Кирилл Казанцев Судный день для губернатора

Глава 1

Самопальный баннер, вывешенный на фасаде старой пятиэтажки, призывал неравнодушных горожан областного центра наконец-таки задуматься над одной из серьезнейших проблем города. «Нет насилию над детьми!» – отчаянно кричала наспех выведенная на белой материи не слишком умелой рукой черная лаковая надпись. Однако призыв не находил среди городских масс широкой поддержки. Лишь считаные единицы обращали на него взоры. Большинство же людей привычно спешили по своим делам: кто на работу, кто в магазин, а кто и домой. Они, выросшие и отвоевавшие свое место под солнцем в «каменных джунглях», уже обычно не поднимали взгляда выше сенсорного экрана своего айфона или айпэда; в крайнем случае их внимание мог ненадолго привлечь билборд с броской рекламой. Их девизом по жизни уже давно стала типичная обывательская установка: не высовывайся и будь как все, ведь от тебя все равно ничего не зависит.

Бледнолицая девушка, раздававшая листовки перед ампирным зданием областного Главпочтамта, возвышавшегося над центральной площадью, была как раз из числа тех немногих, кто не хотел мириться с существующим порядком вещей в городе. Будучи одной из активисток правозащитной организации «Спасем детей», она искренне верила, что в ее силах достучаться до черствых людских сердец, растопить их, сделав небезразличными к чужим бедам. Но жители областного центра сторонились ее, отказывались брать листовки, а если и брали, то, прочитав, тут же комкали и выбрасывали в ближайшую урну.

А вот к модному фрику в бейсболке, торгующему пиратскими DVD-дисками на той же площади, люди тянулись. Они охотно подходили к расстеленной на асфальте полиэтиленовой пленке, на которую были буквально вывалены сотни свеженаштампованных дисков, выбирали приглянувшийся и, прихватив в ближайшем киоске пивка с чипсами, спешили поскорее оказаться на уютном домашнем диванчике перед экраном телика. Дела шли настолько хорошо, что продавец контрафактом только успевал пересчитывать купюры в толстеющей не по часам, а по минутам пачке.

– Алиса! – окрикнул он активистку правозащитной организации. – Ну сколько можно ерундой изо дня в день заниматься? Айда ко мне работать. График гибкий, зарплата неплохая, всегда киношку свежую посмотреть можно…

– Нет, Митя. Кто из нас ерундой занимается, так это ты, – неохотно отозвалась девица и, посмотрев на часы, уже тихо пробурчала себе под нос: – Ну где же он? Почему опаздывает?

– Как знаешь, – пожал плечами парень. – А если честно, то жалко мне тебя, Алиска. Вот сейчас опять менты придут, повяжут тебя, листовки отберут, протокол об административном правонарушении составят, штраф влепят… Да и подружек твоих, которые баннер вывесили, в обезьянник посадят. Тебе это надо?

– Жалко у пчелки в одном месте. – Девушка вновь бросила взгляд на циферблат дамских часиков; человек, с которым она договаривалась встретиться напротив Главпочтамта, опаздывал уже на целых десять минут.

Слова Мити оказались пророческими. Вскоре показались два пэпээсника с каменными, лишенными каких-либо эмоций лицами. Сперва монотонно пробубнили предупреждение о правонарушении, а затем, когда Алиса стала возмущаться, особо не церемонясь, заломили сопротивляющейся девушке руки за спину и повели в ближайший двор, где базировался опорняк. За всем этим равнодушно наблюдали сотни горожан – мол, и поделом девице, нечего по площадям шастать, лучше бы дома сидела и любимому человеку борщ варила. Только Митя с сожалением вздохнул и посмотрел на баннер, который уже снимали с фасада здания работники коммунальной службы.

– Алиса, Алиса… – еле слышно произнес парень, вываливая на полиэтилен новую порцию дисков с отечественными и американскими блокбастерами, – далека твоя контора от народа. Ему попкорна и зрелищ подавай, любови-моркови, сериалов дебильных с закадровым смехом. Креативнее быть нужно, флешмобы всякие там проводить, бесплатные концерты организовывать… А листовки и баннеры – это же прошлый век!

