Страшное проклятие

Глава 1. Шедевр

В третьем часу ночи сладкий сон Эдика прервал требовательный телефонный звонок.

– Эдик, приезжай ко мне сейчас же! – услышал он возбуждённый голос Фёдора Шкоды, бывшего однокурсника Эдуарда по университету.

У Эдика замерло сердце:

– Что случилось?

– Я такую повесть написал, такую повесть! На уровне лучших мировых стандартов. Ты обязательно должен её слышать!

– Ночь же на дворе, – устыдившись невоспитанности приятеля, сказал Эдик.

– А, всё равно! Такая повесть, такая повесть – закачаешься! Я немедленно должен её тебе читать.

«Удивительное внимание к моей скромной персоне!», – подумал Эдик. Ведь он не был литературным критиком, да и Фёдор не относился к числу близких его друзей. Но отказать своему старому знакомому Эдик не смог:

– Ладно, приеду, – сказал Эдик, повесил трубку и завалился спать опять в радостном ощущении, что отпуск только начинается и утром не нужно идти на работу, а можно будет понежиться в кровати и хорошо отоспаться.

Его сон был крепким, но не долгим: примерно через час звонок повторился.

– Ну, почему ты до сих пор не у меня?! – удивлялся Фёдор на другом конце провода. – Сколько можно ждать?

Трясясь в первой полупустой электричке, Эдик глядел в окно на мокрые после дождя деревья и удивлялся причудам Федьки. Прикольный он все-таки, и фамилия у него прикольная – Шкода. С Эдиком они вместе учились в Политехническом университете года три, затем Шкода отчислился из университета и связь с ним прервалась.

Несмотря на то, что Шкода был малообщительным и сторонился шумных компаний, его многие знали в университетских стенах. Прославила его не столько фамилия, сколько история о том, как Шкода сдавал экзамен по теормеху. Эту историю пересказывали даже после ухода Шкоды из университета. На экзамене с Федором случилась пренеприятная история. Он умудрился пронести в аудиторию учебник по предмету и нагло, но благополучно списал с него свой вопрос. Однако непосредственно во время экзамена здоровенный, тяжёлый как кирпич учебник предательски вывалился из-за пазухи Ильи и больно ударил экзаменатора по ноге.

– Ой! – вскрикнул доцент и угрожающе изрёк:

– Ваш учебник упал мне на ногу!

– Этот учебник не мой! – возразил испуганный Шкода.

– Как же не ваш?! – изумился экзаменатор.

– Точно не мой! – настаивал Шкода. – Он поднял злосчастный учебник и дрожащим пальцем указал на фамилию автора:

– Вот, смотрите, здесь же написано: Кикоин. А моя фамилия – Шкода. Значит и учебник не мой, а Кикоина.

Преподаватель после секундного замешательства вдруг громко захохотал. Все присутствующие на экзамене уставились на хохочущего доцента. Сквозь смех он наконец произнёс:

– Учебник Кикоина. А у этого фамилия вовсе не Кикоин. А как? Шкода? Ха-ха-ха!!! – экзаменатор захохотал ещё пуще прежнего и повалился со скамейки прямо в проход аудитории.

Экзамен был прерван. Правда, ненадолго.

Чем занимался Шкода после университета, Эдик достоверно не знал. До него доходили кое-какие слухи о том, что Фёдор выдаёт себя за потомственного экстрасенса, ведёт частный приём женщин, склоняя их к сексу. Эдик воспринимал подобные слухи с улыбкой. Он симпатизировал своему незадачливому знакомому, и когда они случайно встретились в электричке пару месяцев назад, сразу узнал Федю, обрадовавшись встрече с давним приятелем. Шкода рассказал, что он и в самом деле приобрёл необычные способности, но в настоящее время приостановил частную практику, потому что решил стать знаменитым писателем. Для этого он забросил все свои дела и снял комнату за городом, чтобы, отгородившись от городской суеты, с головой погрузиться в творчество.

Эдик не удивился, они и сошлись-то в университете потому, что оба пытались писать рассказы. Эдик – юмористические, Фёдор, по мнению его немногочисленных слушателей, – какие-то непутёвые, полу мистические.

