Странствия и судьба Чанга

В. Потиевский

СТРАНСТВИЯ И СУДЬБА ЧАНГА

Зверь шел по распадку. На мгновение остановился, прислушался, едва подергивая кончиком длинного, нервного, подвижного хвоста. Бесшумно ступая мягкими лапами по опавшей желтой листве, по зеленому хвощу и пожухлым осенним травам, он спустился к ручью. Приник грудью к земле, и, едва касаясь воды пушистым белым подбородком, долго и с удовольствием пил чистую прохладную горную воду, осторожно, по-кошачьи, лакая ее широким розовым языком. Огромная светло-коричневая мочка носа мокро поблескивала на утреннем солнце, длинные усы шевелились, потому что Чанг во время питья всегда морщил щеки.

Он жил здесь уже одиннадцать лет. Бродил по долинам, склонам и распадкам родных своих отрогов Сихотэ-Алиня, охотился, отдыхал, играл, чаще всего один, резвясь, бегая и прыгая, особенно по первому снегу. Правда, с годами он стал сдержаннее - и резвился теперь реже, чем в ранней молодости, и волновался меньше в ожидании добычи.

Встреч с людьми он избегал всегда Хотя и влекло его к человеку сильное, подчас почти неодолимое любопытство, но он всегда помнил ту верную науку, которая вошла в его мозг вместе с материнским молоком, сторониться людей, обходить их жилища. Он уже давно ушел от матери, ушел, когда ему было три года, но строго соблюдал все, к чему она приучила его. Опытная старая тигрица, она передала своему питомцу не только навыки и приемы охоты на изюбра или на кабана, она научила его внимательности и осторожности, без чего не прожить в тайге даже тигру. И главное, научила относиться уважительно к грозному соседу, уже давно пришедшему в тайгу, к человеку Чанг помнил свою мать. После ухода от нее он встречался с ней в тайге всего только два раза, они весело играли, катаясь по январскому снегу... Но это было давно, ему тогда еще не исполнилось и пяти лет. Потом больше никогда он не видел ни матери, ни ее следов. Он не знал, что той же зимой ее убили браконьеры. Убили, чтобы она не охотилась и не ходила там, где они стреляют изюбров.

Низиной он обошел склон сопки. Его длинное крупное тело беззвучно скользило между стволами дуба, ольхи и осины, корейского кедра и амурского бархата (1). Яркие, желтые спина и бока, покрытые черными поперечными полосами, словно сливались с пестротой осенних лесных красок, и тигр был почти невидим. Шкура плавно и быстро перекатывалась на лопатках и бедрах, подчеркивая выпуклость и совершенство могучей мускулатуры зверя. Было по-прежнему тихо, только щебетали и пели ранние птицы, радуясь солнцу.

Но вот Чанг замер, вытянув стрелой хвост, поднял голову, чуть приподняв верхнюю губу, и пошевелил усами, тщательно внюхиваясь в тишину леса. Потянуло знакомым и влекущим духом. Пригибаясь к земле, длинной тенью тигр проскользнул вперед и снова замер. Теперь он ясно различил запах кабана, но этот запах обеспокоил его. Кабаном пахло и у самой почвы, и повыше, запах добычи висел в воздухе, щекоча ноздри, раздражая и волнуя хищника. Но было в этом духе и что-то неприятное, беспокоящее, отпугивающее тигра... Он сделал еще несколько шагов и принюхался к свежему следу. Глубоко вдавившиеся во влажный грунт широкие парные копыта вепря оставили густой и едкий дух старого секача. Тигр хорошо знал этого зверя, который обитал поблизости и по тяжести и силе своей наверняка не уступал самому Чангу. И он, и молодая тигрица, что охотилась на этих же угодьях, обходили одинокого старого и сильного кабана. Нападать на него было опасно. Конечно, в самое голодное время, суровой и жестокой зимой, Чанг, пожалуй, и решился бы на эту охоту, но сейчас, когда в тайге и так хватает добычи, нападать на огромного клыкастого противника не было надобности.

Тигр свернул и стороной обошел лежку вепря, которая была где-то впереди, неподалеку. Затем поднялся на склон сопки и двинулся вдоль широкого таежного распадка по склону, шагов на тридцать выше низины. Сверху удобней было обозревать негустую в этом месте тайгу, в надежде увидеть среди стволов березок, кедров и кленов, обвитых лианами китайского лимонника, силуэт или тень добычи.

