Странствия Шута

Глава 4. Рассказ Шута

Лестница казалась круче, чем я помнил. Добравшись до своей старой спальни, я вошел со всеми предосторожностями опытного убийцы. Заперев за собой дверь, я подбросил в камин дров и на минуту чуть не поддался искушению завалиться спать. Потом потянул за шнурок, полностью задернув шторы, и осмотрел, как они крепятся к карнизу. Ну точно! Я наконец разглядел то, чего не замечал столько лет. Когда я потянул за шнурок еще раз, не раздалось ни шороха, ни скрипа, – механизм, отпирающий потайную дверь, сработал беззвучно. Только когда я толкнул ее, дверь распахнулась, открыв узкую темную лестницу.

Я взобрался наверх, слегка споткнувшись, когда зацепился остроносой туфлей за ступеньку. Очутившись в старой комнате Чейда, я понял, что Эш успел побывать здесь. Грязные тарелки исчезли, в очаге тихо попыхивал новый котелок. Шут лежал в той же позе, что и днем, и я в тревоге бросился к нему.

– Шут? – ласково окликнул я, склонившись, и вдруг он с криком сел и в панике взмахнул руками, мазнув меня по щеке, а потом заслонился ими.

– Прекратите! Не мучьте меня больше!

– Это я, Фитц. – Я старался говорить спокойно, не выдавая боль, сдавившую мое сердце.

Шут, Шут… Оправишься ли ты когда-нибудь от того, что тебе довелось пережить?

– Прости, – сказал он, тяжело дыша. – Прости меня, Фитц. Когда я был у них… Меня никогда не будили по-доброму. Я стал так бояться сна, что кусал себя, лишь бы не заснуть. Но рано или поздно сон одолевает любого. И когда я засыпал, меня будили, порой всего через несколько мгновений. Маленьким зазубренным клинком. Или раскаленной кочергой. – Гримасу, исказившую его лицо, с трудом можно было назвать улыбкой. – С тех пор я ненавижу запах дыма. – Он снова откинулся на подушку.

Ненависть волной накрыла меня – и отхлынула, оставив лишь пустоту. Я не мог отменить того, что с ним сделали.

Спустя какое-то время Шут повернул голову ко мне и спросил:

– Сейчас день?

Во рту у меня было сухо, в голове – пусто. Я откашлялся, прежде чем сумел ответить:

– Сейчас или очень поздно, или совсем рано – как посмотреть. В прошлый раз мы с тобой разговаривали вскоре после полудня. Ты что, так и спал, пока меня не было?

– Точно не знаю. Порой мне бывает трудно понять. Дай мне немного времени, чтобы прийти в себя, пожалуйста.

– Ну конечно.

Я удалился на другой конец комнаты и устроился там, старательно не обращая внимания на то, как он неуклюже встает и ощупью ковыляет в уборную. Выйдя оттуда, он спросил, не найдется ли тут воды, чтобы умыться.

– На столике у твоей кровати есть кувшин и тазик. Но если хочешь, я могу согреть тебе воды.

– О, горячая вода… – протянул он таким тоном, будто я предложил ему златые горы.

– Сейчас, – сказал я и занялся делом.

Шут тем временем устроился в кресле у очага. Я только диву давался, как быстро он освоился в комнате. Когда я принес теплой воды и полотенце, Шут сразу протянул руки. Должно быть, он отслеживал, что я делаю, на слух, потому и молчал все это время. Я наблюдал, как он умывается, ополаскивает исполосованное шрамами лицо, долго трет глаза, пытаясь смыть с век вязкую слизь… У меня было такое чувство, будто я подглядываю за ним. После умывания веки Шута стали чистыми, но красными по краям.

Я спросил без обиняков:

– Что они сделали с твоими глазами?

Шут отложил полотенце в таз и, сложив перед собой искалеченные руки, стал гладить опухшие суставы. Он молчал, а я тем временем убрал таз со стола. Ясно. Значит, еще рано начинать этот разговор.

– Есть хочешь?

– Разве пора ужинать? Или завтракать?

– Если ты голоден, значит пора. Я-то уже наелся до отвала. И возможно, выпил больше, чем следовало.

Его следующие слова потрясли меня.

– У тебя правда есть еще одна дочь, кроме Неттл?

– Да. – Я опустился в кресло и снял с ноги туфлю. – Ее зовут Би. Ей девять лет.

– Правда?

– Ну зачем мне тебе лгать, Шут?

Он промолчал. Я расстегнул и снял вторую туфлю, после чего с наслаждением поставил босую ногу на пол. Левую лодыжку вдруг свело судорогой, я вскрикнул и спешно стал растирать ее.

– Что случилось? – встревоженно спросил Шут.

– Да всё эти дурацкие туфли, которые мне любезно подсунул Чейд. На высоких каблуках и с загнутыми кверху длинными носами. Ты бы со смеху умер, если б увидел. А еще к ним прилагается камзол длиной до колена, весь в пуговках в виде голубых цветочков, и шапка, похожая на мешок. Про кудрявый парик я уж и не говорю.

Улыбка тронула его губы.

– Ты даже не представляешь, с какой радостью я бы на это посмотрел.

– Шут, я ведь не из пустого любопытства спросил, что у тебя с глазами. Если я буду знать, то, возможно, сумею помочь.

Он снова промолчал. Я снял шапку, положил ее на стол, встал и начал расстегивать камзол. Он был самую малость тесен в плечах, и это вдруг стало невыносимым. С громким вздохом облегчения я плюхнулся обратно в кресло. Шут взял шапку и повертел ее в руках, ощупывая. Потом легко и непринужденно нацепил на голову парик и шапку и одним выверенным движением поправил ее так, чтобы она сидела набекрень, точно как надо.

– На тебе это смотрится куда лучше, чем на мне.

– Мода приходит и уходит. Когда-то у меня была почти такая же шапочка. Много лет назад.

Я молча ждал продолжения.

Шут тяжело вздохнул:

– О чем я тебе уже успел рассказать, а о чем еще нет? Фитц, я блуждаю во тьме, и мысли ускользают от меня – я уже сам себе не верю.

– Ты почти ничего не говорил.

