Стриптизерша

— Грей ... Господи, Грей, — он берет руками мое лицо. — Ты должна сейчас прекратить это. Я не готов к этому, и я не думаю, что ты готова.

— Готова к чему? — Но потом, да, я знаю процесс секса, конечно, я понимаю, что произойдет, если я продолжу ласкать его, проводить по нему ртом.

И нет, я не готова к этому. Когда-нибудь я попробую это, но он прав. Не сейчас.

— Да, ты прав, — произношу я и опускаюсь на него, прижимаясь своей грудью к его. Мои губы на его губах, и его эрекция твердая между нами рядом с моим бедром.

Должно быть, он увидел в моих глазах вопрос, потому что отвечает, прежде чем я могу сформулировать слова.

— То, что ты делаешь со мной, Грей. Боже. Это все, что я могу сделать, чтобы прямо сейчас сдержаться. Ты совершенна. То, как ты трогаешь меня ... — он запутывается пальцами в моих волосах, сильно сжимая голову, и прерывается страстным поцелуем. — Ты заставляешь меня чувствовать себя... так хорошо. Раньше, я никогда не ощущал ничего подобного.

Я снова на спине, и он надо мной. Я обнимаю его руками за шею и тяну вниз для поцелуя, и мы теряемся в бесконечном моменте. Но ненадолго, потому что он отстраняется. Я запускаю пальцы в его волосах, когда он целует мою впадинку на шее. Округлость моей правой груди, вокруг ареола, сморщенную плоть, а потом мой сосок у него во рту, и между моих бедер резкое, тянущее ощущение, горящее давление. Его рука поглаживает мой живот, мои бедра. Я охотно раздвигаю ноги для его прикосновений, греховно и безудержно разводя бедра широко, когда его пальцы погружаются глубоко в меня. От его ласковых прикосновений к моей киске, напряжение заставляет жар дергаться внутри меня, канаты нервов закручиваются, дергаясь и переплетаясь от ритмичных, ищущих движений его пальцев внутри меня. Мои бедра поднимаются высоко над кроватью, когда он подводит меня к грани, а затем замедляет свои прикосновения и позволяет мне мучительно успокоиться, но давление не ослабляется, лишь перерастает в вес, который я не могу удержать. Он не предлагает мне облегчение, и я не могу попросить у него, потому что я потеряла дар речи.

У меня есть собственные желания в этот момент, в это время: его прикосновения. Мой оргазм — это то, кто я есть. Его рот на моих грудях, пальцы внутри меня — это тоже та, кто я есть.

Его поцелуи опускаются вниз по моей грудной клетке и еще ниже, через мой живот, затем язык углубляется в мой пупок. Я качаю головой, нет, нет, но конечно, на самом деле я не имею в виду «нет», я просто хочу спросить, действительно ли он собирается сделать это… и он делает. Его губы касаются моей киски, и я содрогаюсь. Это поцелуй нерешительного исследования. Я поднимаю свои бедра в молчаливом поощрении. Я потерялась в этом опыте, и я хочу все, что он может мне дать.

Он смотрит на меня, в его глазах вопрос. Он не хочет, чтобы я чувствовала спешку. У меня не осталось стыда.

— Пожалуйста... пожалуйста, да, — слабо шепчу я слова, но он их слышит.

Он хватает меня за лодыжки, закидывает мои колени себе на плечи, поднимает мою задницу, и, без какого-либо предупреждения, врывается в меня языком. Я цепляюсь за постель со звуком —это что-то между хныканьем, криком, визгом и стоном. Вместо постели, я решаю схватиться за него. Мои руки запутываются в его волосах и тянут, сжимаясь в его темных локонах и удерживая, пока он использует большие пальцы, чтобы развести в стороны мои губы и целует меня глубоко внутри. Это тоже поцелуй. Его губы шевелятся поверх моих скользких внутренних складок, а его язык исследует меня, именно так, как он целует меня в рот.

Еще никогда в жизни у меня не было такого приятного напряжения. Никогда. Только сейчас я понимаю смысл истинного райского блаженства.

Я не пытаюсь скрыть или заглушить неловкие звуки, которые вырываются из моего горла. На самом деле, когда его губы сосут меня, я нахожу собственные звуки пробуждения. Я полностью отказываюсь от этого. У меня нет причин больше это контролировать, и я полностью в его власти. Я позволяю себе стонать так громко, насколько способен мой голос, и столько, сколько я смогу, Доусон удваивает интенсивность своих ласк. Чем эротичней мои стоны, тем более дико его язык врывается в меня; чем больше я позволяю себе выкрикивать его имя, тем быстрее он сосет и кружит своим языком.

Я сцепляю ноги за его головой и удерживаю его рядом с собой. Теперь его пальцы тоже скользят в меня — два пальца в моей киске —проникая внутрь и выскальзывая наружу. И эти движение то опустошают, то наполняют, то снова опустошают меня, заставляя всхлипывать. И он повторяет это, но не полностью, я откидываю свою голову назад, выгибаю спину и распадаюсь под ним, кричу, задыхаюсь, и снова кричу, когда оргазм волна за волной ударяет меня. Я никак не могу остановить свои движения около его рта, и двигаю бедрами к его проникающему языку. Его руки побуждают меня передвигаться вперед и вверх, не смягчившись, когда наступил оргазм, но подталкивая меня за ним в беспомощном, задыхающемся, застывшем экстазе огненного освобождения.

Я опускаюсь, испытывая головокружение, и в отчаянии стону, когда он отодвигается от меня. Слышу, как что-то трещит. Мои глаза распахиваются, и я вижу, как он раскатывает что-то тонкое и прозрачное по своей эрекции. Я знаю, что будет дальше. В горле застревает комочек страха, но потом у меня нет времени, чтобы осознать это, потому что Доусон возвращается ко мне, целуя.

Я пробую свой вкус на его губах и языке, на вкус неопределенно солено-острое, и женский привкус мускуса. Его поцелуй отчаянный, и я знаю, он настраивает себя под мое состояние. Это там, внутри меня, паника, но я отрицаю это. Я целую его и наслаждаюсь весом его тела и силой его рук, я знаю, что хочу этого. Я целую его со всей силой, что есть во мне, и обвиваю его за шею одной рукой.

— Грей, ты не... мы не должны, если ты не готова.

— Я никогда не буду готова. Но я никогда не хотела большего, — я должна сказать ему всю правду, которая у меня внутри. — Скоро я сойду с ума. Я знаю, так и будет. Я потерялась в тебе, потерялась в этом, в нас, но я собираюсь выйти из себя. Ты должен это знать. Но ты также должен знать, что я хочу этого. Так сильно. Пожалуйста, сделай это со мной.

Его живот твердый и теплый рядом с моим, и я чувствую его кончик на внутренней стороне моего бедра — огромный и твердый. Его сильные руки по обеим сторонам от моего лица. Его глаза ищут меня.

— Я люблю тебя, Доусон, — я приближаюсь губами к его губам и позволяю ему вкусить слова, когда произношу их.

Я вижу, как его глаза наполняются эмоциями, чувствую, как его грудь расширяется, и даже его эрекция становится все тверже и толще рядом со мной.

— Грей ... Я люблю тебя. Боже, я люблю тебя.

Я должна спросить его. Я должна произнести слова.

— Займись со мной любовью, Доусон. Пожалуйста, займись со мной любовью.

— Да, я желаю этого всем сердцем.

Но он не толкается в меня.

Вместо этого, он тянется вниз между нами и находит мое сладкое местечко своими пальцами, находит мою грудь ртом и терпеливо, медленно подводит меня к судорогам, задыхающемуся возбуждению. Когда я достигаю грани оргазма, он целует меня, и я открываю глаза, чтобы смотреть в его многоцветные глаза. Он не замедляет свои пальцы на моей плоти; он толкается в мою киску лишь головкой. Сначала, это лишь небольшое давление, просто очень маленькая его часть внутри меня, и я позволяю своим ногам раскинуться в стороны, потому что в противном случае я буду зажимать их. Я немного паникую. Мое сердце колотится с таким же страхом, как и с удовольствием, и он это знает, потому что позволяет мне упасть с края оргазма и скользит немного дальше, позволяя мне чувствовать растяжение от того, что он заполняет меня. Я задыхаюсь, слезы собираются в уголках моих глаз, потому что он настолько огромен внутри меня, заполняет меня, несмотря на мою неспособность принять его.

Но я принимаю его, он застывает, и я начинаю нуждаться в наполненности, начинаю понимать, как сильно я полюблю это, но присутствует и боль, но я стерплю ее. Доусон ускоряет движение своих пальцев, резко прикусывает мою грудь зубами и подводит меня к яростному оргазму. На этот раз он продолжает двигаться, скользя немного глубже с каждым вращением его пальцев, а затем я разрываюсь на части, задыхаюсь и стону, а глаза Доусона не отрываются от меня, молча умоляя меня смотреть в его глаза, удерживать взгляд. Я так и делаю, он толкается один раз, сильно, и наступает мгновение ослепляющей боли, но она пропадает под цунами вспышки звезд, удовольствие, пронизанное болью. Он остается глубоко внутри, пальцы и рот доставляют мне удовольствие, когда стихает пульсирующая боль. И тогда я полностью заполнена им. Он во мне. Бедра к бедрам, рот ко рту. Наши пальцы переплетены у моего лица. Наши языки пробуют друг друга, и он огромен внутри меня, растягивая меня до сдавливающей боли, которая кровоточит в удовольствие.

А потом... он двигается. Доусон медленно выскальзывает из меня, я опустошена и потеряна без этой полноты. Я зарываюсь лицом в изгиб его шеи, чувствуя его пульс на моих ресницах. Он скользит обратно в меня, бесконечно медленное движение, и я цепляюсь и царапаю его спину, потому что блаженство, которое наполняет меня — это рай, за небом, это чистое чудо, все, что есть хорошее во Вселенной, взрывается внутри меня. Это любовь вскипает внутри меня.

Я плачу, но улыбаюсь, Доусон целует мои слезы, мои скулы и веки, мой подбородок, рот и шею и все остальное, одновременно толкаясь внутрь. Но медленно. Так медленно. Так нежно. С любовью. Мягкое, ласковое скольжение внутрь, нарушает все представления о полноте с каждым толчком. И затем он выходит, и я скулю от потери, на что Доусона снова входит в меня.

Я выгибаю позвоночник, поднимаю свою попу и бедра, навстречу к нему. Одной рукой провожу ногтями вниз по его спине и хватаю его за зад, когда он скользит внутрь. Я издаю звук, в котором нет ни единого слова. Это задыхающийся, эротический стон его имени.

— Доусон ...

Я повторяю его с каждым толчком его члена в меня. Я хочу, сказать ему, что чувствую, как сильно мне нравится это, но в тот момент я не могу вымолвить ни одного слова из себя. Все, что я могу сделать — это хныкать и стонать, шепча его имя.

Он продолжает свой медленный темп, приподнимается на локте и откидывает прядь волос с моих глаз.

— Объезди меня, — говорит он.

— Что? — я едва могу говорить, даже односложными словами.

— Я хочу, чтобы ты была сверху. Трахни меня. Получи свое удовольствие. Давай же.

Я открываю рот, чтобы ответить, мне нужна минутка, чтобы подумать об этом. Мне нравится, что все под его контролем. Мне нравится погружаться в него, и не думать или не делать что-либо, лишь чувствовать. Но он перекатывается со мной, проникая в меня глубоко. Теперь я наверху, цепляясь за его грудь, лицо рядом с его шеей, удерживая его со страхом, будто боясь падения с большой высоты. Он не двигается, и я заполнена им, но мне нужно двигаться. Я встречаюсь с ним взглядом.

— Найди свой ритм, — произносит он. — Я преодолел самую страшную часть, не так ли? А теперь я хочу, чтобы ты брала, а не давала.

Доусон убирает мои локоны в сторону, зарываясь пальцами в корни моих волос, позади левого уха, другая рука лежит на моем бедре. Я сажусь постепенно, медленно, пока мои ноги не сгибаются в коленях, так что мои икры почти параллельны бедрам. Я нахожу свой темп, покачиваюсь и удерживаю себя ладонями на его груди. Наши глаза встречаются, и его руки ласкают линию моих ребер, большой палец под моей грудью, на моем соске, на моем бедре, затем он начинает эту цепочку снова и снова.

Сначала я пробую простые покачивания бедрами. Я задыхаюсь и закрываю глаза, затем делаю это снова. И снова, мой вздох превращается в стон во весь рот. Доусон не двигается, лишь поддерживает за бедра и не отрывает глаз от меня. Я наклоняюсь вперед и поднимаюсь бедрами, он почти выходит из меня, останавливаюсь, его кончик удерживается в складках моей киски, а затем впускаю его глубоко внутрь, длинным, быстрым толчком. Я громко стону, глаза закрыты, рот открыт, задыхаясь. Я снова выхожу из его, почти полностью, пауза, и насаживаю себя на него.

Я хочу попробовать кое-что еще. Я хочу чувствовать все. Я поднимаюсь бедрами, так что он частично выскальзывает из моих складок, а потом чуть-чуть опускаюсь, и немного приподнимаюсь, неглубокие толчки. Он не наполняет меня полностью и не выходит. Эти толчки сводят меня с ума. Каждый раз, когда я хныкаю и скулю, и отказываю себе позволить ему скользнуть глубже, он начинает стонать со мной. Я не хочу оргазм, я просто изучаю его, себя, нас. Я исследую этот акт, называемый сексом.

Это так далеко за пределами удивительного, что не могу этого понять. Я прижимаю свой открытый, дрожащий рот к его потной груди, и продолжаю делать маленькие толчки. Я чувствую, что Доусон напрягается подо мной. Его грудные мышцы становятся твердыми, как скала, его руки превращаются в камень, и его лицо застывает, челюсти сжимаются.

— Доусон? Что случилось? — спрашиваю я.

— Я сдерживаюсь.

— Тогда сделай это, — я понимаю, что он на краю оргазма.

— Нет. Я хочу кончить вместе с тобой.

Он наклоняется и целует меня, намереваясь сделать это быстрым поцелуем, прежде чем упасть обратно, но я следую за ним вниз и пожираю его рот своим.

— Тогда кончай со мной, — отвечаю я.

Он стонет, когда скользит в меня полностью, и мне нравится, чуть ли не больше, чем что-либо другое, слышать, как он издает эти непроизвольные звуки. Я делаю так, чтобы он вышел из меня, а затем быстро насаживаюсь на него. Наши стоны сливаются, присоединяясь к нашим телам. Я начинаю ритм глубоких толчков, держась за его шею, двигаясь только бедрами. Он приподнимает меня и берет мой сосок в рот, и я хныкаю громче, чем когда-либо, чувствуя приближающуюся волну оргазма. Он весь как скала, каждый мускул напрягся, когда мои движения становятся более беспорядочными, а мои бессловесные стоны удовольствия становятся его именем, он начинает двигаться со мной, и у меня нет никакого контроля вообще, никакого ритма. Я просто отчаянно погружаюсь на него, заполняя себя им.

