Супчик от всех бед

* * *

— Мам, мне нужно два евро.

— Опять? На что?

— В школе сказали принести. К нам придет какая-то тетенька, будет что-то читать…

— Зачем? Вы что, сами читать не умеете?

— Конечно, умеем! Но два евро сдать нужно. И вообще — я опаздываю.

— У меня денег нет.

Мама отвернулась. Юлия поплелась за ней в ванную.

— Мам, учительница просила…

Сквозь пену зубной пасты мама прошепелявила:

— Я же шкажала: женег нет…

Когда она сплевывала пену, маленький белый пузырек приземлился ей на блузку. Мама попыталась его смахнуть, но только размазала. Получилось пятно.

— Ну вот! Теперь и я опаздываю!

Юлия схватила рюкзак и, не прощаясь, выскочила на лестницу. Дверь за ее спиной захлопнулась, лязгнул замок.

Черт!

Фрау Крониг, старавшаяся впихнуть пакет с мусором в переполненный бак, услышав шаги, обернулась и поглядела на Юлию.

— Ты как будто сегодня не в духе?

— Мне два евро в школе нужно сдать, а у мамы мелочи нет…

— Главное, что у нее деньги покрупнее есть, — и фрау Крониг сунула руку в карман передника.

Юлия с облегчением поблагодарила соседку и пообещала:

— Я завтра верну.

Фрау Крониг кивнула.

— Ладно-ладно. Поторапливайся, а то без десяти уже!

Юлия бежала всю дорогу до школы, на лестнице обогнала учительницу и в классе еще долго не могла отдышаться. Откуда же взять два евро к завтрашнему дню?

Учительница стала собирать деньги. Тим поднял руку:

— Я дома забыл.

Наверное, правда забыл: для его-то мамы два евро точно не проблема.

— Понятно… Тим у нас как всегда. Хорошо еще, что голова у тебя к плечам приделана, а то бы ты и ее дома оставил.

— Это у нас семейное, — усмехнулся Тим. Он может такое себе позволить. Стоит ему ухмыльнуться, в улыбке расплывается даже завхоз. Никому и в голову не приходит сказать Тиму: «Ну-ка убери эту дурную улыбочку!» А всё потому, что он такой хорошенький нахаленок с красивыми темными кудрями…

Мама вернулась домой только к вечеру. Взгляд Юлии случайно упал на ее ногти: синий лак с белыми цветочками.

— Что ты так на меня уставилась?

В ушах зашумело, в животе закопошилась злоба. Юлия молчала.

«„У меня денег нет“, — говорила мама утром. А на цветочки на ногтях откуда-то нашлись!»

Мама обеими руками оперлась о стол. В лаке на ногтях заиграл свет.

— Послушай-ка меня… Я перед тобой отчитываться не обязана. Ясно?

Кухня медленно закружилась. Юлия повернула голову, мамино отражение в кране над раковиной стало расплываться.

— Долго мне ждать ответа?

Но разве могла Юлия ответить? Казалось, стоит раскрыть рот, из него хлынет жуткий поток — она боялась саму себя.

Мама поджала губы.

Она сказала, что вообще-то не собиралась делать маникюр, это как-то случайно вышло. В конце концов, есть же у нее право иногда немножко побаловать себя или нет? Ведь когда сидишь на кассе, все смотрят тебе на руки, так что сидеть там с обломанными ногтями — просто невыносимо.

— Знаешь, когда я в последний раз себе хотя бы футболку новую покупала?

Мама зашагала по комнате, а потом вдруг резко остановилась, взяла Юлию за плечи и слегка встряхнула:

— Это ужасно несправедливо!

— Ты сказала, у тебя нет денег, — прошептала Юлия.

— Господи боже мой! Это ж не значит, что нет ни цента! Просто выражение такое!

— Да.

Ноздри у Юлии затрепетали. Выражение. Это что, еще одно название для вранья? Говоришь одно, а имеешь в виду совсем другое.

— Нечего мне так дакать!

Юлия кивнула. Мама шагнула к окну, побарабанила по стеклу — звук получился как от града. Потом вдруг снова подошла к Юлии, прижала ее к себе и тут же опять отвернулась, стала собирать крошки со стола.

— Тебя в школе из-за денег ругали?

— Мне фрау Крониг два евро одолжила.

— Ты что, попрошайничала?

— Вовсе я не попрошайничала… Она спросила, что случилось, я сказала, что у тебя мелочи нет. Тогда она дала мне два евро, а я обещала завтра вернуть.

Мама засмеялась было, но смех тут же замер.

— И откуда ты думала взять эти деньги?

— Не знаю.

Мама порылась в сумке, выудила оттуда кошелек и отсчитала Юлии в руку два евро мелкими монетками.

— Просто момент неподходящий, тем более с утра. Утро вообще не лучшее для меня время.

— Вечером я об этом не подумала, — ответила Юлия.

Они уютно сидели перед телевизором, когда задребезжал звонок.

На пороге стояла бабушка.

— Ты почему трубку не берешь? — вместо приветствия спросила она.

— Потому что деньги на телефоне закончились.

— Я же совсем недавно тебе карточку для оплаты приносила, — нахмурилась бабушка. — Я уж подумала, у вас тут бог знает что стряслось!

— Недель шесть назад, не меньше, — попыталась оправдаться мама.

— Ну ты бы хоть сказала!

Бабушка сняла пальто, аккуратно повесила его на вешалку и разгладила складки руками.

— Тебе чай или кофе? — спросила мама.

Бабушка выбрала чай — «только, пожалуйста, не такой крепкий, как в прошлый раз». Мама достала покупной пирог. Ноздри у бабушки сузились.

— Просто понять не могу, почему ты не печешь сама! Это вполовину дешевле выходит, и точно знаешь, что там внутри. Я за всю жизнь ни одного пирога не купила! Всегда сама пекла — даже когда сменами работала.

Мама молчала, закусив нижнюю губу. Бабушка со вздохом опустилась в синее кресло и начала допрашивать Юлию об успехах в школе.

— Если не будешь расслабляться, окончишь школу с хорошими оценками. И в университет поступишь. А то ты ж видишь, что получается, если не учиться как следует…

Мама грохнула чашкой о стол.

— О нем-то ничего не слышно?

«Он» — это отец Юлии. По имени бабушка его теперь не называла. Всегда говорила просто «он» или «этот бездарь», а в моменты особого раздражения — «мошенник».

— Нет.

— Ну да, вот бы сюрприз был! — Бабушка предостерегающе подняла палец. — Вот что я тебе скажу: если ты ему еще хоть копейку дашь, я сюда больше ни ногой.

Мама сжала губы так сильно, что их стало почти не видно. Бабушка никак не могла простить маме, что та отдала отцу Юлии сберкнижку, когда он основал фирму. Сберкнижку, на которую бабушка месяц за месяцем откладывала деньги, еще с тех пор как мама была маленькой девочкой. И того, что мама выступила его поручителем незадолго до краха фирмы. В том, как бабушка произносила слово «фирма» с раскатистым «р», сквозило презрение. «Быть милой дурочкой, конечно, не запретишь, но творить такое — это уже преступление, будь ты хоть по уши влюблена», — говорила она в заключение всякий раз, когда речь заходила о «нем».

— Вообще непонятно, как в тебя одну столько дурости вмещается, — с нажимом сказала бабушка и на этот раз. — Ты поседеешь и сморщишься прежде, чем с его долгами рассчитаешься. А он тем временем с какой-нибудь мымрой припеваючи живет.

Кончики пальцев у мамы побелели от напряжения:

— С чего ты взяла?

Бабушка в ответ только покачала головой. Потом потребовала мерную ленту. Щеки у нее подрагивали, пока мама в поисках ленты шарила по всем ящикам. В конце концов бабушка взяла кусок бечевки и измерила им длину руки Юлии. Наверняка снова свяжет один из тех свитеров, которые после первой же стирки растягиваются во все стороны и противно болтаются на запястьях. А Юлии хотелось бы свитер, как у Клары, белый и пушистый. Но «ты же знаешь, белый цвет — ужасно непрактично, а такая пушистая шерсть тут же скатается».

Бабушка заговорила о своей новой соседке: «И двадцати нет девушке, а какая умница!» Она всю одежду шьет себе сама и умудряется на крошечном кухонном балкончике вырастить столько овощей, что часть даже раздает соседям.

— Ну а я вот не такая расчудесная, — буркнула мама.

— Зато обижаться горазда, — покачала головой бабушка. — Подумать только, как раньше жили… Я о такой жизни, как у вас, даже мечтать не смела. Я радовалась — по-настоящему, от души, — если мне платья или туфли от теток по наследству доставались.

— Когда они умирали, что ли? — спросила Юлия.

— Не мели чепуху! Просто так говорят.

Еще одно «выражение». Уголки губ у мамы дрогнули. Иногда Юлия начинала подозревать, что мама умеет читать мысли, и тогда старалась думать потише или — лучше — не думать вовсе.

— А к нам сегодня в школу приходила писательница, читала свои книги.

— В мое время ребята в школе читали сами, — отозвалась бабушка, пожимая плечами. — А если ошибешься, всё предложение десять раз заставляли переписывать. Нынче школа — сплошной детский сад.

— Ну да, и работа по дому — игрушки, я уже слышала, — мама разглядывала свои руки.

Бабушка, опершись на подлокотники кресла, встала.

— По крайней мере, красить ногти нам в голову не приходило.

Она двинулась к двери, уже у порога достала кошелек и положила бумажку в десять евро на полку под зеркалом.

— Это тебе за телефон заплатить.

Наверное, калитка во дворе закрылась за бабушкиной спиной прежде, чем мама сказала спасибо. Почему им вечно нужно ссориться?

Вообще-то легче было это переносить, когда они прямо упрекали друг друга. Чем мама виновата в том, что бабушка всю жизнь много и тяжело работала? С другой стороны, мама почему-то сразу выходит из себя, стоит бабушке начать рассказывать, как она в день стирки вставала в три часа утра, разжигала огонь под большим котлом в подвале, как в кровь стирала руки о стиральную доску, как полоскала в ледяной воде и как тяжело было затаскивать корзину с мокрым бельем на чердак, чтобы там всё развесить.

— У других в нашей деревне тогда уже были стиральные машины, но мы о такой роскоши и мечтать не могли, — говорила бабушка. Юлия представляла себе, как бабушка в клубах плывущего по подвалу пара мешает содержимое котла огромной деревянной ложкой. — Взять все простыни, которые я в жизни перестирала, — дважды вокруг Земли обернуть хватит, — любила повторять бабушка. То же можно было сказать и о приготовленных ею клецках, израсходованных клубках шерсти и начищенных ботинках. Юлия, когда была маленькой, представляла себе, как бабушка оборачивает Землю простынями, обматывает шерстяными нитками, раскладывает рядочком клецки и расставляет ботинки. Бабушка представлялась ей большой, а мир — маленьким, и всё в нем было в порядке. Маму каждая бабушкина история колола острой шпилькой, словно это она была виновата во всех ее мытарствах. Но если бабушка пару дней не появлялась, мама начинала беспокоиться, то и дело вертела в руках телефон, но всё-таки не звонила. Странные они — обе.

Мама снова сидела перед телевизором и пристально вглядывалась в темный экран. Юлия взяла пульт у нее из рук и не глядя нажала на кнопку.

Над свалкой поднимается желтоватый дым, босоногие дети шныряют вокруг, собирают пластик. За забором кто-то поставил пару жердей и сделал навес из заплатанного брезента — это школа.

— Потрясающе, — сказала мама и отвернулась. — Им стоит прилежно учиться, тогда они смогут читать, что написано на пакетах.

— Может, тогда у них будет работа получше, — отозвалась Юлия.

Мама засмеялась. Смех ее звучал невесело.

Проснулась Юлия с каким-то смутным и неприятным ощущением в животе, но только уже по дороге в школу сообразила, откуда оно взялось. Сегодня опять чертов день рождения! Иде исполняется десять. Она, конечно, принесет потрясающий торт, испеченный собственноручно ее мамой и мастерски, словно опытным кондитером, украшенный — наверняка марципановой гитарой: Ида пару недель назад победила в музыкальном конкурсе. Все будут пищать от восхищения, учительница сфотографирует торт с десятью лучшими подружками Иды вокруг, а на всех переменах только и разговоров будет, что о предстоящем празднике. В первом классе Юлию на дни рождения еще приглашали, теперь, понятное дело, больше нет. Всё просто: кто приглашает сам, того и другие приглашают. Конечно, некоторые зовут весь класс, ну почти весь, но дни рождения Иды — это всегда что-то особенное.

Например, в прошлом году Ида со своими гостями ходила в цирк, а потом они пили сок вместе с клоуном, и он учил их жонглировать. А на следующий день всем — и кто хотел, и кто нет — показывали фотографии и в мельчайших подробностях рассказывали, как всё было. А какое Юлии дело, пили они свежевыжатый гранатовый сок или неосветленный грушевый и сильно ли удивлялся клоун ловкости Иды? У нее ведь с первого раза получилось жонглировать тремя шариками! На следующий день в школе Ида со скромной улыбкой демонстрировала свое новое умение.

«Мне всё равно туда не хочется, — говорила себе Юлия. — Ида будет один за другим распаковывать подарки у всех на глазах, а гости будут стоять вокруг, хлопать, ахать и охать. Было бы чему удивляться! Даже хорошо, что я туда не иду. Мне все эти дни рождения даром не нужны. И одноклассники — тоже».

На торте действительно красовалась гитара, только на этот раз не вылепленная Идиной мамой, а в виде фотографии на тонкой марципановой пластинке: Ида в красном платье, в котором она выступала на конкурсе. Юлия быстро взглянула на всё это и стала ощипывать сухие листочки с папоротника на подоконнике.

— Я бы и тебя с радостью пригласила, — сказала ей Ида в гардеробе, — но, к сожалению, всех позвать нельзя.

— Понятное дело.

— Ты не обижаешься?

— Я? Нет, конечно! Я бы сегодня всё равно не смогла пойти.

— Мы в оперу идем, — Ида сделала рукой жест, как будто собиралась дирижировать оркестром.

— Я оперу не очень-то люблю, — сообщила Юлия.

Зависть — грех. Даже смертный. Впрочем, ложь — тоже. «Помилуй, Боже, я крал, и врал, и даже кошку за хвост хватал». Откуда всплыла эта чушь? Впрочем, всё равно.

