Страшная тайна

2 Я знакомлю читателя с прочими жильцами, своим другом и человеком, который скоро умрёт

Меня зовут Гейб. Но довольно обо мне. А с миссис Эпплъярд вы уже знакомы.

Ещё есть одна девчонка, Джоанна. Не девочка, а ходячая проблема. Она в седьмом классе, как и я. Из-за неё у меня постоянно синяки на обеих руках.

Генри – мой лучший друг. Многие даже думают, что мы с ним родственники, братья там или кузены, потому что нас нечасто увидишь по отдельности. Надо полагать, я мог бы тусоваться и с другими ребятами, но – как бы это сказать – на самом деле я предпочитаю тусоваться с Генри, хотя время от времени он меня здорово бесит. Кстати, раньше он был кетчером в нашей бейсбольной команде, пока не сломал руку. Но об этом позже.

Мистер Шорби – это нереально богатый человек. Только не привязывайтесь к нему слишком сильно. Скоро он отправится на тот свет.

А ещё есть доктор Мандрагора, который живёт на последнем этаже нашего дома. Это именно он посоветует мне не терять душу.

Как показала практика, это проще сказать, чем сделать.

Большая часть этой истории произошла в апартаментах Брайт-хауз, расположенных через дорогу от «Бара Хэнка» в Такоме, штат Вашингтон. Рядом с баром был магазинчик, где мистер Кими продавал вяленую говядину, просроченные конфеты и журналы о машинах в целлофановой плёнке. Впрочем, забудьте о мистере Кими. Он не имеет никакого отношения к истории. Больше мы о нём упоминать не будем. Давайте лучше перейдём к тому, что случилось дальше. Во всех подробностях.

Не забывай, дорогой читатель, не зря говорится, что дьявол в деталях.

Папа уверял, что Брайт-хауз белый. По крайней мере, именно так он описал его, объясняя маме дорогу. До того, как мы поселились там.

– Это большое белое здание через улицу от магазина, – сказал он (его голос раздавался из динамика маминого телефона).

– Через улицу от бара, ты хочешь сказать, – уточнила мама. Мы с сестрёнками смотрели из окна маминой машины, на которой она ездила чистить бассейны. – Здесь нет никакого белого здания. Тут есть кирпичное здание, но вывеска на нём «Грегор-мэйнор». А рядом с ним старая серая развалюха.

– Это и есть наш дом.

– О, Йоханн. Ты смеёшься, что ли? Ты серьёзно хочешь, чтобы мы жили здесь?

– Я уже подписал договор аренды.

– Подписал? Надолго?

– На год.

– Йоханн, ты просто шутишь. Это здание выглядит так, будто вот-вот развалится.

Сам Брайт-хауз имел форму куба. Я говорю «имел», потому что его больше не существует. Но пока он ещё стоял, в нём было три этажа и восемь квартир. Или, если быть точным, семь с четвертью. На первом жила миссис Хасимото, самая настоящая художница. Пол вокруг её двери покрывали брызги красной, синей и чёрной краски. И мне она не встречалась ещё пару недель.

Справа от неё жил человек по имени Джимми Хайд, который, как я скоро узнал, только и делал, что сидел дома да слушал гавайскую музыку. Меня это полностью устраивало. В тех редких случаях, когда Джимми всё же выходил из квартиры, он выглядел как столетний старик с клоками белых волос на голове, морщинистым лицом и гнилыми пеньками зубов во рту.

Миссис Эпплъярд жила в огромной квартире, занимавшей целую половину первого этажа. Не представляю, зачем ей требовалось столько места, с учётом того, что время она по большей части проводила в «Баре Хэнка».

Четверть квартиры принадлежала Алехандро Агильеру, мастеру на все руки. Его каморка располагалась под лестницей на первом этаже.

– Алли Хандро поможет вам перетащить тяжёлые вещи, – сообщила миссис Эпплъярд первого мая, в тот самый день, когда мы въехали в квартиру. Алли Хандро. Именно так она произносила его имя, раздельно. Миссис Эпплъярд держала в руке бокал красной шипучей жидкости, потягивая её через соломинку.

– Он нам поможет? – обрадовался папа. – Вот это здорово. Видишь, какое отличное местечко я нашёл, милая? Нам даже помогают с переездом.

Мама молча взялась за коробку.

Наша квартира располагалась на втором этаже, и рядом жили ещё две семьи. В маленькой квартире по соседству обитали «странная девочка с больной мамой» по определению моих сестрёнок. Апартаменты по ту сторону лестничной клетки занимала семья Брэкли. В день нашего приезда их не было дома.

– На каком-нибудь роскошном курорте, – пояснила миссис Эпплъярд. – Они живут роскошней всех в доме.

