Страшные сказки о Шгаре. Рассказ пятый: «о том, как брат не забыл о своем брате в самый страшный час»

Страшные сказки о Шгаре Рассказ пятый: «О том, как брат не забыл о своем брате в самый страшный час»

В жаркие дни, когда солнце раскаляет дорожную пыль так сильно, что она оживает и клубится без всякого приложения внешней силы, город Шгар замирает и бессильно ждет заката светила. Весь базарный люд: кто побогаче — закрывает лавки, кто победнее — набрасывает на товар кожаные покрывала — и отправляется в чайхану, переждать дневной жар. На месте торговцев остаются только их слуги да наемные сторожа. В такие дни чайханщики обычно убирают лавки долой и застилают голую землю коврами, бросая на них деревянные чушки, обитые шкурами. Какой торговец не знает эти жесткие шгарские подушки из цельного полена с выемкой для головы?! — их кладут под голову изнуренные люди и засыпают тягучим сном. Под негромкие звуки гиджака в руках старого слуги, в чайхану вплывает дух вынужденного покоя. До вечера далеко, день тянется мучительно медленно.

В такие часы чайханщик по имени Авкат отпускает своего повара, чтобы тот не изжарился в своем закутке, окруженный горячими котлами. Затем присыпает огонь пеплом, загодя собранным в глиняные горшки. Убедившись, что в чайхане нет бродяг или животных, он запирает ворота и садится рядом с музыкантом.

Авкат любит смотреть на спящих людей. Вот в двух шагах от него лежит торговец Уддин-ака из далекой страны Туран. Его большой живот перетянут зеленым бархатным поясом, который искусно прошит золотистой сканью. Этот грузный и нахальный туранец, который вечно ругается и спорит с покупателями, вдруг превращается в смирное безвредное существо, стоит ему только заснуть. Его одутловатое лицо становится похожим на мягкое хорошо поднявшееся тесто, и, глядя на него, Авкат вдруг видит совсем другого человека. В спящем торговце ему чудится раздобревший старый воин из древнего сказания об огнедышащих ашдахарах. Кажется, стоит только разбудить его, как он встрепенется, схватит свой кривой меч и пойдет спасать людей от чудища.

Или вот: в дальнем углу свернулся калачиком молодой повеса по имени Дун Тунла. Он сбросил с себя тапки, размотал чалму и храпит так сильно, что его тонкие напомаженные усики трепещут, как крылья ночной бабочки-зармохал. Он спит как ребенок, для которого сон, как известно, не забытье, а вторая жизнь. И глядя на его похорошевшее от покоя лицо, со следами прошедшей краешком страшной болезни-оспы, даже не скажешь, что в жизни лучше не подходить к нему слишком близко, если тебе дорог твой кошель с деньгами.

И так, бросая взгляд с человека на человека, проводит свое время чайханщик Авкат. Уже задремал старый слуга и замолк гиджак. Мысли спутались, перед глазами поплыли круги. И в самый верный миг, когда сон обнимает человека за самую его душу, превращая в другое существо, в дверь чайханы постучали.

Чайханщик вздрогнул, тряхнул головой и направился к воротам. Когда створки разошлись, перед ним предстал бродячий музыкант, c ног до головы в дорожной пыли. Вежливо поклонившись, музыкант назвал свое имя и попросил чайханщика об одолжении спрятать его на время от жары.

Звали его Шармо, он был сравнительно молод, лет двадцати пяти от роду. Но как все люди, ведущие бродячую жизнь, рано обрел морщины. За его спиной висел равап, обернутый в мешковину, в руках — посох из карагача. Он был высок телом, но от худобы согнулся дугой, словно высохший на жарком ветру тополёк.

Чайханщик Авкат с радостью впустил его к себе. В последние годы Шгар утратил былое радушие, и его все реже посещали бродячие музыканты. Впустил и указал ему место у самой кухни, подальше от спящих людей.

Старый чайханщик знал, что делает. Бродяги всегда голодны, и привечать их нужно под запах вкусной еды, идущей из кухни. Ведая, что в чайхане никогда не накормят досыта, даже лепешки не подадут, бродяги были рады и этому. Хозяин заодно растолкал старого слугу, чтобы тот вынес во двор и почистил одежду путника, а так же принес ему чашку воды.

Когда Шармо с благодарностью выпил свежую колодезную воду, то решил, что настало время платить за гостеприимство. Он потянулся было за своим равапом, но чайханщик Авкат его остановил. Скуки ради, он попросил рассказать ему какую-нибудь сказку или притчу.

