Судьба сама решит

Часть вторая

Ну что сказать, со дня моего перемещения в прошлое незаметно пролетел уже целый год времени, и наступило лето 1942-го года. Наш отряд не никуда ушел. Почему?

И в основном вовсе не благодаря моим попыткам объяснить людям отряда нужность такого шага, а обыкновенному радиоприёмнику, который вскоре я волею случая нашла в одной телеге одного очень домовитого переселенца. Тот по лесу перевозил свои самые ценные вещи и прочий скарб, чтобы сховать их подземном хранилище, вырытом им как раз для этой цели в глухом углу леса. Мы возвращаясь с задания, выясняли что там творится на железке, случайно наткнулись на его телегу, ну и обыскали. Был среди всего этого добра и радиоприёмник. Крохоборничать мы не стали, добро оставили хозяину, а вот радио у него реквизировали.

Мужик не отдал его нашим тогда, в начале войны, когда власти потребовали сдать все радио, не захотел его отдавать и немцам, вывесившим на всех заборах свои такие же приказы. Видимо думал, война когда никогда кончится, а у него всё есть.

Радиоприёмник оказалось здоровенным ящиком с двумя ручками и кружком настроек. Одна ручка для включения, другая была сами настройки. А вот запитываться это ламповое чудо начала 20-го века должно было только от городской электросети. А где нам в лесу взять электричество? Генераторы машин такой ток не выдают.

Вот и было решено поэкспериментировать с проводами, что на столбах идущих вдоль дорог, висят. Заодно, нашёлся в отряде умелец знающий радио и электродело, так вот он и изготовил нужный трансформатор для этой цели.

Разведка долго искала, но таки нашла такое место, где электропровода касались ветвей деревьев, а значит подключенные к немецким, наши провода и само подсоединение было незаметно со стороны. И уже оттуда в глубину леса чуть ли на километр была протянута жила уже нашего замаскированного в земле, кабеля. Выходил тот на лесную дорожку-тропку, куда мы изредка привозили нашего монстра на телеге, где подключаясь к питанию и висящей прямо там же антенне, мы слушали сводки с фронтов вместе со всеми другими передачами.

Слушали-слушали и вдруг услышали как наш всенародный староста дедушка Калинин предложил людям и бойцам до сих пор оставшимся на оккупированной немцами территории начать партизанскую войну. А кто подходил для такого лучше, чем мы?

И вот, руководством в лице командира Семёна Кирова и капитана Осипа Крынкина наш сборный отряд принял решение стать партизанским отрядом с гордым названием «Пролетарий».

Мы организовали несколько баз в разных местах, потом поднакопив жирок, людей и боеприпасы, начали активно щипать немецкие тылы уже всерьёз. Малыми группами бойцы гуляли по немецкому тылу и крушили небольшие гарнизоны, расстреливали полицейских и ретивых старост, минировали дороги и железнодорожные пути и мостами. Многое было, в ответ немцы несколько раз пробовали устроить на нас облавы, даже бомбить пробовали. Мы отступали, уклонялись и снова били их, где могли. От основных баз до объектов группы взрывников старались добраться на машинах, плохонькие объездные дороги по лесам всё же были, и все их немцы и полиция контролировать просто могли. Так что фашисты пока толком не успевали среагировать и понять, куда же потом после диверсии так быстро исчезают эти чертовы партизаны.

Военная фортуна пока была на нашей стороне и у немцев, не всегда получалось заняться нами всерьёз. То ли у них не было лишних сил, то ли они надеялись выследить наше основное место базирования, постоянно пытаясь забрасывать к нам своих людей. Так что борьба со шпионами у нас никогда не ослабевала.

Борьбой с ними теперь занимался уже не командир и не я, а старший майор НКВД, дядя Николай, которого мы однажды просто выкрали вместе с группой наших военнопленных. Местные власти выпросили у немцев рабочую силу, ибо жители с большой неохотой шли на такие работы, и те привезли им из далёкого лагеря с десяток пленных. Власть тут же отправила всех их ремонтировать взорванный нами мост. Всей охраны у пленных было немец да десяток полицаев, так что уже на второй день разведчики сделали засаду, и освободили наших. Я сама не видела, но говорят, что пленные, попросили наших ребят полицаев самим не стрелять. Они их отвели под мост и кирками всех там порешили. Так что проверку прошли. И с тех пор у нас появился свой особый отдел.

Что до меня, то честно могу сказать, я уже настолько привыкла к своему новому полу, что всё, что касается одежды, физиологии и прочих женских особенностей моего организма, для меня стало самым естественным делом. Человек он ко всему привыкает, главное жить и не зацикливаться на этом. Смешно, но однажды, когда один боец обеспечивающий баню дровами забыв про то что сегодня баня занята женщинами, попытался внести внутрь охапку дров, я как и все кто ещё переодевался в предбаннике завизжала и чисто женским жестом закрылась одеждой. Похоже от мальчишки во мне практически ничего не осталось. Может женское уже окончательно взяло своё над мужским? Возможно, но сейчас я уже нисколько об этом не жалела.

Наши женщины, кстати, теперь нас в отряде уже за двадцать, помогли мне перешить пару лифчиков, из тех, что я захватила при следующем посещении нашего тайного склада. Что сказать, конечно, с теми, что носят женщины будущего их наверняка было не сравнить, но так я раньше их не носил, то и сравнивать мне их мне было не с чем. Главное, справиться с моей уже интересно выпирающей грудью, наконец-то получилось.

Судя по ситуации, и исходя из задач, мы все мы женский пол, ходили то в брюках и сапогах, то даже в немецких форменных юбках. Их нам тоже достали разведчики. Они как-то захватили на дороге целую машину ехавшую куда-то с немецкой формой, но вот когда в лагере начали делить и разбираться, кому что достанется, то получился полный конфуз. Половина формы оказалась женской. Впрочем, если не зацикливаться на том, чья она, и спороть всякую ерунду, то сама форма как одежда, оказалась довольно удобна и ночью в ней по лесу ходить намного теплее, чем просто в гимнастёрке.

Что ещё? По-моему, я скоро полностью сольюсь со своей женской сутью, в смысле психологически. Когда прошлой осенью нашего лейтенанта привезли после очередного рейда раненым, я просто потеряла голову и сама, представьте сама, бросилась к нему и заревела как настоящая девчонка.

Такой вот подставы от своего организма я никак не ожидала. Эльвира, видя как я переживаю ранение командира, потом после операции, а вытащила она из его руки пулю и ещё из бока пару осколков, пустила меня посидеть возле моего Сёмы, сказала, что если я даже просто посижу с ним рядом, это ему очень поможет. Что я и сделала.

– А то, что ты плакала при всех, – утешила она меня потом, – так все женщины плачут, когда сильно переживают за родных людей, это нормально.

– И ещё, – ещё добавила она мне по секрету. – Весь отряд уже давно знает, как вы с ним друг на друга глядите. Это для женщины нормально, а уж любить, даже на войне, и подавно.

– Так я что, выходит, люблю его? – спросила её я.

– Конечно же, дурочка ты моя простодушная. Когда не любят, так не переживают. Ты же когда на него смотришь, так со стороны видно, как у тебя глаза звездами светятся.

