Субмарины-самоубийцы. Секретное оружие Императорского флота Японии. 1944-1947

Глава 1 Я ВЫЗЫВАЮСЬ ДОБРОВОЛЬЦЕМ НА ЗАДАНИЕ «БЕЗ ВОЗВРАТА»

– Личному составу построиться перед главным ангаром!

Я проклинал громкоговоритель. Он постоянно отдавал мне приказы делать то одно, то другое. Одна лишь мысль утешала меня все те месяцы, которые я находился на базе военной авиации Цутиура. Если я смогу больше других продвинуться в боевой подготовке и окончить курс, то скоро избавлюсь от этого проклятого громкоговорителя. Тогда я сменю твердую землю базы на палубу авианосца, и у меня будет свой собственный самолет. И вместо этого черного раструба у меня появится новый враг – американцы.

Выбежав из казармы, я занял свое место в строю. Строился весь личный состав Тринадцатых летных курсов, все две тысячи человек. Замерев по стойке «смирно», я лишь взглядом следил за тем, как командир базы, капитан 1-го ранга Кэндзиро Ватанабэ, поднимается на возвышение трибуны. Человек с суровым взглядом и строевой выправкой, он был для всех нас образцом того, каким должен быть каждый офицер императорского военно-морского флота.

При полном молчании всего строя капитан Ватанабэ сделал шаг вперед. Поначалу я думал, что это будет одна из обычных патриотических речей, которых мы немало наслушались от наших преподавателей и инструкторов. В том, что это отнюдь не так, меня убедило сосредоточенное выражение лица капитана Ватанабэ, а также несколько побелевшая кожа на его обычно загорелом лице. Он обвел взглядом строй курсантов в белой униформе, собравшихся на зов со всех концов авиабазы, и заговорил:

– С горьким чувством я должен сказать вам все это, но известия от наших сотоварищей – офицеров флота, находящихся на фронтах войны, – достаточно печальны. Превосходство в техническом оснащении и вооружении наших врагов над нами становится все очевиднее.

Августовское солнце, делавшее почти непереносимой летнюю жару на равнине Канто, обрушивалось на нас всей своей мощью. Я чувствовал, как по спине вдоль позвоночника текут струйки пота, но внимал каждому слову. Стояло лето 1944 года, и первые слова речи капитана 1-го ранга Ватанабэ отнюдь не были для нас неожиданностью. Мы уже знали о сокрушительном поражении нашего военно-морского флота у Марианских островов пару месяцев назад. Наши силы, оборонявшие Гуам и Сайпан,[1] были выбиты с этих островов, а в морском сражении мы потеряли наши авианосцы «Сёкаку», «Тайхо» и «Хиё» вместе с четырьмя сотнями самолетов, находившихся у них на борту. После этого наше обучение стало более интенсивным, и мы все надеялись завершить его намного раньше запланированной ранее даты.

– Несмотря на всю доблесть наших соотечественников в ходе этой войны, – продолжал капитан Ватанабэ, и голос его становился все печальнее, – мощь наших врагов постоянно возрастает. Сайпан уже у них в руках, и мы испытывает огромные трудности со снабжением наших сил в Рабауле.[2]

Мы не должны закрывать глаза на суровую правду происходящего. Страна терпит поражения, одно за другим. Мы не можем больше позволить себе каких-либо шагов назад и уж тем более отступления. Если мы будем и дальше отдавать наши территории, то что, по вашему мнению, будет ожидать нас в будущем? Поэтому мы рассчитываем, что люди, подобные вам, не будут более отдавать наши земли. Мы рассчитываем, что вы отбросите врага назад. На вас уповают каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок в Японии.

Капитан Ватанабэ сделал долгую паузу, как всегда делают японцы, когда хотят обратить особое внимание на то, что они собираются сказать дальше.

– В эти дни серьезного кризиса на поле боя, – продолжал он затем, – наши военно-морские специалисты разработали новое оружие. Ничего подобного ранее просто не существовало. Будучи пущено в ход, оно может буквально ошеломить врага и принести победу нашей любимой стране. Оно уже испытано, и мы совершенно уверены в его эффективности. Теперь мы нуждаемся в людях, которые будут управлять этим оружием.

