Сумасшедший репортер

1

С утра Безсонов был на подъеме. Весело насвистывая себе под нос, он споро собирался на репортаж. Положив в сумку диктофон, блокнот, надев куртку и замотав шею старым индийским шарфом, он послал воздушный поцелуй портрету жены, скучавшему на журнальном столике, и выбежал из квартиры.

Погода в день накануне Рождества стояла отменная. Мороз градусов десять забавы ради озвучил снег ногами прохожих, оттого снежные дорожки скрипучими голосами беззлобно переругивались с многочисленными сапогами да ботинками людей. Январское солнце, ворвавшись в прищуренные от нестерпимого блеска глаза, заливало душу озорным огнем. Безсонов с радостью ощущал, как душа его, последних два года мертвым поплавком провалявшаяся на обесчувствленном дне сознания, быстро и весело поднималась кверху, навстречу искрящимся метаморфозам зимнего дня. Женька смаковал это новое свое состояние, как неожиданный вкус неиспробованного коньяка.

У Безсонова, ярого противника второго ребенка, сегодня родился сын. Женька еще не знал, как зовут его дитя, но уже был счастлив, что теперь будет кому носить его отчество – Евгеньевич…

Женька был счастлив той победой, которую одержал над собой. Однажды, обняв во сне жену, он уперся в ее большой круглый живот, и в этот момент Безсонову приснился короткий сон. Много-много зелени, листва, мерно покачиваясь, плавает в золотом желе солнечного света, а в центре зыбкой зелени сидит его сын и плещется ручонками в солнечной воде. Волосики его мокрые, отливают теплым золотом, с них бесшумно падают тяжелые блестящие капли, стекают по розовой шейке, ручкам, попке и, соединившись с половодьем света, рождают вокруг себя десятки разноцветных кругов, расходящихся прямо по верху листвы и один за другим сливающихся, впитывающихся в основание громадной радужной косы, легко вознесшейся над зеленым миром… Тогда, в том коротком солнечном сне, Безсонов поверил, что способен во второй раз стать отцом.

…Все места в маршрутке были заняты. Женьке пришлось сесть на корточки возле молодой женщины в короткой дубленке и черных колготках. Зимнее солнце наполнило салон машины далеким дымчатым светом. Безсонов вдруг почувствовал себя одиноким, утратив утреннее равновесие в душе…

Конечно, это было непросто: жизнь не располагала к продолжению рода. По крайней мере, таких, как Безсонов. И дело не в том, что Женька не был денежным мужиком, – ему не хватало жизненных сил. Той энергией, которой его наделили Бог и природа, он едва откупался от прожорливой, циничной эпохи, умудряясь втайне от нее делиться заначкой своих жизненных калорий с дочерью (к сожалению, для жены уже почти не оставалось сил), подпитывать юную Лилькину душу жидковатой, как пустой суп, отцовской любовью. И вдруг – второй ребенок! Ну куда?! Зачем?!

…Женька смотрел в окно маршрутки снизу вверх, отчего знакомые очертания домов и деревья казались внезапно подросшими, молчаливо нависшими над его маленькой согнувшейся в утробе машины душой…

Поначалу Безсонов воспринял будущего ребенка как наказание – наказание за собственную нерасторопность, беззлобность, мягкость, нежелание жить хорошо. Родить ребенка, которого ты не можешь и даже не мыслишь, как обеспечить, это значит плодить нищету.

Затем стыдливую энергию отторжения еще не родившегося человека Безсонов направил на самого себя – никудышнего взрослого мужика. У многих его однокурсников, с которыми он двенадцать лет назад учился в политехе, уже были вторые и даже третьи свои фирмы, кто-то крепко встал на ноги в Киеве, а Стас Гулаков вообще свалил в Штаты… А он? Что было у него? Все, что ему оставалось, когда время от времени он сталкивался на улице с кем-нибудь из приятелей-предпринимателей (а случалось это не часто, поскольку бывшие институтские товарищи предпочитали мерять город не ногами, а колесами собственных машин), так это кичиться оправдывающимся тоном своим невостребованным профессионализмом. Вот если бы он уехал в Москву или, на худой конец, Киев, он бы мигом нашел там работу за хорошие бабки: ведь таких профи и в столице по пальцам можно пересчитать!.. Бывшие приятели жалели рассеянно Безсонова, тому становилось немного легче и теплей, но не до конца – кусочек льда так и продолжал колтыхаться в зябком коктейле его души. Себя-то, себя-то Безсонов не мог обмануть! Какой он, гребанной матери, профессионал, если платят ему за его работу меньше 40 долларов! А Безсонов при этом даже бровью не ведет!

