Ступени. Беседы митрополита Антония Сурожского

О церкви

Первое, о чем я хочу сказать, и это мне кажется очень важным: Христос сам лично ничего не написал. Евангелие, которое у нас есть – это память Церкви, память самых ближних Его учеников о том, что они пережили, чему они научились, общаясь со Христом.

Христос не оставил после себя книгу, как оставляли многие другие учителя. Что же Он после себя оставил? Можем ли мы быть уверены в том, что в Евангелии содержится именно то, что Он говорил, чему Он учил, что именно таков был Его образ. Да, можем. Мы можем себе это представить гораздо лучше, чем если бы была у нас книга, которую мы бы читали, и каждый из нас бы вычитывал то, что ему хочется в ней увидеть, как мы постоянно это делаем, читая произведения разных писателей. Мы видим себя в них и воспринимаем книги только в размере своего понимания. Христос книги не оставил, но оставил живое общество, которое называется Церковью и которое Его лично знает. Я говорю: знает, а не только знало. Из столетия в столетие все те, кто стали верующими, так или иначе встретили Христа, могут повторять слова апостола Иоанна, сказанные им в одном из своих посланий: "Мы вам говорим о том, что наши глаза видели, что наши руки осязали, что наши уши слышали".

Мы говорим о том, что для нас абсолютная, несомненная реальность, потому что она – в пределах нашего опыта. И так из столетия в столетие это случается с бесчисленным количеством людей. И нам надо помнить, что Церковь – это общество, которое соединено, как говорится в катехизисе, не только общностью таинств, догматической веры, обрядами. Все это, конечно, есть в Церкви и является как бы составной частью ее, но в Церкви сердцевина другая. Это – встреча, встреча лицом к лицу со Христом. Это может быть потрясающая встреча, она может произойти исподволь, еле-еле заметно, но она всегда должна присутствовать, чтобы человек мог сказать: "я – верующий".

Вера, то есть опыт встречи со Христом, невыразима. Сказать то, что случилось, невозможно. Можно только передать на человеческом языке то, что доступно нашему пониманию, нашему восприятию. Я вам расскажу, что со мной случилось и потом перейду к вопросу о том, как вера может найти себе выражение.

Я родился до первой мировой войны, мой опыт жизни заключает в себе все трагические годы России и заграничную жизнь эмиграции. Обстоятельства были такие, что я церковного или просто христианского учения не слышал. Когда мы очутились в эмиграции, я оказался живущим в закрытой школе. Я выходил из нее только на несколько часов в воскресенье. Тогда было не до того, чтобы меня учить, меня надо было утешить, обрадовать. Поэтому я о Боге никаких понятий не имел. Я знал, что мои родители верят в Бога, но более этого ничего не знал. И так длилось довольно долго. Я поступил мальчиком в русскую молодежную организацию. Там я встретил отца Георгия, о котором упомянул выше, и который передо мной открыл таинство всепобеждающей любви, любви, которая может ликовать, и которая может быть крестной мукой. Я это воспринял тогда только как его личное, непонятное мне свойство. А потом прошли годы. О Боге я слышал, но не интересовался Им. Однажды во время игры ко мне, как и к другим мальчикам лет четырнадцати, подошел наш руководитель и сказал:

– Ребята, мы пригласили священника провести беседу с вами, потому что наступает Страстная седмица. Идите в зал.

Мы все отказались. Я особенно не хотел идти, потому что другие были хоть сколько-то церковные, а я никакого представления об этом не имел. И я ему ответил, что я ни в Бога не верю, ни в священников не верю, и у меня нет никакого желания идти учиться тому, что мне совсем не нужно. Руководитель мой был умным. Он мне не сказал, что "это будет полезно для моей души". Он сказал:

– Ты себе представляешь, что разнесется по Парижу, если никто из вас не пойдет на эту беседу. Я тебя не прошу его слушать: пойди, стань в угол и думай о своем.

Я подумал: "Ну хорошо, из уважения к организации, в которой я проходил обучения, я это могу сделать". Я пошел, сел в угол и собирался думать свои думы, но, к моему несчастью, а может быть к счастью, этот священник говорил слишком громко и мешал мне думать. А то, что он говорил, меня начало возмущать в такой степени, что я стал прислушиваться. Он говорил о Христе. Нас тогда готовили к тому, чтобы с мечом в руках возвратиться и спасать Россию от большевизма: а он плел нам о смирении, о терпении, о скромности, о всех добродетелях, до которых нам никакого дела не было, потому что никакой пользы они не могли принести нашему делу, как нам казалось. Я слушал с возрастающим возмущением. После того, как он кончил свою беседу, я помчался домой и попросил свою мать дать мне ее Евангелие, чтобы проверить... Помню, как я ей сказал:

– Я сам хочу проверить, и если в Евангелии сказано то, что этот батюшка говорил, то я кончу с Богом, кончу со Христом и выкину свой крестильный крест.

Перед тем, как начать читать, я вспомнил, что нам батюшка говорил о существовании четырех Евангелий. Из чего я заключил, что одно из них должно быть короче остальных. И если уж терять время на чтение Евангелия, давай-ка прочту самое короткое.

И тут я попался. Попался не батюшке, а Богу. Я начал читать Евангелие от Марка, которое было предназначено для таких мальчиков, как я, дикарей. Я начал читать, и между первой и третьей главами, которые читались медленно, потому что я не привык к устарелому языку даже русского перевода, я вдруг почувствовал, что по ту сторону стола, за которым я читаю, стоит Живой Христос. Я Его не увидел, я не обонял ничего, я не слышал ничего. Я откинулся на своем стуле, смотрел и убедился в том, что это не видение и не галлюцинация. Это была совершенно простая уверенность, что Он тут стоит. Я тогда подумал: "Если это так, то все, что сказано о Нем, должно быть правда. Если Он умер и теперь живой, значит Он тот, о Котором говорил отец Сергий".

