Судный день

4

В сборочном цехе, огромном, в нем одном когда-то располагался ремонтный завод паровозов, в закутке, за деревянной конторкой собрали после смены рабочих из бригады Владимира Почкайло, в которой работал до прогула Ведерников.

На конторке висели призывы и объявления, графики сборки и сдачи готовой продукции военпредам. Тут же молния по поводу ЧП – цех задержал погрузку боевых машин из-за плохой работы центровщика. Как раз центровкой и занимался бывший рабочий Ведерников, теперь срочно подыскивалась ему замена.

Рабочих собрали после смены, усталых, голодных, злых, все торопились домой, отработав от семи утра до семи вечера. Слава богу, что в апреле на улице светло и не так уж хочется спать. И все-таки пришли все, чтобы посмотреть на виновника цеховых неприятностей да и послушать, что скажут: до сих пор питались только слухами. А слухи были разные, иным и поверить было трудно.

Расселись кружком, на ящиках из-под стружки, а для руководства тумбочку поставили и два табурета. Пришла Ольга Вострякова, когда-то она работала в этом цехе, а с ней военный человек без погон, который назвался прокурором района товарищем Зелинским. С небольшой задержкой привезли и Ведерникова, стриженого и похудевшего, места для него не нашлось, и его попросили присесть пока рядышком с рабочими. Люди охотно подвинулись, поглядывая на него и перешептываясь.

Ольга Вострякова, в отличие от всяких собраний, много не говорила, а представила прокурора, а тот вкратце пояснил то, что в общих чертах знало большинство: о прогуле и следствии по поводу этого прогула, из-за которого всех сюда и пригласили. Суд же будет потом.

Петя Бондаренко, местный шутник, его между собой рабочие звали Швейком, сразу же влез:

– А вопрос задать можно?

– Какой еще вопрос? – отрезала Ольга. – Сиди, Бондаренко, и слушай. Это и тебя касается. Тебя и твоих товарищей, потому что вы все в ответе за проступок бывшего рабочего Ведерникова.

– Сиди на чем стоишь, – сказал Швейк недовольно. Ему не хватило места.

– А свое настроение прибереги для следующего раза, понял? – добавила Ольга. – Тут собрание, а не театр.

– Что же теперь, выходит, и спросить нельзя? – поддержал Швейка его дружок Почкайло, в отличие от Бондаренко был он крупен и широк в кости. Еще в ФЗО к нему прилипла кличка Силыч. Так и звали до сих пор, а уж по имени-отчеству изредка, при посторонних. – Мы хотели узнать, – добавил он, толкнув локтем Швейка. – Долго нас мучить-то станут?

Тут прокурор, не дав Ольге рта открыть, сразу сказал, что мучить здесь никого не будут, но задержат настолько, насколько надо. А если понадобится, то и дополнительно вызовут. Но лично он хочет, чтобы дело обошлось разговором в цеху. Потом, конечно, некоторых вызовут и на суд, уже как свидетелей.

– А суд когда? – спросили.

– Когда надо будет, – отвечал прокурор. – Это зависит и от вас, между прочим.

А Ольга тут же встряла, со своими поучениями, что надо не о времени волноваться, а подумать о том, как в своем коллективе они смогли упустить, не заметить, как их товарищ катится по наклонной плоскости к преступлению… В этом все виноваты! Вот о чем надо говорить!

– Но ты за нас и так все сказала, – негромко и будто про себя произнес Швейк. Ольга все слышала, она посмотрела на Швейка, как смотрит учительница на шаловливого ученика.

– Бондаренко, – наставительно добавила она. – А про самого себя ты сказать не хочешь? Ты же работал вместе с Ведерниковым? И ничего не замечал?

– Замечал, – ответил тот сразу, уставясь Ольге прямо в глаза.

– Что же ты замечал?

– Что он работает.

– И все?

– А что еще! Заберется себе в танк и центрует. А как центрует, это ты в ОТК спроси.

– Ну, я не про работу. Ведь разговаривали же вы между собой… О доме, о настроении… О девушках, наверное.

– А он еще не женат? – спросил прокурор.

– Кто? Ведерников? – удивилась Ольга, а рабочие захихикали.

– Женилка у него не выросла!

– А когда жениться-то? Времени для знакомства и то нет!

