились четверо молодых людей: трое так себе, в котелках, а четвертый в лощеном цилиндре, смуглый и с постоянной на почти негритянском лице улыбкой, от которой сверкали его белые крепкие зубы. Вежливо поклонившись госпоже NN. они подняли Никодима и осторожно вынесли его. А еще через полчаса к дому на Надеждинской подъехал в автомобиле господин восточного типа, крепкий, жилистый, и прошел в квартиру госпожи NN. Схватив ее за руку довольно неучтиво, он прошел с ней в будуар и начал какое-то объяснение. Говорил он громко, резко - она отвечала спокойно и настойчиво. Через четверть часа он покинул ее квартиру явно раздосадованный. Никодим же не слышал, как его вынесли из квартиры госпожи NN и как привезли домой. Он пришел в сознание спустя очень много времени после описанного события. Очнулся он на своей городской квартире. Глаза его открылись вдруг, и, лежа в широкой постели, он перед собою на серой стене, окаймленной золотым бордюром, первым увидел бледное световое пятно - разделенное на четырехугольники тенью от переплета окна - отражение солнца. В комнате было тихо-тихо, и Никодиму показалось, что в квартире он только один. И еще долго, пока он думал в неподвижности, даже и малейший звук не нарушил тишины. Думая, он старался припомнить, что случилось с ним после его отъезда из дома в лесу. История с десятью шкафами и то, как он появился в квартире госпожи NN, - вспомнились ему легко и просто, со всеми подробностями. Но о последующем остались весьма смутные воспоминания и даже скорее не воспоминания, а лишь ощущение чего-то происходившего и оставшегося для него закрытым. Из смутного вдруг начинало выделяться лицо отца, склоненное над Никодимом, но не из комнаты, а из пустоты, и лицо госпожи NN, тоже над ним - одно и рядом с лицом отца; потом еще лица незнакомые, с шевелящимися без звуков губами. Кроме того, столик около кровати и на нем, по временам, серый мохнатый цилиндр и прислоненная к столику отцовская суковатая палка. Затем собственные Никодимовы слова: "Я хочу такой серый цилиндр. Купите мне, пожалуйста, или закажите у Вотье". Кто-то отвечал ему согласием - кажется, госпожа NN. Но что же еще было? Было что-то несомненно. Будто не все он лежал в постели, а вставал уже, что-то делал, куда-то торопился. Волнуясь от бессилия вспомнить хотя бы малую часть происходившего, он приподнялся в кровати и обвел комнату медленным взглядом. В числе прочих вещей, занимавших свои знакомые места, он увидел новое: отцовскую вересовую палку у подоконника. "Значит, отец находится действительно здесь,- подумал Никодим,- и мои представления меня не обманывают". Едва он это подумал, как в комнату на цыпочках вошел отец и, увидев Никодима сидящим, вдруг бросился к нему стремительно. Стремительность движения к отцу совсем не шла, что Никодим особенно остро подметил тогда. Говорить отец ничего не мог от волнения, лицо его выражало тревогу (столь необыкновенное для него выражение) и похудело. Никодим заговорил первым. Он спросил отца: "А серый цилиндр уже готов?" Отец удивленно приподнял брови и даже испугался: ему показалось, что сын сошел с ума. - Серый цилиндр? - Ну да, серый цилиндр, который обещала купить мне госпожа NN. В голосе Никодима прозвучала детская обида. - Госпожа NN?! - Ну да. Госпожа NN. Разве она здесь не была или ты ее не знаешь? - Нет, я ее знаю. Она была здесь... Один раз... - А где же она теперь? - Она уехала куда-то. - А куда уехала? - Этого я не знаю. Да ты ляг, успокойся... я узнаю, куда она уехала,сказал отец очень ласково и принялся укладывать Никодима обратно в постель. Значит, не все в его воспоминаниях было правдой - серый цилиндр здесь, на столике около кровати, никогда не стоял? И, смущенный этим сомнением, Никодим прекратил разговор. На другой день Никодим оправился настолько, что уже мог встать с постели. Входя в столовую, он столкнулся с отцом, и первым вопросом, обращенным к отцу, у Никодима было: - Ну, папа, узнал ты, куда уехала госпожа NN? Отец виновато взглянул на сына и сказал: - Я забыл об этом. - Так я сам узнаю,- ответил Никодим и направился было к выходу. Но отец остановил его словами: "Тебе еще нельзя на улицу",- и, взяв Никодима под руку, отвел его обратно в спальню. Никодим не стал спорить и даже сказал: "Мне бы в деревню теперь хорошо, я там отдохну". На другой день они выехали в имение. Всю дорогу Михаил Онуфриевич бережно смотрел за сыном, а когда тот заговаривал о своей болезни, старался отвести Никодима от такого разговора. Никодим же не замечал, что теряет нити и разговора и своих мыслей. Лето подходило к концу. Уже много желтых листьев лежало на луговинах и дорожках; косили созревший овес и ходили в лес за грибами с большими корзинами. Никодим больше