Эдик поинтересовался, о чём же пишет Фёдор спустя столько лет. Тот пригласил Эдика к себе и Эдик принял приглашение: ехать было недалеко, всего пару остановок на электричке. Эдик жил в Новой Деревне около станции, а Шкода снимал комнату в Лахте. Комната оказалась с отдельным входом на первом этаже частного деревянного дома. Фёдор причитал Эдику свой рассказ «Ужас», где он описывал ощущения человека, провалившегося в канализационный люк. Рассказ был весьма странным, показался Эдуарду каким-то бессмысленным, бесполезным, но Эдику – очень доброму в душе человеку – было как-то нехорошо, нелюбезно критиковать, придираться к неокрепшему ещё творчеству, и он, боясь огорчить малознакомого, в сущности, человека, похвалил Илью.

Кто-то рассказал потом Эдику, как Шкода ко многим приставал со своим рассказом, приговаривая: «Вы знаете Эдика Смирнова? Он работает в полиграфическом университете, прекрасно разбирается в литературе и оценил моё произведение по достоинству».

Шкода предложил свой рассказ сразу нескольким солидным литературным журналам, затем на какое-то время снова исчез, и вот этот ночной звонок, вовсе не обрадовавший Эдуарда. И всё же поспешность, с которой Фёдор требовал встречи, не могла не интриговать, настойчивость читать повесть именно Эдику льстила его самолюбие. Эдик отряхнулся ото сна и приехал в Лахту, готовый с головой окунуться в творчество поджидавшего его приятеля.

Они встретились в дверях маленькой комнаты. Фёдор был в рваной майке, огромных семейных трусах, уличных сандалях, нацепленных на босую ногу. Лицо его светилось радостным возбуждением, волосы торчали во все стороны, упругие вены вздулись у висков.

– Проходи скорей! – громогласно изрёк Шкода, без церемоний усадил Эдика в скрипучую кровать, сам оседлал единственный стул, эффектно, словно пещерный человек, стремящийся выжать огонь, потёр ладони рук и, откашлявшись, приступил к чтению.

Повесть с интригующим названием «Малыш и мир» начиналась своеобразно: «Больше всего на свете Мария любила свою работу. Каждый день приносил ей новые знакомства, новые ощущения и наслаждения. Работа доставляла ей истинное удовольствие, ни с чем не сравнимую радость, возвышающую чувство собственного достоинства. И как можно не радоваться, когда прекрасно знаешь своё дело, когда твоё ремесло, твой вдохновенный труд расправляет мужчинам морщины, делает их стройными, красивыми и мужественными.

Мария работала проституткой в гостинице «Москва». Её трудолюбие не имело предела, и в поисках новых связей, новых клиентов она ждала известного всей округе Женьку Титова, сутенёра по кличке Малыш».

Слегка шокированный таким началом, Эдик улыбнулся, припоминая, что у Шкоды в студенческие годы имелся недруг, которого так же звали Женька Титов. Фёдор принял улыбку Эдуарда за одобрение и продолжил чтение:

«Малыш запаздывал. Мария прислонилась к столбу и нежилась в лучах повисшего над самой линией горизонта солнца, окутавшего всё вокруг себя мягким, ласкающим как прикосновение матери светом».

– Погоди, – прервал повествование Эдик, – ты когда-нибудь видел в городе солнце, повисшее над самой линией горизонта?

– Что? – удивился Шкода, явно не ожидавший такого замечания. – Известно ли тебе, что солнце скрывается за горизонтом, а потому перед закатом всегда висит над самой его линией?

– Но в городе же дома, они мешают созерцать горизонт…

– Это не важно. Если кто спросит, скажу, что действие происходит на пустыре, – прервал Эдика Шкода. – Скажи лучше, как начало? Красиво написано?

– Ничего себе, – хмыкнул Эдик, и удовлетворённый Фёдор стал читать дальше.

