Сумерки вождей

Со страшным скрипом башмаки

У заветной двери они появились втроем − Георгий Максимилианович Маленков в наглухо застегнутом сером френче, Лаврентий Павлович Берия в мятом двубортном черном пиджаке и помощник коменданта ближней дачи в новеньком мундире с погонами майора госбезопасности.

Уже пробило три часа ночи, и лица у обоих были заспанными. В прихожей, стараясь не шуметь, они сделали первые осторожные шаги, и новенькие ботинки Маленкова предательски заскрипели. В полной тишине звук показался неприлично громким.

Майор взглянул на него с ужасом. Пузатый Маленков застыл на месте. На одутловатом неподвижном лице выделялись только внимательные черные глаза. Георгий Максимилианович прислонился к стене и, с трудом поднимая одну ногу за другой, кряхтя и потея, стащил с себя ботинки. И дальше пошел босиком, держа ботинки в руках. Насмерть перепуганные Маленков и Берия пытались идти на цыпочках, но не получалось − ноги не слушались.

Майор распахнул дверь и отступил в сторону, пропуская Берию и Маленкова. Георгий Максимилианович движением головы предложил Берии первым переступить порог. Лаврентий Павлович благоразумно отказался от этой чести. Не решаясь войти, оба замерли на пороге. Вытянув головы, они смотрели в одном направлении.

В прекрасно знакомой им малой столовой все было, как и день назад, когда они в последний раз приезжали на ближнюю дачу по приглашению вождя. В центре большой стол, чуть подальше − выход на застекленную веранду. Рядом находилась спальня с ванной комнатой.

На сей раз вождь их не встречал. Он лежал на диване, укрытый одеялом, и никак не реагировал на их появление. Отдыхает? Дремлет? Гостям было сильно не по себе.

− Ну, так в чем дело? − недовольно буркнул Маленков, стараясь не шуметь. − Зачем нас побеспокоили?

Он испытывал страстное желание поскорее уйти. Пока вождь не проснулся, пока не открыл глаза и не увидел непрошеных гостей.

− Товарищ Маленков, Георгий Максимилианович, − громким шепотом принялся объяснять помощник коменданта ближней дачи. − Обстоятельства дела такие. Прикрепленные подполковник Старостин и подполковник Туков, как положено, в десять утра приступили к дежурству. Я с ними дежурю. С утра ждали распоряжений товарища Сталина, но… Конечно, мы знаем, что товарищ Сталин ложится очень поздно, отдыхает иногда до обеда. Но сегодня он вообще не вышел из комнаты! Мы ориентируемся по электроосвещению. Включил товарищ Сталин свет − мы знаем, где он. Долго не решались его побеспокоить. Он же строго-настрого запретил беспокоить, пока сам не выйдет. Не любил, когда мы появлялись. Вообще-то товарищ Сталин спит в другой комнате, но здесь есть диван. Он всегда может прилечь, отдохнуть. Товарищ Сталин ничего не ел целый день! Обед перестоял, несколько раз грели… Пробовали, боялись, невкусным станет. В 22.30 фельдсвязь доставила свежую почту из ЦК. Обычно я почту приносил, когда замечал, что он встал… Но тут решился. Я с пакетами по коридору пошел, заглянул в малую столовую: товарищ Сталин − на полу, возле дивана, на ковре! Рядом лежат часы и газета «Правда». Подбежал. Спрашиваю: «Что с вами, товарищ Сталин? Может, врача вызвать?» В ответ что-то, чего разобрать не могу. Вроде спит. Но хрипит сильно. И он… Неловко мне как-то говорить. Он был в ночной сорочке и пижамных штанах, а штаны…

Охранник замолчал. Маленков покосился на него:

− Ну?

− Штаны мокрые, − обреченно признался майор. − Товарищ Сталин обмочился.

− Ты − парень молодой, еще мало что понимаешь, − вмешался Берия. − Что особенного? Вождь устал невероятно − вся страна на плечах! Где был, там и прилег, сморило его. А штаны… У мужчин с возрастом бывают проблемы. Постареешь − вспомнишь мои слова.

