Султана вызывают в Смольный

Знакомство

В хозяйстве моих родителей, потомков древних скотоводов, жили четыре крупные монгольские, овчарки. Я был к ним очень привязан. Уже в два-три года ел вместе с ними из больших чугунов творог, сметану или суп из мелко нарезанного ливера и мяса, приправленного мукой, крупами, молодой крапивой и другими полезными травами. За столь тесную дружбу с собаками, охранявшими наших овец, меня не раз наказывала мать и мои молоденькие тетки.

Тем не менее эта привязанность сохранилась навсегда. Собака была у меня даже в детском доме имени Октябрьской революции для членов семей врагов народа, куда я попал после ареста отца. Своего пса кормил остатками пищи из столовой. Повара звали меня «наш собашник». Не было у меня собаки только в годы учебы в Иркутском художественно-педагогическом училище, да с 1941 но 1948 год — во время службы в армии.

После демобилизации я был направлен для работы в органы внутренних дел, а в июне 1956 года меня перевели в питомник служебно-розыскных собак Ленинградского уголовного розыска, который находился на проспекте Динамо, дом 1. Начальник питомника, Никифор Федорович Горбачев, закрепил за мной СРС по кличке Дина, оставшуюся в это время без проводника. Работавший с нею прежде Фярит Тангалычев недавно перевелся на должность участкового и ушел из питомника.

Дина встретила меня недоверчиво. Она напряженно вглядывалась в каждого входившего через калитку в питомник, ожидая хозяина. Я же, подолгу стоя возле ее вольера, старался как можно ласковей разговаривать с нею.

Скоро я стал выпускать ее в небольшой прогулочный дворик, а затем и на дрессировочную площадку, где находились бум, лестница, двухметровый забор, лабиринт в два этажа с высоким потолком. Здесь же росли несколько сосен, березы и даже четыре плодоносящих кедра.

Прошла неделя. Я угощал Дину кусочками сушеного мяса, сахаром и конфетами. Снова и снова ласково беседовал с ней. Взяв ее на поводок, выводил за территорию питомника, совершая длительные прогулки. Милиционеры, вожатые других собак, Дину не кормили, и я носил пятилитровые бачки-кастрюли к ней в вольер.

Все шло к тому — мы должны были подружиться. Но однажды я увидел, что Дина чем-то сильно обеспокоена. Она тщательно нюхала воздух и землю в первом дворе. А потом, подойдя к въездным воротам с калиткой, которые были прикрыты снизу широкой доской, начала вдруг рыть подкоп под это заграждение. Кое-как удалось ее успокоить. Чем было вызвано такое волнение, я догадался быстро. Фярит Тангалычев не раз звонил мне, спрашивал о Дике, очень переживал за нее. Я просил его не появляться в питомнике, он обещал. Но в тот день все-таки нарушил наш уговор: пришел к ветврачу Кириллу Ивановичу за советом и лекарством для своей комнатной собачки. Дина мгновенно учуяла его.

Пришлось вновь начинать почти с нуля. Я даже позвонил Фяриту в 49-е отделение милиции, где он работал теперь, и поругал его, отвел душу. Фярит извинился.

Чтобы отвлечь Дину от воспоминаний о его визите, пришлось покрутиться. Я не отдавал ей никаких команд, только кормил, предоставляя полный покой. Через некоторое время она поняла, должно быть, что я не такой уж плохой человек. И даже стала ласкаться: «став на задние лапы, клала передние на мои плечи, лизала мне лицо, руки. Я гладил ее по голове, спине, почесывал за ушами и щекотал соски, так как сукам это всегда нравится. Знал это по своей таксе Нэпе, которую я приютил, вернувшись из детдома в Улан-Удэ.

Теперь, завидев меня утром, Дина уже приветливо помахивала хвостом, повизгивала, призывая прогуляться с нею по питомнику и за его пределами. Постепенно она свою любовь и привязанность с Тангалычева перенесла на меня, перестала чувствовать себя осиротевшей, брошенной и забытой. Вновь стала игривой и жизнерадостной, какой и была прежде. Хорошо выдрессированная СРС, очень крупная для сук, с широкой глубокой грудью, несколько полноватая для своих пяти лет, чепрачной, красивой масти, она была и весьма «опрятная особа». Почувствовав вскоре во мне своего друга и хозяина, сильно привязалась ко мне. На занятиях добросовестно исполняла все мои команды голосом и жестом. Чрезвычайно любила воду. Выросшая в Лисьем Носу, на берегу Финского залива, еще щенком у прежних хозяев привыкла к ней. Стоило мне в первое время чуть зазеваться, как она уже плавала в реке Крестовке, на берегу которой располагался питомник.