Эля ушла, а я присела рядом с Семёном, и поглаживая его руку, незаметно для себя стала разговаривать и собой и с ним. Вспомнила, как мы встретились, как мы с ним разговаривали. Как он поймал меня, когда я осенью чуть не упала в овраг. О его и моих попытках выглядеть старше и взрослее. Рассказала, как однажды даже подглядывала за ним, когда он один ушёл купаться на реку, я боялась, чтобы никто к нему в этот момент не подошёл…

Оказывается, он тогда очнулся где-то на середине моего монолога, но глаз из вредности открывать не стал. Просто лежал и слушал исповедь молоденькой девчонки в первый раз ощутившей томление в груди от желания любить.

А я сидела, говорила, и говорила. Про его и про себя, про отряд и что нам стоит делать дальше, особенно про необходимость посылки людей за фронт для налаживания связи. И про то, что испытываю к нему благодарность, за то что не полез он в мою душу с вопросами, наверняка возникшими, после того, что услышал во время моих срывов-предсказаний.

Скоро сказалась усталость, я замолчала и незаметно для себя самой просто уснула, положив ему на грудь свою буйну голову. И как я от него уже потом узнала, именно тогда уже он во время моего этого сна, ответно рассказывал мне, что чувствовал при встречах со мной, о своих мечтах и желаниях. И о том, как мы с ним однажды случайно столкнувшись в складе, поцеловались и в смущении разбежались. А потом он мне спящей потихоньку гладил волосы и что-то говорил про то, как я ему нравлюсь. Только я тогда так и проспала эту его первую попытку признаться в своих чувствах ко мне.

Вскоре Эля вернулась, и увидев как я нахально сплю прямо на больном, выгнала меня спать в свою землянку.

Вот так, несуразно, в полусне прошло моё первое свидание.

За эту зиму, что отряд постоянно маневрировал и часто одними ногами, и я постоянно подвергаясь физическим нагрузкам сильно вытянулась, да и фигурой стала гораздо больше походить на настоящую женщину.

Заодно научилась стрелять из своего маленького вальтера, правда патронов в нём осталось всего два, из револьвера и подаренного мне капитаном короткого артиллерийского карабина. На ста метрах восемью из десятка пуль я теперь точно попадаю в цель, а это для такой девочки как я, уже прогресс. Так что, солдат не солдат, но что-то около этого, из меня получается. В стычках и боях мой личный счет перевалил за два десятка немцев.

В августе 1943-го мы наконец получили связь с большой землёй, и на парашютах к нам сбросили парня радиста, боеприпасы и дядечку, по прозвищу «Сметана». В итоге, в нашем отряде он организовал настоящие учебные курсы минёров-подрывников. Я тоже на них посидела и хорошенько изучила минно-взрывное дело, и теперь могу как разминировать, так и заминировать от дороги до танка. Научилась я разбираться и в основных типах немецких мин.

Кстати, опробовала изготавливать и ставить на тропах, по которым мы часто бегом уходили от преследования, несколько простых, но весьма действенных ловушек из арсенала вьетнамцев. Убивать мои ловушки не убивали, как те же подвешенные на кусты гранаты, но число раненых среди преследователей они увеличивали с большой быстротой. Ведь этих раненых солдат немцам ещё и из леса тащить предстояло, как что преследующая нас группа сразу теряла трёх солдат, уменьшаясь на два носильщика и раненого. Эх, видели бы меня мама и папа, вот поразились бы. Послать бы им весточку…

В чем, спустя время я вроде бы и преуспела. Да, я таки нашла способ оставить свой след в истории. Прилетал к нам зимой корреспондент, фотографировал всех и у многих брал интервью. Снимал основном в героических позах. Типа мы в дозоре. Так я ему и подкинула одну идею. Посоветовала взять и просто поснимать людей не в боевой обстановке, сам быт и жизнь партизан. Для истории. Пусть потом потомки посмотрят на эти кадры и увидят, какими мы обычными людьми были. Просто люди, люди взявшие в руки оружие. И естественно старалась влезть в число всех тех, кого он снимал. Была у меня мысль попробовать идею с отправкой письма родителям. Помните финт примененный в фильме «Назад в будущее» профессором? Почему бы и мне не попробовать такое? Архив у газеты есть, фотографии будут, а получится ли у потомков довести мой замысел до конца, кто знает? И я доверила это дело судьбе.

Удивить корреспондента я смогла, когда он спросил, кому на большой земле он потом может отдать мои партизанские фото со мной. И я строго-настрого наказала ему, что все-все фото, на которых есть я, он должен напечатать отдельным тиражом, положить в хороший конверт, и сдать в архив своей газеты. На самом конверте крупно написать, что этот конверт представитель газеты или работник архива, должен доставить по такому-то адресу, но именно вот в эту, написанную мной на нём дату! А дату я написала, на момент известия о моей смерти в лагере. Не ранее! И был ему для этого дан мой собственный домашний адрес и телефон. У нас с мамой и папой, так, на всякий пожарный случай, мало ли чего в жизни может случиться, был оговорён особый жест в положении рук. Всё очень плохо, или наоборот означающий, что со мной всё в порядке. Родители, посмотрев на эти фото, не смогут не заметить на них этого знака. Мне даже интересно стало, а я, если не погибну на войне, сама до этого дня доживу? Хотя вряд ли.

Вот так и живём. Воюем, горюем, радуемся. Сегодня Семён пришёл к нашей женской палатке, и привычным стуком палочек друг об друга, вызвал меня из палатки на улицу. Когда же я вышла, он вытащил спрятанный за спиной букет ромашек, и уже не стесняясь выглядывающих на нас из палатки женских глаз, протянул его мне.

– Рядовая Пелагея, если вы ничем не заняты в данный момент, не пойдете ли со мной на прогулку по лесу, а заодно мы вместе наши посты проверим?

Приняв у него букет, я опустила в него своё враз покрасневшее лицо, и согласно кивнув, шагнула на тропинку, ведущую в лес. Мы шли, разговаривали и вдруг Семён спросил меня, когда мне исполняется восемнадцать лет?

– Так уже … стукнуло.

– Уже? Ну и отлично, – Семён вытащил из кармана гимнастёрки платочек, и развернув его на ладони, торжественно достал из него два самодельных кольца.

– Пелагея. Не мастер я красиво выражаться, не научен. В общем так, я … хочу тебя спросить и услышать честный ответ. Понимаешь … Я люблю тебя и очень хочу … чтобы по жизни ты всегда шла рядом со мной. И вот я спрашиваю тебя, согласна ли ты выйти за меня замуж?

Вот он момент истины, после которого вся моя жизнь точно круто изменится, пробежало в моей голове. Надо решать, что делать. Решать сейчас, сию минуту. Позабыть кем я был и полностью отдаться чувствам той, кем я стал сегодня … или уйти в сторону и жить возможно, да что там возможно, скорее всего, точно, тщетными надеждами на возврат?

– … Сенечка, милый … я … я согласна. Только … давай … пока с детьми чуток подождём, вот кончится война и тогда … я хоть троих тебе рожу, а сейчас … рано мне … да и воевать нам надо. А?