– Правда? Возможно, тебе и в самом деле мало что известно, но поверь, долгими ночами в плену я рассказывал тебе все, снова и снова, во всех подробностях. – Его губы изогнулись в подобии улыбки. Шут снял шапку вместе с париком и положил на стол. Мягкая ткань сложилась так, что казалось, будто зверек выглядывает из норки. – Каждый раз удивляюсь, когда ты о чем-то спрашиваешь меня. Мне-то казалось, ты почти все время был рядом. – Он покачал головой, откинулся в кресле и направил незрячий взгляд в потолок. Потом заговорил, обращаясь к темноте, окружавшей его. – Я покинул Аслевджал вместе с Прилкопом. Это ты знаешь. Мы отправились в Баккип. Но, наверное, ты не догадываешься, что мы воспользовались столпами Силы. Прилкопа научил пользоваться ими его Изменяющий, а у меня были посеребренные кончики пальцев, которыми я коснулся Верити. Так что мы направились в Баккип, и я не смог устоять перед искушением еще раз повидаться с тобой на прощанье.

Шут фыркнул, насмехаясь над собственной наивностью, и продолжил:

– Судьба подшутила над нами обоими. Мы с Прилкопом задержались в Баккипе ненадолго, но ему не терпелось отправиться дальше. Он позволил мне пробыть в городе десять дней, поскольку, как ты помнишь, я был очень слаб. К тому же он опасался использовать камни слишком часто. Но едва эти десять дней миновали, он стал сердиться и настаивать, чтобы мы продолжили путь. Каждый вечер он твердил мне, что пора идти. При этом напоминал о том, что я и сам прекрасно знал: мы с тобой уже совершили те перемены в мире, которые должен был совершить я. Наше время истекло, наша задача выполнена. Оставаясь подле тебя, я мог бы вызвать новые изменения, отнюдь не к лучшему. Прилкопу удалось убедить меня. Но не до конца. Я знал, что рискую, что поступаю малодушно, – знал, уже когда работал над своим подарком. Я изваял нас троих как единое целое, каким мы когда-то были: тебя, Ночного Волка и себя. Я высек эту фигурку из камня памяти и вложил в нее свое прощальное послание. Оставил тебе подарок, зная, что каждый раз, когда ты будешь касаться его, я буду вспоминать о тебе, чувствовать через любые расстояния.

Я был потрясен.

– Правда?

– Я же сказал тебе. Мне никогда не хватало мудрости.

– Но я-то совсем не чувствовал тебя.

Мне казалось, это было нечестно с его стороны: он сделал так, чтобы всегда знать, что я жив и здоров, а мне не оставил никакой возможности узнать, как обстоят дела у него.

– Прости. – Раскаяние в его голосе прозвучало искренне. Помолчав, Шут продолжил: – Из Баккипа мы снова отправились в путь через камни Силы. Это было как детская забава: мы прыгали от одного обелиска к другому. И каждый раз Прилкоп выжидал, прежде чем отправиться дальше. Это… сбивало с толку. У меня до сих пор голова идет кругом при одном воспоминании о нашем путешествии. Прилкоп понимал, какой опасности мы себя подвергаем. Однажды… мы очутились в покинутом городе… – Он осекся, потом заговорил снова, вполголоса. – Я никогда не был там. Но посреди города высилась огромная башня, на вершине которой я нашел карту. И разбитое окно, и отпечатки рук, испачканных в саже. – Он помолчал. – Уверен, это была та самая башня с картой, где побывал ты.

– Кельсингра. Так теперь зовут это место драконьи торговцы, – коротко вставил я, не желая отвлекать его от рассказа.

– По настоянию Прилкопа мы задержались там на пять дней. Воспоминания об этих днях у меня остались… странные. Даже зная, что такое камень памяти и как он действует, постоянно слышать его было очень утомительно. Куда бы я ни шел, бестелесный шепот сопровождал меня. Прилкоп утверждал, это из-за серебряных следов, оставленных Силой на моих пальцах. Город будто засасывал меня. Он нашептывал мне свои истории во сне, а когда я бодрствовал, пытался поглотить меня. Однажды я поддался его зову, Фитц. Стоя на площади, где когда-то, наверное, был рынок, я снял перчатку и коснулся стены. Когда я вновь осознал себя, я лежал у костра, а Прилкоп ждал, когда я очнусь, уложив в дорогу наши вещи. На нем была одежда Элдерлингов. Он и мне нашел такую же, даже разыскал для нас по плащу-невидимке. Он заявил, что надо продолжать путь немедленно, потому что оставаться здесь и дальше для меня опаснее, чем воспользоваться обелиском. По словам Прилкопа, у него ушло полтора дня, чтобы найти меня, и после того, как он вытащил меня, он сам проспал целый день. Мне же казалось, что я прожил в Кельсингре год. И мы покинули город.

Он умолк.

– Хочешь поесть? – спросил я.

Шут тщательно обдумал мой вопрос.

– Видишь ли, мой организм уже довольно давно отвык нормально питаться. Кажется даже странным, что, почувствовав голод, я могу просто попросить и ты дашь мне поесть. – Он закашлялся, отвернувшись в сторону и обхватив себя руками.

Я протянул ему чашку с водой. Шут выпил ее маленькими глотками, но тут же снова зашелся в тяжелом кашле и хрипе. Когда он наконец смог перевести дыхание и заговорить, лицо его было мокрым от слез.

– Вина, если можно, – попросил он. – Или бренди. Или еще воды. И что-нибудь поесть. Только немного. Мне придется привыкать постепенно, Фитц.

– Это правильно.

В котелке оказалась густая уха из сига, заправленная сливками, луком и корнеплодами. Я налил Шуту неглубокую миску и обрадовался, когда он нащупал ложку, которую я положил перед ним. Рядом я поставил чашку с водой. Мне было жаль только, что ужин заставил Шута оборвать рассказ – уж очень редко мой друг сам вызывался поведать о своей жизни. Я смотрел, как он ест – зачерпывает ложкой уху, осторожно несет ко рту. Еще ложку…

Шут замер.

– Ты смотришь на меня так пристально, что я отчетливо чувствую твой взгляд, – невесело заметил он.

– Это правда. Прости.