Обошел один распадок, второй, пересек низину, прошел на склон другой сопки. Кругом царил покой и стояла прохладная утренняя тишина... Так он бродил почти до полудня. Солнце уже поднялось высоко, жара пришла в тайгу, несмотря на пору поздней осени. Он спустился к ручью и снова попил, затем забрался в тень, устроился между двумя большими кедрами, улегся на мягкую почву, устланную уже пожелтевшим разнотравьем и опавшими листьями. Потянулся, расправляя могучее полосатое тело, перевалился на бок, закинул одну лапу за ухо - на голову и вскоре задремал...

Голод разбудил его, когда день уже клонился к закату. Он встал, не спеша подошел к толстой осине, поднялся на задние ноги, вытянувшись во всю свою длину вдоль ствола дерева, уперся передними лапами в ствол, вонзил в него когти и, до хруста в суставах, потянулся, то и дело выдергивая и снова погружая в древесину четырехсантиметровые острые когти, отливающие с внешней стороны матовым перламутром.

Стряхнув остатки сна, тигр вышел на поиски добычи. За третьей сопкой, еще со склона, он заметил трех изюбров. Они стояли вблизи ручья, возле молодых кустов ивняка, то ли после кормежки, то ли только собираясь кормиться. Чанг замер, кончик его вытянутого хвоста затрепетал. Неслышной желтой тенью тигр двигался по тайге, обходя добычу полукругом, чтобы зайти с подветренной стороны. Еще задолго до цели он уже не шел, а крался на согнутых ногах у самой земли, но не касаясь животом почвы, чтобы не издать ни малейшего шороха, который наверняка спугнул бы чутких изюбров. Хвост был вытянут стрелой, лопатки выпирали вверх, поднимаясь в движении над провисающим туловищем тигра, которое плавно, ровно и бесшумно скользило к цели.

Чанг напал двумя прыжками из-за небольшого бугорка, за которым на миг затаился перед нападением. Броски были молниеносными, но изюбры все-таки в последний момент учуяли тигра. Две самки, закинув вверх головы, стремительно метнулись прочь, а третий изюбр - крупный бык с высокими ветвистыми рогами - быстро повернулся мордой к хищнику, готовый к смертельному бою. Он привстал на дыбы, пытаясь защититься передними копытами, целясь ими в голову врага. Выброс передних ног был стремительным, но тигр, ловко изогнув гибкое тело, уклонился от удара и через миг уже хотел вспрыгнуть на спину жертве. Однако бык резко рванулся в сторону, и Чанг, уже вцепившийся когтями в бок его, не удержался и выпустил добычу. Изюбр не убегал, он чувствовал, что единственная малая надежда на спасение - отбиваться от могучего врага. Он пытался отразить нападение, пуская в ход и рога, и снова передние копыта. Но тигру все-таки удалось взметнуться на спину изюбру. Вцепившись когтями в его бок, хищник вонзил клыки в шейные позвонки быка, и тот, хрипло крикнув, рухнул наземь...

Чанг оттащил добычу подальше от ручья, втянул на невысокий бугор. Большого и тяжелого изюбра тащить было нелегко. Ухватив его зубами за спину возле холки, хищник волочил тушу, пятясь назад. Удобно устроившись в небольшом углублении на вершине бугра, принялся за еду. Но едва проглотил два-три куска мяса, как волна острой тревоги хлынула в ноздри, проникла в слух. В тот лее миг коротко и гортанно дважды крикнула кедровка. Тигр поднял голову. К нему приближался человек...

Он вышел из зарослей и остановился в пяти-шести прыжках от Чанга. Хотя человек не ожидал встречи с тигром, испуга на его лице не было видно. Быстро сняв с плеча карабин, он навел его на зверя. Тот остро почувствовал угрозу и зарычал. Глухо, утробно, грозно. Человек стоял на месте, видимо, ожидая, что тигр уйдет, оставив ему добычу. Зверь именно так понял это ожидание, ему не хотелось оставлять тушу, но и ссориться с человеком тоже желанья не было. Однако он не мог, никак не мог вот так, открыто и позорно, покинуть место и добычу... Он продолжал рычать, громоподобный раскат его рыка заставлял трепетать последние, еще не облетевшие листья дубов, осин, берез. Хвост тигра зло хлестал по земле, взбивая палую листву, извиваясь и вскидываясь упругим желтым бичом.

