Сумерки волков

Успешное восхождение

Максим Измайлов постепенно привыкал к Москве, своему новому окружению и образу жизни. В июне они с женой отметили первую годовщину свадьбы, в сентябре ему исполнилось двадцать шесть лет. Он много работал, вел проекты, начатые Ларисой, заключал новые сделки. Держал в голове первое правило делового успеха: бизнес, как ребенок, должен все время есть и постоянно расти. И все же люди, приближенные к власти и большим деньгам, заставляли его ощущать свой главный изъян — брезгливость. Он не любил врать, не чувствовал азарта наживы, вечно сомневался в своей правоте. Ему не нравилось быть хищником. Впрочем, не хотелось становиться и добычей.

Отец пытался научить его играть в бизнес, как в покер, ложь называя блефом, оправдывая сделки с совестью не алчностью, но жаждой победы:

— Конечно, важно, сколько ты приобретешь с тем или иным решением. Но главное, чтобы каждый твой шаг прибавлял тебе знаний о мире. В конце концов, ты не обязан выигрывать всегда, это еще опасней, чем терять.

Отец, наверное, лучше Максима понимал, с кем имеет дело, и мизантропия его за все эти годы сделалась обыденной, расцветилась иронией.

— Миром правят омерзительные люди в отлично сшитых костюмах. Мы знаем о них только то, что нам положено. Кого оштрафовали за превышение скорости, кто потерял на акциях, кто бегал ночью пьяный и голый по теннисному полю. Кто вдул секретарше в Овальном кабинете. Простительные человеческие слабости. Они не любят рассказывать, за что убили Джона Кеннеди, сколько заплатили Горбачеву и какими секретами шантажируют Ангелу Меркель. По-настоящему важные решения принимаются в секретных резиденциях, подземных бункерах и термальных бассейнах. Но если ты хочешь зарабатывать, ты должен ловить эти сигналы в воздухе. И садиться за правильный стол.

Максиму часто намекали, иногда и говорили напрямую, что жена помогла ему занять самый счастливый стол в игорном зале. Те, кто хотел его этим задеть, не достигали цели. Он не видел смысла скрывать, что стартовал с трамплина, женился по расчету и дальше намерен добиваться своих целей последовательно и жестко. Кристина к тому же оказалась не самой плохой женой. Она по-своему любила его, гордилась победами, не подвергала сомнению его авторитет и не ограничивала свободы.

К тому же ей нравилась роль молодой замужней дамы. Она прилежно наряжалась к обеду, завивала локоны, для «поддержания полезных связей» старалась вытащить Максима на каждое светское мероприятие, которых в Москве случалось по дюжине на неделе. Максим видел, как ей хочется подражать покойной матери. Наверное, девочкой она мечтала всласть натанцеваться на балах, юбилеях, приемах в Кремле, куда по вечерам отправлялись ее родители, поцеловав дочек в кроватках.

Впрочем, Максима тоже пока забавляла эта игра в красивых, молодых и богатых героев романов Фицджеральда. Он любил смотреть, как жена спускается по лестнице в открытом платье, придерживая на груди меховую накидку. На губах ее дрожала разученная у зеркала улыбка, затененное волной светлых волос, ее лицо становилось лицом ее матери, и Максим чувствовал волнение и боль. Ему хотелось, задрав платье, трахнуть ее сзади прямо на лестнице, но почему-то ни разу он не попробовал это желание удовлетворить.

Жена досталась ему девственницей, это льстило самолюбию. Но подлинного целомудрия в ней он не находил. Подруги и модные журналы успели внушить ей, что женщина должна ублажать мужчину в постели, и в этом занятии она была так усердна, словно отрабатывала заданный урок. Сексом они занимались в положенное время, перед сном, раз или два в неделю, и это была довольно тягостная повинность. Максим не изменял ей и честно пытался добиться живой, настоящей близости, но все чаще ему приходилось исполнять супружеский долг, применяя фантазию или механические средства возбуждения.

Он нередко испытывал приступы паники, когда Кристина энергично набрасывалась на его гениталии или прыгала верхом, изображая вакхическую страсть. Глядя на ее искусственную грудь и всегда красивое бесстрастное лицо с перманентным макияжем, он невольно представлял, как в ней перегорают микросхемы и заклинившие шестеренки начинают перемалывать его член, застрявший внутри. Он пытался остановить ее, укладывал на спину, просил расслабиться, дать себе свободу, но уже через минуту веки ее распахивались, ноготки впивались ему в спину, а ноги сдавливали поясницу. Она заявляла:

— Я не могу лежать как бревно. Ты же сам будешь жаловаться.

В конце концов он смирился с тем, что их близость всегда будет механической, без провалов сознания, без нежности и трепета, и стал трахать ее спокойно и быстро, чтобы поскорее уснуть. Он сам не знал, откуда взял для нее прозвище Буратино, но все чаще мысленно называл ее так.

Сестра жены Аглая бо́льшую часть года путешествовала по Азии в компании друзей. Она вернулась загорелой, коротко стриженной, с татуировками на толстых лодыжках, с тяжелой расхлябанной походкой от привычки гулять босиком по песку, но, кажется, наконец была довольна жизнью. Она преувеличенно восторгалась джунглями и природой побережья, пересказывала вычитанные в интернете тайны древних храмов, смачно описывала странные и часто отталкивающие привычки местных жителей:

— К этому просто надо привыкнуть. Человек вообще грязная тварь. Люди не могут жить вместе, чтобы не пытаться обдурить и обгадить другого. Просто в Индии это не принято скрывать. И это, может быть, лучшее, что там ощущаешь. Не надо фальшивить, что-то из себя выделывать. Можно есть руками, если хочется, чесаться в любых местах, если чешется. Можно пописать под любым кустом. Когда живешь просто, душу как бы омывает от всех проблем. Там все просто. Там — рай.

Друзей своих она теперь называла сестричками и братишками, а после ужина садилась на ковер и читала мантры. Кристина уверяла, что приятели сестры — дети уважаемых обеспеченных людей, которым можно всецело доверять, но Максим подозревал, что двадцатилетнюю девчонку завербовали сектанты, чтобы тянуть из нее деньги. Ему, собственно, не было дела до Аглаи, но после гибели Ларисы он ощущал что-то вроде ответственности за всю ее семью, тем более что тесть, Владимир Львович, почти не интересовался жизнью дочерей.

Максим решил поговорить с Аглаей о ее планах на будущее в ближайшую субботу. Они были приглашены на день рождения к подруге жены, дочери влиятельного чиновника из силовых структур.

Дорога шла через поселок, сворачивала в заповедный лес, огибала глухой забор и упиралась в створки бронированных ворот. За бетонным тянулся еще один забор, кирпичный, с коваными пиками по верху. Участок вокруг зарос ольхой и шиповником. Туристы, случайно оказавшиеся в здешних местах, вероятно, потом рассказывали о засекреченных военных базах и тайных космодромах. На самом деле посреди еловой чащи и торфяных болот, в окружении неприютных, извека нищих деревень поставлен был помпезный боярский терем с пристройками, хозяйственными службами, гостевыми палатами и конюшней.

Из этих усадеб, густо окружавших столицу, спрятанных от посторонних глаз за крепостными укреплениями, можно было составить немалую по европейским меркам страну. За два года жизни в Москве Максим успел перевидать имений и резиденций, но теперь, поднимаясь по белокаменным ступеням палат опричника, не мог отделаться от чувства, что навечно заблудился в чужой недоброй сказке.

Именинница Полина, блондинка с мордочкой американской куклы, похожая на всех женщин этого круга, как бывают похожи все красавицы на портретах художника средней руки, встречала гостей вместе с моложавой матерью, тоже блондинкой. Эти длинноволосые Барби усложняли прохождение сказочного квеста — порой было невозможно отличить мать от дочери, двадцатилетнюю красавицу от сорокалетней, собственную жену от чужой.

В просторном холле, на яшмовом полу, ровно в центре геральдического узора со знаменами и львами на щите, хозяйка и гостьи соприкоснулись щеками.

— Ой, и ты приехала? — прощебетала Полина, оглядывая Аглаю, которая нарядилась в индийское сари. — Ты уже не лечишься на Тибете?

— Зачем ей лечиться? — встревожилась Кристина.

— Ну как же, девочка, после всего, что было у вас в семье! — мать Полины осторожно шевелила гусеницами силиконовых губ. — Я не верю в автомобильную катастрофу, таких случайностей не бывает. Могу представить, как вам трудно! Особенно Глаше.

— Почему это особенно мне? — Аглая уставилась в лицо хозяйки, местами увядшее, местами по-младенчески припухшее от уколов.

— Потому что ты еще не вышла замуж.

Аглая не полезла в карман за словом:

— А мы к вам нарочно приехали. Пускай нас тут взорвут или перестреляют на ваших ступеньках, как в «Крестном отце», а вас позовут в ток-шоу на Первом канале.

Полина не нашлась, что ответить, только хлопала накладными ресницами. Аглая провела удар на добивание:

— Не благодари, мы же подруги!

Хозяйка дома всплеснула руками:

— Глаша, девочка, ну что ты такое говоришь! Мы не участвуем в телевизионных передачах, мы люди на другом уровне.

Полина проводила их в зал с коринфскими колоннами, где угощались коктейлями уже прибывшие гости, друзья именинницы, золотая молодежь. На семейный праздник позвали и младшее поколение. Десятилетние девочки с накрашенными губами в коктейльных платьях и мальчики в строгих пиджаках казались недоброй карикатурой на взрослых. Они чинно прохаживались между колонн, как маленькие чиновники перед началом парадного банкета. Двадцатилетние же отчаянно изображали скуку. Похожая на пекинеса Валерия, одна из подружек невесты на свадьбе Максима, здороваясь и целуясь с Кристиной, шепнула:

— Родители пасут, тоска зеленая!

Добавила, повысив голос:

— Лично я уже три года отмечаю день рождения в VIP-руме в Сен-Тропе. Мы там реально круто оттянулись в прошлый раз. Правда, в этом году, наверное, всех позову в Монако, в «Jimmy’z».

— Самые лучшие клубешники в Лондоне, — возразила ей продвинутая приятельница, обутая в туфли с каблуками в виде человеческих костей, увешанная бриллиантовыми черепами. — Я лично зависаю в «Трампе».

Патлатый парень в меховой жилетке и тренировочных штанах, похожий на уличного пушера наркоты, задрав майку, лениво почесывал живот:

— Все люди из Лондона уехали в Гонконг. Там самая туса. Даже Ротшильды перенесли туда свою штаб-квартиру.

Аглая фыркнула:

— Русские в Гонконге — это один голимый пафос! Что там делать? Самые крутые вечеринки на Гоа, в нижнем Мандреме или на Арамболе.

— Гоа? — поморщилась Полина. — Фу, самое грязное место в мире. Если, конечно, кому-то нравится ходить по пляжу между коровьими лепехами…

— Я лучше буду смотреть на коровьи лепехи, чем на некоторые рожи, — парировала Аглая.

Кристина испугалась назревающего конфликта:

— Девочки, путешествия — это, конечно, круто! Но я только сейчас стала ценить, что все важные события нужно проводить в семье, со своим любимым человеком.

Показным жестом она взяла Максима под руку. На лицах гостей изобразились постные гримаски.

— А вроде у вас в семье творится черный беспредел? Покушения, убийства, гомосексуализм? — вспомнил пушер, разглядывая платье Аглаи. — Это у тебя такой индийский траур?

— Во-первых, мама погибла год назад. Во-вторых, ей бы понравилось. Просто я хочу выглядеть как Мерилин Монро. Пьющая, глупая и несчастная.

— Мерилин была красивая, — безжалостно заметил пушер.

— Это шовинизм, что женщине обязательно быть красивой, — возразила Аглая, быстро взглянув на Максима.

Парень пожал плечами:

— Да мне по колено, будь ты хоть горбатой. Особенно если у тебя папаша в списке «Форбс».

В зал вошел отец Полины, человек с телом плюшевого медведя и опаленным лицом без ресниц и бровей, словно он только что поднялся из геенны огненной. Снайперским прищуром он выцелил среди гостей Максима и, приобняв, повел вглубь дома:

— Молодец, что приехал. Я сам питерский, деда твоего знал. С отцом работаем. Ты же понял, кто я? Юрий Минаевич, можно просто дядя Юся.

Он занимал высокий пост в силовом ведомстве, через жену владел компанией по добыче редкоземельных металлов в Африке и лесными делянками на Дальнем Востоке — Максим успел прочесть справку, подготовленную службой безопасности.

Судя по виду друзей хозяина, им тоже приходилось ворочать земные недра и вековые дубы. Пять или шесть крепких мужчин с кожистыми затылками собрались в бильярдной загородного дома. Максим увидел среди них и партнера отца, дядю Сашу Маркова, и еще двоих знакомых — бывшего майора ФСБ Владлена Василевского и Глеба Румянцева, вице-президента компании тестя, располневшего красавца с влажными губами и либеральными взглядами.

Мужчины, расположившись на низких диванах, потягивали кто бурбон, кто пиво. На плазменном экране, занимавшем полстены, показывали футбольный матч, но звук был приглушен, чтоб не мешать разговору.

— Давно пора усвоить, рынок регулирует экономику только в умеренном климате, а у нас тут вечная мерзлота, — рассуждал некто солидный, в роговых очках, с квадратным тяжелым лицом. — Сама собой одна крапива растет.

— Из молодой крапивы щи вкусные, — то ли возразил, то ли поддержал его Владлен.

— Молодые, они все вкусные, — откликнулся Марков, приветствуя Максима крепким рукопожатием. Владлен тоже поднялся, обнял Максима, представил собравшимся:

— Кто не знает, будущий наследник, сын Георгия Измайлова. Ну и зять сами знаете кого. Перспективный парень.

Солидный докладчик, кивнув Максиму, продолжал:

— Западная демократия так устроена, чтобы бизнес развивающихся стран прибыль вкладывал в западную экономику. Хоть все налоги отмени, все преференции дай, хоть нулевые кредиты — все равно капиталист пойдет бабки прятать в офшоры, а вкладывать уже оттуда. Или не вкладывать. Ведь надежнее купить кусок земли в Испании, дом в Лондоне.

— И что ты предлагаешь? — спрашивал Владлен.

— Спасение одно — законы сверху. Обязать спекулянта тратить свои бабки здесь, и замки свои строить здесь, и в производство вкладывать здесь, в родном отечестве, где ему дали поднять кусок.

— Ну вот а почему в той же Испании, в Германии, во Франции? Почему они-то могут без драконовских законов? — Румянцев задорно провоцировал спор. — И рынок работает, и отлично живут!

— Корни, семейные традиции, — пояснил авторитетно Василевский. — У нас же при совке придушили и крестьянскую общину, и мелких лавочников. И вместо работящего буржуа вырастили армию бюрократов.

— Это, значит, нам всем предъява? — усмехнулся хозяин дома. — Мол, у нас ни традиций, ни корней, одна нажива?

— А кто нас наживаться научил? — Владлен крутанул на запястье тяжелый браслет швейцарских часов. — Ваш любимый европейский буржуа в шале под черепичной крышей.

Дядя Юся, наливая себе и Максиму односолодовый виски, подмигнул.

— Значит, все же научили? — поддел Владлена Марков. — Вот мы и бежим к спокойной жизни, к внятным правилам игры, к тем же черепичным крышам.

Владлен Иосифович повел по воздуху холеной мужицкой лапой с зажатым в ней стаканом:

— А никуда мы не бежим уже, Саша. Пора налаживать выпуск черепицы в родном селе. Мы люди русские, государевы люди. Хоть и соблюдаем личный интерес, но мыслим широко. У нас общинное мышление, родовое, корнями в землю… Мы душой живем, а не цифирью!

— Ну, ты лесом занимаешься, насчет корней тебе видней, — иронично заметил Юрий Минаевич.

— А кто пятилетнему сыну вместо железной дороги с паровозиками акции РЖД подарил?

Шутка была встречена дружным смехом.

Марков смеялся с ними, оглядываясь. Максим видел, что Александр Николаевич подстраивается к остальным, старается казаться равным среди равных, но принят здесь скорее на правах кандидата в мастера, а то и в подмастерья. За ним, как и за Максимом, стоял только авторитет отца. К Василевскому относились иначе — он, похоже, считался человеком полезным и опасным.

— Ты помотайся с мое по Дальнему Востоку, по северам! — посерьезнел Владлен. — Соборы еще стоят, особняки купеческие с XIX века, а больше ничего же нет! Ни завода, ни колхоза, ни местных лавок! Все привозное — хлеб в полиэтилене, молоко в пакетах, овощи китайские, мороженые! Ни коров, ни кур никто не держит… Хоть бы лапти плели! Бродят по улицам старухи страшные да рожи пьяные. Как в ад попал, ей-богу! Работу предлагаешь, деньги. Ничего. Будто порчу кто навел!

— Другого народа у нас для тебя нету, — развел руками хозяин дома.

— Чего ты хочешь, если лучший генофонд истребили в Гражданской войне! С кем мы имеем дело? Крепостные, фабричные. Рабское сознание, его не переделать ни за сорок лет, ни за двести, — горячился Глеб. — А с нашей нынешней политикой, с промывкой мозгов, с этим оголтелым православием.

Солидный гость в очках откашлялся:

— Народ не трожь, Глеб. Народ у нас — богатырь! Просто людям надо дать возможность развиваться. Внятные правила на местах, стартовый капитал.

— Для начала хотя бы стартовый пистолет, — пошутил Марков, но никто не засмеялся.

Максим попробовал виски, словно глотнул жидкого мыла, отставил стакан. Спорящие мужчины — матерые, пузатые, сытые хищники разных подвидов — поглядывали на него, молодого самца, снисходительно, но на всякий случай обнажали в улыбках клыки. На американских порносайтах такие же альфа-самцы любили уестествлять одну на всех измордованную девчонку, в перерывах похлопывая ее по щекам — «тепло ли тебе девица, тепло ли, красная?». И она вскрикивала с усталой тоской: «Ес, ес, фак ми!»

Максим вспомнил и своего университетского профессора в Манчестере, уже немолодого высоченного бритта с тяжелой челюстью, с остатками рыжего пуха на голове. Все знали, что он двадцать лет прослужил с гуманитарной миссией в Африке. По слухам, его жена покончила с собой, узнав о его забавах с темнокожими Лолитами.

Профессора Кэри приняли бы в этой компании за своего, несмотря на трудности перевода.

— Да какой им капитал! — кипятился Глеб. — Ты хоть в соседнюю деревню пойди, посмотри на эти рожи. Пьяное зачатие, царство водки и разврата!

— А кто нашу деревню под нож пустил в девяносто первом году? Твое американское масонство!..

— Ну конечно, виноват во всем Госдеп! Журнал «Крокодил», дорогой Леонид Ильич! Еще Сталина вспомните, ага, при нем-то был порядок!

Жена Юрия Минаевича заглянула в дверь:

— Юся, чего ты людей голодных держишь? Мальчики, прошу к столу!

Мужчины поднялись. Продолжая спорить, вышли в коридор, отделанный золоченой лепниной и увешанный картинами в богатых рамах. Среди пейзажей Шишкина и копий Рубенса свежим сливочным блеском мерцали православные иконы. Юрий Минаевич положил на плечо Максима волосатую лапу:

— Как Володя поживает, как его здоровье? Часто его видишь? Отношения складываются?

Максим видел тестя редко и не мог сказать, нравятся ли они друг другу. Два года назад у Владимира Львовича обнаружили не подлежащую операции форму рака, но врачам удалось законсервировать болезнь.

— Да, все в порядке, — ответил Максим.

— А слышал анекдот? «Абрамович в космос летит, отдал сто миллиардов долларов. — А чего так дорого? — Так он на яхте».