– Вот видишь, милая, – пропыхтел папа, пытаясь на пару с Алехандро протолкнуть наш старый потёртый диван через входную дверь. – Мы живём на одной площадке с лучшими жильцами.

Миссис Эпплъярд потянула красную шипучку из бокала.

– Я не говорила, что это лучшие жильцы. Но живут роскошней всех.

– А сколько человек живёт на последнем этаже? – Мама неодобрительно посмотрела на бокал в руке хозяйки дома.

– Всего один. Доктор Мандрагора.

– Доктор? – возликовал папа. – Милая, над нами будет жить доктор!

– Он не настоящий доктор, – внесла ясность миссис Эпплъярд. – Даже воспалённый ноготь на ноге вылечить не может. Он астро что-то там – не помню, как называется его профессия, – изучает звёзды, планеты и всё такое.

– Астроном? Учёный?

– Что-то вроде того.

– Я предпочла бы настоящего врача, – отметила мама.

– Да и я тоже, – поддакнула миссис Эпплъярд, снова взявшись за соломинку. – По мне, так всё это сплошное шарлатанство. Мистер Эпплъярд никогда бы не клюнул на такую чушь – луна в седьмом доме, эра Водолея, только людей дурить.

Она не умолкала и глядела, как мама поставила коробку в коридоре и отправилась вниз за следующей.

Алехандро и папа ухитрились протиснуть наш старый диван через дверь и со стуком поставили его на пол. Алехандро Агильер был седоволосым и худым, со смуглой кожей. Когда он наконец-то затащил всю нашу мебель в квартиру, то вручил папе жёлтый листок.

– Что это? – удивился папа.

– Это счёт от миссис Эпплъярд.

– Счёт? Двести долларов? Но я уже заплатил за аренду.

– Это не за аренду. Это плата за помощь при переезде.

Папа отправился в квартиру миссис Эпплъярд, яростно размахивая счётом, но её там не оказалось. Алехандро указал на противоположную сторону улицы. Папа понёс счёт в «Бар Хэнка». Когда он вернулся десять минут спустя, я поинтересовался, чем кончилось дело.

– Только не говори об этом маме, – быстро ответил он.

Наша квартира сдавалась как квартира с тремя спальнями. Это было некоторое преувеличение. Мои родители заняли самую большую комнату, которая была заметно меньше моей спальни в нашем старом доме. Кровати сестёр занимали практически всю их общую комнату. Их комод с одной стороны касался кровати, а с другой – стены. Папа заявил, что это довольно уютно. Единственное окно в их комнате делила пополам стена.

Моя комната была ещё уже, но длиннее. Матрас оказался немного шире, чем комната, поэтому мы выкинули подставку и положили его просто на пол, так что он загибался по сторонам. В торце, точно над моей подушкой, располагалась вторая половина окна из комнаты моих сестёр.

– Йоханн, это не спальня. Это даже коридором трудно назвать. Габриэль не может тут спать. Его «кровать» формой напоминает корыто.

– Это уютно, – заявил папа. – Считай, что это просто уютный уголок.

Гостиная и кухня оказались ничего себе. Столовой не было. Холла тоже. Но самым странным в квартире нам показались белые круглые устройства на стенах. В гостиной их насчитывалось восемь штук, да и в кухне столько же, а в каждой спальне по четыре. По центру каждого из них каждую секунду мигала красная лампочка.

– Что это за штуковины? – поинтересовалась мама. – Напоминают детекторы дыма.

– Это и есть детекторы дыма, – заверил её папа. – Точно такие же, как в нашем старом доме. Похоже, они изрядно заботятся о безопасности. Это хорошо. Правда же, это хорошо, милая?

– Это странно. Мне от них не по себе.

Дорогой читатель, мне ещё предстояло услышать, как сработают эти детекторы дыма, как они будут выть все разом, вместе, как безумный электронный хор.

На лестничной клетке, на лестнице, да и по всему зданию были установлены точно такие же детекторы. Когда я признался, что и мне от них не по себе, папа буркнул:

– Держи свои мысли при себе, Гейб, потому что жилья получше мы просто не можем себе позволить. Знаешь, если честно, то и это мы не можем себе позволить, если только я каким-то чудом не найду работу получше.

– Не могу понять, почему ты не можешь найти работу. У тебя целая куча званий. В конце концов, ты тоже доктор!

– Доктору социологических наук не так легко найти работу, как доктору по медицинской части.

Университет уволил папу. И стоило мне сказать, что его уволили, как папа моментально заводился.

– Никто меня не увольнял. Они проводили оптимизацию штата. Кому-то всё равно пришлось бы уволиться. Так получилось, что это оказался я.

