Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. ТТ. 1, 2

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: да / цао / цзин / шэ

Перевод каждого иероглифа: бить / трава / спугнуть / змея

Связный перевод: Бить по траве, чтобы вспугнуть змею.

Сущность: Поворошить палкой в норе. Стратагема косвенного предостережения, запугивания, предупредительного выстрела. Стратагема провокации.

Одно из старейших упоминаний объяснительной притчи к Стратагеме № 13 находим в труде «Нань Тан цзинь ши» («Современная история династии Южная Тан»),[194] написанном Чжэн Вэньбао в 977 г. н. э.

13.1. Потревоженная совесть

При династии Южная Тан (937–975) некий Ван Лу служил начальником уезда Дату (соответствует современному уезду Дату в провинции Аньхой). Он был известен своей жадностью и взяточничеством. Однажды жители его уезда подали жалобу на секретаря Ван Лу с обвинениями во взятках, а также в других проступках. Когда Ван Лу прочитал обвинения, которые относились также и к нему, он очень испугался. В таком настроении он написал:

«Вы еще только постучали по траве, а я уже подобен вспугнутой змее».

Была ли рассчитана жалоба на такое действие, из этого отрывка неясно, но, во всяком случае, фраза Ван Лу может быть источником формулировки Стратагемы № 13, встречающейся также в китайской буддийской литературе. Согласно «Заметкам о передаче факела» («Чуань дэн лу»), собранию буддийских изречений эпохи Сун (X–XIII вв.), один из буддийских учителей сказал:

«Я бью по траве, и змея ужасается».

Здесь также обыгрывается применение палки для ударов, вызывающих просветление. Это — буддийское педагогическое средство, применявшееся к неофитам монахом Дэ Шанем, жившим в эпоху Тан (618–907). Исполосованное ударами палки тело здесь соответствует побитой траве, из которой появляется уподобляемая змее душа, доселе погруженная в мирские мечты, или, по китайскому выражению, в красную пыль.

Сам Чжу Си (1130–1200), основатель неоконфуцианства, признанного в 1313 г. официальной религией,[195] также применял формулировку Стратагемы № 13. Так, в письме (относящемся, по-видимому, к 1196 г.), адресованном Хуан Жэньцину, он пишет:

«Твое послание, полученное мною, написано просто, и по смыслу ясно. Ли Цан должен поостеречься. Боюсь я только, что он, увидев Хуан Шанбо в тяжелом положении, уподобится вспугнутой ударами по траве змее и не решится больше ничего предпринять».

Хуан Жэньцин, Хуан Шанбо и Ли Цан — ученики Чжу Си. Он использует здесь формулировку Стратагемы № 13 чисто иллюстративно — так же, как и Ван Шифу, творивший в конце XIII — начале XIV в., в пьесе «Си сян цзи» («Западный флигель»), признанном шедевре китайской драматической поэзии.[196] Когда Чжан Гун, герой пьесы, в IV акте по дороге в столицу, смертельно усталый, засыпает в придорожной корчме, ему снится его возлюбленная Ин-ин. Она бежит за ним торопливо, как «вспугнутая ударами по траве змея».

В то время как Чжу Си применяет это выражение для описания смятенного состояния духа, Ван Шифу пользуется им для передачи грациозных движений бегущей девушки. В обоих случаях стратагемное значение отсутствует.

1 3.2. Казнить одного, чтобы предостеречь сотню

Применение этого принципа в борьбе с преступниками сформулировал еще во времена ханьского императора Сюаня (74–49 до н. э.) Инь Вэнгуй, правитель Дунхая (на юго-востоке современной провинции Шаньдун и северо-востоке современной провинции Цзянсу).

По преданию, Инь Вэнгуй мудро исполнял свою должность и следовал законам. Все преступления по своему уезду он расследовал лично и постановил производить казни за тяжкие преступления во время ежегодных осенних и зимних собраний чиновников или же его инспекционных поездок. Причиной того было намерение «одной смертной казнью предостеречь сотни людей». Согласно биографии Инь Вэнгуя в «Истории династии Хань», многие чиновники и простые люди, шедшие по скользкой дорожке, под воздействием страха начинали новую жизнь. Так, например, Инь Вэнгуй своими руками казнил ужасного злодея Сю Чжунсуня, которого не решались покарать его предшественники. Эта казнь всполошила весь уезд Дунхай. «Весь уезд пребывал в страхе и ужасе, и никто более не решался идти против законов. После этого во все правление Инь Вэнгуя в Дунхае царили мир и порядок».

Этот пример я взял из книги Чжоу Цзиньхуа «Чэнъюй гуши убай пянь» (500 историй о китайских пословицах. Чуньцин, 1982), из главы о пословице «Чэнъюй цзин бай» — «Наказать одного, чтобы напугать многих».

Здесь наказание одного лица выступает в качестве «битья по траве», в результате которого многочисленные преступные элементы — «вспугнутые змеи» — в испуге отвращаются от преступления.

В области борьбы с преступностью видит возможность применения Стратагемы № 13 и один из тайваньских авторов. Он советует в неясных случаях прежде всего «разворошить окружение подозреваемого». Здесь он имеет в виду некоторые тайваньские дела о коррупции, в которых допрашивались и арестовывались не главные подозреваемые, занимавшие самые высокие посты, а их ближайшее окружение — секретари, шоферы и прочие.

13.3. Убить курицу, чтобы запугать обезьяну

Ли Боюань (1867–1906) в политическом романе «Гуаньчан сяньси цзи» («Разоблачение мира чиновников») приводит Стратагему № 13 в слегка измененном виде. Она всплывает в главе 53, где ее применяет маньчжурский генерал-губернатор Цзяннани[197] Вэньмин. Генерал-губернатору, как раз когда он собирался пообедать, сообщили о визите некоего иностранца.

Это оказался консул одной страны. Зачем ему понадобился генерал-губернатор? Незадолго до того генерал-губернатор приказал казнить одного из солдат личной охраны. Само по себе это не было важным событием. Видимо, для этой казни были свои причины. Но казнь происходила не на плацу и не перед воротами ямыня, а прямо напротив консульства. Это так всполошило консула, что он решился побеспокоить генерал-губернатора. Ворвавшись к нему, он сразу же после приветствия изложил дело и спросил, какова причина того, что казнь состоялась близ консульства. Генерал-губернатор был уже стар, но, к счастью, также весьма мудр и образован. После короткого раздумья он сказал: «Почтенный консул еще не спросил меня, кого я приказал казнить. Этот солдат был очень плохой человек; он был «боксером» и замешан во всех тех неприятностях, с которыми столкнулась ваша уважаемая страна и другие страны в нашей столице во время восстания «боксеров».[198]

«Если он был «боксером», то, конечно, он был приговорен не зря; тем не менее почему он все-таки был казнен перед нашим консульством?»

Генерал-губернатор минутку подумал и сказал:

«На то есть своя причина. Совершение казни должно было явиться устрашающим примером для других «боксеров». Консул, возможно, не знает, что эти «боксеры» хотели свергнуть династию Цин [1644–1911] и истребить всех иностранцев.[199] Поэтому я решил воспользоваться стратагемой. Я приказал казнить этого солдата перед вашим консульством. Его сообщники должны были увидеть, что их ожидает. Пословица верно говорит: «Убей курицу, чтобы запугать обезьяну». Я приказал казнить только одного солдата, но все бывшие «боксеры», увидев этот пример, в будущем уже не решатся докучать вашему консульству и подданным вашего государства».

Консул громко расхохотался, похвалил предусмотрительность генерал-губернатора, произнес еще несколько незначащих слов и ушел.

Генерал-губернатор проводил посетителя до дверей. Вернувшись в свою комнату, он вытер пот со лба, для чего ему понадобилось несколько платков — так его напугало посещение консула. Придя в себя, он вызвал всех полицейских и слуг:

«…Видели бы вы, в каком настроении был этот иностранец. Только благодаря моей мудрости я смог смягчить его двумя-тремя словами, а не то кто знает, что могло бы случиться…»

В этом диалоге достойно внимания то, как генерал-губернатор объясняет посредством Стратагемы № 13 неприглядную для него ситуацию в выгодном для себя свете. Ибо в действительности казнь произошла перед консульством по недосмотру и без всякой задней мысли. Это пример того, как стратагема, использованная демагогически, может выручить из неприятного положения. Случается, конечно, и обратное: применив стратагемный анализ, можно бог знает что увидеть в совершенно безобидных действиях и ситуациях (см. 7.12, 7.19 и др.).

В интерпретации генерал-губернатора казненный перед посольством «боксер» был «убитой курицей» или же «побитой травой», а его сообщники — «вспугнутыми обезьянами» или «змеями».