Но вот человек стал пятиться задом, отдаляясь от зверя, и вскоре скрылся за густой стеной зарослей. Тигр перестал рычать, но никак не мог успокоиться. Он понимал, что человек угрожал ему, что он сейчас же вернется сюда...

Охотник жил здесь давно и тоже знал этого зверя. Много лет назад старик удэгеец, трижды в течение одного дня повстречав в тайге молодого тигра, нарек его Чангом. На удэгейском это слово ничего не означало, но старому охотнику оно казалось звучным и внушительным. Давно уже ушел из жизни тот удэгеец, а Чанг твердо ходил по уссурийской земле и терпимо относился к своему соседу-человеку, заменившему на этих угодьях того старика.

Встреча с Чангом озадачила охотника и заинтересовала. Прежде всегда зверь уходил, едва завидев его. Что же произошло теперь?

Когда он, движимый любопытством, снова подошел с карабином наготове, то хищника нигде не было видно и на месте его лежки оставалась почти нетронутая туша крупного изюбра. Так вот оно что! Он кормился и не хотел отдавать добычу! Но все-таки решил поделиться. Что ж?.. Спасибо, раз уж такое дело...

Охотник отрезал две ляжки, уложил в рюкзак и ушел.

Со склона, не дальше чем за двести шагов, Чанг наблюдал за ним. Спокойно, без волнения и злости. И когда человек ушел, тигр возвратился и продолжил кормежку.

Этим летом и осенью ему жилось вполне терпимо. Правда, очень трудно стало находить такие уголки тайги, где люди бывали редко и случайно. Повсюду в тайге стало тревожно. Только в нескольких урочищах, зажатых склонами гор, не звучали выстрелы. Здесь и проводил он свои трудные голодные зимы и теплые сытные летние месяцы. Это была территория заповедника. Но иногда он вынужден был уходить далеко отсюда, дважды переходя перевалы, потому что голод становился свирепым и гнал его в дальнюю тайгу. А прошедшая зима вообще была на редкость жестокой и голодной. Сильные морозы и глубокие снега Чанг переносил спокойно. К зиме шерсть его становилась длиннее и плотнее, и он вполне справлялся с холодами. Но голод был страшнее. Непонятно куда исчезли олени, изюбры, кабаны. Тигр неделями голодал, совершая тяжелые и долгие переходы, прежде чем ему удавалось выследить и настигнуть добычу.

... Перед самым рассветом он уже почувствовал себя выспавшимся и отдохнувшим. Сонно зевая, потянулся, издав протяжный и мощный звук зевка. Поточил когти о ближнюю толстую ольху, затем отошел на несколько шагов и сел умываться. Среди тигров, как и среди людей, иногда встречается левша, но это бывает редко. А большинство и умывается правой передней лапой, и бросается со спины на жертву с левого бока, потому что наиболее сильный, точный, уверенный удар наносит правой лапой. Чанг был левшой.

Тщательно, наклоняя голову, вылизывал он пятку и подушечки пальцев своей левой передней лапы и точно так же, как домашняя кошка, умывался, потирая лапой морду, задевая ухо сверху, потирал щеку, нос, старательно зажмуривая при этом глаз. Повторил процедуру правой лапой, но всего два или три раза, хотя левой, своей излюбленной, проделывал все это довольно долго.

Утро вставало пасмурным и унылым. Протяжно, тонко и тоскливо прозвучал крик желны - большого черного дятла. Тигр и ухом не повел на этот звук, но как-то незаметно пасмурная унылость тайги передавалась и ему. Шел он спокойно, но кончик его хвоста нервно подергивался. Раздражение скапливалось в душе зверя.

Он двигался к месту вчерашней кормежки, где оставалась почти половина туши изюбра. Надо было пройти еще немного, спуститься по склону, и стал бы виден бугор, где лежала добыча, но вдруг тигр замер. Ноздри его отчетливо улавливали дух медведя - сильный, вызывающий, вонючий. А вот показалось за деревьями его крупное, почти черное тело.

Однажды в голодную зиму Чанг уже охотился на медведя и после не очень долгой борьбы убил его. Но то был не бурый, а гималайский медведь, с белым фартуком на груди. Гималайский вообще намного меньше бурого, а этот, который шел навстречу, размерами не только не уступал тигру, но был даже крупнее его.

