Стылый ветер

Глава 25

Десять каноников священной римско-католической церкви, одетые в черные плащи с капюшонами, вошли в собор, неся перед собой горящие факелы. Пентаграмма вокруг алтаря, знак Зверя над царскими вратами, дрожащий огонь черных сальных свечей, чадящих приторным человеческим жиром.

Джузеппе Орсини, духовник покойного Великого Инквизитора Австрии и его правая рука, австрийский провинциал ордена Иисуса, вошел в зальцбургский храм. Его взгляд скользнул к скульптуре распятого Спасителя. Перевернутый Иисус... Джузеппе вздрогнул. «Непривычно, дико... Необходимо...» Он решительно направился к алтарю, сжимая в руке ритуальный обсидиановый нож.

Багровый свет луны в витражных окнах собора. Якоб Верт подал сигнал — пора начинать обряд.

С правой стороны к алтарю двинулась фигура, несущая белого, лежащего поверх черной мантии младенца. С левой стороны — другая фигура, несущая в руках потир — золотую чашу для евхаристии — превращения вина в кровь Христа.

Из-под потолка зазвучали трубы органа, завораживая, оглушая величием звука.

«Господи! Ты слышишь меня? Ты знаешь, почему я играю. Знаешь для чего... Для спасения. Семью мою спасти от расправы! И этих безумцев, готовых пролить на Твоем алтаре невинную кровь, их тоже спасти... Ведь эта музыка не может сделать ничего плохого! Она лишь остановить их может, очистить души от скверны...

Спаси нас, Боже! Спаси от нас самих, если можешь. Останови их! Не должны, не могут они этого сделать!»

Конрад наблюдал за домом весь день: они не сняли охраны. Даже в полночь, когда в соборе заиграл орган.

И он вдруг со всей отчетливостью понял, что их никто не отпустит. Что если Сатана все же придет, то они никого не будут жалеть, забыв обо всем, что обещали. А если у них ничего не получится, то тогда уж тем более — все свидетели будут убиты.

Гул шагов по мостовой. Музыкант замер, притаившись в тени. В дверь дома Себастьяна кто-то стучался.

Шляпа. Плащ. Шпага. Офицер! Сердце Конрада учащенно забилось. Сейчас он отдаст приказ, и их всех зарежут. Как и того ребенка, которого на алтарь...

До двери, которую открыл перед офицером один из стражников, было меньше десятка шагов.

«Подбегу, пока они отвлеклись. Этого, в плаще, стилетом в спину. Потом одного охранника из пистоля. Со вторым как-нибудь справлюсь... Только бы успеть, пока не закроется дверь... Что они там?»

Офицер зашел в дом, оставив дверь открытой.

«Неужели у меня все получится?»

Подкравшись к самой двери, сжав в правой руке стилет, а в левой пистоль, он заглянул внутрь. Спина офицера. Стоит, прислонившись боком к стене, ковыряя ногтем в зубах. Залихватски закрученный ус, небритая щетина, обручальное кольцо на пальце, запах духов и давно немытого тела...

Настоящий, живой человек, в которого так страшно втыкать слепое железо. Даже в спину, когда он не видит, а оба солдата охраны не смотрят на него, склонившись над развернутым свитком...

«Ну же! Сейчас они дочитают до конца и пойдут убивать Эльзу, ее детишек... Неужели нельзя спасти одних, не убивая других?.. Если им сейчас прикажут, они задумываться не станут... А если не прикажут?»

Один из солдат поднял голову.

«Все. Опоздал... Хотя еще можно успеть. — Конрад сжал покрепче стилет, замахнулся... — Нет. Не могу. Почему я такой трус, боже?»

— Так, значит, снять охрану?

— Да. По приказу архиепископа.

«По приказу... Снять охрану? Господи! Как хорошо, что я не ударил». Конрад облокотился о стену. Его била мелкая дрожь.

— Герр офицер! Кто это там у вас за спиной?

Офицер оглянулся.

— О! Ночной гость?.. — плотоядно улыбаясь, офицер схватился за шпагу. — Фрау Эльза, не к вам ли?

Конрад видел все словно в тумане. Его хватило только на то, чтобы незаметно сунуть стилет в карман камзола и спрятать пистоль за спину.

«За ношение пистоля штатским лицам в Зальцбурге, кажется, отрубают руку?»

Перебравшись по шаткому мостику на другую сторону расщелины, Ольга облегченно вздохнула.

— Ну, тут их и задержать можно. Ох, сколько прихвостней Цебеша ляжет... — азартно потер руки Ходжа.