Использование Стратагемы № 13 вовсе не ограничивается «вспугиванием змей» с целью, образно выражаясь, лишить их яда. На следующем уровне интерпретации, судя по приводимым в китайской литературе о стратагемах примерам, речь идет о том, чтобы «битьем по траве» побудить «змей» к определенным действиям.

13.4. Приобретение наложницы путем измерения земли

Текст см. на с. 32. Дерзкие претензии молодого человека на наследство — битье по траве — повергли в ярость тетку, то есть «вспугнули змею». К тому же они побудили женщину разрешить мужу то, что раньше ему запрещалось, лишь бы имущество не досталось непочтительному юнцу.

13.5. Вынужденный брак

У царя государства Чжуншань были две возлюбленные — придворные дамы по имени Инь и Цзян. Обе надеялись стать царицами и потому втайне отчаянно боролись друг с другом. Советник царя Сыма Си заметил это соперничество и решил, что может им воспользоваться, чтобы увеличить свое богатство и влияние. Ради этого послал он тайно к даме Инь посланца, который, не называя имени пославшего, нашептал ей:

«Стать царицей — это не пара пустяков. Если вы добьетесь своего, вы станете первой дамой в государстве и достигнете могущества и власти. Если же вы потерпите неудачу, не только ваша жизнь, но и жизнь всей вашей семьи окажется в опасности. Так что вам следует либо отказаться от цели, либо принять бой, но это — только в том случае, если победа будет за вами наверняка. А добиться успеха вам поможет только господин Сыма Си».

После этого дама Инь тайно встретилась с Сыма Си. Тот вскружил ей голову искусно разработанным планом. После его рассказа госпожа Инь возблагодарила небеса и землю и сказала: «Если вам это удастся, я вам щедро отплачу». В подтверждение она тут же выдала ему крупную сумму.

В соответствии со своим планом Сыма Си отправил к царю записку. Он написал, что хочет переговорить о своих замыслах о том, как увеличить силу государства, а силу соседей уменьшить. Царь весьма заинтересовался и пожелал видеть Сыма Си, чтобы переговорить о его плане.

Сыма Си предложил под видом дипломатического визита посетить государство Чжао и тайно изучить там военные укрепления, топографию и политическую ситуацию. Он сказал, что, только вернувшись, сможет разработать точный план. Царь снабдил его подарками и деньгами и отправил в Чжао.

Завершив официальную беседу с властителем Чжао, Сыма Си завел с ним непринужденный разговор, в котором сообщил, что много слышал о красавицах из Чжао, но до сих пор ни одной не видел. «Правду сказать, — продолжил он, — побывал я во многих странах и видел, наверно, всех красавиц в мире, но, думается, ни одна не может сравниться с придворной дамой Инь у меня на родине. Подобна она небесной фее, спустившейся на землю. Ее красоту невозможно ни описать словами, ни изобразить с помощью туши и кисти».

У властителя Чжао екнуло сердце, когда он услышал такие слова, и он торопливо спросил: «А нельзя ли было бы мне ее добыть?»

Сыма Си, поразмыслив, придал разговору другое направление и отвечал: «Я ведь это только так сказал. Если вы захотите добыть эту женщину, я не смогу вам помочь. Хотя эта женщина всего лишь придворная дама, царь Чжуншаня очень любит ее. Во имя Неба, помалкивайте о том, что я вам сказал, а не то меня казнят».

Царь Чжао усмехнулся и намекнул, что он тем не менее хотел бы получить эту женщину.

Сыма Си вернулся в свою страну и отчитался перед своим царем. При этом он посплетничал о властителе Чжао, который, по его словам, оказался совершенно легкомысленным и распутным и думал только о женщинах. «А кстати, — продолжил он, — я узнал из верного источника, что властитель Чжао втайне замыслил заполучить придворную даму Инь».

«Что за подлец!» — возмутился царь Чжуншаня.

Сыма Си призвал царя успокоиться и сказал: «Ныне государство Чжао более могущественно, чем наше, и мы не можем победить его. Если царь Чжао потребует даму Инь, нам придется отдать ее. Если же мы этого не сделаем, Чжао сочтет нас недружелюбными, нападет на нас и уничтожит. Но если мы отдадим ее, то над нами все будут смеяться, говоря, что мы так слабы, что вынуждены были отдать чужому царю возлюбленную нашего царя».

«Что же делать?» — спросил царь.

Сыма Си спокойно отвечал: «Есть только одно средство. Если вы сделаете даму Инь царицей, это умерит аппетиты властителя Чжао. Еще не было такого, чтобы какой-нибудь правитель требовал себе в жены царицу другой страны».

«Очень хорошо», — сказал царь, и дама Инь без особого труда сделалась царицей.

В этом примере сексуальное стимулирование властителя Чжао, проведенное Сыма Си, явилось «битьем по траве», а царь Чжуншаня — «вспугнутой змеей». Стратагема № 13 выступает здесь как стратагема провокации: царь Чжуншаня был спровоцирован жениться на даме Инь.

13.6. Проиграть врагу сначала женщину, а потом битву

В 54-й и 55-й главах «Троецарствия» описываются следующие события.

Сунь Цюань, владыка государства У (на юго-востоке тогдашнего Китая, одно из трех царств в III в. н. э.), послал Лу Су к Лю Бэю, будущему властителю Шу, второго из трех царств, с требованием отдать область Цзинчжоу. Эту область Лю Бэй захватил в результате Битвы у Красных стен (см. 9.1). В этой битве Лю Бэй заключил союз с Сунь Цюанем против Цао Цао, впоследствии основавшего третье царство Вэй на севере тогдашнего Китая. Но, несмотря на этот союз против общего врага, между Сунь Цюанем и Лю Бэем продолжало существовать почти неприкрытое соперничество, даже вражда, поскольку Лю Бэй считал себя наследником династии Хань (206 до н. э. — 220 н. э.) и вследствие этого законным претендентом на трон императора всего Китая. Поэтому Лю Бэй отверг требование посланца Сунь Цюаня. Тот возвратился в Шу несолоно хлебавши. Тут Чжоу Юй, советник Сунь Цюаня, узнал, что умерла Гань, супруга Лю Бэя. Ему показалось, что он нашел способ прибрать к рукам Цзинчжоу, и он обсудил с Лу Су следующий план: следовало отдать в жены Лю Бэю Сунь Шансян, младшую сестру Сунь Цюаня. Чтобы привести супругу домой, Лю Бэй должен будет поехать в государство У. Тут-то его и надо будет захватить в качестве заложника и обещать свободу, если он отдаст Цзинчжоу.

Сунь Цюань одобрил этот план и вновь отправил к Лю Бэю посланца. Чжугэ Лян, советник Лю Бэя, разгадал хитрость и решил обратить ее против врага. В 209 г. н. э. он отправил Лю Бэя в У под охраной военачальника Чжао Юня, которому дал тайные письменные инструкции. Явившись в У, Чжао, согласно инструкции Чжугэ Ляна, отправил половину охраны с определенными поручениями в столицу У. Затем он посоветовал Лю Бэю посетить старейшину Цяо, приходившегося тестем Чжоу Юю и Сунь Цэ, старшему брату Сунь Цюаня. Передав ему подарки, Лю Бэй сообщил, что Сунь Цюань приказал устроить его, Лю Бэя, свадьбу со своей сестрой.

В то же время половина эскорта Лю Бэя в праздничных одеждах явилась в столицу государства У и начала закупать всевозможные вещи для свадьбы Лю Бэя с дочерью правящего дома У. Новость распространялась как на крыльях ветра, и скоро весь город только об этом и говорил.

После визита Лю Бэя старейшина Цяо отправился к матери Сунь Цюаня, владыки У, чтоб поздравить ее со счастливым событием.

«С каким счастливым событием?» — воскликнула мать царя.

«Со свадьбой вашей возлюбленной дочери с Лю Бэем. Он уже приехал, как вы, конечно, знаете».

«Я, бедная, ничего об этом не знаю», — пожаловалась мать царя. Она тут же послала за сыном и отправила слуг в город, чтоб они разведали, что происходит. Слуги скоро возвратились и доложили, что сообщение старейшины Цяо соответствует фактам и что жених уже поселился в гостинице. У него в свите пятьсот солдат, и он закупает в городе свиней, овец и фрукты для свадебного пира. Мать царя была глубоко потрясена.

Сунь Цюань, придя вскоре, увидел, что его мать бьет себя в грудь и горько рыдает.

Сунь Цюань спросил: «Чем так опечалена, моя матушка?»

Мать отвечала: «Тем, что ты обходишься со мной как с пустым местом. Что сказала тебе моя старшая сестра, когда лежала при смерти?»

Сунь Цюань, встревоженный, спросил: «Если матушка хочет мне что-то сказать, пусть скажет яснее. Какова причина твоего горя?»