— О, Боже, — стону я, когда чувствую, что он также теряет контроль.

— Ругайся, — ворчит он. Он видит мгновенное замешательство на моем лице, и он разрабатывает. — Кончай, детка. Я хочу слышать, как ты ругаешься. Кончай на меня, Грей. Кончай сильно, и не сдерживайся.

Я обвиваю руки вокруг его шеи и перекладываю весь мой вес на него, вдавливаю свои бедра в его и даю себе волю. Крики заглушаются его плотью, и теперь я извергаюсь, его имя единственный звук на моих губах, скандируемый снова и снова, когда рай взрывается внутри меня. Я распадаюсь, бедра безумно двигаются и руки царапают его кожу.

— Доусон, — выдыхаю я и тогда вспоминаю, что он сказал, я теряю последнюю оболочку контроля, и все, что я могу делать, это цепляться за него, когда из меня вырываются слова. — Ох, бл*ть, Доусон! Боже, о, Боже, о, бл*ть... кончай со мной, кончай сейчас...

Мир заканчивается в этот момент. Огни мерцают, и все мое существование сдвигается, а затем я перемещаюсь. Он надо мной, слава Богу, и он дикий, неконтролируемый погружается в меня, я люблю каждое прикосновение, каждый удар, каждый шлепок, слышу, как он стонет, я ожидаю услышать, что он ругается, как и я, но он удивляет меня.

— Грей, — этот шепот, — сумасшедший контраст с его дикими толчками. — О, Грей, сладкая, Грей... моя Грей...

Наконец, он кончает, бессловесно, только слышно его дыхание на моей коже. Наши тела, настолько близко, насколько это возможно, и я, буквально, чувствую его душу рядом с моей, в моей, вокруг меня, переплетающуюся с моей.

Мы оба не двигаемся, тихо дышим. Он собирается переместиться, но я его останавливаю.

— Останься. Мне нравится, когда ты надо мной. Мне нравится, как это чувствуется.

— Грей?

— Хм?

— Я люблю тебя.

Его голос мягкий, как шелк, как ласка. Ничто не может быть таким же сладким, как его голос в этот момент.

Я немного передвигаюсь, и он движется вместе со мной, теперь его лицо покоится на моей груди, между моими грудями, мои руки в его волосах, обводят его ухо и небольшое местечко, где его челюсть соединяется с ухом.

— Я тоже тебя люблю, — выдыхаю я, и он улыбается напротив моей кожи.

Так мы и засыпаем, когда вечер перетекает в ночь.

Я просыпаюсь от прикосновения его губ к моей груди и пальцев к бедру, и, не успев открыть глаза, я развожу ноги, давая дорогу его прикосновениям и резко вдыхая от удовольствия и счастья. Я еще раз кончаю через несколько минут.

Но я хочу чего-то, хочу что-то почувствовать. Я попробовала это, когда мы занимались любовью, но я хочу большего. Я толкаю его на спину и беру рукой его член, оценивая его длину и толщину. Я двигаюсь по его груди и животу, чтобы поцеловать головку.

— Грей? — в его вопросе слышится сомнение.

— Я хочу этого. Я хочу попробовать.

Он убирает мои волосы в сторону знакомым жестом, и я беру его в рот. Сначала совсем немного. Он издает стон, я знаю, что ему нравится. Именно такого стона я и хочу. Хотя бы отчасти. Я обвиваю его пальцами и заставляю его бедра двигаться в моем ритме, он стонет, поэтому я двигаю свой рот в том же ритме.

Потом я вспоминаю клиента из клуба, который просил отсосать у него, и задумываюсь над этой фразой. Я начинаю сосать, беря его все глубже, стараясь изо всех сил. Он поднимает бедра и громко стонет, а его руки играют с моими волосам, словно стараясь не притягивать к себе, он дрожит, словно он сдерживает движения.

Я выпускаю его изо рта, и он стонет от разочарования.

— Расслабься, — говорю я ему.

Он приподнимается и смотрит на меня, а я наклоняюсь ниже, касаясь его грудями, он снова откидывается, но потом поднимает голову, когда я обхватываю его губами и засасываю глубже в рот. Я ритмично двигаю рукой по всей его длине, усиливая нажим, подстраиваюсь под его движения, чтобы он не доставлял мне неудобств, и сосу еще усерднее, вбирая его все глубже с каждым толчком, теперь он стонет без остановки.

— Грей, Грей… о, Боже... — Его пальцы сжимаются на моих волосах, и он осторожно тянет меня вниз.

Я не сопротивляюсь, и следую за его желанием, беря его еще глубже. Я заглатываю не настолько глубоко, чтобы меня стошнило, но насколько могу. Он изгибается и поднимает бедра, но я не тороплюсь.

— Черт, Грей… я кончаю… — это предупреждение, но я не успеваю подумать о том, что буду делать, и он кончает мне в рот.

Я чувствую густую, горячую и соленую жидкость, совсем не то, что я ожидала. Я сглатываю и продолжаю, потому что он все еще стонет и двигается, и я подстраиваюсь под его ритм рукой и ртом, и пульсирующая струя все ударяет мне в рот. Его стоны неконтролируемы и судорожны, глаза закрыты и он сходит с ума от удовольствия, и это именно то, чего я хотела — доставить ему такое удовольствие, чтобы он потерял контроль, как и я.

Когда я уверена, что он закончил, я выпускаю его изо рта, но он все еще твердый, и мне нравится чувствовать его эрекцию рукой, поэтому я продолжаю его держать, нежно поглаживая. Он содрогается от каждого прикосновения, словно его чувствительность повысилась. Моя щека лежит на его животе, я могу поближе рассмотреть его мужское достоинство. Оно красивое. Я подслушивала разговор девочек, включая мою соседку по комнате Лизи, о том, как ужасно выглядят интимные места мужчин — даже несмотря на то, какие они приятные на ощупь. Хотя они пользовались словом «хрен», при одной мысли о котором я морщусь, я не знаю, как еще его назвать. И они не правы. Доусон весь прекрасен, каждая часть его.

Он подтягивает меня к груди, к себе на плечо, и мы снова засыпаем.

Следующий раз я просыпаюсь медленно и постепенно. Еще или рано, или уже поздно, темнота как ночью или утром. Горизонт сереет, наводя на мысль об утренних часах. Понятно, что раньше я никогда не спала с мужчиной обнаженной. Его рука лежит на моем бедре, а лицо прижимается к моей спине, он дышит глубоко и ровно. Мы оба без одежды, прикрыты лишь одеялом и простыней. Мне нравится это ощущение. Я защищена, словно нахожусь в убежище. Он любит меня, прижимает меня к себе даже во сне.

А потом я замечаю кое-что. Его достоинство… его член… упирается в меня. Он твердый, полностью эрегированный и толстый. После того, как мы занимались любовью в первый раз, он встал, чтобы снять презерватив, и сейчас я вижу еще одну упаковку на столике возле меня в тусклом предрассветном свете.

Я чувствую его… в мыслях это слово произносить легче, но все же не совсем просто… я чувствую член своей попкой и хочу его. Я хочу снова быть заполненной им. Мне нужно это. Я так отчаянно этого хочу, что не могу ни о чем другом думать.

Я достаю презерватив, он громко шуршит в тихой комнате. Я осматриваю этот серый квадрат, на котором белыми буквами написано «Троян». Я открываю упаковку и достаю содержимое. Это кружок скользкой резины или латекса, более плотные края окружают прозрачный материал, настолько тонкий, что практически невидимый. В этом вся суть, как я думаю. Я слегка раскатываю его, а потом понимаю, что дыхание Доусона изменилось.

Он не спит.

Я переворачиваюсь и встречаю его сонный взгляд. Он улыбается мне, поднимает тяжелую руку и проводит большим пальцем по моей щеке. Я смотрю вниз между нами и прикладываю презерватив к его головке, затем берусь за основание и раскатываю латекс по всей длине сначала одной рукой, потом двумя, пока он не закрыт полностью. Доусон слегка подтягивает его вверх, оставляя небольшое пространство на самом конце. Он тянется ко мне, но я лишь качаю головой. Я снова переворачиваюсь и прижимаюсь к нему спиной. Я трусь об него и снова принимаю то же положение, что и раньше. Доусон берет меня за бедра и нежно целует в плечо. Я жду, но потом нетерпение становится невыносимым, и я тянусь к нему рукой и направляю его внутрь себя. У меня там все влажно, горячо и скользко. Он проскальзывает внутрь. Он внутри меня. Никто из нас не двигается, но через секунду Доусон начинает двигаться бедрами и стонет в унисон со мной.

А потом, о, Боже, его пальцы проникают между моими бедрами, я развожу их, чтобы облегчить ему доступ, он надавливает средним пальцем, и мы двигаемся вместе. Сначала неуклюже, но потом мы находим общий ритм, и его пальцы… о, Боже, то, как он трогает меня, заставляет меня кончить меньше, чем за дюжину движений. Я содрогаюсь и хватаю воздух открытым в безмолвном крике ртом, а через несколько мгновений все повторяется, и я не могу дышать, а он страстно двигается, словно это его главная цель.

Доусон переворачивается, я лежу на нем, на спине. О, да.… Одна его рука лежит у меня на лобке, заставляя меня испытывать оргазм за оргазмом, а вторая на моей груди. Он берет мою руку, и мы вместе ласкаем мои соски, он входит в меня настолько глубоко, что я едва могу это выносить, но я принимаю его. И мне это нравится, мне это нужно.

Доусон снова бросает мне вызов, кладет мою руку на клитор, и мы ласкаем меня вместе. Это самая эротичное, что я могу представить, пока он не убирает свою руку и не смотрит на меня. Обеими руками он ласкает мои соски, и я не могу сдержать стоны, теперь я сама себя ласкаю так, как даже он не может. Я чувствую свой внутренний ритм, от медленного к быстрому, из-за которого мне не хватает дыхания на крик. Я издаю хриплый стон и изгибаюсь. Я чувствую, что Доусон смотрит, как я себя ласкаю, знаю, это сводит его с ума, и поэтому я двигаю рукой энергичнее.

Я не узнаю себя.

Я лежу на мужчине, которого знаю считанные недели. Я люблю его, а он любит меня. Его член глубоко внутри меня, и я ласкаю себя, пока он теребит мои розовые соски пальцами. Я выкрикиваю его имя, а он шепчет мое, и мы теряемся друг в друге.

Это — рай.

... но я не узнаю себя.

Он взрывается. Доусон кричит мое имя, а я выкрикиваю его, и он кончает. И я кончаю еще раз. Его руки сжимают мою грудь, одна рука перемещается мне на бедра, прижимая к нему с каждым толчком, а наши голоса сливаются в мелодию, наши тела танцуют с красивой синхронностью в прекрасно совпадающих движениях.

Что за женщина делает это? Занимается любовью с такой дикой и отчаянной чувственностью?

Я почти вижу нас, вижу себя сверху. Мои груди вздрагивают от каждого толчка мужчины подо мной. Его руки сжимают меня, и я подставляю свою грудь для его прикосновений, потому что они мне нравятся. И я… моя собственная рука между бедрами, касается самых сокровенных частей. Моя вторая рука закинута назад и цепляется за лицо и шею Доусона. Его глаза следят за мной, за движениями моей руки, за моими грудями.

— Боже, я люблю тебя, — шепчет он, кончая.

Кто я? Кто я такая, чтобы этот мужчина любил меня?

Я не студентка. Я не стриптизерша. Я не танцовщица, я никто. Я просто Грей Амундсен. Но этот шикарный человек, этот полубог… он любит меня.

Почему?

Что во мне такого, что он так ко мне относится? Что я могу предложить?

Я не знаю ответа на этот вопрос, но он знает.

Так почему я не спрашиваю?

Потому что мое горло перехватывает. Он мог бы увидеть панику на моем лице, но он позади, перекатывается на бок, все еще не выходя из меня, все еще твердый, все еще пульсирующий отголосками удовольствия. Я тоже еще содрогаюсь, дрожа от накатывающего оргазма. Часть меня дрожит из-за паники. Он этого не замечает. Выскальзывает из меня, встает с кровати и идет в ванну. Я слышу, как он моет руки, потом возвращается, проскальзывает в постель и прижимается ко мне. Его достоинство все еще слегка приподнято, и он прижимается им к моей попке. Несмотря на панику, мне нравится это ощущение.

И то, что мне это нравится, порождает еще большую панику. Я только что согрешила. У меня был секс с мужчиной. Три раза. Ну ладно, два. Я не уверена, что доведение его до оргазма ртом можно считать за секс, но грехом это определенно является. А то, что он делал то же самое столько раз, что я сбилась со счета? Он довел меня до оргазма так много раз. Я даже не возьмусь посчитать.

Это умножает мой грех?

Я не замужем за ним. Даже не помолвлена. Я даже не знаю его второе имя. Я не знаю, в какую школу он ходил.

В предрассветной темноте легко обвинять себя. Я не думала о своем отце, не думала по-настоящему, уже много месяцев. Но теперь я вспоминаю, как он говорил, что я проживу греховную жизнь. И это так. Посмотрите, на мою жизнь. Он был прав. О боже. Боже, прости меня. Он был прав.

Я чувствую, что Доусон снова уснул, поэтому он не слышит единственный всхлип, который я не смогла удержать. Я вздрагиваю, и его рука прижимает меня сильнее, располагаясь как раз между моих грудей. Я не могу дышать. Не могу… дышать.

Что я наделала? Что я допустила?

Именно то, что я предвидела с того момента, как увидела его. Я знала, что я паду перед ним, так и случилось. Знала, что потеряю себя, и это произошло. Я влюбилась, я согрешила.

Я попыталась найти выход в рационализации. Это не грех. Я люблю его. Он любит меня. Я не верю в это больше, ведь так? Нет, не верю. Я не просто занималась сексом, не просто трахалась. Я занималась любовью, взаимной любовью с хорошим человеком. С чудесным человеком, который всегда только и делал, что заботился обо мне и защищал меня. Поэтому я не согрешила.

Разве не так? И имеет ли значение, во что я верю?

Я как-то слышала, как отец говорил мужчине, которого поймали на измене, что не важно, верит он в бога или в грех. Он верит в тебя, и будет судить, независимо от того, веришь ты или нет.

Моя голова кружится, вертится, пульсирует.

Другие части тела тоже пульсируют.

Я выбираюсь из объятий Доусона, оставляя его в постели обнимать пустоту. Он такой умиротворенный, такой красивый. Я не могу ничего поделать, и просто смотрю на него, на короткий миг мои волнения отступают под напором его чистой мужской красоты и бурного, горячего шторма эмоций внутри меня.

