Судьба прозорливца

Глава двенадцатая Я вступаю в высокопоставленное бататское общество

Ресторан «Лукулла» был великолепен. Швейцар походил на мастодонта. Его бороде позавидовал бы сам старец Мафусаил. Лакеи, выстроившиеся в ряд, были похожи на министров. Даже тогда, когда я был страховым агентом, я не рисковал зайти в этот величественный храм Жратвы и Пития. Мой сопровождающий вдруг стал настолько мил и корректен, что нас можно было принять за двух близких друзей, давно не видевшихся, вдруг встретившихся и зашедших весело провести вечерок. В своем черном костюме он походил не то на профессора оккультных наук, не то на священника. Наши ноги утопали в мягких пушистых коврах. Темно-малиновые бархатные портьеры свисали повсюду и отовсюду. Зал под стеклянной крышей, в которой горели крохотные звезды, походил на сад в теплую летнюю ночь. Столы, накрытые накрахмаленными скатертями и заставленные дорогим фарфором и хрусталем, прятались в зелени пальм, олеандров, магнолий и камелий. Повсюду распространялся пьянящий цветочный аромат. Метрдотель, величественный, как разжалованный король (мой спутник не замедлил мне сообщить, что он и на самом деле принадлежал к одной из европейских королевских фамилий), таким жестом подал нам карточку, будто подавал ультиматум. Мой спутник (он любезно сказал, что его зовут Амфитрион Гош) отдал распоряжение относительно ужина. Откуда-то издали, словно доносимые ветерком, долетали звуки джаза, исполнявшего «Чудную летнюю ночь в Батате». Я знал, что в лучших ресторанах оркестр всегда играет под сурдинку, чтобы не мешать разговорам. В зелени олеандр и магнолий то тут, то там, за столами были рассованы мужчины в вечерних черных костюмах и женщины в ослепительных туалетах. Мелодичный женский смех плыл от стола к столу. Два официанта с лицом факельщиков и с осанкой полковников подали на стол салат из омаров, маринованную камбалу, русскую икру, мусс из колибри, крошечные пирожки с черепаховыми печенками. Я был страшно голоден, но неопределенность моей дальнейшей судьбы отбивала у меня аппетит.

Зато Амфитрион Гош ужинал поистине с волчьим аппетитом, подливал мне вина, занимал разговорами, которых я не запомнил. Мрачный инспектор тайной полиции и мой несомненный враг (я ведь помнил инцидент в цирке) вдруг превратился в приятного собеседника. Мне стало казаться, что вся история с арестом, с приездом в Цезарвилль чуть ли не в наручниках скверный и тяжелый сон; но может быть сон — вот этот вечер в «Лукулле» с музыкой, с едой, с цветами, а проснусь я в камере цезарвильской тюрьмы, на жесткой и вонючей койке?

— Послушайте, Горн, — сказал мне Амфитрион Гош, когда нам подали суп из ската, — взгляните-ка на человека за соседним столиком и скажите мне, о чем он думает.

Я поднял голову и взглянул. За соседним столиком, отделенным от нас кружевными листьями пальм, сидел в одиночестве человек в смокинге, чрезвычайно скромный, с лицом артиста или адвоката. Когда он наливал себе вино, я заметил, что у него тонкие пальцы скрипача.

— Ну? — сказал Гош. — Я жду вас.

Нет, положительно в этот вечер я разучился читать чужие мысли. Может быть оттого, что я был слегка пьян или сильно взволнован, я никак не мог сосредоточиться. Сэйни поглощала все, Сэйни, которая думает, что я сбежал от нее, не оставив даже записки.

— Что же вы? — спросил Гош. — Он может скоро подняться и уйти.

Действительно, человек уже пил кофе.

— О чем он думает, я вас спрашиваю?

В этом вопросе снова прозвучали жесткие нотки полицейского инспектора.

Я пристально смотрел на человека, пившего кофе.

Он был совершенно спокоен, невозмутим и, казалось, не замечал, что его бесцеремонно разглядывают. И вдруг я ощутил ту самую взволнованность, которая часто приходила ко мне за последнее время, сердце мое забилось, пульс участился, и я осознал, что в мозгу у человека, пьющего кофе, происходит бешеная работа.

— Он думает не о кофе, — понял я. — Он даже не ощущает вкуса этого кофе. Его мысли далеки от музыки, льющейся среди пальм, олеандр и магнолий, от женщин, сидящих вокруг, они далеки отсюда…

— В эту ночь, — сказал я Амфитриону чужим голосом, — он собирается вскрыть сейф в каком-то доме, далеко отсюда… позвольте, в загородном доме… отравив собак и отворив дверь ключом, который у него в кармане. Он собирается похитить…

— Довольно, — сказал удовлетворенным голосом Гош и встал. — Это все, что мне было нужно. Наш ужин мы закончим в другом месте.