С ума можно сойти. Внутри меня остатки моего прежнего я, вроде даже взбрыкнуло от таких слов, мол, остановись дура, что ты делаешь, что творишь? А если вдруг чудо переиграет всё назад? На что сердце девушки ответило, будь что будет! Если даже Марк вернётся в своё будущее, то Пелагея то всё равно останется здесь, так почему нужно обязательно расстроить её жизнь и отвергнуть человека, который ей люб? И слабый голос Марка во мне окончательно замолчал.

А потом мы с Семёном целовались, и … любились забыв про всё и вся. Господи прости меня грешную, но я тут же напрочь забыв про свои же сказанные слова, сама, отдалась в руки моего, только моего любимого, и мне … было хорошо. Чувство счастья и волны наслаждения накатывали и разбивали любые мои мысли о последствиях этого безумного поступка. Я просто забыла о том, что может последовать за мигом нашей любви, сейчас мне было всё равно. Я была любима и этого мне было достаточно. Всё же правильно папа говорил, что все бабы дуры!

Спустя десять дней в штабе отряда мы официально оформили наш брак. Нам была оформлена и выдана справка о том, что гражданка Пелагея Ивановна Смирнова вступила в законный брак с Семёном Павловичем Кировым и приняла его фамилию. Были свидетели, была свадьба и конечно, было всё остальное тоже. Как положено уже между мужем и женой. В эти два дня данных нам как молодожёнам на короткий медовый месяц, для нас существовало одно сегодня, а о завтра, нам думать вовсе не хотелось.

Да, потом снова придут будни, но в них уже будет забота друг о друге, беспокойство и короткие ночные часы любви.

На утро третьего дня нас с Семёном вызвали в штабную палатку, и мы с мужем снова включились в военные дела отряда.

– Итак, товарищи, вчера с большой земли пришёл приказ взорвать склад с горючим по накапливанию топлива для фронта. Смотрите, вот он, в малом подлеске у села Большая Кутя, – капитан Крынкин поправил сворачивающийся угол карты и придавил его планшеткой. – На сегодняшний день там его уже хватит для недельного снабжения не одной танковой дивизии. На всё про всё, нам ребятушки дано три дня, потом начнётся его отгрузка. Что будем делать?

– Осип Васильевич, а что нам известно про его охрану? – влезла я в обсуждение. – Посты, зенитки, и кем они его охраняют?

– Кем охраняют? Местный товарищ, тот, что у них при комендатуре служит истопником, говорит, что на складе в основном сами немцы, но бывают и румыны. По крайней мере авто часть, что привозит со станции бочки с топливом, состоит из водителей румын.

Мой Семён задумчиво постучав карандашом по карте снова спросил, – так, а про посты, он ничего не рассказывал? План склада и местности есть? Где какие есть огневые точки, где пушки, где стоят пулемёты? Не может быть, что так всё просто было. Ну не верю я в простоту немцев. Они педанты, а значит, своё дело хорошо знают. Ведь случись, что на воздух вместе со складом и сами взлетят. Нутром чувствую, есть там сюрпризы и для нас, и для авиации. Раз наши самолёты их разбомбить не могут, то прикрытие точно не пустяковое.

– Что есть, то есть, – подтвердил капитан. – Плохо то, что на территорию склада нашим входа нет. Никому. И мина магнитная у нас есть, правда всего одна, притом последняя. Но как нам её на склад протащить, я не представляю. Думайте народ, думайте.

М-да, а всё же не зря я столько книжек в своём будущем про диверсантов читала, не зря. Попробуем изложить народу вот такой способ.

– Товарищи, а если сделать так чтобы нашу мину, на их склад ввезли сами немцы? – выпалила я.

Все с удивлением уставились на меня. – Погоди Пелагея. Это как? Они же не дураки, да и самоубийц среди них тоже вряд ли можно найти. Разве что уговорить?

– А зачем уговаривать. У нас же лишние грузовики есть?

– Найдём для такого дела.

– Тогда сделаем так. Мы опять устроим засаду, но недалеко от склада …

Мы приехали к лесочку в котором стоял склад затемно, правда близко подъезжать не стали. Уж больно много вокруг него зениток было натыкано. Устроились в лесу и тихо мирно стали ждать колонну машин идущих последним рейсом со станции. Перед последней машиной, мы за шнур аккуратно подтянули грязную, всю в листве доску с набитыми в неё гадкими, но не мелкими гвоздиками. Машина наехала на эти гвоздики, и правое переднее колесо её мигом село на обод. Когда же из кабины глянуть на колесо, вышли водитель и сопровождающий бочки солдат, мы их тихо взяли и связав, уволокли в лес.

Тут и наступила главная фаза нашего марлезонского балета. С другой стороны дороги, мы вывели свой грузовик и поставив его впереди остановленного, и оставили его стоять с работающим мотором. Дескать водителя с него тоже увели в лес.

Тем временем, командир показушно попытался допросить водителя румына, и якобы поняв что речь румына понять не удастся, жестом показал часовому, что мол отведи этого в сторону и прикончи. Приказал и отошёл в сторону. Румын же поняв, что ещё пара минут и его убьют, оттолкнул сопровождающего бойца, и шустрым зайцем бросился бежать к дороге. Боец же в этот момент сделав вид, что запнулся, матегнулся, и упал. Водила сходу рванул было бежать прямо по дороге, но тут он увидел помощь бога в образе машины, с работающим мотором, то был его личный пропуск в рай.

Благо, что в её кабине никого не было, он не раздумывая ни о чем, мигом прыгнул за руль чужого грузовика и рванул на нём к недалёкому складу, в воротах которого уже скрылись остальные машины с его друзьями. Там он объяснил дежурному поста, который его честно остановил, кто он и почему на чужой машине и его конечно же пропустили внутрь территории. Через минуту над складом завыла тревожная сирена и в броневик, ловить обнаглевших партизан, быстро запрыгнула дежурная команда. Заехавший же грузовик привычно завернул на стоянку и пристроился рядом с остальными грузовиками с бочками привёзших бензин. Его водитель выскочил из кабины и вытирая тряпкой потные от страха руки пошёл к остальным водителям, рассказывать о происшедшем с ним ужасе.

И вот тут сработал наш подарок. В угнанном от нас румыном грузовике под кузовом, к раме нашими умельцами была привязана стокилограммовая авиабомба с последней магнитной миной, имеющая часовой механизм. Десять минут отведённые на операцию истекли и неожиданный двойной взрыв вызвал детонацию горючего в остальных грузовиках. Обломки и осколки попали в недалеко лежавшие штабеля и укладки с бочками … и для охраны склада наступил огненный ад.

А мы? Мы установив растяжку в кабину остановленного на дороге грузовика, как прощальный привет, сразу уехали. Уехали оглядываясь, с тревогой вглядываясь в вечернее небо. Минута, другая и вот уже огромное розовое зарево погасило краски заходящего вечернего солнца. Огонь и черный дым закрыли небо. Говоря пафосно, задание большой земли отрядом «Пролетарий» было ударно выполнено.