По дороге домой она нашла монетку в десять центов. Отлично! Дальше Юлия шла, внимательно смотря под ноги, но больше монеток не было — только противные окурки и мятые бумажные стаканчики.

Дверь у фрау Крониг была приоткрыта.

— Юлия, это ты там? — послышалось из квартиры. — У меня сегодня суп-гуляш!

Это Юлия и так уже поняла по запаху.

Фрау Крониг взяла ее за руку и потянула за собой на кухню.

— Куртку можешь положить на угольный ящик.

В этом ящике уже давно не было ни крупинки угля. Снаружи он был обклеен газетами, а внутри лежали полиэтиленовые пакеты, пустые банки из-под варенья, смотанные в клубочки остатки бечевки и шпагата, тоненькие резинки в баночке от крема, уже использованная подарочная бумага, несколько обувных коробок с маленькими и совсем крошечными коробочками, сапожными щетками и кремами, стопка чистых глаженых тряпочек и ящик с инструментами покойного мужа фрау Крониг.

— Ты просто не представляешь, сколько можно сэкономить, если ничего не выкидывать, — часто говорила фрау Крониг. — Но нужно, конечно, держать всё добро в порядке, иначе, когда надо, ничего не найдешь, а когда не надо, будешь вечно спотыкаться.

На стене над угольным ящиком висел белоснежный платок, на котором вышитая синими нитками парочка голландцев в деревянных башмаках танцевала перед мельницей.

Фрау Крониг налила две тарелки супа и села напротив Юлии. От еды шел приятный аромат. В кухне было тепло. Из клетки на серванте раздавался трескучий голос волнистого попугайчика:

— Ханси хор-р-роший, Ханси хор-р-роший, кр-р-расавец!

— Вот мы доедим, и я тебя выпущу полетать, — сказала фрау Крониг. — Твоих приправ нам в супе не нужно — там и так перца достаточно.

— Ханси хор-р-роший!

— Как насчет блинчика на десерт? — предложила фрау Крониг, когда с супом было покончено.

Вообще-то Юлия уже наелась, но блинчики у фрау Крониг были такие тоненькие, такие золотистые, с такими симпатичными коричневыми пятнышками, с начинкой из лучшего абрикосового варенья в Вене — короче говоря, совершенно чудесные. Врач запретил фрау Крониг есть сладкое и жирное. Но она всегда говорила, что ее утешает, когда сладкие блюда можно хотя бы понюхать.

Конечно, на тарелке у Юлии оказался не один, а два блинчика, и Ханси стал носиться по клетке, замахал крыльями и закричал.

— Ты прекрасно знаешь, что сладкое для тебя — яд, — сказала фрау Крониг и погрозила попугайчику пальцем.

— Ханси хор-р-роший!

— Ну, конечно, самый лучший на свете!

Как только Юлия отправила в рот последний кусочек, фрау Крониг открыла клетку. Ханси вылетел пулей, опустился на тарелку и тут же недовольно заверещал.

— Не повезло, дружочек!

Ханси перелетел на голову хозяйке и принялся вытаскивать прядки из ее завязанных в узел волос.

— Сейчас запру тебя обратно, — пригрозила фрау Крониг, а потом поинтересовалась, как у Юлии прошел день в школе. Ей можно было об этом спрашивать: она действительно слушала и не начинала тут же давать советы. Юлии нравилось, когда фрау Крониг рассказывала что-нибудь о своих школьных годах. Например, о том, что в деревне, где она выросла, в последний год войны и несколько лет после ее окончания каждый ученик должен был приносить в школу полено.

— Лесник разрешил нам с братьями и сестрами собирать в лесу валежник. Он, конечно, был весь сырой и в печке ужасно дымил, поэтому от нас всегда пахло так, будто мы из коптильни вышли. Дед говорил, что, стоит нам войти в комнату, у него сразу просыпается аппетит, и мой маленький брат начинал ужасно верещать, думая, что дед хочет его съесть. А наш дед был добрейшей души человек, он даже чай всегда пил без сахара — всё сладкое нам отдавал. «Открой рот, закрой глаза», — говорил он и сыпал мне сахар на язык. Бабушка всегда на это ругалась, говорила, что он нас слишком балует. Мы жевали семена травки, кукушкиных слезок, и высасывали сок из цветков клевера, но есть от этого меньше не хотелось. Тогда все голодные ходили, ну или почти все — есть ведь и такие, кто всегда устроится. А сегодня вон, хорошие продукты люди выбрасывают — это настоящий грех.

Стоило фрау Крониг начать, она говорила до тех пор, пока хватало воздуху или Ханси не начинал безобразничать. От Юлии требовалось только время от времени кивать или говорить «Ну надо же…».

— Сегодня в булочной мне женщина рассказала, что одна супружеская пара проникла на склад отходов в супермаркете, где испорченные продукты хранят. Эти люди хотели набрать там овощей из мусорных контейнеров, потому что им больше нечем кормить своих четверых детей. И это посреди Вены! Представь себе, на них донесли в полицию. Просто уму непостижимо! А что же им было делать? Оставить детей голодать? — Фрау Крониг так энергично затрясла головой, что у нее из прически вылетели две шпильки и звякнули о кафель пола. Ханси взлетел с резким криком — он испугался и спрятался в клетку. — Но больше всего меня разозлила такая вся расфуфыренная мадам, которая эдак язвительно сказала, что Австрия вообще-то социальное государство, и этим людям следовало просто обратиться в соответствующие службы, им бы там помогли, и не нужно было бы грабить никакой склад. Во-первых, не каждый разберется во всех этих учреждениях и службах, а во-вторых, эта мадам наверняка не знает, каково это — быть просителем и ждать подаяния. Просто многих людей, стоит им сесть за стол в учреждении, так и начинает распирать от чувства собственной важности. Это можно и по-другому назвать, но тогда еще скажут, что я тут тебя плохим словам учу, поэтому назовем так. А есть даже такие, кому без приправы из чужих голодных взглядов бутерброд с колбасой в глотку не лезет… За таких людей нам должно быть стыдно, потому что сами-то они не устыдятся. Никогда в жизни.

Фрау Крониг поднялась и начала мыть посуду, а Юлия стала вытирать. Ханси принялся раскидывать конопляные зернышки вокруг клетки.

— Так, — с напором сказала фрау Крониг, ставя тарелки обратно в сервант. — У тебя наверняка есть дела поинтереснее, чем слушать старушечью болтовню, а мне нужно к врачу за рецептом. Маме привет передавай.

Как хорошо, подумала Юлия, отпирая дверь своей квартиры, что фрау Крониг живет рядом. Если бы соседей можно было выбирать, она бы обязательно ее выбрала.

Сев за стол, Юлия начала что-то чирикать на бумажке, совершенно не задумываясь. Через некоторое время она обнаружила, что рисует портрет фрау Крониг, и пририсовала ей корону вокруг собранных в кичку волос, сверху на нее повесила развевающуюся фату, заштриховала королевскую мантию, которая закрывала ее кривоватые ноги, и дала скипетр в правую руку. Но что-то как будто мешало, пока Юлия не превратила скипетр в блинную сковородку, а королевскую мантию не прикрыла ярко-зеленым передником. Вот теперь она была довольна рисунком.

Увлекшись рисованием, Юлия даже не заметила, как скрипнула дверь.

— Это что такое? — спросила мама. — Ты домашние задания уже сделала?

«Домашние задания уже сделала?», «Как прошел день в школе?», «Ты прибралась в комнате?»… Неужели ничего другого не придумать? Юлия покачала головой. Она даже не начинала.

Мама вздохнула.

У нее зазвонил телефон, она вышла с ним из комнаты и долго не возвращалась. Это что-то новенькое. Обычно она садится разговаривать по телефону на диван и перекидывает ноги через подлокотник.

Юлия открыла тетрадь. Задание — написать сочинение о любимом животном. О чем только думает учительница? Животных ведь надо кормить, а для этого нужны деньги.

В детском саду и в первом классе Юлия хотела иметь слона. Ездить на слоне в школу — вот было бы здорово, думала она. Если бы ее кто-нибудь обижал, слон бы хоботом хватал обидчиков одного за другим и закидывал их на дерево. А хозяйку он бы этим хоботом нежно поднимал и качал, как на качелях.

Во втором классе Юлия хотела пони, мечтала сделаться великой наездницей и завоевывать кубки на всех турнирах.

В третьем классе она хотела котенка. В булочной тогда висел листок с надписью «Отдаем котят в добрые руки» и фотографией шести пушистых комочков в розовой корзинке — два черных, два белых, один полосатый и один бежевый. У одного из белых котяток шерстка была особенно пушистая и красивая.

«Даже воображаемые животные у меня становятся всё меньше и меньше, — подумала Юлия. — А единственный зверек, который у меня действительно был, — это мышь в комнате, но я только слышала, как она скребется, а видела лишь раз — уже в мышеловке с каплей крови около остренькой мордочки».

И Юлия написала историю про большую собаку, которая сначала спасла ее от грабителя, а потом вытащила из воды. Мама не просила показать домашние задания. Она всё еще разговаривала по телефону. Когда Юлия открыла дверь, мама махнула рукой, показывая, что входить нельзя.

Юлия посидела немного перед телевизором с бутербродом в руке, переключая каналы, потом пошла в ванную. Пока она чистила зубы, заглянула мама. Вид у нее был довольный. Ее бывшая коллега выиграла в лотерею кучу денег.

— Ей срочно нужно было кому-нибудь об этом рассказать, чтобы этой новости порадовались вместе с ней. И — представь себе — она вспомнила обо мне, хотя мы уже тысячу лет не общались и ничего друг о друге не слышали! Классно было придумывать вместе, что можно сделать с этими деньгами.

— А тебе ничего не досталось? — спросила Юлия.

Мама задумалась.

— Ну, мы как раз хотели купить мне новое пальто, но денег, кажется, уже не оставалось. — Она засмеялась. — Это так забавно! Тебе когда-нибудь приходило в голову, что кто-нибудь знакомый может выиграть кучу денег?

Юлия подумала немного и покачала головой.

— Если я когда-нибудь выиграю, ты обязательно получишь пальто. Обещаю!

— Очень мило с твоей стороны, — отозвалась мама.

Юлия терпеть не могла, когда на нее все смотрят. Уже тот момент, когда учительница пробегала взглядом по рядам, выбирая, кого вызвать, был ужасен. Конечно, именно тут Юлии очень захотелось в туалет. Она терпеть не могла читать сочинения перед классом. Но больше всего ненавидела ухмылки Иды и ее лучшей подружки Клары. На Кларе сегодня опять был новый свитер — желтый и пушистый, как цыпленок.

— Чего ты ждешь? — спросила учительница.

Юлия начала читать:

— Мой пес — большой и черный, его зовут Шайтан. Когда меня кто-нибудь сердит, он рычит и показывает свои огромные зубы. Он не боится никого и ничего.

Ида толкнула локтем Клару, обе захихикали.

Строчки задрожали, буквы стали расплываться.

Учительница посмотрела на Клару и слегка покачала головой. Клара сложила губы трубочкой и округлила глаза. Юлии кое-как удалось дочитать сочинение до конца. Учительница похвалила ее, кто-то из одноклассников даже похлопал. Ида подняла руку.

— Нам же задавали написать реальную историю! А у Юлии никакой собаки нет.

Учительница посмотрела на дверь, потом на носки своих туфель. Ида стала накручивать на палец прядку волос, Клара улыбнулась. Юлии еще сильнее захотелось писать, но выйти она не решалась. Примерно вечность спустя учительница сказала:

— Любимое животное — не обязательно то, которое живет у тебя дома. Например, мое любимое животное — слон, и уж поверьте, я слона у себя в квартире не держу. Юлия написала хороший текст, и это главное.

Иногда учительница Юлии очень даже нравилась.

В гардеробе была обычная сутолока. Вдруг Клара вытянула правую руку и драматическим жестом показала на куртку Юлии.

— Посмотрите сюда!

Все обернулись на Юлию. Каждый взгляд — как укол иголкой.

— На что смотреть-то? — поинтересовался кто-то.

— Варежки! — Клара прыснула. — На резинке висят, как у младенца!

Большинство одноклассников засмеялись. В детском саду у них тоже так варежки висели, сказали они. Но теперь, конечно, нет.

Юлия бросилась вниз по лестнице. Кто-то кричал ей вслед какие-то обзывательства, но ей было наплевать. Варежки она не надела.

Домой Юлия пришла с красными от холода руками. Она взяла мамины маникюрные ножницы из ванной, отрезала вязаный шнурок и затолкала варежки поглубже в карманы. Почему это вдруг у нее в руке оказалась волнистая серая нитка? Юлия хотела ее убрать, потянула — нитка становилась всё длиннее, висела уже до пола.

От варежки осталась только половина, вторая превратилась в серое мышиное гнездо с грязно-розовыми вкраплениями. Юлия затолкала нитки под матрас, а на следующий день по дороге в школу выбросила их в урну.

Ида показывала фотографии со своего дня рождения девочкам, которые были приглашены, они гордо передавали их друг другу. Марк и Ноа захихикали, стали показывать пальцами и наконец громко захохотали.

— Что тут такого смешного?! — Клара просто кипела от возмущения.

— Вот вырядились-то! — ржал Ноа.

— Прям куклы Барби! — хохотал Марк.

Клара повернулась к ним спиной.

— Чурбаны неотесанные! — фыркнула она. — Болтают, о чем понятия не имеют.

Если бы в этот момент не вошла учительница, наверняка случилась бы драка.

Юлия покосилась на одну из фотографий. Девочки на ней были какие-то волшебно красивые и совершенно чужие. Каштановые локоны Клары мягко спадали на голубое бархатное платье с кружевным воротником, Ида в белом наряде с золотистой лентой на поясе походила на принцессу. На Тере было сине-зеленое клетчатое платье из тафты, при взгляде на снимок казалось, что можно услышать, как шелестит материя.

«Хорошо, что меня не пригласили, — подумала Юлия. — Рядом с ними я бы казалась Золушкой. Глупости, Марк прав. Кому хочется выглядеть как кукла Барби? Мне — точно нет. Барби мне никогда не нравились. А наряжаться я даже на карнавал не люблю. Мадам расфуфыренные, сказала бы фрау Крониг».

— Очень важно, чтоб всё было чистое и наглаженное, — любила говорить бабушка. — Хотя, конечно, сейчас на глажку не так уж смотрят, и потертое тоже нынче в моде. Но ты, главное, следи, чтобы все пуговицы были на месте и никаких ниток нигде не висело. Обращай на это внимание. Тогда стыдиться ни перед кем не придется. К тому же встречают-то по одежке, а провожают по уму.