Я встал и налил себе немного бренди. Потом устроился в кресле, вытянув ноги к огню, осторожно отпил. И очень удивился, когда Шут заговорил снова. Я слушал его, глядя в огонь и не перебивая, а он вел свой рассказ дальше, прерываясь только на еду.

– Я помню, как ты предупреждал принца… хотя Дьютифул ведь уже король, верно?.. как ты предупреждал его, что отправляться через камни Силы в незнакомые места может быть опасно. Ты был прав. Прилкоп думал, что все камни стоят, как стояли, когда он в последний раз ими пользовался. Мы вошли в обелиск в городе с картой и вдруг оказались лежа ничком, придавленные камнем сверху так плотно, что едва смогли выбраться.

Он поднес ко рту ложку ухи.

– Колонна лежала на земле. Думаю, ее опрокинули намеренно, и нам еще повезло, что тот, кто это сделал, не разрушил ее полностью. Верхняя часть камня упала на край фонтанной чаши. Сам фонтан давно высох. Этот город был не таков, как Кельсингра. По нему явно когда-то прокатилась война, а потом, гораздо позже, прошлись вандалы. Они старательно портили все, что могли. Город стоял на высоких холмах на острове. В каких морях лежит этот остров, сказать не могу. Я никогда прежде не был там. Когда десятилетия назад я впервые направлялся сюда, мой путь был другим. Как и теперь, когда я шел к тебе. – Он покачал головой. – Когда мы с тобой отправимся назад, лучше не пользоваться этой дорогой. Что будет с нами, если та грань камня, из которой мы должны будем выйти, окажется лежащей на земле? Не знаю. И не хочу выяснять.

Еще ложка ухи. На этот раз немного бульона пролилось. Я ничего не сказал и лишь краем глаза смотрел, как Шут ищет салфетку, как вытирает подбородок и сорочку. Я отпил немного бренди и со стуком поставил бокал на стол.

– Когда мы выползли из-под опрокинутой колонны, у нас ушло полдня, чтобы выйти за пределы разрушенного города. Резьба на его руинах напомнила мне то, что я видел в Кельсингре и на Аслевджале. Многие статуи были разбиты, многие дома разрушены и разграблены. Город лежал в развалинах. До меня доносились смех, музыка, кто-то что-то нашептывал, но умолкал, не договорив, – и все это не в лад, невпопад, так что меня пробирала дрожь. Если бы пришлось задержаться в этом городе, я бы сошел с ума. Прилкоп был очень удручен. Когда-то, сказал он, этот город был прекрасным и дышал покоем. Прилкоп потащил меня прочь, невзирая на мою усталость. Похоже, ему больно было видеть эти руины… Ты что, пьешь бренди один? – вдруг спросил он.

– Да. Но это не слишком хороший бренди.

– В жизни не слышал худшего оправдания для того, чтобы не поделиться выпивкой с другом.

– Ты прав. Налить тебе?

– Да, пожалуйста.

Я достал второй бокал и плеснул Шуту немного бренди. Заодно, раз уж встал, подбросил полено в очаг. Меня вдруг охватило ощущение уюта и приятной усталости после насыщенного дня. Мы сидели в тепле и покое этой зимней ночью. Сегодня я хорошо послужил своему королю, а теперь мой старый друг сидит рядом и постепенно выздоравливает. Тут я ощутил укол совести, – каково там сейчас Би, одной, вдалеке от меня? Ну ничего, решил я, скоро она получит подарки и письмо. К тому же Ревел о ней позаботится, да и горничная у нее хорошая. Би наверняка чувствует, что я много думаю о ней. Шун и Лант после моих суровых отповедей вряд ли посмеют ее обижать. А тот паренек с конюшни будет учить Би ездить верхом. Хорошо, что у нее есть друг и что она обзавелась им сама, без моей помощи. Может, и кто-то еще из прислуги неплохо к ней относится и не откажется помочь. Напрасно я так волнуюсь. Би ведь очень способная девочка.

Шут прокашлялся и продолжил рассказ:

– Ту ночь мы провели в лесу на окраине разрушенного города, а на следующий день двинулись дальше и вскоре увидели большой порт внизу. Прилкоп сказал, что город у моря очень вырос с тех пор, как он был тут в прошлый раз. В гавани стоял целый флот рыбацких лодок, и, по словам Прилкопа, туда заходили корабли с юга, чтобы купить соленой рыбы, рыбьего жира и выделанные рыбьи шкурки.

– Рыбьи шкурки? – Вопрос сам собой сорвался с моих губ.

– Вот и я тогда очень удивился. Никогда раньше о таком не слышал. Но оказалось, в этом городе научились их выделывать. Те, что погрубее, используют для полировки дерева и даже камня, а теми, что помягче, обтягивают рукоятки ножей и мечей. Такие рукоятки не становятся скользкими, даже когда залиты кровью. – Он опять закашлялся, промокнул губы и отпил еще бренди. Когда Шут снова набрал воздуха, в груди его раздался хрип. – Так вот, мы стали спускаться с холма в этот жаркий солнечный город в своих зимних одеждах. Прилкоп почему-то не сомневался, что нас там хорошо встретят. Однако люди, хмуро глянув на нас, тут же отворачивались. Они верили, что в руинах на холмах обитают демоны. В портовом городишке были дома, построенные из камней старого города, но теперь они стояли заброшенные – считалось, будто там поселились призраки. Никто не желал приютить нас, хотя Прилкоп предлагал заплатить серебром. Стайка детей какое-то время бежала за нами, бросаясь камнями, пока взрослые не велели им перестать. Так мы дошли до причалов, и там Прилкопу удалось договориться с капитаном одного неряшливого корабля.

Корабль весь провонял рыбой и рыбьим жиром. Такой разношерстной команды мне никогда не доводилось видеть. У молодых матросов был жалкий вид, а старшим, похоже, крепко не повезло в жизни или кто-то с ними очень дурно обошелся: один был кривой, другой – одноногий, у третьего не хватало двух пальцев. Я попытался отговорить Прилкопа плыть на этом корабле, но он всерьез опасался, что, если мы останемся на берегу, нас убьют в ту же ночь. На мой взгляд, отправиться на корабле было ничем не лучше, однако он настоял на своем. И мы отплыли.