Снова несколько слов о семейной жизни. Со дня нашей свадьбы незаметно пролетел целый год, и вот тут наконец произошло то, что по идее уже давно должно было случиться. У меня не пришли красные дни. Совсем. В принципе я и сама про них вспомнила только потом, уж больно много и здорово нам опять пришлось побегать от карателей в последнее время. Получив по зубам и потеряв в последнем бою кучу народа и они, и мы как в боксёры равных сил просто разошлись в разные стороны. Мы в свой тайный лесной угол, они к себе зализывать раны и считать потери. Наступил тайм-аут.

Осознание случившегося пришло ко мне позже, когда однажды приступ рвоты застиг меня прямо на заседании штаба. Семён обеспокоенно проводил меня из землянки и раскинув своим мужским мышлением высказал первое, что пришло ему в голову. Да-да, именно об отравлении мной чем-то пищевым, на что я, вдруг словно почувствовав происходящие во мне изменения, огорошила мужа уверенным известием о моей беременности. А мои позывы рвоты, муженёк, это простой токсикоз который испытывают все беременные женщины. Кстати, склонившись в сторону при новом рвотном позыве, я всё же отметила, что муж принял это легко и сразу. Мой Сёма искренне обрадовался этой новости, и заявил, что хочет иметь только сына.

– Ох, Сёма ты мой Сёмочка, – посетовала я ему, – ладно, пока у меня срок маленький, а что мы дальше делать будем? Похоже всё, скоро отбегается твоя жена по лесам, пора подумать куда ей тут в немецком тылу, до родов на последних сроках пристроиться можно будет. Кто роды у меня примет и как нам с ребёнком, потом жить. Умом понимаю, что как все, так и мы, но мне страшно. Я боюсь рожать, хоть и знаю, что и до меня миллионы женщин рожали. Боюсь. Придётся забыть и про тебя и про войну, и почти на пол года пока тот подрастёт, отдаться только ребёнку. Кто вам тогда тут помогать и подсказывать будет?

– Ты Пелагея брось причитать, вон твоя подружка Дуся родила девочку и всё в порядке, а то, что трудно будет, так что делать? Однако смотри, фронт-то к нам приближается, глядишь, и наша армия тут скоро будет, кто его знает, как всё обернётся? Может, уже на освобождённой земле мне сына родишь?

– Ты прав Сёма, прав, а пока я могу, айда-ка мы муженёк мой с тобой дальше воевать. И … ладно, можешь рассказать всем, что случилось, хоть малая, но радость людям будет. Выходит, не зря воюем, дети это будущее, вот ради них и стоит жить.

Что сказать, откровенно говоря, мне было приятно услышать и почувствовать радость и заботу мужа, от окружающих нас со Семёном людей. С ответным пожеланием о наследнике, я обратилась и к нашему Осипу Васильевичу. А что, всего месяц назад и он сочетался браком с нашей военврачом Эллечкой. Ещё не такие они и старые, дочку или сына вполне могут заиметь.

Ночью лёжа на лапнике, мы с мужем смотрели на звёзды и выбирали имя для мальчика или для девочки. Кто его знает, кто появится. А вдруг двойня? Степан рассказал, что в его роду у всех мужчин рождались всегда двойни. И мне от этого становилось то хорошо, то вдруг охватывал жуткий страх. Как оно там дальше обернётся? Жизнь она дама с норовом, не может без сюрпризов.

И сюрпризы не заставили себя ждать.

Буквально на следующий день с большой земли поступил приказ о создании на основе нашего разросшегося отряда пары новых. Второй сразу должен был передислоцироваться севернее. Естественно и руководящий костяк наравне с уже имеющими боевой опыт людьми тоже предстояло поделить. Предстояло расставание.

Командиром второго отряда было решено назначить капитана Крынкина, а командиром основного присланным на кануне самолётом, миномётчика капитана Леонида Сливу. Два последующих дня все собирались и готовились. Наши склады основательно разгрузились от излишков взрывчатки, мин, оружия и прочего накопленного бытового набора вещей, вплоть до лопат, топоров и пил, нужных для обустройства новых землянок на новом месте.

Расставаться было тяжело, уж очень мы все привыкли друг к другу. На правах врача наш отрядный доктор на все руки Эльвира, она пошла в новый отряд вслед за мужем, забрала с собой мед. сестру Катерину, а вот Дусю приписали к отряду Сливы. Прощание вышло со слезами, за столько времени мы все сдружились и чувствовали себя практически родными людьми.

И вот разошлись наши дороги.

Словно чуточку осиротев, мы с Сеней снова остались вдвоём, нужно было выдвигать и назначать нового комиссара и начальника особой части. Боевая жизнь отряда продолжалась. Очень нам нужны были новые люди, но пора окруженцев уже закончилась, теперь приходилось искать новые подходы к местным и мотивы, чтобы мобилизовать народ в округе. Ну, а то, что это было черева-то засылкой к нам очередного предателя и бабке не ходи. Придётся рисковать.

Просто же посылать людей, и агитировать жителей местных сёл вступать в ряды партизан при наличии в них старост и полицаев, было бы наивно. Да и кого призывать, по деревням на виду остались практически только женщины, дети и старики. Спрятавшуюся от угонов в Германию молодёжь, можно было найти только через народ, и не плакатом, а при личных переговорах. А дело это было опасное и долгое.

Кто-то из нас должен был пройтись по сёлам и поговорив с народом, разъяснить родителям, что их детей рано или поздно немцы и полицаи найдут, и тогда в расплату за это, могут расстрелять всех. И правых, и не виноватых.

Вот только кого послать в поиск? Подумав и оглядев наш оставшийся контингент, я пришла к Семёну и заявила, что придётся идти мне самой, больше же не кому. Появление нового человека, да ещё мужчины, точно вызовет подозрение у полиции, а вот я при моей полнеющей фигуре, вполне могу сойти за попрошайку, бредущую от села к селу в поисках работы и жилья. И раз я женщина, то и говорить с бабами на селе мне будет много легче.

Семён по началу ответил мне категорическим отказом, ещё мол не хватало, чтобы его беременная жена шаталась по занятым немцами сёлам, и подвергала свою молодую жизнь опасности. На что я ответила, что мы и так постоянно находимся в опасности, на всякую напасть противоядие не найти. Кто-то же должен, почему бы и не я? Остальные наши женщины уж слишком просты и не на всякую ситуацию могут отреагировать правильно.

Поспорив со мной пару дней, Сёмочка так и не найдя другого выхода, всё же решился отпустить меня, правда послав со мной женщину из хозяйственной части. Мария, она перед войной была в своём колхозе счетоводом и парторгом, должна была эвакуировать трактора из МТС, но не вышло. Уже через сотню километров их состав разбомбили, и ей пришлось у своей матери живущей в этих краях, оставить своего трёх летнего сына. Теперь у неё будет возможность проведать сына, и заодно при надобности получить помощь. И вот спустя день, одевшись подобающе, мы с ней вышли из леса.