«Глупости. Ерунда. Полная чушь. Между потертым и потертым может быть огромная разница. Бабушке легко говорить, она-то старая. В ее возрасте не так важно, что носить. А мне вот стыдно, если моя одежда кажется потертой, а потом становится еще стыднее от того, что мне стыдно. Вот бы хоть один-единственный раз надеть что-нибудь такое очень-очень красивое, просто чтобы знать, каково это».

— Юлия!

Что от нее хочет учительница? Юлия не слышала ни слова.

— Да?

— Я уже третий раз к тебе обращаюсь, — у учительницы было печальное и одновременно полное надежды лицо.

Юлия с удовольствием бы ей помогла, если бы знала, что нужно сделать. Учительница явно ждала — но чего? А теперь она пожала плечами и повернулась к доске.

На следующем уроке Юлия дважды поднимала руку. Учительница не обращала на нее внимания. А когда все уже выходили из класса спросила:

— У тебя найдется минутка со мной поговорить?

Юлия кивнула. Учительница всё равно не отступится, так что лучше побыстрее оставить это позади. Кроме того, можно надеяться, что тогда маме не придется приходить в школу. Она этого терпеть не может — приходится тратить выходной, но главное, говорит она, ей от одного школьного запаха дурно становится.

Учительница положила руку Юлии на плечо:

— Что с тобой такое?

Нельзя заставлять учительницу слишком долго ждать ответа. С каждым мгновением ее беспокойство растет, а потом вопросы посыплются дождем, один сложнее другого.

— Моей бабушке пришлось срочно лечь в больницу, а мама…

Учительница перебила ее:

— То есть ты не выспалась и поэтому такая вялая?

Юлия кивнула.

— Почему же ты не объяснила, в чем дело, сразу с утра? Юлия, ты же знаешь, что всегда можешь ко мне подойти!

Юлия снова кивнула. Почему ей так тяжело говорить о своих проблемах? Но нельзя же просто сказать: «У нас нет денег, и не в том смысле, как иногда люди говорят… А действительно совсем нет. Совсем, понимаете?»

Говорят, бедность не порок. Это придумали те, кто не знает, что такое быть бедным. Они думают, что бедняки живут где-то далеко, в Африке или на пострадавшем от землетрясения Гаити, где-то в жарких странах, где не нужны зимние крутки и чертовы варежки на веревочке или без нее. А здесь бедности нет, раньше была, теперь — нет. Здесь бедно жили, когда бабушка была маленькой девочкой, а еще в те времена, о которых в сказках говорится. Жил-был бедный метельщик, в таком роде. Тогда люди были бедные, но работящие, честные и благодарные. Бедность либо в прошлом, либо очень далеко. Не здесь. Не здесь, сейчас и сегодня. Юлия кусала губы.

Учительница хочет как лучше, но она ничего не понимает.

Юлии чувствовала стыд, а еще очень рассердилась. Во рту появился неприятный сладковатый привкус.

— Ну, хорошо, — сказала учительница. Что тут хорошего, она не пояснила — просто прекратила разговор и ушла. Ее каблуки гулко застучали по каменному полу. Юбка раскачивалась вправо-влево.

Едва открыв дверь в квартиру, Юлия услышала ворчание бабушки. Она гладила и была недовольна ее зеленой футболкой.

— Ты только посмотри! Вся кривая и нитки везде торчат. Вот ведь не стыдно им такое барахло продавать!

— Тебе кофе сварить? — спросила Юлия.

Бабушка покачала головой. На плите грелась на водяной бане одна из ее кастрюлек.

— Угадай, что я принесла.

— Тушеную капусту!

Досада и разочарование на бабушкином лице.

— Ты просто скажи, и я приготовлю что-нибудь другое.

Юлии удалось убедить бабушку, что для нее нет ничего лучше ее знаменитой тушеной капусты. И это, в общем, правда. Трудно было бы выбрать разве что между бабушкиной капустой и гуляшом фрау Крониг.

За обедом Юлия с бабушкой сидели друг напротив друга. Бабушка с довольным видом и улыбкой наблюдала за тем, как Юлия набирает капусту на вилку и несет в рот. Во внучкиной манере держаться за столом критиковать было нечего.

От третьей порции Юлии пришлось отказаться.

— Тебе что, не понравилось? — спросила бабушка.

После обеда она начистила все ковшики и кастрюли до яркого блеска, обнаружила, что подол у Юлии на юбке в двух местах отпоролся, и пришила его, нашла на ее блузках несколько пуговиц, которые держались на одной ниточке, наточила все карандаши у внучки в пенале и взялась за полки в кухне.

— Ну наконец-то! Явилась — не запылилась, — прогудела бабушка, услышав, что в замке входной двери поворачивается ключ. Мама довольно долго не выходила из ванной, прежде чем появиться в кухне.

— Где ты была? — вместо приветствия спросила бабушка.

Слева и справа на маминой шее появились два темно-красных пятна, они увеличивались. Пальцы вцепились в юбку.

Бабушка не отступала:

— У тебя же смена до двух, так?

— Я не обязана оправдываться за то, что разок сходила выпить кофе. Я же не знала, что ты придешь.

Бабушка закивала:

— Вот именно! Именно! Ты не знала, что я приду и принесу Юлии обед. Ты оставила ребенка совсем одного.

— Она же не младенец!

Как резко звучал мамин голос!

Бабушка встала.

— Не жалуйся потом, когда она бросит школу и попадет в дурную компанию, раз ты ее так запускаешь.

— Мама!

— Довольно. Я пойду.

Бабушка, тяжело ступая, пошла в прихожую, резко сдернула пальто с крючка, оборвав вешалку. Кивнула, как будто ничего другого и не ждала, взяла сумку и у двери обернулась:

— В кастрюле тушеная капуста.

Дверь захлопнулась.

Мама сидела за кухонным столом, подперев лицо руками. Она не взглянула на Юлию, когда та собирала школьные вещи со стола. Юлия пошла в свою комнату, бросилась на кровать и уставилась в стену. Вокруг черной дырки, которую она когда-то давно проковыряла карандашом, штукатурка облупилась, из-под нее проглядывала грязная зеленая краска. Монстр с одним-единственным черным глазом.

В голове у Юлии кишели мысли и было пусто одновременно — такого не бывает, но ощущение было именно такое. Наверное, стоило бы надеть куртку и просто выйти на улицу — ветер бы выдул весь мусор из головы.

С каких это пор мама стучится в дверь ее комнаты? Хотя, в общем-то, это и не стук, а скорее осторожное поскребывание. Юлия вскочила с кровати и распахнула дверь. В маленькой комнатке она чуть не налетела на маму.

— Я разве тебя запускаю? — бросила мама ей в лицо.

— Нет.

Мама получила тот ответ, которого ожидала.

— Нет, — повторила Юлия. — Вообще-то нет.

Мамины брови подскочили вверх.

— Вообще-то?

— Да.

Мама села к ней на кровать. Юлия прислонилась к стене, не заметив приглашающего жеста мамы.

— Я не хотела этого, — сказала мама. — Этого всего…

Юлия кивнула.

— Я просто не могу так, — мама сплетала и расплетала пальцы. — Что бы я ни делала, начальница всегда недовольна. Стоит только выйти в туалет — уже скандал. Денег вечно ни на что не хватает, а я до сих пор не могу понять, действительно ли у них есть право столько удерживать у меня из зарплаты. Нервы у меня на пределе, а оттого, что я всё помалкиваю да помалкиваю, потом в какой-то момент взрываюсь в самом неподходящем месте и делаю всё еще хуже. Один-единственный раз я с кем-то встретилась, поболтала немного, а бабушка ведет себя так, будто это настоящее преступление. И при этом я должна еще быть ей благодарна, без нее я бы давно… — мама замолчала.

— Да, — сказала Юлия. Она жалела маму, хотя и сердилась на нее. Но помочь ничем не могла.

Мама начала теребить покрывало на кровати. Так скоро ткань прорвется, и наполнитель вылезет наружу.

Взгляд Юлии упал на игры на полке. Она вытащила коробку.

— Давай сыграем в «Эй, только не сердись!».

Мама открыла крышку.

— Хорошая идея. Сердиться, играя в «Эй, только не сердись!», здоровее и веселее.

Они сели играть за кухонным столом. Проиграв, мама встала, взяла кастрюлю с тушеной капустой и открыла мусорное ведро.

В последний момент она передумала, взяла вилку и съела половину оставшейся капусты, не разогревая. Убирая кастрюлю, мама подмигнула Юлии:

— Смотри, не выдай меня!

На следующий день мама принесла домой два лотерейных конверта, один отдала Юлии, второй открыла сама. «К сожалению, вы ничего не выиграли. Удача улыбнется вам в следующий раз», — было написано в обоих.

— Я бы удивилась, если б там было что-то другое, — сказала мама. — Как думаешь, бабушке стоит позвонить?

— Да, — ответила Юлия.

«Зачем мама спрашивает, если и так знает ответ?»

Пока Юлия делала уроки, мама вытащила всё из кухонного шкафа, протерла полки, хотя бабушка уже и так делала это накануне, пересыпала остатки сахара в стакан и при этом то и дело косилась на телефон на столе. Потом вздохнула и пошла с телефоном в спальню.

Юлия пыталась читать, но это было непросто — строчки колыхались перед глазами, словно на штормовых волнах. Через две страницы она не могла вспомнить, о чем там говорилось.

Наконец мама вернулась. Глаза у нее были красные, тушь растеклась, но она улыбалась.

— Завтра она придет. Только чтобы приложить к тебе спинку свитера.

В четверг класс ездил в закрытый бассейн. У Юлии получился идеальный прыжок головой вперед. Учительница попросила ее прыгнуть еще раз, чтобы все внимательно посмотрели и взяли с нее пример. Ида непременно хотела прыгать сразу после Юлии — говорила, что так ей будет проще.

На обратном пути она взяла Юлию под руку, оставив Клару позади. При каждом шаге Юлия чувствовала, как Ида легонько сжимает ей руку.

— Где ты научилась так хорошо прыгать?

Юлия пожала плечами.

— Просто на других смотрела. Мне это всегда очень нравилось. Моя бабушка говорит, что я наверняка в прошлой жизни была рыбой.

Ида остановилась и усмехнулась:

— Теперь понятно, почему ты такая разговорчивая!

Всю дорогу до школы они говорили о том, кто из класса на какое животное похож. Ида никак не могла выбрать между импалой и дроздом. Импал она видела в Южной Африке и совершенно влюбилась в этих изящных антилоп.

— Они прыгали на рассвете, как у нас кузнечики в июне. Так скакали, что, казалось, вот-вот запоют. Да, думаю, я бы больше всего хотела быть импалой. Это слово и звучит красиво, правда?

Клара протиснулась вперед и поравнялась с ними.

— Ну, я, например, еще никогда не видела импалу с таким толстыми ногами, — она изучающе оглядела Идины икры и покачала головой.

Ида совершенно не обратила на нее внимания, она старалась подстроиться под шаг Юлии. Они обогнали всех одноклассников, вприпрыжку добежали до школьных ворот, взлетели по лестнице и, задыхаясь, упали на стулья в классе.

— Хочешь, открою тебе секрет? — спросила Ида.

Юлия кивнула.

Ида наклонилась вперед и зашептала Юлии на ухо:

— Ночью на сафари мы видели, как одну импалу загрыз ягуар.

Юлия вздрогнула. Ида засмеялась.

На последней перемене Ида сказала, что можно прямо завтра снова пойти в бассейн и потренировать прыжки. Юлия испугалась. Она не знала, сколько стоит входной билет, но что денег на это у нее нет, понимала точно.

— Посмотрим… — уклончиво ответила Юлия.

Ида тряхнула головой и пошла обратно к своей парте.

Юлия как раз прополоскала купальник и вешала его сушиться, когда мама пришла домой. Чуть не забыла, сказала она, что у бабушки сегодня день рождения.

— Мы приглашены на чай. Наверняка будет ужасно, но выбора нет. Ты не могла бы быстро нарисовать ей открытку? А то у меня даже на цветы денег нет…

Синяя краска у Юлии в наборе почти кончилась, потому что недавно она рисовала море с дикими волнами с перехлестом. Синего цвета хватило только на парочку незабудок, а вот колокольчик получился довольно бледным. Юлия наполнила букет гвоздиками — их рисовать легче, чем розы — и пустила порхать вокруг бабочек. Она любила их рисовать. Не важно, какой цвет и узор выберешь, такие бабочки обязательно бывают.

В комнату заглянула мама и попросила Юлию поторопиться.

— Рисунок уже очень красивый, — сказала она, смотря мимо открытки на часы. Юлия хотела еще написать «Поздравляю с днем рождения!» золотой ручкой, но та с Рождества, видимо, успела засохнуть.

Мама взяла ручку и сильно ее встряхнула. Золотая капля упала в самую середину букета. Такая жирная, текучая капля… Мама достала фен, но поток воздуха только раздул золотую краску в семилапого монстра.

Мама вскрикнула. Стала лихорадочно рыться у себя в сумке, выудила оттуда фотографию Юлии, вырезала овальчик с ее лицом и приклеила на пятно. Среди гвоздик, незабудок и бабочек из золотого страшилища теперь улыбалось лицо Юлии.

— Неплохо для разнообразия, — довольно сказала мама.

Бабушка прислонила открытку к кофейнику и с гордостью стала показывать обеим своим соседкам. На столе красовался кекс, получившийся, по ее словам, не идеально, и торт с белой глазурью.

Знаменитая бабушкина молодая соседка, на которую Юлия должна была равняться и которую ей было очень любопытно увидеть, еще не пришла.

Соседка с множеством золотых цепочек на шее спросила Юлию совершенно как в прошлом году:

— И сколько тебе уже лет?

Соседка с белыми кудрями поинтересовалась:

— Ты хорошо учишься в школе?

Видимо, ничего другого им в голову не приходило, так что они тут же перешли к рассказам о своих последних визитах к врачу и многочисленных болезнях. Когда бабушка поставила на стол ликер, соседки снова вспомнили, по какому поводу пришли, и громко запели «С днем рожденья тебя».

После второго куска торта Юлии срочно понадобилось выпить стакан воды. Она пошла на кухню. На буфете лежал бабушкин кошелек. Он казался очень толстым, туго набитым монетами. Юлия взвесила его на руке, положила на место и налила себе воды. Приятно было избавиться от приторной сладости торта.