В воздухе снова повисла долгая пауза, а затем капитан продолжил свою речь:

– Я понимаю, что все вы стремитесь летать. Вы долго и напряженно готовились для одной только цели – подняться в воздух и сразиться там с врагами Японии. Именно поэтому мне тяжело просить вас прекратить вашу летную подготовку и стать добровольцами, которым предстоит управлять этим новым оружием. Но я ни в коем случае не стал бы просить вас принести эту жертву, если бы не был убежден в чрезвычайной значимости этого оружия. Оно может изменить весь ход войны!

Несмотря на строгую дисциплину, привитую нам во время нашего пребывания на базе Цутиура, тишина на несколько мгновений сменилась легким шумом: возбужденные этим сообщением курсанты перешептывались между собой. Курсант, стоявший в строю рядом со мной, повернул голову и прошептал: «Что это такое, Ёкота?» И тут же мощный и четкий голос капитана Ватанабэ снова зазвучал над сразу же замолкшим строем:

– Если среди вас есть люди, которые горят желанием спасти свою страну, подняться на борт этого нового оружия и ринуться в бой против наступающих врагов, они могут изъявить свое добровольное согласие. В настоящее время я не могу рассказать об этом оружии ничего другого, кроме того, что оно мощнее любого самолета, на котором вам пришлось бы летать. А теперь внимательно выслушайте то, что я вам сейчас скажу. Ваши командиры эскадрилий раздадут каждому из вас по листку бумаги. Если вы хотите добровольно сражаться этим новым оружием, то вверху листка напишите вашу фамилию и номер эскадрильи, а ниже изобразите два круга. Повторяю, два круга, если вы в самом деле страстно желаете стать добровольцем. Если же вы не испытываете такого глубокого желания, но готовы принести себя в жертву ради вашей страны, поскольку она призывает вас, изобразите только один круг. Это чрезвычайно важно, поэтому я повторю еще раз: два круга, если вы горите желанием стать добровольцем, но только один круг, если вы всего лишь намерены исполнить свой долг. Тот, кто вообще не испытывает такого желания, но собирается продолжить летную подготовку, пусть просто порвет листок.

Новая волна шума, прошедшая по рядам выстроившихся на плацу, была подобна мягкому рокоту прибоя, набегающего на освещенный лунным светом берег. И снова твердый голос капитана Ватанабэ оторвал нас от наших дум.

– Должен сообщить вам еще одну вещь, – произнес он, – прежде чем будут розданы листки. Я должен сказать вам, что это оружие по своей природе таково, что тот, кто отправится с ним в бой против неприятеля, не может вернуться живым. Он непременно нанесет большой урон нашему неприятелю, выполнив свое задание, но, сделав это, отдаст свою жизнь. Поэтому как следует все обдумайте. Вы должны быть абсолютно уверены, что хотите этого, прежде чем вызоветесь стать добровольцами. Подумайте также, не будете ли вы потом жалеть, что не сделали этого шага. Пусть ваш дух будет ничем не замутнен, и вы тогда сможете полностью сосредоточиться на том, что вам предстоит сделать.

Листки бумаги были розданы, и курсанты покинули строй, медленно разойдясь и занявшись тем же самым, что делали до сбора. Кто-то вернулся к построенным в линейку самолетам, другие направились в комнаты для занятий, где мы по двадцать часов в неделю изучали теоретические дисциплины. Я двинулся к казарме и, пока шел туда, прислушивался к обрывкам разговоров моих товарищей.

– Капитан, должно быть, китигаи![3] Он не иначе как сошел с ума, если думает – люди добровольно пойдут на что-то такое, что сулит им смерть.

– Но пошлют ли нас сразу на фронт?

– Какой случай прославиться! Как будут гордиться родители и друзья!

– А я уже порвал эту бумажку! У меня есть любимая, и я хочу жениться на ней после окончания войны.