Увидев тигра, медведь заревел и стал медленно приближаться. Он боялся тигра, встретил его неожиданно, не знал, чего хочет могучий полосатый зверь, готовился к обороне и для устрашения врага ревел и медленно двигался вперед...

Чанг медведя не боялся. И когда тот заревел и пошел навстречу, тигр приготовился было к нападению и тоже пошел на противника, мягко пригибаясь к земле и грозно рыча. Но, увидев его поближе и оценив силы медведя, помедлил с прыжком. Звери остановились друг против друга, передвигаясь вправо и влево. Они как бы двигались по кругу, взрывал когтями землю, озлобленным грозным ревом сотрясая окрестность. Это происходило довольно долго, потом медведь, продолжая свирепо швырять под себя когтистыми лапами землю, начал медленно пятиться.

Тигр дал ему уйти и двинулся дальше к своим запасам, к туше изюбра, на кормежку. Он шел спокойно, только хвост еще вздрагивал, как бы выпуская из мощного тела последние нервные вспышки.

Прошло несколько дней. Перед самым рассветом Чанг задавил зазевавшегося барсука, насытился и бродил по тайге как бы в поисках приключений. И вот он вдруг почувствовал, не учуял и не услышал, а именно почувствовал, ощутил своим звериным предчувствием какую-то опасность позади себя. Тигр всегда особенно остро чувствует и распознает опасность, которая грозит ему с тыла, сзади. Он шагал по широкой, натоптанной тропе. Он всегда ходил по дорогам и тропам, там, где легче, а не по целине. Быстро свернув с тропы, своей скользящей бесшумной походкой он двинулся обратно вдоль своего следа, в двадцати шагах от него, с подветренной стороны.

Чанг прошел довольно долго, прежде чем обнаружил ту опасность, которая встревожила его. По его следу шли люди. Они останавливались, находили влажные места на тропе, где оставался отпечаток лапы тигра, и двигались дальше, негромко переговариваясь между собой.

Чанг пошел рядом, также в двадцати шагах, в стороне, не обгоняя и не отставая от них. Теперь он видел их, чувствовал, они были не за спиной у него, и он уже не тревожился. Он шел, тщательно нюхая воздух, который приносил людские запахи. Он не знал этих двоих, запахи их были незнакомы ему, эти двое не жили и не охотились до сих пор в его угодьях. Но у обоих было грозное грохочущее оружие, он сразу же уловил сильный дух горелого пороха. Когда орешники и мелкий молодой кедровник стали сгущаться вокруг самой тропы, да и тропа изгибалась так, что вперед и назад было видно всего на несколько шагов, тигр приотстал, перешел на тропу и двинулся позади людей по их следу...

Теперь он хотя и не видел их, но все время слышал и чувствовал. Они шли шагах в пятнадцати от него, не дальше. Густые ветви кедров затрудняли видимость, и Чанг знал, что люди не замечают его. Но вот они дошли до того места, где след зверя свернул в сторону, остановились, забеспокоились. Поняли, что он мог зайти сзади, сняли с плеча карабины и двинулись обратно.

Тигр стоял на тропе и принюхивался к человеческому запаху. Он не ожидал, что люди сразу пойдут обратно, а может, просто решил посмотреть на них вблизи. Так или иначе, когда оба человека вышли на поворот тропы, они почти вплотную столкнулись со зверем. До него было каких-нибудь пять или шесть метров. Всего один прыжок тигра. Он молча и спокойно смотрел на этих двуногих и только нервно бил хвостом по земле.

Люди стояли, вскинув карабины, почти бесполезные на таком расстоянии, где в одно мгновение можно потерять жизнь. Этот хищник стремителен, его скорость в броске - десять, а то и пятнадцать метров в секунду... Оба они отчетливо видели длинные метелочки его усов, крупные желтые глаза, полосатый лоб. Зверь был огромен. Но это они знали еще раньше, по его следу...

Чанг с интересом рассматривал этих двоих. Он еще никогда так близко не видел людей. Однако их близость беспокоила его, волновала, вызывала тревогу. Потому он и бил хвостом время от времени: хлестнет и снова вытянет стрелой, только кончик подрагивает...