«Два евро, не больше. Она же не заметит. Жалкие два евро. О таком даже говорить не стоит. Возьму, и всё. Да еще в ее день рождения… Могла бы и попросить. Не могу я у нее просить! Уж по крайней мере, когда мама рядом».

Юлия взяла кошелек. Замочек, открываясь, щелкнул.

— Принесешь воды и нам тоже? — послышался бабушкин голос. — Четыре стакана, пожалуйста.

В коридоре, по пути из кухни в комнату, Юлия расплескала довольно много воды.

— Она уже настоящая маленькая хозяюшка, — сказала соседка с цепочками.

— Конечно! — с удовольствием подтвердила бабушка и добавила: — Люби дело…

— Мастером будешь, — закончила мама. — Только вот, может, не каждый хочет стать мастером. Что тебе, конечно, трудно вообразить.

Мама стала прощаться. Бабушка сунула Юлии в руку монету, потрепала по щеке. Юлия сглотнула, но это не помогло — в горле всё так же горело. Мама подтолкнула ее, одними губами изображая «спасибо». Юлия с радостью произнесла бы это слово, если б могла выдавить из себя хоть звук. Она прижалась к бабушке.

— Ах, бедная моя девочка… если б у меня были деньги…

Бабушка снова не договорила фразу, но на этот раз мама завершила ее только много позже, когда они уже сидели в вагоне метро.

— Если б у нее были деньги, она бы всё равно ничего нам не давала, из страха, что я всё растранжирю. На дни рождения она мне всегда клала деньги на сберкнижку, на которую я могла в лучшем случае посмотреть, в руки ее мне не давали. Сберкнижку, куда откладывает на свои похороны, она хранит завернутой в фату в шкафу на самом верху. И что ты думаешь, она сказала мне кодовое слово? Нет, конечно! Так что, если не повезет, она так и умрет, не сказав его никому, и тогда о шикарных похоронах можно забыть.

Бабушкина монетка жгла Юлии ладонь. Подаренная, не украденная.

Мама пожевала нижнюю губу.

— Я знаю, ужасно так говорить о собственной матери. Но ты не представляешь, как ужасно, когда собственная мать абсолютно ничего тебе не позволяет. Не смотри на меня так — я этого не заслужила.

Юлия стала смотреть в окно. Поезд подъехал к станции, но ни один из двоих мужчин на скамейке не поднялся, чтобы зайти в вагон. Они сидели, широко расставив ноги, между ними стояла двухлитровка. Один из них хохотал, широко раскрывая рот. У него было всего три зуба. Мама проследила за взглядом Юлии, но тут же решительно отвернулась. Она сидела, плотно стиснув колени и поджав губы. Ноздри у нее подрагивали.

Вдруг она спросила:

— Что с твоими варежками? У тебя руки ужас какие красные!

— С моими варежками?

Мама взяла Юлию за плечи и повернула к себе.

— Терпеть не могу эти дурацкие переспрашивания! О чем мы сейчас говорим?

«Если я сейчас скажу: „О моих варежках!“ — она мне влепит пощечину, а потом пожалеет об этом, а потом ей станет стыдно, а потом на нее нахлынет ярость оттого, что ей стало стыдно».

— Кажется, я их потеряла.

— Ничего себе! Как можно потерять варежки, которые висят на веревочке, а веревочка продета через рукава? Их не потеряешь.

— Надо мной весь класс смеялся! — Вообще-то Юлия не хотела этого говорить, но вдруг ей стало всё равно. Ее не волновало даже то, что люди в вагоне обернулись на нее, слушали и смотрели. — Потому что я единственная, у кого такой детсадовский шнурок на шее, и вообще все носят перчатки, и только я — эти ужасные кусачие варежки.

Тут вмешалась какая-то женщина:

— Варежки гораздо теплее перчаток. Потому что в них получается еще воздушная прослойка.

Мама подобрала пальто вокруг себя и потянула Юлию за собой к выходу. За спиной слышались приглушенные комментарии:

— Неудивительно, что ребенок так себя ведет, при такой-то матери.

Поезд стоял на станции достаточно долго, чтобы выйти и перейти в соседний вагон. Мама взялась руками за две петли, свисавшие с поручня.

— Меня просто с ума сводит, когда люди вмешиваются. Так захотелось ей язык показать…

Молодой мужчина, стоявший рядом, кивнул.

— И почему же ты этого не сделала?

Мгновение вид у нее был такой, будто она сейчас ему выцарапает глаза, а потом мама рассмеялась. Он засмеялся вместе с ней, и скоро смеялось уже полвагона, хотя остальные даже не знали чему.

— Мы могли бы пойти выпить кофе, — сказал этот мужчина. — Только вот у меня нет денег. А то я бы тебя пригласил.

Он убрал прядь волос за левое ухо. Лопоухий, отметила про себя Юлия и усмехнулась.

— У меня тоже денег нет, — ответила мама. — Значит, у нас даже есть что-то общее. Но, думаю, я бы тебя не стала приглашать, даже если б у меня деньги были.

— Жаль. Это не очень-то мило с твоей стороны… — Мужчина погрозил пальцем у мамы перед носом, что Юлии совсем не понравилось, а маме — как будто наоборот. — Как-никак у нас есть что-то общее и это общее — то, чего у нас нет.

— Как может быть общим то, чего нет? — хмыкнула мама.

— Вот это мы и должны спокойно обсудить, — ответил он.

— В следующий раз за кофе, — кивнула она.

Мама сейчас забудет, что это наша станция, подумала Юлия. Но в последний момент, когда новые пассажиры уже начали заходить, мама, потянув за собой Юлию, протиснулась к дверям и бросила через плечо:

— Можешь как-нибудь позвонить.

— Для этого мне нужен твой номер! Меня, кстати, Марсель зовут.

— Осторожно, двери закрываются! — послышалось из динамиков.

Мама пожала плечами.

— Ну вот и всё.

Юлия взяла ее за руку, мама сжала ей ладонь и тут же отпустила.

— Так даже лучше. Зачем мне тот, у кого ничего нет? Вот именно, незачем. Молодец, умная девочка. Совершенно незачем. Так что будем радоваться.

Но она не пошла ни к лифту, ни к эскалатору, ни к лестнице, а просто стояла, застегивала и снова расстегивала пальто, а потом стала обстоятельно изучать каблук левого сапога.

На противоположную платформу приехал поезд. Юлия видела, как этот человек приближается, перепрыгивает через три ступеньки на лестнице — а мама стояла спиной. Когда он закрыл ей глаза руками, она вскрикнула.

— Угадай кто!

Мама сразу узнала его по голосу.

— Вот придурок! — выдохнула она. — Что ты здесь забыл?

— А ты кого-то другого ждала? — ответил он вопросом на вопрос.

— Ладно, я домой пойду, — сказала Юлия. — Мне холодно тут стоять.

И она двинулась вперед, пошла к выходу, не оборачиваясь. Ее совершенно не интересовало, позволит ли мама этому Марселю взять себя под руку и о чем они там будут говорить.

Открыв дверь, мама слегка обернулась и сказала:

— Чай я тебе могу предложить.

И она действительно провела Марселя на кухню и поставила чайник. Юлия исчезла в ванной, а потом сразу пошла в свою комнату.

— Даже «спокойной ночи» не сказала, — пожурила ее мама с утра. — Марсель тоже удивился. Спросил, может, ты что-то имеешь против него…

«Ну-ну, удивился он… С чего бы мне иметь что-то против? Ты можешь делать что хочешь, мне-то какое дело?»

— Я ничего против него не имею, — сказала Юлия вслух. — Я же его совсем не знаю.

Мама криво усмехнулась.

— Он просто очень милый. И это совсем не то, что ты думаешь.

— Мам, я же не бабушка! — Эти слова вырвались как-то сами собой. Юлия не поняла, откуда они взялись, секундой раньше она такого даже не думала.

Мамин взгляд упал на часы, она вскрикнула и через две минуты выскочила за дверь. Юлия побежала следом.

— Ты свои бутерброды забыла!

Когда она вернулась, оказалось, что сквозняком захлопнуло дверь в квартиру. Слава богу, у фрау Крониг хранится запасной ключ.

— Твоя мама сегодня уж очень торопилась, — фрау Крониг стряхнула муку с рук.

— А теперь очень тороплюсь я.

Фрау Крониг кивнула.

— На обед будут шпинатные шарики. Не забудь принести ключ обратно. Иначе в следующий раз в квартиру не попадешь, — так она говорила каждый раз, когда мама или Юлия заходили за ключом.

Учительница стала собирать тетрадки с домашним заданием. Черт, Юлия забыла свою тетрадь на кухонном столе!

— У моей бабушки был день рождения, — сказала она.

— Ей уже лучше? — спросила учительница.

— Лучше? — Секундное замешательство. Можно только надеяться, что учительница этого не заметила. — Да, ей лучше.

И что означает это «Ага!»? И этот взгляд, который на полсекунды дольше обычного задержался на ее лице? У Юлии зудело всё тело, ей очень хотелось почесаться. Ноа и Тим снова хихикали. Ида рассматривала свои темно-розовые, формой похожие на ракушки ногти.

— Пожалуйста, не забудь сдать задание завтра, — сказала учительница.

Юлия кивнула. Учительница опустила голову и стала листать свой маленький черный блокнотик, но закрыла его, так ничего в нем и не пометив.

На большой перемене Юлия, как обычно, стояла во дворе у изгороди. Листья бирючины были пыльные, выглядели почти высохшими. Еще вчера на них лежал снег. Почему он растаял и не оставил лужиц? Так уж тепло точно не было…

— Эй, ты спишь? — Тере ткнула Юлию указательным пальцем в живот. — У меня потрясающая идея. Мне надо с тобой поговорить.

— Со мной?

Тере скорчила рожу.

— Ты что, совсем? Я говорю с тобой, а ты спрашиваешь, с тобой ли я хочу говорить! У меня идея, хочешь, расскажу?

— Конечно!

— Мы с тобой напишем сценарий для фильма и станем богатыми и знаменитыми.

— Мы с тобой?

— Ну да!

— И о чем будет этот фильм?

— Вот еще! Не думай, что я всю работу буду делать одна!

— А почему ты предлагаешь это именно мне? Почему не Шанталь?

— Она мне надоела. К тому же у нее с фантазией очень плохо. А ты можешь написать даже о собаке, которой у тебя нет. Это твой шанс. Так ты хочешь или нет?

Ребята стали стекаться обратно в здание школы. Юлия не слышала звонка. Тере приложила палец к губам:

— Не забудь, это секрет. Иначе кто-нибудь украдет у нас идею.

Идею, которой у нас вообще-то нет, подумала Юлия. Впрочем, она была рада, что Тере выбрала именно ее.

— Приходи после школы ко мне, захвати свой ноут, — шепнула ей Тере уже на лестнице.

«Свой ноут, — подумала Юлия. — Это ж надо! Вообще-то в этом городе еще есть люди, у которых ноута нет. Даже если ты такое и представить себе не можешь».

В гардеробе Тере сунула ей в руку бумажку со своим адресом и номером телефона.

— В четыре! — сказала она.

Шанталь обернулась к ним:

— Что будет в четыре?

Тере гордо подняла голову, выставила подбородок вперед и улыбнулась:

— Это секрет.

Шанталь наморщила свой миленький вздернутый носик, из-за которого все ей завидовали:

— Да кого твои секреты интересуют?

Как Юлия ни старалась, сконцентрироваться на домашнем задании у нее никак не получалось. Она не знала никого, у кого можно было бы одолжить ноутбук. Может, позвонить Тере и сказать, что она не сможет прийти? Но под каким предлогом? Сказать, что бабушка заболела? Нет, слишком опасно использовать эту отговорку во второй раз. А то так бабушка действительно заболеет… Глупости! Но ведь никогда не знаешь наверняка… Что там было про бабочку, которая взмахивает крылышками, а на другом конце света происходит землетрясение?

Она просто скажет, что ее ноутбук сломался. В надежде, что Тере не будет спрашивать, что именно с ним не так. Ведь Юлия понятия не имела, что может быть не так с компьютером. Корью он точно заболеть не может.

Не успела Юлия закрыть за собой дверь, как Тере спросила:

— И где же твой ноут?

— В ремонте.

— Бедняжка! — сочувственно сказала Тере. — А как же ты мейлы читаешь?

Юлия пожала плечами. Она изо всех сил старалась сдерживаться, чтобы не прыснуть от смеха.

Тере повела ее в свою комнату.

— Можешь быстренько посмотреть почту на моем компьютере, — предложила она.

— Давай лучше сразу начнем, — отозвалась Юлия.

Тере села за письменный стол. Юлия внимательно наблюдала, как она включает компьютер, как двигает мышкой. С важным видом Тере написала большими буквами: «Кинопроект Терезии и Юлии», а потом откинулась на спинку стула и выжидающе посмотрела на Юлию.

— Я буду печатать, а ты диктуй.

Спустя три часа девочки отбросили целую кучу разных идей. Поначалу они много смеялись, но с течением времени всё чаще зевали. Про многие темы стало понятно, что они совершенно ничего об этом не знают — «тут придется очень долго разбираться, прежде чем можно будет начать». А про другие то одна, то вторая говорила: «Такое уже есть…»

— Я и не думала, что это так трудно! — проворчала Тере.

В комнату заглянула ее мама и спросила, не хочет ли Юлия остаться на ужин. Только в этот момент она вспомнила, что написать-то маме записку написала, но сунула ее в карман куртки.

Всю дорогу домой Юлия бежала бегом.

Мама не знала, что сделать сначала — дать Юлии оплеуху или зацеловать, отругать как следует или выяснить, где она пропадала. Юлия вытащила записку из кармана и положила на стол, но маму это только еще больше разозлило.

— Я уже думала звонить бабушке и спрашивать, не у нее ли ты! — Мама содрогнулась при мысли об этом. — Ты хоть представляешь себе, что бы тогда было? Что бы устроила бабушка? Так что я сначала позвонила Марселю.

Юлия не знала, кивнуть ей или помотать головой. Пока она думала, раздался звонок в дверь.

На пороге стоял Марсель.

— А вот и потерянная дочка нашлась! — воскликнул он, обнял маму и чмокнул ее в щеку. При этом он издал какой-то странный звук — что-то среднее между мяуканьем, чмоком и скрипом двери. Мама захихикала.

Юлия пошла в свою комнату.