− Я по внутреннему телефону вызвал обоих прикрепленных − Старостина и Тукова и подавальщицу Бутусову. Они бегом сюда. Спрашиваем: «Товарищ Сталин, вас положить на кушетку?» Показалось, он головой кивнул. На диван переложили, укрыли пледом, наверное, он озяб. − Охранник торопился все рассказать, словно облегчить душу. − Стали звонить нашему министру. Так положено по инструкции! Товарищ министр государственной безопасности Игнатьев говорит: что вы мне звоните? Докладывайте товарищу Маленкову.

− Когда зашли в комнату? − уточнил Георгий Максимилианович.

– Около половины одиннадцатого вечера.

Берия удовлетворенно хмыкнул.

– Ясное дело! Самое время отдыхать.

Маленков, не отводивший взора от лица Сталина, жестом остановил Берию. Он увидел, что вождь приоткрыл один глаз.

– Просыпается, – радостно прошептал майор, его лицо просветлело. – В себя приходит. Слава богу!

Лаврентий Павлович вонзился в вождя ястребиным взором. Им с Маленковым даже почудилось, будто Сталин хитровато подмигнул им полуоткрытым глазом! И Берия в страхе опустился на колени перед диваном.

– Товарищ Сталин, ты слышишь нас? Это мы, ваши друзья и ученики! – громко произнес он, преданно глядя на вождя. – Как вы себя чувствуете?

Маленков растерялся. Может, и ему последовать примеру Лаврентия? Встать на колени рядом с ним?

Но все это продолжалось буквально мгновение. Сталинский глаз закрылся. И все кончилось. Маленков вздохнул и как-то странно покачал головой. Лицо Берии, только что выражавшее счастье и восторг, поскучнело. Он не без труда поднялся с колен. Отряхнул брюки. Ему показалось, что он испачкался, и он брезгливо вытер руки белоснежным платком.

Маленков осторожно отступал назад. Только в коридоре посмел повернуться к вождю спиной. Берия сделал нетерпеливый жест рукой, чтобы майор побыстрее закрыл дверь. С видимым облегчением они поспешили к выходу. На прощанье Георгий Максимилианович демократично протянул офицеру вялую руку. Лаврентий Павлович, прежде чем выйти, громким шепотом наставительно произнес:

– Паникуете по пустякам. Делом займитесь! Распустил вас министр. Вождю в штаны не заглядывают!

Через парк они пошли к внутренней автостоянке, где их ждали черные лимузины. Подъезжать к крыльцу двухэтажного дома в Волынском имел право только сам вождь.

Снять белые перчатки

Сталин остался в овальном зале совершенно один. Только теперь стало видно, что его глаза открыты. Лежа на диване, он настороженно-внимательно наблюдал за тем, как уходят Берия и Маленков, как по-дружески прощаются с сотрудником его охраны, жмут офицеру руку. Благодарят? За что?

Как только он их увидел, сразу заподозрил неладное.

С какой целью Георгий с Лаврентием заявились на ближнюю дачу?

Без вызова! Без приглашения! Не испросив разрешения!

Да еще когда он отдыхает!

Как посмели?

Он хотел негодующим движением правой руки отослать непрошеных гостей, но обнаружил, что рука ему не подчиняется. Недоуменно глянул на бессильную руку. Она лежала недвижимо и не желала исполнять его команды. Он отвык от того, что его приказы не выполняются.

Сталин вернулся к беспокоившей его мысли. С каких это пор члены президиума ЦК запросто приезжают на ближнюю дачу? Кто позволил им войти? Почему, интересно, их допустили? Даже его собственные дети могли навестить отца, только когда он желал их видеть.

Он только что сменил руководство управления охраны МГБ, считая прежних ненадежными. Разленились, утратили хватку, обросли сомнительными связями, занялись устройством собственных делишек. Какие из них чекисты?

Разогнал всех! На даче сменил охрану и прислугу – за исключением трех человек. Взял новых, молодых, рьяных, ни с кем в Москве не связанных. Считал, что они преданны ему одному. И что же? Не спросив позволения, впустили в его дом гостей.

Никому нельзя доверять.

Он всегда это знал. Ничего не меняется… Расслабился, проявил благодушие, доверился кому-то − нож в спину воткнут.

Так что здесь делали Берия и Маленков?

Очень подозрительно их появление.