Затем они возвращаются с новой силой.

Я иду в ванную, хотя ковыляю - будет более подходящим словом. Интимные части моего тела пульсируют и болят. Мои бедра дрожат и болят. Все внизу тянет, но воспоминания о том, как эта боль появилась, удивительно сладкие. И все же, несмотря на чувство вины, я не могу жалеть о содеянном. Я жалею о своем чувстве вины, жалею о своем воспитании, которое мешает мне просто наслаждаться любовью Доусона.

О, Боже, я совсем запуталась. Я переполнена до боли виной и стыдом от того, что только что сделала, но в то же время часть меня удовлетворена, спокойна, довольна и благословенна. Вина, баптистская вина говорит мне, что удовлетворение — это семя греха.

Сходив в туалет, я мою руки и нахожу в темноте одежду. Я тихо одеваюсь, отвернувшись от Доусона. Даже касание моего бюстгальтера к соскам теперь кажется чувственным, возбуждающим, потому что напоминает о том, как их касались пальцы и губы Доусона. И мои трусики тоже напоминают о нем, о том, как его язык проник в меня. Я почти поддаюсь этому пронзительному воспоминанию, но Доусон двигается, и я тороплюсь.

Я замираю, глядя, как он снова засыпает, а затем крадусь по ступенькам и выхожу за дверь с сумкой на плече и ключами от «ровера» в руке. Я не знаю, куда направляюсь, главное уйти. Я слишком запуталась и не могу думать рядом с Доусоном, потому что хочу его снова и снова — я уже хочу его. Даже несмотря на боль при каждом шаге, я все равно хочу его. Я хочу больше всего на свете.

Я покидаю район, осторожно лавируя по роскошному Беверли Хилз. Я понимаю, что остановилась на долгосрочной парковке перед ЛАКС у стойки Дельты. Я не знаю, куда меня приведет только что купленный билет, и мне все равно. Я ничего не замечаю. Я на автопилоте, борюсь с потоком вины, с бурей беспокойных мыслей, потребностей, страхов, вины, желаний.

Я не должна его любить.

Но я люблю. А почему нет?

Это был грех.

Это было величайшее удовольствие из тех, какие я знала, и каждую секунду оставшейся жизни я буду хотеть большего.

Он любит меня.

Но он едва знает меня, и что если он найдет кого-то еще? Кого-то симпатичнее? Более опытного? Что если ему придется сниматься в постельной сцене, и я этого не переживу? Тут не может быть никаких «если». Я не переживу этого. Это убьет меня.

Но я уже разрушена. Я больше не девственница.

Это не разрушение, это красота. Боль между бедрами, как напоминание о любви. О силе его желания.

Моя внутренняя борьба продолжается по замкнутому кругу, и мне становится дурно. Я слепо бреду через ворота куда-то вглубь ЛАКС. Я ничего не вижу и не слышу. Я слышу объявления, предупреждения. А потом люди в моей зоне ожидания встают и собираются возле посадочного коридора. Мне кажется, я вижу темные волосы и широкие плечи Доусона, но это не он. Он дома, у себя дома, спит. Он даже не знает, что я ушла.

Я нахожу свое место у окна в самом хвосте самолета. Я ненавижу летать, и должна испытывать страх, но у меня не остается места ни на что, кроме вины, и стыда и любви.

Я снова бегу от Доусона. В этот раз он, наверно, не пойдет за мной.

Я потеряла его.

Я никогда не должна была обладать им.

Через некоторое время из громкоговорителей звучит голос пилота. Что-то из сказанного им пробивается сквозь туман: «Взлетаем с третьей полосы, так что все пройдет быстро. У нас хороший попутный ветер, поэтому мы приземлимся в Атланте всего через несколько часов. Спасибо».

Атланта? Я купила билет обратно в Джорджию?

О боже, о боже, помоги мне, что я делаю? Почему я возвращаюсь в Джорджию?

Возможный ответ поражает меня, когда мы взлетаем: я возвращаюсь в Макон, чтобы найти себя. Я потеряла себя в Лос-Анджелесе. А может быть, я никогда не знала, кто я есть, а Лос-Анджелес только усугубил это.

Теперь уже поздно отступать.

∙ Глава 14 ∙

Я приземлилась в Атланте в 10.40 утра, после остановки в Хьюстоне. Мои живот делает сальто, когда шасси приземляются с мягким отскоком, и после долгой таможни, мы идем к телетрапу. Люди вокруг меня собирают свою ручную клад, сумочки и ноутбуки; у меня нет ничего, кроме сумочки.

Я воняю сексом и потом. Мои волосы собраны в беспорядочный пучок, который я собрала в уборной самолета за час до посадки, понимая, что выгляжу так, будто убегаю от кого-то, с моими спутанными и не расчесанными волосами.

Я пахну Доусоном. Его мускусом, его сущностью, его прикосновением.

Я ощущала его вокруг меня, во мне. Что было пустяком, но я не могла стряхнуть это чувство. Я прошла по проходу к телетрапу вместе с другими путешественниками, и я ненавидела себя с каждым шагом. Доусон любил меня, и я убежала от него. Я оставила его в серых предрассветных часах, и убежала в то место, куда поклялась не возвращаться. Я могу лишь представить его убитое горем выражение, когда он просыпается, сейчас, может быть, потянувшись ко мне, ища меня в этом роскошном доме, и не находя меня.

Я даже не оставила записку.

Я следую за толпой в аэропорт, шум болтовни и суматохи омывает меня. Я делаю несколько шагов от ворот, сердце сжимается от боли, томящаяся от любви душа разрывается на тысячу кусочков. У меня был секс вне брака с мужчиной, которого я едва знала, и оставила его без всего, даже без прощальной записки. У меня нет мобильного телефона. Я не взяла свой планшет или Fourth Dimension - издание iPad. Он никогда не узнает, где я, даже если он склонен преследовать меня.

Я спотыкаюсь неравномерно в сторону от ворот, услышав знакомый, протяжный звук акцентов Джорджии. Я чувствую, что мой собственный акцент возвращается, и я не сказала ни слова.

У меня было четыре с половиной часа, чтобы беспокоиться и думать, но я не приблизилась к осознанию того, что правильно или почему я вернулась в Джорджию. Все, что я знаю, что хочу вернуться домой — поехать в дом отца, принять душ и спать вечность.

И затем... я чувствую слишком знакомое покалывание кожи и чувств, и ёканье в животе. Горячие, сильные, неумолимые руки обвились вокруг моих бедер и потянули назад. Я почувствовала его грудь своей спиной. Я не повернулась, чтобы узнать его; я привалилась к нему спиной и заглушила рыдания руками.

— Ты не можешь убежать от меня, Грэй, — его голос мягкий, мощный и интимный.

— Как... как ты узнал?

Он смеется.

— Я почувствовал, как ты встала. Слышал, что ты плачешь. Я знал, у тебя паника, и я знал, ты должна это сделать. Я позволил тебе уйти, и последовал за тобой. Я был прямо позади каждого твоего шага. Я сел в первом классе, и ты не видела меня. Но я наблюдал, как ты плачешь, одна. Я видел, как ты мучаешься.

— Доусон, я... мне жаль. — Мой акцент, который я так упорно пыталась устранить, вернулся со всей силой, такой же сильный, как когда я была невежественной, в основном счастливой пятнадцатилетней девчонкой. Я подавила возражающий смех.

— Боже. Послушай меня. Я снова звучу как деревенщина, и я вернулась лишь пять минут назад.

— Я люблю твой акцент. Отпусти его. Просто будь собой. Будь Грэй Амундсен.

Мы не двигались, и люди вертятся вокруг нас, как грязная вода реки завихряется вокруг скалы.

— Я не знаю, кто это, — сказала я, позволяя голове откинуться на его твердую грудь.

Он убирает прядь медово-светлых волос за мое ухо.

— Да, ты знаешь. Знаешь. Ты Грэй. Студентка смешанной экранизации. Дочь пастора из Мейкон, Джорджия. Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал, и ты самая опасно чувственная женщина, которую я когда-либо встречал. Ты безнадежно невинна, немного наивна, очень упряма, и нелепо мила, когда злишься. Ты заставляешь мой член твердеть одним взглядом, и ты понятия не имеешь, что делаешь. Ты подарила мне лучший день за всю мою жизнь, и потом ты убежала от меня, и я знал, что ты это сделаешь, — шепчет он в мое ухо; Я не дышу, пока он говорит. — Ты любишь меня. И я люблю тебя. Это не грех. Или если это так, мне не важно. И ты скучаешь по отцу. Вот почему ты вернулась.

— Я - что?

Он берет мою руку и уводит меня.

— Мы собираемся увидеться с твоим отцом. Ты скучаешь по нему, и хочешь, чтобы он вернулся в твою жизнь. И ты собираешься познакомить его с твоим парнем, знаменитым актером.

— Собираюсь? Я? — Я быстро иду рядом с ним, пока он делает длинные, целенаправленные шаги.

— Ага.

— Ох. Я обдумываю все, что он сказал, пока он оформляет аренду машины.

Он искусно игнорирует взгляды и шепот людей, которые узнают его, и я пытаюсь делать то же самое.

Мы нашли нашу арендованную машину, однолетний красный кабриолет Корвет. Он скользит на водительское место и поворачивается ко мне.

— Адрес?

Я не задумываясь, говорю.

— 16543 Мэпл Гров Авеню. — Я в замешательстве моргаю. — Погоди. Мы на самом деле едем в дом моего отца?

Он отступает и выезжает с парковки гаража, прежде чем ответить, вбивая адрес, который я дала ему, в свой телефон, приложение GPS, скорее всего. Когда мы направляемся к родительским — моего отца — окрестностям, он лишь улыбается мне.

— Грэй, просто дыши. Я люблю тебя. Если ты не скажешь мне, без вранья, что не любишь меня, тогда все будет в порядке.

— Я люблю тебя. Правда, — шепчу я, и слова теряются в шуме ветра, когда Доусон опускает крышу.

Он все равно слышит, или читает по губам, или он просто знает правду.

— Хорошо. Тогда все будет в порядке. Ты любишь меня. Я люблю тебя. С остальным мы справимся. — Он посылает мне острый взгляд. — Ты жалеешь о том, что мы сделали? Что у нас есть?

Я яростно качаю головой.

— Нет! Я не… я не жалею. Это было… это было из ряда вон выходящее. Я просто... все перемешалось. Я не знаю, во что верить.

— Верь в меня. Верь в то, что я люблю тебя. — Он улыбается мне. — И верь в то, что однажды, когда все немного устаканится, я заставлю тебя кончить так много раз, что ты не сможешь ходить после этого несколько дней.

— Я уже едва могу ходить, — признаюсь я. — Я воспалена.

Он просто улыбается.

— Это был лишь разогрев, малыш. Я не начал раскачивать твой мир. Ты можешь в это поверить.

Я дрожу от горячего, голодного блеска в его глазах, и я верю ему. Я все еще запутана, но Доусон здесь, рядом со ной, любит меня, даже, если я убежала.

Я пытаюсь дышать, и стараюсь представить, что скажу папочке. Я даже не знаю, с чего начать.

После полуторачасовой нервной поездки из Атланты в Мейкон, мы останавливаемся у двухэтажного колониального дома из красного кирпича, в котором я выросла. Там, на лужайке, табличка «ПРОДАЕТСЯ», а поверх нее большим красным маркером написано «ПРОДАНО». Мой желудок сжимается. Папочка всегда парковался на подъездной дорожке, так что члены его паствы всегда знали, что он дома и доступен. Я выбралась из Корвета, Доусон позади меня, и подошла ко входной двери. Она заперта. Я нащупала кольцо от ключей в сумочке, так давно не использованных, и попробовала дверной ключ, от которого не избавилась. Он не подошел; замки сменили.

— Он... переехал, — остолбенела я.

— Дерьмо. Что теперь? Ты знаешь его номер? Или где ты можешь найти его? — Доусон рядом со мной, и моя рука в его. Я не помню, чтобы переплетала свои пальцы с его, но это успокаивает меня достаточно, чтобы я смогла дышать.

Я отхожу от двери, спотыкаюсь, падаю вниз, перескакивая по трем ступенькам на тротуар, от падения меня спасает Доусон, и помогает сесть в машину. Я сижу на кожаном сидении цвета слоновой кости и вдыхаю в свои легкие горячий воздух Джорджии.

— Церковь. Он будет в церкви. Выезжай обратно на главную дорогу и поверни направо.

Двадцать минут спустя мы на самой пустой парковке Современной Мейконской Баптистской Церкви. Это огромное, развалившееся здание, с возвышающейся традиционной колокольней над главным святилищем, все сделано из белокаменных блоков и темных деревянных колонн по бокам. На месте у главного входа стоит старая модель красного Форда Тауруса. Машина принадлежит Луизе, папиному секретарю. Рядом с Таурусом древний F-150, который должен быть зеленым, но сейчас он весь ржавый, с красной слякотью и брызгами грязи, который принадлежит Джиму, дворнику. Там еще одна машина, она принадлежит Дугу, ассистенту пастора, и еще несколько других, которые я узнала не сразу. В нескольких местах от этих машин - папин серебряный трехлетний «BMW». Он здесь. Конечно он здесь.

Я снова не могу дышать. Вдруг мне снова двенадцать и я жду, пока выйдет папа. Воскресный вечер, после второй службы и встречи сотрудников молитвы. Я сидела на стоянке, на заднем сиденье автомобиля, читая книгу, в ожидании, чтобы мама и папа отвезли меня домой.

— Все хорошо, Грэй. Я здесь, — голос Доусона - тихое урчание, прорывающееся сквозь мое искаженное воспоминание.

Я качаю головой, глубоко дышу, возвращаясь с настоящее. Доусон здесь. Он... мой парень. Он мой. Я его. Он поможет мне встретиться с отцом. Я не должна нуждаться в помощи, но нуждаюсь. Я вытираю свои потные, липкие руки о бедра и затем выхожу из машины, закидывая сумочку на плечо. Доусон захлопывает за собой водительскую дверь и идет рядом со мной, беря за руку. Я колеблюсь перед стеклянной дверью, которая ведет в крыло церковного офиса.

Черная металлическая ручка горячая под моей рукой, и через стекло я вижу Луизу, проходящую через дверь, она идет по главному коридору, в ее руках большая коробка. Я открываю дверь, и она это слышит, поворачивается, и видит меня. Ее лицо мгновенно бледнеет. И затем прорывается ее южное гостеприимство, и она светлеет. Луиза опускает коробку на пол и торопится ко мне, руки вытянуты, чтобы обнять меня. Доусон отпускает меня и стоит с руками, засунутыми в карманы, пока я обнимаю Луизу. Она такая же, как и всегда, среднего роста, большая часть ее веса ушла в бедра, седеющие черные волосы уложены в густой начёс, покрытый лаком.