Если эти двое хотят слюнявить друг друга — пожалуйста. Ее это, конечно, не касается, но никто не может требовать, чтобы она присутствовала при этом. Не то чтобы она имела что-то против Марселя. Он довольно симпатичный, бывают и пострашнее. Даже очень много… Но неужели маме обязательно сразу начинать довольно мурчать? Да, «мурчать» — правильное название для этого звука. Юлия повторила его про себя несколько раз. Мурчать, фырчать, бурчать, ворчать. Воздух как-то приятно вибрировал о нёбо, когда она произносила эти слова.

Пока этот Марсель будет здесь, папа точно не вернется. Ее папа. Под матрасом на ее кровати лежала его маленькая фотография, которую Юлия спасла, когда мама все папины фотографии кромсала на мелкие кусочки.

Это было два года назад, в сентябре. Юлия вернулась из школы домой и обнаружила маму за кухонным столом, перед ней лежали фотоальбомы, в руке — острые ножницы. На мгновение Юлии показалось, что с ножниц капает кровь. Фотография папы с Юлией на санках лежала под столом, мама не заметила, что Юлия ее подняла и сунула в карман. От этого на фотографии появился сгиб, который не разгладился даже от лежания под матрасом. Шел сгиб не по лицу, а только через грудь.

У папы Тере огромный живот. У Идиного папы блестящая красная лысина. У Клариного — скрипучий голос. Таким красивым, как папа Юлии, не был никто. Никто не умел смеяться, как он, никто не умел так рассказывать забавные истории, никто не умел так дурачиться.

Раньше она думала: «Он приедет в следующее воскресенье. На Рождество. На мой день рождения. Когда расцветут каштаны, он вернется и пойдет гулять со мной в Пратер. На каникулах мы поедем на море. Втроем. Или вдвоем, если мама не захочет с нами».

В первом классе Юлия еще верила, что папу можно вернуть. Если неделю никому не грубить. Если не ковырять в носу. Если доесть эти отвратительные склизкие грибы. Если навести порядок в комнате.

Но ничего не помогло.

На прошлый день рождения она получила открытку из Италии. С тех пор — ничего. Так ему и надо, сам виноват, что мама смеется на кухне с этим Марселем. Обычно она так не смеется.

Вдруг Юлии стало страшно за папу. А что, если он попал в аварию? Если он, как та женщина, которую недавно показывали по телевизору, лежит где-нибудь на больничной койке, опутанный тысячей проводов и шлангов, и не может говорить? Если он никому не может сказать, что у него в Вене есть дочка? Если он… — нет, такого думать нельзя, это опасно, слишком опасно.

В дверь комнаты постучали.

— Не хочешь пойти с нами есть пиццу? — спросил Марсель.

— Нет! — закричала она так громко, что сама испугалась.

— Ну, нет так нет, — сказала мама. — Что ж…

Вскоре входная дверь хлопнула. Еще некоторое время Юлия слышала, как мама быстро сбегает по ступенькам. Значит, она надела синие туфли с высокими каблуками. Кроссовки бы так не цокали.

Юлия забарабанила кулаками по кровати и в какой-то момент попала по твердому деревянному краю — острая боль пронзила руки до самых локтей.

Она вскочила, запрыгала на одной ножке и прыгала так до тех пор, пока ворчливый герр Фогес не застучал черенком швабры по потолку. Стучал он с такой силой, какую трудно было предположить в таком маленьком человечке. Однажды, наверное, черенок швабры покажется между досок пола, как прорастают грибы среди сухих прошлогодних листьев.

Юлия как раз села, когда позвонили в дверь. Герр Фогес еще никогда не поднимался на третий этаж — наверное, сегодня он особенно рассердился. Юлия глубоко вдохнула, прежде чем тронуть ручку двери.

Перед ней стояла бабушка с миской в руке. Бабушка тут же направилась на кухню и поставила миску там на стол. Когда она сдергивала с нее клетчатую салфетку, один сладкий пирожок упал на пол. Юлия подняла его, под критическим взглядом бабушки сдула с него пыль и откусила. Она и не знала, что настолько голодна.

— Где мама?

Юлия показала на свой полный рот, прожевала, проглотила и чуть не откусила сразу еще. Бабушкины пирожки были воздушные и потрясающе вкусные.

— Ты что, не обедала? — с подозрением спросила бабушка и повторила: — Где твоя мама?

— Вышла, — Юлия методично слизывала сливовое повидло с пальцев.

— Что это значит? Как это? Куда?

— Вышла, и всё. Я не спрашивала, куда она собирается.

Бабушка села, чтобы разговаривать было удобнее, но ограничилась тем, что поджала губы и покачала головой.

— Можно взять еще пирожок? — вежливо спросила Юлия.

Бабушка улыбнулась.

— Конечно. Я же их специально для тебя испекла.

Всё-таки есть в мире что-то, на что можно положиться. Когда Юлия с удовольствием ела то, что приготовила или испекла бабушка, она расплывалась в довольной улыбке и даже иногда забывала задавать свои назойливые вопросы. Юлия, конечно, сердилась на маму, но это вовсе не повод обо всём рассказывать бабушке.

— Моя новая соседка в восторге от твоей открытки, — сказала бабушка. — Представь, она в академии художеств учится, но в домашнем хозяйстве разбирается прекрасно.

Юлия почувствовала, что выросла в бабушкиных глазах благодаря соседкиной похвале. Это ее одновременно рассердило и обрадовало. Как такое понять?

— Мне нужно еще кое-что по математике сделать, — сказала Юлия.

Бабушка возмущенно засопела и кивнула на часы:

— В такое время?

Юлия постаралась напустить на себя виноватый вид. Бабушка что-то еще бурчала себе под нос, но она старалась не обращать на это внимания и открыла тетрадку. Примеры оказались не такие уж трудные: Юлия справилась за пятнадцать минут.

Бабушка проинспектировала холодильник.

— Тут же совсем ничего нет на ужин!

— Я после твоих чудесных пирожков еще совсем не голодная.

— Деточка! — Бабушка взгромоздилась на стул перед Юлией. — Это же не здорово! У тебя растущий организм, тебе нужны фрукты, овощи, мясо…

— Мясо у нас было на обед, — соврала Юлия.

Бабушка явно не собиралась прощаться — даже когда Юлия стала зевать, прикрывая рот ладошкой, как при испуге. Делать нечего, пришлось идти чистить зубы, хотя по телевизору шел фильм, который она бы с удовольствием посмотрела.

— Хорошая девочка, — похвалила бабушка. — Сама, добровольно ложится спать. Значит, ты выспишься как следует и пойдешь в школу полная сил.

Юлия заснула над библиотечной книжкой и испуганно вздрогнула, услышав голоса.

— Что ты тут делаешь, мама?

— Я не могла оставить ребенка одного.

— Юлии нянька не нужна.

— Даже ужина никакого… А это, простите, кто? У этого человека фамилия есть?

— Есть, конечно, только я ее не спрашивала.

— Зато шатаешься с ним посреди ночи…

— Наверное, мне лучше уйти, — сказал Марсель. — У вас тут дела семейные…

— Именно, — подтвердила бабушка.

— Нет, — запротестовала мама.

— Не нет, а да!

Дверь квартиры скрипнула. Быстрые шаги по лестнице. Хлопнула дверь на улицу.

Мама закричала на бабушку.

— Тебе снова это удалось! А тут ведь могло что-то получиться… Но ты, конечно, не позволишь мне быть счастливой!

Бабушка заплакала. А потом заплакала и мама. Говорили они теперь тихо, до Юлии долетали только отдельные слова: ответственность, мать. Каждый звук «т» словно взрывался у бабушки во рту. Когда бабушка наконец ушла и мама заглянула в комнату, Юлия притворилась, что спит.

Тере и Шанталь снова о чем-то шушукались. Видимо, у Тере родился новый план. А то со сценарием для фильма всё оказалось не так просто, как она думала.

Юлия почувствовала разочарование и облегчение одновременно.

Ида бросила в ее сторону пару вопросительных взглядов, но больше заговаривать о совместном походе в бассейн не стала. «Ну и плевать, — подумала Юлия. — Мне совершенно плевать. Мне они все ни капли не нужны».

На большой перемене она обнаружила, что забыла бутерброды дома на кухне. И, конечно, именно сегодня на нее вдруг напал нестерпимый голод. Она подумала, не купить ли в буфете пирожок, но это показалось ей ужасным, чуть ли не хуже, чем сама кража. Нет, деньги предназначены для чего-то лучшего, чего-то более важного. Ноа откусил булочку с толстым куском вареной колбасы и стал с наслаждением жевать, широко открывая рот. Вообще-то Юлия вареную колбасу не любила, но сейчас ей страшно хотелось вырвать булочку у него из рук. Ида дала Кларе откусить свой бутерброд с ветчиной. В углу школьного двора мальчишки-турки лузгали подсолнечные семечки. Юлия сглотнула и почувствовала, как вваливаются у нее щеки.

Когда играли в вышибалу, мяч ударил Юлию прямо в живот. У нее потемнело перед глазами, она стала хватать воздух ртом.

Сразу после звонка Юлия побежала домой. На лестнице остро пахло уксусом и моющими средствами, а вовсе не жареным луком или выпечкой. Дверь фрау Крониг была закрыта. Юлия потопала к себе на третий этаж.

Ее школьный перекус лежал на кухонном столе среди хаоса самых разных вещей. Странно, что она утром всего этого не заметила. Юлия смяла бумагу, в которую были завернуты бутерброды, и прицелилась комком в мусорное ведро. Он отскочил от края и упал под шкаф.

Наверное, мама вчера еще долго не ложилась. Всё выглядело так, будто она вытряхнула два ящика со всевозможным хламом. Фрау Крониг упала бы в обморок, увидев такое. Тут было практически всё, что у нее аккуратно лежало в угольном ящике, а еще — куча формочек для печенья: целый зоопарк, ангелочки, три сердечка разной величины. Когда это мама пекла печенье? Юлия начала сматывать веревочки.

Она еще не закончила с ними, когда пришла мама и тут же принялась ковыряться в беспорядке на столе.

— Я была в такой ярости, — сказала она, — что спать бы всё равно не смогла. И подумала: наведу-ка я немножко порядок, вдруг это поможет. А потом накололась на иголку… — Она сунула Юлии под нос палец в пластыре с пятном крови. — Ты просто не представляешь, как сильно текла кровь и как было больно, когда за что-нибудь задевала. Кстати, я принесла пиццу.

Пока пицца подрумянивалась в духовке, они молча рассортировывали вещи на столе на маленькие и большие кучки, выкидывали ненужное в мусорное ведро. Когда сыр на пицце запузырился, на столе уже было достаточно места для тарелок.

— Ты сердишься? — спросила мама.

Юлия подула на первый кусочек пиццы. Сказать «нет» означало бы соврать, но и «да» было бы неправдой. Уже.

Мама кивнула.

— Тебе со мной нелегко, я знаю. Мне с тобой тоже. А если уж по-честному, то мне и с собой нелегко. А уж с бабушкой — тем более.

— Не говоря уже про твою начальницу, — добавила Юлия.

Мама положила кусочек пиццы обратно на тарелку. Вид у мамы вдруг стал какой-то потерянный.

— Я сейчас совершенно серьезно говорила, Юлия.

— Я тоже. Потому что… это же всё добавляется одно к другому, получается такая куча, которую и не разгребешь.

Мама погладила Юлию пальцами по щеке. А потом отправила в рот последний кусочек и показала на стол.

— А вообще-то мы вдвоем неплохо продвинулись… Знаешь, что самое ужасное в том, что у нас вечно нет денег? Не то, что мы очень многого не можем себе позволить, а то, что тебе приходится быть страшно рассудительной и взрослой, — она смущенно засмеялась. — Иногда мне кажется, будто ты из нас двоих старшая. Такая вот ерунда.

Мама встала, смела всё, что осталось, со стола, выудила из кучи три свечных огарка и положила их в ящик.

Юлия вспомнила, что еще не начинала делать уроки. Она почти радовалась тому, что ей есть чем заняться. Пока вставляешь пропущенные буквы и расставляешь запятые, не нужно придумывать, что ответить маме. А главное — можно не думать о том, как задать маме те вопросы, которые сплетались в голове в один большой пульсирующий клубок. Есть ли вообще для этого слова? Она то и дело ощущала мамины взгляды у себя на затылке.

Зазвонил мобильник. Мама исчезла в своей комнате. Снова она появилась нескоро, когда Юлия уже давно закончила с домашними заданиями.

— Насколько бедной ты себя чувствуешь по шкале от одного до десяти? Один — совсем нет, десять — очень.

— Странный вопрос, — отозвалась Юлия.

— Я знаю, — мама села напротив нее. — И отвечай, пожалуйста, честно!

— По-разному бывает. Это же не всегда одинаково!

Юлия стала напряженно думать. Мама наблюдала за ней тоже с напряжением.

— Что-то между тремя и девятью или, может, восьмью. В зависимости от…

Мама взъерошила Юлии волосы.

— В зависимости от чего?

— Трудно сказать. Ну, по сравнению с жителями Гаити я богатая. А по сравнению с Идой или Тере — бедная.

— Но Гаити далеко, а Ида с Тере — твои одноклассницы, — мама энергично закивала. — Наверное, было нечестно тебя спрашивать.

— Да, — сказала Юлия. — Нет, не нечестно. Но очень тяжело. Кто это был?

— Кто был — что? — Как будто она не понимает! После небольшой паузы мама кивнула и ответила: — Марсель. Он хотел бы зайти.

— Ну и пусть заходит!

— Ты серьезно?

Юлия кивнула.

— Кстати, а ты обращала внимание, что «бедный» значит одно, а «победный» — совсем другое?

Мама засмеялась. И продолжала смеяться, когда подносила к уху снова зазвонивший телефон. Она внимательно слушала, а потом вдруг сказала:

— Ну и придурок же ты!

Но звучали эти слова практически так, как если бы она сказала: «Я тебя люблю».

Юлии не хотелось слушать разговор и смотреть, как меняется мамино лицо. Она села перед телевизором и стала щелкать с канала на канал. Вообразила, что у каждого актера около рта пузырь с текстом, как в комиксах, и если она будет и дальше так переключать, то этот пузырь оторвется и полетит в воздух, а если щелкать очень быстро, то все эти пузыри со словами столкнутся в воздухе, полетят искры и будет ужасный грохот.

Мама вернулась с кухни и села рядом с Юлией.

— Марсель сейчас придет. Знаешь, что этот придурок мне сказал? — Она вопросительно посмотрела на Юлию и тут же продолжила сама: — Что он хочет меня видеть, хотя прекрасно понимает, что таким образом получит сразу трех женщин, потому что я иду исключительно в наборе!