Шут умолк. Доев суп, он промокнул губы, отпил бренди и снова старательно вытер салфеткой губы и пальцы. Взял ложку и аккуратно положил на стол рядом с миской. Отпил еще бренди. Потом повернулся ко мне, и впервые после его возвращения я заметил, как на его лице промелькнуло хорошо знакомое мне озорное выражение.

– Ты меня слушаешь?

Я рассмеялся от радости, что он не оставил этих своих шалостей.

– Ты же знаешь, что слушаю.

– Знаю. Я чувствую тебя, Фитц. – Он поднял руку, кончики пальцев которой некогда были серебряными от магии Силы. Теперь на месте серебра остались лишь шрамы. – Много лет назад я унес с собой то, что нас связывало. И они срезали серебро с моих пальцев, потому что догадывались о том, какую силу оно имеет. И после, долгие годы, будучи в плену, я думал, что мне лишь мерещилась мистическая связь между нами. – Он чуть склонил голову набок. – Но теперь я думаю, что она и правда существует.

– Не уверен, – признался я. – Все эти годы, что тебя не было, я вовсе не ощущал тебя. Порой я думал, что ты уже мертв, порой – что ты начисто забыл нашу дружбу. – Я осекся. – Вот только в ту ночь, когда умерла твоя посланница… На фигурке, которую ты вырезал для меня, той, где мы с тобой и Ночной Волк, осталась кровь. Я хотел стереть ее, и в этот миг что-то произошло.

– О… – У Шута, похоже, перехватило дыхание. Какое-то время он молча смотрел слепыми глазами в пустоту. Потом вздохнул. – Вот как… Теперь понятно. А я-то гадал, что это было… Я не знал, что кто-то из моих посланцев сумел добраться до тебя. Они… Мне было очень больно, и вдруг рядом оказался ты и коснулся моей щеки. Я закричал, умоляя тебя помочь: спасти меня или убить. И тут ты исчез. – Он вдруг стал хватать ртом воздух и склонился над столом, тяжело опираясь на него. – И я сломался, – признался он. – Той ночью я сломался. Ни боль, ни ложь, ни голод не смогли сломить меня. Но когда вдруг явился ты и тут же исчез… я сломался, Фитц.

Я ничего не ответил. Правда ли дух Шута сломлен? Он говорил, что Слуги пытали его, чтобы выведать, где его сын. Сын, о котором он ничего не знал. Для меня именно это было самым жутким в его истории. Когда человека пытают, а он хранит свою тайну, он хоть в ничтожной мере, но все же остается хозяином себе. Но у того, кому нечего сказать палачам, не остается ничего. У Шута не было ничего. Ни орудия, ни оружия, ни сведений, чтобы попытаться в обмен на них облегчить свою участь. Шут был совершенно беспомощен. Как он мог сказать то, чего не знал?

Он заговорил снова:

– Спустя время я вдруг понял, что уже давно не слышу их. Они ни о чем не спрашивали. Но я сам давал им ответы. Я говорил то, что они хотели знать. Я выкрикивал твое имя, снова и снова. И им стало известно.

– Что им стало известно, Шут?

– Твое имя. Я предал тебя.

Я понял, что его рассудок помутился.

– Шут, ты не сказал им ничего нового. Их следопыты уже побывали тогда в моем доме. Они пришли туда по следам твоей посланницы. Потому-то резная фигурка и оказалась в крови. Потому-то ты и ощутил мое присутствие. Они уже нашли меня тогда.

При этих словах я вернулся мыслями в ту ночь. Преследователи, посланные Слугами, настигли бледную девушку в моем доме и убили ее прежде, чем она успела передать слова Шута. Но всего несколько недель назад в Ивовый Лес пришла еще одна посланница Шута и передала мне предостережение и мольбу Шута. Он просил разыскать его сына. Спрятать его от врагов. Умирающая посланница уверяла, что преследователи идут за ней по пятам. Но я не заметил и следа их. Или заметил, но не понял, что это их следы? На пастбище остались отпечатки копыт, кто-то разобрал часть ограждения… Тогда я решил, что это просто совпадение, рассудив, что преследователи, будь это они, непременно довели бы дело до конца.

– Они не нашли тебя тогда, – упрямо сказал Шут. – Думаю, они просто шли за посланницей. Слуги, которые пытали меня, не могли знать, где находятся их следопыты. Но потом я стал выкрикивать твое имя, и они все поняли. Они поняли, насколько ты на самом деле важен. До этого они думали, что ты просто мой Изменяющий. Тот, кого я использовал. И бросил. Они думали, что только так и может поступить Белый Пророк. Изменяющий в их понимании – всего лишь орудие. Не друг Белого Пророка. Не тот, с кем у них одна душа на двоих.

Некоторое время мы оба молчали.

– Шут, я одного не могу понять. Ты говоришь, тебе ничего не известно о твоем сыне. Но ты, как я вижу, уверен, что он существует. Просто потому, что тебе сказали об этом твои палачи в Клерресе. Почему ты им веришь? Как так может быть, что они знают о таком ребенке, а ты нет?

– Потому что у них собрано сто, тысяча или даже десять тысяч пророчеств о том, что если я сумею выполнить свою задачу как Белый Пророк, то на смену мне придет наследник. И он изменит мир еще больше, чем я.

Я заговорил, тщательно подбирая слова, чтобы не обидеть его:

– Но сотни пророчеств сулили тебе скорую смерть. А ты выжил. Так стоит ли верить этим предсказаниям? Может, никакого сына и нет вовсе?

Он долго молчал, прежде чем ответить.

– Я должен действовать так, будто это правда, – сказал Шут наконец. – Если он существует, мы должны найти его и защитить. Иначе они найдут его первыми, и тогда жизнь его превратится в сплошную муку. Он умрет, и эта смерть станет несчастьем для всего мира. Так что у меня нет выбора: я должен верить в его существование, хоть и не понимаю, как такой ребенок мог появиться на свет. – Он уставился в темноту. – Фитц… Там, на рынке… Кажется, он был там. Я прикоснулся к нему, и в тот же миг узнал. Сердцем почувствовал. Это был мой сын! – Он прерывисто вздохнул и проговорил дрожащим голосом: – Мир вокруг нас вдруг сделался таким светлым и прозрачным. Я не просто мог видеть – я мог видеть все возможности, все пути, протянувшиеся в будущее от той минуты. Всё, что мы с ним могли изменить вместе… – Он говорил все тише и наконец умолк.