сидел дома в спокойном кресле, за книгами; иногда, с террасы, откинувшись в кресле назад, глядел подолгу в лес или за озеро. Отец почти все время находился при нем; в Михаиле Онуфриевиче многое сильно изменилось за последнее время: одевался он теперь по-иному английский костюм, легкие ботинки, черная шляпа, круглая и мягкая, а по временам цилиндр, и трость, также черная, с золотом, при молчаливой фигуре, спокойной складке рта и похудевшем лице - таким представлялся его облик в те дни. Никодим, тоже молчащий и ушедший в себя, вспоминал все время только одно - госпожу NN. По временам он задавал себе вопрос о матери, но спросить о ней было не у кого: он знал, что с отцом не следовало даже пытаться заговорить об этом, а Евлалия и Валентин оставались в Петербурге, и на письмо Никодима об Евгении Александровне Евлалия ответила, что ей по-прежнему ничего не известно. По временам заезжал старичок-доктор, говорил с Никодимом по нескольку минут, ощупывал его пульс, заглядывал осторожно в глаза и со словами "Ничего, ничего! Скоро все пройдет - опять будете молодцом; это лишь последствия нервной горячки",- переходил в кабинет к Михаилу Онуфриевичу играть в шахматы. Никодим старался быть любезным с доктором, никогда ему не возражал и безразлично отпускал его. Как-то наскучив самому себе своим вынужденным бездействием, Никодим вспомнил совет Якова Савельича разобраться в письмах матери. Одну минуту он колебался - ему все же казалось, что Яков Савельич не подумал, на какое неприятное дело он посылал тогда Никодима. Однако мысль, что в настоящее время только и можно питать надежду найти нужные следы в переписке матери - превозмогла, и Никодим, встав, направился в ее комнату.

Комната Евгении Александровны оставалась неприкосновенной с того самого времени, как исчезла сама Евгения Александровна. Даже пыль там редко убирали. Полуспущенные шторы позволяли проникать в нее слабому свету. Когда Никодим вошел туда, он явственно ощутил дуновение забытости и заброшенности, будто даже тления. Откинув крышку бюро, за которым обыкновенно Евгения Александровна сидела с книгой или над пись' мом, Никодим попытался выдвинуть ящички, полагая, что свою переписку мать должна была хранить в них, но ящички оказались запертыми на ключ. Поискав ключи на бюро и не найдя их там, он зажег в комнате свет и принялся осматривать полочки, столики, этажерки и все те предметы, на которых ключи могли бы лежать или висеть. Наконец он нашел их между книгами на книжной полке и, подойдя'к бюро, принялся открывать ящики. Писем в ящиках было много; большая часть их, перевязанная шнурочками и ленточками, лежала в порядке, и Никодим, несмотря на принятое только что решение исполнить совет Якова Савельича, так и не посмел коснуться их; он лишь посмотрел каждую пачку сверху, по конвертам, и узнал несколько знакомых почерков: отца, тетушки Александры Александровны, покойной бабушки, детские письма свои, Евлалии и Валентина. Оказались, однако, между знакомыми письмами и незнакомые: особенно много было пачек, надписанных почерком с удлиненными буквами, вид которых напомнил Никодиму, что-то уже встречавшееся ему,- но что, он не мог восстановить в своей памяти. Подержав эти пачки в руках дольше, чем другие, он положил и их на прежнее место. Только в самом крайнем ящике, внизу, лежали не разобранные еще письма и с ними лежала небольшая книжечка, переплетенная в красный сафьян с золотой рамкой и буквой "Е" на переплете. Вероятно, это был дневник, или книга для заметок, но Никодим не просмотрел и ее - он лишь раскрыл эту книгу там, где она была. заложена листочком бумаги, и прочел на четвертой странице: "Иначе и быть не может: я давно должна бы понять это. Я должна, раз я решила так еще десять лет назад. И стоит ли думать, сомневаться?" Это было написано матерью. Лоскуток же бумаги, служивший закладкой, оказался сложенной вчетверо запиской. И записка говорила следующее: "Я вчера ждал Вас напрасно целых три часа. Не подумайте, что я хочу жаловаться Вам на неприятности столь долгого ожидания. Но, ради Бога, решайте вопрос скорее. К тому, что сказано, я могу прибавить лишь одно: *** знает Вашу историю, конечно, не в том виде и не с теми подробностями, с какими знаю я. Но для нее вопрос о моем друге решен окончательно, она упряма, когда принимает какое-либо решение. Итак, я жду Вас сегодня в 12 ночи над обрывом, у качели. Любовь к *** меня мучит, и, если Вы сегодня не будете - я застрелюсь. Это не шутка и не угроза - к сожалению, это необходимость. W". Из записки Никодим ничего не понял. Но там, где я дважды ставлю три звездочки, он прочел имя госпожи NN. а прочитанное р книге напомнило ему сразу, то, что он подслушал от матери когда-то на огороде.