Суер-Выер. Пергамент

Глава XLIX. Ненависть

– Я что-то ненавижу, а что именно – позабыл, – обмолвился однажды лоцман Кацман.

– Давайте, давайте, лоцман, вспоминайте, – поторопил Суер. – Мы твёрдо должны помнить, что ненавидим.

Лоцман попал в ловушку. Он заюлил, заскулил. Нас это никак не удовлетворило. Чувствовалось, что корни ненависти уходят в лоцмана поглубже.

– Не дай вам Бог, лоцман, – со значением заговорил Пахомыч, – не дай вам Бог ненавидеть то, что мы любим.

– Что вы! Что вы! Я же с вами плыву, значит, и ненавижу то, что вы.

– Хотелось бы знать, что именно, – настаивал старпом под одобрительным глазом капитана.

– Ну я вон то ненавижу, вон то, – ныл Кацман, указывая пальцем на то, что болталось неподалёку.

– Это мы действительно все ненавидим, – подтвердил Суер-Выер. – Кстати, боцман, когда вы уберёте это самое, что болтается? Меня давно интересует, долго ли оно ещё будет болтаться? Немедленно убрать!

Раздавая подзатыльники и матерясь на каждом шагу, боцман кинулся исполнять приказ капитана.

– А ещё я ненавижу вон то, – показал Кацман, – вон то, что к стенке прислонено.

– А стенку, – спросил капитан, – тоже ненавидите?

– Что вы, сэр! Стенку я очень даже уважаю, люблю, в ней много того, что заслуживает полного… а вот то, что прислонено, сильно ненавижу!

– Боцман! Ну вы закончили там? Отслоните прислонённое!

– А куда после деть?

– Это меня не касается. Сказано «отслонить» – отслоните немедленно и девайте куда хотите.

– Эй, Ковпак! – крикнул боцман проходящему кочегару. – Ну-ка давай, это самое, помоги! Хватайся вон за тот край, да полегче, это самое, заноси левее, дубина…

– Ну-с, лоцман, – сказал Суер, – это всё?

– Ой, что вы, кэп! Я ещё ненавижу всякое, какое высовывается! Ух! – И лоцман сжал кулаки с закипающей яростью. – Высовывается и высовывается!

Мы огляделись.

Да, вокруг нас многое, конечно, высовывалось. Но я считаю – терпимо; противно, нет слов, но можно и не впадать в такую ярость, нервы всё-таки, сосуды…

– Э, господин Чугайло, э… – сказал капитан. – Попрошу вас всё, что высовывается, загнать на место. Я не говорю уничтожить, просто загнать на место.

– Чего куда загонять, кэп? – сказал боцман, вытирая руки об штаны. – Вон то, что ль? Что высовывается?

– Желательно.

Боцман плюнул и чугунным своим сапогом стал заталкивать на место то, что высовывалось.

– Всё, что ль, запихнул? – раздражённо спросил он лоцмана.

– Не всё не всё, вон там ещё что-то торчит.

– Погодите, – сказал старпом, – это всего-навсего «торчит». Торчит, но не высовывается. То, что высовывается, это я и сам ненавижу, а то, что торчит, пускай себе торчит на здоровье.

– Нет-нет, – закапризничал лоцман, – запихните это или сломайте!

– Послушайте, кэп, – сказал Пахомыч, – эдак он нам все мачты переломает. Прикажите отставить!

– Отставить! – приказал Суер, и в этот момент то, что боцман отслонил недавно от стенки, как-то крякнуло, покачнулось и медленно стало падать.

– Поберегись! – закричал Чугайло, и тут же всё, что раньше высовывалось, снова повыскакивало отовсюду, а что болталось, вылетело из-за угла, да ещё на какой-то палке, и снова стало болтаться, приплясывая.

Боцман не знал, куда кидаться. Он и падающее подхватывал, и топтал каблуком.

– Жалко боцмана, сэр, – крякнул Пахомыч. – Какой-никакой, а всё-таки боцман. Разрешите всё оставить по-старому.

– Это – мудрое решение, – согласился Суер. – Боцман, вы свободны.

«Лавр Георгиевич» спокойно продолжил своё плаванье, но вокруг нас, к сожалению, всегда что-то болталось, высовывалось и прислонялось к стенке.

Глава L. Вёдра и альбомы (Остров Гербарий)

Очередной остров, к которому мы подошли с пушечым салютом, остался поначалу нем.

Он не ответил на наш салют и тихо безмолвствовал, лёжа, как тюлень, в скользких волнах океана. Потом из берёзовой рощи выглянула какая-то бордовая харя, заросшая, как морж, тугими водорослями, крикнула: «Гербарий!» – и исчезла.