Наконец тяжкое оцепенение, владевшее людьми, отпустило их, они начали соображать и, сначала один, а потом почти сразу же и второй, медленно стали пятиться, продолжая держать голову зверя на прицеле. Люди отодвигались, а тигр стоял, смотрел на них и только время от времени бил хвостом. Как только люди скрылись за ветвями кедров, тигр длинным прыжком кинулся в сторону, и только яркий полосатый хвост метнулся за ним. И в тот же миг вслед ему полыхнули два выстрела. Он слышал, как над его головой просвистели пули, но не понял, что именно они несли ему смерть. Он опасался только грохота...

Прошла неделя, другая, и выпал первый снег. Пушистый, чистый, холодный и хрустящий, он радовал Чанга, вызывал у него восторг, желание резвиться, прыгать и играть, как маленький тигренок. Он валялся на спине, катаясь по снегу, прыгал, носился из стороны в сторону, взбивая хвостом облака и вихри снежной пыли. Потом снег внезапно стаял, и все тропы и дороги стали мокрыми и противными, и он почти все время ходил, то и дело брезгливо встряхивая лапами, чтобы сбросить с них налипшую мокрую грязь или стряхнуть воду.

Прошла еще неделя, и снег выпал уже по-серьезному, покрыл все: и почву, и скальные склоны сопок, даже лапы елей и пихт. Начиналась зима.

Уже четыре дня охота никак не получалась. Только дважды встретился ему след кабана, но настигнуть добычу не удалось. В обоих случаях кабаны уходили долго и быстро, и следы их потерялись на ключах (2). Тигр ходил по склонам и распадкам голодный и неприкаянный. И его вдруг потянуло в глубь тайги, в самую ее глухую часть, в горы. Несколько дней он уходил через перевалы и распадки, пересекая урочища и ключи, обходя сопки и увалы.

... Хорошо выспавшись в снегу, он поднялся перед самым рассветом и сразу же услышал далекое похрустывание снега. Быстро пошел на звук и внизу распадка обнаружил небольшую группу оленей. Несмотря на летучий голод, долго и осторожно скрадывал чутких животных. Именно голод всегда заставлял Чанга быть более осторожным, упорным, внимательным. Терпеливым в скрадывании добычи. Подобравшись почти вплотную, он в два прыжка настиг ближайшего самца и легко завалил его.

Насытившись, отъев внутренности и немного от задних ляжек, он недолго побродил по окрестностям, и хотя выспался, но все равно после сытной трапезы его опять потянуло в сон. Улегся в трехстах шагах от места кормежки и спал почти весь день. Разбудил его тревожный шум, который доносился от оставленной им туши. Он быстро обошел распадок и с подветренной стороны приблизился к беспокойному месту. Возле недоеденного оленя он увидел людей. Их было трое. Он подобрался ближе, продвигаясь почти ползком. Теперь до них оставалось не более двадцати шагов, и он ясно различал запахи людей, дух горелого пороха, который всегда исходит от оружия. Этих людей он не видел, не встречал их запаха. И вдруг свирепость, дикая, неудержимая, забурлила в крови, в зверином, могучем сердце тигра. Люди разделывали его добычу. Другое дело там, на его прежнем охотничьем участке, где жил и охотился человек, которого он знал, который имел право на добычу вместе с ним, с Чангом. И он сам позволял человеку взять часть от изюбра или кабана. А эти чужие ему похитители добычи пробудили в нем злобу, которая никогда прежде не возникала в его душе по отношению к человеку, против человека.

Чанг понимал, что люди опасны, и был осторожен. Он подполз еще на три-четыре шага, тщательно скрываясь за снежными наносами. Несколько мгновений наблюдал, выбирая момент, когда никто из троих не смотрит в его сторону. Ближе подтянул под себя лапы, подобрался, готовясь к нападению...

Напал стремительно. Желтой длинной молнией метнулось его тело. Мощным ударом левой передней лапы по голове он сбил с ног человека, и тот рухнул на месте. Дважды тигр рванул когтями его бока и тотчас огромным прыжком бросился в сторону и исчез в кедровнике. Длинный хвост взметнулся следом за зверем, и эхо его грозного рыка покатилось и заглохло за дальними пихтами и кедрами.

Все произошло так быстро, что двое других даже не сняли с плеча карабины. Тот, на кого напал грозный хищник, лежал и стонал. Он легко отделался. Две рваные раны на боках да содранная кожа головы в нескольких местах, где сквозь шапку прошли когти зверя. За кражу чужой добычи тигр наказал одного из троих. Наказал, но не убил, хотя легко мог это сделать...