– Но вокруг тебя тогда вовсе не было светло – зимний день уже клонился к закату. А единственный человек, к которому ты прикоснулся… Шут! Что случилось?

Он вдруг качнулся вперед и закрыл лицо руками. Потом горестно признался:

– Мне нехорошо. У меня спина мокрая.

Мое сердце упало. Я подошел к нему и встал сзади.

– Наклонись вперед, – мягко попросил я.

На удивление он послушался меня. Его ночная рубашка на спине и впрямь была мокра, но не от крови.

– Подними рубашку, – сказал я, и Шут попытался, но удалось ему это только с моей помощью. Я поднял свечу повыше, чтобы посмотреть… – Ох, Шут! – выпалил я, прежде чем успел прикусить язык.

Рядом с позвоночником у него на спине было зловещего вида вздутие, которое лопнуло и сочилось зловонной жидкостью. Струйка текла по тощей, иссеченной шрамами спине Шута.

– Не двигайся, – сказал я и отошел, чтобы взять у очага котелок с теплой водой. Я смочил в нем свой носовой платок и отжал его. – Придется потерпеть, – предупредил я и стал протирать нарыв.

Шут громко зашипел и опустил голову на сложенные на столе ладони.

– Тут вроде как нарыв. Он вскрылся, и, возможно, это к лучшему.

Он ничего не сказал, только слегка вздрогнул. Я даже не сразу понял, что он потерял сознание.

– Шут? – Я тронул его за плечо.

Ни слова, ни движения. Тогда я отыскал Силой Чейда.

С Шутом беда. Ему стало хуже. Можешь прислать в свои старые комнаты какого-нибудь лекаря?

Даже если кто-то из них еще не спит, ни один лекарь не знает туда дороги. Мне прийти?

Нет. Я сам о нем позабочусь.

Уверен?

Да.

Возможно, лучше обойтись без чужих людей. Возможно, лучше, если мы справимся вдвоем, как это уже не раз бывало. Пользуясь тем, что в забытьи Шут не чувствовал боли, я зажег побольше свечей, принес тазик и промыл нарыв, как только мог. Шут сидел неподвижно, обмякнув, пока я поливал рану тонкой струей воды и смывал то, что оттуда сочилось. Крови не было.

– Все равно что лечить лошадь, – машинально пробормотал я сквозь зубы.

Вычищенный нарыв зиял на спине у Шута, словно мерзкая пасть. Свищ угодил глубоко под кожу. Я заставил себя осмотреть изувеченное тело моего друга. Оказалось, у него были и другие затянувшиеся, но воспалившиеся изнутри колотые раны, одни – лоснящиеся и почти белые, другие – зловеще-красные, окруженные сетью темных потеков.

Передо мной был умирающий. Слишком многое в нем было не так. Глупо было думать, что хорошая пища и покой могут исцелить его. Они всего лишь замедлят умирание. Недуги успели захватить слишком много плацдармов в его теле. Может, он уже мертв.

Я протянул руку и коснулся двумя пальцами жилки на его шее, чтобы проверить, бьется ли сердце. Оно билось – я ощутил слабые толчки кровотока. Я закрыл глаза и остался сидеть так, прислушиваясь к этому биению и находя в нем странное утешение. У меня вдруг сильно закружилась голова – я давно не спал и выпил лишнего еще на празднике, а потом еще и добавил за разговором с Шутом. Внезапно я почувствовал себя старым и запредельно уставшим. Мышцы и кости ныли, отыгрываясь за все те непосильные задачи, которые я взваливал на них столько долгих лет. Старая боль там, где когда-то мне в спину вонзилась стрела, теперь проснулась и назойливо запульсировала, словно кто-то ткнул пальцем в старую рану.

Вот только от этой раны давно не осталось даже шрама. И боли тоже. Эта мысль была тихой и легкой, как первый снег за окном. Я не подал виду, что заметил ее, лишь принял происходящее к сведению. Позволил своему дыханию замедлиться и замер внутри собственного тела. Внутри нашего тела.

А потом я неслышно перенесся сознанием внутрь Шута. Он негромко застонал, словно во сне. «Не бойся, – мысленно сказал я, – мне не нужны твои тайны».

Но даже одно упоминание о тайнах заставило его встрепенуться. Он попытался бороться, но я замер, ничем не выдавая своего присутствия. Когда Шут затих, я мысленно выпустил тонкие чувствительные щупальца и стал исследовать его изнутри. «Потихоньку, полегоньку…» – напоминал я себе. Я дал себе ощутить боль Шута, исходящую от нагноений в спине. Нарыв, который вскрылся, был еще не самым страшным. Отравленный гной, содержавшийся в других полостях, распространялся внутрь, а у Шута не было сил сопротивляться.

Я повернул эти потоки вспять. Я выдавил яд наружу.

Это оказалось нетрудно. Я действовал очень осторожно, не требуя многого от его плоти. В ином, воображаемом мире я прикасался пальцами к вздутию и призывал отраву выйти. Горячая кожа набухала под моими руками и лопалась, гной выплескивался. Я использовал Силу новым, доселе неизвестным мне образом, но в те минуты все казалось очень естественным и очевидным: конечно, именно так и надо. Так можно и нужно.

– Фитц…

– Фитц!

– Фитц!!!

Кто-то схватил меня и дернул назад. Я потерял равновесие и стал падать. Меня пытались подхватить, но не успели, и я грохнулся на пол. От удара перехватило дыхание. Я захрипел и открыл глаза. Понять, что передо мной, удалось не сразу. В свете догорающего пламени очага стоял Чейд. Лицо его было перекошено от ужаса. Я попытался заговорить – и не смог. Я страшно устал и был весь в поту, мокрая одежда липла к телу. Приподнявшись, я увидел, что Шут по-прежнему сидит в кресле, бессильно уронив голову на стол. Из дюжины открытых ран на его спине сочился гной. Я повернул голову и встретился глазами с Чейдом.

– Фитц, чем ты тут занимался? – спросил он так, будто поймал меня на чем-то постыдном и гадком.

Я попытался набрать воздуха, чтобы ответить. Чейд отвел взгляд, и я понял, что в комнату вошел кто-то еще. Неттл. Я ощутил ее скользящее прикосновение в Силе.