На другом берегу, на Каменном острове, находился загородный дворец знаменитого купца Елисеева — Масляный луг, дом 1. Когда в Ленинград приезжал Джавахарлал Неру, его поместили в этом дворце. Утром он спросил свою охрану и сотрудников 9-й службы УКГБ: «Что это за собаки лаяли всю ночь? Из-за них я плохо спал». Наши компетентные, товарищи десятилетиями привыкшие к вранью, без запинки отвечали: «На той стороне — научно-исследовательский медицинский институт, где имеются собаки для экспериментов и другие подопытные животные, содержащиеся в виварии». Поверил им премьер-министр Индии или нет — неизвестно, но больше вопросов на эту тему не задавал.

Место на Крестовском острове, где устроили питомник, было очень удобно по своему ландшафту для дрессировки собак. Здесь имелись городские и одновременно пригородные условия. Я кидал в воду различные предметы. Дина азартно вылавливала и приносила мне палки, резиновые мячики, грелки. Заброшенный в речку футбольный мяч она не могла захватить зубами и носом доталкивала до берега, где я брал его в руки. За это полагалось лакомство — крохотный кусочек сушеного мяса, а иногда и кубик пиленого сахара.

Когда Дина окончательно привыкла ко мне, нас стали направлять на патрулирование в составе милицейских групп Ждановского райотдела внутренних дел.

Первая совместная операция

На кольце трамвая 25-го маршрута, у Кировских островов, по выходным в теплые летние дни очень оживленно. Многие приезжают в парк целыми семьями, чтобы провести время на природе, покататься на лодках или послушать концерт на открытой эстраде. Мы же, с Диной и постовым милиционером 34-го отделения были в тот августовский вечер на патрульном обходе. Неподалеку от трамвайной остановки услышали крик:

— Сумку! Сумку с деньгами вырвали!

Мы бросились на этот вопль. И успели вовремя. Дамочка в белой блузке с мощным синяком под глазом указывала на крепкого парня в зеленой куртке, бегущего за отошедшим трамваем. Ему бы лишь ухватиться за поручень и забраться на открытую площадку последнего вагона.

Трамвай, набирая скорость, быстро уходил. Однако грабителю удалось поймать поручень и одной ногой вскочить на подножку. Я пустил Дину на задержание, пробежав с ней метров тридцать, пока она не поняла, кого надо «откомпостировать». По команде «Фас!» собака легко догнала трамвай и ухватила преступника за ногу. От боли он разжал руку и упал, ударившись об асфальт. Голова была разбита в кровь, он потерял сознание. Дина, не обращая на это внимания, покусала его в нескольких местах. Если бы я, подбежав, не дал команду «Ко мне!», она могла бы загрызть его насмерть.

Попросив милиционера вызвать «скорую», так как задержанный не мог. идти, я попытался найти свидетелей. Все очень опешили — подошел трамвай. Но все же один пожилой мужчина сказал:

— Я видел, как он неожиданно ударил эту дамочку по лицу.

— Кулаком! — уточнил мужчина помоложе в клетчатом пиджаке. — Прямым ударом, как на ринге, я тоже видел.

— А когда она закрыла лицо руками, — сказала девушка с длинной косой, — вырвал сумочку и побежал.

Я быстро записал их фамилии и адреса. Как выяснилось вскоре, это была большая удача.

После лечения в больнице задержанный, по фамилии, кажется, Малышев, был осужден на пять лет. А его родители накатали на меня жалобу в прокуратуру «О допущенных Д. Балдаевым покусах собакой нашего единственного сына, студента Торфяного техникума». Почти два месяца мне пришлось писать объяснительные. Выручили только свидетели, которых я успел все же отыскать в вечерней суматохе на трамвайной остановке.