Внезапно я осознаю, как, должно быть, выгляжу, как пахну. Уверена, Луиза может почувствовать на мне запах секса, увидеть его в крысином гнезде моих волос. Я бы хотела, чтобы у меня было время принять душ, но сейчас ничего нельзя сделать.

— Грэй, как ты, милая? Почему я не видела тебя несколько лет? Я думала, ты никогда не вернешься, чтобы повидаться с нами! Разве ты не такая же красавица, какой была и раньше? О мой… кто этот высокий, привлекательный мужчина? — Луиза говорит без перерыва, ее акцент густой, как грязь, и звучит, как порвавшаяся гитарная струна. Потом она действительно рассматривает Доусона, и узнает его. — О-о-о, мой...

Она обмахивает свое лицо рукой, и ее большая грудь поднимается, глаза широко распахнуты. Она смотрит на меня, затем ее глаза еще больше распахиваются, пока Доусон делает шоу из того, как обнимает меня рукой за талию, низко, почти у поясницы. Я прижимаюсь к нему, опускаю голову ему на грудь, и это не показуха. Я нуждаюсь в его близости — должна вытянуть из него силу.

Луиза немного восстанавливает свое состояние.

— Это правда тот, кто я думаю?

Я киваю.

— Луиза Элдритч, это Доусон Келлор. Мой парень. — Я раньше никогда никого не представляла, используя эти два слова. У меня немного кружится голова.

Луиза нервно смеется, пока пожимает протянутую руку Доусона.

— Вот это да, Грэй! Как ты с ним познакомилась? Он еще красивее в жизни, чем в его фильмах!

Я хмурюсь.

— Почему, Луиза, ты хочешь сказать, что видела его фильмы? Я не думала, что ты смотришь такие фильмы.

Луиза краснеет и пренебрежительно машет рукой.

— Ну, ты знаешь, я... моя Айрис хотела посмотреть эти фильмы, которые были так популярны, знаешь те, о магии и что-у-вас-есть. Так что, конечно, я должна была посмотреть их, чтобы убедиться, что они подходят моей дочери. Заметьте, я не отпустила ее посмотреть их. Они были слишком переполнены ненужным насилием и сексуальностью, и… ну, не обижайтесь, мистер Келлор, но мы не поддерживаем такое поведение.

Доусон просто улыбается.

— Никаких обид, миссис Элдритч. Я знаю, некоторые мои фильмы не для всех. Если бы у меня была дочь, я точно не позволил бы ей смотреть мои работы, пока она не стала бы достаточной взрослой, чтобы понимать и быть разборчивой.

Луиза серьезно кивает, и затем поворачивается ко мне.

— И так, Грэй. Что привело тебя обратно в город? У меня сложилось впечатление, что ты переселилась в Лос-Анджелес на более-менее постоянную основу.

Это было способом Луизы сказать, что она знала о моем провале с папой, и хотела докопаться до сути.

— Папа в офисе? Я бы хотела увидеть его.

— Он там, ты знаешь это. Он просто... ну, я позволю ему сказать тебе. — Приветливый, благородный внешний вид исчезает, и я замечаю под этим проблеск внезапно умную, защищающую, и довольно осуждающую женщину. — С тех пор, как ты уехала, Грэй, многое изменилось. Я должна сказать. И твой отец... ну... он изменился. Смерть твоей бедной мамы изменила его, и не в лучшую сторону. И когда ты уехала... Он не была в порядке, ты знаешь. Но я сказала слишком много. Это его история. Давай, пошли, милая. Я отведу тебя к нему.

Она ведет Доусона и меня через лабиринт коридоров и соединенных офисов к расширенному угловому папиному офису. Его дверь закрыта, и Луиза стучит один раз, небрежно, и затем открывает ее. Она проходит внутрь, я иду следом. То, что я вижу, шокирует меня.

Папа сидит на полу своего офиса, кучи справочников свалены вокруг него между пустыми коробками. Встроенные полки пусты, и аккуратные кучи коробок стоят в одном углу, закрытые и подписанные аккуратным почерком папы. У него на коленях четыре или пять книг, и он просматривает другие, которые потом убирает в сторону в маленькую стопку, берет одну со своих колен, проверяет корешок, перелистывает ее, и убирает в другую стопку. Он не слышал, как мы стучали, чтобы войти. Из маленькой подставки Bose iPod громко играет музыка: «Хиберния» Майкла У. Смита. Отличительный и прекрасный хор пианино с оркестром омывает меня, погружаясь в меня. Это одна из нескольких песен, которые я действительно любила, особенно потому, что там было мало слов.

Я смотрю, как папа перелистывает другой толстый справочник. Он изменился. Стал худее, намного худее. Его волосы больше серебряные, чем светлые, они стали тоньше, и лысина, в верхней части его головы, значительно расширилась. Он выглядит... старым. И хрупким. Луиза опускается около него и шепчет ему на ухо. Его голова поднимается, и глаза фиксируются на мне.

Я тяжело сглатываю от путаницы эмоций, которые вижу в его взгляде. Я должна была позвонить. Должна проверить его. Между нами так много всего, и я понятия не имею, что он скажет, как он отреагирует на мое неожиданное возвращение.

Он поднимается на колени, затем на ноги. Луиза хватает его за локоть и помогает ему, и я вижу нечто в том, как они кратко смотрят друг на друга, в том, как она помогает ему подниматься на ноги. Луиза тоже вдова, ее муж умер от сердечного приступа за три года до смерти мамы. Я замираю на месте, когда складываю вместе два и два. Папа проводит руками по своим брюкам, разглаживая складки, и затем делает три нерешительных шага ко мне. Он двигается медленно, и я застываю.

— Грей? — Его голос не изменился, все еще глубокий, мощный и громоподобный. — Ты вернулась?

Я смотрю на Доусона, который лишь ободряюще мне улыбается. Перевожу взгляд обратно на папу, и делаю шаг в его направлении. Мы все еще разделены несколькими футами, но я могу видеть, как меняются черты его лица, его глаза впитывают меня, исследуют меня.

— Я...я просто, я хотела… я имею в виду, — я понятия не имею, что сказать. Я не собиралась возвращаться.

Лицо папы смягчается, и он быстро приближается ко мне, обнимает меня, и держит. Он громко плачет.

— Мне так жаль, Грей. Мне так жаль. Я был таким упрямым. Я должен был ... Я должен был любить тебя. Я никогда не думал, что увижу тебя снова. Мне так жаль, Грей. — Он делает шаг назад и вытирает лицо рукой. — Прости меня, Грей.

Я никогда не ожидала такого от него.

— Я…. конечно, папа.

Он закрывает глаза и оседает, падая в сторону Луизы. Она держит его и гладит по плечу.

— Я никогда... я думал, что навсегда потерял тебя. Я так сильно скучал по тебе.

Я смотрю мимо него на стопки книг, коробки, стол, очищенный от бумаг, ручек, и компьютера.

— Что происходит? Почему ты упаковываешь офис? И — дом. Ты продал его?

Отец выпрямляется, и затем обходит стол, заметно окрепнув и вернувшись к старому авторитету. Он выключает «Bose», прерывая «Хибернию», когда она начинает играть во второй раз, затем вытаскивает ящик, находит связку ключей с круговой маркировкой и одним ключом.

— Да, я на пенсии. Дуг берет на себя полный рабочий день в качестве пастора. Я все еще провожу несколько проповедей тут и там, но... да. Что касается дома... я переехал несколько месяцев назад, в квартиру, в нескольких минутах отсюда. Дом был... там было слишком тяжело жить. Он был слишком большим, слишком пустым. Он смотрит вниз и трет большим пальцем поверхность стола. — Там было слишком много воспоминаний. Хотя, я сохранил все твои вещи. Все, что принадлежит тебе, наряду с тем, что я не отвез в квартиру, они в хранилище в нескольких милях от квартиры. Вот ключ.

Он протягивает мне ключ, и я беру его.

Луиза все еще в комнате, колеблется у двери.

— Ты в порядке, Эрик?

Он кивает, и нежно улыбается Луизе.

— Да, я в порядке, не… не беспокойся. — Для меня прозвучало так, будто он хотел сказать «дорогая». Должно быть, он увидел мое вопросительное выражение, когда я переводила взгляд с папы на Луизу и обратно, гадая. Он вздрагивает. — Луиза и я... мы… что я хочу сказать, мы…

Я прерываю папу.

— Папа, это твое дело.

— Я просто не хочу, чтобы ты думала…

— Я не готова для этого разговора. Еще нет.

Он кивает.

— Да, я вижу. Возможно, ты права. — Он смотрит мимо меня на Доусона, который прислонился к двери с телефоном в руках, праздно проверяя электронную почту или еще что-то. — Кто этот молодой человек?

Доусон незамедлительно делает шаг вперед, засовывая телефон в карман и протягивая руку. Я вижу, как папа тщательно исследует Доусона, и вижу, когда его поражает узнавание, за секунды до того, как Доусон представляется.

— Доусон Келлор, сэр.

— Эрик Амундсен. — Папа принимает руку Доусона, и они пожимают их. — Откуда вы знаете мою дочь?

— Мы вместе работаем над фильмом. — Мое сердце сбивается, когда Доусон, по видимому, отрицает наши отношения, но потом он продолжает. — Так мы познакомились. Я люблю вашу дочь, сэр. Грей - самый потрясающий человек из всех, кого я знаю.

Папа прочищает горло.

— Приятно с вами познакомиться. — У него миллион вопросов, и ему не нравится ситуация, и, вероятно, мой старый папа все еще там, но он оставляет это при себе.

Это исправление, это начало, и я его принимаю.

∙ Глава 15 ∙

— ...и «Оскар» как «Лучшему Актеру» достается... Доусону Келлору! — Ченнинг Татум хлопает в ладони, звук слишком громкий, так как хлопки были прямо перед самым микрофоном, его руки хлопают по конверту. Рядом с ним хлопает Эмма Стоун, и улыбается, когда Доусон поднимается на ноги и идет по проходу.

Когда Доусон проходит мимо меня, он наклоняется и шепчет мне в ухо, быстро целуя меня: «Я люблю тебя». Доусон быстро поднимается на сцену, нежно обнимает Эмму, а затем они делают это мужское объятие с Ченнингом, похлопывая друг друга по спине. Мое сердце колотится, и я на ногах, кричу и аплодирую, когда Доусон принимает золотую статуэтку.

Я поражена, но в этом нет ничего нового. Том Хэнкс сидит в нескольких рядах позади нас, Тед Дэнсон в конце моего ряда, и Jay-Z, Бейонсе, и некоторые из их друзей сидят непосредственно передо мной. Я вижу известные лица повсюду, куда смотрю. А потом вот она я.

Фильм «Унесенные ветром» был кассовым разгромом, соперничая с «Аватаром» за самый кассовый фильм всех времен. Меня даже в титрах не было, но меня это мало заботило.

Я работала над ним, помогая создать его. Большую часть фильма я сидела рядом с Джереми Алленом Эрскином и наблюдала, слушала, училась. Я бегала по поручениям Доусона, Каза и Джереми, делала кучу записей. Все это время мы с Доусоном работали над собой. Он еще не сделал предложение. Я пытаюсь и говорю себе, что не тороплюсь. Я люблю его, и важно только это, но глубоко внутри, сомнения собираются во мне. Что, если он не сделает мне предложение? Что, если он передумает жениться на мне?

Он изменил свой контракт, когда мы вернулись в Лос-Анджелес из нашей поездки в Мейкон. Он целовал Роуз, но не делал каких-либо явных любовных сцен, и это также вошло в его райдер. Таким образом, хоть ремейк и был темнее, смелее, более красочным, в том числе секс-сцены, которые чуть не получили рейтинг NC-17, они почти полностью состояли из тел дублеров и компьютерных эффектов, после первоначального поцелуя.

И этот поцелуй между Доусоном и Роуз? Я держалась, несмотря на то, что мой живот думал иначе. Я должна была наблюдать за этим, снова и снова, дубль за дублем, пока Джереми, наконец, не был удовлетворен. Доусон был расстроен из-за этого так же, как и я, и это именно то, что помогло мне пройти через это. Если у него есть другие роли, которые требуют поцелуя, мне, возможно, придется взять длительный отпуск и не смотреть фильм.

Только я, наверное, буду работать над всеми его фильмами.

Все это проносится в моей голове, когда Доусон переносит свой вес перед трибуной, регулирует микрофон, и прочищает горло.

— Боже, это потрясающе. Большое спасибо, всем. Академии, это очевидно. Джереми, ты крут. Роза, Арман, Кэрри: вы лучшие партнеры, о которых я мог бы просить. Папе, за то, что привел меня в кино, когда мне было четыре года. — Он держит награду, и мое сердце поднялось к горлу. Упомянет ли он меня? — Хм, так что ... Я знаю, у меня мало времени, но мне надо еще кое-что сказать, и вы просто должны скорректировать свое расписание, потому что я заполучил микрофон. — Люди смеются над этим, и он облизывает губы, признак того, что он нервничает.

Что он делает?

Он находит меня, его глаза ловят мои.

— Грей? Поднимайся сюда, детка. — Я качаю головой, но не могу отказать ему.

Я встаю, поправляю подол своего платья, и иду к нему. Он подходит к лестнице и поднимает меня за руки, затем занимает свое место у микрофона, моя рука все еще лежит в его. Он засовывает свободную руку в карман, и его взгляд горит, отражаясь в моих глазах.

— Грей, малыш. Ты, вероятно, рассердилась на меня из-за этого, но ... Я в любом случае это сделаю. Я люблю тебя. Так сильно. Ты вернула мне мою жизнь.

Толпа бормочет, шепотом смеется, вздыхает. Я слышу, но не признаю их никак, кроме как фоновый шум. Я понимаю, что приближается. Я не могу двигаться, говорить, дышать. Я могу лишь наблюдать, как Доусон вытаскивает черную коробочку из кармана своих штанов, открывает ее, и показывает мне огромное, сверкающее кольцо с бриллиантом. Там около четырех карат, но даже блеск кольца не может оторвать мой взгляд от Доусона.

— Грей? Ты выйдешь за меня? — он произносит слова, затем опускается на одно колено, протягивая мне коробочку.

Я смотрю на кольцо, затем на Доусона. Есть лишь один ответ, конечно.

— Да, — говорю я тихо, и мой голос надламывается в конце. Я пробую снова, громче, наклоняясь к микрофону. — Да, да! Доусон, малыш... ты сумасшедший, но да, я выйду за тебя.

Зрители завывают и кричат, и впервые я смотрю на них. Это ошибка.