Фрик махнул рукой и, нацепив на лицо дежурную улыбку болванчика, принялся зазывать народ налетать-покупать новинки мирового кино.

Тем временем площадь продолжала жить своей жизнью. Две бабульки и дедулька бойко торговали выращенными на дачах зеленью и ягодами. Молодежь тусила в небольшом скверике, почти не прячась, попивала на лавочках пивасик и напитки покрепче. Влюбленные парочки жались к недавно отреставрированному фонтану, бросали в воду монетки, обнимались, шепча друг другу на ухо банальные «я тебя люблю» и «котик, прости меня». К остановке общественного транспорта один за другим подъезжали маршрутные такси, автобусы. Из них, толкаясь, высыпали люди.

В одном из таких автобусов приехал и странноватый, выделяющийся на общем фоне тип: худощавый, интеллигентное лицо, очки в роговой оправе, строгий и немного старомодный костюм, папка из кожзаменителя под мышкой. Мужчина сильно нервничал, постоянно протирал вспотевший лоб носовым платком. В общем, такой себе застенчивый ботаник, работающий то ли лаборантом, то ли библиотекарем, то ли школьным учителем.

Покинув салон автобуса последним из всех пассажиров, он первым же делом осмотрелся. Его глаза растерянно бегали по сторонам, сканируя находящихся на площади людей. Очкарик скользнул взглядом по сгорбленной старушке, торгующей зеленью, прошелся по фрику в бейсболке, на некоторое мгновение встретился с прищуренными глазами полицейского, подозрительно смотревшего на него из-за приспущенного стекла новенького «Форда», а затем задержал взгляд на прилипшем к асфальту листке бумаги. Сделав несколько шагов, мужчина поднял листовку и прочитал напечатанное на ней:

«ЛЮДИ, СООТЕЧЕСТВЕННИКИ, ОЧНИТЕСЬ! Разве вы не видите, что творят власти города? Они убивают наше будущее, наших детей. На первый взгляд принятая властями города «ПРОГРАММА ВЫХОДНОГО ДНЯ» преследует исключительно благородные цели, давая возможность детям-сиротам почувствовать уют семейного очага, пускай только по субботам и воскресеньям. Мы, правозащитники, и сами хотели бы верить, что так оно есть на самом деле. Но имеющаяся у нас информация говорит об обратном. Во-первых, этой ПРОГРАММОЙ МОГУТ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ТОЛЬКО ВЛАСТЬ ИМУЩИЕ И МЕСТНЫЕ ЦАРЬКИ-ОЛИГАРХИ. А как же остальные, то есть БЕЗДЕТНЫЕ СЕМЬИ СО СКРОМНЫМ ДОСТАТКОМ, они что, ЛЮДИ ВТОРОГО СОРТА? Во-вторых, ОТ НАС СКРЫВАЮТ ИСТИННУЮ ЦЕЛЬ ПРОГРАММЫ. А что, если НЕСЧАСТНЫХ СИРОТ ИСПОЛЬЗУЮТ В КАЧЕСТВЕ ДЕШЕВОЙ РАБСИЛЫ ИЛИ, НЕ ДАЙ БОГ, В ДРУГИХ ЦЕЛЯХ, О КОТОРЫХ ДАЖЕ СТРАШНО ПОДУМАТЬ? Поэтому мы призываем вас ПОСТАВИТЬ СВОЮ ПОДПИСЬ под обращением к администрации города. Мы требуем немногого: ПРОЗРАЧНОСТИ ПРОГРАММЫ И СОБЛЮДЕНИЯ ПРАВ ДЕТЕЙ».

