Субъект. Часть четвертая

Глава 11 Бесконечный шанс

Я был нигде. Ни одного события, ни единого раздражителя, ни малейшего намека на реальность. Я не стоял, но и не падал. Назвать себя зависшим в чем-либо тоже не мог. Это было чем-то большим, чем просто пустота, при условии, что в этом месте присутствовали понятия «больше» или «меньше». Да и слово «место» подразумевает нечто обособленное координатами. А здесь же их я бы и не рискнул искать.

Пробыв здесь целую вечность, отсчет начала которой нельзя было засечь, я внезапно ощутил, увидел, услышал нечто грандиозное на фоне абсолютного нуля. Найти это оказалось несложным, ведь это было единственным событием, распространившимся по всему, чего здесь нет. Оно еще не началось, как я был рядом с ним, внутри него. Я был им.

Это был просто шар. Я не знал его размера, так как не с чем было сравнить. Но не было четкой убежденности, что это точно шар, это могло быть чем угодно. То ли оно непрерывно меняло форму, то ли оно ее вовсе не имело, а форма шара не более чем каприз моего воображения, что привыкло наделять все формой и именем…

Но не было никаких сомнений, что этот… этот объект был извращением в системе абсолютного порядка. Он нарушал здешний покой!.. И тут шар начал делиться. Правда, половины почему-то не уступали ему размером…

Но куда более странным было то, что все изменения с ним не сменяли друг друга последовательно, как это было бы в реальной жизни. Все эти изменения выходили за пределы одного момента. Нечто вроде кинопленки, на каждом кадре которой отображались все поэтапные превращения, коим подверглись эти формы, устремилось в неизвестном направлении. Все это происходило с удобной для меня скоростью, я мог пересматривать все предыдущие положения этих тел, мог созерцать их начальный и заключительный этапы деления разом.

Последний, он же данный, не имел постоянной формы, он менялся вместе с все удлиняющейся кинолентой. И вот, наконец, объект полностью разделился на два таких же. Кинолента приостановилась. И тут же от точки ее возникновения прорезались еще три кинопленки, которые стали оплетать, как плющ, первую, основную.

Приглядевшись, я обнаружил, что в новых лентах истории шара фундаментально отличались от их первоначальной версии. В одной из них шар не разделился и вообще остался неизменным. Во второй он разделился, но половинки снова воссоединились в целое. В третьей же это деление застыло в самой середине.

Когда эти три ленты поравнялись с самой первой, началась нешуточная гонка, в которой, конечно же, лидировала основная из четырех, она же и не отклонялась ни на йоту от заданного пути, в отличие от ее соседок, которые, казалось, разлетелись бы в стороны, если бы не притяжение превосходства первой.

Ринувшись вслед, я заметил, что каждая из трех лент разветвилась на еще три. И лишь основная шла ровно, уверенно прокладывая истинную историю судьбы этого шара. В ней отображалось нечто предсказуемое – два шара разделились так же, и их стало четыре. В кинолентах же по соседству развивалась совсем другая история. Та, в которой субстанция застыла посреди деления, преобразовалась в три альтернативных истории, в одной из которых она таки разделилась, в другой вернулась в прежнюю форму, а в третьей не подверглась никаким изменениям. Я не стал вглядываться в остальные. И без того понял, что передо мной все возможные вариации судьбы этого шара, которые могли бы произойти, не будь на их месте то, что сосредоточилось в центре.

От каждой из этих спиралеобразных лент, буквально от каждого их сегмента засвидетельствованных изменений отпочковывались и змеились все новые и новые судьбы, любой из моментов имел собственное развитие, неуклонно множащиеся вариации, что распространялись вдоль материнских линий в геометрической прогрессии. Издалека это уже напоминало остроконечный конус, что формировался, начиная от макушки, расширяясь все больше и больше, не оставляя места пустоте. Отслеживать отдельные события становилось невозможным. Это было хуже, чем стараться уследить за несколькими условно пронумерованными муравьями в муравейнике. Безуспешнее, чем пытаться пройти взглядом лабиринтную головоломку, размеры которой не умещались в глазах. Тщетнее, чем надеться отыскать начало и конец в ленте Мёбиуса.