– Сколько же кругов нарисовать, один или два? Не хочу, чтобы кто-то подумал, что во мне не живет дух Ямато.[4] Я не меньше других люблю свою страну!

– А я уже решил – нарисую два круга! Подумай только, какое приключение! Да имена этих людей войдут в историю. Может быть, сам император пришлет личное извещение отцу и матери. Знаешь ли, такое уже бывало.

Все эти разговоры проходили мимо меня, никак не задевая. Я принял решение сразу, как только капитан Ватанабэ окончил обращенную к нам речь. Все время, пока он говорил, кровь горячо билась в висках. Его слова о поражениях Японии взбудоражили всю мою душу. Америка, Англия и Голландия пытались блокадой задушить мою страну и вынудили нас вступить в войну. Америке и Англии можно было расквартировать в Китае свои войска для защиты своих интересов, когда же о своих национальных делах позаботилась и Япония, она вдруг стала всеобщим врагом. Слова капитана Ватанабэ о возможной судьбе Японии придали мне смелость и решительность. Никто никогда не покорял мой народ, и я готов сделать все от меня зависящее, чтобы так было и впредь. Увидеть гибель моей страны и конец всей нашей культуры – никогда! И отнюдь не возможное личное извещение императора моей семье о моей смерти побудило меня принять решение.

Едва войдя в казарму, я тут же начертил на полученном листке бумаги два круга и отдал его командиру эскадрильи. Возможно, мне повезет, и я стану первым добровольцем в своей эскадрилье.

Весь оставшийся день и вечер наша казарма напоминала растревоженный улей. Все пытались рассуждать о новом оружии. Сходились на том, что оно и в самом деле должно быть чрезвычайно мощным, если держится в таком секрете. На Цутиуре, как и везде, где расквартированы военные, секреты так или иначе просачиваются наружу. Но не в этом случае. Мы абсолютно ничего не слышали про это оружие, пока не прозвучала команда к общему сбору. Возможно, говорили мы себе, тайна эта столь велика, что даже капитан Ватанабэ знает далеко не все.

Вечером в казарме не было обычной возни, никто не упражнялся в дзюдо, никто не подначивал своих сотоварищей. Даже всем приевшиеся говоруны, надоедавшие нам сказками о будущих подвигах в воздухе, по такому случаю приутихли. Если они и заговаривали в тот вечер, то серьезно и негромко. А молчуны, тоже бывшие среди нас, вообще не раскрывали рта.

Я лежал в подвесной койке и глядел в потолок, почти не принимая участия в разговорах, которые продолжались еще долго после отбоя. Свой листок бумаги с двумя большими черными кругами на нем я уже сдал. Теперь я снова и снова думал о своем решении.

Всю свою жизнь я мечтал стать пилотом авиации императорского флота. Большой авианосец, стоявший в Токийском заливе, всегда был для меня самым прекрасным зрелищем. Подобно тысячам других японских мальчишек, я мечтал стать морским офицером, суровым и решительным, в ослепительно белой форме, с мечом – символом власти – на боку. Дважды я участвовал во вступительных экзаменах в военно-морское училище Этадзима. В первый раз я сдал письменный экзамен, но сплоховал на физической подготовке. Не желая отступать, на следующий год я снова подал заявление в это училище. Увы, оно было отклонено, просто потому, что при медосмотре у меня обнаружилось отсутствие нескольких зубов. Требования к поступающим в Этадзиму были очень строгими, и многие молодые люди, будучи в прекрасной форме, отвергались из-за каких-то мелочей. В моем случае такой мелочью оказалось отсутствие трех зубов. От очкариков заявления вообще не принимались, и им оставалось завидовать даже тем, кто был хотя бы допущен до экзаменов.

В 1943 году, едва мне исполнилось восемнадцать лет, я оставил все надежды поступить в Этадзиму и записался в курсанты авиационного училища. Меня направили на базу Цутиура, в часе езды на поезде к северо-востоку от Токио. И вот теперь, проучившись почти год, я в одно мгновение отбросил свою мечту стать профессиональным пилотом. Мечту о небе я добровольно променял на это таинственное новое оружие. Что же это за оружие? Смогу ли я овладеть им? И сделаю ли этим оружием для своей страны больше того, что я смог бы сделать за штурвалом самолета? Мысли эти крутились в моей голове, но все же дневная усталость взяла свое, и я погрузился в сон.