Прочитанное комком застряло в горле. Скупая, едва заметная мужская слеза блеснула за стеклами очков. Гладко выбритая щека нервно дернулась. Листок формата А4 дрогнул в руках. Злость на несправедливость переполняла сейчас мужчину. Ему хотелось разнести этот чуждый ему мир в пух и прах, а на его руинах построить новый, в котором не будет ни олигархов, ни чиновников, ни сирот, а будут просто люди, равные друг перед другом.

Совладав с собой, мужчина протер мокрый от пота лоб платком и решительно направился к стихийному мини-рынку, приютившемуся на окраине площади.

– Извините, вы тут девушку с листовками не видели? – обратился он к первой попавшейся бабусе, торговавшей чесноком.

– Видела, сынок. Ее только что полиция забрала. Грубо, конечно, с ней обошлись, но сама и виновата. Ее по-хорошему предупредили. А женщинам не надо таким делом заниматься. Ей бы детей растить.

Очкарик напрягся, осторожно покосился на полицейский «Форд», из которого за ним по-прежнему следила пара сканирующих до внутренностей глаз, и еще крепче сжал под мышкой папку из кожзаменителя.

И тут прорвало словесным поносом сидевшего рядом старикашку с лицом отставного правоохранителя:

– Да таких на месте расстреливать надо! Всякие гадости, понимаешь, про нашего губернатора пишут, пытаются обстановку дестабилизировать… А он, между прочим, человек порядочный, о нас, стариках, печется. Вон как город за время его правления преобразился, везде чисто и аккуратно. А такие, как эта девка, получают доллары и евро из-за рубежа, жируют на них по барам и казино, а потом всякие провокации устраивают – мол, смотрите, забугорные буржуи, как у нас тут плохо. Тьфу! Кстати, молодой человек, лучка не желаете? Свой, только что с огорода.

– Не все дураки в психушках сидят, – бросил старикам на прощание неоднозначное очкарик…

…Водитель полицейского «Форда» – розовощекий капитан Лебедько с уродливой болячкой на носу – следил за очкариком уже целый час. Узкие щелки глаз, сосредоточенное лицо, напряженные мышцы шеи и сжатые зубы говорили о том, что правоохранитель находится при исполнении очень важного задания. Настолько важного, что от успеха оного зависели его дальнейшие успехи по службе.

Рядом с Лебедько, попыхивая электронной сигаретой, сидел майор Шмаков в солнцезащитных очках. Лишенный табачного запаха сценический дым лип к лобовухе, вязко растекаясь тонкими струйками по стеклу. Внешне Шмаков сохранял спокойствие, хотя был напряжен не меньше своего товарища.

– Чего он там делает? – не выдержал майор, дыхнув дымом в затылок капитана. – С моего места не видно.

– К торговцу DVD подошел. Диск выбирает. Кошелек из папки достает. Деньги отсчитывает. Расплачивается, – в деталях докладывал Лебедько. – Отошел в сторону. Стоит, думает. Все, пошел. Заходит в Главпочтамт. Папка при нем.

– Это я уже и сам вижу. Отлично. Скоро все закончится, – суеверный Шмаков, дабы не сглазить, три раза постучал по стилизованной под мореный дуб панели приборов.

– Это же не настоящее дерево, а обыкновенная пластмасса, товарищ майор, – заметил Лебедько.

– И она ненастоящая, – раздраженно пробормотал Шмаков, положил электронную сигарету перед собой. – Так что, капитан, и не жить теперь?

Странноватый на вид очкарик пробыл в здании Главпочтамта недолго и вышел из него уже без папки под мышкой. Удивительно, но за этот короткий промежуток времени, что он провел в стенах почты, с ним произошла странная метаморфоза. Излишнее волнение и растерянность, присутствовавшие в его поведении, взгляде и выражении лица до этого, странным образом куда-то исчезли-испарились. Теперь он выглядел расслабленным и смотрел на окружающий мир глазами если не закоренелого пофигиста, то оптимиста уж точно. Словно ему удалось наконец-таки сбросить с плеч тяжкий груз, избавиться от непосильной ноши, которая так не давала ему покоя.

– Остановил такси, – доложил Лебедько очевидное и вопросительно посмотрел на Шмакова.