Это было первое задержание, проведенное Диной после нашей встречи с ней. Оно лишний раз подтвердило хорошо известное мне правило: я несу за ее действия, говоря юридическим языком, всю полноту ответственности.

Воровская разборка

Все тот же август 1956 года. Мы снова в патруле с моей красавицей Диной и тремя милиционерами. Прогуливаемся, неспеша, но Кировским островам, присматриваясь и прислушиваясь. Начинает темнеть. Идем по широкой аллее и слышим вдруг шум, крики, мат. Бежим к ресторану. На площадке перед «Поплавком» — одинокий фонарь высвечивает довольно мрачную картину. Мелькают только тени дерущихся. Сколько их? Десять, двадцать? Нет, кажется, больше.

Даю Дине команду «Голос!» и под ее лай команду дерущимся:

— Ложись! Пускаю собаку!

Милиционеры начали свистеть, но увлеченная яростной потасовкой явно криминальная братва не обращала на наши сигналы никакого внимания. Четверо или пятеро уже валялись под ногами дерущихся. На моих глазах один из них начал подниматься и тут же рухнул снова, получив сильнейший удар носком ботинка в подбородок.

Не было у нас тогда ни малогабаритных радиостанций, ни «демократизаторов» — резиновых дубинок. С такой оголтелой оравой, нам не совладать. Я попросил одного из милиционеров сбегать в ресторан, позвонить и попросить подкрепление. Но его опередили. Какая-то женщина уже сообщила о побоище в 43-е отделение милиции. И наш посланец тут же вернулся.

Вчетвером, как могли, мы окружили дикую, бьющуюся насмерть толпу. В суматохе милиционер указал мне парня с ножом в руке. Крикнув: «Бросай нож!», я выстрелил над его головой, одновременно дав команду Дине.

Слыша непрестанную брань, она вся дрожала от нетерпения, даже несколько раз вставала на дыбы, опираясь шеей на широкий ошейник. Наконец получив сигнал «Фас!», ободренная и возбужденная выстрелом, в какие-то доли секунды в прыжке вцепилась зубами в правую руку бандита, который едва не всадил в нее нож. Все было сделано точно. Нож — на земле, а она все еще не могла успокоиться — и сильно покусала громилу. Только нам в этот момент было уже не до него.

Наша цель — не выпустить дерущихся из «жидкого оцепления» до прибытия подмоги. Двое уже пытались убежать, но Дина догнала, а милиционеры пинками кованых яловых сапог, полученных по репарации из Германии, загнали обратно на «поле битвы». Я вновь спустил Дину с поводка, и она «повеселилась» от души, бегая вокруг блатарей, кусая и сшибая с ног. А я кричал: «Ложись!» и, делая подсечки, помогал Дине своими тяжелыми сапогами…

Наконец мы уложили на дорожку восемнадцать урок, что, впрочем, подсчитали позднее. Один из них хотел выбросить или подобрать нож, но милиционер, заметив его движение, ударом каблука придавил ему пальцы, и тот взвыл от боли. Другой, лежавший с краю, сообразив, что нас мало, решил дать деру. Вскочил, но через пять-шесть шагов Дина в прыжке распорола ему на спине пиджак вместе с кожей. Бандит повалился на бок и заорал во все горло.

Милиционеры быстро приступили к обыску и вскоре обнаружили два ножа. А потом и третий, складной, из белого металла, весь в крови. Один из лежавших был мертв. Блондинистый верзила, державшийся обеими руками за распоротый живот, начал громко стонать: «Ой, убили, ой, убили…» Еще один корчился вблизи — тоже ранен, в брюшную полость. И третий, уткнувшись лицом в землю, прижимал руки к животу. Среди этого скопища полуживых и мертвых милиционеры нашли две окровавленные передние ножки от стула.

Эти пятнадцать минут, пока под крик и стоны, мат и вопли раненых ждали дежурную автомашину-линейку, показались мне вечностью. Приехали всего четыре сотрудника вместе с шофером-милиционером и начали грузить задержанных, под их оханье-кряхтенье, в фургон. Когда появилась «скорая», очередной камикадзе вознамерился удрать через кусты. Я снова пустил Дину на задержание. Она догнала его метрах в двадцати пяти от места столкновения. Я ринулся за ней. Но тут сержант схватил меня за руку и так «шепнул», что услышали находившиеся чуть в стороне врачи: «Да не беги ты! Пусть она его как следует потреплет!»