«Когда девушка подрастает, ее выдают замуж. Так положено с давних времен. Но ведь я — твоя мать, и ты должен был сообщить мне, что Лю Бэй хочет стать моим зятем. Почему ты скрыл это от меня? Устройство этой свадьбы — мое дело».

«Кто тебе об этом сказал?» — спросил Сунь Цюань, пораженный.

Мать отвечала: «Весь город говорит об этом, и только от меня ты это скрыл».

Старейшина Цяо сказал: «Я знаю об этом уже несколько дней и явился сюда, чтобы передать пожелания счастья».

«Это все неправда, — сказал Сунь Цюань. — Это стратагема моего советника Чжоу Юя, чтобы добиться возврата Цзинчжоу. Чжоу Юй использовал этот предлог, чтобы заманить Лю Бэя, захватить его и вынудить отдать Цзинчжоу. Если мы не получим Цзинчжоу, то казним Лю Бэя. Брак с моей сестрой — это только стратагема, он не соответствует нашим истинным намерениям».

Мать страшно разгневалась и стала поносить Чжоу Юя. «Он — правитель шести областей и восьмидесяти одного уезда и не может придумать для возврата Цзинчжоу стратагемы лучшей, чем стратагема «Красавица» с моей дочерью в качестве приманки? Если Лю Бэй будет убит, то моя дочь никогда не получит супруга, потому что кто же тогда на ней женится? Нечего сказать, блестящее решение, разбить жизнь моей дочери!»

Старейшина Цяо поддакнул: «Может, вы и заполучите Цзинчжоу с помощью этой стратагемы, но во всей Поднебесной люди будут насмехаться над вами».

Сунь Цюань погрузился в молчание. Мать его продолжала ругать Чжоу Юя.

Тут старейшина сказал: «В конце концов, Лю Бэй — потомок императорской династии Хань. Видимо, ничего не остается, как принять его в качестве зятя и постараться, чтобы эта скверная история не вышла на свет».

В результате действительно произошла свадьба Лю Бэя с сестрой Сунь Цюаня, и он увез ее в Цзинчжоу. Чжоу Юй попытался преследовать его с войском, но натолкнулся на организованное по совету Чжугэ Ляна сопротивление и потерпел полное поражение. Эта история отразилась в китайской поговорке: «Пай лэ фужэнь чжэ бин» («Проиграть врагу сначала женщину, а потом битву»).

Эта поговорка рассматривается, например, в книге «500 историй о китайских пословицах» (Чунцин, 1982).

История приводится в качестве примера на Стратагему № 13 в книге о стратагемах, вышедшей в 1973 г. в Тайбэе. «Битье по траве» здесь — внезапное сопротивление со стороны матери царя плану Чжоу Юя использовать ее дочь как приманку. Гнев матери поверг ее сына Сунь Цюаня («змею») в страх и ужас. Поэтому расстроился хитрый план.

13.7. Опасность в Яошаньских горах

В 627 г. до н. э. My, князь государства Ци, замыслил поход против отдаленного княжества Чжэн. Министр Цзянь Шу предостерегал против дальнего похода, утомительного для войск, но князь My пренебрег предостережениями. Рыдая, Цзянь Шу проехал некоторое расстояние вместе с уходящей армией и изложил свои соображения военачальнику Мэн Минши перед горами Яошань (в современной провинции Хэнань), через которые лежал обратный путь. На этом пути следовало опасаться засады. Но самоуверенный и высокомерный военачальник не обратил внимания на предупреждение. После неудачного похода он стал переходить горы, не разведывая дорогу, а ограничившись тем, что разделил свои войска на четыре колонны, следовавшие одна за другой. Передняя колонна наткнулась на засаду небольшого вражеского отряда, который быстро отступил. Так и не предприняв дальнейшей разведки, Мэн Минши ввел свои войска в узкую долину, в которой был полностью окружен противником. Циньская армия погибла вся до единого воина.

Эта история из «Исторических записок» Сыма Цяня приводится в пекинской книге о стратагемах от 1987 г. как пример катастрофических последствий неучета стратагемы «Бить по траве, чтобы вспугнуть змею», что в данном случае означало бы с помощью авангарда выгнать из кустов залегшего в засаде врага, вместо того чтобы, не разведав обстановки, вести свою армию в неизвестность.

Совершенно иначе вел себя через 800 лет один вэйский военачальник.

13.8. Предусмотрительный Сыма И

После падения династии Хань в 220 г. н. э. в Китае образовалось три царства: Вэй на севере, У на юго-востоке и Шу на юго-западе. Царство Шу, как мы уже видели, было основано Лю Бэем, потомком императорского рода Хань. Чтобы установить господство династии Хань над всем Китаем, Шу в период между 225 к 234 гг. предприняло несколько военных походов на север против Вэй.

В 231 г. первый министр Шу Чжугэ Лян (ум. 234) начал пятый поход против Вэй. Его противником, как и прежде, был выдающийся военачальник Сыма И. У горы Цишань обе армии долго медлили, не вступая в бой, поскольку Сыма И избегал прямого столкновения. Внезапно Чжугэ Лян получил известие, что государство Вэй сговорилось с государством У и воспользовалось отсутствием Чжугэ Ляна, чтобы напасть на Шу с запада. Чтобы избежать открытия второго фронта, Чжугэ Лян стал готовиться к отступлению. Об этом узнал через своих шпионов Сыма И, которому еще не было известно о союзе между У и Вэй. Он начал опасаться, что Чжугэ Лян использует стратагему «Инь шэ чу дун», то есть «Выкурить змею из норы». Поэтому он не решился преследовать шуские войска и решительно отклонил требование Чжан Хэ, одного из своих офицеров, немедленно начать преследование. Только когда новая разведка подтвердила отступление армии Шу, Сыма И спустился с гор, чтобы преследовать противника, но, боясь, что Чжугэ Лян мог устроить засаду, решил применить стратагему «Бить по траве, чтобы вспугнуть змею».

Поскольку начальник авангарда Чжан Хэ продолжал стремиться к немедленному преследованию шуской армии, Сыма И удовлетворил его желание. Но, согласно со Стратагемой № 12, он дал Чжан Хэ только несколько тысяч всадников, а сам последовал сзади с основными силами.

Чжан Хэ, который уже давно с нетерпением ожидал непосредственного столкновения с армией Шу, поскакал вперед со своими несколькими тысячами воинов. Но Чжугэ Лян, как того и опасался Сыма И, оставил в одной долине засаду. В эту узкую лесистую долину и въехал галопом храбрый, но не искушенный в стратагемах Чжан Хэ. Он не знал, что Сыма И использует его как «палку», чтобы выгнать из кустов «змею». Так он заехал в глубь долины, и вдруг из лесной засады появился отряд шуской армии. Предводитель отряда Вэй Янь атаковал Чжан Хэ, но через короткое время повернул назад, изображая бегство. Чжан Хэ и его воины без опаски преследовали убегавший шуский отряд. Постепенно темнело, и вэйский отряд забеспокоился. Вдруг со всех сторон сомкнулись стволы деревьев, и в воздухе засвистели бесчисленные стрелы, выпущенные из засады шускими воинами по вэйскому отряду, который в результате погиб весь до последнего человека.

Об этом узнал Сыма И, который возблагодарил небеса за то, что догадался использовать стратагему «Бить по траве, чтобы вспугнуть змею». Ведь благодаря этому остались невредимыми основные силы его армии.

Эта история была опубликована в 1982 г. в виде комикса тиражом 554 500 экземпляров; издание посвящено 36 стратагемам. Вышеприведенный пример иллюстрирует Стратагему № 13-

Не напрасно в «Трактате о 36 стратагемах», в главе о Стратагеме № 13, приводится отрывок из труда Сунь-цзы по военному искусству, из главы «Армия на марше»:

«Когда наступающая армия проходит топографически сложные места — перевалы, болота или леса, — она должна продвигаться осторожно и производить разведку местности, чтобы не попасть в засаду противника».[200]

В еще более общем виде сформулирован этот совет в пекинской книге о стратагемах, вышедшей в 1991 г.:

«Если имеются сомнения, следует выяснить истинное положение дел. Только если полностью представляешь себе обстановку, можно начинать дело. Повторяющаяся разведка — это шанс для обнаружения замаскировавшегося противника».

В этой связи в книге приводятся два примера.