– Разнообразие, – сказал Суер, – вот чем поражает Великий Океан!

– Ну взять хоть бы этого гербария, – подхватил Кацман. – Ну как же это многообразно! Давайте бороздить океан и находить новое!

– Борозджение – дело серьёзное, – сказал старпом, – но наше – бессмысленно. Мы ничего не ищем.

– Эх, Старпомыч, – рассмеялся капитан, – зато многое находим! Подумаешь, ерунда: кто ищет, тот всегда найдёт. Он знает, что ищет, и находит это. Для меня эта пословица устарела. Я – ничего не ищу, я только нахожу!

– Извините, кэп, – сказал старпом, – но сейчас-то что мы нашли? Этот гербарий? Да это чушь!

– И мы её нашли? – спросил капитан.

– Нашли.

– Вот и чудесно! Мы можем проплыть мимо этого острова и оставить чушь за бортом, а можем и задуматься. Как-никак, а гербарий – это альбом засушенных растений.

– Лично мне нравятся засушенные рыбы в стиле вяленой воблы, – сказал Кацман.

– Интересно, нет ли на этом острове чего-нибудь подобного. Давайте маленько притормозим. Узнаем, что здесь, собственно, засушивают.

– Эй, на острове! – крикнул Пахомыч, изрядно притормозив ручным кабельстаном.

– Чего изволите? – высунулся всё тот же бордовый лик.

– Ну как вы тут? Засушиваете, что ли?

– Не всегда, – послышалось в ответ, – только если уж очень мокрые.

– А потом чего делаете?

– В вёдра складываем.

– В какие ещё вёдра?

– В эмалированные. С крышкой.

– А не в альбомы?

– В какие альбомы?

– Вот хрен морской, – плюнул Пахомыч. – Ты ведь сам орал: «Гербарий! Гербарий!» Какого же чёрта гербарий в вёдра? А? В альбомы надо!

– Да? – удивился борджовый. – А у нас всё больше в вёдра.

– Ну вот, кэп, – вздохнул старпом, вытирая плот собла[9]. – Изволите видеть… добороздились… гербарий хренов…

– Да ну, – сказал Кацман, – у вас, старпом, нет подхода к людям, разговариваете пёс знает как! Вопроса не можете толком поставить! Давайте-ка я поставлю!

– Тпу! – плюнул старпом. – Ставьте, ядрёна вошь!

– Эй, милый друг! – крикнул Кацман. – Во-первых, здравствуйте, а во-вторых, вы засушиваете растения, не так ли?

– Так-так, – согласно закивал Бордж, немного удивившись. – А как вы догадались?

– Мы просто знаем, что такое гербарий, – с лёгким раздражением пояснил Кацман. – Итак, засушиваете, а потом что ж? Неужто складываете в вёдра?

– Зачем же? – удивился островитянин. – В банки! Это чтоб ведро набрать, сколько ж надо насушить? Мы вначале в банки и потом уж по вкусу добавляем.

– Ха! – засмеялся Кацман. – Ну вот, теперь всё ясно. Они засушивают укроп и зверобой, складывают в банки и потом по вкусу добавляют. Вот он, ихний гербарий!

– Так-так! – поддакивал мордж. – Петрушку, пустырник, ромашку.

– Ха! – смеялся лоцман. – А в вёдра-то чего кладёте? Грибы, что ли, солите?

– Так-так! – поддакивал морбрдж. – Гербы.

– Грибы, – подправил лоцман. – Кэп! У них – грибарий! Как называются грибы-то ваши? Сыроежки? Свинушки? Опёнки?

– Да нет, – отвечал морджовитянин. – Герб

Синегории,

Татароманджурии,

Фанаберии,

Сарайстана,

Демонкратии,

Страстотерпии,

Охреновании.

– И это все в ведра.

– Ну конечно, в вёдра удобнее.

– А гербы откуда берёте?

– Да они растут тут повсюду, прям под кустами, а больше на пеньках.

– Давайте высадимся, кэп, – предложил Кацман. – Наберём гербов, насолим.

– Да стоит ли? Не будем попусту шлюпку марать. Если б это были хорошие грибы, вроде шампиньонов, с которыми мы встречались, а слишком много гербов нам не надо. Эй, любезный, ты кинь нам сюда на судно пару-тройку гербов.

– Пожалуйста, сколь хошь накидаю, – ответил бордж и накидал нам с берега пару вёдер гербов. Всё больше Казахстана.

Солить мы их не стали, а просто нанизали на суровые нитки и развесили между мачтами сушить.

Они долго болтались под солёным морским солнцем, хорошо провялились, и мы любили, бывало, выпить портеру и закусить вяленым гербом.