Пиджак на смельчаке, когда я вел его обратно, свисал клочьями. Зажав правую покусанную руку, он, что-то бормоча, стонал. Разъяренная Дина, почувствовав запах крови, то и дело норовила ухватить его за «седалище». Врачи перевязали ему обе руки, после чего милиционеры посадили его в свою машину с залитыми кровью сиденьями.

Вскоре линейка вернулась за второй партией. И снова отправилась в 43-е отделение, куда уже вызвали вторую «скорую». Прибыла опергруппа из Ждановского ОВД, которой милиционеры передали два кустарно изготовленных ножа, по типу финских, и складной заводского производства, да две ножки от стула — вещдоки. Дина, пущенная мною на обыск местности, присоединила к этой коллекции еще одну финку, шляпу серого цвета и кастет. Прибыла спецгруппа «с площадки» — с Дворцовой площади, из Управления милиции. Был составлен протокол осмотра места происшествия. Наконец появилась «дубовозка» и увезла труп.

После выяснилось, что Дина основательно покусала членов четырех воровских шаек. Они собрались в «Поплавке» отметить юбилей пахана. Изрядно выпив, что-то не поделили и принялись выяснять отношения единственным известным им способом. Почти все ранее были судимы, за исключением двух-трех. С виду мирная и ласковая, Дина, при ликвидации этой воровской разборки показала себя настоящим бойцом. На телах восьми урок оставила неизгладимую память о себе. И уж наверняка на всю жизнь выучила подчиняться команде: «Ложись, пускаю собаку!». Жаль только, что нескольким уголовникам все же удалось убежать.

Милиционеры 43-го отделения не скрывали, как благодарны Дине за помощь. Особенно поражены были двое молодых ребят, ни разу не видевшие прежде работу СРС по окарауливанию большой группы задержанных, когда она пускает в ход свои острые клыки. Один из них, желая выказать ей свою признательность, достал из кармана мятую, расплющенную шоколадную конфету и протянул Дине. Она свирепо рыкнула на него. Я взял конфету и угостил мою красавицу с большими цыганско-еврейскими темно-карими глазами. Это была заслуженная награда.

Поминки

В октябре Дина заболела. Она часто трясла головой и повизгивала со стоном. Ее осмотрел врач ветслужбы питомника Кирилл Иванович Мелузов и обнаружил опухоль в раковине правого уха.

— Рак, — сказал тихо.

Дина очень страдала, а мы не в силах были ей помочь. Несколько раз вместе с Кириллом Ивановичем возили ее в клинику Ветеринарного института на Московском проспекте, 112, только и там не могли ничего сделать.

Мне было жаль мою Дину. Она чувствовала свою близкую смерть. Широким, теплым, влажным языком лизала мои руки, как обреченная, глядя на меня своими умными, красивыми, но уже потускневшими глазами, из которых текли слезы. Она перестала принимать пищу, слабея день ото дня. От страшной боли стонала, как человек, и тихо скулила. До слез больно было смотреть на это. Чтобы прекратить ее дальнейшие мучения, Мелузов ввел ей сильный яд, и она скончалась на моих руках.

Потеря Дины стала для меня тяжелым ударом. Видя мое состояние, начальник питомника Никифор Федорович Горбачев предложил мне написать рапорт на очередной отпуск. Труп Дины отправили как казенное имущество на ветеринарной машине-труповозе в «Освенцим» — Митрофаньевское шоссе, 29, где находился «Утильзавод».

Перед отпуском я устроил поминки, пригласив проводников-кинологов Алексея Яковлева и Михаила Воробьева. Сел с нами за стол и Алексей Ланцов. Был еще кто-то, но теперь уже не могу припомнить.