Неужто смелости набрались и убить его приходили? Георгий бы сам никогда не решился, трусоват. Это Лаврентий! Интриган и авантюрист. К нему спиной не поворачивайся.

Неужто на его место метят?

Он нисколько не ужаснулся этой мысли. Сколько бы он ни очищал свое окружение от опасных людей, все равно враги просачиваются в аппарат.

Пока он размышлял на эти горестные темы, в дальнем углу точно так же, запросто и без доклада, появилась коренастая фигура.

Это еще кто?

Один, без присмотра, запросто разгуливает по его даче. Час от часу не легче! Сюрприз за сюрпризом!

Вокруг дома расставлены посты. Причем каждый офицер наружной охраны видит соседей и справа. Так что посторонний никогда не войдет в дом, и никто из офицеров не может покинуть пост, чтобы незаметно для других проникнуть туда, куда вход запрещен.

Так где же охрана?

Совсем, мерзавцы, обленились!

Разъелись на его харчах.

Или сознательно впустили.

Советская власть, что ли, кончилась?

Когда он распорядился арестовать недавнего начальника главного управления охраны генерал-лейтенанта Николая Сидоровича Власика, ждал, что следователи вскроют его связи, заставят его рассказать, что задумал человек, который столько лет стоял за спиной вождя. А следователи обвинили Власика всего-навсего в том, что он пил и гулял за казенный счет, гонял служебную машину на дачу вождя за коньяком и продуктами для пьянок с проститутками!

Кого это волнует?

Конечно, чекисты не посмели взяться за Власика всерьез. Свой! Начальник главного управления охраны МГБ СССР! Генерал-лейтенант! Доверенное лицо вождя!

Узнав, что Власика на допросе даже не били, он отчитал министра госбезопасности Семена Денисовича Игнатьева:

– Своих жалеете?

Распорядился:

– Снять белые перчатки и бить смертным боем.

Как же он был прав! Власик точно связался с американскими шпионами, перед которыми раскрыл святая святых − систему охраны вождя.

Вот результат!

Коренастый незнакомец в белой рубашке с расстегнутым воротником двигался по малой столовой неспешно и уверенно. Не так робко, как Маленков с Берией, а по-хозяйски.

Шарит по ящикам стола. Его стола! Ведет себя так, словно он у себя дома! Берет Его трубку. Вытаскивает коробку с Его табаком. Закуривает.

Да что же он себе позволяет?

От кого, интересно, он узнал, где что находится? Конечно, от подлеца Власика! Повесить того мало!

Но фигура, поворот головы, манера держать трубку казались ему странно знакомыми.

И вдруг понял: это же он сам!

Только молодой.

Очень молодой!

Каким был в семнадцатом году, когда все еще только начиналось.

Черноволосый и черноусый Сталин без стеснения распахнул платяной шкаф, вытащил полувоенный френч с отложным воротничком, в котором его привыкла видеть вся страна, надел его и, застегивая пуговицы, направился к зеркалу. Придирчиво осмотрел себя, расправил усы. И остался доволен. Слегка улыбнулся.

Швейцарский шоколад

Пока Сталин смотрелся в зеркало, сцена, на которой разворачиваются описываемые события, осветилась и полностью переменилась.

За окнами разными голосами и не очень в лад распевали русскую «Марсельезу»:

В скудно обставленной комнате с революционными плакатами на стенах стоял большой деревянный стол и несколько простых стульев. Стол был завален газетными подшивками. Молодой Сталин сидел с краю, курил трубку и с пером в руке правил верстку завтрашнего номера «Правды».

В коридоре, оживленно беседуя, появились Владимир Ильич Ленин, Надежда Константиновна Крупская, Яков Михайлович Свердлов, Лев Давидович Троцкий, Григорий Евсеевич Зиновьев, еще какие-то люди. Ленин с «Правдой» в руках вошел в комнату.

− Здравствуйте, Владимир Ильич. − Сталин широко улыбался. − Здорово, что зашли к нам, порадовали.

Ленин, судя по недовольному выражению его лица, отнюдь не был расположен кого-то радовать. Без предисловий пожаловался – по-свойски:

– Опять привели ко мне эту дуру, которая твердит, что она симпатизирует партии и желает помочь деньгами.