…Маршрутка остановилась перед светофором возле Главпочтамта, и Женька, у которого от сидения на корточках затекли сильно ноги, решил пересесть на освободившееся рядом с водителем место. Когда он выходил из машины, случайно зацепил сумкой за колготки женщины в короткой дубленке. «Ну, ты! Потише!» – шикнула она на него. Дорога была ослепительно белой и скользкой, как полированная спинка импортной двуспальной кровати…

Безсонов не сопротивлялся, Безсонов не наступал на трудности, невзгоды и обстоятельства – казалось, он совершенно не был на это способен. Втайне от жены застряв в туалете, он мечтал о воле, агрессии, экспансии против окружающей «социальной среды». Безсонов, по жизни не ведая, что это такое, высоко, выше чем ум, ставил эти качества, воплощающиеся в том или ином виде в постоянном движении к какой-нибудь цели. У его бывших сокурсников такой целью были, например, их бизнес и деньги. А какой целью был озабочен Безсонов? Почему он не двигался? Ведь его воли хватало только на два шага вперед!

Может, Безсонов просто-напросто был ленив? Или, растерявшись перед натиском мутировавшей жизни, не сумел поставить перед собой новую цель?.. А была ли старая, вот в чем вопрос!..

…Одна улица сменяла другую, плавно ложась под колеса маршрутки. Пешеходов, казалось, не вдохновляло ожидание близкого Рождества – люди проходили с обычными туповатыми или озабоченными, обращенными внутрь лицами. Открытых, осветленных январским солнцем лиц Женька заметил мало. Он вдруг улыбнулся своим мыслям: как там его жена и сын?..

И вот жизнь распорядилась по-своему. Устав, видимо, от его, безсоновского, бездействия, взяла да поставила Женьку в условия, при которых невозможно было избежать перемен. При этом сделала Безсонова невольным инициатором этих перемен. Просто однажды Вера Безсонова сказала своему мужу: «Женя, у нас будет ребенок».

Оцепенение, растерянность, страх, равнодушие, надежду – все эти состояния-чувства пришлось пережить Безсонову, переваривая верину сначала новость, потом угрозу, а затем сигнал к действию. Безсонов понял: пока не родился малыш, нужно что-то делать. Пора делать что-то, пускай для начала и неопределенное, подсказанное, может, больше отчаяньем и интуицией, чем рассудком и опытом, с тем чтобы потом, когда родится сын (сомнений в этом не было), Женька уже более-менее твердо стоял на ногах, занимаясь осознанно делом, постепенно набирающим вес и приносящим нормальные деньги. Ну хотя бы обещающие стать таковыми!..

И события двинулись навстречу Безсонову торопливым гуськом. Казалось, жизнь, выдержав громадную паузу, как рисковый парашютист в затяжном прыжке, спешно преподносила Безсонову уроки. Первым делом она научила его… стрелять. За две недели до Нового года Витек Андрейченко предложил Безсонову съездить на охоту. «Поехали, адреналинчика подкачаешь себе. А то совсем квелый – на будущего отца никак не похож!» Охота выдалась в тот день ужасно вьюжистой и даже не по-декабрьски задиристой. Андрейченко, выведя Безсонова на одну ведомую лишь самому Витьку лесную полянку всего в трех километрах от города, поставил Женьку против неугомонного ветра и напомнил, как быстро перезаряжать ружье (он поделился с Безсоновым стареньким «ИЖ-58»). Сам же пошел в обход, надеясь вспугнуть какую-нибудь тваринку.

Ветер бил в лицо с такой силой, что Женьке казалось: стрельни, и пуля отрикошетит от атакующей стены воздуха… Не прошло и получаса, как на Безсонова, уже порядком окоченевшего, вылетел белый комок с двумя живыми клюковками глаз. Большими сильными прыжками, прижав уши, заяц сокращал расстояние до обмершего Безсонова. Женька так и не понял, повинуясь чьей воле, подняли его руки ружье и дали двойной залп. Ветер резко пахнул порохом, вызвав спазм в горле и заставив подпрыгнуть сердце и напрячься член… Заяц, летя по инерции, перекувыркнулся пару раз и умер подле Женькиных ног.

С чувством, в котором смешалась жалость с брезгливостью, Безсонов нагнулся над телом зверька, но тот вдруг вздрогнул и мигом шмыгнул под прикрытие вьюги. «Во как!» – только и подумал в эту секунду Безсонов и по-детски легко рассмеялся. Ветер тут же залепил ему рот снежной мякотью…

Человеку всегда нужны были чье-нибудь мясо (женщин, птиц, стихов, винограда и т. д.) и собственные деньги. Безсонов, четыре года проработавший ответственным секретарем в газете «Перекресток рекламы», решил вдруг попробовать себя на поприще репортера. Если откровенно, не вдруг, конечно, – просто другого источника подработки Безсонов так и не нашел. Вот сейчас Безсонов и ехал на одно из первых своих заданий: подготовить небольшой репортажик, рассказать о том, как умирающий заводик – металлический осколок 75-летней эпохи – встречает новое тысячелетие.

По большому счету, Безсонову дела не было ни до этого заводика, ни вообще до всех остальных. Слепив глаза от бившего в лицо солнца, будто сфокусировавшего на нем всю свою зимнюю энергию, и вновь погрузившись, словно в горячую ванну, в счастливые думы о переменах в его жизни, Безсонов ехал в маршрутке, сидя рядом с водителем. Столько событий сразу! За короткий период мир стал одновременно объемней и ближе, в нем будто открылось второе дыхание…