Там тысячи людей, известных людей, важных людей, все смотрели на меня. Я никогда не была перед такой толпой, и мои колени подогнулись. Доусон ловит меня, когда я спотыкаюсь, он смеется, пока я в шоке и растерянно смотрю на него. Реальность того, что он только что сделал, что только что произошло, накатывает на меня. Он просто сделал мне предложение во время своей речи на церемонии вручения премии «Оскар». Он просто сделал мне предложение. Во время «Оскара». Большая часть мира смотрит это. В живую.

Я начинаю задыхаться.

И затем влажные, сильные губы коснулись моих, и я отдалась поцелую, рту Доусона, который поглощает мой, поцелуй, возвращающий мое дыхание. Я цепляюсь за него, за его широкие плечи, которые были твердыми под его шелковистым пиджаком. Он прерывает поцелуй, скользит кольцом на моем пальце.

Затем рядом с нами появляется Морган Фриман, высокий и внушительный, говоря Доусону своим потрясающим голосом:

— Ну, следующими ведущими должны были быть Джон Траволта и Рэйчел МакАдамс, но вы и ваша невеста тоже могут оказать нам честь.

Рука Доусона прижала меня к своему боку, и я прислонилась к нему, стараясь не смотреть на толпу или в камеры. Доусон читает с суфлера, представляя следующую награду, за «Лучшую Женскую Роль». Моя голова кружится и вращается, поэтому я колеблюсь, когда Доусон подталкивает меня рукой. Затем я понимаю, он хочет, чтобы я прочитал список имен. Я прочищаю горло и читаю слова с суфлера, имена актрис и фильмов, в которых они снялись, в который включена Роуз за роль Скарлетт.

Я горжусь собой, что провела награждение не запинаясь, а затем Доусон берет конверт у работника сцены в черном костюме, с гарнитурой. Он разрывает его, откидывает верхнюю часть, и читает.

— Оскар за «Лучшую Женскую Роль» получает... Роуз Гаррет! — Он улыбается и указывает своим Оскаром на Роуз, когда она поднимается со своего места. — Роуз, ты потрясающая. Ты это заслужила. И теперь, я, наконец, покидаю сцену. Теперь можете вернуть программу. — Все смеются над ним, затем он уводит меня со сцены в темноту задней сценической площадки. Мы в дальнем углу под красной табличкой «ВЫХОД», и его черты лица купаются в лучах прожекторов. Он безумно счастлив.

Как и я.

— Ты злишься? — шепчет он мне, его голос около моего уха, низкий и интимный.

Я позволяю ему прижать меня к двери, и оставляю нежный поцелуй на его челюсти.

— Нет, я не злюсь, — шепчу я в ответ. — Удивлена. Я начала думать, собираешься ли ты когда-нибудь…

— Я хотел, чтобы это было то, чего ты никогда не забудешь.

— Не думаю, что когда-либо были подобные предложения. — Я захихикала, когда его рот спустился на мою шею, к впадинке моего горла, и затем ниже, к ложбинке. Я остановила его там. — Не здесь.

— Нет? — Он осмотрелся вокруг, шумный подъем на сцену, одетые в черное рабочие сцены, слоняющиеся туда и сюда, тихий шепот в наушниках. Здесь мы изолированы, но все еще заметны.

Я качаю головой.

— Нет. Слишком публично. — Его рот не покидает мою кожу, и я должна была выпутаться из его захвата, смеясь. — Давай же. Доусон. Не здесь. Отведи меня в более приватное место, и можешь делать со мной все, что хочешь.

— Все что хочу? — в его голосе звучит темная грань.

Я становлюсь смелее.

— Все, что хочешь.

Он целует мою ложбинку еще раз, а затем выпрямляется, одергивая свой пиджак на место и поправляя галстук. Я поправляю платье, сдвигая свои груди и распуская волосы. Когда мы оба выглядим презентабельно, он ведет меня обратно в фойе, которое кишит журналистами, мужчинами и женщинами с камерами и микрофонами. На нас сразу напали потоком, вспышками камер, и вопросами. Я держусь за Доусона и улыбаюсь, не пряча руку, на которой красуется кольцо, и стараюсь не паниковать; пускай видят. Эти ситуации всегда сводят меня с ума, и это, как правило, все, что я могу делать, чтобы оставаться спокойной, и позволяю Доусону вести разговор. Если бы тут была лишь я, я бы испугалась и попробовала убежать, но Доусон всегда спокоен, и уверен в себе.

И потом кто-то задал мне прямой вопрос.

— Грей, сюда, Грей. Ты была удивлена предложением Доусона? Ты чувствовала давление, перед тем, как сказать «да», потому что была перед зрителями?

Доусон начинает отвечать, но останавливается, когда видит, что я отвечаю.

— Была ли я удивлена? Да, конечно. Я имею в виду, вы видели мою реакцию. Чувствовала ли я давление? Нет, совсем нет. Я знала, он собирается сделать мне предложение — я просто не ожидала, что это будет посреди «Оскара». — Я рассмеялась на это, и толпа репортеров сделала это вместе со мной. — Я ответила «да», потому что люблю его, и хочу выйти за него замуж. Давления совсем не было. Кроме того что, я имею в виду, миллионы людей наблюдают за тобой в этой ситуации, это всегда страшно.

И потом Доусон прекращает вопросы и тянет меня на дорожку к ожидающему нас лимузину. Грег за рулем, и я даже не знаю, откуда он узнал, что нас нужно забрать, но он здесь, и я скольжу на сиденье, настолько изящно, насколько это возможно, чтобы попасть в лимузин с низкой посадкой в вечернем платье.

Это была молчаливая поездка по Лос-Анджелесу, рука Доусона на моей ноге, наши пальцы переплетены. Я почти ожидала, что он сделает свой шаг в лимузине, но он этого не сделал. Я напряглась, думаю, что он собирается со мной делать, но это взволнованное напряжение. Я хочу его. Я хотела позволить ему взять меня на заднем сидении, но я недостаточно храбрая для этого вида всеобщего обозрения. Предложение было достаточно публичным.

Доусон роется в консоли, находит какой-то кабель, и подключает его к своему телефону, а затем нажимает несколько кнопок на консоли. Через некоторое время, в динамиках звучит музыка. Я смеюсь, когда слышу песню «Выходи за меня замуж» группы «Train».

— Серьезно? Мило, Доусон.

— Изначально, я хотел включить эту песню, пока бы мы ехали, и я собирался сделать предложение в машине. Но потом понял, это было недостаточно хорошо. Ты заслуживаешь всё. Целый мир. Конечно, ты заслуживаешь предложение, останавливающее шоу. — Он поднимает мою левую руку и рассматривает кольцо. — Это был риск, делать его публично. Я не был уверен, как ты отреагируешь. Я имею в виду, я был на 99,9 процентов уверен, что ты скажешь «да», но…

— Ты публичный человек, — говорю я. — Так что, если бы я не была готова, что весь мир это увидит, я не смогла бы быть с тобой. Это было страшно, но… Я думаю, предложение - клише в ресторане - это был бы не ты.

— Ты имеешь в виду, кольцо на дне бокала с шампанским? — Я смеюсь, и он пожимает плечами, выглядя почти смущенным. — Я почти сделал это, вообще-то. Я потратил так много месяцев, пытаясь придумать лучший способ спросить тебя, что это превратилось в снежный ком. Я был напуган. Никакой лжи. Потом, когда меня номинировали на «Лучшую Мужскую Роль», я знал, вот оно. Я просто не был уверен, что ты, ну, не упадешь в обморок, или еще что.

Я смеюсь, вспоминая слишком ярко, как близка я была к этому.

— Я чуть не упала!

Его взгляд возвращается к моему.

— Я никогда не позволю тебе упасть.

— Я знаю.

Затем он целует меня, и, как и всегда, и теряюсь в нем, охотно падаю в счастье от его рта на моем.

Затем мы оказываемся под аркой дома Доусона, и Грег открывает для нас дверь. Доусон поднимает меня, я в его руках, и Грег бежит вперед, чтобы отпереть дверь и впустить нас, но он не идет за нами. Я слышу, как закрывается дверь и лимузин уезжает. Мое сердце снова грохочет, потому что он смотрит на меня торфяным-и-темным взглядом, горячими и голодными глазами. Он несет меня по дому, к двери, которая ведет к его — нашему — гаражу. Я не двигаюсь и удивляясь, жду.

Он облизывает губы, когда мы проходим автомобиль за автомобилем. Старый, новый, блестящий, с вмятинами, в различных стадиях завершения. Мы подошли к концу, к «бугатти». Зеркальная отделка отражает мягкое свечение огней на потолке, и наши фигуры, когда мы подходим к ней. Он ставит меня на ноги у капота автомобиля. Я смотрю на него, ожидая, и предполагая.

Я изучила его за прошедший год. Он никогда не удовлетворен, никогда не насыщен. Он всегда хочет меня. Он хочет меня в секунду после того, как кончает внутри меня. Он хочет меня во сне, в душе, в своем исследовании, на съемке.

И он брал меня почти во всех этих местах. В том числе на съемках Тары, во время съемок фильма «Унесенные ветром». Он привел меня туда поздно ночью, на крыльцо полноразмерного плантационного дома, построенного в сельской местности, недалеко от Атланты. Он взял меня прямо там, на крыльце, лежа на одеяле, которое он привез с собой, в теплой осенней ночи сияли звезды и пели лягушки.

Я прошла контроль рождаемости, пока мы были в Мейконе, и полюбила то чувство, когда он обнаженный во мне, нас ничто не разделает.

— Что угодно? — спрашивает он снова.

Я не сомневаюсь.

— Что угодно.

Есть лишь одна вещь, которую мы не делали. Я все еще чувствую себя неуютно с нормальными терминами для вещей, и Доусон думает, что моя чистая и приличная речь - мила. Я готова позволить ему это делать, но не уверена, что он для этого привел меня в гараж.

Он улыбается, хищный, эротический блеск в его глазах. Он откидывает прядь волос с моих глаз, а затем его руки скользят по моим плечам, вокруг моей спины. Я одета в платье от Живанши Кутюр, которым Доусон удивил меня, подарив, для сегодняшнего появления. Оно скромное и чувственное, демонстрирует мои изгибы, и в то же время не открывает слишком много кожи. После того, как я закончила со стриптизом, я нашла свой собственный стиль, собрание сексуальности и вкуса. Я постепенно выясняла, кто я.

Я Грей Амундсен, и я горю желанием.

Его руки передвигаются на молнию между моими лопатками и тянут ее вниз очень медленно, я дрожу, когда костяшки его пальцев касаются моей кожи между увеличивающимся промежутком. Он стягивает тонкие бретельки с моих плеч движением рук, и платье мягкой волной опадает на пол, формируясь в медленную кучу кружева и шифона у моих ног. Мой сюрприз для Доусона раскрывается: под платьем на мне ничего нет. Дыхание покидает его с медленным вздохом, и он грызет свою верхнюю губу, упиваясь моим телом.

Вместо того чтобы прикасаться ко мне, он пятится, поворачиваясь к стене в последнюю секунду, где находится встроенная док станция. Эти доки динамиков находятся в каждой комнате дома, в том числе и в ванной. Он устанавливает свой телефон, прокручивает песни, пока не находит ту, которую хочет. Быстрый электронный бит заполняет гараж, и я сразу узнаю песню. Это «Палладио» в исполнении Silent Nick, одна из любимых песен Доусона для занятий, и одна из моих любимых песен, чтобы танцевать. Он подходит ко мне с вилянием бедер, подскоком в каждом шаге. Конечно, он может танцевать. Он умеет делать почти все.

Он обхватывает мои голые бедра руками, и мое тело движется с его, чувственное извивание наших тел под музыку. В ритме музыки, я достаю до его тонкого черного галстука и развязываю его, обернув вокруг своей шеи, а затем снимаю его пальто. Я расстегиваю пуговицы, одну за одной, освобождая их в такт, пока вместе танцуем, а потом бросаю рубашку на пол поверх пальто. Пока мы двигаемся, его руки скользят по моим бокам, держат мои ребра, прямо под моими качающимися грудями. Его глаза останавливаются там, поэтому я подчеркиваю движение моей верхней части тела, заставляя их еще больше покачиваться и вилять, и его губы растягиваются в улыбку. Я расстегиваю его ремень, вытягиваю из штанов, и отбрасываю в сторону, подальше от автомобиля, а затем медленно расстегиваю его штаны. Его тела движется в такт музыке, его скульптурные абдоминальные мышцы смещаются и напрягаются, когда он танцует со мной, сжимаю руками мой зад, запутываясь пальцами в моих волосах, прослеживая изгиб моего живота к бедрам. Я позволяю его брюкам упасть на пол, и он выходит из них.

Он остается лишь в боксерах-брифах, хлопок темно-бордового цвета обнимает его тугой зад, выпирает там, где его мужественность натягивает хлопок. Там, где его кончик касается ткани, появилась точка влаги. Я провожу пальцами по серой резинке, постепенно спуская ее вниз по его бедрами в такт музыке, покачивая своими бедрами, потираясь о него своей ложбинкой, наклоняясь, чтобы украсть быстрый поцелуй, и тогда я теряю терпение и стягиваю с него нижнее белье, и он выходит из боксеров, откидывая их в сторону.

И теперь мы оба обнажены, в гараже, танцуем, наши тела отражаются в зеркальной отделке его «бугатти», его темная кожа сочетается с моей. Песня сменилась, другое вступление, быстрая песня. Мы продолжаем покачиваться, танцуя, наши тела сближаются. Моя грудь трется о его, и он опускается на колени, чтобы взять в рот сосок. Я задыхаюсь, и он сосет, пока мои колени не сгибаются, а затем он снова выпрямляется, танцуя со мной, грудью к груди. Его рука крадется между нашими телами, и я развожу ноги в стороны, чтобы позволить ему войти. К концу песни моя щека прижимается к его, и я задыхаюсь, пока мы вместе покачиваемся, теряя ритм, когда я распадаюсь на части под его прикосновением.

Доусон поворачивает меня в своих руках, когда я кончаю. Он по-прежнему движется в такт музыке и все, что я могу делать, это позволить ему держать меня, пока ударные волны проходят сквозь меня. Он наклоняет меня вперед на капот автомобиля, его эрекция твердая рядом с моим задом. Я ожидаю его внутри себя, но все еще не уверена, каков его план.

— Я хотел сделать это с первого дня, как встретил тебя, — рычит он мне в ухо.

— Сделать что?

— Заняться с тобой любовью на капоте этой машины. — Мое тело прижато к холодной поверхности капота. — Открой глаза, — командует он. — Смотри на нас. Наблюдай за нами.

Вблизи, наши отражения не искажаются. От моего дыхание запотевает зеркальная поверхность, где моя щека прижимается к металлу, но я вижу его позади себя, мускулистая масса, плоский живот, массивные плечи и толстые руки, и у меня захватывает дыхание, как это всегда бывает, от того, насколько он совершенен. Я вижу себя, свое лицо, мои щеки покраснели, волосы выпали из поднятой вверх прически Луизы, моего стилиста, которые она укладывала. Густые пряди обрамляли мои щеки и рот. Мои глаза широко раскрыты, шея выгнута, когда я смотрю на нас, и отражение моей груди сливается с моей плотью, пока я согнута над капотом.