– А «Правде» нужны деньги, – заинтересованно напомнил Сталин.

− Денег-то она и не принесла, − отмахнулся Ленин. − Эта дура уже сидела у меня два часа, оторвала от работы, своими расспросами и разговорами довела до головной боли. Ушла и еще стала сетовать, что я был к ней невнимателен! Неужели она думала, что я за ней буду ухаживать? Ухажерством я занимался, когда был гимназистом, но на это теперь нет ни времени, ни охоты.

Сталин, двусмысленно улыбаясь, не согласился с вождем большевиков:

− Нам, мужчинам, плохо без женщин. У нас на Кавказе…

Ленин не без удивления посмотрел на него:

– О чем вы говорите? Решается судьба партии, революции, России, может быть, всего мира! А ваши мысли чем заняты?

И без перехода сообщил:

– Жалуются на вас, батенька.

– Так врут наверняка, – с деланным равнодушием ответил Сталин, – как эта ваша дура.

– Неужели? – сощурился Ленин. – Я тоже очень недоволен позицией «Правды». Вы же идете против меня. Фактически поддерживаете Временное правительство.

Он раскрыл номер, который держал в руке:

– Я выдвинул лозунг «Вся власть Советам». Что пишет «Правда»? «Схема т. Ленина представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит от признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитана на немедленное перерождение этой революции в социалистическую».

– Ваши слова? – грозно осведомился Ленин.

Сталин поднялся.

– Обязан напомнить, что я принужден был взять на себя редактирование «Правды», потому что газета до моего прихода прозябала, – принялся объяснять Сталин. От его улыбки не осталось и следа: – А не взялся бы, пропала бы газета, ей-богу. Вся редакционная работа была в развале. Толковых помощников днем с огнем не отыщешь.

– Я помню, – остановил его Ленин. – В верхнем уголке второй полосы было напечатано: «Приехавшие из ссылки товарищи, член Центрального органа партии т. Ю. Каменев и член Центрального Комитета партии т. К. Сталин, вступили в состав редакции «Правды»… С девятого номера вы взяли на себя редактирование газеты. Содержание девятого номера уже отличалось от прежней линии «Правды». И в некоторых районных организациях даже потребовали исключить вас из партии. Злые были высказывания насчет «нарушения большевистской политики товарищами, которых во времена царизма привыкли считать руководителями».

– Владимир Ильич, вас неверно информировали. – Желтоватые глаза Сталина сверкнули. – Бюро ЦК совместно с представителями Петроградского комитета собралось в помещении редакции «Правды» здесь, на Мойке. Заседания были весьма бурные. Но все претензии ко мне затем были сняты.

– Сейчас о другом речь. Вы отстаивали позицию, что буржуазная революция еще не завершена и рано ставить вопрос о свержении Временного правительства, – пристально глядя на Сталина, перечислял его грехи Владимир Ильич. – Так? А ведь вы знали, что я думаю иначе. Когда в «Правду» пришли мои статьи, как вы поступили? Вычеркнули из них критические оценки Временного правительства. Не отрицаете? Вы выступали с докладом «Об отношении к Временному правительству». И что же? Вы предостерегли от «форсирования событий», призвали поддержать правительство − условно, как вы выразились. Так? Хуже того! Вы согласились с предложением презренного меньшевика Церетели объединить большевиков и меньшевиков в одну партию. Что вы сказали? «Мы должны пойти на это. Внутри единой партии мы будем изживать мелкие разногласия». Хватит делиться на беков и меков, то есть на большевиков и меньшевиков… Так? А когда бюро ЦК обсуждало мои апрельские тезисы, вы не поддержали мою идею перерастания буржуазнодемократической революции в социалистическую. Выступили против моих тезисов: «Это схема, нет фактов, поэтому не удовлетворяет». Так?

Григорий Евсеевич Зиновьев крикнул из коридора:

– Владимир Ильич, вы нам срочно нужны!

Ленин вполголоса говорил Сталину, глядя ему прямо в глаза:

– Политики, которые заседают в парламенте, любят полутона, недомолвки, намеки. Мы такими играми не занимаемся. Мы будем брать власть. Но даже с нашими недотепами-противниками это смертельно опасно. А в борьбе не на жизнь, а на смерть нет места неопределенности и сомнениям. Надо делать выбор. Или со мной, или против меня. Не просчитайтесь…

– Еще договорим, батенька, – бросил Ленин и отошел.