Марков, идущий следом за ними, хохотнул визгливой фистулой.

Отец, окажись он тут, так же сидел бы на кожаном диване со стаканом виски в руке, рассказывал бы анекдоты, с усмешкой возражал бы Румянцеву. Отец мог быть с ними, но не был одним из них, это ощущалось как физиологическое различие. Он принадлежал к иному подвиду животных, хотя внятно объяснить, в чем заключается разница, Максим бы не мог.

К ужину пригласили только «взрослых», включая и Максима с женой. Именинница осталась с «детьми» в холле, там обошлись фуршетом и горячими закусками. Женщин в богато отделанной золотом столовой оказалось всего три — немолодая полная супруга одного из гостей, силиконовая хозяйка дома и Кристина, изображающая великосветские манеры.

Юрий Минаевич распоряжался запросто:

— Ну что, по оперативчику? Если тут никто не против, выпьем за жену мою Галину и дочечку Полину.

— Береги жену, Юра. Нам, служивым людям, покой в семье — как тыл для фронта, — поддержал Василевский, у которого, как знал Максим, любовница недавно родила второго сына.

Выпили за хозяев. Едва дождавшись, пока официанты снова наполнят рюмки, солидный гость в роговых очках провозгласил свой тост:

— А я, товарищи, хочу выпить за Россию. И за президента. Может, здесь кому-то это не понравится…

Ему возразили сразу несколько голосов:

— Конечно, выпьем! Стоя! За Россию!

— За веру, царя и отечество! — браво выкрикнул дядя Юся, делая знак официантам. И тут же с потолка и стен грянули литавры государственного гимна — Максим даже не сразу понял, что звук идет из спрятанных в стенах динамиков. Он поднялся вместе с остальными и выпил вина, ощущая себя персонажем повестей писателя Сорокина. Впрочем, чувство это было ему не ново. Он заметил только, что Глеб Румянцев остался либерально, с вызовом сидеть на месте.

Гимн отыграл, сменившись скрипками Вивальди, застучали по тарелкам вилки и ножи, завязались разговоры между соседями.

— Галя, — спрашивала хозяйку немолодая гостья, — скажи мне, зачем у тебя иконы по всем углам висят?

— Как зачем? — удивлялась та. — Мы же православные люди. Я, например, всю жизнь верила.

— Галя, ты всю жизнь верила в деньги!

За столом смеялись, хозяйка обижалась.

— Нужны новые механизмы социальной фильтрации, — рассуждал солидный гость. — Надо соединить православные законы и все хорошее, что было в советской морали. Ведь принципы-то общие: не укради, не пожелай чужого, не завидуй, не ленись.

Галина махала руками на Глеба:

— Только не начинай про Украину! Я уже не могу, у меня сердце надрывается от этих ужасов!

Одним взглядом кипучих глаз Юрий Минаевич заставил жену замолчать:

— У нас один путь. Надо выращивать новую, свою элиту. Из наших детей.

— Да все ваши дети, — Глеб Румянцев ткнул пальцем в Максима и Кристину, — живут и учатся в Европе! Какая им, к черту, советская мораль?!

— Вы тоже обучались за границей, Максим? — любезно поинтересовалась хозяйка.

— Считается, что я учился в Манчестерском университете.

Та хмурилась непонимающе:

— Считается? А на самом деле?

— Лучше всего я помню занятия, которые проходили в местных барах.

— А, это шутка! — ее силиконовые губы раздвинулись, обнажая десны и два ряда идеальных зубов.

— Петр Великий тоже за границей обучался, — гнул свою линию философ в очках. — Чтобы бить врага его оружием!

— Ну расскажи еще про жидо-масонский заговор! — кипятился Глеб.

Юрий Минаевич смеялся, и его показное добродушие как-то неприятно волновало.

Хозяйка заботливо подкладывала на тарелку Максима гусиный паштет, сырные рулеты, фаршированные икрой и крабами. Кристина молча улыбалась, у нее все же было чувство такта. Впрочем, Максим и сам не участвовал в разговоре. Спорить только ради того, чтобы поспорить, он не любил.

Когда обед закончился, хозяин пригласил мужчин в свой кабинет. Кристина осталась с женщинами за столом. Проходя мимо, он услышал, как она говорит хозяйке:

— Вот это кольцо мне подарил Максим на помолвку.

— Сверкашечка! — одобряла пожилая дама. — Якутский?

Хозяйка с видом эксперта разглядывала кольцо:

— Я прочитала, что в каждом бриллианте заключена частица мировой души. Поэтому они так притягивают. Я могу целый день просто сидеть и смотреть на бриллианты.

Дядя Юся снова приобнял Максима за плечо:

— Ты вообще каким спортом увлекаешься?

— Никаким. Немного теннис, лыжи…

— А боевые? Мужику бывает полезно подраться, ощутить командный дух.

— Зачем? — спросил Максим, встречая взгляд его рачьих безбровых глаз с голыми веками.

— Ты молодой, понятно. Думаешь, главное в жизни — деньги. Только это ерундистика. Запомни, в любом деле главное — люди. У деда твоего была команда. Отец собрал вокруг своих. Кстати, как он там? Слышал, прихватил себе поляну Коваля?

Про авантюриста, финансового мошенника и соперника отца в личных делах Майкла Коваля, погибшего больше года назад, Максим знал слишком мало, отец никогда не говорил о нем. Но по легковесному тону дяди Юси можно было догадаться, что тот весьма интересуется этим вопросом.

— У отца все в порядке, насколько я знаю. А насчет его дел лучше спросить у него.

Василевский подошел, очевидно, расслышав знакомое имя:

— Не обижаешь молодого? Хорош? Отцовская порода! И чего про Майкла Коваля?

— Да говорю, вот кто был по части покера, — дядя Юся похлопал Максима по плечу. — Ты давай осваивай. Покер, преферанс. Психология важнее всего. В каждом человеке есть точка слабости, надо учиться ее цеплять.

— Дайте мне точку опоры и я переверну мир!

— Иногда возьмешься за эту опору, а она тебя так хряпнет, что не успеешь отскочить, — встрял в разговор Марков.

Глеб Румянцев и гость в роговых очках вяло продолжали спорить о судьбах страны. Василевский нашел довольно меткое сравнение: мол, на Западе к России относятся как к кишечнику. Признают, что этот орган важен для организма, но брезгливо морщатся, когда кишечник позволяет себе высказываться. Глеб возражал, что голос из задницы никого не волнует, главное, чтобы оттуда не летели снаряды. Марков уже пересчитывал карты — собирались «расписать пулю до тридцати». Максим попрощался с хозяином и пошел искать жену.

В главном холле возле окна Кристина держала за вырез платья размякшую Аглаю, которая пошатывалась и, словно танцуя, топала по мраморному полу ногами, обутыми в индийские сандалии.

— Я была на Тибете! Я познала буддаяну! Алмазный путь, сияющее осознавание!

— Зачем ты напилась? Зачем ты нас позоришь?!

Увидев Максима, Кристина кинулась к нему:

— Макс, сделай что-нибудь! Эта сумасшедшая сломала микрофон для караоке, избила Веру! Я говорила ей не пить, не позорить нас у людей!

Аглая шагнула к Максиму, пьяно усмехаясь:

— Ну сделай со мной что-нибудь, она же просит!

— Мы едем домой, — сказал Максим и крепко взял сестру жены за руку выше локтя.

— А голливудский поцелуй? Он поможет нам понять друг друга.

Максим взглянул на Аглаю, она притихла.

В машине выяснилось, что сестра жены в зале для караоке затеяла спор и драку с бывшей одноклассницей, и только вмешательство охраны спасло обеих от увечий. При этом Аглая успела наговорить обидных вещей всем знакомым, включая хозяйку.

— Что с ней делать? Я чуть не провалилась со стыда! — причитала Кристина.

— Это мне за вас стыдно, тупые клуши! Вы все, и эта овца Полина, и ее мамаша, и дядя Юся… Ты что, не видишь, они нас позвали, чтоб узнать, когда наш папа наконец умрет от рака! Если б ты знала, как все они ждут его смерти, ты бы не орала на меня!

Кристина качала головой:

— Знаю, они злые. Но все равно не позволительно так себя вести на людях!

— Какие они люди? Человек — это сознание, это духовное существо! Людей сожгли в Одессе! Люди гибнут на Донбассе! Там не важно, сколько у твоих родителей бабла, там сразу видно, что ты можешь предъявить. А вы все, кто тут, — зажравшиеся свинорылые мажоры! Меня тошнит от вашей фальши, я просто блюю!..

— Я тоже духовное существо, — обиделась Кристина. — Да, я мало читаю, потому что мне некогда. И потом женщина не должна быть слишком умной. У нее другое предназначение.

Аглая начала икать, одновременно продолжая спор:

— Какое? Перебирать свои брюлики? Клеить ногти? Переводить икру на говно? У тебя же мозг не больше наперстка! Тебя одну обслуживают сто человек, тебе даже подмышки самой лень брить — ты в салон едешь!.. Даже простая курица полезней, чем ты! Она хоть яйца несет!

— Я тоже, — чуть не плача, Кристина оглянулась на Максима. — Я тоже… буду… Я беременна!

Новость застала Максима врасплох — он почти не вникал в спор сестер, размышляя над словами Юрия Минаевича и Владлена. Повернувшись к жене, он вопросительно поднял брови.

— Я хотела сказать, когда уже будет видно, мальчик или девочка, и чтобы не сглазить, — бормотала она виновато. — Бывает выкидыш на первых неделях. Еще никто не знает, только крестная. Максик, у нас будет ляля!

Максим выругался про себя. Он был уверен, что жена предохраняется — пьет таблетки, принимает еще какие-то свои женские меры, чтобы не забеременеть. Она говорила об этом после свадьбы, он помнил, что видел в шкафу для полотенец, рядом с витаминами и аспирином, упаковки ее лекарств. Но спрашивать об этом сейчас было совсем уж нелепо.

Аглая тоже растерялась в первую минуту, затем начала пьяно хохотать:

— Ляля! Это просто вынос мозга… У них будет ляля! Самое тупое, что я слышала сегодня!

Кристина все еще смотрела на Максима и улыбалась заискивающе, виновато. Лицо ее в эту минуту было некрасивым, но человеческим, на глазах выступили слезы. Максим все еще не понимал, почему перспектива стать отцом оказывает на него столь гнетущее воздействие, но постарался справиться с собой:

— Хорошо. Я очень рад.

— Он рад! Ты хоть слышишь его голос! — взвизгнула сестра жены.

— А ты, если не заткнешься, сейчас вылетишь из машины и пойдешь пешком! — прикрикнул Максим. — И запомни: больше ты никуда с нами не поедешь. И про войну в Донбассе не тебе рассуждать. Я еще займусь твоими делами, учти. Поговорю с твоим отцом.

Все замолчали. Даже водитель напрягся затылком. Кристина вздохнула и прижалась к Максиму всем своим тощим тельцем. Он нехотя обнял ее, осознавая, откуда явились паника и страх. Еще не родившийся ребенок отнимал у него свободу, словно обматывал вокруг горла свою пуповину, уже навсегда связывая его с чужой нелюбимой женщиной, которую случай, а может быть, судьба назначили ему в жены.

Левон

Год назад Марьяна по совету своей подруги и психолога Светы решилась на хирургическую коррекцию лица. Сама Светлана основательно занималась улучшением своей внешности — делала уколы, испытывала какие-то новомодные лазерные методики, и Марьяна, раньше презиравшая женские ухищрения, тоже соблазнилась возможностью сбросить вечный груз недовольства своим отражением в зеркале.

— Высший разум хочет, чтобы мы радовались, а не страдали. Ты сразу поймешь, как внешность поменяет отношение к тебе людей, — убеждала ее подруга, и она оказалась права.

Левон появился в жизни Марьяны сразу после того, как игла и скальпель хирурга добавили пухлости ее узким губам, приподняли скулы и разгладили морщинки возле глаз. И хотя Левон и повторял, что красота — в глазах любящего, Марьяна больше доверяла мудрости подруги: «Мужчинам проще смотреть, чем думать».

Левон называл ее Машей, любил хорошую кухню и сам замечательно готовил, но этим и ограничивалось его сходство с Георгием, бывшим мужем Марьяны. Жизнерадостный, лукавый балагур Левон везде находил повод для шутки, но язвил по преимуществу одного себя. Осмеянию подлежала и лысина на макушке, окруженная «кольцами Сатурна» — объедками пышных кудрей, и чичиковская комплекция, и запутанная родословная. Вышучивать свою персону он был готов безжалостно, почти самозабвенно, и это поначалу нравилось Марьяне. Как и его деловая хватка, и отношение к своей работе.

Он был женат два раза, разведен и все еще нравился женщинам. В его архитектурной мастерской готовили проекты типовых торговых центров. Левон толково вел дела, вникал в каждую мелочь, умел принять взвешенное решение, но часто проявлял избыточную деликатность с подчиненными или же вскипал по пустякам, оправдываясь тем, что в жилах его бурлит кровь заклятых врагов: армян и турок, немцев и евреев.

— Меня раздирают противоречия, — в шутку жаловался он за столом. — Сердце рвется на священную битву с неверными, ноги маршируют в пивную, в голове армянское радио напополам с Талмудом, а живот желает услаждаться щербетом и не пускает никуда — ни на войну, ни в синагогу.

Когда они стали встречаться с Марьяной, к этой шутке Левон добавил нечто вроде комплимента. Обнимая ее, хвастался перед гостями:

— А в жены взял настоящую фрау, чтобы держала меня в строгости. У нее не разбалуешься — лагерный режим.

Марьяне было что возразить — ее советы он пропускал мимо ушей, на упреки отшучивался, да и женой она пока не стала. Ее развод с Георгием Измайловым застрял на промежуточной стадии. Не получалось окончательно решить имущественные вопросы, общались они с бывшим мужем только через адвокатов, у нее не было сил встречаться с ним и что-то обсуждать.

Марьяна все еще чувствовала жгучую горечь, думая о том, что Измайлов добился всего, чего хотел, но так и не был наказан за причиненную ей обиду. Год назад он со своим двадцатилетним любовником окончательно перебрался в Москву. А там благодаря женитьбе сына сделался вторым лицом корпорации, которую с таким размахом выстроила властная семья.

Этот человек удивительным образом умел все обращать в свою пользу, даже сокрушительные удары судьбы. Пережив потерю бизнеса и тюремное заключение, перестав общаться с теми, кто осуждал его открытое гомосексуальное сожительство с продажным юношей-моделью, Измайлов вдруг снова оказался на вершине. Он опять занимался финансовыми махинациями, обрастал новыми влиятельными связями и запросто появлялся в публичных местах вместе со своим любовником, о котором Марьяна не могла думать без чувства гадливости.

Левон убеждал ее покончить с прошлым, подписать необходимые бумаги и отпустить бывшего мужа на все четыре стороны. Сердился на ее нерешительность:

— Чего там считать, развод есть развод. Уходишь — оставь женщине все. Берешь ее — бери без ничего. Я так всегда делал, и мне не нужно твоих акций, дивидендов. Мне нужна ты.

Левон следовал своим правилам — все еще помогал своей первой жене и взрослым детям, баловал маленькую внучку. На свой юбилей он официально представил Марьяну своим детям. Пока они не жили вместе, но Марьяна оставалась в его квартире на два, три дня, после возвращалась к себе. Он тоже оставался у нее на ночь, все чаще заговаривая о том, что боится потерять ее, что хочет видеть ее рядом. Они вдвоем ездили в отпуск, планировали выходные.

Марьяна знала, что с ним будет чувствовать себя окруженной заботой, что подруги будут называть ее счастливой. Да и условия развода, которые предлагал Измайлов, можно было считать выгодными для нее. Но это не меняло главного. Георгий предал, открыто унизил ее и даже не пытался оправдаться. Поэтому Марьяна не соглашалась ни принять от него права на совместную фирму, ни отдать ему часть долей в предприятиях, оставшихся от наследства ее отца. По каждому активу она требовала подробной экспертизы и раздела долей, выставляя все новые претензии к адвокатам.

Ко всему прочему Марьяна продолжала переписываться с женщинами, уличившими своих мужей в противоестественных наклонностях, узнавала все новые истории обид и разочарований, знакомилась с сюжетами из прошлого. Особенно близка ей была судьба несчастной Констанс, супруги писателя Оскара Уайльда, которая приняла на себя позор бесчестия мужа и вынуждена была бежать из собственного дома. С двумя детьми она жила под чужим именем на подачки родственников и умерла раньше мужа от какой-то болезни спины. Марьяна догадывалась, что эта молодая еще женщина покончила с собой, не вынеся душевных страданий.

Левону, конечно, она не рассказывала об этих своих тревогах. Их душевная близость заканчивалась у черты, которую определила сама Марьяна. За этой линией комфорта она чувствовала себя хотя бы отчасти защищенной от нового предательства. Как ни странно, эта бессознательная стратегия работала на пользу ее отношений с новым мужчиной — он сам досочинил ее характер, сам искал объяснения ее словам и поступкам, часто находя в них пресловутую «загадку женской души».

С Левоном Марьяна впервые начала манипулировать чужими чувствами, распаляя его тщеславие, охлаждая надежды, и оказалось, что управлять нелюбимым мужчиной — ремесло, не представляющее особой сложности. Возможно, это и был секрет успешного брака.

В пятницу Левон приехал к ней с большой корзиной фруктов и свежей рыбой в пакете — его знали, кажется, на всех рынках и отбирали лучший товар. Он поцеловал Марьяну и, перед тем как пойти мыть руки, бросил на стол цветной буклет с рекламой Фонда содействия развитию жилищного строительства. Крикнул уже из ванной:

— Посмотри, там у них мероприятие в рамках форума. Твой Измайлов чего-то будет докладывать.

Марьяна открыла буклет. Возразила:

— Это Максим Измайлов. Его сын от первого брака. Я тебе рассказывала. Георгий был женат на моей родной сестре Веронике, она погибла. У нас была сложная, но дружная семья. Все развалилось после смерти моего отца…

Но, увидев чуть ниже имя бывшего мужа, она ощутила привычный кислый вкус во рту, физический признак досады. Левон вышел в кухню, вытирая шею полотенцем:

— Давай уже расставим все точки над «ё». Хочешь, я сам с ним встречусь и поговорю? По-мужски. Так будет проще, нет?

Марьяна понимала, он прав — в конце концов, нельзя просто зажмуриться перед будущим и провести так остаток жизни. Она зябко передернула плечами, ей захотелось, чтобы Левон почувствовал ее страдание.

— Нет, ты один не сможешь ничего решить. Я должна сама.

Он заглянул ей в лицо. Хлопотливо, словно извиняясь, приобнял:

— Что ты? Расстроилась? Ну прости.

— Нет, ты прав. Хвост нельзя рубить по кускам. Только пойми, для меня это все еще очень, очень больно.

— Скажи, что мне сделать? Я тоже не могу смотреть, как ты мучаешься.

Он погладил Марьяну по волосам, она прижалась щекой к его ладони:

— Давай назначим встречу, я готова. Спасибо тебе за все.

— Ну что ты, Маша, — Левон застыдился, начал подворачивать рукава рубахи. — Где фартук? Сейчас мы такой закатим пир!

Марьяна поднялась и, сама повязывая фартук вокруг его объемистого живота, задумалась о странном противоречии жизни. Мужчина, который давал ей то, о чем мечтает каждая женщина, — букеты белых роз, заботу, уважение и страсть, любил не саму ее, а эту навязанную ей роль несчастной, слабой, обманутой жены. В то время как другой мужчина, который знал и понимал ее до нитки и был по-настоящему близок ей, — он не любил ее. И, возможно, теперь уже ненавидел.