На следующее утро я вместе со своими товарищами со всех ног бросился к доске приказов, на которой был вывешен список принятых добровольцев. В этом списке было и мое имя. Увидев его, я ощутил всепоглощающую радость. Я буду сражаться новым оружием! Я встречусь с врагом лицом к лицу! Я ничуть не сомневался в этом. Застыв у доски приказов, я гордо принимал поздравления моих товарищей, которые хлопали меня по плечам и кричали: «Молодец, Ёкота!» Благодаря их за поздравления, я испытывал странное чувство. Описать его адекватно я никогда бы не смог. Похоже было на то, словно я перешел из одного тела в другое и теперь смотрю со стороны на свое прежнее тело. Возможно, именно так чувствует себя человек, когда узнает, что скоро его жизнь покинет его тело, с которым он прожил столько лет. Чувство это, однако, скоро прошло, сменившись нетерпением. Скоро ли мы увидим это новое оружие? Как долго мы будем учиться овладевать им? И когда я встречусь с врагом лицом к лицу? Ожидать этого чересчур долго я не хотел.

Из числа добровольцев было отобрано только сто человек. Столь малое число удивило меня, поскольку боевой дух курсантов базы Цутиура был так высок, что добровольно вызвалось, я уверен, не менее нескольких сотен. Около года нас усиленно готовили физически и морально к тому, что нам предстояло, воспитывая в нас стойкость духа. Комплексы физической подготовки были долгими и напряженными, и каждый из нас пребывал в наилучшей форме. Нам было не привыкать ходить по снегу одетыми в одну только фундоси, белую набедренную повязку, носимую в Японии в качестве нижнего белья. Мы натренировали свои мышцы в долгих кроссах по пересеченной местности и в шестимильных гребных регатах. В этой области подготовки я был одним из первых, поскольку еще в средней школе полюбил подобные занятия. Мое увлечение спортом и стоило мне трех зубов, что закрыло мне путь в Этадзиму.

И на каждом этапе подготовки наши инструкторы не уставали напоминать нам о нашем национальном долге. Требования к нам были чрезвычайно высоки, практически мы постоянно пребывали на пределе физической и моральной выносливости. Свое влияние оказывали и плохие новости о неуспехах нашего флота, просачивавшиеся на базу. Мы научились узнавать о них по тому, что голоса наших преподавателей и инструкторов становились еще более жесткими и напряженными. Все чаще и чаще они цедили слова сквозь стиснутые зубы:

– Только победить в войне еще не все! Вы должны наголову разгромить и стереть своих врагов с лица земли!

Мы воспитывались только в таком духе, особенно с тех пор, как лица офицеров базы день ото дня становились все угрюмее.

– Если будет необходимо, ты должен с готовностью пожертвовать жизнью ради империи!

– Когда есть выбор между жизнью и смертью, всегда лучше умереть!

– Нельзя понапрасну рисковать жизнью! Смерть должна быть целесообразной! Иди на смерть только тогда, когда ты можешь причинить ею урон врагу!

Подобные фразы, повторяемые офицерами и инструкторами несколько раз на дню, транслируемые через громкоговорители, написанные на плакатах, развешанных по стенам и доскам приказов, даже в умывальнях и туалетах, способствовали закаливанию нашего духа. И по десятку раз в неделю каждый из нас слышал слова Мэйдзи, деда нашего императора, повторяемые с неослабевающей страстью и силой: «Смерть не тяжелее пушинки, но долг не легче горы!»

Как мы позже узнали, старшие офицеры базы корпели над списком добровольцев всю ночь. В основу отбора были положены три критерия, содержащие ответы на следующие вопросы:

1. Обладает ли курсант исключительными физическими данными и сильной волей?

2. Высок ли его боевой дух и демонстрирует ли он высокую степень патриотизма?