— Мы не в «кто больше убьет» играем, — одернул его Ахмет. — Надо уничтожить мост.

— Но...

— Ты пристрелишь одного, двоих. Еще кого-то зарубишь... Но их сорок! Задавят массой.

— Кишка тонка. Это ж крестьяне. Разбегутся при первой опасности.

— Нет, Ходжа. Это фанатики, — вмешалась Ольга. — Я знаю, какой властью над душами обладает Цебеш. Если он прикажет, эти люди бросятся на тебя, даже зная, что им грозит верная смерть. Он колдун!..

— Хватит болтать. Ходжа, Ольга, ищите, как перевалить кряж... Идите. А я задержу их.

— Но ты же сам говорил... — вскинулась Ольга.

— Иди. — Ахмет обнял ее, потом развернул и тихонько толкнул в спину. — Иди скорее... Я догоню.

— Вас, стихии воды, земли, воздуха и огня, призываю! Всей силой своей! — Джузеппе воздел кверху руки, повышая голос, чтобы заглушить звук органа. Устремив воспаленный взгляд перед собой, сжав в правой руке нож, а в левой — перевернутый крест...

Словно ветер зашелестел у них над головами. Заметался огонь в черных свечах. Факелы испуганно дернулись, и нахлынул, словно волна, запах копоти, серы и склепного смрада...

— Все. Здесь нет пути. Разве только по этой тропинке. Среди ночи шею свернешь карабкаться тут над обрывом. Хорошо хоть луна... — Ходжа замолк в испуганно замер.

— Вон они! Там!.. Вперед, братцы! Убивай вурдалаков!

Со стороны моста раздались выстрелы. Вопли.

Взрыв — красным отсветом на окрестные скалы. Ольга рванулась назад. Туда, где пылал деревянный мост, и десятки пистолей, мушкетов били в их сторону, разрывая тьму вспышками света.

— Стой! Куда, дура глупая? — схватил ее за плечи Ходжа, прижал спиной к камням, закрывающим их от летящих с той стороны расщелины пуль.

Ахмет метнулся им навстречу под защиту камней.

— Уф... Трое. Может быть, четверо... Мост горит. Получилось... Что вы тут-то стоите? Нашли путь дальше?

Ольга кивнула.

— Ну так нечего ждать... Наверх.

— Именем Левиафана, Белиала, Люцифера... — Тот, что справа, положил девочку на алтарь, и она испуганно захныкала. — Именем Сатаны! — Нож, острый, как стекло, вспорол белое горло, прервав ее крик. Тот, что слева, подставил чашу, набирая теплую кровь. — Ave Satanas!

— Ave! — подхватил из-под черных капюшонов многоголосый хор.

Правый, шатаясь, отошел, унося завернутое в черную мантию, уже переставшее дергаться тельце, а левый встал с колен, в обеих руках держа потир, полный крови.

Джузеппе Орсини распрямился, сбросил с лица капюшон и закинул в сторону окровавленный жертвенный нож:

— Ave Satanas!!! — грудь была переполнена ощущением новой, неведомой силы, идущей через него.

— Стойте! — крик, смешанный с запахом копоти и опаленных волос. От звука этого голоса в груди у Ольги словно что-то оторвалось и упало. «Цебеш. Прямо у нас за спиной... Как он прошел через пылающий мост?!»

— Вперед! — подтолкнул Ахмет. — Наверх, скорее. Я его задержу. — И спрыгнул вниз. Навстречу Старику. Ольга с замиранием сердца услышала звук вынимаемого из ножен клинка. Чтобы скорее забраться наверх, уцепилась рукой за какой-то куст — оказалось, шиповник. Впрочем, она даже не почувствовала боли. Там, за спиной, железо ударило о железо...

Ходжа подал ей руку и втянул наверх. Между ними и Цебешем теперь было метров пять почти отвесного склона. Внизу, в свете луны, закрытые камнями от посторонних взоров и пуль, кружили фигуры Старика и Ахмета.

— Что у Цебеша в руках? Посох? — спросила Ольга.

— Судя по звуку — железный... Смотри! Не достал! Какой верткий колдун! Боюсь, Ахмету не просто будет его одолеть. Ну... Эх, плохо видно!..

— Ты что, так и будешь ждать, Ходжа?! Ведь Цебеш убьет его!

— Или он Цебеша... Рукопашная схватка — такое непредсказуемое дело...

— У тебя же есть пистоль, он заряжен! Пальни в Старика! Ведь нельзя же...