Рэгтайм

После отпуска, начиная с сентября, Игорь работал без выходных. Свалились новые проекты, нужно было срочно разбросать их по исполнителям. В октябре просел валютный рынок. Прижимистые клиенты начали урезать бюджеты, вычищали сметы. Были вопросы к рабочим и проектировщикам. Одному заказчику криво установили камин, другой остался недоволен сложной и дорогой водяной панелью. Все почти жаловались на качество столярных работ, нужно было искать нового подрядчика.

Игорь тратил на мелкие конфликты слишком много энергии, злился на себя и на менеджеров, которые беспечно пили чай и болтали на офисной кухне. Вспоминал шутку Георгия о том, что капиталисту поздно конспектировать Маркса.

Но проблемы забывались, когда он принимал хорошую работу, видел законченный интерьер, в котором получалось удачно соединить несочетаемые стили, слышал от клиентов слова благодарности. Ему нравилось делать мир немного лучше. Впервые в жизни он ощущал себя хозяином своей судьбы. Менеджеры, заказчики, подрядчики ничего не знали о его прошлом, и минутами он сам начинал верить, что сможет забыть и ремень отчима, и липкие прикосновения Майкла Коваля, и черного старика с расколотым надвое черепом, который все реже навещал его во сне. Он хотел избавиться от этого груза, от внутренней раздвоенности и сложности, которой не было в других, обыкновенных людях.

Георгий поначалу не относился к его занятиям всерьез и вложил деньги в интерьерную студию без надежды на возврат — как дарят дорогую игрушку. Но постепенно и он свыкся с тем, что у Игоря появилось собственное дело, и даже начал помогать ему с рекламой и финансовой отчетностью. Иногда смеялся, лежа в постели: «Черт возьми, как подумаешь, что тебе делает минет не просто красивый парень, а руководитель высшего звена, — сразу поднимается самооценка». Игорь усмехался в ответ, хотя и чувствовал себя задетым. Он понимал, что Георгий всегда будет наполовину принадлежать прежней жизни, многое из которой ему так хотелось навсегда забыть.

Винсент появился в сентябре, после отпуска, среди рабочей текучки. Целый этаж над офисом занимала редакция аналитического журнала, так значилось на электронных указателях в вестибюле бизнес-центра. По утрам, в обед и в конце рабочего дня Игорь попадал в круговорот редакционной суеты. Операторы со съемочным оборудованием, деловитые молодые женщины, мужчины в дорогих костюмах толпились у вечно занятых лифтов, обсуждая большую политику, войну в Украине, курс доллара, репрессии начальства, успехи и неудачи коллег.

Улыбчивый, всегда немного заспанный парень в растянутом свитере пару раз влетал в спину Игоря, догоняя лифт. Он бормотал извинения с легким акцентом, так близко заглядывая в лицо, что был слышен запах его мятной жвачки. Наконец, в кафетерии на первом этаже, где, пользуясь монопольным положением, кормили дорого и невкусно, парень облил Игоря компотом. Снова горячо извиняясь, сообщил, что он журналист, что отец-ирландец назвал его Винсентом в честь Ван Гога, а русская бабушка из эмигрантов научила любить далекую Московию.

В виде компенсации за мокрые джинсы в тот же день принес в подарок два диска британской клубной группы. И начал заглядывать в офис к Игорю почти каждый день. Пил кофе с девочками-менеджерами, рассказывал странноватые анекдоты. «От какого овоща плачут? — От лука. — А если тыквой по морде?» «Когда начальник начинает говорить с вами вежливо, значит, скоро уволят или его, или вас». Расспрашивал Игоря о его бизнесе, о семье и, видимо, по-своему толковал уклончивые ответы.

Винсент говорил немного выученным книжным языком с приятным акцентом — рос и воспитывался в Дублине, последние лет десять жил, учился и работал в Москве. Как и Георгий, он любил джаз, предпочитал крепкие напитки, говорил по-французски и декламировал забавные стихи.

Игорь понимал, что грушевый компот пролился не случайно и что новое знакомство может всерьез осложнить его жизнь. Но рано или поздно он должен был обзавестись московскими друзьями, независимым от Георгия кругом общения.

Один раз Винсент зашел к нему в кабинет и начал что-то рассказывать, передвигая на столе предметы. Наконец выудил из коробки часы, уставился на циферблат, поднял на Игоря недоумевающий взгляд:

— Это же Картье?

— Да, нужно в мастерскую отдать.

— Сломались?

— Утопил немного, — ответил Игорь, наблюдая его реакцию. — А потом морская соль разъела механизм.

Тот почесал переносицу.

— Ты… утопил немного золотые часы за десять тысяч долларов?

— И что?

Он положил часы и ушел, а на другой день пригласил Игоря на концерт известных рэперов, афиши которых были расклеены по всему городу. Георгий как раз улетел на две недели в Лондон, и повода отказываться не было.

Игорь успокаивал себя тем, что выпивка в баре ни к чему не обязывает, что сразу после концерта он поедет домой. Перед встречей он нервничал, придумывал, как будет отвечать на неприятные вопросы, но вечер прошел буржуазно и весело. Винсент познакомил его со своей компанией — двух девушек и парня Игорь тоже встречал у лифтов. Журналисты хвастались друг перед другом знакомством со знаменитостями, сожалели, что не могут ходить на все концерты, выставки и светские вечеринки, куда их зовут, — приходилось еще сдавать материалы.

Слушая их, Игорь думал, что репортеры, так же как официанты, бармены, артисты, модели-хостес и прочая сфера услуг, составляют астероидный пояс Планеты Успеха, стать постоянным жителем которой втайне мечтает каждый из них. Они служили большим деньгам и потешались над их обладателями, но каждый искал путей перешагнуть невидимый барьер между хозяевами и обслугой.

Новым знакомым, видимо, казалось, что Игорь принадлежит к той самой золотой молодежи, для которой верстаются рекламные бюджеты. Девушки весь вечер бомбардировали его арсеналом обворожительных улыбок, двусмысленных взглядов, случайных касаний. Винсент со всегдашней добродушной улыбкой наблюдал этот спектакль.

После концерта всей компанией поехали на хоумпати к девушке, которая жила у метро «Сокол». Там бестолково шумели, спорили о политике. Зажгли свечи. Коротко стриженная худенькая подруга хозяйки с татуировками на предплечьях, энергично ударяя по струнному ладу гитары, хрипло выпевала свои стихи о запретной, губительной любви. Гости сидели на полу, передавали по кругу самокрутки. Тогда, в полутьме, Винсент взял Игоря за руку и спросил:

— К тебе или ко мне?

Удивился, получив отказ.

— А в чем дело? — добивался он уже в кухне, перетаптываясь в тесном углу между раковиной и плитой. — Ты не гей? Я тебе не нравлюсь? Или ты считаешь, что я небезопасен для секса?

Нужно было сказать ему о Георгии, но Игорь не смог этого сделать. «Я живу с другим мужчиной», «я люблю другого» — фразы, словно вырезанные маникюрными ножницами из женского журнала, даже в воображении звучали фальшиво.

— Мне есть с кем заняться сексом.

— Мне тоже, — возразил Винсент. — Но я хочу делать это с тобой. Why not?

Игорь мотнул головой:

— Извини, ничего не будет. Это долго объяснять.

Нужно было ехать домой, но кто-то принес еще травы, хозяйка достала вино. После пары затяжек в голове у Игоря кувыркнулся призрачный акробат, сознание провалилось в теплый войлок. Он помнил, что ел руками торт и с кем-то спорил, как разделывать дельфинов, если их подадут к столу, — как рыбу или стейк. Потом на него примеряли чужую шляпу, и толстый парень облил диван вишневым соком, пока Винсент рассуждал о католичестве и пользе коллективной мастурбации, которую, по его словам, одобряли передовые психологи всего мира.

Кажется, Игорь задремал в спальне хозяйки и проснулся в ванной — в спину его впивался крючок для полотенец, а в губы — горячий и настойчивый Винсент. Они целовались долго и жадно, слюна со вкусом мятной жвачки сочилась в желудок. Игоря стало тошнить. Винсент пытался стащить с него джинсы, он отбивался. В дверь ванной постучали. На какое-то время Игорь пришел в себя и даже смог попрощаться с подругой хозяйки. Но на улице его вывернуло над урной. Винсент держал его сзади и выкрикивал в спины редких прохожих:

— Не бойтесь, люди! Это не гей-парад! Не надо вызывать полицию, мы не содомиты! Мы интернационалисты! Он русский, я ирландец, мы пили армянский коньяк! Свобода! Я люблю Эйзенштейна!

Дома у Винсента оба они уснули, повалившись на диван, — сил не хватило даже на то, чтобы раздеться. Утром Игорь поднялся со всеми признаками тяжелого похмелья — ощущения, уже немного подзабытого. Его мутило, шатало, толкало изнутри под ребра, перед глазами вспархивали белые мотыльки. Разыскивая ванную, он чуть не наступил в коридоре на рыжего котенка.

Винсент выглядел как обычно. Немного заспанный, с примятыми на затылке и торчащими надо лбом вихрами темно-русых волос.

— Достоевский, — представил он котенка, висящего на рукаве его свитера. — Любит мою одежду. И винные пробки.

— Не надо про вино, — взмолился Игорь. — Мне уже нечем блевать.

— Я сделаю завтрак.

— Смешно.

С улыбкой Винсент смотрел на Игоря своими по-детски голубыми глазами.

— Можешь принять душ. Мы вместе можем принять душ. Просто, как дружба, без секса. Я уважаю твой выбор. У меня тоже есть бойфренд. Полярник. Шучу, не полярник — пиарщик! Арсений. У него рыжие ресницы.

— Почему ты решил, что у меня есть бойфренд? — спросил Игорь.

— У тебя очень женатый вид, — ответил Винсент серьезно.

Игорь закрыл перед ним дверь ванной. Начал было раздеваться, но резкая боль продернулась через оба виска, словно нитка. Он замер, опершись рукой о стену и увидел себя в зеркале — бледного, с обострившимся носом, в наполовину сдернутой футболке, с голой спиной. В эту секунду к нему пришло отчетливое понимание, что если он сейчас останется завтракать с Винсом, они улягутся в постель.

«Отличная мысль», — тут же решил его член, обнаруживая полную боевую готовность. «Все могло случиться еще вчера. Измайлов не узнает. Измайлов сам такой», — рассуждал кто-то изворотливый и трезвый внутри его похмельной головы. Машинально он повернул кран, плеснул в лицо холодной воды. Натянул обратно футболку.

Из кухни слышался стук посуды, запах тостов и жареной колбасы. В коридоре Игорь снял с вешалки куртку, носком ботинка отогнал от двери любопытного Достоевского и вышел из квартиры.

Георгий позвонил, когда Игорь разбивал в стакан яйцо, пытаясь приготовить похмельный коктейль по рецепту из Фейсбука. Обычный разговор о встрече в аэропорту, времени вылета и прилета, о потерянных счетах за интернет давался трудно. Игорь слышал фальшь в своем голосе и знал, что Измайлов тоже слышит и все понимает. Если бы Игорь переспал с ирландцем, наверное, сейчас он чувствовал бы себя увереннее.

Но когда через полчаса на экране телефона высветился звонок Винсента, он не стал брать трубку. Мелодия звучала долго, Игорь не отвечал и не сбрасывал, продолжая бездумно переключать каналы телевизора, снова чувствуя похмельную тошноту.

Ночной дозор

Переезжая в Москву, Георгий не предполагал, что путь наверх по лестнице успеха будет так напоминать погружение под воду. Мир вокруг становился все темнее, давление росло, и человеческие существа, раздутые и сплющенные грузом власти, вели загадочную жизнь глубинных обитателей. На линии соприкосновения медлительной войны тяжеловесов Георгий чувствовал себя рыбиной, на которую нацелились десятки оскаленных пастей.

Марков, Казимир, Эрнест — дружеская команда, с которой Георгий начинал в девяностые годы, все еще была при нем. Саша Марков выполнял для Георгия часть важной работы, мутил свой небольшой бизнес с Василевским, но не спешил перевозить семью в столицу. Жил на два города, в выходные утешаясь домашним борщом. Москва не наваливалась на него, не ломала хребет.

Казимир в сентябре похоронил старшего сына. Парень увлекался мотоциклами, устраивал с приятелями гонки по трассе. С ним была девочка восемнадцати лет, полицейские нашли ее голову в канаве под мостом. Георгий был на похоронах, его на время встряхнула эта трагедия. Мать, постаревшая сразу лет на двадцать, стояла у гроба и белым платком отгоняла мух, которые садились на лицо покойника. Георгий пытался осознать, каково это — проснуться утром и вспомнить, что твой сын лежит в земле. Гнал от себя эти мысли. После успокаивал жену Казимира, которая страшно боялась, что теперь тот уйдет к своей сильно располневшей, но все еще молодой любовнице Вале, у которой был от него мальчишка, похожий как две капли на старшего брата. Георгий уверял плачущую женщину, что Казимир не может так поступить, хотя и понимал, что, скорее всего, он поступит именно так.

У Максима все складывалось, по видимости, благополучно. Он осваивался в новой семье, его жена ждала ребенка. Пока что Георгий контролировал его решения в совете директоров, но парень справлялся с некоторыми задачами даже лучше, чем он сам. Человек нового времени, в меру циничный, холодноватый, недоверчивый, Максим неплохо разбирался в людях и постепенно готовил свою команду хорошо образованных, прагматичных менеджеров западного образца, среди которых довольно много было молодых неглупых женщин.

Владимир Львович, теперешний хозяин судьбы Георгия, в последние месяцы вернулся к активной работе. Ездил по стране, встречался с избирателями, участвовал в официальных церемониях. Его часто показывали в теленовостях с комментариями политической повестки. Иногда Георгию приходило в голову, что у политика есть брат-близнец или выращенный в пробирке двойник. Трудно было поверить, что столь убедительный эффект дают уколы из стволовых клеток нерожденных младенцев, ведь еще полгода назад политик не мог сам подняться с постели и, укутанный покрывалом из крысиных шкурок, сам походил на изжеванную плаценту. Каким образом эта полуразрушенная болезнью плоть гальванизируется, вновь и вновь превращаясь в подтянутого, бодрого и по-прежнему влиятельного функционера властной команды, оставалось загадкой подводной московской жизни.

Подводные пещеры манили россыпями золота, но глубина отнимала силу и ясность души. Георгий уже начал наблюдать в себе притупление всех вожделений, включая вкус к еде, хорошему вину и сексу. Тревога и подозрительность, спутники алчности, по ночам лишали его сна, заставляя обдумывать все новые способы добычи и сохранения денег. Он перекупил у конкурентов пару биржевых брокеров, прибрел Шагала и редкого Уорхолла, начал собирать этрусскую бронзу, подспудно ощущая, что сам по себе успех уже не приносит радости. Даже Игорь временами казался ему не обязательным спутником этого тягостного путешествия.

В этот раз по дороге из Лондона, где он сражался за участие в крупном девелоперском проекте, переоформлял права собственности двух семейных компаний и снова встречался с бывшими поверенными своего врага Майкла Коваля, Георгий не мог избавиться от чувства, что он совершает ошибку, возвращаясь в Москву. Глубина в последние недели усилила давление. Что силы его почти на исходе и лимит запасных жизней в этой игре исчерпан еще год назад, когда он получил удар ножом под ребра от привокзального сутенера.

Новые жесткие правила принесла в мир война со своим зловонным дыханием. Человеческий муравейник разрастался слишком быстро, молодые колонии грозили пожрать сложившиеся популяции. Капитал силой оружия окончательно утвердил свою власть, идеи гуманизма потеряли всякую связь с реальностью, окончательно превратившись в набор предвыборных штампов. В предчувствии большой чумы политики, чиновники и церковники крали и развратничали открыто, не забывая с высоких трибун обличать мелкие пороки обывателя. Георгий и сам все чаще поступался принципами, участвуя в грязных и сомнительных делах.

Впрочем, мрачный поворот его мыслей имел и самое банальное объяснение. Соотношение простаков и негодяев во все времена оставалось неизменным, просто в свои сорок девять лет Георгий Максимович начал уставать от жизни, требующей ежеминутного напряжения сил. Душа его постарела и очерствела; пожалуй, только с Игорем он чувствовал связь между собой прежним и нынешним.

Они созванивались перед вылетом, но в аэропорт Игорь опоздал. Георгий успел выйти к стоянке, когда подъехала машина. В белом джемпере, коротких брюках, с выгоревшими волосами, парень был похож на английского студента на каникулах. Ему исполнялось двадцать два, он так и не обзавелся растительностью на подбородке, кисти рук с длинными пальцами и широкими запястьями еще казались совсем мальчишескими, и мышцы под холеной гладкой кожей чудесно повторяли линии античных статуй. Но детская припухлость губ и век исчезла, стал резче очерк лица, и виолончельный голос утвердился в нижнем регистре. Из подростка он превращался в молодого мужчину, внешне холодноватого, замкнутого, как будто стыдящегося своей привлекательности. Эта манера давала больше поводов для ревности — теперь на него открыто заглядывались не только жеманные педерасты в годах, но и женщины, и молодые бездельники в спортивных кабриолетах.

Георгий ждал, что он обнимет его, но Игорь замялся, протянул руку. Поздоровались неловко, как чужие. Закидывая в багажник чемодан, Георгий с некоторым раздражением спросил:

— А что водителя не заказал? Сейчас будешь вылезать по пробкам.

— Лучше сам, чем слушать про концлагеря для педерастов.

— Что?! Ты о чем?

Он сел за руль, Георгий — на пассажирское сиденье.

— Ты не знаешь, что геи захватили политику, телевизор и шоу-бизнес, чтобы насаждать содомский грех и царство сатаны? И передают здоровым людям свои испорченные гены через донорство крови?

Георгий пару раз встречал в резиденции Володи телеведущего, который любил разгуливать в женском белье, но по долгу службы клеймил с экрана гомосексуалов. Это забавляло его начальников, так в армии салагу-новобранца заставляли чистить зубной щеткой унитаз. Последствия этого проявлялись в брожении умов обычных зрителей, которые разделялись на негодующих и одобряющих коллективно и бессознательно.

— Это мой водитель говорит?! Тебе?

— И мне, и так — в эфир вселенной. Еще все время крестится на храмы. Так что я лучше обойдусь без вип-обслуживания.

Георгий замечал, что водитель, молодой пузатый увалень с писклявым голосом, выказывает к Игорю и их отношениям нездоровый интерес. Он испытал новый приступ досадливой подозрительности.

— Почему ты раньше не предупредил?

Трасса была свободна. Не отрывая глаз от дороги, Игорь пожал плечами:

— Это же твой персонал, не мой. Как ты съездил?

— Все в порядке. А ты как тут?

— Нормально. Я ужин приготовил. Так, ничего особенного. Или ты хочешь куда-нибудь заехать?

— Домой хочу, — ответил Георгий. — Что дашь, то и съем.

Теперь они жили в районе Москва-сити, на тридцатом этаже офисной башни. В доме был свой спортивный комплекс, баня с бассейном, служба доставки фермерских продуктов, даже винный погреб. В шестикомнатных апартаментах, напичканных техникой, как авиалайнер, пол выстелен был палубной доской; за панорамными окнами гостиной, словно за порогом, сразу начиналось небо.

Пока Игорь расставлял тарелки и бокалы для ужина, Георгий поднял штору, встал у окна. Он смотрел на Москву — город дышал, сворачивался клубками, как косматый зверь, ощетинившийся кварталами новостроек. Мигали взлетные огни проспекта, пол под ногами покачивался, словно Георгий все еще летел на тысячеметровой высоте. Он вспомнил слово, недавно пополнившее его лексикон, — «дефенистрация». Убийство, замаскированное под самоубийство. Двое клиентов Майкла Коваля при странных обстоятельствах выпали из окон высотных зданий.