3. Минимальны ли его семейные обязательства (если таковые вообще имеются)?

Семейные люди в число отобранных не попали, в список были включены лишь те, у кого не было родственников вообще или оставались только дальние. Уверен, что моя семейная ситуация сыграла важную роль в том, что я был отобран для миссии. Моя мать умерла, когда мне было пять лет, так что я мог не беспокоиться о ее судьбе. У моего отца был еще один сын и две дочери. Я же был младшим из четверых детей, что значит в Японии не очень-то много. Если я погибну, то мой старший брат Хироси продолжит наш род. Если что-нибудь случится с ним, то всегда возможен такой выход: мои сестры Тиёэ и Тоси смогут найти таких мужей, которые согласились бы стать приемными сыновьями моего отца. Принятый таким образом в семью жених получил бы фамилию Ёкота и продолжил бы семейный род. Я уверен, что офицеры, отбиравшие добровольцев, понимали, что потеря младшего сына в семье станет не слишком тяжелой жертвой ради императора, если у отца останется еще трое детей.

После оглашения имен отобранных добровольцев закипели страсти. И далеко не все мои друзья бросились меня поздравлять. Очень многие из них стали высказывать командиру эскадрильи свое недовольство, что не были включены в список. В последующие несколько недель, медленно тянувшихся вплоть до нашего отъезда, они снова и снова осаждали начальство просьбами. Я был горд и за своих друзей, и за наши курсы, слушатели которых требовали послать их на смерть за свою страну. Увы, их просьбы так и не были удовлетворены. В список были включены только сто человек, как и было предписано высшим командованием. Ни одного человека добавлено в него не было.

В день выпуска, когда остальные курсанты были сочтены подготовленными для зачисления в авиацию военно-морского флота, наша группа из ста человек в колонне по двое, под командованием лейтенанта Комацу, прошла мимо шеренги выпускников. Наш проход сопровождали громкие приветственные крики всех остальных. Даже те, с кем мы враждовали, а порой и дрались, не скрывали своей радости и гордости за нас. Мы погрузились в поезд, идущий к югу мимо Токио, не имея представления о том, куда направляемся. В такой же обстановке секретности и полного неведения мы миновали Йокогаму и, сообразив, что поезд не сворачивает на полуостров Миура, где находилась большая военно-морская база в Йокосуке, принялись гадать о возможном конце нашего маршрута. К тому времени, когда мы достигли расположенного у залива Сагами курортного городка Атами, а справа от нас замаячил величественный конус священной горы Фудзи, мы пришли к выводу, что нас везут либо в Куре, громадный военно-морской арсенал на берегу Внутреннего моря, либо на большую базу в Сасебо, на самом крупном острове Кюсю.

На поезде мы ехали и весь следующий день, не переставая делать предположения о том, какое секретное оружие нам предстоит осваивать. Уже в темноте мы сошли с поезда и пересели на грузовики военно-морского флота. Проехав еще немного, остановились у входа в казарму. Несколькими минутами спустя мы уже устраивались в подвесных койках и сразу же уснули – так нас утомило путешествие и внутреннее напряжение. На следующий день выяснилось, что мы и в самом деле находимся в военно-морском арсенале в Куре, месте расположения штаба 6-го флота, то есть всего подводного флота Японии.

Этот день мы провели как туристы, бродя по территории базы и глазея по сторонам. На следующий день около полудня лейтенант Комацу собрал нас вокруг себя.

– Я хочу поблагодарить вас всех, – сказал он, – за вашу дисциплинированность по пути сюда. Сегодня я возвращаюсь на Цутиуру и хочу попрощаться с вами. Мне никто не говорил здесь, каким оружием вы будете сражаться с врагом, но я знаю, что вы будете служить Японии отважно и благородно.

Сюда сегодня прибывают еще сто человек с военно-морской базы Нара, так что покажите им образец достойной службы в благодарность тем, кто готовил вас на Цутиуре. Вашим командиром будет человек, которого я хорошо знаю. Он многого ожидает от вас, поскольку я уже сказал ему, что привел сюда лучших из лучших воспитанников Цутиуры.