— Какую же сказку хотел бы услышать достойный владелец этого славного приюта? — спросил Шармо, откладывая в сторону равап.

— Расскажи что-нибудь новое!

— Ну хорошо, мой спаситель, — сказал Шармо и приготовился к рассказу. И вот что услышал чайханщик в тот день:

— Я расскажу тебе историю, которую услышал на собрании дервишей, в далеком городе Чи.

В городе Чи жили два брата. Старшего звали Хармаш, младшего — Зуйда. Они рано осиротели, когда один за другим от тяжелой болезни умерли родители. По обычаям города, старший брат принял опекунство над младшим. Теперь он был ему за отца и мать.

Потерявши родителей, они не остались с пустыми руками. От матери им достались добродушие и кроткий взгляд, отец передал им по крови свое умение быть терпеливым и трудолюбивым.

Не склоняя головы перед тяготами жизни, братья дружно жили под стенами осиротевшего вместе с ними дома. Зимой они работали в пекарнях, летом брали кетмени и отправлялись на бахчи, растить знаменитые чийские арбузы.

Жизнь шла своим чередом, пока в один из осенних ветреных вечеров, старший брат не рассказал Зуйде свою задумку. Сказанные им слова обрадовали младшего, но вместе с тем и огорчили. Хармаш решил жениться на дочке своего хозяина. Был бы он богач — послал бы сватать своего лучшего слугу, нарядного и смышленого, который и послание передаст слово в слово, и всем своим видом покажет как хорош его хозяин. Но у старшего брата слуг не было. И как водится в городе Чи, где издавна людей привечают по трудолюбию, а не по чину, он получил согласие.

Хармаш решил построить будущей весной дом. За лето он успеет поднять стены и крышу, а там и до новоселья недалеко. Дом будет маленьким и тесным, потребуются годы упорного труда, пока он накопит достаточно денег, чтобы расширить его. Таков мерный ход жизни в славном Чи, и никто не противится его законам.

И вот прошел год, и братья расстались. Хармаш переселился с молодой женой в новый дом, а Зуйда стал полноправным хозяином родительского гнезда — обширного и крепкого. С тех пор они виделись все реже и реже, пока в один день не постучался в дом Хармаша маленький босоногий мальчик с посланием от младшего брата.

— Заболел ваш Зуйда и просил навестить его, — сказал мальчишка.

Пока Хармаш добрался до другого конца города, совсем обессилел от тоски и вины за младшего брата. Ведь он часто вспоминал его вечерами, мысленно упрекая за то, что Зуйде достался большой удобный дом, а старшему брату приходилось строить свою жизнь заново. Теперь, когда Зуйда заболел, Хармаш горько сожалел о своих потайных недобрых мыслях.

Он застал брата уже при смерти. Бледный и исхудавший, Зуйда лежал в окружении старых соседей, еще помнивших его родителей. Они перенесли его в свой дом, чтобы облегчить страдания.

Хармаш склонился над иссохшим телом брата и горько зарыдал. Потом, немного успокоившись, расспросил Зуйду о причине хвори, хотя сомневался, что у бедняги найдутся на это силы.

В ответ, Зуйда слабым жестом попросил соседей оставить их одних, и когда они удалились, еле слышно сказал:

— Какой-то старичок совсем извел меня, Хармаш-ака. Видимо, наслал на меня хворь.

Так Зуйда рассказал ему все, что с ним случилось.

А было так. Свою работу в поле Зуйда обычно завершал далеко за полночь, потому что хозяин доверил ему важное дело — управление поливом всех его полей. Проверив створки и задвижки, убедившись, что вода в арыке сохраняет свой прежний уровень, Зуйда возвращался домой. Он ужинал, затем омывал свои ноги и шел спать, не забыв помолится.

Но месяц назад, Зуйда проснулся ночью от странного звука. Вернее, звук был вполне обычный — звук журчащей в арыке воды, но откуда он может взяться посреди ночи? Зуйда поднялся и прошел в сад, посмотреть, может, затопило где. Нет, кругом сухо. Зуйда вернулся в дом. Заснуть ему так и не удалось, потому что всю ночь мерещилась плескающаяся вода.

И так происходило каждую ночь в течение шести дней. Все эти ночи Зуйда ворочался в постели, а засыпал только под утро. В седьмую ночь, измученный от странных звуков, Зуйда вышел за порог и постелил постель прямо на землю.