– Ах, нет? – спросила Ольга. – А танцы под патефон в этом… В вашем амбаре! А?

– Каком-таком амбаре? – поинтересовался прокурор.

– Да старую избу переделали… Собираются после смены, каждый несет по полену, топят печь и всю ночь танцуют… Думаете, не знаю? – спросила Ольга. – Я все знаю.

– Ну, а какой тут секрет-то? – спросил Швейк. – Приходи, и тебя научим.

– Вот еще! – фыркнула Ольга. – Других дел нет! А Ведерников туда ходил или не ходил?

– Ведерников туда не ходил, – сказал Швейк. – Он кроме цеха вообще нигде не бывал. Один раз, правда, выезжал в Москву на ЗИС в командировку.

Почкайло, которому претила любая неточность, хоть и не любил говорить и считал это пустой тратой времени, сейчас влез в разговор.

– Он и женщины живой не видел, кроме нашей Ляльки… Ну, то есть товарища Востряковой. Ну а если она товарищ, то какая же она, извините, женщина? – развел он руками и сел. А рабочие засмеялись.

– Что же, женщина не может быть товарищем? – возмутилась, покраснев, Ольга.

– Не следствие, а бытовая комиссия, – покачал головой прокурор. – С дисциплинкой у вас, и на глазок видно… Не тово… На фронте вы у меня не поговорили бы много… Благо, что тыл… И в таких условиях военную технику вам еще доверяют!

– А у вас по работе претензии есть? – спросил Швейк.

Ольга прикрикнула:

– Бондаренко!

Но прокурор движением руки попросил Ольгу помолчать и в свою очередь спросил у Швейка:

– А отчего у вас там «молния» о задержке висит? А? Вы мне не расскажете? Петр… Петр…

– Антонович, – подсказали.

– Да, Петр Антонович?

– Как почему? – спросил Швейк, чуть смутившись на непривычное обращение. – Центровщика заарестовали нашего, вот и задержка. Отпустите, задержки не будет!

– Найдите другого! Что за вопрос!

Тут среди рабочих смешок прошел. Все почему-то посмотрели на Силыча. И как не хотел он еще раз в разговор влезать, но поднялся, чтобы пояснить непонятливому прокурору, который, наверное, знал о войне больше, чем о работе в цеху.

– Только короче, – подсказала Ольга и посмотрела на часы.

Но Почкайло отмахнулся:

– Ты, Лялька, молчи. В этом деле ты ничего не смыслишь.

– Вот тоже, – обиделась Ольга и передернула плечами.

Но прокурор вдруг улыбнулся, аж глаза засинели:

– Зачем же короче, я и пришел вас послушать. Милости прошу, говорите все, не стесняйтесь… Пожалуйста!

Он вынул из кармана авторучку с золотым пером, редкость по тем временам, все уставились на нее, и стал быстро записывать на листочке.

Свидетельское показание бригадира сборочного цеха номер пять Почкайло Владимира Никаноровича.

«Ведерникова я еще встречал в ФЗО, но знакомы мы не были. Я закончил на год раньше и к тому времени, как он в феврале сорок второго пришел в наш цех вместе с Бондаренко, Востряковой, Васильевым и другими, я уже работал в бригаде Бусыгина на сборке Т-60, а уже после мы перешли на более тяжелый танк Т-70 и на самоходку СУ-76. Другую же цепочку сборки пятого цеха возглавлял нынешний мастер Букаты, который сейчас находится в больнице. Ведерникова и других фабзайцев, мы их так называем, направили к Букаты, но он не хотел их к себе брать, и от Кости Ведерникова он тоже отказался. Он сказал так: «Что я, нянька, с этим детским садом возиться, сопли им подтирать». Это после того случая, как Ведерников потерял свой талон на обед, на который нам выдавали завариху, ее еще называют затирухой: баланда из муки, заправленная постным маслом и луком. Когда Ведерников потерял свой талон, он заплакал, и все помнят этот случай. Тогда в цехе стали говорить, что зачем такого брать, если он ложку не может в руках держать, не только инструмент для работы. И тогда их сперва направили строить из бруса одиннадцатый цех по соседству, под которым уже стояли прямо на земле станки, и на них работали эвакуированные из Коломны. А стены мы уже потом сделали. Но они все числились в нашем пятом цехе и приходили к нам греться, хотя и у нас тоже не топилось.