Он произнес эти слова очень негромко, едва ли не шепотом. Когда он закончил говорить, на глазах у него навернулись слезы, а многие из нас откровенно плакали. Лейтенант Комацу был для нас последним звеном связи с Цутиурой, где лучшие в мире пилоты спали в казармах, уже покинутых нами.

Во второй половине дня нам было приказано перенести наши вещи на борт двух катеров. Что касается меня, то я впервые в жизни оказался на борту военного корабля, если не считать гребных шлюпок, на которых мы участвовали в регатах на Цутиуре. Молодой офицер, младший лейтенант Миякэ, принял нас под свое командование, но не сообщил нам ничего, кроме того, что мы будем в пути больше часа. Плотная завеса секретности, которая окутала нас после речи капитана Ватанабэ, по-прежнему висела в воздухе.

Наконец младший лейтенант Миякэ встал и обратился к тем, кто вместе со мной находился на борту катера.

– Внимание! – громко произнес он, хотя катер был невелик и мы все его хорошо слышали. – Мы направляемся на остров Оцудзима, неподалеку от города Токуямы.

Город этот, как представляло себе большинство из нас, находился в префектуре Ямагути.

– Я был на Оцудзиме только один раз! – продолжал младший лейтенант все тем же громким и резким голосом. – На острове расположена особая база секретного оружия! Там уже несколько недель проходят подготовку офицеры военно-морских сил! Скоро мы примкнем к ним, и они будут нас обучать! Мы с вами вскоре станем членами этой особой штурмовой группы! Это значит, что начиная с этой минуты мы все становимся братьями!

Младший лейтенант, решил я про себя, еще совсем недавно закончил учебу в Этадзиме, потому что он вел себя подобно всем недавно произведенным офицерам, которых мне приходилось видеть за год моей службы. Всем им казалось, что они находятся на сцене гигантской аудитории в Токио, и потому все они не говорили, а кричали так громко.

– Вы поняли? – снова едва не крикнул он.

– Так точно, сэр! – крикнули в ответ несколько шутников даже, пожалуй, громче, чем он задал вопрос.

Больше разговоров за время поездки почти не было. Мое сознание снова вернулось к мыслям о том, что я должен буду отдать свою жизнь за родину. Но сожалений не было. Какая бы судьба меня ни ожидала, моя семья могла бы гордиться, получив извещение о моей смерти в бою, поскольку вся японская история, музыка и литература полны легендами о героях, павших в бою за свою страну и правящую династию. Каждый школьник знает эти имена наизусть, как каждый американский школьник помнит имена героев Дальнего Запада. Самураи, спокойные и вежливые герои, бесконечно отважные, значили для нас то же, что ковбои для американского юношества.

У меня не было особенных причин грустить о расставании с Цутиурой. Хотя я был на хорошем счету как пилот-курсант, атмосфера на наших курсах всегда была напряженной. Несмотря на то что Япония чрезвычайно нуждалась в пилотах для замены погибших на фронтах, не допускалось никакого снижения уровня летной подготовки. Выпускники курсов соответствовали самым высоким стандартам мастерства. Летчики-инструкторы и преподаватели курсов оставались столь же требовательными, как и в мирное время, когда лишь незначительный процент от первоначально поступивших на курсы успешно заканчивал летную школу. И в процессе подготовки было вполне достаточно одного неосторожного слова или даже жеста, чтобы инструктор рекомендовал руководству незамедлительно отчислить курсанта. Большинство из нас считали такую нагрузку и постоянное напряжение труднопереносимыми, так что я отнюдь не грустил, покидая Цутиуру, хотя и расставался с хорошими друзьями.

После нескольких часов плавания мы подошли к Оцудзиме, и первое впечатление от нее оказалось далеко не благоприятным. На акватории защищенного волноломом порта виднелись две очень старые подводные лодки, а при приближении к пирсу мы разглядели на берегу два больших черных здания, весьма напоминающие самолетные ангары. Наши катера ошвартовались у пирса, мы сошли на берег и только успели построиться в две шеренги, как из одного из этих зданий вышел офицер и направился к нам.