Я начал читать Евангелие уже вразбивку и обнаружил несколько вещей, которые меня тогда особенно поразили. Я привык жизнь рассматривать, как джунгли. Всякий человек был для меня опасностью, врагом. Для того, чтобы выжить в этих "джунглях" ранней эмиграции, надо было окаменеть, стать твердым, непроницаемым. И вдруг я читаю в Евангелии от Матфея о том, что Бог светит Свой свет и на добрых и на злых. Я подумал, что если Он любит добрых и злых, и я хочу быть с Богом, то я должен начать любить не только добрых, которые меня любят, которые ко мне хороши, но и злых, которых я так боюсь, и которых до сих пор я так ненавидел. И я решил: чтобы остаться со Христом, я буду любить людей, что бы мне они ни делали. Пусть они меня хоть кипятком ошпарят, я все равно не откажусь от этой любви. Это было мое первое впечатление.

На следующий день, выйдя на улицу, я смотрел на толпу людей, которые мчались на вокзал (мы тогда жили за городом) и думал: "Бог их всех сотворил. Он всех любит, и я всех буду любить". До конца в скудных словах я не могу этого выразить. Но то, что произошло в моей душе, когда я оказался лицом к лицу со Христом, я никаким образом вам передать не могу.

Что же это значит? По словам апостола Павла, вера – это "уверенность в вещах невидимых". Христа я не видел, но я Его встретил: я абсолютно в этом уверен и сейчас, почти через восемьдесят лет. Мне пришлось выражать свою веру, передавать что-то. Много лет спустя мне в руки попала книга преп. Макария Египетского, где он делает различия между опытом веры и выражением ее на словах. Он говорит: "Представьте себе, что вы лежите в челноке, который несет река или море в темную ночь. Вы лежите, над вами бездонное небо, звезды; светит луна: а вас качает волна. И вы тогда всем существом переживаете это убаюкивание, а потом начинается отлив, и челнок ваш садится на песок. В тот момент вы уже не чувствуете этого убаюкивающего качания челнока. Но в вашем всем существе оно продолжается. Вы знаете, что оно было, и вы все еще чувствуете его в себе".

Это очень важный момент духовной жизни, момент, когда из опыта веры мы можем перейти к ее выражению. Мы можем начать говорить о том, что мы пережили всем телом, всей душой. Все апостолы, все святые, все грешники, которые когда-либо прикоснулись хотя бы до края ризы Христовой, могут сказать: в этот момент что-то со мной случилось, в тот момент я что-то пережил, я что-то почувствовал. Я могу попробовать вам передать косвенно. Мы все умеем говорить, но передать... Неужели человек просто поверит мне или кому-нибудь из вас, если он скажет: вот это со мной случилось. А может, врешь? А может, ты ошибаешься? А может, тебе показалось?

И вот тут мне вспоминается рассказ из Евангелия о том, как Христос является к десяти своим ученикам после своего Воскресения. Иуда уже умер, а Фомы с ними не было. Они встретили Христа и возликовали о том, что Он жив, что смерть над Ним не имела власти, что победа принадлежит Ему. А потом пришел Фома, и они ему начали рассказывать, что они видели воскресшего Христа. Он окинул их взором и ответил: "Если я не вложу пальца в Его раны, не поверю". Почему? Потому что, глядя на них, он увидел, что с ними ничего решительного не случилось. Они ликовали, но они остались теми же самыми учениками, какими были раньше. Преображения он в них не увидел. Это преображение случилось позже, когда они приняли дар Святаго Духа. Он не мог поверить их словам, потому что он не увидел решительной и решающей перемены. Но если человек увидит какой-то свет, то он поверит нашему слову. Если он, глядя на нас, увидит, что мы не такие, как все люди, что из нас льется свет вечной жизни, тогда он поверит нам.

Один святой говорил, что разница между неверующими и верующими такая же колоссальная, как разница, существующая между изваянием, статуей и живым человеком. Статуя может быть прекрасна, она может быть прекрасней всякого человека, но она навсегда остается деревом или камнем. А человек может быть и невзрачным, но в нем есть что-то, что может сиять Божественным светом. И вот в этом сущность Церкви, которая может открыться в личности каждого человека по мере его приближения ко Христу, приобщения ко Христу, принятию Святаго Духа.

Это может возникнуть и у неверующего человека. Чуждый веры в Бога человек тоже является человеком в полном смысле слова. Этот человек, как сухие дрова, ждет момента, когда искра падет, и он сам загорится. Это не тот человек, который обесчеловечен своим неверием. Это тот человек, который не нашел еще полноты жизни. И нам, верующим, нам, которые встретили Бога и Христа надлежит таким светом сиять, излучать такой свет, не обязательно слепящий. Он может быть тихим светом малой свечки, который составил бы существо Церкви, ее настоящую природу.

Чрез это Церковь в сознании людей неверующих становится тем, чем она по существу и является – Телом Христовым, то есть сохранением через тысячелетия и века воплощенного присутствия Бога, Плотию Сына Божия, которая преподается нам в таинствах, и присутствием Святаго Духа.

Церковь – это явление Христа, это явление Святого Духа, это явление вечной жизни. Церковь – это место, где Бог и человек соединены воедино; это место, где Бог может встретить чуждого до сих пор к ему человека. Это само чудо этой встречи.