13.9. Битва на корейском плато Чонгдонг

Во время корейской войны китайская армия при наступлении на северо-западе плоскогорья Чонгдонг оказалась в следующем положении. Противник укрылся в двух тоннелях, более чем в сорока бункерах и более чем в двадцати блиндажах. В распоряжении атакующих китайцев имелось более двух полков, поддерживаемых артиллерией и несколькими танками. Вечером 4 ноября 1953 г. китайцы пустили вперед две колонны, которые, стремительно наступая, обстреляли противника с обоих флангов. Двадцатиминутная схватка побудила противника выйти из укреплений и вступить в открытый бой. Обе китайские колонны отступили, и вражеские войска и огневая сила оказались совершенно открытыми. В этот момент китайцы выстрелили по противнику одновременно из 24 реактивных установок, поддержанных горной и полевой артиллерией, гаубицами и танковыми орудиями. Противник понес тяжелые потери. После этого китайские войска перешли в наступление, и три вражеские роты были уничтожены. В этом случае первая атака китайских колонн соответствует «битью по траве», а противник, подобно «змее», выползает из своего укрытия.

13.10. Огонь по фальшивым десантникам

Согласно пекинской книге о стратагемах, вышедшей в 1987 г., англо-французская армия во время операции по высадке в Порт-Саиде 5 ноября 1956 г. использовала изображения парашютных десантников из дерева и резины. Египетская армия приняла их за настоящих десантников и приказала наземной артиллерии открыть по ним огонь. После этого египетские солдаты перешли в наступление, чтобы собрать приземлившихся искусственных «парашютистов» и уничтожить их. Таким образом египтяне открыли свою огневую и живую силу. После этого воздушные силы Франции и Англии нанесли египтянам тяжелые потери.

Это применение Стратагемы № 13 во время Суэцкого кризиса 1956 г., впрочем, не подтверждается ни полковником Тревором Дьюпаем в книге «Elusive Victory — The Arab-Israeli Wars, 1947–1974» (Лондон, 1978), ни Жаком Массю в работе «La Vérité sur Suez 1956» (Париж, 1978).

13.11. Грезы о «Ста цветах»

Гонконгская книга о стратагемах приводит в главе о Стратагеме № 13 следующий пример.

В 1957 г. Коммунистическая партия Китая решила выявить все элементы, настроенные враждебно по отношению к ней в партийных и государственных органах, а также в культурных кругах. Ради этого было сынициировано движение «Пусть расцветают сто цветов»,[201] направленное на свободное выражение мнений. Это вызвало в стране мощную реакцию. По всей стране от крестьянских деревень до городов, от народных учителей до университетских профессоров бесчисленные китайцы открыто выражали свое несогласие. Однако движение это продлилось недолго и быстро перешло в новое движение по борьбе за ликвидацию «правых». Большая часть тех, которые во время кампании «Ста цветов» поддались на провокацию, подпали под эту новую кампанию. Это явление 1957–1958 гг., когда, образно говоря, «змеи» были выгнаны из кустов и обезврежены, по-видимому, занимало умы многих китайцев еще в конце 70-х годов. Пекинская газета «Гуанмин жибао» писала в ноябре 1979 г.:

«Есть люди, которые рассматривают партийную норму «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ» как стратагему, понадобившуюся для того, чтобы «выгнать змею из норы».

В 1986 г. в Китайской Народной Республике всерьез подумывали отметить тридцатилетие партийного лозунга «Пусть расцветают сто цветов».

13.12. Возвращение Царя обезьян

«Убирайся!» — приказал монах Трипитака своему спутнику, Царю обезьян Сунь Укуну. С этими словами Трипитака соскочил с коня и велел своему второму спутнику, Песочному монаху Ша,[202] достать бумагу и кисть. Затем он принес от ближайшего ручья немного воды, наскоблил с тушевого камня немного туши и здесь же написал отпускное свидетельство:

«О обезьянья морда! Прими это свидетельство. Отныне я отказываюсь считать тебя учеником. Если ты когда-нибудь еще попадешься мне на глаза, пусть провалюсь я в самую глубокую щель в аду».

Царь обезьян торопливо взял свидетельство и отвечал:

«Учитель! Не надо произносить проклятий, я сейчас же иду!»

Он почтительно склонился перед монахом и затем дал Песочному монаху Ша следующий совет:

«Если вдруг какое-нибудь чудовище нападет на Учителя, ты должен лишь сказать этому чудовищу, что я, Царь обезьян, был старшим учеником Учителя. Поскольку мое искусство известно всем чудищам, они не осмелятся причинить Учителю вред».

Действительно, Царь обезьян имел основания для подобной самоуверенности. Рожденный в незапамятные времена из оплодотворенного Небом каменного яйца, он стал властителем обезьяньего царства на Востоке, посреди Великого моря, на острове, носящем название «Гора цветов и плодов». Один мудрец посвятил его в тайну бессмертия и обучил всем магическим искусствам. Благодаря этому Царь обезьян мог по своему желанию изменять внешность, находиться одновременно в нескольких разных местах и становиться невидимым. Все стихии были ему подвластны, и, не опасаясь расстояний, он перемещался, кувыркаясь по облакам, на тысячи миль в одно мгновение. Его алмазные зеницы проницали сквозь любые преграды. Оружием его была огромная железная палица с золотыми шипами. Эта палица могла по его приказу вырастать до огромных размеров или уменьшаться до швейной иголки, которую он прятал у себя в ухе. Своей безрассудной отвагой не раз повергал он в смятение небеса. Ни один из небесных обитателей не мог с ним сравняться. Небожителям не оставалось ничего другого, как признать его могущество и возвести его в ранг «Равного Небесам Великого Святого».

Но Царь обезьян так и остался своенравным упрямцем: он унес без разрешения персики жизни, росшие в строго охраняемом саду царицы-матери, без разрешения пил небесный нектар и проглотил отборные, сделанные Лао-цзы веретена жизни. Только самому высочайшему Будде удалось заточить Царя обезьян под горой. Там принужден был лежать он в наказание за свои проказы в течение столетий, пока наконец не раскаялся и не был отпущен, чтобы помочь монаху Трипитаке доставить священные рукописи с Запада.

Но теперь Трипитака не желал его больше знать.

«Я хочу быть добрым монахом, — сказал он. — Никогда больше имя злого духа, подобного тебе, не придет мне на уста. А теперь убирайся!»

Когда Царь обезьян увидел, что Учитель не смягчается, он попрощался, совершил кувырок по облакам на тысячу миль вдаль и устремился в свое обезьянье царство на Гору цветов и плодов.

Что же произошло?

По пути на Запад в Индию за священными буддийскими рукописями монах Трипитака вместе с Царем обезьян, Монахом-свиньей Чжу Бацзе, Песочным монахом Ша Уцзином и Белой драконовой лошадью подошел к огромной горе Белого тигра. В этой горе было логово чудовища по имени Белокостая Женщина. Чудище заметило приближение монаха Трипитаки, слава которого достигла этих мест. Молва гласила: кто отведает мяса этого благочестивого человека, обретет бессмертие. Чтобы приблизиться к нему, чудовище приняло облик обольстительной девушки, которая предложила Трипитаке пищу. Своими алмазными зеницами Царь обезьян сразу углядел, какое опасное чудовище скрывается за приятной наружностью. Не слушая протестов Трипитаки, он поднял свою палицу и нанес девушке сокрушительный удар. Чудовище, однако, разбиралось в защитной магии и ускользнуло из-под удара, оставив свою телесную оболочку, безжалостно расплющенную палицей.

Пораженный жестокостью Царя обезьян, Трипитака хотел его прогнать, но затем смягчился и простил его.

Но чудовище не отказалось от своих намерений. Оно вернулось в виде облака в горную лощину, там приняло облик восьмидесятилетней старухи и вышло навстречу паломникам, горько рыдая. Ее заметил Монах-свинья и в ужасе прошептал Трипитаке: «Это, наверно, мать девушки, убитой Сунь Укуном». Царь обезьян, однако, сразу раскусил старуху. Без предисловий он ударил ее палицей. И вновь чудовище ускользнуло, оставив искалеченный труп старой женщины.

Трипитака был так разгневан, что соскочил с лошади. Снова он был близок к тому, чтобы прогнать Царя обезьян, но простил его и во второй раз.

На третий раз чудовище явилось в облике старика с белоснежными волосами, произносившего буддийские сутры. Он пожаловался, что пропала его дочь, а теперь еще и супруга, которая пошла на поиски дочери. Ему-де ничего не оставалось, как отправиться в путь, чтобы выяснить, что с ними случилось.

На этот раз Царь обезьян приказал местным духам и горному божеству стеречь в воздухе, чтобы чудовище не смогло ускользнуть. И действительно, удар Сунь Укуна уничтожил не только внешнюю оболочку чудовища, но и загасил светильник его духа. В результате телесной оболочке вернулся ее прежний облик: кучка костей. Трипитака при виде этой кучки костей уже было поверил клятвам обезьяньего царя, что он действительно убил чудовище, как Монах-свинья нашептал: «Он убийца! Боясь вашего гнева, Учитель, превратил он труп старика в кучку костей, надеясь обмануть вас».