Его руки на моих плечах, а глаза встречаются с моими в отражении. Он ласкает мою спину, позвоночник, плечи, ребра, бедра. Укрепляет хватку на моих бедрах и сильно тянет меня к себе, и я не могу ничего поделать, вдавливаюсь в него, нуждаюсь в нем внутри меня. Мне это нужно. Я такая же ненасытная, как и он. Хотя я никогда не брала на себя инициативу, пока мы не находимся вместе в данный момент. Когда я чувствую, что он близок к оргазму, вот когда я перенимаю руководство и привожу его к кульминации. В противном случае, я позволяю ему брать меня, как хочется ему, позволяю решать ему, как он хочет меня. Я люблю загадку, потому что он всегда изобретательный и творческий, и всегда думает сначала о моем удовольствии, чем о своем. Он никогда не кончает раньше меня, если я не использую на нем свой рот. Так что теперь я по-прежнему не двигаюсь, и жду. Но мне это нужно, так сильно, и это маленькое виляние моих бедер - это мой способ сказать ему поторопиться.

Он отпускает мои бедра и берет внушительное полушарие моей задницы в обе руки, и затем его палец, средний палец правой руки, скользит в расщелину и находит мой задний вход. Я покрываюсь мурашками, задыхаюсь и хочу этого, правда, но не уверена, что готова.

Его палец скользит по мне, там, и я вздрагиваю.

— Я хочу тебя здесь.

— Сейчас? — мой вопрос выходит удушливым звуком.

— Нет, малыш. Еще нет. Ты не готова. — Даже если он говорит это, его палец давит, немного, мягкое применение давления.

— Не готова?

— Нет, — он хихикает, но затем быстро успокаивается, и его глаза сужаются. — Ты звучишь... почти разочарованно. Ты хочешь этого?

Еще немного давления, и я стараюсь не дернуться в сторону, но давление такое мягкое и неустанное, и теперь там появилось небольшое вторжение, и я стала задыхаться.

— Я...о...Боже...я любопытная.

— Ты полюбишь это. Я знаю, так и будет. Ты такая идеальная, такая чувственная. Такая отзывчивая.

— Я громкая. — Даже чересчур, и эти два слова все, что я смогла выдавить. Не могу поверить, что позволяю ему делать это, но потом, да, могу, потому что люблю все, что связанно с ним, и я верю ему. И это ощущается так хорошо.

— Я люблю это в тебе. Я люблю то, что могу заставить тебя кричать. Это игра, в которую я играю сам с собой. Чтобы увидеть, как громко могу заставить тебя кричать. Когда я трахну тебя в задницу, я должен сделать это подальше от людей, потому что, малыш, ты будешь кричать.

Я стону, когда вторжение становится присутствием, и мои бедра отодвигаются, немного, по собственному желанию. Мои глаза закрыты, и я чувствую, другой рукой он нашел мою щель и клитор, и я не в состоянии остановить небольшой крик экстаза, когда он снова подводит меня к кульминации. Мое терпение вышло. Я приподнимаюсь на носочках и трусь своими складочками о его твердость, молча умоляя его.

Медленно и мягко он убирает палец.

— Ты готова, малыш? Его голос, словно шелк, скользит по мне, его рот у мое ушка, его грудь прижата к моей спине.

— Да...— выдыхаю я. — Сейчас.

— Это приказ? — его голос изумленный.

Я киваю, моя щека прижата к холодной поверхности «бугатти». Я делаю голос тверже и вкладываю всю команду в произнесение, насколько могу, вытягивая шею, чтобы встретить через плечо его горячий, ореховый взгляд.

— Сейчас, Доусон.

Он буквально рычит, и его зрачки расширяются. Его мужественность дергается и утолщается.

— Б**дь, это горячо. Ты должна приказывать мне чаще.

Я буду, но он держит свою эрекцию в руке и дразнит ею мой клитор. Костяшки его пальцев трутся о внутреннюю часть моих бедер, пока он двигается, и я напрягаюсь для неподвижности, ожидая, что он скользнет в мои складочки.

Он так и делает, но это леденяще м-м-м-е-е-е-д-д-л-л-л-е-е-е-е-н-н-н-о-о-о-о, и ох - постепенное слияние тел.

— Не могу дождаться, чтобы назвать тебя своей женой, — бормочет он, склоняясь надо мной, чтобы шептать на ушко.

Я стону, от его слов и от того, что он вошел в меня.

— Я тоже. Но... ты уже мой муж — мы просто еще не произнесли слова.

Он полностью скользит в меня, бедра рядом с изгибом моей задницы.

— Правда.

Это все, что он говорит, потому что в это мгновение слова не имеют значения. Он выходит, и скользит обратно внутрь. Мой стон - тихое дыхание рядом с капотом. И тогда он берет мои бедра в свои большие руки и притягивает их, поднимая меня. Я толкаюсь вверх на руках и на носочках, позвоночник выгибается, полностью приподнимаясь. Он толкается глубоко, и я молча кричу, рот широко открыт.

— Наблюдай за нами, малыш.

Я открываю глаза и смотрю вниз на наше отражение. Грудь висит низко, качаясь от нашего быстрого ритма, и его очертание позади меня, загорелый и огромный, вся моя кожа раскраснелась, затем я передвигаю свой взгляд вниз, и меня гипнотизирует вид нашего соединения. Я могу видеть все в отражении капота, его твердая длина выскальзывает наружу, мои складки напрягаются и растягиваются, чтобы принять его полностью, затем он двигается, и я наблюдаю, как он входит в меня, и моя кровь дико вскипает, адреналиновая похоть течет через меня, от нашего эротического вида, движущихся вместе тел. Я сжимаю его мускулами своей вагины, и он стонет, а мои стенки сжимаются вокруг его эрекции; я чувствую, что он набухает и увеличивается, и я знаю, он близко, знаю, скоро моя очередь.

Он теряет свой ритм, его движения становятся непредсказуемыми. Он держит мое бедро одной рукой, и грубо дергает меня к себе. Мне нравится грубость. Я люблю это. Это чувственная вещь, обратно-интуитивная. Грубость его пыла, именно тогда я больше всего люблю секс с ним, когда он теряет контроль. Другая его рука держит одну раскачивающуюся грудь и сжимает, мнет, удерживает, дразнит пальцами сосок и зажимает его, и он теряется в этом — его глаза закрываются и пот бисерится на лбу, а он двигается быстрее и быстрее.

Сейчас. Сейчас моя очередь.

Я приподнимаюсь на пальчиках, сжимаю своими стенками, и врезаюсь в него. Он стонет, и я делаю так снова. Я начинаю двигаться под ним, в его толчках. Раньше я двигалась с ним, подстраивалась под него, теперь я встречаю его толчки самостоятельно, сильнее и сильнее.

— Трогай себя, — приказывает он, затаив дыхание.

Он наблюдает. Я упираюсь головой в предплечье на капоте «бугатти», поднятая на носочки. Обе его руки двигаются к моим бедрам, и он поднимает меня, так что я вообще не касаюсь пола ногами, голова и грудь на капоте, и он вбивается в меня, когда я скольжу пальцами к моей гладкой плоти.

Я начинаю кончать, и он двигается жестче, растягивая меня своими толчками, и я кричу, вою, бесконтрольно, и затем чувствую, что он начал дрожать, и я возвращаю свое дыхание, помня что он сказал мне насчет того, чтобы я командовала им.

— Говори мое имя, когда кончаешь, — сказала я ему. Также я знаю, ему нравится, когда я ругаюсь, что я делаю не часто, так что сейчас я даю ему и это. — Выкрикивай мое имя, когда трахаешь меня.

Он ревет, рев грубой чувственности, и глубоко толкается в меня.

— Грей ! О ... Боже ... Грей, любимая. — Затем он кончает, ни ритма, ни структуры, просто движение и отчаяние. — Я люблю тебя, еб*ть, я так сильно тебя люблю.

Он наполняет меня. Я чувствую освобождение, чувствую, как внутри меня бьет струей влажность и тепло. Он продолжает трахать меня. Бесконтрольно и сильно, и я встречаю его собственным ритмом, выдаивая его освобождение, и я кончаю снова, чувствуя еще один его спазм, когда я опадаю на машину и толкаюсь в него бедрами, наши тела замедляются и смягчаются, и снова становятся чуткими.

Я прихрамываю напротив зеркального серебра «бугатти», благословенная прохлада рядом с моей сексуально-разгоряченной плотью. Его мужественность смягчает внутри меня, толчки раскачивают нас обоих, сквозь меня проходит дрожь, его спазматические дрожащие толчки, которые делают отголосок во мне сильнее.

Он задыхается, пыхтит, но выходит из меня, поднимает и прижимает меня к своей груди, и целует в висок, покусывает мочку уха, затем вниз к моей челюсти и плечу. Наша кожа гладкая, горячая и потная, и мы оба тяжело дышим, и я никогда в своей жизни не была счастливее, чем в данный момент. Я чувствую, как меня уносит настоящая радость, проникающая глубоко с кости. Он дарит ее мне, это радость, со своей любовью. Я опускаю голову на его плечо, и он разворачивает нас, чтобы поцеловать мои губы, оставив нас еще более задыхающимися, чем когда-либо.

Он поднимает меня в своих руках, без усилий, и несет в дом, оставив свой телефон, музыкальный проигрыватель, и дверь в гараж открытой. В гостиной он нежно кладет меня на диван, открывает крышку пуфика и достает толстое, мягкое одеяло. Он скользит на диване позади меня, его позвоночник напротив спинки дивана. Мы потные и липкие, и я люблю его. Его мягкая мужественность рядом с моей задницей, и мы дремлем так, мысль о том, чтобы он взял там пролетает в моей голове.

Я хочу этого.

Я позволяю грязной мысли плавать в моей голове: я хочу его член в своей заднице.

Я почти хихикаю в слух от грязной, пошлой, чувственной мысли, но она слишком эротична, чтобы смеяться над ней, и я почти засыпаю, дрейфуя и дремля с его рукой, рассеянно поддерживающей одну мою грудь, другая вклинивается между нами и диваном.

Когда мы проснемся, я заставляю его взять меня таким способом.

Или, может быть, так как его день рождения на следующей неделе, я подожду его дня рождения, и устрою для этого специальное событие.

Он ворочается во сне, двигаясь рядом с моей задницей, и я гадаю, пока сон уносит меня, как это будет ощущаться. Как и все, что он делает, потрясающе, я уверена.

Я собираюсь стать его женой.

∙ Глава 16 ∙

Сейчас вторник, четыре часа дня. Доусон читает сценарий; он достиг уровня, когда ему едва нужно прослушивание, но, видимо, у людей с кастинга и у директора на уме еще несколько актеров со знаменитыми именами на эту роль, и им нужно увидеть, кто им подходит. Я на Родео Драйв, занимаюсь шопингом для его сюрприза на день рождения завтра вечером. Конечно, будет большая вечеринка, большая, шикарная, организованная его менеджером, Одри. Это важно, с тех пор как сливки общества, присутствующие в списке приглашенных, как будто из журнала «ОК».

Это должно быть весело, своего рода играть роль. Я еще несколько раз появлялась с Доусоном, - не на таком большом или драматическом событии как Оскар, очевидно, - и каждый раз я чувствовала, что должна быть гламурной, уверенной версией меня, молодой привлекательной спутницей, забавной. Я должна носить дорогие наряды и ювелирные изделия, и пожимать руки с такими людьми, как Кэмерон Кроу и Адам Каролла, Дженнифер Лоуренс. Да, это волнительно, но действует на нервы. Особенно с тех пор, как я в бизнесе, как маленькая-крошечная рыбка в огромном, опасном океане. И эти платья? Я трачу время, беспокоясь о том, что платье, возможно, порвется или я оставлю на нем пятно, а оно стоит столько же, сколько стоят дома большинства людей.

Я уже сделала маникюр и педикюр, и после того, как я закончу с покупками, придет Луиза и займется моей прической и макияжем. Это - иметь личного стилиста - моя любимая часть быть с кем-то столь богатым, как Доусон. Это мелко и ужасно, я знаю, но это чистая правда. Девочка во мне любит, что есть кто-то, кто прихорашивает и укладывает мои волосы, пока они не становятся идеальными, и делают мне макияж так, как я бы никогда не смогла. У Луизы такая техника, что она делает мои глаза достаточно дымчатыми, чтобы я была сексуальной, но не слишком сильно, чтобы я не выглядела как Шлюха из Джерси, а так бы все и закончилось, если бы я делала это сама. Луиза пыталась показать мне, но у меня никогда не получалось.

Маникюр и педикюр каждую неделю, это тоже здорово.

Я даже не хочу упоминать личного массажиста. Это был бы грубо.

Я делаю шаг в магазин нижнего белья «Agent Provocateur», и мое сердце поднимается к горлу. Я всегда покупала нижнее белье в «Kohl’s», или, если получала дополнительные деньги, в «Victoria’s Secret». И всегда только обычные трусики и бюстгальтеры. Я никогда даже не пробовала настоящее белье. Самое смелое нижнее белье, что у меня есть, это лифчик без спинки и без бретелек, который я купила для первой большой ночи с Доусоном, где я знала, нас будут фотографировать.

Женщина, которая встречает меня, отполированная и утонченная, картинка совершенства Родео Драйв. Она высокая, стройная, и платиновая блондинка. Она представляется как Вайолет, и это самое уместное, что я могу себе представить.

— Я могу вам помочь что-то найти? — ее голос как шелк.

— Я, — ну… мое горло пересохло, и я понятия не имею, что спросить. Я даже не знаю, с чего начать. Я решаю быть честной; в ином случае я опозорюсь. Вероятно, я больше никогда снова не смогу зайти в этот магазин. — Я никогда не покупала… белье. Это для моего пар… моего жениха. Завтра его день рождения, и я хочу надеть что-то, чтобы удивить его.

Она беспристрастно кивает, ее выражение лица не меняется, хотя я почти чувствую исходящее от нее презрение.

— Вижу. Покупаете что-то особенное, чтобы он мог развернуть, хм?

— Что-то вроде этого. У него уже почти все есть, так что единственное, что я могу дать ему из того, что он чертовски хочет, это… ну, я, — я краснею, когда говорю это, но это правда.

Я замечаю, что ее выражение слегка меняется, и понимаю, что она узнала меня, но не может узнать, откуда. Это странно, когда тебя узнают.