Надеясь, что свежий воздух облегчит его страдания, он обернул голову чалмой и крепко зажмурился. Но сон не шел, а журчание невидимого и несуществующего ручья сводило его с ума.

И вот, в тот час, когда полный диск луны затерялся и исчез в листве старого ореха, росшего во дворе, кто-то крепко схватил его за плечо. Зуйда вскрикнул и открыл глаза. Он с ужасом обнаружил перед собой маленького старичка. Старичок был одет в черный непроницаемый халат, а на его темном лице сверкали лунные зайчики.

— Что вам нужно, почтенный?! — спросил его Зуйда, чувствуя гулкое биение своего сердца.

Старичок убрал свою маленькую руку с плеча Зуйды и медленно присел рядом с ним. Бедный Зуйда забыл обо всех законах учтивости перед старшими, и бросился в жилище. Но как только он ступил за порог, то увидел, что маленький черный пришелец уже ждет его там.

Луна вычертила его глубокие морщины на лице, вместо глаз видны только черные впадины. Старик остановился на пороге и жестом показал на землю. И в тот же миг какая-то сила усадила Зуйду на пол. Он пытался подняться, но словно сам воздух обрел руки и крепко сжал его со всех сторон. А пришелец, тем временем, подошел к нему совсем близко и от него пахнуло сырым тоскливым запахом, какой обычно царит в старых подземных кладовых, опустошенных и забытых навсегда.

Он протянул руки к юноше, обхватил его за шею и стал душить, молча и яростно, пока жертва не забилась, не затрепетала в его руках. Бедный Зуйда закричал от обуявшего его ужаса.

Когда открыл глаза, было утро. Юноша лежал под густыми ветвями ореха. На его крики и стоны отозвались соседи. Они проверили дом и не нашли никаких следов ночного пришельца. Расспросив измученного Зуйду о том, что случилось, один из соседей предложил перенести его в себе в дом. И люди немедля послали мальчишку за его братом.

Когда старший брат обратился к соседям за советом и помощью, самый старый из них, почтенный Умчи-ака, тот самый, который приютил у себя умирающего, произнес горестно:

— Мы послали за жрецом в ближайший храм, чтобы он очистил жилище от злых духов и любой скверны. Но там ответили отказом. Они считают все это россказнями пугливого и глупого люда.

— Что же делать, почтенный Умчи-Ака? — спросил Хармаш.

Старый дряхлый Умчи покачал головой:

— Жрец не поможет! Вера во всемогущество Ишнар пошатнулась даже в стенах храмов.

И замолчал надолго, то ли обдумывая свои слова, то ли заснув. Хармаш терпеливо ждал, пока старик не поднимет голову. Кто-то из внуков привычно поддел локтем его чалму, чтобы облегчить старческую шею от тяжести. Умчи очнулся, зашамкал беззубым ртом и произнес:

— Хармаш, сынок! Я знаю, как излечить твоего брата. Но для этого понадобиться твоя помощь.

— Говори, почтенный старик, и я выполню всё, что ты скажешь!

— А сделать нужно вот что: будь в этом доме всю ночь, и как увидишь этого черного ночного пришельца, облей его водой из плошки!

Хармаш послушно опустил голову, соглашаясь с почтенным собеседником. В сумерках он лег на постель своего младшего брата. Соседи закрыли все окна, оставив рядом с ним глиняную плошку с водой. Умчи-ака предупредил, чтобы никто не заходил в дом, даже не ступал за ворота, потому что дом заколдован. Зная старика, как человека не любящего попусту разбрасываться словами, люди спешно покинули двор, читая про себя молитвы во славу всезнающей Ишнар.

— Не опрокинь в темноте плошку с водой, досточтимый Хармаш, иначе твоему младшему брату не сдобровать! — предупредил его старик.

Вскоре Хармаш лег и заснул.

Когда в ближайшем дворе смолкли беспокойные овцы, и воцарилась душная южная ночь, Хармаш вдруг почувствовал, что сон ушел. Лунный свет потерялся в густой листве ореха, и в доме раздался удивительно ясный звук льющейся воды. Он был легок, почти невесом, истекая из самых стен дома.

Хармаш закрыл уши, но журчание проникло в голову, сводя его с ума. Не думая больше ни о чем, гонимый страхом, он попытался убежать, да совсем не почувствовал ног. Ему удалось доползти до угла комнаты, где он затих в полном отчаянии и страхе. И в этот миг, что-то тяжелое и округлое вывалилось из его халата.