Пока мы шли, старательно пытаясь обойти посты и кордоны немцев и полиции, я снова заглянула в себя. Марк молчал, то ли он полностью смирился с происшедшим и уже полностью без остатка принял свою новую сущность, но мыслей о прежней жизни без мужа, я для себя уже не представляла. Может это взросление и осознание себя? Говорят, что все женщины собственницы? Возможно, но вот потерять своего мужчину, который любит меня, и с которым мне хорошо … нет, я даже в мыслях такого себе не желала. Семён мой, и только мой. А тот мальчик? Он ушёл, у него было своё предназначение, и он его выполнил, а я … продолжение всего того хорошего, что он нёс в себе. Как оказывается мало нужно для того чтобы ощутить себя счастливым и найти своё место? Я нашла это, и мне, несмотря на многие будущие и пугающие меня сложности жизни как женщины … мне хорошо. Много ли людей прожив долгую жизнь в своём собственном теле, были по-настоящему счастливы? Я вот сомневаюсь? А может для понимания себя и своего места в жизни многим из нас и нужна подобная встряска? Мне кажется, именно подобная как у меня, то возможно мир был бы много лучше и порядочнее?

Не скажу, что в нашем путешествии по сёлам у нас с Машей всё складывалось удачно, нас задерживали, нас допрашивали, заставляли делать какую-то на этот момент необходимую работу, кормили или голодными гнали взашей. Но мы говорили с людьми, устраивались у них ночевать, и разъясняли перспективы жизни под немцами. А заодно, невзначай сливали им и расположение места, где их возможно могут встретить те, кто ведёт борьбу с захватчиками, мы де просто слышали про это и шли себе дальше. Оставив людей в раздумьях, мы уходили в следующую деревню или село. Главное посеять надежду на возможность найти выход и выжить. А если и погибнуть, то с оружием в руках.

Сама понимаю, уж очень многое, мы с Марией тогда делали глупо, не профессионально, но делали веря в человека. Спустя месяц таких наших похождений, тогда мы вернулись, то поразились, увидев в отряде много новых и молодых лиц. 15, 16, 18 лет. Вроде ещё дети, но в их глазах светилось желание бороться с врагом. Многие пришли не одни, они привели с собой своих родных и даже несколько ранее раненых и уже вылечившихся спрятанных от немцев красноармейцев. Отряд наш сильно помолодел, но как говорят – Юность способна на подвиг, и ей многое по плечу.

Тех, кто постарше и с боевым опытом, были быстро назначены Семёном старшими, и наш отряд по новой стал учиться воевать. Среди новеньких кстати, нашлась девушка Юля, в совершенстве владеющая немецким и прилично пишущая на нём. Чем мы вскоре воспользовались.

А причина появилась. При очередном отъёме тёплых вещей в близь лежащем селе, а проще говоря, простом ограблении населения, была убита целая семья из двенадцати человек. Это была семья селянина Игната Семенюка с женой и дочерью учительницей. Они же были и нашими глазами на селе, приютившими восьмерых детей потерявшихся при эвакуации. Когда полицаи стали изымать даже детские вещи, сердце мужчины не выдержало. Он отнял винтовки и схватив в охапку вытолкал в шею из своего дома трёх бандитов с повязками. Те ушли и вернулись уже с немцами. Под дулами автоматов полицаи вывели всю семью на улицу и расстреляли взрослых и детей прямо под родными окнами.

Полицаи были пришлыми, не местными, и жили они вместе с немцами в соседнем селе. Их функциями было принеси, подай, иди впереди нас во время перестрелки. В их обязанности была охрана села по ночам, также стерегли они и тюрьму-подвал с задержанными.

На эту акцию устрашения мы решили ответить, и в свою очередь уничтожить всех, кто участвовал в расстреле мирных жителей. Через две ночи слившись в единый кулак с отрядом капитана Крынкина, мы атаковали село и все немцы с полицаями были уничтожены. Но главное было не в ответной акции, нами были повешены все враги. Все, даже мёртвые взятые в плен полицаи и немцы. На полицаев крепили листок с надписью – Предатель родины, а на шею каждого немца была повешена табличка на немецком языке, гласящая о том что, данный солдат приговорён в смертной казни за уничтожение мирного населения, и что так будет с каждым немецким завоевателем России, кто осмелится на подобное деяние.

На шинель же их командира мы прикрепили ещё и послание к его начальству о том, что всё, что творят немецкие войска на русской земле сейчас, стократно обратно получит немецкое население, когда вскоре Красная Армия войдёт в их Германию.

Что, характерно, но приехавший немецкий начальник, прочтя данное послание, приказал снять и похоронить своих солдат. Никаких репрессий по отношению населения при этом не последовало. Видимо что-то до некоторых немцев начинает потихоньку доходить.

Но как говорится сколько верёвочке не виться …

Спустя два месяца, я сидела в окопе, наш отрад всё же выследили каратели, и смотрела как ветер треплет волосы моего мертвого Семёна. Сидела и сжимая в руках последние две гранаты с уже выдернутыми кольцами. Ждала появления немцев. И они пришли, три солдата встали возле моей будущей могилы и гортанными голосами стали мне приказывать, чтобы я подняла руки. Я устало кивнула им, отпустила гранатные скобы, и не торопясь подняв обе руки вверх, разжала ладони. Через три секунды грянул взрыв, который избавил меня от врагов и от жизни.

Очнулась я от запаха цветов, вокруг было тихо-тихо, а небо надо мной было в больших кучерявых облаках. Там, высоко над облаками вдруг появился силуэт самолётика оставляющего за собой двойной след от реактивного двигателя. Интересно, откуда он в 1943 году, подумалось мне? А где мой окоп, где немцы, и где я сама?

Без больших усилий мне удалось привстать и оглядеться. Гм. Я лежала в своей грязной гимнастёрке, немецкой юбке, и в кирзовых сапогах посреди клумбы с цветами обложенной выкрашенными в разный цвет кирпичами. Обалдеть!

Совсем рядом была детская площадка с качелькой, круселью и песочницей. Поодаль стоял одноэтажный короб здания сложенный из бетонных панелей. Погоди, так это же детский сад? Я валяюсь на клумбе в детском саду? Меня что, снова перенесло… обратно в будущее … но уже в своём женском облике?

Я встала, отряхнула юбку и поправив на уже серьёзно выделяющемся животе привычный ремень, аккуратно стараясь не потоптать цветы, вылезла из клумбы. Погоди, на мне же кобура с револьвером! Если я снова в своём времени, то её лучше снять и убрать с глаз долой.

Интересно какой сейчас год и где я? Блин, и во что упрятать кобуру? Однако вон под грибком лежит забытый кем-то детский рюкзачок, пусть меня простит этот ребёнок, но он для меня сейчас нужнее. Так, кобуру убираем, и пора линять с территории садика. Кстати. Если никого нет и садик закрыт, то тут сегодня точно суббота или воскресение. Только разборок со сторожем мне и не хватает.

Слава богу, калитка не на замке, и я просто выхожу начиная оглядываться. Сменить бы гимнастёрку на что другое, юбка-то и такая сойдёт. Да и сапоги, в общем-то тоже не так страшны. Но верх? Вот верх лучше бы поменять, да и расчесаться бы не мешало.

Шедшая мимо немолодая женщина обратила на меня внимание и поколебавшись мгновение, сказала мне, – Да уж дочка, ты похоже только, что из настоящего боя вышла? И как там на войне?