— В наборе?

— Бабушка, ты и я.

— Какой самоуверенный! — воскликнула Юлия. — С чего это он решил, что мы захотим его принять? Особенно бабушка.

— При том что он никто и гол как сокол, — добавила мама.

«Он и правда ей нравится, — подумала Юлия. — Не знаю, может ли он понравиться и мне, но это ведь не важно. Как не важно и то, грустно мне или радостно… Мне бы хотелось порадоваться вместе с мамой. Она сейчас выглядит совсем иначе, чем обычно. Так странно, когда не понимаешь, как себя чувствуешь. Интересно, у других тоже так иногда бывает? Тогда нужно изобрести прибор вроде градусника, которым это можно было бы измерить».

— А чем вообще этот твой Марсель занимается? — спросила Юлия.

— Во-первых, это не мой Марсель, во-вторых, ты вопросы прямо как бабушка задаешь, а в-третьих, я не знаю. — Мама начала массировать себе пальцы на левой ноге. — Знаешь, чего мне действительно жаль? Что у тебя нет настоящей подруги!

Юлия удивленно взглянула на маму.

— А у тебя есть?

— Раньше была, — мама посмотрела на ногти и откинула волосы со лба. — Самая настоящая лучшая подруга. В школе и потом, когда ты уже родилась. Она часами носила тебя на руках и укачивала, когда ты плакала, первые ботиночки подарила. А потом вышла замуж, за бизнесмена, и как-то вдруг оказалась в совершенно другом мире. Какое-то время мы еще перезванивались… — мама уставилась в точку на стене.

В дверь позвонили. Мама вскочила, побежала в прихожую, споткнулась о порог, попыталась схватиться за косяк и упала прямо в объятья Марселю.

Только уже у себя в комнате Юлия сообразила, что Марсель потрепал маму по спине, как треплют собаку, когда она приносит обратно брошенную хозяином палку.

В общем-то, про Марселя нельзя сказать ничего плохого.

Юлия вытащила из-под матраса папину фотографию. А вот про папу можно было сказать много чего плохого.

Полчаса спустя из кухни послышался голос Марселя — он приглашал к столу.

— Все травы для спагетти я вырастил у себя на подоконнике, — гордо объявил он. Попробовав блюдо, Юлия подумала, что тут действительно есть чем гордиться.

— Бабушка бы очень удивилась, — сказала она.

Марсель криво усмехнулся.

— Я так и знал.

Он отказался объяснять, что имел в виду, и мама скорчила обиженную мину.

В четверг у входа в школу Юлию ждала бабушка. Она стояла очень прямая и высокая и не двинулась с места, даже когда толпа детей хлынула прямо на нее. «Как скала в прибое, — подумала Юлия. — Только чаек не хватает. Интересно, бабушка вообще заметила, что ребятам приходится ее огибать?»

Увидев Юлию, бабушка медленно, как асфальтовый каток, направилась к ней, взяла за руку и повела в булочную. Там она взяла кофе, горячий шоколад и ватрушку, села за столик и достала из своей большой коричневой сумки какой-то сверточек.

— Это чтоб я хотя бы тебе могла позвонить, — сказала она. — Не потеряй, пожалуйста.

Юлия кивнула, ей почему-то было трудно поблагодарить бабушку за мобильник. Вообще было трудно произнести хоть что-нибудь. Бабушка попросила показать школьные тетради, немного покритиковала Юлию за почерк и нашла одну орфографическую ошибку, которую пропустила учительница.

— То, что у тебя в голове, никто никогда не отнимет. Я бы что угодно отдала за то, чтобы учиться в университете. Обещай мне, что ты не бросишь школу, как мама.

— А что, если меня исключат? — спросила Юлия.

Бабушка всплеснула руками.

— Деточка, я очень прошу, не надо так шутить! Речь о твоем будущем, неужели ты не понимаешь? У тебя должно всё сложиться лучше. Я так за тебя переживаю! Твоя мать ушла из школы, как только в силу возраста получила такую возможность. А когда я это обнаружила, было уже слишком поздно. Обещай мне, что не растранжиришь заработанные с таким трудом деньги на шмотки и гулянки.

Какие деньги? О чем это бабушка? Щеки у нее пошли красными пятнами. Что-то с ней не так.

— Бабушка… — начала Юлия и замолкла, не зная, что сказать дальше.

Бабушка взяла ее за руки и крепко сжала.

— Да, ты ведь еще не знаешь. Я вчера застраховала твое высшее образование, положила деньги, понимаешь? На всякий случай, а то ведь неизвестно, доживу ли я до того времени, когда ты окончишь школу, — но теперь-то в любом случае всё улажено. Ты сможешь стать учителем, врачом или даже пойти на связанную с искусством специальность, если захочешь. Конечно, я бы хотела отпраздновать вместе с тобой получение диплома, — бабушка сглотнула и вдруг показалась Юлии очень старой, — но если судьба распорядится иначе, я буду махать тебе с облака. Ты ведь будешь высматривать меня в небе?

Она вытащила из сумки коробочку из-под таблеток и вручила ее Юлии.

— Там код моего счета, он тебе понадобится, если… ну если… со мной что-нибудь случится. Сейчас тебе это понимать не обязательно, только не потеряй эту коробочку, слышишь?

Бабушка, скала в прибое, что случилось? Куда девалась вся неколебимость и постоянство? Что пошатнется следующим?

У Юлии всё сжалось в животе, что-то сдавило грудь и одновременно угрожало разорвать ребра изнутри. Где-то глубоко-глубоко в ней сидел крик. Но позволить ему вырваться было бы слишком опасно.

Неужели бабушка может умереть?

Бабушка продолжала говорить, но Юлия уже ничего не понимала из ее слов, до нее доносились только отдельные звуки, как из плохо настроенного радио. Она остро ощущала бабушкину коробочку в кармане штанов.

И вдруг из каши слов прорвалась ясная и четкая фраза:

— Почему ты не ешь ватрушку? Она что, и вкусом не вышла, не только видом?

Вот, это прежняя бабушка, которая всегда найдет, что покритиковать. Юлия и представить себе не могла, что когда-нибудь будет радоваться этому ворчливому тону.

Она откусила от ватрушки кусочек, но во рту он становился всё больше, всё вязче. И чем больше она старалась жевать, тем тверже становилась эта масса во рту, казалось, она вот-вот замурует весь рот и горло. Юлия тихонько встала и, осторожно переставляя ноги, пошла — удивительно еще, что ей удалось найти правильную дверь.

Нужно было срочно избавиться от этой каши во рту, пока она не затвердела, как гипс. Согнутыми пальцами Юлия стала ковырять во рту и с удивлением обнаружила, что эта масса далеко не такая уж и твердая. Получилось даже набрать в рот воды, поболтать туда-сюда, перекидывая комок из стороны в сторону. Всё булькало и пузырилось. Она сплевывала — раз за разом. А потом стала пить воду пригоршнями.

Дверь открылась, вошла бабушка.

— С тобой всё в порядке?

— Да, бабушка.

— Ты ужас какая бледная… Во сколько сегодня возвращается мама? Я бы не хотела, чтобы ты оставалась в квартире одна.

«А я бы хотела остаться одна», — подумала Юлия и сказала:

— Мама наверняка уже дома и волнуется.

— У тебя теперь есть собственный мобильник, ты можешь мне звонить в любое время. В любое, понимаешь? И днем, и ночью.

Расплачиваясь, бабушка ругалась на кофе, который якобы оказался кислым, а молоко было плохо взбито, ругалась на ватрушку, от которой ее внучке стало плохо, и горячий шоколад, который в лучшем случае может называться какао, но шоколадом — уж точно нет. Как успокаивающе… Бабушка всё-таки бабушка, даже если это и не всегда заметно. Она проводила Юлию до дома. Подниматься не стала.

— Этого никто от меня требовать не может, после того как моя собственная дочь… — она замолчала и нагнулась к Юлии. — Береги себя. И не забудь, что ты мне обещала.

«Я разве что-то обещала?» — подумала Юлия, но кивнула.

Хорошо, что мамы дома еще не было. Юлия не хотела сейчас разговаривать, но у нее было чувство, что говорить всё равно придется, только непонятно как. Тщетно пытаясь разобраться с мамой и бабушкой, она заснула.

Свет ослепил Юлию. Мама стояла рядом и обеспокоенно смотрела на нее.

— Все в порядке?

— Да, а что? — Юлия щурилась.

— Ну, если ты посреди бела дня лежишь в кровати и спишь, то можно уже что-то подумать, нет?

— Подумать можно всегда, — сказала Юлия.

Мама погрозила ей пальцем.

— Ты стала говорить как бабушка! Всё больше на нее похожа!

В этот момент Юлии стоило бы сказать: «Вот о бабушке нам и надо поговорить». Но ей срочно нужно было в туалет, а когда она вернулась из ванной, мама уже стояла на кухне рядом с Марселем. Она резала морковку для супа, он резал лук — оба на одной разделочной доске. Хотя вторая доска была, а так они всё время друг другу мешали и стукались локтями.

В общем-то, неплохо, что мама познакомилась с Марселем. Она теперь не так быстро раздражается и чаще смеется. Марсель много шутит. У него над левым ухом забавный завиток волос и кривой передний зуб. Юлия всё реже думала о том, что папа однажды вернется-таки.

Поднося ко рту очередную вилку риса с овощами, мама совершенно неожиданно спросила:

— Ты от бабушки что-нибудь слышала?

Рисинка попала Юлии не в то горло, она закашлялась и всё никак не могла перестать, пока мама не дала ей стакан воды. Потом пришлось еще долго сморкаться, потому что от сильного кашля у нее по щекам потекли слезы.

— А что? — спросила она, когда наконец смогла говорить.

— А что? Спросить уже нельзя?

Юлия колебалась.

Раньше, что бы под этим ни имелось в виду, в общем, раньше она думала, что взрослые разбираются в этом мире. А сейчас у нее было ощущение, что взрослые сами немногим лучше ее понимают, что к чему. Вечно у них всё как-то очень запутанно, и когда кажется, будто нашел конец нити, по которой можно выбраться из лабиринта, она проскальзывает между пальцев или даже стегает хлыстом по щеке. Думая о взрослых, Юлия чувствовала какую-то странную смесь гнева и сочувствия.

— Почему бабушка сама не пойдет учиться в университет, если для нее это так важно? — спросила она наконец.

— Потому что она уже старая, — ответила мама как-то слишком быстро.

— Но ведь есть же и совсем старые люди, которые учатся в университете, — выложила козырь Юлия.

Мама сказала, что на такое бабушка никогда не осмелится.

— Такая, как моя мать, не вынесет, если какой-нибудь профессор скажет, что ее ответ неверен. Потому что она, конечно, всё знает лучше всех.

«Ты тоже, — подумала Юлия, — ты тоже».

Мысль о том, что в мире есть вещи, на которые бабушка не может осмелиться, показалась ей смехотворной. Но тут вдруг она вспомнила бабушкино лицо, когда та говорила: «Я уж могу понять, когда меня не хотят видеть. А навязываться не хочу».

Тогда у нее был вид человека, который не может на что-то решиться.

Мама похрустывала пальцами.

— Боюсь, она всё еще до конца не оправилась от шока, что я бросила школу. Ей кажется, что это и стало началом всех бед. Теперь для нее главное — чтобы ты получила высшее образование. Ради тебя она в лепешку расшибиться готова.

Тут какая-то нестыковка. Как только мама с бабушкой оказывались в одном помещении, они начинали ссориться. Но Юлия бабушку должна радовать. Потому что бабушка ради нее всегда готова расшибиться в лепешку. Только кому хочется иметь бабушку, расшибившуюся в лепешку? Юлии — точно нет.

— И как же мне угодить вам обеим? — спросила она.

Мама вскочила, прошла через всю кухню и долго стояла, опершись обеими руками о подоконник. Спина у нее подрагивала.

— Да, я знаю, сколько всего напортила сама. Нельзя было бросать школу, но мне просто тоже хотелось иметь хоть какие-то деньги, а не только экономить, экономить и экономить, каждый грош по пять раз крутить в руках, прежде чем с ним расстаться, не иметь никакой интересной одежды, вечно сидеть дома, потому что никуда нельзя пойти с подружками — ни в кино, ни даже мороженого поесть. Жить можно потом, а сейчас нужно экономить и копить. Так считала бабушка.

Юлия кивнула. Это она хорошо понимала, даже слишком хорошо. Два евро сейчас ее бы обрадовали в сто раз больше, чем две тысячи на высшее образование, ведь еще неизвестно, справится ли она с ним когда-нибудь.

— Теперь я знаю, что она хотела как лучше, — продолжала мама. — Но теперь-то уже слишком поздно, и я просто не выдерживаю, когда она начинает попрекать меня тем, что она всё время экономила и ничего себе не позволяла, чтобы обеспечить мне шанс на лучшую жизнь. Даже тогда, когда она ни слова не говорит. Упрекать я и сама себя могу.

— Может, выйдем, пройдемся по парку, — предложил Марсель.

Мама продолжала стоять к ним спиной. Марсель встал, надел куртку, положил руку маме на плечо. Она стряхнула ее.

— Ты такой благоразумный, что просто невозможно!

— Меня в чем только не упрекали, — сказал он, — но что я слишком благоразумный — это что-то новенькое!

Он отвернулся, и вдруг она его обняла.

— Ну хорошо, пойдем.

В окаймленном кустами уголке парка на трех скамейках сидели темноволосые молодые люди. Один из них играл на гитаре и пел грустную песню. Голос у него был глубокий и мягкий. Юлия почувствовала, как волоски у нее на затылке встают дыбом. В конце он держал высокую ноту так долго, что девочка стала хватать ртом воздух. Хлопала она вместе со всеми, пока ладони не заболели. А потом мама вздохнула и легонько тронула ее за плечо.

Впервые за много недель за серой пеленой облаков стало угадываться бледное солнце. На перекрестке стоял продавец газеты «Августин»[1], в петлице пальто у него красовалась маргаритка. Он пожелал Юлии хорошего дня и помахал газетами вслед. Даже автомобильные гудки звучали не так, как обычно, а почти весело. Голуби семенили туда-сюда по тротуару, двое дрались за хлебную крошку. Перед цветочным магазином были выставлены красные, желтые, синие и фиолетовые примулы, казалось, будто они растут прямо из бетона.