— Нельзя... Могу в Ахмета попасть. Вон как Старик кружится, словно чует, что я тут в него целюсь... Скотина...

Когда соборный колокол ударил полночь, Альбрехт Вацлав Эусебиус Валленштейн вошел в центр пентаграммы. Его губы кривились в скептической улыбке.

«Однако ты пришел сюда, генерал. Хотя и делаешь вид, что не веришь... Через всю страну, бросив свои дела и войну, мчался, чтобы теперь усмехаться?.. Нет. Тебе просто страшно. Смеешься, чтобы скрыть страх! — Пальцы Джузеппе сжались, словно схватив мертвой хваткой душу надменного чеха. — И, несмотря на свой страх, ты все же пришел. Ты здесь, хотя и боишься обряда, который тебе предстоит. Боишься, даже не зная всего, что знаем мы... Но жажда силы и власти в тебе сильнее, чем страх... Именно такой нам и нужен».

И Джузеппе Орсини — главный дирижер страшного концерта — уверенно махнул рукой.

Служка протянул Вацлаву на вытянутых руках потир, наполненный кровью младенца. И звуки страшной хоровой литании, коверкающей более древнюю, чем соборные стены, латынь, ударили в уши. Молитвы, похожие на заклинания, и заклинания, похожие на молитвы.

Джузеппе повелительно простер руки, и что-то огромное, бездонное разверзлось, явив миру первозданную тьму.

Орган стонал, мешая ветру выть. И слова заклятий слышал лишь тот, кто осмелился их произнести. Змей, держащий на себе небо и землю, кричал от боли. Но что им всем до этого крика...

«Ты позволишь ему умереть?»

«Нет!»

«Тогда соглашайся. Впусти меня здесь и сейчас... Ну?!»

Ахмет упал, отброшенный ударом стального посоха.

«Да! Хорошо. Я согласна... Согласна пустить тебя в свою душу».

Албанец вскочил и бросился в яростную атаку. Однако Цебеш, парируя удары баделера и атакуя в ответ, снова заставил его отступить.

«Я уже здесь. — Кажется, Сатана самодовольно улыбнулся. — Теперь пошли. Тебе не нужны ни Уно, ни Цебеш, если Я с тобой».

«Нет! Ты спасешь его. Ты обещал!»

«Ты тоже много чего обещала».

«Я брошусь со скалы, если ты позволишь ему умереть!»

«Ну хорошо. Хорошо, сумасбродная девчонка... Раз уж ты впустила меня, я могу позволить тебе любую глупость... Хочешь убить Старика?»

«Да».

«Стрельни в него из пистоля».

«Но я не умею!»

«Это не ты, это Я буду стрелять».

— Дай свой пистоль, Ходжа.

Он беспрекословно вложил в руку Ольги заряженный пистолет и завороженно смотрел, как она целится, уверенно положив палец на спусковой крючок.

Выстрел разнесся по ущелью. Неестественно громкий. Быть может, потому, что крестьяне, которых привел с собой Цебеш, не видя целей за камнями, перестали стрелять.

Голова Старика откинулась назад, пробитая пулей. Рука с шестом не успела отвести удар, и Ахмет рассек колдуна почти пополам, рубанув по пояснице своим баделером.

Ольга, судорожно сглотнув, опустила пистоль.

Ходжа удивленно застыл, глядя на ее лицо.

— Прекрасный выстрел, братец! — крикнул Ахмет, вытирая клинок о камзол Старика. — Однако ты мог меня зацепить... Не будь поединок столь трудным для меня, я бы отругал тебя за это. — Он уже карабкался наверх, быстро, словно кошка. — Пора убираться отсюда. Уж не знаю, как Цебеш прошел на эту сторону, но также могут пройти и те, кто пришел вместе с ним...

Ахмет забрался и, отряхнув пыль с камзола, оглядел их, все так же неподвижно стоящих над самым обрывом.

— В чем дело?

— Это не я стрелял, — выдавил из себя Ходжа. Ахмет набрал воздуха, чтобы посмеяться удачной шутке, да так и замер, увидев дымящийся в руках у Ольги пистоль.

Он посмотрел ей в лицо. С ужасом, с потаенной надеждой вглядываясь в каждую черточку...

— Да. — Лицо ее было спокойным, решительным и таким трогательно-бледным при свете полной луны... — Я впустила ЕГО... Ведь ты об этом хотел спросить?

— Да. Об этом, — выдохнул он. Хотел еще что-то сказать. Потом сжал губы. Рука привычным жестом легла на рукоять баделера... Она смотрела на него, замерев на самом краю крутого обрыва.