...Когда-то, наблюдая за детьми, он увидел соседского мальчика, игравшего во дворе с собакой. В порыве нежности, мальчик затолкал щенка за пазуху. Пес долго и отчаянно копошился в его одежде, пока не вырвался на свободу. Вот так и сейчас, что-то копошилось рядом с ним, выползая из его одежды. Когда Хармаш открыл глаза, то увидел перед собой старичка, маленького и черного. Хармаш вскрикнул и закрылся руками, а старик медленно пошел куда-то. Тогда Хармаш схватил плошку с водой и побежал за ним.

Черный человечек не спеша плыл над землей, не касаясь ее ногами. Его просторный халат едва доставал до земли, под рукавами чернели длинные кривые пальцы. Хармаш шел за ним. Вот они пересекли весь двор, скрипнула калитка. Вышли на улицу, отбрасывая на землю лунные тени. Черный человечек махнул рукой, и ворота соседнего дома беззвучно отворились. Там лежал умирающий Зуйда.

Огибая какие-то кувшины, брошенные на землю колёса от арбы и тяжелое воловье ярмо, черный человечек вошел, а точнее влетел в соседский дом. Хармаш почти догнал его, но вдруг оказался в полной темноте. В доме все спали, кругом не было ни единого огонька, чтобы осветить себе путь. И тут чьи-то руки подтолкнули Хармаша, помогая ему выбрать направление.

— Не оглядывайся! — зашептал некто за спиной.

Медленно пробираясь через спящих людей, Хармаш, наконец, настиг ночного старика. Тот склонился над постелью, и протянул руки к младшему брату. И бедный Зуйда задрожал всем телом, засучил ногами, над комнатой раздался его болезненный стон. Стон утончался, затем сменился на визг, полный ужаса. Хармаш чуть не уронил сосуд — это был голос младшего брата!

— Ну давай же! — подтолкнули его невидимые руки.

Хармаш зажмурился от страха и плеснул на черного человечка воду. И тут же все стихло. Лишь в груди почему-то заныло и зачесалось. Хармаш качнулся телом и стал шарить рукой, в поисках стены, потому что стоять не было сил. Он разорвал на своей груди ночную рубашку, пытаясь унять зуд. Черный старик куда-то исчез, вместе с ним исчезла и тревога. Из узких оконцев повеяло свежим утренним ветерком. Сминая свою грудь рукой, пытаясь унять разбухающий под сердцем холод, Хармаш повалился на циновку. Он увидел, как Зуйда очнулся и поднялся на ноги.

— Хармаш-ака! — позвал его младший брат, оглядываясь. — Ака, ты где?!

Хармаш понял, что опасность миновала. Зуйда стоял перед ним живой и здоровый. От этой мысли ему стало приятно, он улыбнулся и махнул рукой.

— Посмотри вниз, Зуйда, я здесь, внизу! — проговорил он.

— Ака! — не переставал его звать Зуйда, оглядываясь в темноте, в поисках брата.

— Все хорошо, увкам! — пытался успокоить его Хармаш. — Посмотри под ноги, я здесь!

Он пытался подняться, но холодная ледяная остамелость разлилась по всему телу. Младший брат постоял еще с минуту, оглядываясь, затем лег и заснул. Он спал тихим спокойным сном, и никто больше не потревожил его до утра.

На следующий день Зуйда проснулся совершенно здоровый. Когда люди привели его в родительский дом, то увидели старшего брата, лежавшего на постели мертвым. Рядом стояла пустая глиняная плошка.

...Закончив свой рассказ, музыкант немного посидел в тишине, затем стал собираться в дорогу.

— Погоди! — сказал чайханщик, поднимаясь со своей подстилки. Он вынул из-за пояса медную монетку и вручил музыканту.

— Благодарствую! — музыкант приложил монету ко лбу, к губам, затем бережно спрятал в дорожную суму.

Проводив его до ворот, чайханщик всё ждал, что музыкант что-нибудь скажет. Но Шармо молчал. Тогда, потеряв терпение, Авкат спросил сам:

— Скажи, добрый странник, кем же был этот черный маленький старик из твоей сказки? Что это был за человек?

— Это был не человек, — ответил Шармо, ступая ногой на остывшую пыль. — Это была зависть.

И ушел, поблагодарив чайханщика.

© Рустам Ниязов

июнь 2006, Москва-Алматы