Юлия свернула в парк. Дорожки там были еще грязные, но два садовника уже обрезáли старые каштаны, и ей захотелось взять пару веток и поставить дома в вазу. Набухшие почки пахли смолой, и когда они лопались, пузатые соцветия становились похожи на крошечные сжатые кулачки.

На развилке дорожек Юлия остановилась в нерешительности — куда идти, прямо домой или обойти еще вокруг детской площадки? Впереди показался мужчина с двумя полиэтиленовыми пакетами в руках. На голове у него была меховая шапка с ушами, полы расстегнутого пальто разлетались при каждом шаге как два больших крыла. Из-за серой щетины лицо казалось как будто грязным. Бездомный, подумала Юлия, но в тот же миг испугалась, как никогда в жизни.

Это папа! Он выглядит совсем не так, как на фотографии у нее под матрасом, совсем не так… Но всё равно это точно он!

Она хотела убежать, нет, она хотела подойти и посмотреть на него вблизи, но ноги у нее не двигались, словно приросли к земле. Мужчина остановился, стал копаться в карманах пальто, видимо, не нашел того, что искал, и выругался себе под нос. Вдруг он выпрямился и уставился на Юлию. Она не могла даже отвернуться, глаза у нее горели, веки как будто приклеились. Целую вечность спустя человек сделал шаг в ее сторону, потом еще один и еще.

Дрожь, зародившаяся где-то в животе, быстро охватила всё тело.

Он подошел так близко, что Юлия почувствовала его дыхание на своем лице.

— Чё такое?

Глаза у него были красные, кадык прыгал вверх-вниз.

— Папа? — с трудом выдавила она.

Он захохотал, широко раскрыв рот. Сверху не хватало одного зуба. Пасть его была темна и огромна.

— Папу ищешь? — на нижней губе у него повисла капелька слюны. — Ну ты и красавца для этого выбрала, деточка! Но должен тебя разочаровать, извини. У меня нет дочери, и сына тоже нет — насколько я знаю. — Он снова засмеялся. — Не то чтобы я против быть твоим папой, но просто я не он. В общем-то, даже жаль.

Он снова опустил руку в карман пальто, достал оттуда маленький шарик и протянул Юлии.

— Вот, возьми, я его вчера нашел. И передавай привет своей маме.

Человек обошел ее кругом, как будто желая осмотреть со всех сторон, поднял руку, помахал и развернулся. Он быстро удалялся пружинистой походкой, ветер раздувал «крылья» его пальто.

Постепенно оцепенение у Юлии прошло, она будто оттаяла. Она побежала в том направлении, куда двигался этот человек, неслась до самых ворот парка, но мужчины нигде не было видно. Не останавливаясь, Юлия бежала вверх по улице, пока у нее не закололо в боку и она не поняла, что искать дальше совершенно бессмысленно. На трамвайной остановке неподалеку была скамейка под навесом, Юлия села и стала стараться дышать как можно ровнее и спокойнее.

Этот человек не мог быть ее папой. Она ошиблась. Наверняка это какое-то помутнение рассудка. Ведь бывает, что люди вдруг слетают с катушек, теряют голову, сходят с ума. В один день. В одну минуту. Может, ей что-то подсыпали в еду. Но кто?

Она пыталась представить себе ту фотографию. Но это не очень-то выходило… Изображение оставалось нечетким, смазанным, как папино лицо в ее воспоминаниях.

Папу она бы узнала. Хотя и видела его в последний раз, когда ходила еще в детский сад. Нет, в первом классе.

Он бы не стал над ней смеяться. Он бы от нее не отвернулся. Он бы не ушел. Он бы, по крайней мере, попросил у нее адрес. Бред! Папа знает адрес. Он же жил здесь, в этой самой квартире.

А если всё-таки это был он?

В первое мгновение она была так уверена… Разве бабушка не говорила, что первое впечатление всегда самое правильное? На второй взгляд можно подумать, что ты ошибся. А на третий или самое позднее — на пятый понимаешь, что первое впечатление всё-таки было правильным. Но бабушка тоже может ошибаться. Конечно, может…

Он сказал: «Не то чтобы я против быть твоим папой, но просто я не он. В общем-то, даже жаль». И эти слова звучали очень печально.

Поговорить об этом Юлии было не с кем. С мамой — точно нет, с бабушкой — тем более. С фрау Крониг? Она сунет ей градусник и потащит к врачу. Проще всего — с Марселем. Но с ним-то как раз обсуждать такое совсем нельзя, он ведь влез на папино место. Хотя нет, вообще-то не влезал, но мама берет его под руку, будто так и надо.

Мама с папой развелись. Мама может вешаться на кого хочет. Папу это больше не касается. Ну а что насчет дочки? С дочкой развестись нельзя. И с отцом тоже развестись нельзя. Имеет ли она право считать Марселя милым, даже больше, чем милым? Не предательство ли это по отношению к папе? Может, тот человек потому и сказал, что у него нет дочери…

Бред. Всё это бред. Ее папа не бездомный, ее папа где-то за границей и однажды вернется, обнимет ее, они сядут в его машину и… Ее рука в кармане куртки случайно нащупала шарик. Он был теплый. Юлия покатала его туда-сюда по ладони, а потом вытащила наружу. Шарик был с синими и зелеными прожилками, а в одном месте у него был крошечный острый пупырышек. Почему этот человек подарил ей шарик, хотя он вовсе не ее отец?

Она так мало знала о своем папе. Раньше, очень давно, она иногда спрашивала маму о нем, но мама от этого сердилась или, что еще хуже, расстраивалась. И Юлия перестала задавать вопросы. В голове у нее была картинка: они с папой сидят на скамейке и лижут мороженое, всё время вокруг верхушки, и папа смеется, потому что у нее мороженое на носу. Всё слегка расплывалось, как на фотографии, сделанной через забрызганное дождем стекло, но всё равно это была красивая сцена. Была еще вторая: там папа нес ее на руках вверх по лестнице в квартиру, но эта картина Юлии не так нравилась, потому что там фигурировала еще кровавая рана на колене. Юлии больше нравилось щупать шрам, который остался от той травмы: по какой-то странной причине она успокаивалась, проводя кончиками пальцев по этой выпуклой линии у себя на колене. Несправедливо, что мама ничего не рассказывает ей о папе. Юлия даже не смогла бы ответить на вопросы о нем в анкете для друзей. Она не знала, какое у него любимое блюдо, любимая музыка, любимая книга, любимый вид спорта и даже — как зовут его друзей. Она не знала совсем ничего.

Юлия обошла парк кругом, а потом — еще один раз. Только наступив во второй раз в одну и ту же лужу и промочив левую ногу так, что вода в ботинке хлюпала при каждом шаге, она двинулась домой. Входную дверь Юлия закрывала за собой очень осторожно и как можно тише — ей не хотелось, чтобы сейчас фрау Крониг приглашала ее на обед. Она сняла ботинки в прихожей, бросилась на кровать и стала считать трещинки на потолке. Это был он. Это был не он. Это был он. После каждого подсчета результаты получались разные. В какой-то момент захотелось есть. «Так тебе и надо!» — подумала она.

Когда домой пришла мама и позвала Юлию, та не ответила. Мама вошла в комнату, зажгла верхний свет.

— Что с тобой? Ты заболела?

— Ничего.

Мама не отступала и начала злиться.

— Если ничего, тогда вставай, сделай милость. Ты хотя бы уроки сделала?

«Хотя бы… Нет, не сделала. Да и зачем их делать?»

А мама продолжала:

— А почему не сделала?

«Почему, почему? Времени не было. Мне надо было подумать. Нет, я так ничего и не поняла. Просто потому что подумать не получилось… Не было времени. Мне ведь нужно было считать эти чертовы трещины на потолке, чтобы наконец-то получить ответ».

Мама стояла, прислонившись к дверному косяку, и покачивала левой ступней. Юлия подошла к письменному столу, открыла тетрадь, написала дату. Большими, разборчивыми буквами. Она чувствовала мамин взгляд у себя на затылке, но не оборачивалась.

Через некоторое время мама спросила:

— С каких это пор ты делаешь уроки здесь? Ты же обычно сидишь за кухонным столом…

— Да, — Юлия знала, что это не ответ на мамин вопрос, но при всём желании ничего другого сказать не могла.

Марсель этим вечером не пришел и на следующий день — тоже. Мама подолгу сидела перед телевизором.

Никогда еще Юлия за такое короткое время не видела столько бездомных. Перед супермаркетом на углу стоял старик и протягивал каждому проходящему мимо потрепанный журнал. На скамейке перед церковью сидел седовласый человек с двумя полиэтиленовыми пакетами справа и слева, которые он крепко обнимал. Перед библиотекой на скамейке лежал и спал молодой парень с измочаленными волосами пепельного цвета. На ступеньках под колонной Девы Марии пара грязных бродяг пили вино из двухлитровой бутыли. На тротуаре у магазина бытовой техники сидели три панка с собаками, разговаривали и смеялись. Когда мимо проходила женщина с детской коляской, работник с тележкой, груженной товарами, или обнимающаяся парочка, они поджимали ноги. Собаки только время от времени приподнимали головы с лап и даже не зарычали, когда маленький мальчик стал тянуть их за уши одну за другой. Перед широкими воротами на каменном шаре сидел мужчина в сером пальто, рядом с ним стояли трое других. Казалось, будто они стоят так уже давно, всем видом они походили на статуи — даже лица и волосы у них были серые. Юлия остановилась.

— Чего пялишься? — спросил вдруг один из них.

Другой наклонился вперед.

— Хочешь с нами сфотографироваться?

Она бросилась бежать и бежала, пока бешеный стук в груди не заставил согнуться. Где-то за спиной смеялись эти люди, Юлия будто слышала их голоса сквозь гул машин, хотя на самом деле была уже слишком далеко. Она сама не понимала, почему так испугалась. Наверное, сошла с ума. Кто ей только не говорил: «Ты явно тронулась». Но это раньше. А теперь она действительно сошла с ума. Сойти с ума лучше, чем быть слегка тронутой. Сумасшедшим, например, не надо делать домашние задания. «Извините, пожалуйста, я не могу делать уроки — я сошла с ума».

Едва свернув на свою улицу, Юлия увидела высунувшуюся из окна фрау Крониг. Девочке захотелось развернуться и убежать, но она тут же почувствовала, что ей срочно нужно в туалет. Да и фрау Крониг ее уже заметила и стала призывно махать руками.

— Ты чего так поздно? — крикнула из окна фрау Крониг. — Запеканка уже пересохла!

— Извините, мне очень надо…

Фрау Крониг широко распахнула входную дверь и кивнула на туалет.

— Можешь и здесь сходить, — сказала она.

— Ханси хор-р-роший, — донеслось из кухни.

На внутренней стороне туалетной двери висел плакат с дельфинами, летящими в ослепительно синем море над волнами с пенными гребнями. Как здорово так плавать — далеко-далеко и еще дальше!

— Смотри не засни там! — послышался снаружи громкий голос фрау Крониг.

На столе в кухне стояли две тарелки. «Она ждала меня, она правда ждала меня, хотя вчера я вообще не приходила и хотя ей уже в двенадцать хочется есть…»

Попугайчик трещал свое «Ханси хор-р-роший! Ханси кр-р-расавец!». Юлии на глаза навернулись слезы, она ничего не могла с ними поделать, попыталась вытереть рукавом, но это не помогло. Откуда столько воды?

Фрау Крониг поднялась с табуретки, встала за Юлией и прижала ее голову к своей груди.

— Ну, милая моя, ну что ты, не может всё быть так плохо, скоро всё исправится, не плачь, смотри, запеканку пересолишь.

— Ханси кр-р-р-расавец, кр-р-р-расавец, кр-р-р-расавец!

— Да, Ханси, ты мой любимый, хороший мой, — в голосе фрау Крониг явственно слышался надлом.

Ханси подлетел и сел на плечо Юлии. Его перья защекотали ей шею и щеку.

— Ханси кр-р-расавец, кр-р-расавец!

Он нахохлился так, что стал почти вдвое больше, чем обычно. Фрау Крониг положила ладони Юлии на щеки.

— Если не хочешь говорить, почему ты плачешь, то и не надо. Но тогда ешь запеканку, она не такая уж и плохая. Когда желудок полон, места для печали остается меньше, какой бы большой она ни была.

Юлия с удивлением обнаружила, что слезы иссякли так же внезапно, как нахлынули. Она высморкалась в бумажную салфетку и взяла в руку вилку.

Первые кусочки Юлия жевала бесконечно долго, и всё равно глотать было трудно. А потом она вдруг ощутила голод, и тарелка скоро опустела.

Фрау Крониг улыбалась.

После еды она больше ничего не стала спрашивать у Юлии, а принялась рассказывать о своем — что соседка позвала ее на курсы рисования.

— Сначала я сказала, что рисовать не умею, но она так долго меня уговаривала, что я и правда вчера сходила с ней, просто чтоб она от меня отстала. И представь себе — мне понравилось! Преподает там такая маленькая живенькая барышня, мне ровнехонько до плеча. Но на месте она не стоит ни секунды, так что заполняет всё пространство. А как она была одета! Ярко-зеленый, кричаще-красный, фиолетовый… Но на ней это всё прекрасно смотрелось.

Усталость навалилась Юлии на веки, придавила плечи. Было так приятно ни о чем не думать, ничего не говорить — просто кивать время от времени.

— Мы рисовали на огромных листах, и ты не поверишь, как после этого все мышцы болят… Потом все говорили о картинах. Я-то, конечно, зря рот открывать не стала, потому что ничего в таких вещах не понимаю. Но что они о моей картине сказали, мне прямо записать захотелось. Я даже чуть не поверила, что из меня могла бы получиться отличная художница. И знаешь, что бы я тогда сделала? Я бы нарисовала портрет своих родителей, такой красивый свадебный портрет. Потому что фотографий-то их не осталось, они все утонули, когда мы бежали.

Юлия поблагодарила за обед, но имела в виду нечто другое, для чего слов у нее пока не было. Фрау Крониг сказала:

— Можешь еще посуду вытереть, а потом беги — уроки делать.

Мама пришла домой в хорошем настроении. Когда после новостей стали объявлять выигрышные номера в лотерее, она захлопала в ладоши.

— Как я хорошо сегодня сэкономила! Мы бы ничего не выиграли с теми номерами, на которые я бы поставила, если б играла. Так что мы, можно сказать, этот раунд выиграли, понимаешь?