Трипитака поверил Монаху-свинье и окончательно прогнал Царя обезьян.

С двумя оставшимися учениками и драконовой лошадью Трипитака перешел гору Белого тигра и достиг леса Черных пиний. Тут одолел его голод. Он спешился и попросил Монаха-свинью поискать какой-либо безубойной пищи. Тот отправился в лес и блуждал там много миль, не встретив ни единой человеческой души. Усталый, опустился он на траву и сразу заснул.

Поскольку посланный за едой не вернулся, Трипитака послал за ним Песочного монаха Ша. Оставшись в одиночестве, Трипитака немного посидел и отправился оглядеть окрестности. В лесу он заметил золотую пагоду. Трипитака не знал, что там обитает чудовище Желтое Платье, и попал к нему в плен. Но благодаря мольбам третьей принцессы Царства Превращений его отпустили на свободу. Третья принцесса за тринадцать лет до того была похищена чудовищем, которое принуждало ее стать своей женой. Она тайно дала Трипитаке письмо к своей семье. Поэтому она и упрашивала чудовище отпустить монаха.

Явившись в Царство Превращений, Трипитака передал письмо по назначению. Прочтя письмо, царь попросил Трипитаку убить чудовище. Но на такое деяние Трипитака был не способен. Выполнить задачу вызвались его ученики, обладавшие магическим искусством, — Монах-свинья и Песочный монах, — но они переоценили свои силы. Чудовище взяло в плен Песочного монаха. Монах-свинья во время битвы спрятался в кусты и так спасся.

Тогда чудовище превратилось в красивого молодого ученого и в этом облике было допущено ко двору Царства Превращений. Оно хотело, чтобы царь официально признал его зятем. На глазах царя оно превратило Трипитаку в тигра, которого тут же заперли в клетку. Теперь Белая драконовая лошадь осталась совсем одна. Очень обеспокоенная, она приняла свое прежнее обличье дракона, чтобы искать Трипитаку. Трипитаку она не нашла, но обнаружила пирующее во дворце чудовище. Белая драконовая лошадь превратилась в дворцовую прислужницу и поднесла чудовищу вина. Затем она начала исполнять танец с мечом, чтобы в некоторый момент приблизиться к нему и зарезать. Однако вместо того чудовище запустило в нее канделябром. В последний момент ей удалось увернуться. Той же ночью она отправила вновь нашедшегося Монаха-свинью за помощью к Царю обезьян.

Монах-свинья пошел неохотно. Он решил солгать Царю обезьян. Если бы тот вернулся и увидел, в каком печальном положении находится Трипитака, он, конечно, помог бы без всяких просьб. Поэтому, когда обезьяний царь дружески принял Монаха-свинью, тот стал объяснять, что Учитель по нему соскучился: «Он послал меня, чтобы я привел тебя».

Но Царь обезьян стал показывать Монаху-свинье богатства своего царства и не выразил никакого желания возвращаться на землю.

Чжу Бацзе ушел из обезьяньего царства с пустыми руками и, отойдя на четыре мили, принялся громко проклинать своего бывшего товарища. Его проклятия дошли до ушей Царя обезьян. Оскорбленный, он приказал схватить Монаха-свинью и привести к себе. Чжу Бацзе ничего не оставалось, как открыть истинную причину своего прихода:

«Драконовая лошадь сказала, что ты благороден, добродетелен и верен долгу. Благородный человек не задумывается о давно прошедших болезнях. Она предположила, что, конечно, ты поспешишь на помощь к Учителю. Умоляю тебя, старший брат, вспомни об изречении: «Один день учитель — на всю жизнь отец». И ради всего святого, спаси нашего Учителя Трипитаку!»

«О глупец! — отвечал Царь обезьян. — Ведь когда я оставил вас, я предупредил, что, если Учитель попадет в руки какого-нибудь чудовища, скажите ему, что я — старший ученик Учителя. Зная мои способности, любое чудовище сразу же отпустит Учителя. Почему же ты не последовал этому совету?»

Монах-свинья подумал про себя: «Просить военачальника о деянии хуже, чем распалять военачальника на деяние. Попробую-ка я его распалить!» И он сказал так:

«Старший брат! Может быть, лучше было бы, чтобы я тебя не упоминал. Едва твое имя слетело с моих уст, чудовище разъярилось еще сильнее».

Царь обезьян спросил: «Что ты имеешь в виду?»

Монахтсвинья отвечал: «Я сказал: «О чудовище! Не играй с огнем! Горе тебе, если ты посмеешь сделать что-нибудь дурное моему Учителю. Мой старший соученик — Царь обезьян. Его магические силы безграничны, и мощь его — погибель для чудовищ и демонов. Если он явится сюда, он одним ударом убьет тебя наповал и оставит лежать непогребенным!»

Но когда чудовище услышало об этом, — продолжал Монах-свинья, — оно еще больше разъярилось и прошипело мне: «Кто такой этот Царь обезьян, которым ты хочешь меня напугать? Когда он явится, я сдеру с него живьем шкуру, раздеру его мускулы, раздроблю кости и отведаю его сердце. Обезьяна, наверное, тоща, но я сделаю из нее котлету и поджарю в масле».

«Кто осмеливается так поносить меня?» — взвыл Царь обезьян, распаленный гневом. Он в ярости запрыгал туда и сюда, расцарапал свои щеки и растянул свои уши.

«О старший брат, успокойся, это чудовище Желтое Платье говорило о тебе так непочтительно. Я только точно передал тебе его слова».

Царь обезьян вскричал: «О достойный младший брат, вставай! Я иду с тобой! Если какое-то чудовище осмеливается так меня поносить, мне ничего не остается, как уничтожить его. Итак, мы отправляемся. Когда пятьсот лет назад я устроил переполох в Небесном дворце, все небесные воины склонялись передо мной, едва завидев, и называли Великим Мудрецом. Этакое бесстыдное чудовище! Оно решается ругать меня у меня за спиной. Ну, я сейчас ему покажу! Я схвачу его и разорву на тысячи кусков, чтоб наказать его за оскорбление! А совершив это, возвращусь в свое царство».

«Да будет так, о старший брат, — сказал Монах-свинья. — Ты пойдешь со мной и обезвредишь это чудовище, а покарав его, решишь, возвращаться тебе или остаться».

Так Монаху-свинье в романе «Путешествие на Запад» удалось заставить Царя обезьян вернуться на землю, чтобы спасти монаха Трипитаку, с помощью стратагемы провокации — «Просить военачальника о деянии хуже, чем распалять военачальника на деяние».

Эта стратагема, называемая «Цзи цзян цзи» или «Цзи цзян фа» — «Стратагема подначивания военачальника», практически идентична Стратагеме № 13.

С помощью искусной провокации объект доводится до эмоционального состояния, побуждающего к совершению действия, от которого при обычных обстоятельствах он — даже если бы его просили или убеждали — воздержался бы. Можно задеть его гордость, чтобы он потерял голову, или — как мне объяснил один историк из Пекинского университета — сыграть на уверенности в собственном всемогуществе и непобедимости, на чувствах ненависти, стыда, собственного достоинства, ревности, зависти — чего угодно. Но в любом случае раздраженный человек перестает понимать, что является игрушкой в руках провокатора, и совершает то, чего от него добивались.

13.13. Башня Бронзового воробья

Перед лицом наступающей армии Цао Цао, властителя Северного Китая, многие силы в восточнокитайском государстве У стали склоняться к капитуляции.

Военачальник Чжоу Юй, главный советник властителя У по внешней политике, также высказывался в пользу подчинения режиму Цао Цао. Сам властитель У был в нерешительности. Он ожидал решения Чжоу Юя. Таким образом, выбор между войной и миром зависел от одного человека.

Тут-то его навестил Чжугэ Лян, главнокомандующий армией Лю Бэя. Лю Бэй к тому времени уже трижды посетил Чжугэ Ляна в его соломенной хижине (см. 16.21) и стремился с его помощью установить свое господство в Юго-Западном Китае.

Если бы государство У попало под власть Цао Цао, последний настолько усилился бы, что распространение его империи на весь Китай было бы лишь вопросом времени. По мнению Чжугэ Ляна, такое развитие событий следовало предотвратить. Только тогда у Лю Бэя оставались бы шансы достигнуть его честолюбивых целей.

Сначала Чжугэ Лян попытался, вслед за Лу Су, военным советником властителя У, склонить Чжоу Юя к войне против Цао Цао. Но Чжоу ответил, что не хочет противиться Цао Цао, так как тот правит именем ханьского императора. К тому же силы его очень велики. Нападение на него связано с большим риском: «Я убежден, что война означает верное поражение, а уступчивость — мир».