Георгий почувствовал, как сильно вымотался за эти дни. Как дорого ему стоил новый контракт, который сделает Владимира Львовича богаче еще на пару миллионов. И нервное напряжение, державшее его всю неделю переговоров, стало наконец отпускать.

Ужинали, пили вино. Игорь рассказывал о работе. Его дизайнерская фирма, к удивлению Георгия, вышла в ноль и даже стала приносить доход. Включили телевизор, но в новостях опять показывали трупы и плачущих женщин. Игорь нашел музыкальный канал.

— Хочешь покурить? Еще осталось.

Курить они бросили одновременно около года назад, но перед отъездом Георгий разжился у Эрнеста забористой афганской травой, привез ее в пакете из-под аптечной ромашки. Одну папиросу прикончили еще тогда, вторую Игорь сейчас достал из чайной коробки.

— Что, ни одной вечеринки тут не было без меня? Даже не верится.

Мальчик быстро сморгнул, отшутился:

— Поющие в терновнике, блюющие в крыжовнике.

Георгий заглянул в его лицо, подмечая и тонкую складку между нахмуренных бровей, и розоватое пятно в углу губ. Раздражение, ожог, укус? В очередной раз не к месту он вспомнил мертвого соперника, с которым они последовательно обкрадывали друг друга. Отчетливо представил, как парень вот так же отводит глаза перед тем, как ответить на вопрос Майкла Коваля.

Ревность к негодяю, давно гниющему в земле, не отпускала. Георгий увидел спальню в загородном доме, белый ковер с глубоким ворсом, драгоценный фарфор в застекленном шкафу. Голый, с приоткрытым ртом, с испариной над верхней губой, Игорь стоял на четвереньках перед чужим мужчиной, как, возможно, делает это и сейчас с кем-то из своих бывших или новых приятелей.

Георгий так и не освоился с переключением режимов гидромассажа и цветной подсветки джакузи, но Игорь знал все нужные кнопки. Когда они, выкурив косяк афганки, лежали в шипучей пене, окруженные сиреневым сумраком и пением птиц, Георгию пришло в голову, что его жизни, которой он был так недоволен, позавидовали бы десять из десяти опрошенных. Поглаживая узкую ступню мальчика, красивую в каждом изгибе, он спросил:

— Ну как тебе живется в Москве?

— С тобой мне везде хорошо, — с дежурной готовностью ответил Игорь.

— Нам солнца не надо, нам партия светит?

— А что ты думаешь про гомосексуализм? — спросил он неожиданно. — Ну, то есть, по-твоему, это какое-то повреждение в генах, или биологическая предрасположенность, или просто психологическая зависимость вроде курения? Или типа смертный грех?

Георгий следил за сиреневой каплей воды, которая скатилась с его мокрой потемневшей челки, скользнула вдоль скулы и, словно лаская, двинулась вниз по шее к нежной впадине ключиц.

— Человек бисексуален. Всем нравятся молодые и красивые, а парни или девицы — не принципиально. Это, скорее, случайный, может быть, социальный выбор.

— Что значит — социальный?

— Ну, примитивно говоря, у мальчика в школе не складываются отношения с девочками, девочкой не интересуются мальчики. Человек — сложно устроенное животное, он не может руководствоваться одним инстинктом продолжения рода. Ему хочется душевного тепла, которое можно найти в самых неожиданных местах.

Теперь Игорь смотрел на него прямо, внимательно, как будто и в самом деле ждал исчерпывающих ответов на все вопросы бытия.

— То есть ты считаешь нормальным, что мне, например, нравятся парни и не нравятся девушки?

— С одной стороны, ты молодой мужчина и должен интересоваться сексом в принципе. С другой стороны, это вопрос сугубо индивидуальный, — проговорил Георгий, откинувшись в теплой воде. — Я половину жизни спал с женщинами, лет в тридцать пять переключился на парней. А тебе, может, скоро наскучат волосатые мужские причиндалы. Главное, не делать из этого вселенской драмы. А насчет греха и библейских проклятий — это уж совсем беспомощный аргумент. Ветхий Завет регламентировал жизнь кочевников-скотоводов, рабовладельцев и многоженцев. Но четыре евангелиста, как известно, о мужеложстве не упоминают ни разу. Если же рассматривать вопросы нравственности в широком, кантианском смысле, то разврат с мужчиной абсолютно равноценен разврату с женщиной. Отвратительна проституция, насилие над детьми. Все прочее — дело добровольное. А к чему ты ведешь?

Вместо ответа Игорь скользнул пальцами по его животу, обхватил и сжал ладонью член. Отдаваясь умелой ласке, чувствуя, как по телу, от ступней до затылка, проходит горячая волна, Георгий физически ощутил, как нервная тревога переплавляется в желание.

— Заяц, я не хочу казаться ревнивым ослом, — проговорил он, крепко ухватив мальчика за подбородок. — Но я предупреждаю настоятельно: не верь никому. И впредь докладывай мне сразу. Все подозрительные разговоры, все необычные люди, которые появляются рядом с тобой, — водитель, охранник, кто угодно. Все, что ты слышишь и видишь случайно, все мои дела — за этим стоят опасные люди и большие деньги. Будь осторожен. Глупость очень дорого стоит.

— Ого, как страшно! Думаешь, везде жучки? А я хожу по квартире голый.

С наглой ухмылкой Игорь уселся сверху на его живот.

— Хорошо, что водитель этого не видит, — Георгий тоже не удержался от усмешки, но тут же поймал ртом его губы, с силой сжал ягодицы, раздвинул пальцами.

Можно было все простить ему за эти минуты, когда он делался податливым и бесстыжим. Встав на колени на банный коврик, он отсасывал глубоко и сладко, умудряясь одновременно смеяться и, утирая слюну, отпускать непристойности. Георгий сначала подталкивал ладонями горячий затылок, затем удерживал его, чтобы продлить затяжной полет. В спальне, на «двухяростной кровати», мальчик насаживался сверху, кусая губы, всхлипывая то ли от боли, то ли от удовольствия, и Георгий вместе с ним рычал от наслаждения такого же острого, как в первые дни их близости, пять лет назад.

После многократной блаженной судороги, мокрые, обессиленные, они уснули, соприкасаясь руками и коленями. Георгий успел увидеть белый песок и море, и город на вершине скалы, но телефонный звонок вспорол непрочную ткань сновидения. Часы показывали начало третьего. Володя как будто дожидался окончания трансляции.

— Прости, что поздно, но ты же еще не спишь? Хорошо долетел? Ты мне нужен завтра. Приезжай к обеду, у нас омары.

Отбросив трубку, Георгий вытянулся на кровати, чувствуя, как невидимая тень, источник ползущего страха в его душе, крадется от окна к постели. Игорь лежал на животе, подсунув руку под голову.

— Это твой Владимир Львович? Поедешь к нему?

Георгий обнял его, все еще чувствуя, как энергия одного тела перетекает в другое, уравновешивается, делая их единым существом.

— Постараюсь вернуться к вечеру.

— Не обязательно. Меня тоже не будет, я взял билеты в Петербург, — проговорил парень с нотами упрямства в голосе.

— Зачем, интересно?

— Квартиру проверить. Еще одна знакомая выходит замуж, позвали меня.

Георгий не хотел его никуда отпускать. Хотел весь день валяться с ним в постели, смотреть черно-белые фильмы с Бэт Дэвис, обедать в пижаме, снова заниматься любовью. Но Владимир Львович ждал отчета, и понедельник был уже плотно расписан, и рыбьи глаза таращились из темноты.

Игорь словно почувствовал его тоску; повернулся и провел ладонью по волосам:

— Ты стал как волк. Серебряный волк.

— Зубами щелк, — через силу усмехнулся, вспомнив вертлявого темнокожего парикмахера, который вчера убеждал его начать подкрашивать седеющие виски. — Если буду храпеть, толкни меня.

Он успел подумать об отчетах, которые собирался представить завтра Володе, вспомнил скользких лондонских переговорщиков. С утра — позвонить Маркову, чтобы заверил копии договоров и прояснил вопрос по долгам Метростроя. Уволить водителя.

За окном расплывались утренние сумерки. Георгий дотянулся до кнопки на стене, опустил жалюзи и прижал Игоря к себе, уткнувшись лицом в его теплый затылок. Где-то под окнами болезненной жалобой завыла автомобильная сирена, и в полусне Георгий вздрогнул. Зверь-Москва никогда не спит.

«Зомби апокалипсиса»

Не успев прилететь, Георгий отправился к Владимиру Львовичу. Можно было догадаться, почему он никогда не брал Игоря с собой. В интернет просачивались слухи о разгульных праздниках в партийной резиденции, о боевых националистических дружинах, в которые набирали мальчишек из детских домов. Игорь знал, что в резиденции есть термальный комплекс с бассейном, и гостевой флигель, и целый штат молодых светловолосых охранников вроде того, с которым они купались ночью в море во время самой первой поездки в Испанию.

Поэтому, когда Измайлов, лежа в ванной, рассуждал о том, как отвратительна проституция и как плохо обижать детей, Игорь чувствовал внутренний разлад. Политик и все его окружение питались ложью, кормили враньем своих избирателей, и Георгий незаметно для себя становился таким же, как они, смирялся с правилами их вывернутого наизнанку мира. Он так и не развелся с женой. Игорь знал об этом, хотя они больше не обсуждали эту тему.

В журнале Винсента Игорь прочел статью. Психолог, доктор наук, подробно объяснял, почему люди, которых не любили в детстве, сами не способны любить. Раньше ему не приходило в голову сомневаться в своем чувстве к Измайлову, но теперь он все отчетливее понимал, что в свои семнадцать лет искал у взрослого мужчины тепла, заботы, спасения от одиночества. В то время как Георгию просто нравилось его трахать.

Игорь знал, что если вдруг подурнеет, растолстеет, обрастет бородой, Измайлов найдет более привлекательный объект. Возможно, он уже подыскивал замену. Ничьей вины тут не было, просто закон жизни, как неизбежные старость и смерть. Двое мужчин были вместе, пока хотели спать друг с другом, больше их ничего не связывало.

Рано или поздно Игорю предстояло научиться жить, полагаясь только на собственные силы. А для этого надо было распрощаться с прошлым, с вечным грузом вины и недовольства собой. Иногда он жалел, что не может ни с кем поделиться этими мыслями. Раньше Георгий заменял ему весь мир, семью, друзей. Но теперь он чувствовал нехватку личного пространства.

Может быть, поэтому он стал чаще общаться в интернете с Катей Соломатиной, Китти, бывшей приятельницей из модельного агентства. Катя и позвала его в Петербург, на девичник, который устраивала по случаю будущей свадьбы Вика по прозвищу Румпель. «Солнце, Вичка выходит замуж за араба, уезжает в Эмирейтс! Мы все в легком шоке! Приезжай, будут все наши — Алька, Наташа, Юрка Кошелюк. Если не появишься, я обижусь просто навечно! Это в субботу, в восемь часов», — писала Катя, сопровождая сообщение мигающими «смайлами».

Решив, что воздушные горести и земные радости бывших подружек помогут ему разобраться в себе, Игорь взял билеты на скоростной поезд.

За год он успел распробовать вкус Москвы, ее размах, бестолковость, бодрящий клубный ритм. Но Петербург держал его, как ил удерживает корни водяной кувшинки. Являлся в спутанных снах, манил свинцовыми реками, осенними влажными сумерками. Москва принимала в свою веру без исповедей и отречения, там можно было начать все заново, отбросить прошлое, как старую кожу. Но Петербург тянул обратно, в каменный мешок, к нераскаянной горечи и неоплатным долгам. Скованный этой властью, Игорь так и не решился продать или сдать питерскую квартиру, которую Георгий купил для него четыре года назад.

Вика устраивала вечеринку в недавно открытом лаунж-баре, где с палубы-террасы открывался вид на осеннюю Неву и Петропавловскую крепость. Игорь вошел и увидел: четыре феи, длинноногие, нарядные, будто позировали для фотосессии, откинувшись на низких кожаных диванах. Обыкновенные мужчины и толстенькие девушки за соседними столиками с тоской и завистью смотрели на красивых, длинноногих, загадочных. Исподтишка рассматривали их платья, яркие туфли-лодочки, модные начесы, розовые и зеленые мобильные телефоны, которые девушки ласкали и поглаживали, как живых зверьков.

Игорь вспомнил свою работу в модельном агентстве, невсамделишную кукольную жизнь за оборотом глянцевых картинок. Теперь на этой планете он чувствовал себя как астронавт.

Завидев его, Китти радостно взвизгнула. Сдвинув на лоб стрекозиные очки, обняла, ткнулась в губы щекой, испачкала его подбородок помадой, начала стирать ее пальцами в аквамариновых кольцах.

— Зая, ты такой ухоженный! Ты бороду лазером удаляешь? А джэкет — Линдеберг? Видел его новую коллекцию? Класс!

Вика разглядывала Игоря в упор:

— Прямо возмужал! Я говорила, у него пик внешности будет с двадцати пяти до тридцати.

— Что бывает, когда мужской носок возмужал, оброс и поседел? — спросила смуглая брюнетка с раскосыми глазами и сама ответила. — Валенок же!

Катя обвилась рукой вокруг шеи Игоря, ткнула острым ногтем в сторону двух подружек:

— Наташу ты знаешь. Вот я не помню, Алька была при тебе?

Брюнетка протянула руку через стол:

— Алевтина. Мы та-ак рады тебя видеть!

Из динамиков мяукал Брайан Молко, официант выставил перед девушками партию нарядных коктейлей с зеленой мятой и алыми вишнями. Для блондинки Наташи приготовили стакан морковного сока и стебли сельдерея в стакане. Она ждала ребенка, под розовым джемпером заметно округлялся тугой животик. Размешивая сок, она обратилась к Игорю:

— А ты решил в агентство вернуться?

— Зачем ему возвращаться? — деланно изумилась Китти. — У человека свой бизнес! Рядом любимый, он весь в шоколаде.

— Любимый — это что, Измайлов?

— Кстати, как там Измайлов? — полюбопытствовала Вика. — Оклемался после покушения?

Год назад Георгий попал в больницу с ножевым ранением и сотрясением мозга. Как сам он говорил, сцепился с хулиганами у Финляндского вокзала, получил удар по голове, хотя многие, включая Эрнеста и Маркова, считали, что эта странная история была как-то связана с бизнесом. Игорь ждал его в Хельсинки и пережил тогда несколько тревожных часов. Приключения позапрошлого лета сейчас вспоминались, как обрывки бессвязного триллера.

— С ним все в порядке, — ответил он. Заказал себе коньяку.

Алевтина приподнялась, с плотоядной улыбочкой раздула ноздри, словно Змеевна из сказки, почуявшая «человечий дух», — к ним подходили два незнакомых Игорю парня. Старший, белобрысый, крепко сбитый, с рельефной мускулатурой, был одет в обтягивающую тенниску. Его руки от запястий до плеч покрывали цветные татуировки — змеи, цветы, драконы. Он представился Юрой, пожал руку Игорю, деловито перецеловал девиц. Младший, тощий, с длинной челкой, в узких джинсах-колготках и в майке с изображением зеленого кислотного ада, где жрали друг друга яйцеголовые демоны, молча плюхнулся в кресло. Схватил со стола меню, обжег Игоря недобрым взглядом исподлобья. Веки его обведены были растушеванным черным карандашом, как у рок-звезды.

Толстенькие девушки за соседним столиком уже открыто разглядывали и обсуждали их компанию. Катя наклонилась к Игорю, зашептала горячо и виновато:

— Солнышко, честное слово, я Вичку предупреждала, чтоб его не звали! Но мальчик же не понимает человеческих слов.

— Кто?

— Алекс! Ну Леша! Ты же в курсе, у них… ну, было с Измайловым. Еще когда ты жил на Сицилии. Ничего серьезного, конечно же! Только мальчик намечтал себе большую светлую любовь.

— И что, ты в метро так ехал? — поинтересовалась у накрашенного парнишки Наташа.

Резким движением тот откинул челку с глаз:

— Я не езжу на метро. Меня не интересует трудоустройство в подземных переходах.

Юра сел, по-хозяйски обнял Алевтину:

— Чё я пропустил?

— Главное звено в пирамиде эволюции, — пробормотал довольно внятно Алекс, продолжая изучать меню.

— Все пропустили меня поздравлять, — капризно заявила Вика. Китти повернулась к подруге, сделав наивные глаза:

— Мы, конечно, рады за тебя, солнышко! Но если честно, я бы не рискнула выходить за мусульманина. Просто из-за конфликта культур. Русской женщине трудно в арабском мире.

Вика с шумом втянула через трубочку остатки мятного коктейля.

— Я тебя умоляю! Это среди бедных мусульман вербуют террористов. А высший свет там как в Европе. У него воспитание, и манеры, и отношение к женщине, — она покрутила пальцами в воздухе, не находя нужных слов. — Короче, если б за тобой так красиво ухаживали, ты бы за ним побежала на край света.

— Беги, кто тебя держит? — пожала плечиком Наташа.

Вика подняла брови:

— Зачем мне бежать? Меня просто посадят в личный самолет и привезут на виллу, где будет главная церемония. Кстати, мы хотим пригласить кого-то из моих подруг, я еще не решила, сколько человек. У нас уже запланирован круиз на личной яхте по Средиземью. А после свадьбы мы решили жить в апартаментах в Дубаи, в высотке рядом с «Бурж-Халифа».

— Главное, найти общий язык с его толстыми старыми женами, — поддразнила подругу Алевтина.

— Сколько говорить, у него нет старых жен! Он цивилизованный человек, вообще жил в Англии, кончил Оксфорд. Будущее за арабскими странами! И между прочим, это он за все сегодня платит, — Вика достала из кошелька кредитную карту.

— Я ждала, ты его фото покажешь, — ядовито заметила Наташа.

— Да ради бога!

Леша-Алекс исподтишка разглядывал Игоря, но быстро отворачивался, когда ловил его взгляд. Игорь мысленно раздел его — ощипанный цыпленок, лет семнадцать на вид. Интересно, Измайлов повелся на тощую задницу или на возраст?

Вика поколдовала над своим айфоном, показала портрет жениха.

— Викуля, ну приятный мужчина, видно, что харизматик, — с невинным видом похвалила Китти.

Наташа сощурилась:

— Я ничего не вижу, кроме бороды.

— Купи очки!

Официант принес виски для Юры, коктейль для второго парня. Игорь заказал себе еще сто граммов коньяка. Заглянул в телефон, который Вика пустила по рукам. Жених, обросший бородой, был ниже невесты на целую голову, но в целом выглядел презентабельно.

— Нуёпты, — одобрил Юра. — При бабках гражданин. Чё, разведешься, отсудишь пару миллионов.

— Торин Дубощит, — пробормотал Леша, отхлебывая синюю жидкость из своего стакана.

Вика нахмурилась:

— Чего сказал?

— Из народов Средиземья. Король гномов Торин Дубощит.

Игорь проследил путь его замысловатой мысли от случайной оговорки Вики «круиз по Средиземью» к персонажу «Властелина колец».

— Господи, деточка не наигралась в ролевые игры, — хмыкнула Катя.

Парнишка досадливо вздернул острый подбородок:

— Не волнуйтесь, я уже не деточка, я брею лобок.

— Зачем? — спросил Игорь.

— Потому что это модно и гигиенично. В вашем возрасте пора это знать.

Он уставился Игорю в лицо — дерзко, как ему, наверное, казалось.

— Так и чё, какие планы? — Юра щелкнул в воздухе пальцами. — В клубешник рвем?

— Можно хавчика взять, я оплачиваю, — предложила хозяйка вечера. — Ну так, чтобы рационально. А потом можно и в клубок.

Снова подозвали официанта, заказали суши и пиццу. Юра повернулся к Игорю.

— Ну чё там Измайлов? Слышно, в большую политику нацелился? Пилить потоки?