Рост конуса все набирал скорость, а разветвления с ожесточением пронизывали друг друга, заплетаясь в гордиевы узлы. Чем это закончится… Зачем я здесь?

Не успел я задать себе этот вопрос, как меня вбросило в пучину этих извивающихся сорняков. Все застилало бесконечное полотно красок. Они казались многогранными, сверхобъемными, трансцендентными… Не хватало слов, чтобы это описать. Не хватало… Мучительная мысль, привычка довершать формулировку даже самого неописуемого образа… В мыслях замелькали воспоминания, ассоциации, изысканные литературные метафоры… И тут же неподалеку разверзся водоворот переливающихся неземных оттенков, в который я без раздумий заворожено нырнул. Красочные фигуры завращались вокруг, стали увеличиваться, открывая в себе новые грани, а за ними и подграни, а затем…

…из одной из щелей междугранья полилось свечение, резонирующая, потусторонняя песнь. Было в ней нечто щемяще знакомое. Я метнулся в эту щель, которая поначалу казалась не шире, чем расстояние между рельефными линиями на подушечке пальца, но по мере приближения, она разрослась до планетарных масштабов. Я опять сновал среди ниточек происходящего и того, что могло бы произойти. Сумасшедшее ощущение, как если бы каждая точка в пространстве обзавелась тремя, пятью, тысячью такими же по соседству. Зрительные или же неизвестно какие нервы, служившие мне в этом месте восприятием, пылали от интенсивности метающихся по ним импульсов, перегруженных информацией. Среди всего этого невыносимого визуального дребезжания, я вычленил шарик, отдаленно напоминающий главный атрибут в кабинете географии. Еще раньше, чем успел подумать о движении к нему, я уже навис над ним, а он – надо мной. Я вернулся домой.

Но в то ли время, что мне нужно?… Рядом не пролетали спутники, а поверхность континентов не горела огнями мегаполисов… Вторгнувшись в то, что должно было быть атмосферой, я очутился в жутком информационном вихре из сигналов, колебаний и волн. Материя меня игнорировала. Я был меньше, чем привидение. Никаких чувств, как прежде. Только алиеноцепция, возведенная в абсолют.

Каждый предмет, каждый его кусочек вещал код из особой последовательности трепета и колыхания частиц, что его составляли. Даже если бы мог расшифровать эти послания, я бы все равно запутался, так как шли они непрерывно, со страшной скоростью, с удивительной регулярностью рассылая новости о себе для всех, кто мог это воспринять. Однако мне все же удалось немного сориентироваться в месте, в которое попал.

Стоя, а точнее, зависнув над землей во избежание погружения в кору, я осматривался. Не было сомнений, что подо мной земля, а не вода, горный хребет или очередной атмосферный слой. Материя подо мной была плотной, однородной. Грунт. Мерзлый грунт, так как по мере погружения в него, колебания частиц усиливались, подсвечивая контраст уровней промерзшей почвы. А вот и тонкая прослойка снега, местами утоптанного, так полагаю… А вот и деревья, что будто стояли над зеркальной гладью, так как их корни, глубоко уходящие под землю, сильно походили на их же голые кроны. Было здесь и еще кое-что, невнятное, неоднородное, кипящее миллиардами реакций, превращений, обменов и замещений. Люди!

Но было сложно даже определить их пол. Сигналов, что улавливал, было настолько много, что я не успевал в них разобраться. Вот бы прежнюю возможность видеть глазами!.. И тут мое восприятие, как по команде, стало незамедлительно меняться. То меня застлали вибрирующие линии, пронизывающие пустоту, то цифры, беснующиеся или же сгруппированные в отдельные дроби, то пульсирующие отголоски эха электромагнитных полей, то гаммы малоинформативных излучений…

Я чуть не сошел с ума, пока, наконец, не получил, что хотел. Мир в блеклых, но привычных красках. Скудность цветового спектра с лихвой компенсировалась повышенной кадровой частотой, колыхания деревьев, и движения людей казались плавней, четче. К моему бескрайнему изумлению, передо мной стоял собственной персоной знаменитый поэт, живший в позапрошлом веке. Александр Сергеевич Пушкин. Не узнать его было невозможно. Его брови были сосредоточенно сдвинуты, а в руке зажат мушкет, что проникал сквозь место, где по идее должна быть локализована моя голова.