«Вы не правы, — возразил Лу Су. — Уже при трех поколениях наше государство подчиняется одной и той же династии. Не так-то просто перейдет оно под чужую власть. Почему же вы рассуждаете с позиции слабого?»

«Если население этих земель пострадает от войны вследствие принятого мной решения, его гнев обратится на меня. Поэтому я полон решимости посоветовать нашему властителю покориться Цао Цао».

«Но вы недооцениваете могущество нашего властителя и удачную топографию нашей страны. Если Цао Цао нападет на нас, еще неизвестно, кто победит».

Так они некоторое время спорили, а Чжугэ Лян с улыбкой смотрел на них. Наконец Чжоу Юй спросил, чему он улыбается.

«Не кому иному, как твоему противнику Лу Су, — отвечал Чжугэ Лян. — Он не знает, какой пробил час».

«Господин, — сказал Лу Су, — что вы имеете в виду?»

Чжугэ Лян ответил: «Чжоу Юй совершенно прав, предлагая капитуляцию».

«Чжугэ Лян разбирается в приметах времени, — вмешался Чжоу Юй. — Он того же мнения, что и я».

Лу Су спросил: «Это правда, Чжугэ Лян, вы тоже так думаете?»

Чжугэ Лян отвечал между прочим, что капитуляция обеспечит безопасность женщинам и детям и сохранит верхним слоям общества власть и высокие посты.

Лу Су гневно прервал его: «Вы хотите, чтобы мой господин поклонился этому бунтовщику Цао Цао?»

Чжугэ Лян ответил: «Есть у меня одна стратагема. Если мы применим ее, вам не придется собирать овец и сосуды с вином в дар Цао Цао. Не придется также покидать страну и расставаться со службой. Не понадобится даже одному из вас переправиться через реку, чтобы сдаться Цао Цао. Достаточно лишь послать Цао Цао лодку с двумя людьми. Как только Цао Цао получит этих двух, войска его сложат оружие, свернут знамена и уйдут».[203]

Чжоу Юй спросил: «Какие же это два человека произведут столь могучее действие на Цао Цао?»

Чжугэ Лян пояснил: «Без этих двух людей здешняя густо населенная страна обойдется столь же легко, сколь дерево без одного листа или хранилище зерна без одного зернышка. Но если Цао Цао получит их, он в великой радости оставит эту землю».

«Так о ком же идет речь?» — нетерпеливо спросил Чжоу Юй.

Чжугэ Лян повел речь так: «Когда я жил в горах Лунчжун [см. 16.21], слыхал я, что Цао Цао приказал воздвигнуть башню на реке Чжан, башню Бронзового воробья. Это сооружение исполнено великолепия. Цао Цао разыскал по всей стране прекраснейших женщин и приказал им поселиться в ней. Ведь Цао Цао, как известно, большой любитель женщин. Давно уже слыхал он о двух красавицах, живущих в здешних местах. Обе они происходят из семьи Цяо. Они так прекрасны, что при виде их рыбы, полные благоговения, выпрыгивают из ручьев и птицы падают на землю, пуна прячет свой лик и цветы краснеют от стыда. Цао Цао поклялся, что его обрадуют лишь две вещи в этом мире: завоевание всей империи и обладание двумя красавицами Цяо, которым он желал бы посвятить себя на склоне дней в башне Бронзового воробья. Если он достигнет всего этого, то без сожаления сойдет в могилу. Так что истинная причина нынешнего его похода — эти две женщины!»

И, обращаясь к Чжоу, Чжугэ Лян продолжал: «Почему бы вам не отправиться к отцу двух прекрасных сестер, купить их за тысячу золотых монет и послать за реку к Цао Цао? Добившись своей цели, он, удовлетворенный, отступит. Почему бы вам не применить эту стратагему?»

«Но какие доказательства имеются у вас, что Цао Цао столь пламенно стремится обладать сестрами Цяо?»

Чжугэ Лян отвечал: «Ведь его сын Цао Чжи сочинил по его приказанию «Оду башне Бронзового воробья». Все стихотворение говорит лишь о горячем желании Цао Цао обладать императорским троном и о его страсти к обеим дочерям Цяо. Я думаю, что смогу рассказать это стихотворение, если вы пожелаете. Меня глубоко восхищает его красота».

Чжоу Юй сказал: «Прошу вас, попытайтесь».

И Чжугэ Лян стал рассказывать «Оду башне Бронзового воробья» — длинное стихотворение, в котором Цао Цао воспевал безмятежную, полную наслаждений жизнь в названной башне с обеими красотками после получения императорского трона — во всяком случае, так его понял Чжоу Юй. В частности, он услышал следующие строки:

Две башни вздымаются слева и справа,

Одна носит имя «Нефритовый дракон», другая — «Золотой феникс».

Они объединены двумя Цяо, на востоке И на юге, в средоточии радости…

Чжоу Юй дослушал стихотворение до конца и вдруг вскочил в приступе гнева. Грозя кулаком на север, он завопил: «Ты, старый бунтовщик, слишком глубоко ты хочешь меня унизить!»

Чжугэ Лян тоже вскочил и сказал: «Что за дело вам до двух женщин из народа?»

«Вы, должно быть, не знаете, господин, — сказал Чжоу, — что старшая из сестер — вдова Сунь Цэ, отца нашего нынешнего владыки, а младшая — моя собственная супруга».

Чжугэ Лян выказал сильное удивление и сказал: «Нет, действительно, я этого не знал. Ах, какая гибельная ошибка с моей стороны! Какая ошибка!»

Чжоу Юй сказал: «Либо я, либо этот старый разбойник! Вместе нам не ужиться на свете. В этом я клянусь!»

Этот эпизод взят из «Троецарствия». Цао Цао действительно построил башню под названием «башня Бронзового воробья». Но строки стихотворения, приведенные Чжугэ Ляном, об обеих Цяо, объединенных в средоточии радости, на самом деле говорят о двух висячих мостах, которые связывали две башни. Дело в том, что «цяо» по-китайски — в частности, «мост». Чжутэ Лян воспользовался созвучием его с фамилией Цяо, чтобы заронить в душу Чжоу убеждение, что это стихотворение (которое, кстати, не сохранилось нигде, кроме текста романа) относится к двум сестрам.

Так он возбудил гнев главнокомандующего Чжоу и обходным путем добился своей цели: заставить Чжоу выступить против Цао Цао (относительно результатов похода см. 9.1).

13.14. Под знаменем Пророка

«Вряд ли найдется что-либо более грациозное, чем эти тонкие, высокие, обвитые лесенками кружевные минареты, составляющие дивный контраст с выпуклостями куполов, раскинувшихся между ними. Нигде не понимаешь лучше, на что может подвигнуть религиозное воодушевление…

Ахмед, конечно, не знал, что этот великолепный храм когда-нибудь станет местом, с которого один из его последователей будет призывать османский народ к уничтожению янычаров. После того как Махмуд увидел необходимость этого шага, он прибегнул к такому средству: он приказал перенести знамя Пророка, столь высоко чтимое всеми мусульманами, из государственной сокровищницы, где оно хранилось, в мечеть Ахмеда. Завернутая в три покрывала реликвия, которую открывали только по самым большим праздникам, привлекла к мечети большую часть населения

Константинополя. Султан развернул знамя и показал народу, одновременно призвав его к сопротивлению. Воодушевленная толпа целиком и полностью встала на сторону султана, и янычары именем турецкого народа были уничтожены все до единого» (Мария Белли, 1788–1833, цит. по: Reise Textbuch Istanbul, DTV, München, 1987).

Янычары — войско, набранное в 1329 г. османским султаном Орханом из принявших ислам христианских пленников; позже оно пополнялось за счет так называемого «детского налога» на подданных-христиан. В XVII столетии их количество достигало 100 000 воинов. В 1826 г. они воспротивились введению новой, организованной по европейскому образцу, милиции и за это были уничтожены Махмудом П. Как следует из сообщения Марии Белли, он использовал при этом Стратагему № 13, разжегши религиозные страсти в народе.

13.15. Воодушевляющая лекция по истории — залог спортивной победы

Многократный чемпион мира по настольному теннису Чжуан Цзэдун в своей «Азбуке применения стратагем в спорте» (Пекин, 1985) сообщает следующие сведения:

«Перед Двадцать шестым первенством мира по пинг-понгу [Пекин, 1961] ожидался еще финал между Японией и Китаем. В общественном мнении и среди профессионалов японцы считались фаворитами, которым китайцы никого не смогут противопоставить. В нашей команде также некоторые боялись, и даже у меня было тяжело на душе. Незадолго до китайско-японского финала я сел на стул и попытался придумать, как бы обойти японцев. Вдруг кто-то тихо сказал мне: «Сяо Чжуан». Я оглянулся и увидел старого спортивного деятеля. Поспешно поднявшись, я предложил ему сесть, но тот против ожидания не согласился. На его мрачном лице ходили туда-сюда мускулы. Я внутренне удивился, почему его обычно сияющее лицо сегодня выглядит так угрюмо. Пока я стоял в растерянности, он засучил рукава рубашки и заговорил. Он говорил о постыдных унижениях, которые наша страна претерпела в прошлом от империалистических агрессоров. С тех пор сверхдержавы всегда рассматривали нас как «азиатского больного». «Ныне, на этих соревнованиях, мы обязаны выложиться и защитить честь китайского народа».