– Садись на хвост, – распорядился майор.

Полицейский «Форд» буквально полз в потоке машин. Лебедько приходилось то и дело подрезать зазевавшихся в пробке водителей, лишь бы не упустить из виду юркое такси.

Наконец машина с шашечками на фонаре свернула с центральной улицы и покатила узким проездом без тротуаров. За окнами потянулись потемневшие от времени длинные двухэтажные кирпичные дома, замкнутые в кварталы – местами с разбитыми окнами и просевшими крышами, тесные дворики, развешенное на провисших веревках тряпье, редкие и угрюмые прохожие – преимущественно старики и старухи. Этот рабочий квартал, построенный еще при Сталине, планировалось в скором времени снести и возвести на его месте многофункциональный жилой комплекс со всеми современными прибамбасами. Поэтому многих жильцов отсюда уже выселили, но некоторые старики все еще продолжали обитать в уже не принадлежавшем им жилье.

Таксист высадил очкарика в одном из таких тесных двориков. Развернулся, проехал мимо затаившегося за мусорными контейнерами полицейского «Форда» и, моргнув поворотником, отправился на очередной вызов. Мужчина в старомодном костюме со скрипом открыл изъеденную ржавчиной дверь подъезда, заглянул в почтовый ящик и, убедившись, что там по-прежнему пусто, зашагал по лестнице. Вскоре на втором этаже приоткрылась форточка – и в вымерший двор, по которому бродили ободранные коты, полилась симфоническая музыка.

– Интеллигент, мать его, – ухмыльнулся Шмаков.

– Недолго музыка играла, недолго… – напел себе под нос Лебедько.

– Ну что, капитан, пошли, – погладив кобуру, в которой дожидался своего часа «табель», произнес майор. – Только помни, все должно выглядеть натурально, как самоубийство. Типа мы пришли, а он уже повесился.

– А как же, не впервой, – хохотнул оборотень в погонах, доставая из-под сиденья скрученную змейкой бельевую веревку и прозрачный пакетик с какими-то таблетками.

Подъезд встретил полицейских резким запахом кошачьей мочи, который, казалось, впитался даже в изрисованные всякими непристойностями стены. Прикрывая носы рукавами курток, они медленно поднялись на лестничную площадку второго этажа. Шмаков не терял времени даром. Он тут же подошел к двери и несколько раз надавил большим пальцем на пуговку звонка. Но тот промолчал. Майор беззвучно сплюнул и несколько раз постучал. В ответ тишина. Лишь умиротворенная классическая мелодия, которая уже успела изрядно поднадоесть полицейским, доносилась из-за двери.

И тут у них над головами что-то хрустнуло. А через несколько секунд полицейские отчетливо услышали, как по крыше проскользил, скатился вниз и звонко ударился об асфальт обломок шифера. Лебедько и Шмаков переглянулись, а затем, словно считав мысли друг друга, одновременно запрокинули головы. Вверху виднелся небольшой люк. Заметить его было сложно: ни ведущей к нему лесенки, ни каких-либо задвижек, да и сам люк был выкрашен в ту же желтую краску, потемневшую от времени и пыли, что и сам потолок.

– Смотри, – указал пальцем на волнистый фрагмент подошвы, отпечатавшийся на перилах, капитан Лебедько…

Очкарик уже не осторожничал, понимая, что выдал себя. Он буквально несся по аварийной крыше, над которой кружили всполошенные голуби. Погнутые телевизионные антенны, облепленные птичьим пометом и перьями, так и норовили задержать беглеца своими проволочными растяжками и торчащими во все стороны прутьями. Словно корявые когти уродливого монстра, они рвали на нем одежду, царапали тело. Но мужчина не ощущал ни боли, ни страха – в его крови уже бурлил, закипая, адреналин. В такие экстремальные мгновения человек готов свернуть горы, сделать то, на что никогда не решился бы, пребывая в своем привычном состоянии.