Грянул выстрел и комок крупных, организованных ядер врезался в правую руку противника, разъединяя целые сообщества частиц, что дисциплинированно сцепились между собой, строго соблюдая всю энергетическую иерархию электромагнитных полей его тела. Часть биоматериала начала неуклонно покидать свои законные места, самоотверженно перебираясь в другой мир условий, что не позволит им остаться в прежнем виде. Кровь закапала на снег.

Переключив внимание на выстрелившего, я запоздало уловил глобальные сбои во внутреннем мире его реакций. Сердце взахлеб гоняло кровь, недоумевая с каждым сокращением, когда ее приходило все меньше и меньше, а давление, толкающее ее к нему – падало.

Опустив пронизывающий взгляд ниже, я обнаружил разрушенные кости таза. Кровь скапливалась в брюшной полости. Учитывая уровень медицины этих лет, прогноз был очевиден и неблагоприятен, и о нем знала вся история мирового сообщества. Другой вопрос – при чем здесь я? Как я здесь оказался и главное зачем? Что может общего быть между мной и этим поэтом, особенно если брать во внимание, что поэзию я никогда не воспринимал всерьез?

Я отрешенно наблюдал за его корчами и подбежавшим секундантом, не понимая, какое отношение это могло иметь ко мне. Мерцающие рядом еле заметные нити в воздухе, про которые совсем забыл, тускло поблескивали заманчивыми исходами иного развития событий. А может, я здесь для того, чтобы предотвратить его смерть?… Я посмотрел на них изменившимся взглядом. Почему бы и нет?…

Нитей было невероятно много, я слился с выбранной наобум. Раздался выстрел. Легендарный поэт скрючился, мушкет выскользнул из обессилевшей руки. Когда подбежавший секундант стал поднимать раненого, послышалось сдавленное бормотание, свидетельствующее о еще более неблагоприятном прогнозе, чем предыдущий.

– Ноги… Мои ноги…

В самом деле, только хуже. Значит, рука стрелка дрогнула вправо. Не дожидаясь дальнейшего удручающего развития событий, я влился в следующую нить. Снова выстрел. Вновь Пушкин падает навзничь. Я перекочевывал из одной истории в другую, но ситуации различались лишь в мельчайших деталях, суть оставалась прежней.

Я решил поискать нити, что соседствовали подальше. В первых двух, что подвернулись, исход был таким же безрадостным, а вот в третьей мушкет противника дал сбой. Громко щелкнув, он вверг в недоразумение стрелка, а на другой стороне я отчетливо услышал прерывистый выдох. Ну, наконец-то… Теперь все в руках Пушкина. Я уже было поверил, что в этот раз он выйдет из дуэли победителем, но как бы ни так…

Вместо того чтобы разглядеть в подобном стечении обстоятельств добрый знак, вмешательство сил свыше, он проявил ослиное благородство, признав сбой в мушкете уважительной причиной для внеочередного выстрела.

Испытав злостное удовлетворение, когда этот герой таки получил свою пулю в грудь, я все же возобновил поиски альтернатив, но на сей раз, игнорируя столь незначительные изменения в истории. Я решил углубиться в прошлое. И опять, не успев даже подумать о возможных трудностях в попытках отрегулировать свой путь в извивающейся вермишели мелких явлений, я тут же оказался там, где надо. Точнее, там, где должен быть, если полагаться на правильное истолкование моих желаний этим всемогущим гидом из параллельных миров.

Озираясь в поисках цели моего межпространственного прыжка, я пришел к выводу, что в этот раз нахожусь посреди торговой площади. При этом наводняли ее личности не столь галантной наружности и поведения, которое было присуще поэту и кругу лиц, в котором он пребывал. Я с недоумением вглядывался в угрюмых людей, в грязные окна, сквозь деревянные стены бараков, но так и не увидел знакомого лица.