На рассвете Чанг повстречал тигрицу. Она была меньше ростом и, казалось, ступала мягче и изящнее. Они долго и радостно играли, догоняя друг друга, прыгали, скользили, резко останавливаясь, перекатывались по снегу, переворачивались через голову, боролись ласково и весело. Только слышалось вокруг их фырканье... Потом они пошли на кормежку, к остаткам оленьей туши. Мясо еще оставалось. После нападения тигра людям было уже не до оленины, и они унесли только то, что уже было уложено в рюкзаки.

Не спеша, со смаком и урчанием, звери поели, оставив от оленя только ноги да голову. Оба были голодны. Потом, немного побродив, улеглись в сугроб, неподалеку друг от друга, и проспали больше чем до полудня. После сна опять долго играли, резвились, фыркали. Затем тигрица снова улеглась, а вольный Чанг пошел бродить по тайге. Он собирался возвратиться к спящей подруге, но судьба распорядилась совсем по-иному.

Обойдя сопку, он увидел лесную избушку, зимовье. Не спеша, присматриваясь и принюхиваясь, прошел через распадок, затем обогнул зимовье шагов за двести. Потом сузил круг и обошел шагов за двадцать. Остановился, прислушиваясь. Подошел к двери зимовья и тщательно обнюхал подходы, саму дверь, стены. Сел по-кошачьи, обернув хвост вокруг лап.

Внезапно заскрипела дверь, вышел человек и направился к поленнице, что была рядом. Чанг продолжал невозмутимо сидеть, с интересом разглядывая человека. На обратном пути с охапкой дров в руках, не дойдя до двери десяток метров, человек увидел тигра. Он смертельно побледнел, но продолжал идти к дому.

Зверь заметил испуг в глазах двуногого, но это его не удивило. Он уже видел страх на лицах людей, которых встречал в лесу. Он продолжал наблюдать, ему было интересно, он не питал ни малейшего недоброжелательства к этому человеку. А тот, едва скрывшись в избе, сильно и плотно захлопнул дверь. И этот хлопок двери вдруг встревожил тигра. Внезапно он вспомнил, что люди, после того как исчезнут с его глаз, громыхают в него своими ружьями. И тотчас стремительными длинными прыжками бросился в глубь тайги. Всего две секунды потребовалось ему, чтобы исчезнуть, раствориться в глубокой спасительной таежной густоте. И, подтверждая его догадку, его звериную памятливость, вслед ему загрохотали запоздалые выстрелы.

Чанг легко и даже игриво бежал среди деревьев. Он опасался этого грохота, но как-то не очень верил в угрозу, исходящую от него, и совсем не страшился. Да и как было поверить, испугаться ему, сильному, большому, и за что человек будет нападать на него, ведь он сам не нападает на человека! Он не знал, что его собратьев убивают в тайге только за то, что они такие большие и могучие. Не из-за шкуры, которую нельзя принести в дом, потому что справедливый закон запрещает убивать тигра. Но тайга велика, и в ее глубине даже закон становится бессилен. Тигра убивают. Из страха. Из подлого, мелкого, липкого, жалкого человеческого страха.

На прежнем месте тигрицу он не нашел. Двинулся по ее следам, поднялся немного по склону сопки и вдруг увидел внизу, в распадке, небольшой табун кабанов. Среди редколесья низины их черные тела отчетливо были видны на белом снегу. Их было пять, и они уходили за сопку.

Чанг оставил след подруги и бросился наперерез табуну. Он настиг кабанов в густом малоснежном кедраче. Но и здесь судьба приготовила ему сюрприз. То ли еще издалека, на сопке, кабаны увидели его огромное ярко-желтое тело, то ли волна ветра донесла до них его грозный запах, так или иначе - его ждали. На кабаньей тропе, воинственно пригнув клыкастую голову, стоял старый матерый секач и встречал тигра. Маленькие глазки его, налитые кровью свирепости, сверлили врага, седая длинная щетина на холке стояла дыбом.