– А страшно там. Страшно, – на полном серьёзе ответила ей я. – Буквально три минуты назад я подорвала себя и трёх карателей последними моими гранатами. И погибла.

– Однако и не весёлый у вас ответ получился. Какой месяц, – кивнув на мой живот, спросила она меня.

– Шестой пошёл. И похоже я буду жить, это меня уже радует. А можно вас попросить … дать мне хоть что ни будь из одежды, а то я в своей гимнастёрке явно не вписываюсь в этот мир. Если не жалко.

– А есть милая, найдётся. Пойдём, я вон в том доме живу. Мой балкон с цветами. Чаю попьём, поболтаем. Мне гость развлечение, а тебе из дочериного чего ни будь да подберём. Как уехала дочка в Москву, так только письма изредка и получаю. Старые одёжки велела выбросить или раздарить. Легко пришли, не жалко. Меня Агафьей Тихоновной можешь звать. Вдовая я.

– Спасибо тётя Агафья, а я Пелагея, а вот отчество и фамилии у меня и свои и чужие.

Агафья молча кивнула ей, они вошли в подъезд, и на лифте поднялись на четвёртый этаж. Хозяйка, открыв двери, чуть подтолкнув Пелагею в спину, сказала. – Входи дочка, мой дом твой дом, а тебе похоже после пережитого душу успокоить надо, ты поживи пока у меня, а там посмотрим.

Вечером лёжа на раскладушке в первый раз за много лет вымывшаяся в ванне Пелагея снова прокрутила откровенный разговор, что произошел между хозяйкой и ею, и подумала, что какое же счастье, что нашёлся человек, без оговорок принявший её жизнь за правду. Это ли не ещё одно чудо жизни?

Заодно она выяснила, что уже сегодня, где-то там, в лагере умер юноша Марк, а ещё через день его заплаканным родителям принесут конверт с партизанскими фотографиями девушки Пелагеи.

Она лежала и думала о чудесах, которые с ней происходят. Обратным перемещением, если представить расстояние от дома Марка до лагеря, Пелагею выбросило на как раз середине пути. Час на автобусе, и она снова будет в своём городе, только вот как предстать пред родителями и чем доказать, что эта беременная девица Пелагея и есть их умерший сын Марк? Проблема.

Утром она поднялась, помогла хозяйке приготовить немудрёный завтрак, и они принялись подбирать Пелагее наряд положенный в её положении. Пока она сидела на диване и рассматривала вещи отложенные для последующей примерки, Агафья всё доставала и доставала оставленное дочерью за ненадобностью. Платья. Юбки. Бельё. Кофточки. Туфли.

– Пелагея, а хочешь знать, почему я поверила твоему рассказу? – вдруг высказалась Агафья.

– Мм. Хочу. А действительно, почему?

– А когда ты вчера разделась, и пошла мыться, я хорошенько рассмотрела всё то, что на тебе было. На гимнастёрке есть не отстирывающийся штамп года выпуска. Затем на тебе был явно сильно перешитый лифчик старого образца, которые сегодня купить невозможно. Один в один такой носила ещё моя мать, я их по детству помню. Чулки и бельё, в которые ты была наряжена, они тоже тех времён. Чтобы обмануть старого человека как я, найти это всё, обошлось бы в невероятные поиски раритетов из канувших в лету времён. Сейчас мошенники поступают проще и наглее. Ну и наконец, твой револьвер со свежим запахом пороха из дула и пустыми гильзами в нём. Так что, в то, что ты была там, на прошлой войне, и воевала, я верю.

– Спасибо, но самое стоящее, что я смогла принести из того времени, это мои воспоминания и ребёнок во мне от любимого человека. Я пока не знаю, кто родится, но потом я обязательно расскажу ей или ему об отце. Каким он был красивым, каким весёлым, и каким счастливым, когда узнал о моей беременности. Мы вместе воевали, я близко видела смерть и глаза настоящих врагов. И я стреляла в них, не жалея ни о чем, ради его счастья.

Пелагея перевела взгляд на стены с фотографиями родственников женщины. – Похоже, что и в вашем роду было много тех, кто прошёл через войну.

Она поднялась и встала рассматривать висящие фото.

– Но погодите, вот это фото, на нём же Эля, притом в погонах, она у нас в отряде была врачом и там в партизанском отряде вышла замуж за капитана Осипа Васильевича Крынкина. Выходит, они тогда сумели уйти от карательного отряда? Они выжили?

– Погоди дочка, это же мои мама и папа. Сейчас я посмотрю на обороте, который год, господи, где мои очки? Там ещё надпись должна быть, точно, вот она. Ты права Пелагея. Снято в 1945 году. А умерли оба в восемьдесят пятом году, от старых ран. Так ты их выходит встречала? Расскажи мне, какими они были, там на войне и как вы встретились …

Да уж, круговорот людей по жизни, Россия большая, а вот поди же ты. Встретила знакомое лицо уже тут в будущем. И опять мы с Агафьей проговорили почти до ночи. Как же приятно было рассказывать хорошее о своих знакомых людях. По-моему Агафья от добрых слов о своей родне, даже помолодела, и то сказать 65 лет, это вовсе не старость, это возврат к молодости. Так что уснули мы обе в хорошем настроении.

Утром, я окончательно выбрала пару платьев и втиснувшись в одно, благо живот ещё позволял, пошла на кухню. Сидим, завтракаем, обсуждаем с Агафьей мою поездку домой и попытку возвратиться к родителям, как вдруг дверной звонок. Агафья пошла открывать дверь, и тут же из коридора послышался звук поцелуев, мужской смех и радостный голос тётки Агафьи приглашающий гостя пройти в кухню.

Да-а, такое не часто увидишь, в дверях кухни вдруг вырисовывается фигура высокого молодого парня в офицерской пограничной форме. Он улыбается и громко приветствует меня.

– Привет красавицам, чайком меня молодого и свободного человека не попотчуете, а то на вокзале ночевать неохота, что даже сервелат в одиночку в горло не идёт? Кстати, я майор Владимир Сормов.

Что делать, отвечаю я ему в том же тоне. – А я Пелагея. Садись, молодой и интересный за стол, погадаю я тебе, если получится. Хотя, карт нет, так я по руке. Подставляй свою ладонь, но уйми свою смеялку. Гадание, дело серьёзное, и оно простого хохота не любит.

Что касается гадания. Ну, что нам женщинам ещё во время войны в заметённой по крышу снегом землянке посреди леса, ещё делать? Мы не мужики, нам песни и разговоры подавай, гадание на суженого. Так что заодно нахваталась я кой чего от одной цыганки, из тех женщин, что тогда наших обстирывали. Ну и гаданию научилась тоже.

Владимир присел, и согнав с лица половину улыбки протянул мне свою руку, положив её на стол. Похоже ему было интересна моя отмытая и приведённая в божеский вид внешность. Так что он примолк и стал внимательно рассматривать меня.

– Ну, слушай про себя молодой красавец. Слушай, запоминай и главное не обижайся, если правду скажу. Готов?

– Готов.

– Итак, я начинаю. Ты в отпуск недавно приехал? Так?

– Да, но это и без того видно.