Когда он окончил свою речь, он еще раз взглянул на меня и молча вышел. Внезапно все мои сомнения исчезли без следа. Не испытанный доселе подъем охватил меня. Я решил посвятить все свои силы достижению победы. Это чувство не оставило меня и когда я, против всякого ожидания, дошел до двух финальных игр с японцами. Оглядываясь назад, я могу подтвердить, что воодушевление, вселенное в меня старым спортивным деятелем, имело решающее значение для нашей победы над японцами».

Здесь «поддразниваемый военачальник» — игрок в настольный теннис Чжуан Цзэдун. Старый спортивный деятель, возбудив его патриотические чувства, вывел его из ступора. Тогда впервые китайская команда настольного тенниса и в ее составе Чжуан Цзэдун завоевали титул чемпионов мира в командном первенстве, и Чжуан Цзэдун отстоял для Китая титул чемпиона мира в личном зачете, завоеванный в 1959 г. в Дортмунде Жун Готуанем (см. 3-13).

13.16. Жаждущий стратагем заяц

Заяц пришел к Богу и попросил у него стратагему. Бог сказал: «Хорошо. Я услышал твою просьбу, Но сначала я испытаю тебя. Ты должен принести мне живого питона. Ты должен принести мне парного молока буйволицы. Ты должен принести мне калебасу, наполненную мухами. Ты должен принести мне калебасу, наполненную москитами, и живого питона. Когда ты исполнишь все это, ты приведешь мне живую гиену. Вот тогда я добавлю к твоей мудрости новую мудрость». Заяц отправился в путь. Он взял калебасу, пришел к буйволице и сказал: «Вот, то ли она наполнится, то ли не наполнится, то ли она наполнится, то ли не наполнится». — «Что такое?» — спросила буйволица. Заяц ответил: «Если бы я подоил тебя, ведь не хватило бы молока наполнить мою калебасу». — «Ну нет, ты ошибаешься», — возразила буйволица. И заяц начал доить. Когда калебаса наполнилась, он заткнул ее. Затем он отправился к мухам и сказал: «Вот то ли наполнится, то ли не наполнится, то ли наполнится, то ли не наполнится». Мухи спросили: «О старший братец Заяц, о чем это ты?» — «Да вот, эта калебаса говорит, что если вы в нее залетите, то не сможете ее заполнить». Они залетели в калебасу. Заяц заткнул ее и пошел дальше. Он пошел к москитам и сказал: «То ли наполнится, то ли не наполнится, то ли наполнится, то ли не наполнится». Москиты спросили: «Эй, старший братец Заяц, что там у тебя?» — «Да вот, калебаса утверждает, что если вы залетите в нее, то не сможете ее заполнить». — «Ну что ж, посмотрим». И они влетели в калебасу и наполнили ее. Заяц заткнул ее и пошел дальше. Он пошел и вырезал себе большую палку. Питон спросил: «Эй! Что это у тебя? Эй, братец Заяц, что это там ты положил?» — «Эта палка говорит, что, если ты с ней Померяешься, она окажется больше, чем ты». — «Ну, давай-ка примерим», — сказал питон. Когда он вытянулся вдоль палки, заяц крепко привязал его к ней, положил палку со змеей на плечо и двинулся дальше. Потом он отправился к гиене. Гиена спросила его: «Куда идешь ты со всеми этими калебасами?» Заяц сказал: «Пойдем вместе! Если ты сможешь меня нести, давай я погружусь на тебя со всеми вещами, и мы двинемся быстрее. Там убили большого быка, мы пойдем и наедимся вдоволь его мяса». Гиена сказала: «Что ты говоришь!» Заяц ответил: «Чистую правду!» — «Ладно, я пойду с тобой!» — «Я сяду на тебя верхом?» — «Ладно, садись». Хоп — заяц вскочил на гиену и надел ей на морду уздечку. Потом он запел: «Великий Бог повелел мне принести парного молока от буйволицы, и вот оно — парное молоко, царский подарок! Великий Бог сказал мне принести калебасу, полную мух, вот она, калебаса, полная мух, царский подарок! Великий Бог сказал мне принести калебасу, полную москитов, вот она — калебаса, полная москитов, царский подарок! Великий Бог повелел мне принести живого питона, вот он — живой питон, царский подарок! Великий Бог повелел мне привести живого «Ву-гу», вот он — Живой «Ву-гу», царский подарок!» — «Что ты говоришь, — спросила гиена, — живого «Ву-гу»? Все остальное было понятно, а вот «Ву-гу» — это я не понимаю». — «В чем дело? Это ведь не о тебе я говорю. Едем быстрее» — ава! Так они ехали и ехали и явились к Всемогущему Богу. Заяц вновь запел свою песню. Затем он рассказал обо всем Богу. Всемогущий Бог сказал: «Оставь все там, уходи склонившись!» Заяц побежал, согнув спину. Всемогущий Бог взял тяжелый предмет, ву! И бросил его в Зайца. Тот прыгнул навстречу и поймал его, пак. «Да, действительно, — заключил Бог, — если бы я дал тебе еще и стратагему, ты бы лишил меня моего трона, меня, Всемогущего Бога».

Эта сказка, переданная мною здесь с небольшими сокращениями, широко распространена в Восточной Африке. Она записана, переведена и откомментирована Г. Мейером и В. Герег-Карадем (L'enfant ruse et autres contes bambara. — Mali et Senegal oriental. Paris, 1984, p. 137).

Образ зайца, искусного в применении стратагем, известен также в Судане и в Южной Африке. В Центральной Африке и в Камеруне ему соответствуют черная антилопа или черепаха, а на Атлантическом побережье — паук.

Заяц стремится к большей мудрости, то есть к увеличению своих знаний в области стратагем. Он хочет таким образом возвыситься над другими животными. Бог, в котором заяц надеется найти учителя стратагем, ставит перед ним «невыполнимые» задачи, которые заяц решает с помощью различных стратагем. Прежде всего он пользуется Стратагемой провокации № 13. Каждый разговор со своей жертвой он начинает с противоречия, чтобы возбудить ее любопытство. Как только разговор завязывается, заяц прибегает к той же стратагеме, задевая самолюбие партнера. Тот пытается доказать свои способности, в которых заяц сомневается, и попадается на крючок. С гиеной заяц применяет еще и Стратагему № 7, «Сделать нечто из ничего», приманивая ее завлекательной картинкой убитого быка. Эту картинку он (по Стратагеме № 17) использует как «кирпич», с помощью которого добывает «нефрит» (гиену).

Бог дает зайцу последнее задание: приказывает убегать, согнув спину, — и швыряет в него тяжелым предметом. Но едва заяц заслышал позади шорох, он, вопреки божественным указаниям, останавливается и таким образом избегает, вероятно, смертельного удара по спине. Недоверчивость зайца даже в непосредственной близости божества невольно вызывает в памяти строки «Эдды»:

Прежде чем в дом войдешь, все входы ты осмотри, ты огляди, — ибо, как знать, в этом жилище недругов нет ли.

Или:

Гость осторожный, дом посетивший, безмолвно внимает — чутко слушать и зорко смотреть мудрый стремится.

Так заяц выдержал последнее испытание: он превзошел самого Бога. После этого африканский Всевышний отказался обучать его новым стратагемам, ибо в этом случае заяц уподобился бы Богу и стал бы для него опасен. Бог как высшая инстанция искусства стратагем — один из любопытных аспектов этой африканской сказки.

«Господь Бог изощрен, но не коварен»,[204] — сказал в Принстоне в мае 1921 г. Альберт Эйнштейн. Как писал мне профессор А. Гер-манн (Штутгарт, Институт истории, кафедра истории естественных наук и техники), Эйнштейн всегда относился к природе и ее персонификации, Богу, как к загадочному существу, Сфинксу, но не как к хитрецу и обманщику.

Тем не менее доныне существует тип мировоззрения, согласно которому Бог и хитрость не чужды друг другу. Их близость может зайти столь далеко, что Бог женится на Хитрости, а затем даже пожирает ее:[205]

«Зевс взял в жены Метис (Хитрость), и, когда она забеременела от него Афиной, проглотил ее. Будучи таким образом переварена и усвоена, лукавая мудрость вошла в верховного бога и стала составной частью олимпийского порядка».