Уже почти потеряв всякую надежду отыскать поэта, я решил плюнуть на эту сомнительную задачу и попытаться найти выход из этого места, из этого времени, из этого состояния, хотя бы для начала вернуться в ту злополучную квартиру, с которой все началось, но тут мое внимание приковал некий субъект. С самого моего появления здесь, он сидел буквально у носа и штопал грязный сапог. Его лицо было нездешнего, смуглого оттенка, а нос широким, приплюснутым, как у африканца. И все же, в этих грубых и не обремененных интеллектом чертах лица чем-то отдавало несостоявшимся поэтом. Быть не может. Это, походу, и был Пушкин, но уже в другом проявлении его генотипа. Соответственно, он никогда и не писал ничего и, по сути, был никем и ничем. Курчавый негр поднял уставшие глаза и уставился куда-то в пространство, в дебрях которого был локализован я. Меня он, конечно же, не видел. Глянув напоследок на его испещренное морщинками и складками лицо, я вновь нырнул в спутанный клубок из параллельных миров.

А это уже становилось интересно. Продираясь сквозь бесчисленные альтернативы, напоминающие выпотрошенные магнитные ленты из кассет, я акцентировал свое желание на том, что предотвратило бы именно смертоносный конфликт, но никак не формирование самой личности, результат становления которой, собственно, и придавал мне мотивацию отсрочить ее смерть.

Декорации сменились. Застывшие фигуры сгруппировались вокруг какого-то события. Царила тишина, однако, атмосфера была перенасыщена каким-то невесомым, но, в то же время, тяжелым продуктом эмоциональных реакций, что являл собой общую черту всех людей, что собрались здесь. Послойно охватив всю территорию, я подтвердил свои догадки о похоронной церемонии. С облегчением заметив знакомую фигуру среди присутствующих, я исключил, что хоронят поэта. Рядом с ним стоял его противник. Между ними не чувствовалось никакого напряжения. Все их внимание и переживания были направлены к трупу какой-то женщины, что смирно лежал в толще взрыхленной земли в центре круга скорбящих.

Кажется, данный инцидент нейтрализовал напряжение между этими двумя, а значит, альтернатива найдена. Как бы теперь ее поставить на замену истинному ходу явлений… Ответ не заставил себя ждать.

По наитию, я ухватил все доступное мне пространство недоступным доселе притяжением и ринулся к ведущей и насыщенной цветами киноленте. Пробиваясь сквозь толщу блеклых нитей, еле удерживая отчаянно вырывающийся из моего влияния привлекательный расклад вещей, я довольно-таки быстро отыскал сердцевину реального хронолога. Единственный уверенный в себе и в том, что его наполняло, он непреклонно прокладывал себе путь вдаль, расталкивая бледные потоки того, чему не быть. Не быть, но лишь без вмешательства свыше.

Как будто учуяв мои намерения, он завибрировал так, что я по-настоящему потерял координацию своего намерения. Пустоту заполнил жуткий резонансный гул, отдаленно напомнивший мне воздействие инфразвуковых пушек солдат Айсберга. Пусть я и не осознавал в полной мере, что сейчас представляла из себя моя сущность, и можно ли было вообще хоть чем-то на нее повлиять, но этот гул доставлял моему мышлению страшный дискомфорт. Я чувствовал, что забываю о намерении, мысли теряли между собою связь и логику, они распадались, как бусины разорванного ожерелья. Задача казалась невозможной. Но пусть и запутавшийся, уже и не зная зачем, я все равно уперто продолжал двигаться, словно безмозглая половая клетка, по инерции, к нему навстречу.

Привлекательная, но стеснительная нитка в кулаке моей воли до последнего норовила выскользнуть, будучи неуверенной в адекватности своей истории. Столкновение и замещение было сопровождено ярчайшей вспышкой, свет от которой почему-то вернулся обратно сразу, не пожелав устремиться в стороны, кичась скандально-грандиозной новостью, которую в себе нес. Кажется, коллапс не произошел. Избранная мною нить уже приобрела уверенность и растворилась в организованном пучке реальных событий, а то, что еще недавно было вместо нее, апатично скользило рядом, потеряв все свои краски и актуальность.