– Что тут произошло? – резко спросила она, потом шагнула ближе, разглядела спину Шута и охнула от отвращения. – Это Фитц сделал? – обернулась она к Чейду.

– Не знаю. Разожги огонь и принеси еще свечей, – велел он и бессильно рухнул в кресло, в котором раньше сидел я. Сложив трясущиеся руки на коленях, он наклонился ко мне: – Парень! Что ты тут творил?

Я наконец вспомнил, как наполнить легкие воздухом.

– Пытался остановить… – еще один мучительный вдох, – отраву…

Перевернуться на живот оказалось невероятно трудно. Каждая жилка в теле болела. Я уперся ладонями в пол, чтобы встать. Ладони оказались мокрыми и скользкими. Я поднес их к глазам. Руки были в крови и какой-то жиже. Чейд сунул мне салфетку со стола.

Неттл добавила дров в очаг, и они занялись. Теперь она расставляла новые свечи и заменяла те, что сгорели.

– Ну и запах, – сказала она, глядя на Шута. – Они все так и сочатся.

– Согрей чистой воды, – велел Чейд.

– Может, позвать лекарей?

– Слишком многое придется объяснять. А если Шут умирает, будет лучше, если все обойдется без лишних глаз. Фитц, вставай. Поговори с нами.

В Неттл, как и в ее матери, скрывалась сила, которую трудно заподозрить в маленькой хрупкой женщине. Когда я кое-как сел на полу, она умудрилась поднять меня на ноги, подхватив под мышки. Я оперся на спинку стула, чуть не опрокинув его.

– Мне худо, – проговорил я. – Устал. Совсем без сил.

– Что ж, теперь ты знаешь, каково пришлось Риддлу, когда ты так бездумно высосал его силы до донышка, – язвительно отозвалась моя дочь.

Чейд решил взять беседу в свои руки.

– Фитц, зачем ты так порезал Шута? Вы повздорили?

– Он не резал Шута. – Неттл нашла воду, которую я оставил греться у огня. Она намочила ту же самую салфетку, которой я раньше очищал нарыв, отжала и осторожно провела по спине Шута, сморщив нос и поджав губы от отвращения. Повторила все еще раз и пояснила: – Фитц пытался его вылечить. Все это лопнуло под напором изнутри. – Она покосилась на меня с презрением. – Сядь у камина, пока не упал. Тебе не пришло в голову попробовать обычные припарки, прежде чем сломя голову пытаться исцелять Силой в одиночку?

Я последовал совету дочери и попытался рухнуть на приступку у очага так, чтобы не растерять хотя бы часть достоинства. Поскольку ни Чейд, ни Неттл в эту минуту на меня не смотрели, все мои усилия пропали втуне.

– Я не… – заговорил было я, желая объяснить, что вначале вовсе не собирался лечить Шута, но прикусил язык. Не стоит понапрасну тратить время.

Чейд вдруг подался вперед с таким видом, будто ему многое стало ясно:

– А, теперь понимаю! Должно быть, Шута привязали к стулу с шипами, торчащими из спинки. Ремень поперек его груди постепенно натягивался, и шипы вонзались все глубже. Если Шут пытался сопротивляться, раны делались шире. А ремень все туже притягивал его, насаживая на острия шипов. Судя по тому, как выглядят эти старые раны, он продержался очень долго. Но, похоже, шипы к тому же смазали чем-то гнилостным, чтобы они внесли заразу глубоко под кожу, и это сказывалось еще очень долго…

– Чейд, пожалуйста… – тихо простонал я.

От картины, нарисованной им, меня замутило. Оставалось надеяться, что Шут так и не пришел в себя. Я не хотел знать, каким образом Слуги причинили ему все эти увечья. И не хотел, чтобы он сам это вспоминал.

– Но самое интересное, – продолжал Чейд, глухой к моим мольбам, – зачем это понадобилось тем, кто пытал его? Никогда не слышал о подобном подходе. Меня учили, что у пытуемого всегда должна оставаться надежда: что боль прекратится, раны заживут и так далее. В противном случае что́ он выиграет, если выдаст сведения, которых от него добиваются? Ничего. Однако если Шут знал, что раны намеренно заразят гноем, знал это с того момента, как шипы проткнули кожу…

– Лорд Чейд! Прошу вас! – Неттл скривилась от отвращения.

Он оборвал себя:

– Простите, мастер Силы. Порой я забываю… – Он не договорил.

Неттл и я хорошо понимали, что Чейд хотел сказать. Его увлеченная речь исследователя предназначалась для ученика или коллеги по ремеслу – для убийц, но никак не для обычных людей.

Неттл выпрямилась и бросила мокрую салфетку в миску с водой.

– Насколько можно промыть раны водой, я промыла. Теперь надо обработать. Мне послать в лазарет за всем, что понадобится?

– Не стоит посвящать лекарей в это дело. У нас тут есть травы и мази.

– Да уж конечно. – Она посмотрела на меня сверху вниз. – Ты выглядишь отвратительно. Давай-ка мы пришлем пажа с завтраком в твою комнату. Скажем ему, что ты перебрал вчера за ужином.

– У меня как раз есть подходящий слуга, – быстро вставил Чейд. – Его зовут Эш.

При этом он покосился на меня, но я ничем не выдал, что мы уже встречались с мальчишкой.

– Вот и хорошо, – тихо согласился я, гадая про себя, что за хитрый замысел вынашивает старик.

– Что ж, в таком случае я вас оставлю, – сказала она. – Лорд Фелдспар, леди Кетриккен сообщила мне, что вы упросили ее дать вам краткую аудиенцию сегодня после обеда. Не опаздывайте. Вам следует ждать в передней у ее покоев вместе с остальными просителями.

Я непонимающе уставился на дочь.

– Я все объясню, – заверил меня Чейд.

Очевидно, это был новый виток его хитроумного плана.

Я подавил вздох и вымученно улыбнулся Неттл на прощанье. Когда Чейд встал, чтобы разыскать целебные травы и мази, я осторожно выпрямился. Спина одеревенела и ныла, нарядная рубашка прилипла к коже, мокрая от пота. Я вымыл руки остатками теплой воды в котелке, подковылял к одному из кресел у стола и опустился в него.

