Сухой колодец

^{_{Рисунки И. Харкевича}}

Опасно бездорожье в ночной степи. Митя сжимал баранку в руках, когда колонна обходила черные провалы оврагов, когда колесо попадало в лисью нору и станок качал мачтой, грозя опрокинуть машину. Вел колонну Нурыш, начальник отряда.

Колонна стала, стихли моторы, Нурыш сказал:

— Заночуем у чабана. Выпьем холодной воды. Здесь колодец.

Буровики шли к юрте со спальными мешками в руках. Они предвкушали ужин, вкусный чай и сон на прохладной земле.

Вышел чабан. Он заговорил с Нурышем по-казахски. Тот выслушал старика и сказал буровикам:

— Беда, здесь колодец обвалился, отара без воды.

В темноте черным пятном шевелилась отара. Появилась овца, обошла каменный выступ колодца и стала возле сухой колоды.

Чабан выслушал Нурыша, принес толстую волосяную веревку. Нурыш обвязался, прицепил к поясу фонарик. Начали его опускать в колодец.

Буровики сгрудились вокруг колодца.

Глядели в черную дыру, переспрашивали чабана: «Отец, сколько, говоришь, тут глубины?»

— Шестьдесят метров будет, — отвечал чабан.

Нурыш посигналил веревкой, его выволокли, он отдышался, стал рассказывать: «Верхняя часть колодца облицована камнем. Ниже круглые камни с дырками посередине, лежат друг на друге как баранки. Сдвинулись баранки, дырки не совпадают. Кулак мой проходит, а ведро никак не пройдет».

Дул холодный ветер, хлопала на крыше юрты кошма загнутым углом. Овцы лежали неподвижно, тяжело дышали. Сторожевые псы не поднимали голов: ослабели от жажды.

Пала роса. Белая полынь, осока-черноголовка, кустики верблюжьей колючки — все стало седым, степь затуманилась.

Овцы, что были посильнее, поднялись и стали разбредаться, лизать влажные веточки полыни. Чабан ушел в глубь отары, расхаживал там, расталкивал овец. Отыскав ягнят и вконец ослабевших овец, брал на руки, относил в сторону, чтобы не затоптали их.

Собаки пытались удержать овец в отаре.

Один лишь верблюд был спокоен. Он мерно двигал челюстями.

Буровой мастер спросил чабана:

— До соседнего колодца далеко? Самых слабых овец и ягнят мы сможем отвезти на машинах.

Чабан ответил:

— Соседний колодец поит свою отару. В нашей степи при водопое колодцы вычерпывают до дна…

Нурыш велел собираться в путь. Пыхнули, застучали машины, выбросили в степь перья света. Забегали шоферы.

Геолог Колякин забегал, замахал короткими ручками.

— Ребята, да вы что, отступились?..

Его не слушали. Он достал из рюкзака фонарик, повесил на шею. Обвязался веревкой, позвал: «Ребята, спускайте меня». Никто не откликнулся. Тогда Колякин привязал второй конец веревки к бетонному бруску, вскочил на выступ колодца — и вмиг исчез, так что его не успел задержать подскочивший Нурыш.

Подождали, подождали — нет Колякина и нет, испугались.

По команде Нурыша ухватились за веревку, стали тянуть, да так торопливо, что вмиг над выступом кладки показалась голова Колякина. В шесть рук подхватили его, поставили на землю. Он пыхтел, хрипел, издавал звуки, которым и названия нету.

— Я отвечаю за вас, Павел Петрович! — Нурыш был зол. — Вы наш гость. Вы едете с нашей колонной. Садитесь в машину.

Колякин, не отвечая, взял свой рюкзак из кузова машины, достал оттуда зубило, молоток и фонарик.

Он спустился в колодец, а буровики разошлись по машинам. Однако колонна не трогалась: у колодца оставался дядя Миша.

— Поехали! — кричали ему из кабины.

Не отзывался старый буровой мастер.

Захлопали дверцы машин, вылезали буровики, подходили к колодцу, наваливались грудью на его каменный выступ, прислушивались.

— Чего-то не слышно, — сказал с тревогой Нурыш. — Как бы не завалило…

Дядя Миша скинул куртку, поплевал на руку, предупредил: «Дерну два раза — тяните!» И стал спускаться.

Дождались сигнала, ухватились за веревку в десять рук, мигом выдернули Колякина. Он брыкался и кричал в горловину колодца: «Михаил, чего руки-то распускаешь? Я ведь сдачи могу дать!»

Из глубины колодца донеслось звяканье железа.