– Хорошо. Приехал ты Владимир к той, что нравилась тебе, а она уже с другим. И на душе у тебя одни боль и тоска. И прячешь ты их за маской скомороха. Так. Смотри мне в глаза, прямо в мои глаза смотри. Видишь вот в них огонь плещется, видишь … а теперь спокойствие глади горного озера лежит. Забудь всё. Та девушка не твоя судьба, и никогда ею не была. Ты стал свободен, так расправь же крылья, что есть за твоей спиной, и посмотри на мир вокруг тебя. Он прекрасен, и на пути твоём скоро встретится другая, та, в которую ты влюбишься без оглядки, забыв про всех остальных женщин. Сейчас я скажу – «Три» и ты ощутишь, что в твоём сердце больше нет той, что заставила тебя горевать. Раз. Два. Три. Её нет.

Владимир словно в трансе провёл по своему лицу рукой, и дурацкая ухмылка шута исчезла, сменившись на простую улыбку.

– Однако сильна ты Пелагея, – только и выговорил он. – Всё равно спасибо. Легче на сердце действительно стало. А теперь снова здравствуйте дорогие мои женщины и давайте начнём всё сначала. У меня впереди целый месяц отпуска и можно, если я проведу его среди вас? На заставе, там есть конечно женщины, но они все уже чьи-то жены, так что ловеласом стать не получается. Ну, хоть за вами поухаживаю. Тётя Агафья расскажи ты мне о своей гостье, почему-то я думаю, что мне она пока сама не откроется. Всё же глаз пограничника тоже может примечать в человеке черты характера и следы судьбы.

– Я, Пелагея этого шалопута знаю с самого его детства и считаю, что кому-кому, а вот ему твою историю рассказать вполне можно. Доверься дочка. Парень хоть слегка по жизни на гражданке и шебутной был, а как военным офицером стал, здорово поменялся. Стержень обрёл. Расскажи, может, и подскажет что. В общем, говорите дети, пейте чай, а я пока в магазин за хлебом схожу.

– Ну что Владимир Чеевич, ты в чудеса веришь?

– Если честно слабо. Ибо пока не встречался ни чем таким.

– А мне вот пришлось.

И я вывалила на него свою правду. В конце рассказа, от услышанного, глаза у нашего пограничника были просто квадратными. Но и как не поверить. Чего ради мне выдумывать такое? Показала ему и свою одежду. И достав из детского рюкзачка кобуру, передала ему в руки свой револьвер.

– Верю и … принимаю. Это же как тебя Пелагея жизнь-то закрутила. Умереть тут, воскреснуть, полюбить и погибнув там, и снова вернуться обратно. Ей богу, словно книгу прочитал и вдруг увидел её живого участника.

– И вернуться не одной, – я провела рукой по своему животу. – Владимир, у меня будет ребёнок от моего погибшего мужа, и я … я его хочу. И даже если бы сейчас сюда вошёл тот … волшебник или кудесник, мать его, который так легко швыряет меня из века в век и предложил отказаться от всего, что я пережила в прошлом, а за это пообещал снова вернуть меня в того кем я когда-то родилась, то я бы отказалась. Всё что со мной было для меня дороже дорогого. Да. Я бы попросила его оставить всё как есть сегодня и сейчас. Хотя нет, я бы попросила создать для меня… паспорт, ибо для всех я никто и звать меня никак. Даже если меня примут мать и отец. У того Марка уже был паспорт, у меня же нет ничего. Только я сама.

– Погоди Пелагея, допустим как раз с документом я могу тебе помочь, есть такая возможность. У моего одного друга совсем недавно из-за наркотиков погибла дочь. Накурилась и утонула, тела не нашли. Так что я с ним попробую поговорить и попрошу отдать тебе её паспорт и прочие бумаги. Формально ты станешь его дочерью, по возрасту и с лица вы слегка похожи. Была Пелагеей, станешь Софьей. Согласна? Тогда поживи тут у тёти Агаты ещё денёк-три, а я сгоняю к нему и привезу паспорт. Потом будешь решать, стоит или нет, тебе показываться родителям и бередить их горе. Может стоит уйти в сторону и просто продолжить жить? Подумай.

– Хорошо, я подумаю, но не факт, что поступлю так.

– Теперь другое. Пелагея, вот ты вернулась, и этот револьвер, так уж ли он тебе нужен? Тем более, он без патронов? Возможно, только как доказательство произошедшего с тобой, но в нашей действительности, когда кругом и без того есть куча оружия, в то что ты принесла его из 43 года мало кто поверит …

А вот тут Владимир прав! Зачем он мне тут? Но и предложить взять его у меня, чтобы выбросить, будет как-то неправильно. Не честно что ли.

– Согласна, но что с ним делать я не представляю. Можно выбросить в пруд. Или закопать в лесу. Могу тебе отдать, только зачем он тебе?

– Знаешь, а я приму этот подарок. Жизнь она разная. Может и сгодится когда. Забираю, а ты запомни, у тебя никогда не было ни какого оружия, – Владимир достал из кобуры револьвер и расстелив на столе старую тряпку стал его разбирать и протирать. Чрез пять минут тишины он снова собрал оружие. – Ну вот и всё. Теперь на нём нет никаких следов ничьих рук. Забудем про него. А сейчас я предлагаю выйти на прогулку посмотреть на жизнь за дверями этой квартиры. Ты мороженого хочешь?

– Честно? Скоро уже три года.

– Тогда вперёд, вон и тётя Агафья с хлебом пришла. Айда отпрашиваться?

И всё таки спустя пару дней, она поехала домой. Не смогла просто уйти не оставив родителям надежды. Пелагея вошла в свой двор и подойдя к своему подъезду и привычно взглянула на окна второго этажа. Подняться или уйти? Сил повернуться и просто уйти не нашлось. Она набрал код своей квартиры, и стала ждать ответа.

– Кто там, – раздался хриплый голос мамы.

– Я та кого вы видели на партизанских фотографиях, которые вам недавно доставили из архива. Можно я поднимусь к вам?

– Вы про фото? Ну что же, заходите, мы отдадим, сразу было понятно, что тут что-то напутали.

Пелагея подошла к двери с номером 28, когда та громко щёлкнув засовом, мама никогда не оттягивала дверь на себя, чтобы его ригель засова двигался свободно, широко распахнулась.

– Проходите, сейчас я принесу конверт.

– Извините. Можно попросить вас немного подождать с этим, я бы хотела рассказать вам с мужем историю этого письма и о фото, которые вам принесли.

В этот момент в коридор вышел отец, и мягко отстранив маму, пригласил Пелагею пройти в комнату.

– Гость в доме радость. Проходите женщина в главную комнату, она направо по коридору и потом налево.

– Спасибо, я помню.

В комнату вслед за мужем и мной вошла мама.

– Присаживайтесь, сейчас я вас с мужем напою чаем.

– Галина Семёновна, не нужно пока чаю. Я хочу продолжить наш разговор про письмо, полученное вами и мужем из архива. При этом прошу отметить тот факт, что принесли его точно в написанный на конверте срок. НО! Вы обратили на дату его создания?