– Не думал, что Неттл знает дорогу сюда.

– Так решил Дьютифул. Не я, – ворчливо ответил Чейд с другого конца комнаты. – Ему никогда не нравились мои тайны. Он не понимает, как они необходимы.

Он вернулся от шкафа с большим голубым горшком, заткнутым деревянной пробкой, и чистой ветошью. Когда Чейд откупорил горшок, едкий запах мази ударил мне в ноздри и отчасти прочистил голову. Я встал и взял у старика мазь и тряпки, прежде чем он успел прикоснуться к Шуту.

– Я сам все сделаю.

– Как пожелаешь.

Меня тревожило, что Шут до сих пор не пришел в себя. Я тронул его за плечо и мягко обратился к нему в мыслях.

– А вот этого не надо, – сказал Чейд. – Пусть отдохнет.

– Ты стал очень хорошо чувствовать Силу.

Я положил немного мази на тряпочку и крепко вдавил ее в самую меньшую из ран Шута.

– Или ты стал слишком небрежен в обращении с ней. Подумай об этом, парень, пока будешь исправлять то, что натворил. И я жду твоего доклада.

– Я почти все успел рассказать тебе, когда мы связывались на пиру через Силу. Похоже, на реке действует шайка пиратов, которая умудряется тихо и ловко провозить грузы в обход любых сборов и пошлин. И есть некий капитан большого морского корабля, который готов попробовать продлить этот тайный путь до самого Удачного.

– Ты прекрасно знаешь, что я жду рассказа вовсе не об этом. Не морочь мне голову, Фитц. Вскоре после того, как ты попросил меня о лекаре, я попытался поговорить с тобой снова. Но не смог пробиться. Только чувствовал, что ты чем-то очень занят. Я решил, что у меня недостаточно способностей в обращении с Силой, и попросил Неттл связаться с тобой. Однако ни мне, ни ей это не удалось, поэтому мы и пришли. Чем ты тут занимался, Фитц?

– Я просто… – У меня перехватило горло, я закашлялся. – Просто пытался помочь Шуту исцелиться. Один из нарывов на его спине вскрылся сам собой, и когда я стал промывать рану, то понял… что Шут умирает, Чейд. Медленно умирает. Слишком многое в его теле непоправимо сломано. Вряд ли он сможет набраться сил достаточно быстро, чтобы круг магов смог исцелить его. Боюсь, хорошая еда, покой и лекарства только оттянут неизбежное.

– Ну что же… – Похоже, Чейд не ожидал от меня такой прямоты. Он обмяк в кресле и глубоко вздохнул. – Мне казалось, мы все убедились в этом еще в лазарете, Фитц. Я думал, именно поэтому ты попросил выделить ему комнату, где никто не побеспокоит. Где он будет в тишине и вдали от чужих людей… – Он говорил все тише и наконец умолк.

От его слов то, что я и так уже осознал, стало окончательно неизбежным.

– Спасибо тебе, – хрипло выговорил я.

– Особенно не за что, и боюсь, я больше не смогу ничем помочь ни тебе, ни ему. Надеюсь, ты понимаешь, что я помог бы, если бы это было в моих силах.

Он выпрямился в кресле, разгоревшийся огонь в очаге выхватил из темноты его профиль, и я внезапно понял, чего стоило Чейду даже это небольшое движение. О да, он будет сидеть с прямой спиной, и он придет ради меня сюда глухой ночью и будет делать вид, будто ему это легко. Но ему трудно. И ему все труднее притворяться неутомимым. Я похолодел, понимая: пусть Чейд не столь близок к последнему порогу, как Шут, волны времени неумолимо уносят его от меня.

Он проговорил с запинкой, глядя больше в огонь, чем на меня:

– Однажды ты уже вырвал его у смерти. Ты тогда мало что рассказал мне, и я не нашел ничего подобного ни в одном из свитков о Силе. Но может, ты…

– Нет.

Я втер в раны новую порцию мази. Еще немного, и хватит. Спину невыносимо ломило с той самой минуты, когда я занялся делом, голова гудела, чего со мной не случалось уже многие годы. Мне пришло в голову воспользоваться порошком каррима или чаем из эльфийской коры, но я отбросил эту мысль. За то, чтобы тело стало невосприимчивым к боли, всегда приходится платить ясностью мысли, а эту цену я теперь не мог себе позволить.

– Я не пытался от тебя ничего скрыть, Чейд. Просто это произошло скорее само собой, чем по моей воле. Так получилось по стечению обстоятельств. И повторить их я не смогу.

Я закончил накладывать мазь и только тут заметил, что старик стоит рядом. Он протянул мне большой кусок серого полотна, я расправил его на спине Шута и натянул сверху ночную рубашку.

Потом наклонился к его уху:

– Шут?

– Не буди его, – настойчиво сказал Чейд. – Если человек проваливается в беспамятство, значит ему это зачем-то нужно. Пусть отдохнет. Когда его тело и разум будут готовы вернуться в мир бодрствования, он очнется.

Я поднял Шута и перенес на кровать. Это далось мне куда тяжелее, чем я ожидал. Устроив Шута в постели на животе, я тепло укрыл его одеялом.

– Я потерял счет времени, – признался я Чейду. – Как тебе удавалось жить тут годами, почти не видя неба, и не сходить с ума?

– А я и сошел, – сказал он. – Просто мое безумие было направлено на пользу делу. Вместо того чтобы царапать ногтями стены и произносить глубокомысленные речи, я погрузился с головой в свое ремесло и стал увлеченно изучать все, чего оно требовало. Кроме того, я не сидел тут так уж безвылазно. Порой я выбирался в общие комнаты замка или даже в город под чужим обличьем.

– Леди Тайм, – с улыбкой вспомнил я.

– Она была только одной из многих моих масок.

Если бы Чейд хотел, чтобы я знал о других, он рассказал бы мне.

– Сколько времени осталось до завтрака?

Он негромко хмыкнул:

– Будь ты стражником, ты бы уже вставал из-за стола. Но поскольку ты у нас мелкий аристократ из безвестного поместья, который впервые прибыл ко двору Оленьего замка, ничего страшного, если ты заспишься после вчерашнего веселья. Я передам Эшу, чтобы он принес тебе еды попозже – так ты успеешь немного поспать.