Так пишет Элен Ведрин во введении к книге «Les ruses de la raison, pouvoir et et pouvoirs» (Paris, 1982). Она при этом ссылается на замечательную работу M. Détienne, J.P. Vernant «Les ruses de l'intelligence, la métis des Grecs», Paris, 1974. Греческое слово metis имеет смысл более широкий, чем просто «хитрость», и, подобно китайскому чжи (мудрость/хитрость), охватывает также значения wisdom, skill, craft (см.: A Greek-English Lexicon compiled by Henry George Liddell and Robert Scott. Oxfrord, 1940/1973).

Связь между божеством и хитростью в различных культурах выявляется также при исследовании роли трикстера. «Трикстер» буквально означает «шут», «мошенник». Однако в исследованиях по мифологии термин «трикстер» обозначает мифического героя, характеризуемого непредсказуемым плутовским поведением. Черты трикстера имеют германский бог Локи (см. 3.3) и греческий Гермес. В индейской мифологии роль трикстера исследовал Пол Рэдин в работе «The Trickster» (с комментарием К. Г. Юнга о психологии фигуры трикстера, 3-е изд. New York, 1976); Пол В. А. Вильяме посвятил ей книгу «The Fool and the Trickster» (Cambridge/Totowa, 1979).

13.17. Носовой платок Дездемоны

После возвращения с Кипра мавр Отелло был окружен всеобщим восхищением за свой победоносный поход против турок. Только Яго ненавидел его и хотел погубить, потому что из-за Отелло его обошел по службе Кассио. Яго мечтает отомстить Отелло, но действует не сам, а через других. Сначала он провоцирует ссору между Родриго и капитаном Кассио. Когда Монтано пытается их помирить, пьяный Кассио выхватывает кинжал и ранит Монтано. Яго разжигает недовольство толпы.

Когда Отелло является и требует объяснений, Яго удается свалить на Кассио всю вину за беспорядки. Отелло понижает Кассио в должности. Смущенный Кассио просит совета у Яго. Тот предлагает ему просить о протекции супругу Отелло Дездемону.

Поверив Яго, Кассио обращается за помощью к Дездемоне, когда она прогуливается в саду. Яго тем временем возбуждает в Отелло подозрения в неверности Дездемоны, бросая тень на Кассио. Тут ничего не подозревающая Дездемона просит Отелло помиловать Кассио.

Отелло решает, что наличие тайной связи между Дездемоной и Кассио доказано. Когда Дездемона хочет освежить его лоб своим носовым платком, его подарком, он в гневе отбрасывает платок. Платок потихоньку подбирает жена Яго Эмилия. Так он попадает в руки Яго, а тот подбрасывает его в комнату Кассио. Кассио не знает, чей это платок, и забирает его себе. Отелло едва может обуздать свою ревность, но требует от Яго доказательств неверности Дездемоны. Яго (используя Стратагему № 7) утверждает, что слышал, как Кассио во сне шептал имя Дездемоны, а кроме того, заметил у Кассио платок Дездемоны. Так Яго удается довести Отелло до неистовства.

Когда Дездемона снова пытается замолвить словечко за Кассио, Отелло требует, чтобы она показала подаренный им платок. Она не может этого сделать, Отелло разражается тяжкими оскорблениями и руганью, и она, глубоко опечаленная, уходит.

Яго устраивает для Отелло возможность подслушать свой разговор с Кассио о его возлюбленной, Бьянке. При этом Яго удается искусно провоцировать ответы Кассио таким образом, чтобы Отелло поверил, что речь идет о Дездемоне. Когда Кассио в своей невинности показывает платок Дездемоны, Отелло полагает измену Дездемоны доказанной и решает ее убить. Он душит Дездемону, а затем, узнав о своей ошибке, закалывается сам.

Так в опере Джузеппе Верди (либретто Арриго Бойто) Яго устраняет ненавистного Отелло не собственной рукой, а разжигая в нем пламя ревности с помощью вновь и вновь применяемой Стратагемы провокации № 13 «до такой степени, что Отелло гибнет в этом огне», — как пишут Пань Ида и Ду Гэншэн в предназначенной для средней школы книге «Типичные фигуры в прославленных произведениях зарубежной литературы» (Шанхай, 1987).

13.18. Риторическая провокация

В книге о стратагемах, вышедшей в 1987 г. в Тайбэе, Стратагема № 13 определяется как риторическая хитрость. Согласно ей не следует в критическом разговоре ясно высказываться самому, лучше короткими замечаниями побуждать высказаться противника. Поток речи противника также с легкостью можно пресечь немногими провоцирующими словами и по его реакции узнать его истинные намерения. Ни в коем случае нельзя самому разражаться нотациями, так как тогда противник получит возможность вернуться к спокойному изложению и к сокрытию задних мыслей.

В этом примере «бить по траве» — высказывать раздражающие противника замечания, а «вспугнутая змея» — собеседник, спровоцированный на речь.

Несколько другой вариант находим у Шопенгауэра:

«Противоречие и ссора побуждают к преувеличенным утверждениям. Таким образом, мы можем, противореча врагу, побудить его к высказыванию в преувеличенном виде чего-либо, что он считает истиной; мы же, опровергнув это преувеличение, будем выглядеть так, как если бы опровергли само подразумеваемое утверждение».

Здесь с помощью стратагемы провокации противника доводят до крайних высказываний, которые легко опровергнуть или выставить неправдоподобными. Кроме того, Шопенгауэр в рассуждении об «уловке 23» своей «Диалектики спора» советует:

«Напротив, мы сами должны остерегаться, как бы нас не спровоцировали противоречиями на преувеличенные или чересчур сильные утверждения».

То, что язык спорщика не всегда усмиряется чисто риторическими средствами, показывает следующая история, происшедшая в 625 г. до н. э. Она приводится в классическом конфуцианском труде «Цзо-чжуань».

13.19. Негостеприимный хозяин

Царь Чу объявил, вопреки совету первого министра, своим наследником Шанчэня. Позже он изменил свое решение, пожелав, чтобы наследником стал его сын Чжи, и собрался понизить Шанчэня в должности. Шанчэнь услышал об этом, но не знал, насколько слухи соответствуют действительности. Он спросил своего учителя Пань Чуна, нельзя ли как-нибудь выяснить истину. Пань Чун дал ему совет: «Пригласи на пир сестру царя и обращайся с ней непочтительно».

Принц последовал совету. Дама, с которой он был недостаточно обходителен, разгневалась и закричала: «Ах ты грубиян, не зря царь хочет тебя убить и вместо тебя назначить наследником Чжи!»

После этого Шанчэнь сообщил учителю, что слухи оказались правдивыми. Вскоре он устроил переворот и убил царя Чу, унаследовав его власть под именем царя My (625–614 до н. э.).

Здесь «битье по траве» — намеренная невежливость Шанчэня, а «вспугнутая змея» — рассерженная этой невежливостью и потому выдавшая тайну царская сестра.

Как и всякая стратагема, Стратагема № 13 при неумелом обращении может обратиться неуклюжей попыткой, так сказать, «разбудить спящую собаку» или «сунуться в осиное гнездо». Кроме того, она вообще может оказаться предупреждением, побуждающим противника оставаться в укрытии. По этому поводу можно привести диалог из народного романа «Речные заводи». Разговаривают Ши Энь, сын коменданта лагеря в Мынчжоу, и У Сун — силач, прославившийся тем, что голыми руками убил тигра. У Сун умертвил свою невестку-изменницу, отравившую его брата, и в наказание за это сослан в лагерь. Ши Энь приглашает У Суна совершить вылазку против врагов, расположившихся в соседнем городке. У Сун готов сразу же перейти к действиям, но Ши Энь удерживает его: «О старший брат, подождите, пока не прибудет мой отец. Если он одобрит наш план, нам более ничто не будет препятствовать. Мы не должны действовать опрометчиво… если мы отправимся туда, не подготовившись как следует, мы только «будем бить по траве и вспугнем змею», и Цзян Чжун будет настороже».

13.20. Из «Настольного оракула» Грациана

Приведем к стратагемному значению выражения «Бить по траве, чтобы спугнуть змею» еще цитату из «Настольного оракула всемирной мудрости», собрания афоризмов остроумного испанца Бальтасара Грациана (1601–1658), которое впервые вышло в 1653 г. (перевод па немецкий язык А. Шопенгауэра):

«Шарить по кустам, чтобы приблизительно выяснить, что там может быть, в особенности если вы не уверены в успехе поисков. Таким образом можно всегда обеспечить себе выход, поскольку в любой момент можно и серьезно вступить в игру, и уклониться от этого, Осторожный человек всегда сначала подготовит почву намеками; этот метод незаменим для просителя, любовника и правителя».