– Стоять, сука! – раздалось где-то далеко за спиной, и прозвучал выстрел, правда, пока только предупредительный – в небо.

Беглец даже не обернулся – наоборот, ускорил бег и, едва коснувшись носком правого ботинка края крыши, прыгнул. В одночасье ход времени замедлился, став вязким и тягучим, а целостная картина окружающего мира рассыпалась на множество кадров. Будто в замедленной киносъемке перед глазами очкарика покадрово промелькнул раскинувшийся внизу внутренний дворик: провисшие бельевые веревки, развешенные на них простыни и наволочки, пустой пластмассовый тазик, толстая баба в махровом халате с вылупленными от удивления зенками, ведро с мусором…

Приземлившись на крышу соседнего дома, мужчина несколько раз перекатился через голову, содрав в кровь ладони и колени, и буквально впечатался лицом в кирпичную трубу дымохода. Хрустнула переносица, треснувшие линзы высыпались из роговой оправы мелкими пазлами, собрать которые было уже нереально. Перед глазами поплыл, сгущаясь, туман. Без очков беглец словно ослеп, потерял визуальную связь с внешним миром.

– Не рыпаться, гнида! Иначе буду стрелять! – донеслось угрожающе до его слуха.

Казалось, это конец, и единственным правильным решением будет повиноваться требованию преследователей. Тем более в густом тумане уже читались два размытых силуэта, а значит, они уже совсем близко, держат его на мушке и ни в коем случае не промахнутся. Беглец чувствовал себя загнанным зверем, которого вот-вот пристрелят охотники. Но становиться легкой добычей он не собирался – слишком далеко зашел, чтобы вот так просто сдаваться. Собравшись с последними силами, беглец неожиданно вскочил на ноги и побежал – наугад, вслепую, куда понесет.

Прозвучал выстрел, а точнее, хлопок, будто лопнул проткнутый иголкой воздушный шарик. Левая нога подвернулась, вошедшая в нее пуля свела мышцы судорогой, и подстреленный мужчина, не удержав равновесия, рухнул на лист шифера. Непрочный и хрупкий, тот тут же пошел трещинами от сильного удара. Отколовшийся кусок заскользил вниз, потянув с собой и беглеца. Шансов выжить у бедолаги уже не было…

…Смеркалось, заброшенный двор по-прежнему полнился мелодичной классической музыкой; словно подпевая ей, мяукали и урчали помойные коты. На них, вонючих и ободранных, копошащихся в мусорных контейнерах, поглядывали с карниза крыши голуби.

Майор Шмаков и капитан Лебедько молча стояли над телом мужчины, распластавшегося на асфальте. В луже крови плавали два голубиных перышка. Стеклянные глаза отрешенно смотрели высоко в небо. А на губах покойника играла легкая издевательская ухмылка. Казалось, что погибший прихватил с собой на тот свет известную только ему одному тайну, о которой его преследователи так никогда и не узнают.

Стоявшая поодаль бабенция в махровом халате поглядывала то на полицейских, то на тело, все еще не веря, что ее соседа по дому уже нет в живых.

– Гражданочка, можно вас?.. – прервал затянувшееся молчание Шмаков.

Майор с капитаном «обработали» единственную свидетельницу произошедшего по полной программе. Сначала они убедили ее, что погибший был мелким наркоторговцем. Мол, они пытались арестовать его, но он, вместо того чтобы повиноваться блюстителям порядка, рванул на крышу. Сначала они, как и положено, дали предупредительный выстрел. Но тот его проигнорировал. Следующий выстрел был уже в ногу, чтобы обездвижить беглеца. Но, к сожалению, произошел несчастный случай: бедняга сорвался с крыши и разбился насмерть.

Затем ее любезно попросили принести попить водички – дескать, за время погони так во рту пересохло, что аж язык к небу прилипает. Когда же ничего не подозревающая баба побежала исполнять просьбу, Лебедько принялся обыскивать мертвеца. Искомое нашлось сразу же.

– Есть, – заулыбался он, вытащив из внутреннего кармана пиджака почтовую квитанцию.