За многие годы работы и дружбы с собаками я убедился, что судьба их во многом сходна с человеческой. Находясь всю жизнь рядом с людьми, собака как бы очеловечивается. А некоторые из них настолько умны, что имеют лишь один недостаток — не говорят. Поэтому, как практик, я не согласен с академиком Павловым, который совершенно не допускал способности собаки к мышлению. Некоторые действия собак подводят к выводу, что они вполне разумны. Собака чувствует и понимает, кто ее любит, кто к ней безразличен, кто из людей ее не любит или боится. Собака может хитрить, капризничать, скучать, страдать, притворяться, делать запасы продуктов, звать куда-либо, плакать со слезами, звать на помощь, жаловаться, ревновать. Она хорошо читает ауру человека, очень чутко воспринимает интонацию его голоса, его мимику. Она может, наконец, прислушиваться к музыке, которая ей нравится, может радоваться, грустить, ожидать, играть с любимой игрушкой, дразнить.

Мы говорим: сколько людей, столько и характеров. То же и у собак. У опытного дрессировщика Алексея Яковлева, которого я пригласил на поминки Дины, была СРС по кличке Кир. Так вот этот Кир в период ученичества отказывался брать зубами металлические предметы. Показывал, стало быть, характер. На занятиях же у нас использовались винтовочные обрезы, изъятые в разные годы у бандитов. Они применялись для приучения молодых собак к звукам выстрелов. Обычно стреляли холостыми. Сначала на большом удалении от СРС, но с каждым днем стреляющий подходил все ближе и ближе к тренировочной площадке. И, наконец, наступал момент, когда выстрел звучал уже над самым ухом Кира. С этим «ученик» довольно скоро примирился.

Но по программе предстояло еще отыскать спрятанный обрез и принести проводнику. Этого Кир не хотел делать ни за какие лакомства. Тогда Яковлев придумал обматывать обрез винтовки тканью или бумагой. Дело пошло на «троечку». Ведь в реальных условиях никто не будет специально для Кира упаковывать орудие преступления. Яковлев на каждом новом занятии начал уменьшать обвязку обреза, пока она не стала чисто символической — только бечевка или узенькая полоска ткани. И Кир умудрялся брать зубами только за эту бечевку или за колечко материи. Но терпение проводника все же победило. Кир в конце концов, переломив свой характер, отыскивал любой металлический вещдок и тут же приносил его Яковлеву.

Итак, Кир подружился с металлом. А у кинолога появилась еще она проблема. При поиске стреляной гильзы, Кир брал ее зубами, оставляя следы. Это могло помешать и затруднить научно-техническому отделу проведение баллистической экспертизы. И Яковлев потратил немало времени, чтобы убедить Кира: не всякий металл следует хватать зубами. В итоге он приучил его поступать так, как поступают все опытные СРС, то есть при обнаружении именно гильзы садиться возле нее и подавать сигналы лаем, как при команде «Голос!»

Поминая Дину, мы говорили и о других наших четвероногих помощниках. У второго моего гостя, не менее опытного кинолога, Михаила Воробьева, была СРС по кличке Мухтар (отсюда и появился Мухтар в известной повести писателя Израиля Меттера). Примечательной особенностью Мухтара была его нелюбовь к паркетным полам, покрытым бесцветным лаком. Он помнил, как еще в щенячьем возрасте у него разъезжались лапы на блестящей и очень скользкой поверхности. Поэтому Мухтар, ставший уже опытной служебно-розыскной собакой, задержавший десятки опасных преступников, ходил по такому полу с крайней осторожностью, пригибая спину и подгибая под себя лапы.

Ланцова на Динины поминки я не приглашал. Пришел он без приглашения, но не выгонишь же человека, раз явился с соболезнованием… У нас в питомнике СРС он появился после службы в охране Ленинградского мясокомбината, что на Московском шоссе, 13. Невысокого роста, русый, с белесыми глазами, вертлявый и ужасно голосистый. Любил выпить сверх всякой меры, но у него была где-то в горкоме или обкоме партии большая «мохнатая лапа», перед которой пасовал даже начальник Управления милиции Ленинграда комиссар милиции И. В. Соловьев. Наш Горби, как бы сейчас сказали, или начальник питомника СРС Никифор Федорович Горбачев, будучи человеком наблюдательным и неплохим психологом, при первой же встрече понял, что принимать Ланцова нельзя. По лицу было видно. Но «телефонное право» действовало тогда в полную силу, и Ланцов стал кинологом.