И дело пошло. Теперь, едва над каменным выступом колодца появлялись голова и плечи буровика, его подхватывали в десять рук и ставили на землю. Сменщик уже стоял наготове.

Невидимая, пролетела над колодцем сова и будто отделила своими крылами ночь ото дня. Восток затеплился, потянул зябкий ветерок.

Пришла очередь Колякина. Несколько толчков ногами — и Колякин очутился в пещерке. Ее освещала лежащая на боку автомобильная фара. Дном пещерки была известняковая плита. Плиту по-прежнему можно было сравнить с баранкой, — но теперь уж с баранкой обкусанной: края ее были обрублены. Ниже, во второй плите буровики вырубили глубокую яму в форме котла.

Среди обломков камня Колякин нашарил гладкую ручку кувалды и тяжелый штырь с расплющенной, сбитой набок головкой. Он нацелил штырь, ударом кувалды вогнал его в известняк.

Ахнув, провалилась середина каменной плиты. Рука с зубилом повисла в пустоте.

Колякин схватил топор, покрепче уперся ногами, наклонился и пошел тесать.

Он был мокрый от пота, когда вырубил в рыхлом известняке дырищу, — рваную, с острыми выступами. Плечи, спина, ноги — все болело, однако он довел дело до конца и ровно обтесал края.

Изнемогшего, его вытянули на свет, на ветер. Он огляделся: овцы разбрелись окрест, лежали или стояли кучками, несколько коров и лошадей замерли неподалеку с опущенными головами. Верблюд по-прежнему лежал возле юрты, жевал свою жвачку и смотрел вдаль, как бы своим видом показывая людям: глядите, вот я не доставляю вам никаких забот.

— Давайте черпать, — сказал Колякин.

Он поднял разбитые в кровь руки, подставил их ветру. Встал над верблюдом.

Чабан притащил к колодцу кольцо стального канатика и сшитый из лошадиной шкуры мешок.

Верблюд качнулся и поднял Колякина над степью.

Кожаный мешок под тяжестью своей железной крестовины полетел вниз, потянул за собой канатик.

— Скажи «хоп!» — крикнул чабан Колякину.

— Хоп! — повторил Колякин.

Верблюд двинулся прочь от колодца.

Канатик дрогнул и натянулся.

— Зачерпнуло! — закричал Колякин.

— Вода есть! — закричали буровики.

— Су бар! — закричал чабан. — Вода есть!

Могучий верблюд между тем шел и шел, удаляясь от колодца, с легкостью вытягивая мешок из глубин земли.

Блеск канатика и верблюд с седоком привлекли внимание овцы, которая была покрепче других и не лежала, а бродила неподалеку. Овца заблеяла и всполошила отару. Вожак отары, старый козел с космами на брюхе и на груди, позвал овец за собой и бросился к колодцу.

Чабан дал команду собакам остановить овец.

Овец не испугал грозный рык псов. Тогда один из псов прыгнул навстречу козлу и цапнул его за заднюю ногу.

— Чего овец не подпускаешь? — закричал Колякин чабану.

— Они последними пьют!

Колякин глядел сверху, как чабана и буровиков крутило в водовороте тел, как раскидывали они овец, пропускали к колодцу псов. Псы лезли грудью в колоду. Дышали их жаркие красные пасти.

Чабан дал псам наспех утолить жажду, а затем хватал их за загривки, отшвыривал, приказывал удерживать овец.

Налили колоду, пустили лошадей; брезглива лошадь, замутненную воду пить не станет. Пили лошади не спеша: касались поверхности воды рыхлыми губами, фыркали, посматривали вокруг.

Колякин был чуть живой — так его растрясло на пыльных горбах. Он остановил верблюда, кое-как сполз по его меховому боку.

— На мое место хочешь? — спросил Нурыш. — Иди, вставай! Я сменю тебя на верблюде!

В этот момент чабан и собаки пустили к колодцу овец. Те как безумные полезли в колоду с ногами, надсадно орали, отпихивали друг друга.

Колякин запрокинул голову, вылил остатки воды на себя, поймал струю открытым ртом…

И пошла работа!..

Псы отсекали от отары овец, пригоняли к колодцу.

Овцы накатывались галдящими волнами.

— Зачерпнуло! — кричал Колякин. — Пошел!

Он выхватывал мешок из колодца, опрокидывал. Из мешка хлестал искристый сноп воды, разбивался о пыльные бараньи спины.

— Пейте! — кричал Колякин. — Пейте!

Набегал верблюд, жарко дышал в шею. Хохотал, сидя между горбами, Нурыш.