– Где ты его нашел?

– Он сирота. Его мать была особого рода шлюхой – ее навещали преимущественно богатые молодые дворяне с… необычными вкусами. Она работала примерно в дне езды от Баккипа – достаточно далеко, чтобы состоятельная знать могла посещать ее втайне. Она умерла, когда очередное свидание обернулось самым ужасным образом как для нее, так и для Эша. Один из моих осведомителей связался со мной, подумав, что мне будет интересно узнать, чей старший сын и наследник имеет столь нездоровые пристрастия. Эш не видел убийства, но видел убийцу. Когда мальчика привезли ко мне и я стал расспрашивать его, то обнаружил, что у него на диво зоркий глаз и цепкий ум. Он описал мне убийцу с головы до пят, вплоть до узора кружев на манжетах. Мать и ее товарки по ремеслу часто посылали мальчугана с поручениями, а потому он сызмальства привык быть осмотрительным. И незаметным.

– А еще выведывать и хранить секреты.

– И это тоже. Его мать была не какая-то там уличная девка, Фитц. Юноша из благородной семьи мог, не стесняясь, появиться с ней в салонах Баккипа или за игорным столом. Она знала много стихов и напевала их, подыгрывая себе на маленькой лютне. Эш привык и к свету, и к полусвету. Конечно, манеры у него пока не придворные и по его выговору сразу слышно, что мальчик родился не в королевском замке, но и подзаборным крысенышем его не назовешь. Он пригодится нам.

Я медленно кивнул:

– И ты хочешь, чтобы он был моим пажом, пока я здесь, чтобы?..

– Чтобы ты присмотрелся к нему и поделился своими соображениями.

– Или чтобы он присматривал за мной для тебя?

Чейд только развел руками:

– И что нового он сможет мне рассказать? Считай это частью его обучения. Устрой для него несколько испытаний. Помоги мне отточить его навыки.

И опять-таки как я мог отказать ему? Чейд помогал нам с Шутом как только мог. Разве я мог не отплатить ему добром за добро? Мазь, которой я обработал раны Шута, была знакома мне. На ее изготовление шла печень рыб, редко заплывавших в наши северные моря. Мазь была очень дорогая, но Чейд поделился ею без колебаний. Было бы подло не помочь ему в ответ.

Я снова кивнул:

– Пойду в свою старую комнату и немного посплю.

Чейд ответил мне таким же кивком:

– Ты переутомился, Фитц. Позже, когда отдохнешь, напиши мне отчет о том, как ты пытался лечить Шута. Когда я хотел поговорить с тобой, тебя не то чтобы не было вообще… Казалось, это был не ты. Как будто исцеление поглотило тебя и ты сам стал Шутом. Или вы стали единым целым.

– Напишу, – пообещал я, хотя и сомневался, что смогу рассказать о том, чего не понимал сам. – А взамен попрошу еще свитков об исцелении Силой и о том, как можно ее одалживать. Те, что ты оставил, я уже прочитал.

Чейд кивнул, очень довольный моей просьбой, и бесшумно скрылся за гобеленом. Подойдя к кровати Шута, я убедился, что тот по-прежнему крепко спит. Я поднес ладонь к его лицу, боясь прикоснуться, чтобы не разбудить, но переживая, не привели ли мои усилия к тому, что его лихорадка усилилась. Но нет, жар явно спал, Шут дышал ровнее и глубже, чем раньше. Я отчаянно зевнул, выпрямился и потянулся. Последнее оказалось ошибкой.

Я с трудом сдержался, чтобы не закричать от боли во все горло. На долгую минуту я замер, потом осторожно повел плечами. Такого я никак не ожидал. Осторожно отлепив рубашку от спины, я задрал ее повыше и подошел к зеркалу. То, что я увидел, глубоко меня озадачило.

Сочащиеся кровью раны у меня на спине были намного меньше, чем у Шута. Они не воспалились и не гноились – просто семь аккуратных дырочек, словно кто-то несколько раз ткнул мне в спину кончиком кинжала. Судя по тому, как мало было крови, ранки были неглубокими. На мне все заживает удивительно быстро, так что к завтрашнему вечеру, наверное, от них не останется и следа.

Вывод лежал на поверхности: пытаясь исцелить Шута при помощи Силы, я заполучил те же раны, что и у него. Вспомнив еще кое-что, я задрал рубашку на животе. И точно, на тех самых местах, где я заставил закрыться раны Шута, которые сам и нанес, у меня появились красные полосы. Я осторожно ткнул в одну из них пальцем и скривился – было не то чтобы больно, но неприятно. Мысли мои неслись вскачь в поисках объяснения. Получается, что, пытаясь поделиться с Шутом здоровьем, я добился того, что он поделился со мной своими ранами? А его раны теперь закрываются за счет того, что у меня открылись такие же?

Я одернул рубашку, подбросил в камин еще дров, подобрал камзол с множеством пуговиц и побрел вниз, в свою старую комнату. Оставалось надеяться, что разгадка отыщется в одном из манускриптов, которые обещал мне Чейд. А до тех пор лучше помалкивать о моих неприятностях, иначе Чейд непременно захочет провести уйму опытов с моим участием, что было бы очень некстати.

Когда я спустился в комнату и закрыл за собой потайную дверь, она слилась со стеной. Выглянув сквозь щелку между ставнями, я убедился, что поздний зимний рассвет уже не за горами. Я добавил полено в почти догоревшее пламя в камине, бросил свой роскошный, но потерявший всякий вид наряд на стул, переоделся в удобную и теплую шерстяную ночную рубашку лорда Фелдспара и подошел к кровати, в которой спал в детские годы. Слипающимися глазами я оглядел комнату. Вон та трещина в штукатурке всегда напоминала мне медвежью морду. А ту царапину на потолке оставил я, когда отрабатывал удар боевым топором и не удержал его. Гобелен с королем Вайздомом и Элдерлингами заменили на другой, с изображением двух дерущихся оленей. Новый мне нравился больше.

Я глубоко вздохнул и лег в постель. Дом. После всех долгих лет это место по-прежнему оставалось для меня домом. И я провалился в сон под защитой надежных стен Оленьего замка.