Еще некоторое время полюбовавшись своим вкладом в историю, я осмотрелся по сторонам. Это было не так просто, так как сторон было более четырех, пространство казалось мультимерным, и представляло собой сплошной комок извивающихся и ползающих друг по другу змей разной окантовки и окраски. Они разбухали изнутри, расталкиваемые бесконечно плодящимися альтернативами. Они вытесняли пустоту, загоняя ее в угол своей бескрайности. Расстояние между реальными частицами было переполнено их же фантомными копиями.

Мне невольно вспомнились школьные уроки ядерной физики, которую я хоть и не особо любил, но все же не мог не запомнить картинку со стандартной моделью строения атома. Она висела над классной доской, и я частенько от безделья буравил ее взглядом. Я точно помнил, с каким придыханием учитель ведала нам о межатомных пустотах, которые ученые всего мира до сих пор не могут объяснить. Видите ли, между ядром и витающими вокруг него электронами была чудовищно огромная, по меркам частиц, дистанция, но чем это было обусловлено, никто не знал.

Но глядя сейчас на эти бурно размножающиеся копии, что заполоняли межатомное пространство, как сорняк, вытесняя и отдаляя ядра друг от друга все дальше и дальше, я чувствовал, что становлюсь первым, кто наталкивается на этот волнующий ответ. Так вот что скрывается в пустоте. Копии того, что ее уже наполняло.

Вселенная расширяется. Но не от какого-то там большого взрыва. А от резервных историй каждой человеческой судьбы, каждой частички, что ее составляла, весь ее путь в бесконечных вариациях с не менее бесконечными ее взаимодействиями с другими, ей подобными. Этот сорняк их отдалял и уже, судя по всему, заставлял трещать по швам рамки дозволенного расстояния между субатомными частицами. И уловить эти изменения было нельзя. Никак. Потому что и глаза, и измерительные приборы, способные зарегистрировать это, изменяются точно так же. Самое понятие «единица измерения» расширяется вместе с вселенной, не отклоняясь от заданных пропорций.

Мне невольно вспомнился тот странный сон, когда я мучился у себя дома на кровати с подстреленной ногой. Вспомнились летающие люди в громадном улье. Их возможности. Их кончина. Прямо на их расползающихся глазах мир стал разрываться, словно все его молекулы одновременно перенапряглись и лопнули. А что если это было не просто кошмаром, а предзнаменованием… Когда-нибудь, величина гравитационных, электромагнитных и других сил более не способна будет скомпенсировать растущую дистанцию между их источниками, и тогда все попросту лопнет и в одночасье исчезнет.

Точнее, материя то останется, вот только в виде однородной взвеси. Любое взаимодействие будет исключено, частицы станут аутистами. Отшельниками, что блуждают в одиночестве. И не проскользнет искры реакций между ними боле. Не будет ни тепла, ни холода, ни черного, ни белого… И только неугомонные копии альтернативного и уже не имеющего смысла будущего будут производиться с той же завидной стабильностью, отвешивая пинки своим же оригиналам, заставляя их бесцельно бродить среди своих собратьев по несчастью.

Плавая в гиперпространстве и, угрюмо размышляя о вечном, я чуть было не забыл о настоящем. О себе и своих проблемах. Увиденное потрясло меня настолько, что загадочная тюрьма, разрушение родного города и все остальные, предшествующие этому приключения будто незаметно отошли на второй план и затерялись. Все это казалось старым и полузабытым сном, который даже и не мне то снился, а какому-то знакомому, что решил им поделиться обрывками, в общих чертах.

Я тут же пожалел о том, что это вспомнил. Так было прекрасно не думать ни о чем, пока гулял по параллельным мирам… Мне ведь почти удалось забыться, но сейчас снова все произошедшее так живо всплыло… Минуточку…

А что если я здесь как раз таки для того, чтобы искоренить свою ошибку…

Мысли мгновенно прояснились. Значит, мне удалось спасти Пушкина. Я понял здешний механизм и осознал невероятные возможности этого места. А значит, теперь я изменю и свою судьбу. Но с какого момента…

На подземном перроне? Не дать моей руке выскользнуть из стиснутых ладоней Марты? Нет. Какие в том месте могут быть альтернативы… Ничто не заставит меня оттуда уйти, не дав опрокинуть перед этим Айсберг. На тот момент я был слишком одержимым, непоправимым. Тот я уже не имел и не заслуживал никакого шанса.