В дверях он столкнулся с Надеждой Константиновной Крупской. Она хотела что-то сказать мужу. Но Ленин стремительно выскочил в коридор, пообещав:

– Наденька, я вернусь.

– Приветствую, Надежда Константиновна, – мрачновато сказал Сталин, увидев жену Ленина.

– Шоколада не хотите? – любезно предложила Крупская.

Достав из сумочки раскрытую плитку, отломила себе дольку, остальное выложила на заваленный газетами стол. Пояснила:

– Швейцарский, лучше не бывает. Взяли в дорогу. А весь не съели. Волновались, как здесь встретят. Аппетита не было.

– Я не ем шоколада, – грубовато отказался Сталин. – Не приучен. В тюрьме и ссылке, знаете ли, нас шоколадом не кормили. А за границей я не жил, с тамошней жизнью мало знаком.

– Вы меня, кажется, упрекаете, что мы с Ильичом, спасаясь от охранки, уехали за границу? – удивилась Крупская.

– Не упрекаю, – резко ответил Сталин. – Вы меня неправильно поняли, Надежда Константиновна. Просто мы, русские работники ЦК, не имели таких возможностей, как те товарищи, кто жил за границей. Иностранных языков не изучали, к европейской литературе доступа не имели и швейцарского шоколада не пробовали.

И вдруг добавил:

– Ничего, наверстаем.

Крупская слушала его вполуха.

– Пойду за Володей, а то он застрянет, – озабоченно сказала Надежда Константиновна. – С минуты на минуту начнется заседание. Ему надо идти, опаздывать нельзя.

Занятая своими мыслями, она пропустила слова Сталина мимо ушей. Когда Крупская отошла, Сталин взял плитку и отправил шоколад в рот. Обертку смял и кинул в угол. Хотел попасть в урну. Но не попал. Взялся за трубку и стал набивать ее табаком.

Когда Ленин вновь стремительно ворвался в комнату, он был еще больше недоволен. А сталинская мрачность, напротив, рассеялась. Он хотел понравиться Ленину.

– Владимир Ильич, я не отрицаю, что в марте, когда я только вернулся из ссылки и был оторван от политической жизни, у меня были отдельные колебания. – Сталин волновался, и грузинский акцент ощущался сильнее. – Но буквально одну-две недели. Потом я разобрался в текущем моменте, и все колебания отпали. С тех пор я твердо стою с вами в одном строю. Разве не так?

– Так, – согласился Ленин.

Настало время ему соглашаться с собеседником. Сталин говорил не так быстро и не так темпераментно, но ясно и просто. Словно гвозди вколачивал.

– Я знаю, что про меня за спиной небылицы рассказывают, – продолжал Сталин, повышая тон разговора. – Когда я вернулся из ссылки, здесь, в Питере, меня пригласили на заседание Русского бюро ЦК. И стали высказываться на мой счет так, будто я начинающий работник, а не заслуженный революционер, у которого за спиной годы борьбы, тюрем и ссылок. Дескать, ввиду некоторых «личных черт», присущих мне, бюро ЦК приглашает меня только с совещательным голосом.

Последние слова он произнес презрительно:

– Они все совещаются! А надо делом заниматься. Вокруг столько врагов, против которых нужно развернуть борьбу! Выдают себя за настоящих революционеров и путают людей. Кто они такие? Один – старый дурак, совсем из ума выжил. Другой – старая неисправимая болтунья-баба. Бить их некому, черт меня дери! Вот я и подумал: неужели так и останутся они безнаказанными?! Потому взялся редактировать «Правду». И появился орган, где наших врагов будут хлестать по роже, да порядком, да без устали.

Он сделал паузу:

– Про меня говорят: грубый.

Движением руки он отвел ожидаемые возражения, но Ленин и не думал возражать.

– Может, я и в самом деле грубый, – продолжал Сталин, – но я не один такой. Вон Красиков на каждом углу кричит: наша тактика всем – в морду! Кадет – так кадету в зубы! Эсер – так эсеру в ухо! Меньшевик – так меньшевику в рыло. Но не в грубости дело.