Все запомнили тот случай, когда с мороза, с улицы, танки ввезли в белом инее, а мороз был выше сорока, а Ведерников, который еще без опыта, взялся рукой за броню и прилип к ней кожей, а кожа его вся на броне осталась. Кровь из него хлещет, он побледнел, но не проронил ни слова. А бывший тогда мастер Букаты проводил его в медкабинет, а когда вернулся, говорит, что на перевязке на голое мясо повязку наложили, а он не пикнул, и потому его надо учить и ставить с таким терпением на центровку. Там тоже надо адское терпение иметь, а у этого фабзайца, как сказал он про Ведерникова, виден характер. А в бригаде как раз Синицын-центровщик на фронт добровольно ушел, мы на него через год похоронку получили. Он, этот Синицын, на скрипке играл, хоть и был рабочим, и говорил, что для центровки особая чувствительность пальцев нужна. Вот что такое центровка. Еще чутче, говорит, чем на моей скрипке. А уж он-то знает. Когда похоронка на Синицына пришла, мы все его жалели, а Костя Ведерников к этому времени уже его заменял, и Букаты говорит: «Ты теперь у нас один такой остался, что незаменимый. И понадобится, мы и Силыча, – это так меня прозвали со времен ФЗО, а еще Кувалдой звали, я ею больше любил орудовать, – так вот, мы Силыча, – говорит, – заставим лезть и центровать». Но это он в шутку, потому что центровка происходит внутри танка и даже Косте, который меньше нас всех, в три погибели приходилось сгибаться, чтобы туда влезть. Военпред может не сразу работу всех проверить, установку там катков, ленивцев, но центровку он проверит обязательно. У нас лозунг такой: «Сдача с первого раза!» Как бригадир, я удостоверяю, что за три года и два месяца работы Ведерников не имел брака ни разу. Он даже слишком старательный, все уйдут на обед, а у него чего-то не выходит, он там и сидит в танке, а мы ему баланду тащим. Или после работы возится и заснет. А проснется, лицо, простите, как печеное яблоко. Он вот так работал, и потому его вешали на Доску почета, как лучшего, и писали и даже в речах называли как передовика, и в Москву посылали, хотя когда с ним знакомились, его никто не принимал всерьез, из-за роста. Он и на работу никогда не опаздывал и даже представить невозможно, чтобы он хоть на минуту где задержался, не то чтобы прогулять целую смену. Если бы мне сказали раньше, я бы не поверил. Некоторые говорят, что на него будто бы Васильев повлиял. Но я и этому не верю, хотя они между собой дружили.

Записанные мои показания с моих слов прочел и с ними согласен. В. Почкайло. 25 апреля 1945 года».

«Уточнение по поводу центровки и как она делается. На танке ставится мотор, это, кстати, моя работа, и ставится фрикционная коробка, и их валы стыкуются так, чтобы зазор по щупу был не более пяти сотых миллиметра. Это как волос человека, не толще. Если же произойдет ошибка, то начнется биение, вибрация и разрыв тяги. В бою такой бы брак мог вывести боевую технику в самую трудную минуту. Но фронтовики были довольны и даже приезжал генерал, который похвалил нас за работу и Ведерникова лично, хотя и произошел инцидент, о котором я не хочу рассказывать, так как он отношения к делу не имеет.

По поводу же Букаты, который сейчас в больнице, то отношение у него к рабочим хорошее, и Васильев, которого он после погнал за брак, работал на соединении рулевых тяг, и мы присутствовали, когда обсуждалось поведение Васильева. Но никакого конфликта у нас с Букаты не было, и я не слышал, чтобы Ведерников с ним ссорился. Хотя Букаты и очень строгий мастер. Но Ведерников ни с кем никогда не спорил и вообще был молчалив. О дружбе же Васильева и Ведерникова ничего добавить не могу. Они, по-моему, разные люди, хотя дружили в ФЗО. С уточнением ознакомился и согласен, что с моих слов записано, кроме слова «разрыв», которое надо заменить на слово «смещение тяги на излом», что будет точнее. В. Почкайло. 25 апреля 1945 года».