Тогда, быть может, вернуться в офис моего несостоявшегося начальника Технополиса?… Отказаться от предложения Марты пойти с ней в таинственную организацию, с которой все началось?… Сказать им, что это была выдуманная мной шутка, чтобы привлечь внимание газет?… Остаться со своими нераскрытыми способностями наедине?… Но разве пришла бы мне в голову подобная мысль тогда, под ее завораживающим взглядом? Тогда, когда я устал от всего этого опостылевшего мира и жаждал чего-то нового и неизведанного?… Сомневаюсь, что такая альтернативна в моей голове найдется…

Я вспоминал все переломные события этого умопомрачительного года. Столько всего произошло… Но ни ничего из этого не подходило. Правда, я надолго завис на моменте, который, конечно, вряд ли мог бы изменить мою судьбу, но все равно мне страстно захотелось туда хотя бы просто вернуться еще раз… Забыться в том месте и ничего больше не решать…

Хвойный лес. Сине-красный традиционный наряд. Большие и застывшие голубые глаза, как у вспугнутой лани… Но стал бы я там что-нибудь менять? Смог бы пройти мимо… Или хотя бы остаться уже после того, что сделал? Вряд ли. Я больше себе не доверял…

Я не тот человек, которому можно было бы позволить оставить себе эти способности и ждать, что он поступит с ними мудро. Я должен предотвратить их появление. Нужно вспомнить место. Парк… Карусель… Очень похожа на башню Ворденклиф, которую я когда-то видел на иллюстрации в учебнике… Девушка в очереди… Мальчик, что случайно спровоцировал меня на нее посмотреть… Усатый отец, что вел его за руку… Я должен в этот момент отвернуться… Думаю, такая альтернатива там должна быть…

Пучина извивающихся событий с подозрительной готовностью разверзлась, желая меня сглотнуть. Из нее веяло потусторонней мелодией, привлекательной и жужжащей, как хор трансформаторных будок… И все же в этой мелодии было что-то не так, что-то незнакомое… Хотя рассуждать что здесь так, а что нет, с моей стороны было чересчур самоуверенно, ведь все происходило на интуитивном уровне, я не давал вдумчивый отчет своим предположениям о том, что меня могло там ждать… Я не знал, на чем они основывались, а значит, и медлить с межпространственным прыжком смысла нет. Надо довериться логике этого места…

Решившись, я занырнул в предложенный водоворот событий. Всего один головокружительный миг и вот я стою на тротуаре незнакомой улицы. Это был не парк. Дома выглядели несколько старомодно. Позади раздался визг тормозов и глухой, неприятный звук удара. Ссохшееся от старости, туго обтянутое кожей лицо распластавшегося на дороге человека мне казалось смутно знакомым. Он со стоном ощупывал ребра. Пальцы длинные, узловатые, одет с иголочки. Выскочивший из машины таксист причитал что-то на незнакомом языке и выглядел ужасно напуганным. И все же среди его слов я разобрал имя…

– Никола Тесла…

Так вот, кто это был. Знаменитый на весь научный мир Никола Тесла… Оказывается, это его я не мог вспомнить. Но сейчас эти усы, высокие залысины и заостренное лицо всплыли в моей памяти и точно наложились на портрет в учебнике, как раз возле той самой иллюстрации башни Ворденклиф… Это же одно из его многочисленных творений… И оно, отдаленно напоминающее ту карусель, с которой сверзнулся, не имеет ничего общего с моей проблемой… Как же глупо вышло…

Теперь вдруг стало очевидным, как я вышел сначала на знаменитого поэта. Стало быть, логика этого места игнорировала прямые и целенаправленные желания. Она воспринимала в качестве запроса лишь самые отдаленные, случайно промелькнувшие ассоциации в уме, как это было с Пушкиным, когда я возжелал подобрать самую изящную описательную формулировку тому, что меня окружало. Тогда я подумал о великом и могучем русском языке, дарующем таковую возможность и, как следствие, косвенно проскользнула мелкая и впаянная в подкорку еще в начальной школе ассоциация с исторической персоной, что заложила в красоту этого языка существенную основу. Вот как это здесь работало…