«Вот так. Все кончено. И уже ничего нельзя сделать. Только нанести удар. Она меня не осудит. Никто не посмеет меня осудить... Лишь я сам... Но я не могу, не хочу ее убивать! Даже сейчас, когда... И даже она теперь сочтет меня безвольным и слабым... Плевать и на это! Пусть весь мир летит к чертям, пусть даже ОНА думает обо мне что угодно. Я не хочу ее убивать... Даже такую».

Он вогнал в ножны уже наполовину выдвинутый баделер и, глянув в ее полные отчаянной решимости глаза, опустил взгляд.

— Прощай... Пошли, Ходжа. Нам тут больше... незачем.

Ахмет молча шел вперед, спотыкаясь о камни. И стылый ветер радостно хохотал у него за спиной.

— Что за дерьмо?! — дернулся Альбрехт Валленштейн, почувствовав запах.

— Пейте. Так надо.

Он взял чашу. Отхлебнул. Нервным движением правой руки сорвал с глаз черную повязку.

Под ногами — начерченная мелом пентаграмма. Каббалистические знаки на полу и на стенах. Священники в черных капюшонах, с пылающими факелами. Над головой воет орган, дрожат черные свечи и удивленно взирает на все это перевернутый вверх ногами распятый Христос.

— Вы должны выпить все, — снова прошептал, склонившись у него над плечом, Джузеппе Орсини.

«А потом они обвинят меня в участии в черной мессе... Болван! Попался, как мальчишка!.. Будут меня потом всю жизнь шантажировать, отдавать мне приказы, угрожая разоблачением...»

Он сжал потир так крепко, что побелели пальцы, и выплеснул его содержимое в лицо Джузеппе.

— Иезуитские свиньи!.. Хотите управлять мною? — Он медленно повернулся вокруг, оглядел священников, стараясь запомнить лица.

— Свершилось? — испуганно и недоуменно выдохнул Джузеппе, коснувшись своего залитого кровью лица.

— Domine Deus, firma fide credo et confiteor omnia…[7]

— Pater noster, qui es in caelis, libera nos malo...[8]

Они пятились, осеняя себя крестным знамением, шепча молитвы, пряча перекошенные ужасом лица. Только Джузеппе, опьяненный запахом крови и ощущением своей безграничной власти, не дрогнул под взглядом солдата. Наоборот — он двинулся на Альбрехта, воздев руки к небу.

— Именем Господа, отныне да повинуешься мне!..

Их взгляды перекрестились, словно острые шпаги. И столько ненависти, столько уверенности в себе было во взгляде Орсини, что Валленштейну стало действительно страшно. Так страшно, как не было раньше еще ни в одном из сражений.

Он ударил. Что еще мог сделать испуганный, загнанный в угол солдат? Схватив правой рукой на всякий случай спрятанный сзади, под плащом, пистоль, ударил наискось, сбоку, спасаясь от страшных, безумных, уверенных в своей силе и непогрешимости глаз. И монах с проломленным виском рухнул на пол. На мрамор хлынула свежая кровь.

Генерал удивленно оглядел окровавленную рукоять пистолета. «Отступать теперь поздно. Или они, или я».

— Ну, кто еще? — выкрикнул Альбрехт хриплым, изменившимся от волнения голосом. Глаза его налились кровью. — Давайте!.. Кто еще желает командовать мной? Я всех запомнил. И если хоть кто-то из вас, хоть когда-то посмеет мне угрожать, распространять про меня клевету... — Он выразительно указал пистолем вниз, на дергающееся в конвульсиях тело. — Если хоть одно слово против меня будет сказано вами, то и я никого не буду жалеть.

Валленштейн двинулся к выходу.

— Шагнул за черту! — кто-то выронил из дрожащей руки факел. Кто-то, обхватив голову руками, упал на колени.

— Что теперь с нами будет?.. Не удержали.

— Corpus Christi, salve me![9]

Никто из святых отцов не осмелился встать на пути Валленштейна. Тьма сомкнулась у него за спиной.

— На Вену, братцы. Нам нечего здесь больше делать...

Топот копыт затих в ночи, и тишина упала на их плечи невыносимо тяжелым грузом.

Ab hoste maligno defende me, Christi![10]

Ольга шла, словно оглушенная странным ритмом, порывом, захватившим теперь ее душу...

Костер впереди. Застава. Два десятка солдат. Ноги сами несли ее к офицеру с белым пером на блестящем шлеме. Вот она уже зашла в неровный круг света, который отбрасывал пылающий на ветру костер.