— А, я вижу, — говорит она, осматривая меня сверху вниз, оценивая. — Вы очень высокая, даже без каблуков. Также очень… щедро одарены. У вас, вероятно, размер D, но в окружности не больше 32-34. — Она обходит меня, чтобы рассмотреть мою попу. Это странно, когда женщина так тщательно тебя рассматривает. — Четвертый размер, скорее всего, — произносит она почти неодобрительно.

Я понимаю, несколько запоздало, что она привыкла видеть миниатюрных женщин определенного размера и форм, которые приходят сюда, и я не такая. В ее голосе нет никакой очевидной снисходительности — она слишком профессиональна для этого — но осуждение очевидно. Я притворяюсь, что не заметила. Она измеряет меня, а потом показывает различные виды белья, некоторые из них костюмы для всего тела, которые оставляют меня почти голой, другие нечто большее, чем сложные и кружевные комплекты бюстгальтеров и трусиков. Что привлекает мой интерес, это корсеты. В этом отделе есть все виды интересных и сексуальных комбинаций, бюстье, баска и корсеты, некоторые из них прозрачные, некоторые непрозрачные, все подтягивают и поддерживают фигуру. Не то, что мне нужно подтягивать и поддерживать. В этом смысл белья, не так ли? Чтобы подчеркнуть и пустить в ход то, что у тебя уже есть?

Я понимаю, когда просматриваю, что здесь странные размеры. В их белье у меня 4 размер, когда обычно, в любом магазине, где я когда-либо делала покупки, у меня 8 или 10. Я примеряю несколько различных вариантов, и останавливаюсь на комплекте, который Вайолет называет «Корсет Лии». Он телесного цвета, складки мягкой ткани обхватывают тело и завязываются на спине, поднимая и сжимая и все вокруг, обеспечивая достаточной физической привлекательности, что даже я могу сказать, что выгляжу хорошо. Доусон воспламенится.

После того, как Вайолет все туго натянула и завязала, я осмотрела себя в зеркале, и представила его реакцию. Он… о, мой бог. У него в глазах будет этот взгляд, туманный, опасный, расширенные зрачки и хищный блеск грубой похоти и кости пожирающей любви.

— Я возьму этот, — говорю я Вайолет.

Я одеваюсь и жду у стойки, пока она упаковывает белье для меня и пробивает ее. Я не смотрела на ценник, так что мое горло закрывается, когда я вижу цифры на экране: 1,709.25 долларов. Я должна была напоминать себе дышать, говорить себе, что это нормально. Я могу себе это позволить.

Я протянула ей банковскую карточку «Чейз банка», которую Доусон открыл для меня. Она на мое имя, снимает с его аккаунта. Прямо здесь любовь и доверие. Давать девушке кредитную карточку с доступом к миллионам долларов? Хорошо для него, я не материальная девушка. Я не пойду и не потрачу кучу денег на бриллианты, одежду и обувь. У меня есть то, что мне нужно, и если и есть то, чего я хочу, намного веселее сказать об этом Доусону и позволить ему купить это для меня. Не поймите меня неправильно — мне нравится шоппинг также, как и любой девушке, но я наслаждаюсь, получая подарки от моего любимого больше, чем покупая их для себя. Это более полезно. Плюс, тогда я поблагодарю его так, что мы оба будем наслаждаться.

Вот почему это белье я покупаю действительно для нас обоих. Я бы никогда не надела корсет для себя. Он жесткий, неудобный, ограничивающий. В нем я чувствую себя сексуальной, как грех, но это для него. Он для того, чтобы он жаждал моего тела больше, чем уже есть, что физически невозможно. И это для меня, с тех пор как он насытиться, он снимет его с меня и заставит меня кричать, пока соседи не подумают, что меня убили.

Я дрожу лишь думая о том, что собираюсь попросить его сделать со мной.

Я потеряна в мыслях о его прикосновениях и поцелуях, когда покидаю магазин, и не замечаю папарацци, пока оказывается не слишком поздно.

— Грей, Грей, сюда, Грей! Что ты приобрела в «Agent Provocateur», можешь показать нам?

— Грей, что ты чувствуешь по поводу предложения Доусона?

— Что ты купила Доусону в подарок на день рождения? Оно в этой сумке?

— В вашем будущем с Доусоном есть дети?

Я моргала от вспышек, пытаясь дышать и сохранять спокойствие, и игнорировать шквал вопросов. И тогда прозвучал вопрос, который заставляет меня паниковать.

Он исходит от мужчины лет 30, у него длинные грязно-светлые волосы и высокий, покрытый прыщами лоб, жестокие карие глаза, и висящий пивной живот.

— Грей, это правда, что ты была стриптизершей?

Я не могу не реагировать. Я знаю, что не должна, что реакция придает правдоподобность вопросу, но я не Доусон. Мои глаза тянутся к репортеру, задающему вопрос.

— Нет ... без комментариев. — У меня слабая паника. Теперь все выйдет наружу, и это разрушит карьеру Доусона. И мою.

— Давай же, Грей, мы оба знаем правду. У нас есть общий друг, видишь. Некий мистер Тимоти Ван Даттон. Он сказал, ты была его лучшей танцовщицей.

— Без комментариев. — Я попыталась протолкнуться мимо, но они не позволяли мне пройти.

Его улыбка похотливая, ликующая.

— Как насчет этого, если это правда, скажи «без комментариев» снова. Я имею в виду, нет смысла это отрицать. Он все мне о тебе рассказал. Ты не ходишь топлес, кроме как на сцене. — Он облизывает губы, и его глаза наполнены очевидным вожделением к моему декольте. — Жаль, что я никогда не видел, как ты танцуешь.

Я не отвечаю. Выхожу на улицу, едва избежав столкновения с серебристым «мерседесом». Они следуют за мной, бомбардируя меня вопросами.

— Грей! Это правда? Ты была стриптизершей?

— Грей, вернись! Где ты танцевала? Как получила работу?

— Можешь показать нам пример своего танца?

— Посмотри на меня, Грей! Как долго ты была стриптизершей? Ты когда-нибудь оказывала сексуальные услуги?

Я еще не плачу, но почти. Я убегаю, и знаю, это равносильно подтверждению, но ничего не могу поделать. Наконец я в своем «ровере», почти в квартале от магазина, и они толпятся вокруг меня, повторяя вопросы, сверкают камеры, поднимают руки, чтобы сделать снимок, микрофоны и диктофоны, флип-камеры снимают мое покрасневшее лицо, мокрые глаза и дрожащие руки.

Я знаю, хоть одна камера но засняла одну слезу, которая скатилась из моего глаза, когда я заводила «ровер». И в следующую секунду я дала задний ход, не обращая внимание на тех, кого могла задавить. Впервые, я поняла гнев, на который отвечают знаменитости, оказываясь в таких ситуациях. Я задыхаюсь, каждый вдох хриплый и быстрый. У меня кружится голова, но я не собираюсь останавливаться. Гудки говорят мне, что я веду беспорядочно, и я слышу визг шин и тормозов, но продолжаю движение, позволяя автопилоту отвезти меня домой.

Доусона нет дома. Я хотела, чтобы он был. Он нужен мне.

Я оказываюсь в спортзале, сидя посреди танцпола, рыдая. Я слышу, что в какой-то момент открывается входная дверь, и жесткость мышц говорит мне, что я уже много времени провела на полу, плача.

— Малыш? Что случилось? — Он поднимает меня и садится со мной у него на коленях.

Я зарываюсь лицом в его грудь и пытаюсь дышать. Я снова начинаю плакать.

— Они… они узнали, узнали правду.

— Кто? О чем?

— Репортеры. Папарацци. Они узнала… что я была стриптизершей, — я давлюсь на этом слове.

— Кто узнал? — Я описала репортера, который задал вопрос, и что он сказал. Доусон смачно выругался. — Чертов Ларри Томински. Этот парень чертова пи*да.

— Я старалась придерживаться «без комментариев», как ты говорил мне, но… я была так расстроена.

— Ты подтвердила это словами? — его голос мягкий, но резкий.

Я в отрицании мотаю головой.

— Нет, конечно нет. Но суть в том, что я была так расстроена… я бежала, и плакала. Это такое же подтверждение, если бы я сказала «да».

Он сжимает меня.

— Ты отлично справилась, малыш. Они стервятники. По-другому ты бы ничего не смогла сделать. Все будет хорошо.

— Нет, Доусон. Не хорошо. — Я встала, и он придвинул меня в свои объятия, его губы на моей челюсти. — Все узнают. Они поверят в это, и никто не будет нанимать меня. Они будут судачить обо мне, о тебе. О нас. Это отразится на твоей карьере. И моей.

Он вздыхает.

— Грей, пожалуйста, послушай меня. Я знал с самого начала, что они узнают. Это было неизбежно. В этом бизнесе нет никаких секретов, ни для кого.

— Ты знал, что они узнают?

Он кивает.

— Конечно. Ты думала, никто никогда не узнает? Ты думаешь, Каз не знает, что ты делала на стороне? — Он звучит почти весело. — Каз знал, детка. Ты никогда об этом не упоминала, так что и он тоже воздерживался от этой темы. И также я. И для наших карьер… это не имеет значение. Ты думаешь, ты единственная, кто занимался стриптизом в колледже? Это ничего. Не в этом дело. Это даже не будет помехой, если ты протрахала себе путь. Девушки трахают свой путь к вершине все время. Так делают и парни. Никто не невинен. Не в жизни, и, конечно, не в Голливуде. Мы будем игнорировать статьи и слухи, и в конечном итоге это затихнет. Не отвечай на любые вопросы, и ты будешь в порядке.

Я ослабеваю около него.

— Я не хочу, чтобы они знали. Мне стыдно. Я не… я хочу претворяться, что этого никогда не было.

Он крепко удерживает меня, поддерживает своими руками за талию.

— Но они знают, детка. — Он касается моего подбородка, и я смотрю на него. — Не стыдись себя, Грей. Ты выживала. Ты заботилась о себе. Я горжусь тобой.

— Я чувствую такое… отвращение. Когда я думаю об этом, я хочу бросить все снова и снова. Я ненавижу знать, что я это делала. Что я была ... что я позволила мужчинам…

— Сейчас все закончилось. Тебе никогда не придется делать это снова. — Его слова - дыхание в моем ухе. — Я всегда позабочусь о тебе. И я никогда не позволю кому-то плохо говорить о тебе, или заставлять тебя плохо себя чувствовать. Ты моя леди, Грей. Моя. И это означает, никто снова не будет говорить и тебе дерьмо, или заставлять тебя чувствовать дерьмом. Никто, никогда. Включая тебя.

— Мне жаль, Доусон, я просто…

— Тебе не о чем сожалеть.

— Но это твой день рождения, и я развалина.

Он смеется, смахивая волосы с моей щеки.

— Мне не важно, детка. Вечеринка не начнется еще несколько часов, и даже если у нас дом полный народа, мне плевать на это. Ты мой приоритет. Если ты расстроена, к черту всех остальных — я снова сделаю тебя счастливой.

— Ты делаешь меня счастливой.

— Тогда улыбнись и поцелуй меня. В таком порядке.

Я пытаюсь улыбаться, и почти удачно. Воспоминания по-прежнему проносятся в моей голове. Глаза на мне, огни омывают каждый дюйм моего тела, на заднем плане пульсирует музыка, руки тянутся ко мне. Пальцы набивают сальные доллары в лямки моих стрингов.

— Эй, малыш. Я дам тебе сто баксов, если ты отсосешь мой член.

— Я дам тебе тысячу баксов, если ты поедешь со мной домой.

Не-столь-тонкий шепот приятелей.

— Эй, Майк, зацени задницу этой чики. Я могу бороздить это дерьмо часами, бро.

И это абсолютно нормально, ожидаемо. У меня нет права жаловаться. Я просила этого, с тех пор как предоставила им свое тело.

— Ты больше не там. — Голос Доусона возвращает меня обратно в настоящее. — Ты больше не там. Теперь ты моя. Только моя.

— Только твоя. — Правда, это как волна света, уничтожающая свет. Я еще не совсем могу улыбаться, но могу смотреть на него, отвечать на его мягкий ореховый взгляд. — Обещаешь?

— Ты носишь мое кольцо? — спрашивает он, вместо ответа. Я расправляю ладонь на его груди и смотрю на кольцо. Оно поглощает свет и преломляет его, как сверкающее белое солнце. — Вот оно где. Но мне все еще нужно увидеть твою улыбку.

Я выдавила улыбку, и Доусон закатил глаза. Я ударила его ладонью по груди.

— Не то, чтобы я могла просто быть счастливой. Это тяжело. Это расстраивает. Это воспоминания, и они всегда у меня будут, останутся в памяти, даже если я этого не хочу.

Он просто моргает, затем наклоняется и касается небольшим поцелуем уголка моего рта.

— Тогда мне придется найти способ, чтобы порадовать тебя. Заставить тебя забыть.

— Ты слишком далеко. Чуть левее, — выдыхаю я. Он улыбается у моей щеки и целует мою верхнюю губу, всасывая ее в рот. — Ближе. Ниже. Он скользит ртом по вершине выреза моей рубашки, целуя и целуя. — Это далеко. Но ... может сработать. Продолжай.

— Вверх? Или вниз?

— Не важно, это сработает. Он снимает мою рубашку и целует живот прямо под лифчиком.

Он дергает чашечку лифчика вниз, когда дверь в зал открывается и Луиза просовывает голову внутрь.

— О, извините, извините. Я… я ухожу. Сожалею.

Доусон опускает голову к моей груди.

— Остановлены стилистом. — Он поправляет и тянет мою рубашку вниз. — Ты должна идти, приводить себя в порядок, а?

Я качаю головой.

— Нет, я… я нуждаюсь в тебе. — Я обрушиваю свой рот на его, беру его руку в свою, и веду ее вниз.

Он собирает ткань моей свободной хлопковой юбки в руках и прикасается руками к моей интимной части.

Я не хочу говорить это, но он знает. Он всегда пытается заставить меня грязно выражаться, но этого не происходит, пока меня не захватывает жар момента. Хотя, я могу показать ему. Я соединила наши пальцы и подтолкнула их под резинку нижнего белья, и затем его пальцы внутри меня, и мой лоб прижат к его груди, я тяжело дышу. Он спускает мою юбку, стягивает нижнее белье, и я выхожу из него. Пока он касается меня, подводя меня ближе и ближе к оргазму, я дергаю его ремень и пуговицу, освобождая эрекцию и скользя руками вокруг нее, пока его колени не подкашиваются, и он твердый, огромный и пропускает жидкость на кончике. Я научилась говорить, когда он близко, и я ласкаю его длину медленно и осторожно. Как правило, он поднимает меня, пронзает и уже заставляет кончить, но он придерживается того, что я делаю на этот раз. Когда он у края, я прижимаю губы к его уху и говорю сквозь чувство стыда.

— Сейчас. Возьми меня сейчас.

— Ох, спасибо, мать его, — рычит он.