– Откровенно говоря, мы ни конверт, ни фото толком и не рассматривали. Понимаете, у нас в семье горе, погиб наш единственный сын Марк. Не до того нам.

– А что с ним случилось?

– Его сначала убили, а потом его тело сожгли, облив бензином. Как сказал нам потом патологоанатом, слава богу, что в тот момент он был уже мертв.

– Убийц, надеюсь нашли?

– Нет. Ни свидетелей, ни подозреваемых.

– Ну, о них я позабочусь потом, я примерно знаю, как наказывают зверей в человеческом облике. Видела своими глазами. Просто нужна хорошая лопата …

– Полиция никого не заподозрила.

– Ваше горе я отлично понимаю, у меня у самой совсем недавно погиб муж, я сама пережила его буквально на половинку часа. Н-да.

– Даже так? Не совсем понятно, но мы тоже сочувствуем вам.

– Зовите меня просто Пелагеей, так мне будет привычнее. Но для начала, я снова начну с конверта. Посмотрите и обратите внимание. Вот. Дата его создания, 1943 год. Вот штамп газеты, которая передала его в свой архив. Тут виден штамп архива и роспись о принятии. Опись вложенных фото. А вот тут в углу четко написан ваш адрес. Понимаете, в том далёком военном 1943 году, вашего дома и этого адреса тогда просто не существовало. А ведь написана улица, номер дома, квартира, ваши имена и фамилии. Чуть ниже крупными буквами написано – вручить его лично вам, и именно вчера. Понимаете, Вам! Вчера! На другой день после гибели вашего сына.

Отец, пожал плечами. – Кто его знает, что там с датой вручений напутано, мы-то тут с сыном каким боком?

– Герасим Антонович, Галина Семёновна, сейчас мы подходим к самому главному. Я не стану ни о чем вам говорить, или предупреждать. Просто не могу. Я предлагаю вам спокойно посидеть и хорошенько рассмотреть эти партизанские фото тех лет. Возможно, на них вы заметите что-то, что может помочь вам кое-что вспомнить про вашего сына.

Я разложила фотографии на столе и родители стали брать их и вглядываться в них.

– Погодите, – отец взял маму за руку и стал показывать ей на меня в разных фото. – Вы хотите сказать, что на всех этих фотографиях тех лет есть девушка очень похожая на вас Пелагея?

– Да. Но это только внешняя и видимая часть айсберга, о котором я хочу вам рассказать. Без подготовки и принятия некой другой информации, которую вы должны вспомнить только сами, сразу вываливать на стол настоящее положение дел, прямо говоря саму правду, будет жестоко, и боюсь этого слова, бесполезно. До главного акцента в этих фото вы должны дойти сами. Давайте сделаем так. Я сейчас выйду, не люблю маячить за плечами, и пойду посижу на лавочке на улице у подъезда. А вы, если что-то вспомните, позвоните мне вот по этому номеру. Я поднимусь снова, и мы продолжим говорить. Если же нет, ну значит, не судьба. Я уеду и больше никогда не появлюсь в вашей жизни. Не нужно меня провожать. Я ещё помню, как захлопывается входная дверь.

Я сидела почти час, и когда я уже хотела подняться и уйти, мой телефон зазвонил. Задыхающийся голос мамы спросил.

– Вы имели в виду оговоренный с нашим Марком знак, что он в опасности?

– Галина Семёновна. Ваша попытка проверить меня провалилась, этот знак обозначает, что у вашего сына всё в порядке.

– Поднимайтесь.

Я снова с дома, снова сижу за семейным столом, и родители с нетерпением смотрят на Пелагею.

– Сейчас я начну свой рассказ, но вы оба должны дать мне самое-самое, твёрдое-твёрдое слово, что вы выслушаете мою историю до самого конца, и не вышвырнете меня как лгунью и аферистку. Впрочем, я сразу могу сказать, лично от вас мне ничего не нужно. Итак, вы готовы слушать ложь и враньё, про вашего сына Марка?

– Ложь и враньё?

– Да Галина Семёновна. Ибо мой рассказ как говорил в кино старик Хоттабыч, невозможен и невероятен.

– Вы действительно будете врать нам?

– Нет. Всё, о чем вы услышите, будет удивительной и фантастической правдой. Но начну я рассказывать о Марке в третьем лице, так будет вернее. А уж верить или нет, решать вы будете сами. Что касается того, что от всего этого получу я? У меня исполнится мечта и желание ещё раз увидеть в ваших глазах веру и любовь.

– Не так мало как кажется, – грустно пошутила мама.

– Хорошо, я начинаю. Совсем недавно вы отправили своего сына Марка в спортивно-туристический лагерь, где его записали в первый старший отряд и жизнь для него показалась радостным калейдоскопом …

Прошло три часа. Много? А вы думаете так легко вспоминать свою жизнь почти по мгновениям? Ведь был в начале моего повествования такой момент, когда отец хотел просто вышвырнуть Пелагею за порог своего дома. Но остался интерес к моей жизни там, и вера в чудо.

– Значит вы Пелагея это бывший наш сын, мальчик Марк?

– Да родители! Для самого последнего подтверждения, что я это я … я скажу вам … нет, я напомню про то, что возможно за пустячностью, вы давно забыли и сами. Отец, если в кухне отодвинуть холодильник, и оторвать плинтус, то за ним можно будет найти двух оловянных солдатиков. Ты пап подарил их мне на пятилетие, а я спичками расплавил им головы. Ты же, увидев это безобразие, наказал меня, поставив в угол. В тот, что в коридоре у ванной. Более весомых фактов у меня нет. Поверите, я буду рада. Не поверите, огорчена. Но я продолжу жить, и когда родится мой с Семёном ребёнок, я расскажу ему про отца, действительно погибшего в бою. Вот и всё. Ваш сын нынче превратившийся в меня, он жив и здоров. А я … я беременна. Срок пять полных месяцев с копейками. Кстати, мне уже помогли с документами. Теперь я не Пелагея, а Софья Фёдоровна и вольна уехать куда хочу, и жить как смогу. Так вы верите мне?

Родители молча стояли и на их лицах я видела горечь, надежду и боязнь новой потери.

– Можно перед своим уходом я хотя бы просто обниму вас?

Родители, всё еще до конца не веря своим ушам и глазам позволили мне обнять каждого, и я тихо прикрыв за собой дверь своего бывшего дома молча вышла на лестничную площадку. Когда я, постояв и погоревав минутку во дворе, направилась к воротам, вслед мне выбежала мама и обняв меня просто стала целовать моё заплаканное лицо с потёкшей косметикой.

– Пойдем домой, – сказала она мне, – нам так тебя не хватало дочка, так не хватало. А внук или внучка будет, какая разница? Внуки это прекрасно. Ты снова дома, ты снова с нами.

Я склонила голову ей на плечо и открыла матери свою новую женскую тайну.

– Мам. А я вот, едва четыре дня как вернулась, и почти сразу у моей случайной знакомой, оказавшейся дочкой одного из наших командиров в партизанском отряде, познакомилась с её молодым племянником. Он офицер и пограничник, это он помог мне с паспортом, я ему даже свой револьвер отдала. И ещё, по-моему я ему чем-то нравлюсь. Он красивый и добрый, мама.