— Откуда ты тут взялась, милашка? — шагнул к ней офицер.

— Слышали выстрелы?

— Да.

— Скоро здесь будет отряд мятежников из Маутендорфа. Удвоить караулы. Они могут напасть внезапно. — Ольгу качнуло. — Их предводитель убит...

— Вы не ранены, сударыня?

— Коня мне. Живо!

Ольга понимала, что именно она говорит эти слова. Но не могла узнать свой голос. Точнее, тон. Не терпящий возражений, отдающий приказы, которые должны выполняться без всякого промедления... К ней подвели коня, и она легко, словно пушинка, вскочила в седло. Ударив пятками в бока, пустила лошадь в галоп... Холодный ветер выл среди скал свою песню.

— Стой. Стой!!! — откуда-то из темноты выскочил Милош. Навел пистоль на удаляющуюся всадницу... Нервно дернул щекой. — Черт! Проклятый ветер. Песчинка прямо в глаз.

— Да что случилось? Что ты вдруг как с цепи сорвался? — схватил его за плечи офицер с кокардой.

— Как ты мог пропустить?.. Я же говорил тебе приметы! Все сходится. Это была она, Мария! Ведь только вчера был приказ комиссара Карадича! Седлайте коней. Скорее в погоню...

— Ты что, забыл, Милош? У меня же пеший отряд. Пешком ее догонять?

— Две-то лошади есть.

— Твоя хромает. А мою — я ее отдал этой...

Холодный ветер заглушил сорвавшиеся у Матиша с языка богохульства, обсыпал их песчаной крошкой и принес откуда-то снизу крики, а затем звуки стрельбы.

— Проклятье! Она же говорила про мятежников, которые могут нас атаковать!.. Alarm! Фитиль пали! Мушкеты к бою!..

Офицер, размахивая шпагой, ринулся вниз — туда, где уже начался бой. А Милош все скрежетал песком на зубах, до боли вглядываясь в ту непроглядную тьму, куда умчалась Мария.

— Ну, и что вы скажете теперь, монсеньор?

— Нельзя, нельзя было его выпускать, — снова заныл архиепископ Зальцбургский. — Всего только ночь прошла, и уже дурные вести: крестьяне ни с того ни с сего учинили резню в Маутендорфе.

— Да как же это может быть связано, ваша милость?

— А так! Очень даже просто... Сегодня в Маутендорфе, завтра в Линце, а потом и в Вене, в Магдебурге, повсюду? — Архиепископ нервно тряс щеками и брызгал слюной. — Неповиновение! Вот в чем Сатана! Дух противоречащий…

— А может быть, никто в него не вселялся? — робко подал голос ректор Гильдес.

— Да как вы можете?!

— Ведь я своими глазами!..

— А труп?.. Труп Джузеппе Орсини!

— Да все мы видели, чувствовали ЭТО и можем хоть под присягой...

— Вы и правда готовы присягнуть? — прервал разноголосый гомон Якоб Верт. — Все готовы присягнуть, что видели своими глазами, твердо уверены, что Сатана вселился в этого человека?

Святые отцы неуверенно переглянулись.

— Да. Я готов, — кивнул Адальберто. — Сатанинская сила, снизошедшая на принесшего жертву отца Джузеппе, перешла к его убийце. Я видел своими глазами!

— И я...

— Истинным богом клянусь...

— Мы все готовы подтвердить...

— Что же теперь с нами будет?.. Ад, сошедший на землю?

— Мы все пропадем. Конец человечества! Проклятье на наши грешные души!

— Надо убить его, вот что. Не можем мы теперь позволить, чтобы он так беспрепятственно... Сам возьмусь. Кто еще из вас мне может помочь?..

— Постойте!.. — прервал их Якоб Верт. — Никто не будет спорить о том, что не подконтрольный нам Сатана вреден и даже опасен. Но почему, собственно, вы так легко сдались, так просто оставили надежду на то, что сумеете его подчинить? Я готов бросить на это все силы нашего Ордена. Он покорится нам рано или поздно... Просто нас было сейчас слишком мало... В должный час мы найдем средство, чтобы остановить его. А пока то зло, что он принесет миру, лишь укрепит их в истинной вере. Для простых людей самым убедительным, самым неопровержимым доказательством существования Бога будет это зло во плоти. А мы получим над ним власть. Потому что всем, что есть на земле, Господь доверил управлять нашей церкви... Амен.

Головы, покрытые черными капюшонами, склонились в поклоне.

— А пока я призываю вас хранить молчание о том, что здесь произошло.