Повествование разворачивалось своим чередом, становилось всё более напряжённым. Но вскоре прозвучал эпизод, заставивший Эдика прервать приятеля вновь. Во время очередного приёма трудолюбивой Марией иностранного туриста группа озабоченных милиционеров устраивает в гостинице облаву, и когда дверь номера Марии выламывают вооруженные люди в масках, иностранец нагишом выскакивает в окно и мчится по спящему городу с закрытыми глазами, чудом проскакивая перед самым носом изумлённых водителей грузовиков, легковушек и маршрутных трамваев.

– Как же так? – удивился Эдик. – Как можно бегать с закрытыми глазами?

– Из-за возбуждения. От страха закрыл и бежит. Этой сценой я чётко передаю состояние перепуганного человека, – с достоинством ответил Шкода.

– Но в городе нельзя так бегать! В дом врежешься или…

– Да ты не понял! Это же метафора, преувеличение.

– Странная какая-то метафора.

Настойчивость Эдика разозлила Шкоду:

– Что привязался: город, дома! Слепые вообще не видят. И ничего – живут!

– Ладно, – обречено вздохнул Эдик, – ты автор – тебе видней.

– То-то же, – успокоился Шкода и попросил не перебивать его больше с ерундой.

Эдик хотел было напомнить, что ночью маршрутные трамваи не ходят, но это замечание показалось ему таким незначительным, ничтожным, не заслуживающим драгоценного внимания великого автора-новатора, что он прикусил язык и вскоре, слушая монотонную речь Фёдора, чуть было не задремал. Однако хохот автора вывел Эдика из оцепенения. Глядя на радующегося писателя, он также не смог сдержать улыбку.

– Правда, хороший анекдот? – отсмеявшись, поинтересовался Фёдор.

– Какой анекдот? – спросил Эдик.

– Который Мария рассказала клиенту.

– Извини, я что-то не совсем понял его смысл.

– Ну, как же? – удивился Шкода. – Приходит Чебурашка в магазин и спрашивает: «У вас леписины есть? Продавщица поправила: «Не леписины, а апельсины. Нет апельсинов». На другой день опять: «У вас леписины есть?» – и так всю неделю. Продавщице надоело поправлять, она и говорит: «Ещё раз скажешь «леписины» – прибьём за уши к прилавку». На следующий день Чебурашка приходит и спрашивает: «У вас гвозди есть?» – «Нет». – «А леписины?».

– Да, – задумчиво сказал Эдик, – хороший анекдот. Только вот мне кажется, что проститутки клиентам такие анекдоты не рассказывают.

– А какие, по-твоему, рассказывают? – недоумённо спросил Шкода.

– Если только постельные. И речи с клиентами ведутся совсем не такие, как в твоей повести, и образ жизни у проституток не такой, и работу свою они не любят.

– А ты откуда знаешь? – недовольно спросил Шкода.

– Догадываюсь, – ответил Эдик.

– Догадываюсь, догадываюсь… – передразнил Шкода. – Можно подумать, что ты сам проституткой в гостинице работаешь.

Эдик не стал тратить время на возражения, потому что с нетерпением ожидал, когда повествование наконец-то закончится и можно будет поехать домой отоспаться. Но писатель мучил его своей повестью ещё целых три часа. Когда он окончил чтение, Эдик, поблагодарив за оказанное ему доверие, собрался было уходить. Шкода задержал его у порога:

– А как же обсуждение? Что ты можешь сказать о моём творении? Правда, искренне, правдиво, актуально и неожиданно?

– Да как тебе сказать? – задумчиво ответил Эдик. – Действительно, много необычного и неожиданного. Однако отдельные эпизоды, фразы и выражения мне не понравились.

– В самом деле? – удивился Шкода. – А какие?

– Скажем, в описании Малыша. Ты пишешь, что он был сексуальным виртуозом-экспериментатором…

– По-моему, это большая находка, – возразил Шкода. – И очень жаль, что ты её не оценил.

– Ладно. Ответь мне только, где ты видел гладко выбритых беззубых блондинок, обладающих лучезарной улыбкой?