– Это точно она? – напрягся Шмаков.

– Главпочтамт. Датирована сегодняшним днем. Вес посылки пятьсот… – пробежал взглядом капитан и передал квитанцию майору.

– Отлично. «Дурь» подложил?

– Сейчас-сейчас. – Лебедько, дабы не оставлять отпечатков пальцев на вещдоке, натянул на руку резиновую перчатку, достал из кобуры прозрачный пакетик с таблетками и аккуратно засунул его в нагрудный карман пиджака покойника.

– Шито-крыто, – оскалился Шмаков.

– Служу отечеству, – сняв перчатку, заулыбался капитан.

Вскоре появилась и баба в махровом халате с кувшином воды.

– Вот, пожалуйста, – проговорила запыхавшаяся женщина и уже без сожаления во взгляде посмотрела на погибшего соседа. – Я его интеллигентным человеком считала. Музыку классическую всегда слушал, здоровался, самочувствием моим постоянно интересовался… А оказался бандюганом обычным, народ наркотой травил. Мразь. Гореть ему в аду.

– Внешность обманчива, гражданочка, – покосившись на свой майорский погон, прищурился Шмаков.

* * *

Утреннее солнце едва согревало. От остывшего за ночь асфальта по-прежнему тянуло холодом. Капитан Лебедько допил кофе, забрался в салон «Форда» и включил печку. Тут же стало тепло и уютно. Разомлевший, он посмотрел на ампирное здание Главпочтамта, откуда уже выходил майор Шмаков, держа в руках бандероль, в которой угадывалась папка.

– Ну как? – зевнул Лебедько, прикрывая рот ладонью.

Шмаков бережно опустил запечатанный почтовый пакет на колени и закурил электронную сигарету.

– Кто рано встает, тому бог дает, – затянувшись, произнес майор. – Если б на час позже приехали, то посылка бы того, ту-ту…

Капитан скосил глаза на бандероль и прикусил нижнюю губу – было видно, что он сгорает от любопытства и хочет взглянуть на то, ради чего ему пришлось недосыпать и недоедать последние несколько дней.

– Понимаю твое желание, – ухмыльнулся майор. – У самого руки чешутся.

Зазуммерил-заерзал на панели приборов навороченный мобильник. Шмаков глянул на высветившийся номер, тут же посерьезнел лицом и выпрямил спину.

– Да, товарищ полковник, она у нас. Сейчас же доставим. До встречи, – отчитался перед позвонившим майор.

– За город? – Лебедько уже хотел было провернуть ключ в замке зажигания, но Шмаков остановил его.

– Не спеши, – прищурился майор. – Знаешь, что я тут подумал, капитан… Мы с тобой на него пашем от рассвета до заката, законы направо и налево нарушаем, жизнью своей рискуем, а задницы-то у нас голые. Вот стрельнет ему в башку от нас избавиться, и все, финита ля комедия, суши сухари, – рассуждал он. – Верно говорю?

– Абсолютно, – воодушевился капитан, ведь подобные мысли терзали его уже давно, вот только держал он их при себе, боясь произнести вслух.

– Так что нелишним будет перестраховаться.

Шмаков щелкнул выкидным ножичком и по-ментовски аккуратно вскрыл лезвием клапан большого почтового конверта. Вытащил из папки стопочку листов, аккуратно скрепленных скобой степлера, пролистал. Это были ксерокопии документов, имевших отношение к городскому детскому дому. Под каждым из них стояла печать и размашистая подпись его директрисы – Ермаковой Е.В.

– Ничего не понимаю, – наморщил лоб Шмаков, протягивая одну из ксерокопий Лебедько. – Какого хрена, спрашивается, нашему полковнику нужна вся эта бодяга?

– Да, полная засада… Я думал, тут компромат на него найдется. А в итоге пшик, – разочаровался капитан. – Конечно, эти бумаги, может, и имеют какую-то ценность, но только не для нас.