Дважды хрипло кашлянув, раскатисто и утробно рыча, взбивая хвостом снежную пыль, тигр обходил кабана по кругу, а тот поворачивался, держась мордой к Чангу. Остальные кабаны либо попрятались куда-то, либо бежали теперь во всю прыть, спасаясь от погибели. Только этот могучий вепрь остался. Тигр понимал, что огромный секач - добыча нелегкая и опасная. Его длинные желтые клыки- оружие смертоносное. И на этот раз Чанг снова не решился на схватку с секачом, потому что не был озлоблен голодом. Он в последний раз ударил хвостом и длинным прыжком ушел в сторону. А кабан еще долго стоял, пока хищник не исчез совсем и запах его не растаял в чистом морозном воздухе. Чанг снова двинулся по следу тигрицы, пересек увал, поднялся на сопку, сошел в распадок. И вдруг насторожился: след подруги сошелся со следами двух людей. Следы вели через негустой ельник, прошли кедровник, затем повернули в низину и разделились. Тигрица возвратилась назад и пошла в стороне вдоль человеческих следов. Люди шли за ней, и она это учуяла. Потом вдруг стала отдаляться от них, значит, они ее увидели.

Он продвигался, принюхиваясь к отпечаткам ее лап. И когда уже немало удалился от людского следа, вдруг увидел свою подругу. Она лежала на боку, раскинув лапы, словно хотела в последний раз прыгнуть. Пасть тигрицы была разинута и полна крови. И весь снег вокруг был в крови... Следов человека рядом не было, двуногие не подходили к трупу, но Чанг знал, что это именно они убили ее. От нее пахло горелым порохом.

Он наклонился, понюхал ее морду, лизнул в нос... Мочка была холодной, как снег.

Он немного постоял, потом двинулся в сторону следа людей, негромко, утробно, зло рыча. След вывел его к тому самому зимовью, где он уже побывал и где мирно разглядывал человека, как бы для первого знакомства.

На лес уже опустились сумерки. Большие яркие и холодные звезды висели над кедрами, пихтами, елями. Тигр подошел к избушке, понюхал дверь, отступил на два шага и громоподобно, вызывающе и угрожающе зарычал. Он грозил людям, напоминал им, что он здесь хозяин, что он не позволит им бесчинствовать в тайге, убивать тигров... От его рыка в маленьких окнах зимовья дрожали стекла, и люди с содроганием слушали его грозный голос, который катился по ночной тайге далеко-далеко...

Несколько дней Чанг слонялся по распадкам и урочищам, нигде подолгу не задерживаясь. Первые три дня и ночи вообще ничего не ел, не охотился - не хотелось. Только пил из ключей, которые переходил в своем таежном странствии. На четвертый день в рассветных сумерках он заметил на склоне увала группу оленей и стал их скрадывать. Однако голое место, залысина, где на каменистом грунте не росли деревья, не позволило ему подобраться на два-три прыжка, чтобы нападение было надежным.

Он затаился, как бы в раздумье, и вдруг использовал прием, который уже применял прежде в подобных случаях. Резко рыкнул и тут же кинулся к табуну. Рык тигра, неожиданный и мощный, всегда в первое мгновение ошеломляет и зверя, и человека. Так и олени, услышав этот грозный звук, вздрогнули и на миг замерли, вскинув головы. Но за этот миг тигр сумел сделать еще два недостающих прыжка.

Насытившись, не стал укладываться на отдых, как это часто делал после еды, а двинулся дальше, стараясь идти по малоснежным склонам, по звериным и человеческим тропам, потому что, идя по целине, он увязал в снегу, а это раздражало и утомляло. В одинокой его звериной душе поселилось беспокойство, тревожная неприкаянность.

Он вдруг вспомнил о своем прежнем охотничьем участке, где все было ему привычно, где не встречались на пути незнакомые зимовья с людьми, громыхающими ему вслед. Где он жил много зим и не видел, чтобы убивали тигров... Он помнил того охотника, с которым тогда поделился добычей. Тот человек не стрелял в него никогда. И Чанг решил возвращаться. Он шел, пересекая широкие таежные урочища, переходя вброд бурные ледяные ключи и горные обветренные перевалы...

Однако его сосед-охотник так и не встречал с тех пор этого тигра, не видел его следов. И никому не известно, дошел ли он, полосатый и длиннохвостый, до своих прежних угодий, дожил ли наш Чанг до этой весны...

(1) Пробковое дерево Приморья (Примеч. автора)

(2) Так на Дальнем Востоке называют ручьи горного происхождения. (Примеч. автора)