Он убирает руки из местечка между моими бедрами и поднимает меня за задницу. Я оборачиваю ноги вокруг его талии и целую в висок, когда он делает длинные шаги к стене. Моя спина ударяется о стену, и он внутри меня. Он все это время держал меня на краю оргазма, так что я в отчаянии. И цепляюсь за его плечо и поднимаюсь, опускаюсь, поднимаюсь, опускаюсь, объезжая его твердость, задыхаясь, когда каждый его толчок возносил нас на небеса.

Затем его средний палец путешествует между моими ягодицами, находит горячий, узкий центр, и надавливает. Я кусаю его за плечо и стону, поднимаясь с его длины и затем опускаясь вниз. Его палец медленно скользит в меня, и я такая узкая, что чувствую выпуклость его первой фаланги, когда она входит в меня, и сейчас я рычу, низкие звуки в глубине моего горла, ошеломляюще дикие шумы.

— Я хочу тебя сюда, — шепчет он. — Когда-нибудь скоро, малыш.

Я улыбаюсь тайной улыбкой в его плечо. Он понятия не имеет, как скоро.

Мысли невозможны, когда мы оба достигаем точки не возврата, и, крича, падаем за край. Он взрывается во мне, стреляя толстой, влажной волной внутри меня, и я сжимаюсь вокруг него каждым мускулом, двигаясь вместе с ним.

Когда мы оба восстановили дыхание, он отстраняется и смотрит на меня. Я улыбаюсь от уха до уха, яркая улыбка насыщенного счастья.

— Вот и улыбка, которую я ищу. И каким способом нужно было добиться ее. — Он целует приподнятые уголки моего рта, и улыбка, которую он посылает мне, такая яркая и красивая, что я задыхаюсь, напоминая, как мне повезло иметь такого мужчину, владеть любовью этого мужчины.

Он спускает меня, и мы оба стонем, когда он выскальзывает из меня. Я сжимаю в руке свое нижнее белье и тянусь за длинным, медленным поцелуем. — Спасибо, — говорю я.

— За что?

— Что любишь меня. Восхищаешь меня. Что ты мой. Что ты тот, кто ты есть.

— Я должен быть тем, кто благодарит тебя.

— Я опередила тебя в этом, — произнесла я, затем развернулась и покинула зал, заставляя свои бедра покачиваться немного сильнее, для его выгоды. Я чувствую, как его взгляд приклеивается к моей заднице, когда я иду. Все негативные мысли изгнаны силой любви Доусона.

Я принимаю быстрый душ и пишу Луизе, чтобы она встретилась со мной в ванне. Да, теперь у меня есть телефон. Это было своего рода обязательно для Доусона. Луиза не хотела встречаться со мной глазами, пока занималась моими волосами и макияжем.

Вечеринка долгая, и интенсивная. Армандо здесь, очаровательный, как и всегда, и Каз. Я замечаю Каза около полуночи.

— Ты знал? — Это вылетает тупо, почти сердито.

Он улыбается и делает глоток скотча.

— Конечно, Грей. Это мое дело, знать о своих стажерах и потенциальных сотрудниках.

— Но Нина, ты уволил ее…

— Я уволил ее, потому что она была проституткой и лгала об этом. Она не была стриптизершей, Грей. Она была эскортом. — Он снова делает глоток скотча, и вытаскивает длинную, толстую сигару из внутреннего кармана своей куртки, отрезает кончик, зажигает ее в толстых клубах едкого дыма, и затем смотрит на меня сквозь туман. — Ты делала то, что должна была, чтобы остаться на плову. Ты сдержанно молчала об этом. Нина? Она выпендривалась тем, что делала. Я узнал, что она использовала мою клиентскую базу данных, чтобы связаться с мужчинами. Я узнал об этом, потому что один из них позвонил в мой офис и снова просил воспользоваться ее услугами. Когда я спросил ее об этом, она все отрицала. Я бы оставил все как есть, если бы она не афишировала это, но я не терпел и не буду терпеть лжецов.

Он берет бокал белого вина с подноса, проходящего мимо официанта и протягивает его мне. Я аккуратно потягиваю его, медленно, я до сих пор редко пью, и не достаточно, чтобы напиться.

— Я беспокоилась, что ты уволишь меня, если узнаешь. Я никогда не говорила тебе, и боялась, что ты все выяснишь, или уволишь за то, что я не рассказала тебе.

Каз смеется, подбавленным смехом.

— Ох, Грей, такая наивная. — Он обнимает рукой меня за плечо, его сигара дымится у моего лица, заставляя мои глаза увлажниться, а в горле щекотать. — Я бы не уволил тебя. Я должен сказать, я рад, что ты больше этим не занимаешься. Это тебе не подходит. Ты слишком хороша для этой жизни.

Каза украл нервно-выглядящий молодой сценарист, который работал над «Унесенными ветром», вероятно надеясь продвинуть идею. Я ходила от одной кучки гостей к другой, болтая, улыбаясь, и стараясь вести себя так, будто я знаю, как быть хозяйкой. Иногда я чувствовала себя самозванкой. Будто кто-то сможет увидеть сквозь мою маскировку, указать на меня и смеяться, и говорить: «Ей здесь не место! Она просто простушка их Джорджии!»

Этого никогда не случается, конечно, потому что все это в моей голове.

Я на своем третьем бокале вина, самое большее, что я когда-либо пила… пью? В одно время за всю жизнь. У меня немного кружится голова, немного расслаблена. У меня потрясающие беседы с самыми популярными людьми в мире. Здесь Шакил О'Нил, по какой-то причине, которую я не могу понять. Он милый. Джек Николсон намного симпатичнее, чем я думала, он будет, основываясь на всех ролях, которые он играл.

Я обнаружила себя на заднем дворе, у бассейна, окруженная толпой молодых продюсеров и парнями из звукозаписи, и она говорят о каком-то проекте, над которым все вместе работают, и я в состоянии выяснить, какой фильм на основе контекста, что заставляет меня чувствовать себя довольно умной. Я слушаю и учусь, из-за вина. Мне нравится это ощущение, медленное, легкое, свободное жужжание в голове. Разговор идет легко, и ребята вокруг меня слушают, когда я говорю, и отвечают на мои вопросы без снисхождения. Я чувствую, что я часть бизнеса. Я внутри него, и это ощущается потрясающе.

Рука забирает пустой бокал вина и дает круглый стакан, полный сверкающих квадратных кубиков льда и янтарной жидкости в моей руке. Я беру бокал и смотрю на него, не понимая. Зачем мне это пить? Я не пью спиртное. Я едва пью вино. Я поднимаю голову и смотрю на человека, который дал его мне. Он высокий и стройный, выглядит хорошо, как хипстер. На нем узкие черные джинсы и белая не заправленная рубашка под безрукавкой в ромбик. Развязанный галстук завершает образ. Его волосы длинные и неопрятные, а глаза остекленели, но направлены на меня. Я думаю, он может быть агентом, или, может быть, техник. Я где-то видела его раньше, но не знаю, где. Это беспокоит меня.

Я протягиваю бокал ему.

— Я бы хотела вино, спасибо.

Он толкает его обратно ко мне.

— Это «Блю Лейбл», детка, это одно из лучших виски здесь. Просто попробуй.

Эти два слова — «Блю Лейбл» — возвращают запутанное воспоминание, которое я отгоняю прочь.

— Нет, правда. Мне такое не нравится. — Но зачем-то я все равно делаю глоток, по какой-то причине. Я кашляю, но то, как после оно жжет, когда я проглатываю его, это не неприятное чувство. Я делаю еще один глоток.

Хипстер счастливо улыбается.

— Видишь? Не так плохо. Я Павел, кстати.

Я пожимаю его руку, и он не дает мне сразу отстраниться.

— Привет, Павел. Я…

— О, я знаю, кто ты, Грейси. — Он удерживает мою руку, не обращая внимания на мои попытки вытянуть ее. Его улыбка меняется. Становится темнее.

Мой кайф умирает. Мне нужно выбраться из этого разговора, сейчас. Но он по-прежнему держит меня за руку. Я тяну, но он не отпускает. Я смотрю вокруг, но группа, с которой я разговаривала, рассеялась, и мы с Павлом одни у бассейна. На другой стороне есть люди, возле дома, но мы на противоположной стороне, скрыты от вида дома огромной стеной пальм.

— Не знаю, что ты думаешь, ты слышал, но мое имя Грей. Я невеста Доусона.

Он отпускает мою руку, но его ладонь оборачивается вокруг моей спины и он прижимает меня к себе. Я сопротивляюсь, он и смеется.

— О, давай же. МЫ оба знаем, кто ты на самом деле. Я видел тебя, ты знаешь. В «Экзотических ночах». Я был постоянным клиентом. Я любил наблюдать, как ты танцуешь. Затем ты исчезла и клуб закрылся, но вот ты где. Станцуй для меня, Грейси.

Я подняла колено и ударила так сильно, как могла в его пах, и он отступил назад, кашляя. Павел уронил бокал, который держал, и он разбился о землю, виски обрызгали мои сандалии.

Он пошатывается, спотыкается, смотрит на меня с ненавистью в глазах.

— Ты сука! Ты стриптизерша. Это все, кто ты есть. Чертово роскошное платье не может это скрыть. — Он делает шаг ко мне.

Я роняю бокал, когда уклоняюсь от него, и он тоже разбивается, и затем огромные руки оборачиваются вокруг моих плеч, отстраняя меня. Я сопротивляюсь, и затем застываю, когда понимаю, что огромные лапы принадлежат Грегу. Вспышка движения, и затем Павел летит. Он врезается в дерево, и потом Доусон поднимает его с земли рукой вокруг его горла. Павел задыхается, издавая сдавленные звуки. Его ноги в трех дюймах от земли, и Доусон держит его в воздухе одной рукой.

— Доусон, — произносит Каз спокойно, шагая со скотчем и сигарой в одной руке. Он опускает свободную руку на плечо Доусона. — Не надо. Грег выведет его, и я занесу его в черный список. С ним покончено.

Павел качает головой, более напуганный этим утверждением, чем мыслью о жестокой расправе Доусона. Доусон отпускает его и разворачивается. Павел опадает на землю, кашляя, наклоняется дважды, задыхаясь. Я думаю, все кончено, и Павел тоже, открывая рот, вероятно, чтобы умолять о своей карьере, о затем Доусон разворачивается назад и его кулак бьет, врезаясь в лицо Павла. Он падает в сторону, и Доусон собирается снова ударить его, прежде чем я поймала его руку. Я кладу руки на лицо Доусона и его руки оборачиваются вокруг меня.

— Нет. Хватит. Я в порядке. Все кончено. — Я беру его руку и потираю костяшки большими пальцами.

Доусон находится на грани, ярость делает его больше и сильнее, в его глазах насильственный блеск, когда он смотрит на Павла.

— Грей, он…

— Он ничего. Это твой день рождения. Просто пусть он уйдет. — Я встречаюсь с глазами Доусона, и даю увидеть, что я в порядке.

И правда, я в порядке. В одном Павел был прав. Роскошные платья и дорогие украшения не могут спрятать ту, кем я была, что я делала. Но это в прошлом. Я больше не этот человек, и не невинная и наивная дочь пастора, которая уехала в Лос-Анджелес. Но они обе это часть той, кто я есть, кем я должна была быть, но это больше не я.

Всегда приятно, когда бьешь выродка коленом по яйцам.

Я смеюсь над несвойственной мыслью, и выражения Доусона меняет от гневного до запутанного.

— Что смешного?

— Просто, я думала, как хорошо было бы прибить этого придурка по яйцам.

Доусон бормочет, а затем взрывается смехом, и также Каз и Грег.

— Просто не делай этого со мной.

Я тянусь и беру его ладошками между ног.

— Никогда. Я слишком сильно люблю их. Каз и Грег кашляют и отворачиваются, и я понимаю, что все еще немного под кайфом, если я правда только что это сказала и сделала это перед ними.

На мгновение Доусон шокировано молчит.

— Черт, Грей. Ты должна пить чаще, если это делает тебя такой. Ты очень сексуальна, когда ты навеселе.

Я позволяю Доусону увлечь меня внутрь, и мы сидим в гостиной на диване. Я потеряла счет тому, как много бокалом вина я выпила, когда мы разговаривали с нашими друзьями. Комната пустеет, пока там не остается лишь семь о восемь человек, сидящих на диване, двухместном диване, в кожаных креслах, разговаривая всю ночь, и становясь все пьянее и пьянее, пока Доусон не держит меня, и наблюдает за мной, оценивая меня, и позволяя делать мне то, что я хочу. Каз зажигает сигару и передает ее Доусону, который затягивается, и затем, с причудливой улыбкой, подносит ее к моим губам. Я делаю маленькую затяжку и кашляю, задыхаясь. Мужчины смеются, так что я беру ее у Доусона и делаю еще одну попытку, и может быть это просто вино, но я чувствую себя сексуальной, держа ее и куря, как актриса из сороковых, сидящая на пианино в облегающем платье.

Доусон качает головой, но его глаза блестят.

Я, пошатываясь, встаю, и затем снова сажусь. Доусон хихикает.

— Нужна помощь, малыш?

Я киваю.

— Мне надо пописать. — Я звучу как Джорджия больше, чем когда-либо, и понимаю, что медленно поднимала свой акцент всю ночь, с момента инцидента с Павлом, который был много часов назад. На кабельной коробке говорится, что сейчас 3.26 утра. Не могу поверить, что я все еще в вертикальном положении.

Я чувствую, что что-то происходит с моими ногами, и я смотрю вниз, чтобы увидеть, что Доусон расстегивает сандалии на каблуках, которые я ношу, снимая одну, затем другую. Я наблюдаю за ним, и позволяю делать это, и затем он полу-несет меня в ванную. Ну, не полу-несет. Я прижимаюсь к нему, мои руки вокруг его талии. Я бы определенно упала, если бы его здесь не было, но он тут, и я в порядке. Он заводит меня в ванную, но не отпускает. Удерживает меня за плечи, когда я неуклюже сосредотачиваюсь на том, чтобы задрать плате, спустить белью, и сесть пописать. Теперь его двое, по какой-то причине. Больше сексуальности, на которую можно смотреть, так что все в порядке. На его лице веселая улыбка, на обоих лицах.

— Что? — спрашиваю я.

— Ты мурлычешь.

Я небрежно киваю.

— Определенно пьяна. Это забавно?

Он смеется и помогает мне встать прямо, пока я одеваюсь и мою руки.

— Да, любимая, это так. Очень забавно.

Мысль приходит мне в голову, и я поворачиваюсь, чтобы нахмуриться на него, или какой из них двоих настоящий. Я закрываю один глаз, и остается лишь он один. Я аккуратно произношу слова. — Я не смутила тебе перед твоими друзьями? — Ну, это было очень невнятно.