– Вы прибыли с Цутиуры? – спросил он, подойдя к нам поближе.

Мы все еще находились под впечатлением слов, сказанных лейтенантом Комацу и младшим лейтенантом Миякэ.

– Так точно! – гаркнули мы все одновременно.

– Вот это энтузиазм! – улыбнулся офицер и продолжал: – Я ваш новый командир, капитан 3-го ранга Итакура. Начиная с этой минуты вы поступаете под мое командование. Как мне известно, вы были отобраны из более чем тысячи добровольцев с Цутиуры. Это хорошо. Надеюсь, вы продемонстрируете свою преданность вашей новой службе.

После этого он сказал несколько слов энсин Миякэ и возвратился в здание.

Про себя я отметил, насколько одинаково говорят все офицеры флота. Каждый из них, начиная с капитана 1-го ранга Ватанабэ, почти одними и теми же словами заканчивал свои речи, обращенные к нам. «Трудитесь, не щадя своих сил!» или «Покажите все, на что вы способны!» – этими или подобными словами всегда заканчивались их речи.

И снова, пока он говорил все это, в нас стало нарастать уже знакомое нам напряжение, поскольку он все же очень отличался от офицеров Цутиуры. Те были инструкторами и преподавателями. Теперь, на Оцудзиме, мы встретились с боевыми офицерами. И мы сами становились теперь бойцами. Мы замечали определенное различие между офицерами-преподавателями и боевыми офицерами уже в первые минуты нашего пребывания на Оцудзиме, хотя бы по той сосредоточенности и в то же время быстроте, с которыми сновали вокруг ее обитатели. Даже по тем взглядам, которые они бросали на нас, мы понимали, что они считают нас ровней себе. На Цутиуре мы за глаза называли командира эскадрильи «оядзи» – «папаша». Старший офицер был для нас «офкуро» – «мамаша». Главный корабельный старшина, командовавший в казарме, был «ани», наш старший брат. При всей строгости дисциплины они относились к нам, как могут относиться очень строгие родители, немедленно наказывая за нерадивость или неповиновение. В то же время они очень внимательно относились ко всем нашим личным нуждам, особенно когда мы заболевали или получали травму. Не было ничего необычного в том, что командир эскадрильи ночь напролет сидел у постели одного из своих людей в лазарете. Как не было ничего необычного в том, что тот же старшина отпускал хорошую оплеуху тому же самому курсанту, отмочившему какой-нибудь номер. Капитан 3-го ранга Итакура, по контрасту с ними, похоже, был несколько более отстраненным от нас; и лишь какое-то время спустя мы поняли, что он относился к нам не как к младшим братьям, но как к людям, вместе с которыми ему предстоит сражаться плечом к плечу.

Все так же двумя колоннами мы прошли от пирса метров пятьдесят и остановились у входа во второе из этих двух зданий. На двери в него большими иероглифами было написано: «Вход только по особому разрешению министра военно-морского флота».

В здании находилось новое оружие! Я был совершенно в этом уверен. Младший лейтенант Миякэ первым вошел в здание, но потом, заметив, что ни один из нас не тронулся с места, обернулся и произнес:

– В чем дело? Следуйте за мной по одному!

И снова никто из нас не двинулся за ним – все глаза были устремлены на грозную надпись. Проследив наши взгляды, Миякэ расхохотался и впервые с тех пор, как мы встретились с ним, заговорил нормальным тоном.

– Не беспокойтесь об этом, – сказал он. – Если бы у вас уже не было такого разрешения, то вас бы и близко к острову не подпустили.

По одному человеку мы прошли через узкую дверь. Первое, что я увидел, оказавшись внутри здания, был длинный, лоснящийся смазкой сигарообразный предмет, покоившийся на двух больших опорах. Я сразу же понял, что это такое, по перископу в носовой части – торпеда, которая будет нести человека. Так вот что было этим секретнейшим новым оружием! Я, Ютака Ёкота, добровольно вызвался стать человекоуправляемой торпедой!