— Его все равно не оставят в покое, — неожиданно заявил Леша.

Китти и Вика насмешливо переглянулись.

— Чего-о?

Парнишка нервно постукивал кулаком по острой коленке.

— Его прессуют органы, я знаю, что говорю! Люди приезжали из спецслужб, в пять утра, как при Сталине. У меня прадедушку так репрессировали. Мы с ним спали, звонок в дверь, а там офицеры по форме и с оружием.

— Ты спал со своим прадедушкой? — хохотнула Катя, и ее поддержал недружный смех.

— Это, может, ты спишь с дедушками, — Леша ощетинился костяшками пальцев, угловатыми плечами, колючим взглядом из-под челки. — А я спал с Измайловым.

— Ты странное время нашел об этом вспоминать. Здесь, между прочим, Игорь.

Игорь хотел возразить, что не нуждается в защитниках, но беременная Наташа, которая давно поглядывала на Лешу неприязненно и хмуро, опередила его:

— Лично мне не интересно слушать, кто тут спал с Измайловым, а кто еще нет. У него, между прочим, есть жена, и он может к ней в любой момент вернуться. И, кстати, правильно сделает. В Библии все написано.

Теперь Игорь вспомнил Наташу. Она работала в агентстве совсем недолго, забеременела и вышла замуж за толстяка из компании Максима Измайлова. Ее новая семья владела сетью супермаркетов, и, наверное, для провинциальной девушки важно было знать, что ее принадлежность к обеспеченному классу теперь подкрепляет не только человеческий, но и высший закон.

— Да при чем тут жена, он с ней давно не живет! — возмутилась Китти.

Наташа пару секунд разглядывала свои ногти, затем медленно подняла на Катю глаза:

— Знаешь, я даже не хочу разговаривать с людьми, которые защищают содомский грех.

— Ты никак гомофобка? — Юра хохотнул на весь зал, заставляя обернуться и толстеньких девушек, и обедающих офисных менеджеров.

— Да, я не люблю геев, — во взгляде Наташи застыло ледяное упрямство. — Даже с точки зрения государства это ущербные люди. Они не участвуют в воспроизводстве других граждан. Значит, когда геи выйдут на пенсию, мои дети должны отдавать часть своего дохода на их содержание. Я считаю, это несправедливо.

— А тебе не приходило в голову, что геи прямо сейчас отдают часть своего дохода, чтобы ты рожала и сидела дома в декретном отпуске? Они же вносят налоги, — возразила Китти.

— Я не против геев, — вмешалась Вика. — Но мне не нравится идея гей-браков и венчания геев в церкви. Пусть у себя дома делают что хотят, но зачем им обязательно фата и свадьба?

— Гей-брак — это просто юридический статус! — возвысила голос Китти. — Вот, например, Игорь живет с Измайловым. Разве справедливо, что после его смерти все получит жена?

— И сын, — усмехнулся Юра.

— Конечно, они сначала требуют экономических прав, потом им надо венчаться в церкви, а потом выясняется, что геям надо отдавать на воспитание детей! — глаза Наташи вспыхнули фиалковым светом.

— Ну и что, пусть воспитывают! — упрямилась Китти. — У геев бывают вполне нормальные дети. Между прочим, Макс Измайлов — убежденный натурал!

Наташу захватила тема, она уже почти кричала:

— Ты что, не видела этот гей-парад? Это же страшно! А дети, они же впитывают информацию как губка!

Игорь вспомнил Марьяну, сердце которой, наверное, было вооружено тем же справедливым гневом. Сам он слышал эти рассуждения сотни раз и не чувствовал себя задетым, но было неприятно осознавать то, что Наташа высказывает мнение большинства. Так рассуждали большинство мужчин и женщин, сидящих в этом кафе, идущих по улице, едущих в метро.

Китти и Вика смотрели на Наташу, слегка опешив от ее горячности. Алекс все это время пристально изучал свой телефон, но его нога в несоразмерно большом тяжелом ботинке быстро покачивалась. Не отрывая глаз от экрана, он заговорил своим резким, скрипучим голосом:

— Только двадцать процентов выпускников детских домов доживает до двадцати пяти лет. Четырнадцать тысяч женщин ежегодно погибают от домашнего насилия. В каждой четвертой семье избивают детей. Конечно, во всем виноваты однополые браки!

— Почему-то геи всегда хотят из этой темы сделать цирк, — Наташа оскалилась белоснежными зубками. — Но лично для меня это очень серьезно! Для меня это грех по своим религиозным взглядам и я не дам уродовать своих детей!

Алекс схватился за коленку, удерживая дрожащую ногу:

— Пользуясь случаем, хочу обратиться к людям, которые предъявляют мне свои тупые предъявы: отсосите!

— Сам соси! Сейчас придет мой муж, он тебе наглядно все покажет!

— Мне многое стало понятно, узнав, что ваш муж такой специалист в оральном сексе!

Наташа некрасиво раскраснелась, выпятила подбородок, на лебединой шее вспухли жилы.

— Просто не надо меня убеждать, что извращение — это норма!

— Я вижу, для вас тупость — это норма!

«Интересно, как бы ты спорил на заброшенном пустыре с тремя уголовниками?» — разглядывая тощего парнишку, Игорь чувствовал себя как взрослый среди детей, затеявших кидаться кубиками.

Юра рявкнул:

— Полундра! Слышь, кончайте тему! Как в Законодательном собрании, ей богу. Решаем, чё как заказывать для настроения?

— Только скажи мне конкретно по ценам, — озабоченно нахмурилась Вика.

— Так надо? Дилеру звоню!

— Так звони!

— Надо еще думать, куда мы едем дальше, — обратилась к компании Алевтина.

— Ты же с нами, Игорюша? — Китти ласково прильнула к Игорю, положила голову ему на плечо. — Мы тебя не отпустим.

— А пидоры пусть горят в аду! — подытожил спор задиристый Алекс, почему-то решив, что может праздновать победу.

Наташа молчала, но взгляд ее, обращенный к Леше, выражал напряжение всех чувств, а возле губ появилась упрямая складка. Казалось, внутри хрупкой молодой женщины притаился кто-то сильный и хищный, неизменно требующий, чтобы последнее слово оставалось за ним.

Отвлек ее коренастый парень в лайковой куртке и красных мокасинах, который вошел в зал и остановился у порога. Шкиперская бородка не слишком успешно скрывала его толстые щеки. На лице изображалась почти карикатурная спесь.

— А вот и муж, — Китти закусила губку, предвкушая занятный спектакль.

— Ты едешь или остаешься? — через зал обратился толстяк к Наташе, не сделав даже условной попытки приветствовать сидящих за столом.

— Ты, может, хоть поздравишь Вику? — потребовала она.

— Поехали уже! — гаркнул толстяк, выкатывая круглые, блестящие, как у мопса, глаза.

— Ты, может, не будешь на меня орать?!

Выдерживая характер, Наташа допила морковный сок, неторопливо поднялась, холодно кивнула подругам. И, проходя мимо Леши, проронила сквозь зубы:

— Не сомневайся, ты уж точно будешь гореть в аду.

Муж так и стоял посреди зала, с каменным нетерпением ожидая окончания церемоний. Но когда Наташа приблизилась, он показательно развернулся на месте и быстро зашагал к выходу.

Девушки переглянулись.

— Как она живет с этим Радиком? Это такое быдлячество, несмотря на все его деньги.

— Оба одинаковые. Слышала, какую фигню она несет?

— Главное, все стали такие воцерковленные! У всех теперь религиозные взгляды! — фыркнула Вика.

Алекс запоздало крикнул вслед Наташе, в сторону уже закрывшейся двери:

— Глупо думать, что Бог рассуждает по логике тупой блондинки!

— Чем меньше женщину ты любишь, тем голубей твои мечты, — хмыкнул Юра. Парнишка вскинул подбородок:

— Мои мечты никого не касаются!

Скрипучий голос Леши-Алекса начал вызывать сильнейшее раздражение. Георгий ни разу не упоминал об этом эпизоде своей жизни, Игорь тоже не касался этой темы, но теперь ему захотелось задать старшему товарищу несколько вопросов. Он злился и ревновал, думая о том, что Измайлов, наверное, и сейчас не дает своему члену скучать.

Китти перехватила его неприязненный взгляд, зашептала в ухо:

— Солнышко, умоляю, держи себя в руках. Мальчик не в адеквате. Я думаю, у них ничего фактически не было… Ну, может, раз?

— Кто-то считал?

Катя поморгала ресницами, покрытыми синей тушью:

— Лучше расскажи, как Макс Измайлов? Общаешься с ним? У него жена жутко страшная, прямо видно, что губы сделаны и нос. Как он с ней живет?

— У нее все подрезано как надо, — возразила Вика. — Я думаю тоже себе ринопластику делать. Главное, выбрать качественную клинику, лучше всего в Швейцарии.

Вернулся Юра, звонивший дилеру. Обсудили новый клуб, Вика расплатилась за коктейли и еду.

— Местечко зачетное, правда публика смешанная, но тебе понравится! — обещала Китти. — Дурацкие селфи выкладывать не будем, Измайлов не узнает, не переживай!

«А если наделать дурацких селфи в обнимку с Алексом и выложить в интернет, Измайлов узнает», — подумал Игорь с недобрым чувством. Но тут же спохватился про себя, такие шутки могли иметь последствия.

Странным образом Леша будто прочел его мысли. Когда вся компания высыпала из бара на улицу к подъехавшим машинам, Игорь почувствовал в суматохе, как кто-то сжимает его руку. Алекс открыл дверцу такси и почти втащил Игоря за собой на заднее сиденье.

— Что ты смотришь на меня, как на брюхоногого моллюска? Между прочим, еще есть на свете люди, от взгляда которых я сам краснею и не знаю, куда себя деть. Просто я использую наглость как свое оружие.

Алевтина обернулась с переднего сиденья.

— Вы там не ссоритесь, мальчики?

— А что, вы волнуетесь за наш товарный вид?

Игорь сообразил, почему испытывает к Леше неприязнь. Он узнавал в нем прежнего себя. И нахальство от застенчивости, и наивная жажда доказать миру свою правоту. Пять лет назад Игорь тоже бы, наверное, ввязался в спор о правах гомосексуалов, доказывая, что мир должен быть гармоничен и справедлив. Сейчас он осознавал, как изменился за это время. Тогда, по окончании школы, обрушился почти тюремный распорядок его жизни — с каждодневным подъемом в семь утра, вечерней спортивной секцией, проверкой домашних заданий, ежеминутным надзором, на который отчим не жалел времени и сил. Внезапная свобода привела тогда Игоря в модельное агентство, в мир столь же далекий от привычного, как невесомость.

Если бы не важная для отчима командировка, вся жизнь Игоря сейчас была бы иной. При дяде Вите он никогда бы не решился пойти в школу моделей, не попал бы на открытие бизнес-центра. Не случилось бы разговора под звездным небом и той ночи с Измайловым, когда он почувствовал себя желанным и свободным. Когда любовь, как локомотив на полной скорости, сбила с ног и потащила по пути, который он не выбирал.

У дверей в ночной клуб собралась уже плотная толпа, наэлектризованная предвкушением секса, выпивки и химического счастья. На входе проверяли сумки. Проталкиваясь через тесный предбанник в толпе разгоряченных, потных парней и девушек, Китти смеялась и взвизгивала, прижимаясь к Игорю. Он обнял ее, защищая от толчков, позволил волне возбуждения подхватить их, понести, втолкнуть в кипящий, ослепляющий вспышками лазера, грохочущий веселый ад.

Бит электронных звуков подгонял сердечный ритм, голоса невидимых сирен изливались на головы клубничным сиропом: «Танцуй, пока молодая, девочка Рая, танцуй, пока молодая, девочка Мая!» Вика, Алевтина, Юра нырнули в море человеческих голов, заколыхались водорослями вскинутых рук. Закрыв глаза, Игорь поддался сладкоголосому зову: «Танцуй, пока молода, да, да, да!»

В инопланетном мире не было ни дня ни ночи. Время спотыкалось, двигалось скачками. В темном коридорчике у лестницы Китти прижалась к нему так близко, что он услышал клубничный запах помады от ее губ.

— Игорюш, а может, нам пожениться? Я тебе ребенка рожу. Хочешь?

Игорь чувствовал одновременно неловкость и возбуждение. Он мог бы переспать с Катей, пока Измайлов ведет свои неотложные переговоры в сауне с молодыми охранниками Владимира Львовича. Для комплекта можно было прихватить с собой и Алекса. Почему не заняться сексом просто для секса, так делают все. И Винсент тогда удивился: что с ним не так, зачем усложнять простые вещи?

Вика утащила Катю к стойке бара, рядом с Игорем оказался белобрысый Юра.

— Пошли, есть разговор.

В туалете, где по мокрому полу змеились ленты размотанной бумаги, Юра жестом фокусника раскрыл ладонь.

— Меняю злобу дня на радость ночи.

Леша, нагнувшись над подоконником, уже разминал дорожку, не обращая внимания на проходящих парней. Глядя на его обтянутую черными джинсами тощую задницу, Игорь представил, как Георгий насаживает парнишку на свой представительского класса член.

Юра подошел совсем близко, уперся рукой в кафельную стену:

— Так чего?

— Не хочу, — отказался Игорь. — Мне и так нормально.

— Ну смотри, — он выкатил на Игоря белесые наглые глаза. — Есть тема. Поможешь с Москвой завязаться, с клубной тусой? Весь комплект: штакет, спиды, кислый, черный. Твои клиенты — мой товар.

Глухой манерой речи с нажимом на каждое слово он подражал каким-то крутым и опасным людям, но получалось, что сплевывает фразы с губы, как шелуху от семечек. Игорь не стал ничего отвечать, просто повернулся и пошел к двери. На лестнице встретил девушек. Катя и Вика подцепили колоритных восточных парней. Вращая глазами по сторонам, набычив шеи, ухажеры пробирались за ними через толпу, словно кортеж охраны.

— Понимаешь, он мне за все время даже букет цветов не подарил, даже колготки. Он приносил только презервативы и бухло! — на ходу вспоминала очередного «бывшего» Вика.

— Я тоже решила для себя, больше никакой любви, — утешала подругу Китти. — Нормальные мужики женятся только на богатых дурах. А нам надо использовать богатых придурков! Ты согласен, Игорюш?

— Деньги! — перекрикивая музыку, поддержала Вика. — Всем правят деньги.

Катя обняла ее:

— Викусь, найди мне такого же Черномора? Я его ухвачу за бороду!

Вместе они выбрались на танцпол, где в полутьме, в грохоте электронного бита сотрясались полуголые потные тела. Игорь вслед за девушками влился в круг танцующих, ощутил себя частью взбудораженного похотью человеческого варева. Его хватали за одежду незнакомые люди, какой-то парень начал выделывать перед ним призывные вычурные движения. Хотелось пить. Диджей сменил ритм. Игорь узнал хрипловатый голос Эми Уайнха-ус, Георгий часто ставил ее диск в машине. Китти прильнула к нему, и он не стал отстраняться, обнял ее за талию. Она поддалась, гибко откинулась назад плечами.

Закрыв глаза, Игорь чувствовал, как вместе с воздухом в легкие проникает цветочный аромат духов, питательный бульон из пыли, выделений потовых желез, чешуек перхоти, волокон ткани. Ему показалось, что Китти что-то хочет ему сказать, он нагнулся и услышал, что она повторяет слова песни.

— You go back to her, and I go back to black…

У бара Игорь выпил в несколько глотков бутылку воды, заказал сухой мартини. Алекс-Леша, мокрый от пота, с потекшей косметикой, лениво беседовал с девочкой-эмо — розовая челка, пухлые щеки, кружевной корсет поверх черной футболки. Она уставилась на Игоря, перевела глаза обратно на Лешу:

— Вы что, братья?

— Мы сестры, — пошутил в своей манере парень.

— Тогда я буду вашим братом, — предложила она.

Леша усмехнулся с жестокой надменностью:

— Ты хоть понимаешь, что такое человек с гибкой гендерной идентичностью?

— Бисексуал?

— Бигендер, — поправил Леша. — Скоро весь мир осознает, что человек имеет право ощущать себя мужчиной или женщиной независимо от пола своего рождения. В конце концов, это такие же социальные метки, как, например, бухгалтер или дворник. Андрогинная личность вбирает в себя все лучшее из мужских и женских качеств.

В компании, расположившейся рядом за стойкой, разговор вели на ту же тему.

— Стрёмно рожать детей от голубого, неизвестно, что выйдет, — заявляла толстенькая девушка в платье с открытыми плечами.

— Геев надо всех отправить в психушку, — поглядывая по сторонам, задирался ее молодой, но уже облысевший со лба и темени приятель. — Белая палата, галоперидол.

Игорю пришла в голову неожиданная мысль. Что если Измайлов и правда решил идти в политику? К финансовым потокам, духовным скрепам, раскормленным попам в золотых юбках? Back to her, к своей жене?

Подошел веселый Юра, крепкой рукой в татуировках обхватил тощую шею Леши:

— Ну че, малыши, как вам клубец?

Девочка-эмо надула пухленькие щеки:

— Полный отстой! Янка, «ГрОб» и Башлачев — вот реальная музыка. Правда, Алеша?

— Слушай ты, заурядное устройство, я же сказал: Алекс! Называй меня Алекс, — вспыхнул возмущением парнишка.

Рассматривая Игоря своим прямым наглым взглядом, Юра спросил:

— А чего у тебя щека очкует? Зуб болит? Или на нервах?

— Бандитская пуля, — ответил Игорь, отстраняясь. Он и сам чувствовал, как под действием алкоголя начал подергиваться лицевой нерв.

— Чё ты все понтуешься? Типа остроумный? Как Измайлов? А ты не он, — усмехнулся Юра и подмигнул; при этом один его глаз закрылся полностью, а второй, выпуклый, серый, смотрел все так же прямо.

Игорь повернулся и начал проталкиваться к выходу. Он чувствовал усталость и подступающее похмелье с первыми спазмами головной боли. Но, главное, он чувствовал, что в его душе зреет новое понимание привычных вещей. Встреча с Катей и со всей компанией из Фэшн-Хауса заставила его осознать, как сильно он изменился за год московской жизни.

Таксисты ждали у клуба, но Игорь хотел продышаться, побыть один. Он двинулся по улице, перерезанной наискосок густыми тенями высоких кленов. В утренних сумерках было свежо, пустынно; глухое синее небо на востоке занималось золотым огнем. Он шел, постепенно замедляя шаг, прислушиваясь к боли в виске, думая о том, что прошлое, как и будущее, составлено из случайностей, компромиссов, осуществленных и упущенных возможностей. И что, может быть, он приехал в родной город вовсе не для того, чтобы встретиться с прежними друзьями, а для того, чтобы навсегда попрощаться с ними.

Бледный в утреннем свете, мокрый как мышь Алекс догнал его у поворота:

— Я тоже ухожу. Здесь не Бразилия, чтобы так выражать свои эмоции.

— Как кто? — уточнил Игорь.

Обеими руками парнишка нарисовал в воздухе круг:

— Как все эти люди в моем окружении! Мне по-прежнему кажется, что ты не совсем такой, как они. У меня к тебе предложение.

Игорь решил было, что речь снова зайдет о торговле наркотиками, но парень всего-навсего позвал его в Макдоналдс. Завтрак после клуба в американской закусочной — это был какой-то ритуал, вникнуть в смысл которого Игорь даже не пытался. Без всякого перехода Леша начал исповедоваться:

— Мне в шестом классе сестра сказала, что родители меня взяли из детского дома. Я их попросил: отдайте меня обратно. Сестру ругали, потому что она все это сочинила от своей тупости. Но я поверил. Мама стала фотографии показывать, как я похож на дедушку, на всех ее родственников… Папа тоже стал говорить, как они меня любят, гордятся, все такое.