– И заметь, никакой конкретики – какие-то списки с фамилиями, датами, условными обозначениями… Ну, вот, к примеру, что значит буква «Д» напротив некой Петрашевской Виолетты?

– Детдомовка, – предположил Лебедько.

– Да они все тут детдомовцы, – возразил Шмаков. – Прямо ребус какой-то получается. Нужно быть в теме, чтобы все это расшифровать…

– Короче, облом. Жарко стало. – Капитан приспустил стекло.

– Погоди. Пускай ими мы свои голые задницы не прикроем, но бабла срубить сможем. Ксеранем, ксерокс-то и на почте есть, а потом к этой директрисе заявимся и поставим вопрос ребром: хочешь назад свои бумажки – плати, – предложил майор.

– А если она нас пошлет? – резонно заметил Лебедько. – Ведь мы даже не знаем, о чем эти документы.

– Слушай, если нам заказали этого хмыря грохнуть и папочку его забрать, значит, для этой Ермаковой бумаги ох как важны.

Всю дорогу до загородного особняка полковника правоохранители ехали молча. Лишь подъезжая к высоким воротам, Шмаков заговорил.

– Копии документов останутся у меня, – голосом, не терпящим возражений, предупредил он капитана. – А сейчас веди себя естественно. Этот упырь не должен ничего заподозрить.

…Начальник областного управления внутренних дел, полковник Евсеев Игорь Яковлевич, сидел на кожаном диване перед камином и курил ароматную, с запахом вишни, тонкую сигарету, пыхал дымком и прикладывался к стакану с шипучей минералкой. На полу, у ног хозяина, лежал в позе сфинкса сибирский кот: раскормленная морда, наглый взгляд, постоянно дергающийся хвост. В глазах животного плясали адские язычки пламени. Поодаль стояли, вытянувшись в струну, Шмаков и Лебедько.

– Немного переборщили, но по ситуации в целом сработали неплохо, – похлопав по папке из кожзама, одобрительно кивнул Евсеев. – Деньги здесь. – Он бросил на журнальный столик конверт. – Когда понадобитесь вновь – свяжусь. Все, свободны.

– Всего доброго, товарищ полковник, – в один голос отозвались правоохранители и, буквально пятясь, засеменили к двери.

– Стойте! – неожиданно окрикнул их Игорь Яковлевич.

Майор и капитан замерли, словно статуи, предчувствуя неладное.

– Вы открывали конверт? – прозвучало как гром среди ясного неба.

– Никак нет, товарищ полковник. Он же запечатанный, как можно… Мы же не крысы какие-нибудь, – сглотнул побелевший Шмаков. – Слово офицера даю.

– Смотрите мне, – погрозил полковник указательным пальцем.

Когда Шмаков с Лебедько покинули каминный зал, Евсеев оторвал задницу от дивана и подошел к огромной картине, точнее, к своему портрету. Московский художник-попсовик изобразил полковника в совершенно непривычном для людей его профессии одеянии – вместо формы с наградами и фуражки тот был облачен в римскую тогу, а голову украшал венок из лавровых листьев. На левом плече начальника областного управления внутренних дел, подобно пиратскому попугаю, сидел сибирский кот. Вроде бы все было нарисовано абсолютно профессионально и даже торжественно, но от картины прямо-таки веяло извращением.

Евсеев сдвинул портрет в сторону – под ним заблестела нержавеющей сталью дверка сейфа – и набрал нужную комбинацию цифр на электронном кодовом замке. Внутри хитросплетенного механизма что-то щелкнуло, провернулось. Дверка отворилась. В стенной нише лежали плотненько прижатые друг к дружке пачки стодолларовых купюр. Полковник положил на них конверт с папкой, захлопнул дверцу и вернул на прежнее место портрет себя, любимого.

– Как же я тебе завидую, Помпей… Лежишь себе целыми днями, жрешь и ничего не делаешь, – обратился он к ленивому котяре, греющемуся у камина. – Ну ничего. Скоро и я так буду.

Загрузка...