– Ну да, так получилось, что тебя уволили, – бурчал я.

В итоге в начале этой истории папа работал днём на полставки преподавателем в колледже, а по вечерам доставлял пиццу для «Быстро-пиццы». В его машине постоянно царил запах пиццы.

Мама была писателем и не получала денег за книги о путешествиях, которые писала для души. Я никому не посоветую покупать её книги. Судите сами, она отродясь никуда не выезжала, если не считать бесконечных поездок по Такоме от одного бассейна к другому. Да, пока мы были в школе, она чистила самые разные бассейны. У неё в машине постоянно пахло хлоркой.

Что тут скажешь, по запаху в машинах моих родителей можно было понять, что работа у них – отстой.

И всё же мама продолжала писать книги про подъём на Килиманджаро, прогулки по Великой китайской стене и велосипедные туры по Голландии. Насколько мне известно, ни в одном из этих мест ей побывать не довелось. А если и довелось, то меня она уж точно с собой не брала.

Закончив сборку наших кроватей, папа сообщил, что ему надо поехать в «Быстро-пиццу» и поработать.

– Ты что, уже уезжаешь? – огорчилась мама. – Мы даже мебель ещё не расставили.

– Габриэль тебе поможет, – заявил папа. – Он, считай, уже взрослый мужчина.

– Тринадцатилетка – ещё не взрослый, – решительно возразила мама.

Папа сжал мою руку, как проверяют персики – спелые ли. В ответ на мамины слова он пожал плечами и ушёл. Следующие два часа мама без устали давала указания мне и сёстрам, пока мы не привели гостиную в относительный порядок.

Моим сёстрам-близняшкам, Мэгги и Джорджине, исполнилось по девять лет. Джорджина сама подрезала волосы ножницами, «потому что люди в салоне не способны обрезать их достаточно коротко», иными словами, пошла в нашу маму. Она носила высокие ботинки и помогала маме менять масло в обеих наших машинах. Мэгги же больше интересовала смена лака на ногтях, что она и проделывала с регулярностью в три дня.

Когда мама наконец-то нас отпустила, я отправился в свою спальню, чтобы хоть чем-нибудь украсить её.

Ещё вчера я спал в собственной комнате в нашем старом доме. Дом как дом, ничего особенного, но у него был задний двор с батутом. И даже гардеробная в моей бывшей комнате была побольше моей нынешней спальни.

Папа без устали напоминал мне, что стоит радоваться тому, что у меня есть крыша над головой, но я только проворчал:

– Это не крыша, это пол. У меня над головой пол доктора Мандрагоры.

Я прислонил матрас к половинке окна и задвинул свой комод в дальний конец узкой комнаты. Рядом со спальным местом не оставалось пространства для тумбочки, так что я поставил её себе в ноги.

Покончив с этим, я принялся развешивать свои любимые плакаты со спорткарами, начав с дальнего конца и оранжевой «Макларен». За ней последовал синий «Ягуар» 1961 года выпуска, который частенько называют «XK-E». Дальше я повесил жёлтую «Ламборджини Миура». Я не большой поклонник «Ламборджини», но этот плакат мне подарил Генри на прошлый день рождения, так что хочешь не хочешь, пришлось повесить. Дальше пришла очередь серебряного «Мерседес-Бенц-300 SL» 1955 года выпуска, «Порше Каррера» 2004 года и «Эй-Си Кобра» с двумя белыми полосами точно по центру.

«Кобра» оставалась моим любимцем долгие годы, уж очень хищный у неё вид. Но потом я увидел «Феррари-430». Четыреста тридцать означает 430 лошадиных сил. Максимальная скорость – 196 миль в час.

Дорогой читатель, ты уже, должно быть, понял, как я люблю машины. Они быстро ездят. Они могут довезти вас хоть на край света. Они круто выглядят – по крайней мере, лучшие из них. Свобода, мощь и крутизна на четырёх колёсах. Всё верно, я их люблю. Я их даже обожаю. Но о них мне оставалось только мечтать, потому что мама с папой – как и большинство взрослых – в глубине души ненавидят машины. Может, их злит тот факт, что они не могут себе позволить по-настоящему хорошие машины. А может, мама с папой ненавидят машины, потому что это лишнее напоминание, что они лишены свободы, мощи и совершенно не крутые.

Плакат с «Феррари-430» я повесил на стене как можно ближе к изголовью, чтобы видеть эту красавицу, ярко-красную, как и положено «Феррари». С такими плавными обводами, что она скорее напоминала морское животное, чем машину. Я бы отдал правую руку, лишь бы хоть раз в жизни увидеть такую. И обе руки, чтобы купить её.

Как выяснилось позднее, руки я мог оставить себе. Отдать пришлось бы только душу.