В прозрачных предутренних сумерках они брели по улице, засыпанной золотыми кленовыми листьями. Леша пинал листья ногами, они взлетали невысоко и бессильно падали на землю, как падает рука мертвого человека. Игорь чувствовал одновременно нервную досаду и апатию; он молча шагал, слушая назойливый, раздражающе резкий голос.

— Я до сих пор думаю: может, это все правда? Может, у меня где-то есть другие родители? Какие-нибудь необычные, знаменитые. Например, Арбенина из «Ночных снайперов» или Рената Литвинова. Может, они меня ищут? Я из дома уехал поэтому.

— И что? Нашел нового папашу? — уже не скрывая злости, скривился Игорь.

Он понял, но не обиделся, тут же перескочил на другое:

— Терпеть не могу этот клуб! Декоративный унитаз с доставкой на дом! Надо было так испоганить нормальное место! Эта сущность еще прицепилась, объясни да объясни ей, что такое гендерквир и все такое. Я удивляюсь, как молодежь вообще не в курсе молодежной субкультуры! Им надо лекции читать по теме. Ты согласен с тем, что женщины — низшие существа по своему интеллекту?

— А ты зачем ко мне прицепился? — спросил Игорь. — Я тебя не буду трахать, даже не надейся.

Игорь подошел к обочине и вскинул руку, но редкие машины проезжали мимо. Леша продолжал болтать — в его мозгу бурлили вещества.

— Знаешь, есть рассказ, как люди стали жить на Марсе. И у одной семьи когда-то умер сын. И вот ночью он к ним приходит. Жена сразу приняла это как факт, ну то есть чудо. А муж в глубине души понимал, что это некое иное существо, принявшее облик их сына. В общем, потом другие люди, которые недавно потеряли дочку, увидели этого инопланетянина, и он превратился в девочку… Прибежала толпа, и этот марсианин начал превращаться во всех подряд, пока не сдох.

— И что?

— Наверное, у Измайлова так было со мной. Он видел во мне кого-то иного. Ну, то есть тебя. Приходится признать, у меня с ним, в общем-то, был первый секс. Я ему, конечно, не сказал. А он не догадался.

Игорь чувствовал похмельную тошноту и безжалостную власть сильного над слабым.

— Интересно, сколько он тогда выпил?

— Это мне надо тебя ненавидеть, — проговорил Леша. — Самая мощная любовь, когда сначала влюбляешься по общению, а потом уже по внешности. У меня так было с ним, а у него наоборот. То есть он в меня не влюбился.

Игорь хотел рассмеяться, но в виске пульсировала боль, он только покривился углом рта. Сосредоточил взгляд на трех фигурах, которые появились, как из-за угла школы, выкрашенной к сентябрю в белый и розовый цвета.

Приземистые бритоголовые парни в толстовках и трикотажных штанах с лампасами двигались упругим спортивным шагом. Один держал бутылку пива, двое других шли налегке. Они приближались быстро, слишком быстро для праздных прохожих. Игорь позвоночником почувствовал исходящую от них опасность. За несколько секунд до сближения один из приземистых, с залысинами надо лбом и свороченным на сторону носом, издал радостный клич:

— Гля, пацаны, живые пидоры! Ты, защекан, а ну стоять…

Как всегда в минуту опасности, тело приняло решение прежде, чем сознание. Игорь метнулся в сторону, выскочил на проезжую часть, успев услышать за спиной скрипучий голосок Леши:

— Защекан — это кто, простите? Ваш папа?

Обернувшись на бегу, он увидел, как один из гопников в подскоке бьет парнишку ногой в грудь. Никто не преследовал Игоря, трое акробатов словно затеяли лихой танец. Так в Палермо, расстелив на площади кусок линолеума и врубив на полную мощность колонки, отплясывали для туристов темнокожие братишки в бейсболках и просторных штанах.

Игорь остановился. Издалека он смотрел, как топчут ногами сжавшийся на асфальте темный комок человеческого тела, как желтыми бабочками взлетают вверх кленовые листья. В голове его была пустота.

Из-за угла показалась разбитая «шестерка», таджик за рулем начал притормаживать, завидев пассажира. Но вместо того, чтобы кинуться к машине, Игорь, почти не понимая, что делает, шагнул обратно на газон. Поднял водочную бутылку и направился к пляшущим акробатам. Головная боль прошла внезапно, он ощущал прилив бездумного отчаяния и вместе с тем силу и гибкость своего тела, натренированного в бассейне и на беговой дорожке.

Парень со сломанным носом первым заметил его приближение. Игорь вспомнил разговор с Георгием, который как-то учил его: «В драке три на одного надо вычислить лидера, рвануть вперед, как бык, и бить первым. Если вожак обнаружит свой страх, стая тут же разбежится». Игорь поймал налитые свинцом глаза и пошел на главаря, сжимая свое оружие.

Но бритый тоже помнил уроки своих подворотен. Он выплюнул ругательство, двинулся навстречу Игорю, раздувая грудную клетку. Двое других остановили свой танец, замерли на месте. Игорь успел заметить, как Леша отползает к ближним кустам.

— Ну что ты, пидорок, урюпа! — оскалился блатным манером парень.

Не прекращая движения, не отрывая глаз от лица, изрытого оспинами, Игорь разбил бутылку о столб. Звон стекла распорол тишину как грохот небесных барабанов.

Игорь нацелился полоснуть кадык. Не было чувства опасности, только кипящая ненависть. Он был готов убить, на этот раз осознано и хладнокровно.

Бритый струсил, и это поняли его товарищи.

— Пацан, какие проблемы? Давай поговорим!

Краем глаза Игорь поймал движение — из-за школы показался мужчина с собакой на поводке. И главарь со сломанным носом использовал повод сохранить реноме.

— Атас! Погнали, мужики!

Все трое с топотом побежали в ту сторону, откуда пришли. Мужчина с собакой опасливо обходил место драки.

Игорь отбросил бутылку, подошел и наклонился к Лехе. Заглянул в лицо, испачканное землей и кровью, с потеками косметики вокруг глаз.

— Ты как из фильма «Зомби Апокалипсиса».

— А ты прямо супермен, — Леша косил покрасневшим подбитым глазом. — В ботинках мартенс.

Игорь присел рядом с ним на корточки:

— Тебе бы надо в травму.

— Да я в норме. Уроды, придурки… Им что тут, парк Челюскинцев? — парнишка осматривал и ощупывал асфальт вокруг себя. — Линза выпала. Новые линзы вставил.

— При чем тут парк Челюскинцев?

— Ну, это такие парки, где по ночам бродят маньяки, вешают людей и вырезают ножом глаза. А днем дети катаются с горки и бабульки выгуливают собак.

— Это жестокая галактика, — ответил Игорь, помогая ему подняться.

До ближайшего травмпункта их подвез таджик на разбитом «жигуленке». В машине парень отключился — потерял сознание или уснул, и бросить его было нельзя, хотя играть в санитара Игорю нравилась еще меньше, чем в супергероя. Они больше часа отсидели в очереди к пожилому усатому врачу. Тот сразу обратился к Игорю:

— Твой друг что-то принял?

— Таблеток наглотаются, а потом лупят друг друга, — пожилая медсестра промывала ссадины на голове Леши, сердито дергала его за волосы.

— Мы ничего не принимали! Нас избили гомофобы на улице.

— Не нас, а тебя, — уточнил Игорь.

— Хоть бы о матерях своих подумали, — вздохнула сестра, пока врач выписывал направление в рентгеновский кабинет.

— Что именно? — огрызнулся Леша. — Что наши родители создали для своих детей гомофобное общество с атмосферой нетерпимости и тотального зла?

Сердитая медсестра переглянулась с врачом, в сердцах швырнула куски использованной ваты в корзину. Игорь смотрел в ее морщинистое лицо с некрасивыми родинками и думал о матери, умершей в этот день ровно десять лет назад. Он вспомнил об этом невеселом юбилее неделю назад, когда брал билет на поезд в Петербург.

Кладбище запомнилось ему глинистым пустырем с бесконечными рядами могил. Но за воротами обнаружился живописный парк, и мраморные скульптуры над старинными надгробиями, и жестяные обелиски со звездами. Голубая крыша часовни виднелась слева, и он сообразил, что таксист привез его к центральному входу. С дядей Витей они подъезжали по грунтовой дороге с другой стороны.

Часовня была закрыта, но у дверей смуглые тетки в платках торговали цветами. Игорь купил лиловые осенние астры. Их травянистый острый запах напомнил о школе, о дождливых и тягостных днях начала сентября. Он шел по кладбищу с астрами и словно чувствовал, как шею царапает жесткий воротник новой рубашки, как рюкзак оттягивает плечи, а горячая рука матери сжимает его пальцы. У нее всегда были горячие руки, немного жесткие от домашней работы. Дядя Витя требовал, чтобы полотенца и белье она застирывала руками, перед тем как бросить в машинку. Игорь помнил, как она терла трусы и майки отчима о стиральную доску, локтем убирая пряди со лба. Помнил бледность ее лица, мыльную пену в волосах. Но в праздники она всегда наряжалась и становилась веселой. Игорь помнил, как на нее смотрели мужчины, когда легкая, хрупкая, семенящая своей балетной походкой, она вела его в школу первого сентября. И как дядя Витя в белой майке стоял у окна, провожая их взглядом.

Сидя за партой, отвечая урок у доски или сливаясь с оглушенной собственным криком толпой бегущих на перемену одноклассников, Игорь неизменно ощущал на себе взгляд голубых навыкате глаз отчима с желтыми комковатыми белками. Это было время вселенского одиночества, среди которого мальчик обыденно привыкал к нелюбви.

На кладбище, серди могил, прошлое властно захватило его, и не было ничего удивительного в том, что отчим материализовался из воспоминаний. Дядя Витя держал консервную банку, остро блестящую на солнце, и, сощурив глаза, спокойно смотрел на подходящего к могиле Игоря. Женщина маленького роста, полноватая, с плоским округлым лицом, выпалывала траву вокруг памятника. Заметив приближение постороннего человека, она выпрямилась и заулыбалась.

Игорь поздоровался кивком, вошел за ограду могилы и хотел положить цветы. Но женщина ласково и суетливо протянула руки, схватила астры:

— Зачем так? Завянут!

Она ввинтила в земляной холмик жестяную банку и поставила вместе два букета.

— Поняла, кто это? — обратился к ней дядя Витя. — Мой сын.

Женщине в нарядной кофточке с вышивкой было лет тридцать, ее звали Гуля. Жесткие, черные от природы волосы она красила в буро-желтый цвет. Она сразу взяла с Игорем простой и доверительный тон, рассказала, что наготовила к поминкам пирогов, самсы, печеных перцев и сладостей. От нее Игорь узнал, что дядя Витя хранит память о покойнице, два раза в год бывает на кладбище, ухаживает за могилой. Только из-за Гули Игорь согласился сесть в машину к отчиму. Он даже взял у нее сигарету, хотя не курил уже несколько месяцев.

— Виктор вашу покойную маму часто вспоминает, что она была такая хорошая хозяйка, умная женщина, — рассказывала Гуля, с почтением оглядываясь на стриженый затылок дяди Вити. — И про вас говорит, что вы спортсмен, школу закончили на одни пятерки. Наши многие тоже в Москву уезжают. Говорят, там жизнь труднее, но заработать проще.

Игорь хорошо помнил, как отчим насмехался над матерью при гостях, называя балериной, криворучкой, недотыкомкой. Как швырял тарелку, когда ему не нравилась еда, как топтал ногами недостаточно хорошо отстиранные рубашки. Для пасынка тоже находились прозвища в богатом народном языке: вымесок, выблядок, гнилое семя. После смерти матери Игорь мечтал, что вырастет и отомстит дяде Вите за все. Он вырос, но и так и не придумал способ мести.

В подъезде, совсем как раньше, пахло кошками, сыростью, вареной капустой. Правда, теперь на месте старой двери лоснилась свежей краской новая, стальная. Стол накрыли в большой комнате, собрались гости. Новые соседи, друзья отчима. Пришла и дальняя родственница матери, старуха в пожелтевших кружевных воротничках, которую Игорь видел раз или два в жизни и, кажется, в том же негнущемся суконном платье.

По всему было видно, в доме водились деньги. Гуля простодушно хвасталась щедрым столом, новой мебелью, натяжными потолками. С готовностью рассказывала Игорю:

— Ремонт в том году закончили. Наша бригада делала. И стены, и обои, и плитку в ванной. Так мы с вашим папой познакомились.

Дядя Витя ни о чем не спрашивал, только приглядывался, принюхивался к Игорю. Они не виделись больше трех лет, но отчим изменился мало, разве что немного располнел в боках. Взгляд его голубых с молочной примесью глаз был по-прежнему тяжелым и цепким.

Отчим по прежнему служил в МЧС. После двухтрех рюмок он стал рассказывать, как возил гуманитарный груз на Донбасс, как поучаствовал в боевых действиях, сидел под обстрелом в блиндаже, сам наводил огонь из гранатомета. Игорь помнил, что и раньше, возвращаясь из горячих точек, он в подробностях расписывал свой героизм и угрожавшие ему опасности. Но если раньше усомниться в правдивости отчима ему не приходило в голову, теперь казалось, что тот сочинил всю историю от начала до конца, раскрасив ее подробностями из теленовостей.

Гуля присаживалась за стол на минутку, снова вскакивала, что-то несла из кухни, подкладывала на тарелки гостям. Шумно обсуждали украинские события, стучал по столу ладонью сослуживец отчима, который пришел со своей немолодой женой. Неопрятный толстяк с седыми, давно не стриженными космами под столом прижимался ляжкой к колену Игоря, сопел и шумно сморкался.

Игорь снова чувствовал невозможность преодолеть мучительную власть над ним прошлого. Отчим, Гуля, разговоры за столом, все происходящее в этой квартире сейчас казалось реальнее, чем его московская жизнь с Измайловым. Сейчас ему представлялось, что он никогда не сможет излечиться от душевной гангрены, потому что эта болезнь вросла в его клетки, слепила его, сделала самим собой. Он мог изображать директора компании, парня модельной внешности или богатого наследника, избалованного деньгами, но здесь, на территории дяди Вити, он навсегда оставался тем, кем был на самом деле. Беспомощный, запуганный мальчик, ожидающий от мира только зла.

Разложив по тарелкам дымящееся мясо, Гуля не удержалась от того, чтобы похвастаться. Она повела Игоря по квартире, открыла дверь в сверкающую белой плиткой и чистотой ванную, на кухне показала гарнитур со встроенной техникой. В комнате тетки, умершей два года назад, теперь была устроена спальня с широкой супружеской кроватью, плазменным телевизором и зеркальным шкафом во всю стену. На полке под зеркалом Игорь увидел фотографию, где он, тринадцатилетний, хмурый, в праздничном светлом костюме, сидел рядом с матерью. Красивая женщина с безвольным ртом держала сына за руку, но между ними уже проведена была незримая черта, и ее глаза смотрели поверх того глубокого дальнего горизонта, за которым зияла пропасть.

— Это вы и ваша мама, узнаете? Ваш папа все время про вас вспоминает. Он любит чистоту, — улыбалась Гуля. — Я каждый день полы мою, для ковров купили парогенератор.

Дядя Витя громко кликнул Гулю, потребовал принести салфетки. Игорь вместе с ней прошел через гостиную. За столом перешли к проблемам глобальной политики, обсуждали приближение войск НАТО к российским границам. Игорь понимал, что должен скорее уйти из этого давно ставшего чужим дома, где его душу могильной плитой давила тяжесть. Но все та же недобрая сила заставила его заглянуть напоследок в свою бывшую комнату, где раньше стоял фанерный шкаф, продавленный диван.

Здесь к идеально ровной белой стене была прикручена шведская стенка, в углу висела боксерская груша. Игорь заметил гантели на полу, аккуратно сложенный спортивный костюм на кожаной кушетке. Ноутбук с подключенной к нему видеокамерой вспыхивал синей подсветкой, почти до потолка тянулись полки с коробками и стопками компьютерных дисков.

Игорь вспомнил, как дядя Витя привез ему камеру из очередной командировки — не эту, а любительскую, с простым набором функций. Без всякой цели, из праздного любопытства он протянул руку и взял камеру, нажал красную кнопку.

Видео снимали здесь, в этой комнате. Мальчишке было лет тринадцать, он явно занимался этим не в первый раз. Лицо у него было некрасивое, равнодушное и сонное. Камеру держал, наверное, дядя Витя, а трахал мальчишку другой мужчина, голый, пузатый, в лыжной маске с прорезями для глаз.

Игорь несколько секунд отупело смотрел на экран. Он вдруг понял, зачем дяде Вите столько коробок с дисками. Реальность, более правдивая, чем его сегодняшняя жизнь, сгустилась в воздухе, и наяву Игорь увидел себя другим. В другом измерении он, уже обрюзглый, со щетиной на лице, с невычищенными ногтями, сидел за старым кухонным столом. Он держал в руке стакан водки. На блюдце с отбитым краем мокла корка хлеба, и перья лука погребальным венком окружали селедочную голову. А в коридоре на полу лежал мертвый дядя Витя, из его глаза торчал смятый окурок, и вытертый линолеум поблескивал лужицей мочи.

Гуля заглянула в комнату. Игорь успел положить камеру на место, но женщина все поняла. К ее толстым губам прилипла улыбка, глаза сделались черными и пустыми. Игорь шагнул к двери, чтобы выйти из этой квартиры и никогда больше сюда не возвращаться. Он знал, что в той, другой реальности он должен был остаться здесь навсегда. В его бывшей спальне на крючок для люстры была уже накинута веревка.

— Идемте к столу, — проговорила Гуля, и волосы ожили на ее голове, зашевелились болотными змеями.

Старухи и старики за столом ели мясо, Игорь увидел на тарелках крупные белые кости. Он прошел через гостиную, пряча глаза от дяди Вити. Но тот заметил его и быстро поднялся со своего места. Тучный гость с неопрятными седыми космами тоже вскочил, уронив табурет.

Гуля выходила из кухни, пряча руки за спиной; по правилам этой реальности Игорь должен был умереть. Но в прихожей, оказавшись перед зеркалом, усилием воли он стряхнул наваждение и, словно в компьютерной игре, перепрыгнул на новый уровень.

— Я позвонил Измайлову, — произнес он, словно спасительное заклинание. — Сюда уже едет спецназ.

Отчим сплюнул на пол, заорал:

— Подстилка банкирская! Тварь! Вон из моего дома!

Игорь попятился к двери, нащупал замок и выскочил на лестницу.

Спальный район, где он провел две трети жизни, рос в небо, как лес. Дома-корабли советской постройки едва доставали до подмышек новых тридцатиэтажных муравейников. На пустыре между школами появилась спортивная площадка. Площадь, пьяная торговка, принаряженная стекляшками дешевых закусочных, лезла в глаза пестрыми вывесками. Здесь можно было купить все необходимое для жизни: цветы, блины, трусы и героин, резиновые тапки и краденые телефоны. Теперь и диски с детской порнографией.

Асфальт под ногами был покрыт повторяющимися трафаретными надписями: «Отдых», «Девушки», «Аборт — это убийство». Кое-где телефоны были замазаны белой краской. Кто-то замазал и слово «аборт», осталось только «убийство».

На автобусной остановке толпились усталые люди. Курили сосредоточенно, словно в этом занятии, курить и ждать, проходила вся их жизнь. Что заставляло каждого из них день за днем шагать вдоль серых в темноте, неотличимых один от другого домов к метро или автобусу, стоять на остановке, курить и чего-то ждать? Несправедливое устройство общества? Судьба?