Даже не взглянув в сторону разоблаченного мною человека, он кинул на стол пачку лавров и, пригласив меня следовать за собой, пошел мимо низко склонившихся перед нами официантов.

По широкой, застланной васильковым ковром лестнице мы поднялись на второй этаж. В коридор выходили многочисленные двери. Подойдя к одной из них, Амфитрион Гош постучал и, услышав в ответ: «войдите», пропустил меня вперед и захлопнул за нами дверь.

За круглым столом, на котором стоял спиртовый кофейник и всеми цветами радуги переливались в хрустальных графинчиках ликеры, сидело трое мужчин. Они курили сигары. Ни один из них не поднялся, когда мы вошли.

— Как дела? — спросил сидевший ближе к нам обрюзгший человек с оттопыренной верхней губой.

— Все в полном порядке, господин министр, — сказал почтительно Амфитрион Гош.

— Он может немедленно дать показания? — спросил другой, седой, с обветренным красным лицом и с выпирающими квадратными плечами военного.

— Да, господин министр, — еще более почтительно ответил Амфитрион Гош.

— Великолепно! — воскликнул третий — низенький, юркий человечек с живыми глазками. — Разъясните ему положение, Гош.

— Господин Горн, — обратился ко мне Амфитрион чрезвычайно торжественно. — Вы имеете честь находиться в обществе трех министров Бататы. Господина министра иностранных дел, — он поклонился в сторону низенького человечка, — господина военного министра, — кивок в сторону краснолицего с прилизанным седым пробором, — и господина министра внутренних дел, — низкий поклон в брюхо толстяку.

— Горн, — сказал министр внутренних дел, — нам известно все ваше прошлое, все настоящее и, если хотите, и будущее. Нам известен инцидент во время предвыборного собрания у Лабардане, когда вы осмелились приписать такие мысли нашему уважаемому президенту, что один помысел с вашей стороны о том, что такие мысли могут прийти в голову президенту, может привести вас на каторгу на реку Крокодилов.

У меня похолодело под сердцем.

— Нам известен также ваш умопомрачительный провал в цирке, достаточный для того, чтобы отправить вас в ссылку на Змеиные острова, как шарлатана и обманщика.

У меня затряслись колени.

— Но вам предоставляется возможность искупить свою вину и облегчить ваше тяжелое положение. Сама судьба вас призвала, Горн, помочь республике. Помочь нашей Батате, опутанной сетью заговоров и интриг. Предоставляю слово военному министру.

— Я — солдат, не люблю предисловий, — попыхивая сигарой, процедил краснолицый, — наши ученые изобрели секретное оружие, какое — вам не для чего знать. Русские пронюхали про это и хотят его похитить. Мы покажем русским, как залезать в дела Бататы. Это все, что я хотел сказать.

— Наше международное положение, господин Горн, — заговорил изысканным языком дипломата министр иностранных дел, — пошатнувшееся в последнее время, может подняться на недосягаемую высоту, если мы сможем доказать, что русские подсылают к нам шпионов и влезают в наши дела.

— Одновременно это ударит и по коммунистам, — добавил министр внутренних дел.

— Я не прерывал вас, господин министр, — изящно улыбнулся дипломат. — Процесс против русских поднимет наши акции на международной арене. Вам это понятно?

Мне было все понятно, кроме одного: зачем мне все это докладывают? И какое я имею ко всему этому отношение? Не сплю ли я? Не проснусь ли я в самом деле за шелковыми занавесями лабарданского отеля, разбуженный моей Сэйни?

— Повторите нам, — крикнул министр внутренних дел, — ваше показание относительно Миранова.

— Какого Миранова? Я не понимаю вас, господин министр, — наконец выдавил я из себя.

— Относительно человека, которого вы только что видели внизу, в ресторанном зале.

Я понял. Я повторил все, что сказал внизу Амфитриону Гошу.

— Великолепно! Отлично! Бесподобно! — потер руки министр. — Вы немедленно отправитесь в министерство, где запишете это показание под присягой. Миранова арестовать, — приказал министр Гошу. — Ордер на арест подписан, вы получите его в министерстве. Арест русского великолепно ударит по тем, кто требует дружбы с русскими и позволит немедленно ликвидировать «Общество дружбы с Советской Россией». Мне думается, что сегодня вы избежали каторги на реке Крокодилов и ссылки на Змеиные острова, Горн, — сказал он мне. — Мы уже позаботились о том, чтобы то, что с вами произошло за последние дни, не могло запятнать вашего доброго имени, господин прозорливец. Вот статья, которая появится завтра во всех правительственных газетах:

Достаточно убедительно для баранов-читателей, не так ли? — спросил он остальные министров. — И достаточно убедительно для того, чтобы провалить Скарпия. За ваше здоровье и процветание, господин прозорливец! — поднял он рюмку с ликером ядовитого зеленого цвета.