– Что? – почесал голову раздосадованный Шкода. – В самом деле, придётся заменить.

– Вот, вот, – сказал Эдик, – и замени ещё эпизод, где ты описываешь драку Малыша с сантехником Унитазовым.

– Но это же центральный эпизод! – возмутился Шкода. – Его-то зачем менять?

– Слишком уж здесь всё неестественно, – сказал Эдик.

– Ты, видно, невнимательно слушал, – махнул рукой Шкода.

– Как же, я хорошо запомнил этот эпизод, – возразил Эдик, к этому месту в повести он ещё не успел как следует задремать. – Когда преступники похитили Марию, – решил пересказать сюжет Эдик, – твой Малыш мчится по городу в поисках сантехника Унитазова и находит его на стройке. Сантехник, помахивая огромным гаечным ключом, обследует тяжелую бетонную стену. Малыш подбегает к противнику и грозно требует: «А ну-ка живо гони мне десять копеек!». «Но у меня нет мелочи», – виновато пожимает плечами сантехник. Тогда твой главный герой с криком: «Так ты, гад, не хочешь одолжить мне гривенник?!» – лупит сантехника ногой по зубам. Тот падает как подкошенный. Малыш начинает топтать и пинать сантехника, требуя сознаться, где спрятана Мария. Сантехник не хочет. Малыш хватает его за волосы и стучит головой человека об стену. Но тут, ты так пишешь, откуда ни возьмись примчались дворник Подметайко, столяр Деревяшко, слесарь Порчугайкин. Заметив их, Малыш перепрыгивает через трехметровую бетонную стену и мчится за подмогой в кооператив «Обмер». Подумай только, Федя, как всё это глупо выглядит, сколько здесь неточностей, откровенного писательского брака.

– Как-то ты всё опошлил, – недовольно покачал головой Шкода.

– А фамилии? – продолжил Эдик. – Какой дурацкий у тебя подбор! И кооперативов с названиями «Обмер» или «Обман» я не встречал, и шутки у тебя преимущественно плоские.

– Эх, плохо ты юмор-то понимаешь, – раздраженно заключил Шкода.

Наступило тягостное молчание. Наконец Шкода спросил:

– Как тебе концовка повести?

Её окончание напомнило Эдику окончание когда-то нашумевшего произведения Кунина «Интердевочка», и Эдик сказал:

– Чувствуется влияние отечественной литературы перестроечного периода.

– Слушай, может быть, перевести на английский язык и послать в американские художественные журналы? – с надеждой спросил Шкода.

– Будет международный скандал, – попытался пошутить Эдик.

– Это ещё почему? – не понял шутки Шкода.

– Из-за щенка. У тебя фигурирует щенок породы рокфеллер.

– Не рокфеллер, а ротфеллер, – поправил Шкода. – Что-то тебе слышится всё не то, что надо.

– И порода называется не ротфеллер, а…

– У тебя всё? – грубо прервал Эдика Шкода.

– Советую тебе больше не писать о том, чего не знаешь, – спокойно сказал Эдик.

– Я не нуждаюсь в твоих советах! – злобно ответил Шкода.

– Тогда зачем позвал меня? – удивился Эдик.

– Убирайся! – вдруг грозно потребовал Шкода.

Наконец-то желания приятелей совпали! Всё утро Эдик страстно мечтал поскорей покинуть грязную комнату Фёдора. Но Шкода, вместо того, чтобы посторониться и пропустить Эдика, почему-то, злобно сверкая глазами, подскочил вплотную, загородив путь на свободу своим мощным, пышущим гневом телом.

– Не умеешь писать – не берись, – сказал Эдик.

– Ну ты и гад! Да я вышвырну тебя вон!!! – вдруг заорал Шкода, схватил Эдика за воротник рубахи и попытался потащить его по направлению к двери.

Но Эдик упирался. Изловчившись, он смог сильно толкнуть разбушевавшегося писателя. Раздался треск рвущейся рубахи и грохот. Это шлёпнулся Шкода. Вцепившись мертвой хваткой в воротник оторванной рубахи, он больно ударился о спинку кровати.