Накрапывал дождь, Игорь постепенно приходил в себя. Только чудо помогло избегнуть предназначенной ему судьбы. В кармане у него лежал билет на поезд. Уже к вечеру он вернется в мир просторных квартир, дорогих ресторанов, красивых вещей. Встанет под душ, завернется в махровую простыню, досмотрит второй сезон «Hemlock Grove».

Он знал, что никого не может спасти или наказать, может только забыть свое несбывшееся будущее. Озябшими руками он вынул из кармана телефон и позвонил Измайлову.

Вино забвения

Марьяна сразу увидела их, сидящих в глубине зала за круглым столом. Георгий что-то диктовал, юрист стучал по клавишам раскрытого ноутбука. Левон помог ей снять пальто в гардеробе, она успела быстро оглядеть себя в зеркале. Напрасно так ярко накрасилась и надела цепочку с кулоном. Подарок Левона смотрелся безвкусно, тяжелый макияж старил лицо, и на шее вдруг стали заметны поперечные морщины. А главное, ее спутник выглядел нелепо и старомодно в современном интерьере ресторана, среди черного стекла и никелированных конструкций.

Но отступать было поздно, и тем решительнее она направилась в зал. Первая протянула руку Георгию, который для приличия привстал ей навстречу.

Рядом с Левоном Измайлов казался очень высоким и худощавым. В его густых волосах прибавилось седины, но даже это шло ему. Эрнест не менялся совсем: легкие очки с дымчатыми стеклами, серая двойка, неброский галстук. Респектабельный, как ключ от банковской ячейки.

— Мой поверенный Эрнест Карпцов, — представил Георгий.

Левон, улыбаясь, потряс мужчинам руки. Излишне любезно, как показалось Марьяне. Эрнест уточнил:

— Ваших представителей не будет?

— Зачем эти скучные формальности? — Левон зачем-то взялся подражать восточной речи, словно актер, играющий Сталина. — Посидим, поговорим, отметим встречу добрым бокалом.

Он подозвал официанта:

— Какое у тебя самое хорошее вино, дорогой? Принеси нам бутылку. И чего там прилагается — колбаски, сыра, клубнику для дамы.

— Клубники нет, — проговорил одетый в черное официант с надменным лицом самурая. — Могу предложить фруктовый десерт.

— Давай фруктовый десерт! Четыре штуки.

Эрнест поднял согнутый палец:

— Мне, пожалуйста, только кофе.

Георгий не стал отказываться. Он смотрел на Левона изучающе, сквозь прищур, в котором сквозила насмешка. Марьяна попросила стакан воды. Бросив взгляд на Измайлова, Эрнест приступил к делу:

— Хочу вас поздравить. Мы прошли все этапы, получено последнее свидетельство госрегистрации. Таким образом, после двух лет переговоров в целом есть общее понимание. Мы подготовили договор, предлагаю его обсудить.

Кофе Измайлову и Эрнесту принесли сразу, с вином и закусками не спешили. Даже официанты понимали, кому за столом требуется услужить немедленно, а кем можно пренебречь.

Когда ее мужчины, бывший и нынешний, сели за один стол, разница между ними стала наглядной. Даже не потому, что Измайлов был по-прежнему хорош, а Левон мешковат, провинциален, смешон. Один мог заказывать омаров и Шато-Марго, другому было достаточно спросить чашку кофе, и все, даже ресторанный халдей, понимали, кто из них двоих успешный, независимый хозяин жизни, а кому приходится плясать казачка под чужую скрипку.

Марьяна мысленно умоляла Левона молчать, чтобы не усиливать ее досаду, но он, конечно же, принялся балагурить:

— Говорил ей, сиди дома, я все решу. Мужчинам проще договориться, у нас в неделе одна пятница. Но женщину не переспоришь. Даже самая умная женщина понимает только три слова: «люблю», «куплю», «сам дурак».

— Это четыре слова.

Пальцы Эрнеста продолжали бегать по клавишам ноутбука. Георгий молчал.

— Ну пусть четыре, я не против. Пусть я дурак, лишь бы ты была рада, дорогая. Виноватый муж, как известно, самая полезная в доме вещь.

— Полагаю, Марьяна Павловна должна быть рада в полной мере, — проговорил Эрнест невозмутимо. — Посмотрите договор? Все, как ты хотела: передача прав, контрольный пакет, списанные долги.

— Конечно, я хотела! Это бизнес моего отца, — не удержалась от комментария Марьяна.

Эрнест посмотрел на нее из-под очков:

— Как установил суд и признали ваши представители, мой клиент был полноправным партнером и руководил деятельностью холдинга еще до заключения вашего брака. Мой клиент принял добровольное решение передать весь пакет акций компании в обмен на отказ от других имущественных претензий. Это касается и долей совместно приобретенных объектов недвижимости…

— Подумать только, какое благородство! — Марьяна с ненавистью смотрела в лицо Георгия, который продолжал молчать. — Очевидно, я должна быть счастлива, что мой муж возвращает мне мою же собственность после того, как привел компанию к банкротству.

— Бывший муж, — уточнил Георгий. Это была едва ли не первая его фраза, обращенная к ней.

Марьяна сцепила руки под столом, лихорадочно вспоминая успокаивающую буддийскую мантру, которой ее учила подруга Света. Ом, мани, что там дальше?

— Мне кажется, все предельно ясно, — Левон зачем-то вклинился между ними. — Жена получает деньги, бывший муж — свободу…

— А новый муж — жену с деньгами? — огрызнулась Марьяна.

— Люблю, куплю, сам дурак! — Левон склонил перед ней лысую голову.

Мантра не действовала. Марьяне страшно хотелось бросить в лицо Георгию едкое, по-настоящему оскорбительное замечание, но в голову приходили только вещи, которые она не могла произнести вслух при свидетелях. Официант подвез к их столику тележку с винным ведерком и на время отвлек ее, начав церемонно открывать бутылку.

— Собственно, вот и проект соглашения, — Эрнест открыл свою папку. — Предлагаю прочесть и поставить подписи.

Георгий достал из внутреннего кармана ручку и расписался, не глядя в бумаги. Лицо его оставалось бесстрастным. Если бы сейчас Марьяне дали в руки пистолет, она бы с наслаждением взвела курок и выстрелила ему в сердце.

Официант выдернул из бутылки пробку с легким хлопком и собрался поднести горлышко к бокалу Измайлова. Тот сделал движение глазами, и, повинуясь приказу, рука с бутылкой изменила траекторию. Левон продегустировал вино, словно и не заметил оплошности лакея, кивнул с видом знатока. Марьяна опустила глаза, чтобы не видеть ухмылки на его лице. Она уже знала, что сейчас он поднимет бокал и произнесет цветистый тост, совершенно неуместный. Но первым заговорил Георгий.

— Вы ведь архитектор? — обратился он к Левону. — Я собирался поступать на архитектурный, мой отец преподавал инженерам иностранные языки. Иногда жалею, что не пошел. Строить дома, мосты, дороги — хорошая мужская работа.

— Я свою профессию люблю, — проговорил Левон, словно оправдываясь.

Георгий взял бокал за ножку:

— Давайте выпьем за то, что мы любим.

Эрнест чокнулся с ним кофейной чашкой. Левон через стол потянулся к Георгию со своим бокалом. Это было похоже на встречу давних приятелей. Мужчины, видевшие друг друга первый раз в жизни, уже готовы были объединиться против Марьяны. Она видела, что для Левона ничего не значит ее боль, что он поддался обаянию Измайлова и сочувствие к ее страданию всего за несколько минут было отдано в жертву мужской солидарности. Теперь все, что бы Марьяна ни рассказала о бывшем муже, будет казаться Левону преувеличением. Она уже слышала, как он повторяет то, что ей говорили уже не раз: «Измайлов — отличный мужик, просто вы не сошлись характерами».

— Я все подпишу, — сказала она, обращаясь к Эрнесту.

Юрист тут же придвинул к ней бумаги.

Водитель не смог подъехать к ресторану и припарковался на площади. Пока они шли к машине, Левон изображал радость. Потирая руки, посмеиваясь и чуть ли не подпрыгивая, он говорил:

— Твой бывший таки не зря имеет репутацию. Я тут поспрашивал знающих людей, на нем ставят хорошую пробу.

— Иди, целуйся с ним, раз он так тебе понравился! — не выдержала Марьяна.

— Можешь меня пожарить и скушать, но я таки думаю, пусть он лучше целуется со своим мальчиком.

Марьяна остановилась посреди тротуара:

— Ты понимаешь, что мне сейчас не до шуток? Этот человек разрушил всю мою жизнь! Он предал меня! Обманул, чтобы жениться на мне из-за денег. И я потеряла все! А он прекрасно живет в своей Москве с этой развратной дрянью!.. С этой шлюхой мужского пола!

Улыбка сошла с лица Левона, его библейские иконописные глаза исполнились такой тоски, что она спохватилась:

— Извини… я сорвалась. Это все нервы.

Водитель подъехал, они сели в машину. Марьяне хотелось расплакаться, но вместо этого она достала пудреницу. В зеркальце на нее взглянула незнакомая женщина с лицом, распухшим от невыплаканных слез.

— Господи, какая я старая и страшная! — вырвалось у нее помимо воли.

— Ты красивая женщина, в самом расцвете, — через силу старался подбодрить ее Левон. — Моя мама учила, что у женщин бывает три возраста: молодость, вторая молодость и вечная молодость!

Вымученная шутка и сам звук его голоса отняли у Марьяны последние силы. Швырнув пудреницу на пол, она закрыла лицо руками и дала волю слезам.

Ночь игуаны

Пару лет назад Максим не мог и представить, что будет конспектировать доклады экономистов, рассчитывать индексы падения нефтяных акций и вместе с немецким банкиром, голландским трейдером и чиновником из правительства Санкт-Петербурга обсуждать перспективы развития финансового рынка перед журналистами. Но теперь его именовали по отчеству, он числился в списке докладчиков инвестиционного форума и сквозь неплотно прикрытый занавес ему то и дело открывалось византийское закулисье большой политики, где волшебные горшочки день и ночь варили деньги.

Максим быстро понял, что все экономические схемы и уравнения, которым учили в бизнес-школах, сводились к простому правилу капитализма: нажива любой ценой. Как в древнем Вавилоне, погибших городах тольтеков, подводной Атлантиде и пещерах неолита, миром по-прежнему правили тайные братства, национальные кланы, шаманы и жрецы, сенаторы и всадники. Волосяной колтун семейных, политических, любовных связей, кровной вражды и выгодных союзов питал вечно живые семена человеческих пороков. Но закон денег был превыше прочих. Все глобальные конфликты, в сознании обывателей обретающие пафос великих побед и позорных поражений, имели простые причины: доступ к ресурсам, передел сфер влияния, нажива любой ценой.

Отец как-то пошутил, что люди при больших деньгах, как «свинина по-еврейски», вызывают смешанные чувства. Именно с этим чувством Максим читал хрестоматию родовых травм и аномалий душевного развития своих новых родственников и партнеров. Он твердо знал, что классовое неравенство — непреложный закон, и был не прочь подняться на самую верхушку социальной пирамиды.

Почему-то он ждал, что встретит там выдающихся, хотя бы талантливых негодяев. Но по большей части эти люди не представляли собой ничего примечательного. Как все прочие, они страдали от жгучей неуверенности в себе или от непомерного тщеславия. Многих отличала клиническая тупость, почти всех — невежество. И было совершенно непонятно, почему именно они ворочают миллионами, решают судьбу огромных предприятий, городов и целых регионов. Максима поначалу удивляло, как мало они заботятся о последствиях своих решений. Но бронепоезд власти, движимый по рельсам истории, как и сто, и тысячу лет назад, тоннами пожирал человеческий уголь. И Максим постепенно привыкал «щемить терпил», как выражался Василевский, — в любых переговорах иметь в виду свой шкурный интерес, ни от кого не ждать и никому не делать добра. Никому не верить, не бояться никаких последствий, ни о чем не просить.

Отец тоже делал доклад на форуме. Насмешливый, вальяжный, в галстуке с принтом натюрморта Караваджо, он, как обычно, позволял себе чуть больше свободы, чем другие. Максим лишь недавно начал понимать, каких усилий требует от человека независимая позиция. Все, что раньше так раздражало его в отце, — пижонство, провокационность поступков и слов, невозмутимость в самых щекотливых ситуациях — теперь стало нравиться и даже вызывать скрытое восхищение. Такая жизненная стратегия могла быть выбором только по-настоящему отважного и сильного человека, а эти качества редко встречались даже в том кругу, где Максим оказался после женитьбы на Кристине.

Отец приехал в Петербург во вторник и уехал в четверг, сам Максим собирался вернуться в Москву в субботу. Но в последний день, на пресс-конференции, когда он оказался за круглым столом с членами президиума, ему передали записку из зала. Вскрыв запечатанный конверт с логотипом форума, он обнаружил рисунок. Нижняя часть женской фигуры изображена была во всех физиологических подробностях, с немалой экспрессией — автор, очевидно, потратил на это немало времени и сил. Комментарий был кратким: «Шалавы подмылись и ждут».

Максим оглядел зал — в углу, возле двери, сидел Андрей Добрынин. Физиономия бывшего одноклассника сияла. Он показал глазами на девушку-администратора и красноречиво подпер языком щеку. Через минуту Максим увидел, как от двери, слегка согнувшись, пробирается третий «мушкетер» их школьной компании — растолстевший, отпустивший шкиперскую бородку Радик Кочетков.

По окончании официальной части приятели встретились в фойе. Добрыня представил Максима блондинке в синем облегающем костюмчике. Она была деловитой и сексуальной, как стюардесса.

— Знакомься, Алиса, это пудинг. Знакомься, пудинг, это Алиса.

— Ну и чего ты думаешь об Украине? — поглощая бутерброды с фуршетного стола, поинтересовался Радик.

— Правда хочешь об этом поговорить? — спросил Максим.

— Лично я согласна с Шендеровичем, — Алиса распахнула длинные ресницы. — Мы всей страной маршируем в задницу, продолжая бодро петь песни. Это путь к изоляции, а наша власть, как обезьяна, которая плюется из клетки.

— Шендерович — это древний поц вроде Жванецкого? С концертами выступает? — уточнил Добрыня.

— Он политический обозреватель на «Эхе Москвы». Там мой муж работает.

— Строгий муж?

— Очень, — Алиса кокетливо повела плечиками.

— Жидовская контора, — пробормотал Радик с набитым ртом. — Педерасты и агенты ЦРУ.

Максим не видел друзей несколько месяцев и теперь подмечал, как за это время в каждом развились самые неприятные черты. Упрямый недалекий Радик начал пересказывать вычитанные в интернете теории жидомасонского заговора. Добрыня, излучая самодовольство, с тонкой издевкой поддакивал приятелю, то и дело оглядывая себя в зеркале и что-то мурлыкая на ухо Алисе. Девушка нервно смеялась, откидывая за спину длинные волосы.

К столику подтянулись подруги «стюардессы»: полноватая шатенка с большой родинкой на щеке и низенькая, рыжеволосая, почти карлица, с прыщиками на лбу. Их имен Максим не запомнил. Завязался пустой, как всегда в таких случаях, разговор. Рыжая изучала итальянский и хвасталась, что умеет готовить тирамису, толстая недавно видела в подземном переходе поп-певца Диму Билана.

— Я шла, и он такой идет. Главное, он был в золотых кроссовках. Я не заметила, какой фирмы, но ничего такие, модные. Люди не ходят в золотых кроссовках. Это точно был Билан! Прямо в метро, честное слово!

Радик забрал у официанта-разносчика бутылку водки. Добрыня разлил.

— Ну чего, еще по сотке инвестиций в недвижимость?

— А вы недвижимостью занимаетесь?

— Да каждую субботу.

После двух рюмок Максим, который теперь употреблял спиртное крайне редко, почувствовал внезапное желание отпустить себя и напиться бездумно, до обморока мозга, как в студенческие годы они напивались с приятелем Юджином в ирландских пабах. Алиса хвасталась перед дурнушками своим мужем, выпускником Стэнфорда:

— Он мог остаться в Калифорнии, но что там делать? Дешевый рай для пенсионеров. Россия сейчас дает огромные перспективы для самореализации.

Подруги кисло переглядывались, кивали. Во время очередного похода к фуршетному столу Радик дернул Максима за пиджак:

— Слышь, чего на этих куриц время тратить? Поехали, закажем профессионалок.

Добрыня не поддержал товарища:

— А чего? Офисные шлюхи дают не хуже центровых. У них же мотивация.

— Да на хрен ли слушать эту лебеду, мне проще заплатить, — бурчал Радик, и Максим согласился:

— Мне тоже проще заплатить.

Моральную победу временно одержал Добрынин. Вместе с девицами они переместились в ресторан на верхнем этаже торгового центра. Взяли еще водки и бутылку розового. Но суп и горячее готовили долго, и Радик первым перешел на виски. Хлопнули по сто, потом по двести. Последствия этой арифметики Максим ощутил уже в такси, когда, очнувшись, обнаружил, что его голова лежит на мягкой груди шатенки. Полная рука обнимала его за шею, теребила ухо, он отупело разглядывал и считал волоски на ее родимом пятне.

Добрынин, то и дело задевая Максима локтем, бодро вещал:

— В слюне клещей энцефалит, грануцитарный анаплазмоз, боррелиоз, бабезиоз, еще туева хуча заразы. Гулять по лесу — все равно что трахаться без гондона.

— Хочу гулять по лесу, — вслух размышлял Максим. — Плевать на клещей. Я старый опытный камикадзе.

— Не забудь главное — нас жрут грибы. В человеке живет до ста подвидов разных паразитов и грибов. Это самая загадочная форма жизни. Не исключено, что грибы вывели породу homo sapiens для своего питания, как мы выращиваем кур.

В квартире Добрынина, лежа на кожаном диване цвета мяты и созерцая принты Энди Уорхолла, Максим с вялой досадой ощущал, как по-прежнему безымянная девица царапает его спину под рубашкой. Красивая Алиса исчезла вместе с рыжей карлицей. Добрынин, еще не позабывший свои занятия бальными танцами, отбивал чечетку перед зеркалом. Хмурый Радик, кругами расхаживая от двери к окну, заказывал по телефону девок.

— Ты женат? — спрашивала девица. — Обычно мужчины снимают кольцо. А дети у вас есть?

Твердый предмет упирался в ребра, Максим достал из кармана трубку и увидел двенадцать пропущенных звонков от жены. Он встал, едва не опрокинув вместе со стаканами столик из гнутого стекла. Вышел в соседнюю спальню, где со шкафа, стен и занавесок смотрели Angry Birds.

— Господи, я уже не знала, что думать! — закричала в трубку Кристина. — Что случилось? Почему ты не звонишь?!

Максим отвел телефон от уха.

— Прошу тебя, не надо так кричать.

— Максим, ты пьяный? — удивилась она. — С кем ты?

— С друзьями. Встретился с друзьями.

— Там у вас женщины, — Кристина драматично всхлипнула.

— Нет никаких женщин. Ложись спать. Я приеду завтра, — сказал Максим и выключил телефон.

Допили виски. Добрынин распечатал бутылку китайской водки с двумя заспиртованными игуанами. Дохлые твари в смертельном объятии сплетались внутри бутылки крошечными лапками, смыкались слепыми мордами, словно Тристан и Изольда.

— Похоже на Кунсткамеру, — покривился Радик, но протянул стакан.

Добрыня смеялся:

— Давай, Жирный, я тебе их вытряхну. И выпивка, и закуска. Ты же любишь джанки-фуд.

— Закуси моим хреном, — огрызался Радик, принюхиваясь к экзотической водке.

Максим тоже взял стакан.

— Надо их Котову отвезти, — заявил Добрынин. — Сделает волшебную настойку с мухоморами. Макс, ты про Котова слышал?