Коллеги его недолюбливали, в том числе и я. Была у Ланцова СРС по кличке Даго, светлой масти, с длинным туловищем, на коротких крепких лапах. Досталась ему готовенькой — в наследство от кинолога, ушедшего в отставку из-за фронтовых ранений. Даго был очень злобным и хорошо ходил по следу.

Как-то Ланцов тренировал его у разборного дощатого препятствия. Даго не слишком удачно преодолел его. Не долго думая, Ланцов дал ему сапогом пинка под зад, не заметив, что в это время подошел ветврач и стал свидетелем такого «прогрессивного» метода дрессировки. «Ланцов! — крикнул Мелузов грозно. — Еще раз увижу, как ты, скобарь, бьешь ногой собаку, вобью тебя самого колом и землю, по-скобарски!» Когда Ланцов явился в питомник полупьяным, его отстранили от службы и послали домой — досыпать и приходить в себя. Было после и коллективное разбирательство, где на первый раз ему простили этот грех. Затем случилась «театральная история», похожая на анекдот.

Даго, работая по следу, нашел два билета в театр и, естественно, передал их проводнику. Ланцов решил подзаработать и продал билеты у входа в театр. На его несчастье потерпевший помнил номера мест. Купившие билеты у Ланцова были задержаны оперработниками и тут же назвали продавца. За такую нечистоплотность наш Горби твердо решил избавиться от Ланцова. Но вновь сработала мощная «лапа» и опять все закончилось проработкой на собрании проводников-кинологов, где ему объявили выговор, хотя, по-моему, надо было объявить благодарность Даго…

Однако в третий раз он «спекся» окончательно. Прибыв первым по вызову на крупную квартирную кражу, Ланцов потолкался по комнатам, заглянул во все закоулки и, когда приехала опергруппа, заявил старшему:

— Первоначальная обстановка нарушена. Применить Даго не могу.

Эх, если бы Даго мог заговорить… Но чудо все же произошло. Едва Ланцов произнес эти слова, как в кармане его брюк что-то пронзительно и громко зазвенело.

— А ну, покажи, что у тебя там? — попросил капитан.

Рядом стояли хозяева ограбленной квартиры.

— Смелее, смелее! — приказал капитан.

Пришлось вытащить маленький изящный будильник иностранного производства.

— Да что тут такого… — оправдывался Ланцов. — Когда шел сюда, на лестнице он валялся. Вот и поднял.

— Ложь! — заявил хозяин квартиры. — До вашего приезда часы стояли на полке книжного шкафа.

И все домочадцы в один голос это подтвердили.

Надо было судить негодяя и дать за служебное преступление, как совершившему кражу, шесть лет лишения свободы. Но Ланцов, опозоривший коллектив питомника, беспощадно борющийся с преступностью, часто с риском для здоровья и самой жизни, уже в который раз отделался легким испугом. Опять-таки благодаря властной «лапе-заступнице» он был просто уволен из органов милиции. Так мы избавились наконец от этого «позвоночника» и уголовника, проворовавшегося, как выяснилось позже, еще на мясокомбинате.

Через пару лет Ланцов спился окончательно и умер в больнице «В память 25 октября». На похороны его никто из питомника не ходил.

Всего этого мы еще не знали на поминках Дины. А через два-три дня я встретился с Фяритом Тангалычевым, который не смог приехать на поминки, и он рассказал мне об истинной причине гибели СРС. Примерно за год до его ухода из питомника участковым (только там можно было получить квартиру для разросшегося семейства) он с Диной выезжал для ликвидации притона уголовников на улице 1-го Мая в поселке Парголово. Обитатели притона, когда милиционеры вошли в дом, оказали сопротивление и он пустил Дину на задержание. Она припечатала лапами одного из воров к стене. Но у бандита наготове был кусок резинового шланга с вставленным в него стальным стержнем, и он успел нанести ей страшный удар по голове, в область правого уха. Уже теряя сознание, Дина все же удержала преступника, который попытался бежать через открытое окно первого этажа…

— Я любил ее, как дочку, — заключил Фярит. — Вместе мы освободили город почти от шестидесяти мерзавцев.

Мысленно я прибавил к этим шестидесяти еще полтора десятка. Неплохой итог короткой собачьей жизни.

Прощай, Дина.