Котов, четвертый их школьный приятель, пропал из поля зрения пару лет назад. Максим покачал головой:

— А что с ним?

— Реально не в теме? Он же теперь брахман, великий гуру! Замутил там в Индии, прошел обряды посвящения. У него целая секта сподвижников! «Древо жизни». Все отказались от собственности в пользу общины…

— Ага, их даже по «НТВ» показывали, — подтвердил Радик. — Как он разводит лохов на бабки.

«Древо жизни», так назывался гостевой дом на Гоа, где Аглая жила несколько месяцев, откуда приходили счета. Чертовски глупо было бы узнать, что девчонка попалась на крючок Андрея Котова, как плотва на пластиковую муху.

— И что, Котов там главный?

— Конкретный Иисус. Лечит болезни, пророчествует. Исцеляет девственниц от бесплодия.

— Нехило наживается, по ходу.

— А где все это? В Индии?

— Да везде, где есть бабло.

Проститутки приехали с охранником, Добрынин расплатился в коридоре. Радик приказал девицам раздеваться. Максим вышел на кухню и обнаружил там шатенку с родинкой. Пошатываясь, она строгала на железной терке кусок сыра. На плите кипела кастрюля с макаронами.

— Я готовлю пасту. Ты любишь с томатом или просто с сыром? Тебе нужно поесть.

Домашний запах еды пробудил в душе Максима смутную тоску. Девушка чем-то напоминала Аглаю. Ему захотелось уткнуться лицом между ее грудями и почувствовать, как его, утешая, гладит полная горячая рука.

— Кстати, ты не любишь свою жену, — проговорила девушка. — Угадала? Я тоже могла бы жить в Москве. Мне после универа предлагали работу. Но я отказалась. Наверное, зря?

Вместо желанного покоя Максим почувствовал досаду и, чтобы заставить замолчать, обхватил ее за плечи и усадил к себе на колени. Девушка закрыла глаза, потянулась с поцелуем, он прижался губами к ее рту, преодолевая брезгливость.

Максим не хотел ее и не чувствовал ни капли возбуждения, но она первой начала снимать колготки. Без одежды ее тело, выкормленное картошкой и полуфабрикатами, выглядело совсем неаппетитно. Дешевое синтетическое белье, наверное, причиняло ей неудобство. Максим вспомнил, что Добрынин дал ему пачку презервативов и попробовал поставить девушку к себе спиной, наклонил к дивану. Но, глядя на ее оплывшие лопатки, на складки жира на талии и дряблые толстые ляжки, он понял, что уже не сможет отделаться от мысли о сотнях видов паразитов и грибов, пожирающих человеческую плоть.

— Извини, я много выпил. Ничего не получится.

Она повернулась и, вместо того чтобы взять свою одежду, прильнула к Максиму и с неожиданной пылкостью стала покрывать поцелуями его лицо, грудь и плечи, как могут целовать только самого близкого человека.

— Я люблю тебя, — повторяла она при этом. — Я люблю тебя.

Максим почувствовал запах подгорелых макарон. Он оттолкнул шатенку и ушел в комнату.

Голый Радик в белых носках глубоко и грубо трахал в рот тощую, как кошка, маленькую шлюху. Максим заметил ее некрасиво торчащие ребра, глупые цветные резинки в волосах. Вторая проститутка сосала член Добрынина. Тот, развалившись на диване, продолжал разглядывать в бутылке игуан.

— Человек звучит гордо, — кивнул он на Радика. — Зато обезьяна — перспективно.

— Ты не помнишь, как ее зовут? — спросил Максим, имея в виду девушку на кухне.

— Бибичка, — ответил Добрыня. — Не ошибешься. Меня артист один научил. Он всех баб так зовет. «Привет, бибичка! Как ты, как муж, как дети?»

Маленькая шлюха давилась членом, кашляла. Радик начал хлестать ее по торчащим ребрам и плоской груди.

— Ты чего такая худая? Колешься? Говори, сука, ты колешься?

— Что вы, я даже не пробовала, — лепетала проститутка, в доказательство вытягивая свои тоненькие руки.

— Что ты принимала? — допытывался Радик. — Ты сдохнешь тут, а я буду виноват!

Он снова бил ее по грудям и по животу, она падала, поднималась на трясущихся ногах.

«Какой смысл имеют эти жестокие действия?» — думал Максим, наблюдая происходящее хладнокровно, как медик-аспирант, исследующий случай плохо объяснимого психоза. Он пропустил момент, когда в его сознании начали разворачиваться картины, которыми был заполнен весь интернет и телевизионный эфир: взрывы снарядов, горящие дома, окровавленные лица, искаженные ужасом и болью.

Война раздирала мир, как толстый и кривой член Радика — глотку шлюхи. Война брала свой процент с копеечной платы за надругательство над телом проститутки. Война имела прибыль с разницы на цену человеческой жизни, зависящей от географии и покупательского спроса. Война сделалась обыденностью, привычной декорацией каждодневного существования. Радик и голая шлюха на фоне мятно-зеленой мебели и занавесок черничного цвета кормили пищей насилия духов войны. Рядом с ними Максим становился соучастником общего преступления, суть которого он не мог объяснить, но которым тяготился, как бывает во сне, когда силишься закричать от давящего могильного страха, но крик вязнет во рту, душит, забивает горло.

Добрынин тоже с интересом наблюдал за этой сценой. Вторая проститутка использовала возможность отдохнуть и села на пол. Тогда Андрей поднялся, обнял Максима и прошептал прямо в ухо:

— Жирный убивает шлюх.

— Что? — переспросил Максим, хотя отлично все понял.

Подмигнув, Андрей протянул Максиму стакан:

— Слышь, Максимен, а найди мне в Москве богатую жену. Я даже на эту согласен, как там ее, Аглая?

Запах подгорелых макарон преследовал Максима на улице, в такси. Только в квартире на Мытнинской набережной пахло одеколоном отца, мебельным лаком, отглаженным бельем, и Максим наконец справился с тошнотой. Бросив одежду в стиральную машину, он встал под душ. Вспомнил жену. И некрасивую девушку, которая начала признаваться ему в любви. «Моя девчонка с фабрики, одета без затей, но сердце мое тянется, эх, к розочке из Йоркшира…»

Он закрыл глаза, попытался вспомнить Татьяну, но мягкие очертания ее лица совместились с чертами погибшей Ларисы, матери его жены. Этот образ казался чарующим и жестоким — Нефертити, загадочный сфинкс, соединяющий власть и безмятежность, небесное и животное существо. Максим с отвращением представил Радика, сующего свой член в рот тощей проститутке, вспомнил шепот Добрыни и ощутил горячий прилив крови к животу. Он начал мастурбировать и уже через минуту почувствовал, как глаза его с силой закатываются под веки, а тело сотрясает судорога оргазма.

Медуза

Наследством Коваля Георгий занимался больше года, и чем понятнее становилось устройство обширной паутины связей покойника, тем плотнее внутри души сбивался ком отвращения к этому человеку, в котором алчность выжгла все прочие свойства. Коваль одновременно сотрудничал с разведуправлениями нескольких стран и, вероятно, имел доступ к большим государственным секретам. Он выступал посредником в рискованных и грязных сделках — торговал компроматом, разгонял по частным счетам кредиты международных фондов, выданные на восстановление экономик беднейших государств, подвозил воюющим повстанцам партии оружия в обмен на золото и героин.

Долгие годы ему удавалось держаться в тени своих публичных покровителей, но следы крупных финансовых афер, в которых он принимал участие, вели к бурлескным героям российских девяностых. Коваль кормился на тризне теперь уже вымерших обаятельных тираннозавров, но при удобном случае выгодно продал своего хозяина, по странному стечению обстоятельств тоже окончившего жизнь у воды — в собственной ванной.

Георгий смог разгадать только часть записей Коваля и до сих пор размышлял над схемой увода денег с выморочных счетов. Он не знал, кто и зачем утопил Майкла Коваля в бассейне на итальянской вилле среди цветущих азалий два года назад. На голове медузы-алчности извивались тысячи змей, и причин задушить одну из них было сколько угодно — от распила миллиардных займов МВФ до личной ссоры. Жизнь Коваля напоминала игру в гольф на минном поле, рано или поздно он должен был совершить ошибку. Но с некоторых пор Георгий Максимович чувствовал себя так, словно и сам оказался на том же газоне с клюшкой в руках.

Было диковато вспоминать ту неделю на Сицилии, когда они с Игорем вскрыли сейф Коваля, и он забрал оттуда жесткий диск и синюю тетрадь с личными записями. На диске хранилась вся бухгалтерия — выписки со счетов, налоговые отчеты, уставные документы фондов и венчурных компаний. В тетрадь Коваль записывал личных должников и кредиторов, обозначая инициалами и сокращениями. Разобраться в пометках было непросто, но Георгий постепенно расшифровывал данные.

Только Марков был отчасти посвящен в детали этого приключения, он помогал вести расследование. Нити финансовой паутины Коваля тянулись куда-то на самый верх. Георгий старался действовать осторожно, но Саша в пылу азарта забывал о мерах безопасности. Когда Георгий вернулся из Петербурга, Марков зашел к нему в кабинет и достал из кармана свернутые трубкой листы, отпечатанные на принтере.

— Помнишь английского лорда, который выпрыгнул из своей квартиры на девятом этаже? Тут аналогичный случай. Что показательно, из сейфа тоже исчезли все бумаги.

Саша разложил на столе распечатки лондонских газет.

— Секретарша мне перевела. В общем, еще один терпила крупно вложился в российские проекты — металлы, нефтянка, но в основном строительство. А потом начал везде трубить, что его киданула русская мафия. На четыреста миллионов. Объявил себя банкротом по всем обязательствам. Это было года три назад. А в этом году его жена подала на развод и заявила в суде, что бабки он не терял и никакая мафия его не разводила. Напротив, русские помогли ему спрятать хрящ бабла в Панаме. Куда он и собирался сдристнуть от жены с двадцатилетней темнокожей моделью по имени Кукумара Бабийо. А схомячить бабки от жены, налоговой и кредиторов помогал ему… кто?

— Я понял.

— Вот именно. Эта крыса, сидевшая на зарплате у всех секретных служб земного шара.

Саша перетасовал свои распечатки.

— Скажу больше. Еще один уважаемый британский бизнесмен утонул этим летом. Влил в себя бутылку виски и решил покататься на яхте по озеру Лох-Несс. Понятно, лох свалился за борт, а команда ничего не заметила. Труп нашли через два дня.

— Чудовище не стало жрать?

Саша хмыкнул:

— Кто будет жрать говно? Есть еще одна странная смерть. Вот, четыре года назад. «Миллиардер задохнулся дымом в собственном доме». Неисправная проводка, пожар. Всех их консультировал. кто?

— Игра «Как стать миллиардером».

— Во-во. И все банкроты! Документы бесследно исчезли. Так действует русская мафия!

Глаза Саши сияли детским восторгом. Он с нежностью обнял Георгия за плечо.

— Прикинь, минхерц, жирные пиндосы настряпали офшоров, чтоб сосать ресурсы слаборазвитых стран. А сами-то чем лучше нигерийских князьков? Золотой, блять, миллиард! Русская агрессия! Тогда чего ты крутишь с русскими левые дела? Нет, они еще нашей агрессии не видали, — Саша выставил кулак, резанул ребром ладони по сгибу локтя. — Сосите, да не подавитесь. Поучили нас ковыряться в носу, и хватит. Теперь мы вас поучим. Так, душа моя?.. Скажи, что у меня паранойя.

— Нет, Саша, — возразил Георгий. — У тебя здоровый светлый ум.

Случайно или нет, Владимир Львович появился в кабинете Георгия на другой день после этого разговора. Оставил охрану внизу. Пояснил, что решил заехать в гости с благотворительного приема в помощь украинских беженцев. На щеках его играл румянец, бледные губы порозовели.

— Найдется выпить? — спросил он Георгия. — Можно водки. Или коньяка.

Георгий вынул из бара початую бутылку кальвадоса, наполнил рюмки, ожидая, что тот поделится какой-то важной новостью. Но политик начал рассуждать про мировые оси напряженности, падение рынков и сокращение экономического роста. По его поручению пару месяцев назад Георгий начал активно заниматься оценкой и продажей зарубежных активов холдинга. Всего в ходе офшорной амнистии планировалось вернуть в Россию порядка двух миллиардов долларов, включая доли в концессиях и фондах. Пока что готовились инвестпроекты по доходному вложению в российские предприятия перерабатывающей промышленности, инфраструктуру и медицину. То, что этот процесс Георгий целиком взял под свой контроль, серьезно беспокоило команду Глеба Румянцева.

— Ты должен знать, я полностью доверял своей жене. Тебе я доверяю тоже, — Володя сделал паузу. — Но есть еще Феликс, Алена, Глеб. У них на этот счет свое мнение.

— Не сомневаюсь, — произнес Георгий, выдерживая взгляд его серо-коричневых глаз с пятнами на радужной оболочке.

— Я все время слышу, что Измайлов забрал много власти. Что Измайлов принимает рискованные решения. Что из-за тебя мы теряем доходы. Что тебя нужно остановить.

— И что ты думаешь по этому поводу?

— Я думаю, когда у человека слишком много власти, значит, он в состоянии эту власть удержать. Значит, он на своем месте.

— Просто когда человек что-то делает, он совершает ошибки. А чтобы подмечать чужие ошибки, не надо большого ума.

Володя неопределенно кивнул. Заметив на столе каталог с выставки этрусской бронзы, протянул руку, начал рассеянно листать страницы.

— Ты записываешь наш разговор?

Георгий попытался пошутить.

— Для истории?

— Я бы на твоем месте записывал все. Аппаратура стоит копейки, — он поднял глаза. — Это правда, что у тебя хранятся секретные тетради Майкла Коваля?

Первая мысль была: «Дать Саше по рогам», но тут же Георгий сообразил, что информация могла дойти до политика и другими путями. Например, из Лондона.

— Я раздобыл кое-какие документы, но ничего секретного там нет. Ты знаешь, тяжба с фондом Коваля началась еще при Ларисе, сейчас его дела ведет Азарий Слезник. Почему ты спрашиваешь?

Владимир Львович взял рюмку, сделал глоток. Прополоскал рот и горло яблочным коньяком.

— Послушай, что я думаю об этом. Майкл Коваль — ленточный глист, вылезший из кишок перестройки. На твоем месте я бы тоже его ненавидел. Нет, я бы вырвал ему яйца и затолкал в глотку. Смешно? А я не шучу. Но ты не первый в очереди из тех, кому он остался должен. У всех есть наследники. У всех сыновья.

Политик ткнул пальцем в одну из фотографий каталога. Там была изображена статуэтка женщины со змеями на голове.

— Медуза, богиня подземного царства. Она карает человека за чрезмерную уверенность в себе. За презрение к богам и традициям предков…

Георгий терпеть не мог его иносказаний, он прямо уточнил:

— Ты что, Володя, пугаешь меня? Так я не Юра-музыкант, я срок мотал.

Владимир Львович изобразил удивление:

— Это так теперь называется? До следствия на белой хате. Сервелат, шоколад.

— Понимаю, многим хочется отправить меня лет на десять шить рукавицы под Воркутой.

Он усмехнулся:

— Ты слышал про Царские градусы на карте Москвы? Москва-сити, тринадцать-тринадцать под градусом Скорпиона, — Володя притопнул ногой, словно пытаясь вдавить каблук в землю, игнорируя то обстоятельство, что под его подошвами лежал пробковый пол и еще двадцать этажей бетонных перекрытий. — Место силы, здесь людям открываются тайные законы вселенной.

Было трудно понять, верит ли он сам в то, что говорит, или просто забавляется произведенным впечатлением. Он поднес рюмку ко рту:

— Теперь все собирают магические камни, обереги. Египет, Шумеры, Древний Китай. Драконы, жабы, единороги. Деньги, власть, здоровье. Артрит, невроз. Все лечатся у колдунов.

— Я не верю ни в магию, ни в колдунов, — проговорил Георгий. — Просто антиквариат — неплохое вложение.

— Зато ты веришь в любовь. Это ведь тоже магия своего рода. Правда, что документы Коваля украл для тебя твой мальчик?

С того дня, как Георгий согласился войти в ближний круг Владимира Львовича, его не покидало чувство, что политик держит его словно крючьями под ребра. Максим нуждался в защите. Игорь, на которого Коваль повесил убийство вора в законе, был готовой жертвой. Расследование было прекращено, но Георгий понимал, как просто было возобновить уголовное дело.

При этом сам Володя обходился без корней и привязанностей. Его партийное окружение, дочери, жена, погибшая внезапно и странно, его белокурые мальчишки-охранники были лишь фрагментами пейзажа и значили для него не больше, чем химический состав его мочи. Владимир Львович привычно купался в роскоши, но лично не имел касательства к деньгам и почти не интересовался источником их поступления. Он был изнежен и, очевидно, как всякий живой, боялся боли. В теории его можно было подвергнуть пыткам и унижению. Но мистический купол власти защищал от подобной угрозы.

«Да ты сам как медуза, бесформенный и скользкий».

— Поделись, кому так интересны документы Коваля? Просто хочется знать.

Взгляд Владимира Львовича потух, лицо постепенно обретало привычное выражение брезгливой усталости.

— А мне хочется отдать тебя на съедение гигантским улиткам.

Володя уставился на него своими выпученными ледяными глазами, а затем громко засмеялся, заставляя Георгия подумать о том, что у неприятных людей смех тоже всегда бывает вымученным, деревянным, неблагозвучным.

— Ведь ты живешь где-то рядом? Напротив, в той башне? Любопытно заглянуть к тебе в гости.

— В любое время, — проговорил Георгий, с отвращением ощущая свои влажные от пота подмышки, тесноту новых туфель, хлопотливость лица.

— Как-нибудь вечером. Твой Игорь придет ко мне голый и сделает массаж ступней?

Человек-медуза смотрел ему в лицо беспощадным взглядом, словно сжимал мошонку железными клещами. Запах чужого страха возбуждал его, как наркотик. К нему снова вернулась веселость, разноцветные зрачки вспыхнули лукавым блеском.

— Шучу. Жертва всегда должна быть добровольной. Жертва — это тайна.

Наслаждаясь минутным оцепенением Георгия, он прошелся по кабинету, провел чуткими пальцами по корешкам энциклопедий:

— Кстати, как ты смотришь на то, чтобы снова устроить на Красной площади лобное место для публичных казней?

— И кого ты собираешься казнить?

— Разумеется, врагов Отечества.

Сделав в воздухе неопределенный жест, человек-медуза попрощался кивком и вышел к ожидавшей его за дверью охране.

Марков позвонил минут через пять.

— Народ на ушах. Чего хотел, зачем приезжал?

Георгий налил себе и выпил один вторую рюмку коньяка. Он чувствовал злость на себя за минутную слабость, за потные подмышки и поджатую мошонку. Подумал: «Я тебе запомню этот массаж ступней», вслух сказал:

— Все то же, импортозамещение. Давай до завтра. Не телефонный разговор.

— Понял. Базар фильтруем, как и воду, меньше проблем с почками.

Георгий Максимович попросил секретаршу перенести на утро совещание с аналитическим отделом. Можно было до ужина заглянуть в бассейн, обычно в шесть часов там было пусто. Про Майкла Коваля и Глеба Румянцева Георгий решил подумать завтра, на свежую голову. Он не верил в мистическую чепуху, но не первый раз замечал, каким обессиленным чувствует себя после каждого разговора с Володей.

Садясь в машину, он обнаружил на заднем сиденье карманное издание «Острова Крыма» Аксенова.

— Извините, это я читал, — обернулся к нему новый шофер.

Открыв наугад, Георгий выхватил взглядом фразу: «Кальмар натуральный обезглавленный» — и, захлопнув, возвратил книгу водителю.