— По-моему, это опять что-то из твоих особо изощренных подсчетов, — пожала плечами Юлия. — Сейчас ты еще скажешь, что на выигранные деньги можно купить мороженое.

Мама засмеялась и ответила, что действительно об этом думала, но сначала лучше бы позвонить Марселю.

— Я и понятия не имела, сколько всего бесплатного есть в этом городе. Да и, честно говоря, наверное, не решилась бы никуда идти одна, — она хихикнула. — Вот странно — для людей, у которых много денег, есть много всякого бесплатного. А те, кому это нужно, ничего и не знают. Ну, то есть туда любой может пойти. Но приглашают только тех, у кого и так всё хорошо. Понимаешь?

— А где такое бывает? — поинтересовалась Юлия.

— В галереях, например. Там художники выставляют свои картины и зрителям, в награду за то, что пришли и всё это рассматривают, дают напитки и бутербродики.

Юлия кивнула.

— Фрау Крониг теперь тоже ходит рисовать, — сказала она.

Мама пожала плечами:

— Ну, это совсем другое.

— Почему?

Мама начала раздражаться:

— Почему-почему? Откуда мне знать? Люди, которые ходят на такие выставки, должны что-то понимать в картинах, говорит Марсель. Или хотя бы производить впечатление, что разбираются в искусстве. Он говорит, что сам в живописи ничего не смыслит, но умеет так кивать, что всем кажется, будто он сказал нечто в высшей степени умное.

— Ты в него влюблена? — спросила Юлия.

Мама покачала головой, а потом сказала:

— Не знаю. Может быть. С ним так хорошо. Ты не против, если я сегодня еще куда-нибудь схожу?

— Я же не младенец!

Мама скрылась в ванной. Когда она вышла оттуда аккуратно причесанная и накрашенная, Юлия глубоко вдохнула и выпалила:

— Как думаешь, папа — бездомный?

— Глупости какие! С чего ты взяла?

Мама сняла куртку с крючка.

— Просто в голову пришло, — отозвалась Юлия.

— Ну и мысли у тебя!

Юлия снова села перед телевизором и стала щелкать по всем каналам. Ей даже позвонить некому. Ну, бабушке, конечно, можно, но она же сразу спросит, дома ли мама.

На первом уроке в класс вошла директор и привела новенькую — девочку с огромными глазами и толстой черной косой.

— Лейла, — сказала директриса, — только неделю назад переехала со своими родителями в Вену. Надеюсь, что класс примет ее радушно и поможет побыстрее выучить немецкий.

Учительница оглядела класс, ее взгляд остановился на Юлии.

— Ты поможешь Лейле?

Больше года место около Юлии пустовало. Она только кивнула и по знаку учительницы вышла вперед и проводила Лейлу к парте. Тим обернулся ей вслед. Лейла улыбнулась. Ее смуглая кожа имела какой-то золотистый оттенок.

На втором уроке учительница собирала тетради по истории. Тим свою снова забыл дома. Учительница сделала ему замечание, попыталась усовестить. Тим откинул голову назад и посмотрел ей прямо в глаза.

— Сейчас уже всё равно в гимназию ходить незачем! — заявил он. — Я слышал вчера по радио, что через шесть миллионов лет Солнце поглотит Землю. Зачем тогда напрягаться?

Учительница стала хватать ртом воздух. Мальчишки на четвертой парте захихикали, и скоро смеялся уже весь класс.

— Это всё равно бессмысленно! — настаивал Тим.

Учительница взглянула на него так, будто никогда прежде не видела.

— То есть из-за того, что через шесть миллионов лет Земли больше не будет, тебе всё равно, что будет с твоей жизнью?

Тим выпятил нижнюю губу и кивнул.

— Нам же всегда говорят, что речь идет о нашем будущем.

— Шесть миллионов лет — это очень далекое будущее, — сказала учительница. — Мне и правда начинает казаться, что ты надо мной издеваешься, дорогой Тим. И, пожалуйста, принеси завтра тетрадку по истории, ты меня понял?

— Если для вас это так важно, я с удовольствием, — мягко сказал Тим. — Раз всё так скоро кончится, мы все должны стараться, чтобы ни одна возможность сделать кому-то приятное… — он остановился. Видимо, не мог подобрать подходящее слово.

Учительница дала ему немного подумать, прежде чем подсказала.

— Не была упущена.

Тим засиял.

— Именно! «Не была упущена» — вполне подходит. — Он слегка поклонился. — Замечательное выражение. Спасибо!

Учительница принялась листать свой блокнот. Весь класс следил за поединком между ней и Тимом.

— Надеюсь, Тим, ты понимаешь, что ходишь по самому краю.

Тим поднял обе руки, как бы сдаваясь.

— Если я и дальше буду продолжать в том же духе, мне грозит получить пощечину.

— Это ты сказал, не я!

Учительница была уже на грани того, чтобы по-настоящему выйти из себя, Юлия слишком хорошо знала признаки такого состояния, чтобы их не заметить. Но учительнице удалось улыбнуться, и в одно мгновенье Тим превратился в милейшего, разумнейшего ученика.

На большой перемене одноклассники окружили Тима. Правда ли это, про шесть миллионов лет?

— И вообще, — сказал Карл, — ты можешь представить себе шесть миллионов лет? Потому что… если ты не можешь себе этого представить, то… то тогда это всё равно, как если бы их и не существовало, — он смущенно почесал в затылке.

Тим немного подумал и улыбнулся:

— А тысячу лет ты можешь себе представить?

— В каком смысле? Год за годом? Как вообще можно представить себе что-то, что нельзя потрогать? — буркнул Карл, поднося ко рту бутерброд.

Ноа ухмыльнулся своей самой глупой ухмылкой:

— Я могу представить себе многое, чего нельзя потрогать.

Макс хлопнул его по плечу.

— Можно-то можно, только это не разрешается.

Тере удалось посмотреть на этих двоих сверху вниз, хотя они оба были выше ее. Мальчишки начали было драться, но скоро прекратили возню, встали, скрестив руки на груди, с разных сторон от разговаривающих и теперь корчили друг другу рожи. Юлия обратила внимание, что даже лучшие друзья Тима до него не дотягивают.

— Я могу представить себе сегодня, завтра, послезавтра, следующее Рождество, но сильно дальше — уже нет, — задумчиво сказала Тере.

— Глупости. Ты же, например, говоришь, что хочешь стать ветеринаром, а это уж точно будет позже следующего Рождества, — сказала Шанталь.

«Ага, — подумала Юлия, — значит, теперь она уже хочет быть не писателем, а ветеринаром. Тоже хорошо». Тут Юлия заметила, что не стоит, как обычно, у стены, в стороне от других. Не потому ли это, что рядом Лейла?

— Но «представлять себе» — это же совсем другое! — Тере несколько раз кивнула, как будто желая придать веса своим словам. — Ну, то есть если я представляю, что будет в апреле, то могу думать, что буду примерно такой же, как сейчас, может, на сантиметр выше. Но я же понятия не имею, какой буду через пять лет, или через десять, или через сто.

Тут вмешалась Клара:

— Через сто лет тебя давно не будет на свете. Это уж точно, — она откинула волосы с лица. — Хотя нет, и это необязательно. Недавно говорили про одну американку, которая умерла в сто четырнадцать лет.

Тере пожала плечами.

— Может быть. Но дело же не в этом… Я о том, что понятия не имею, какой я буду через десять лет. Может, стану совсем другой. А представлять себе, что со мной будет, я могу, только если я — это я, так? Если я — не я, представлять уже ничего невозможно. Чтобы что-то представить себе, обязательно нужна я, так? И если это так, то что-то выйти может только со мной, а без меня — нет. Вот такая ерунда!

Шанталь положила руку ей на плечо:

— Либо ты несешь полный бред, либо ты жуть какая умная…

— Мой папа говорит, что по большому счету это одно и тоже, — вмешалась Ида.

Юлия удивлялась, как серьезно все отнеслись к тому, о чем говорил Тим, и как все друг другу давали высказаться. Лейлу это всё, наверно, совсем сбивало с толку — она ведь по-немецки пока знала только несколько слов. Она переводила взгляд с одного на другого, как будто, если смотреть прямо в лицо, станет понятнее, что человек говорит.

Макс повернулся к Тиму:

— Скажи, а эти шесть миллионов лет для тебя важны? Ну, я имею в виду, они по-настоящему тебя беспокоят?

Тим поднял руки:

— Сначала мне было совершенно плевать, а потом я вдруг представил себе, как это — когда тебя пожирает Солнце. Но к тому времени всё равно людей давно уже не будет, и это тоже была не очень радостная мысль…

Юлии не понравилось, что Макс глупо захихикал. Тим, казалось, этого не замечал и продолжал:

— В общем, я почувствовал, что кусок времени просто отрезали, и ты такой стоишь, а в руке у тебя жалкий клочочек времени, всего пара минут или типа того — ну и зачем тогда было чистить зубы с утра?

Все, кто стоял вокруг, в замешательстве посмотрели на него, и вдруг на школьном дворе сделалось так тихо, что слышно стало щелканье ножниц, которыми завхоз подстригал живую изгородь. Тим смотрел на землю и молчал.

В первый раз Юлия заметила, что он может относиться к чему-то серьезно, совершенно серьезно, что он не всегда просто шут гороховый, которым так любит прикидываться. Она бы с радостью что-нибудь сказала ему, если бы только знала что. Но пока Юлия размышляла, зазвонил звонок на урок, и это ее одновременно расстроило и обрадовало.

На последнем уроке учительница предложила ребятам устроить шведский стол на день открытых дверей для родителей, а выручку потом передать на поддержку жертв землетрясения. Юлия уже представляла себе мамино лицо при этом известии… Нужно попросить бабушку, ей и так надо было позвонить еще позавчера. Судя по всему, они с мамой заключили своего рода перемирие. Мама говорила: «Передавай привет бабушке», — когда Юлия шла в гости к бабушке, а та на прощанье совала ей в карман надежно упакованный кусочек пирога — «для твоей мамы». Может, они даже иногда звонили друг другу, только не упоминали об этом.

Тим подмигнул Юлии. Или Лейле?

Юлии было очень непривычно, что рядом с ней за партой кто-то сидит. Когда Лейла что-то спрашивала или говорила, руки у нее будто танцевали. Тонкие пальцы сгибались вправо и влево, вверх и вниз — как будто суставы у нее устроены по-особенному, не так, как у других людей. Юлия стала рассматривать собственные руки, они ей совсем не понравились: ладони широкие, пальцы — короткие, а ногти — обгрызенные.

Каждый день Лейла записывала непонятные слова в маленькую, украшенную блестящими камешками книжечку. В ней она писала только серебряной ручкой, которую больше ни для чего не использовала. Уже через несколько дней учительница перестала удивляться, как быстро Лейла учится. Она стала новым центром класса. На переменах ее окружали мальчики и девочки, но объяснять новые слова она просила только Юлию. А та вообще-то была бы не прочь передать эту почетную обязанность кому-нибудь другому, всё равно кому. Лейла хотела знать всё очень точно, она уточняла и уточняла до тех пор, пока Юлия уже не была уверена, что вообще значит слово, о котором они говорят. Это очень утомляло ее, но и странным образом приносило удовольствие.

Как-то, проходя мимо гардероба, Юлия услышала, как Ида говорит Шанталь:

— С тех пор как появилась Лейла, Юлия очень изменилась, стала милой. Она теперь совсем не такая раздражительная и отталкивающая, как раньше, тебе не кажется?

Юлия вжалась в оконную нишу. «Раздражительная и отталкивающая? Я?»

— Может быть, — хмыкнула Шанталь. — Давай, пригласи ее прямо завтра в гости, раз, по-твоему, она такая классная. Мне всё равно.

В этот момент в гардероб влетело полкласса.

Даже поздним вечером, когда Юлия уже лежала в кровати, в голове у нее продолжало гудеть: «Раздражительная и отталкивающая». Но она же вовсе не такая! А в словах Шанталь отчетливо звучала обида. Было бы очень смешно, если бы Шанталь стала завидовать. Именно ей!

По дороге домой, проходя через парк, Лейла часто повторяла слова из своей книжечки, те, что приходили в голову, и звучало это почти как стихотворение или песня. Она произносила слово сначала медленно, потом быстро, очень низким, потом очень высоким голосом, разбивала его на слоги, рычала его, пищала его, повторяла один слог снова и снова. Если кто-нибудь шел им с Юлией навстречу или обгонял их и удивленно смотрел на Лейлу, она улыбалась, запрокидывала голову и тянула последнее слово так долго, что Юлии в какой-то момент уже хотелось заткнуть уши. Потом они обе хохотали до изнеможения, так что едва могли идти.

Недалеко от ворот парка навстречу им показалась бабушка. Пальто у нее было расстегнуто, шарф развевался по ветру.

— Слава богу! — сказала она. — А то я уже боялась, что опоздала.

Она обняла Юлию и протянула Лейле руку. Лейла присела. До сих пор Юлия только в фильмах видела, чтобы девочки приседали в знак приветствия. Бабушка улыбнулась Лейле и спросила, как ее зовут.

— И откуда ты приехала?

— Из Лондона, а туда из Калькутты, а туда из Дакара, а туда из Пешавара…

Бабушка прервала ее:

— Божечки мои, сколько переездов! Это ж, наверное, совершенно сбивает с толку.

— Да, — кивнула Лейла. — Мне пора домой. Мама ждет, — она присела еще раз и побежала прочь.

Бабушка смотрела ей вслед.

— Бедная девчушка! И какая вежливая! Но, конечно, это не дело ребенку жить сегодня здесь, завтра там. Почему они столько переезжали?

— Не знаю. Она об этом не говорит.

Бабушка покачала головой.

— А вы что, не спрашивали?

— Нет. Мне кажется, она не хочет, чтоб ее спрашивали.

Бабушка в очередной раз пришла к выводу, что не понимает этот мир.

— Но в любом случае она очень милая девочка. И я очень рада, что у тебя наконец появилась подруга.

«А появилась ли? — подумала Юлия. — Может быть. Понятно только, что мне нравится сидеть с ней рядом и нравится ходить с ней через парк. Очень даже нравится. Но могу ли я с ней говорить, например, о маме, или о Марселе, или о тебе, или даже о моем папе — это непонятно. Я почти уверена, что не решилась бы спросить ее о чем-нибудь. То, как она сейчас перечисляла названия городов, было странно. Как будто на каждом висит табличка „Вход запрещен“».

— О чем ты думаешь? — поинтересовалась бабушка.

Юлия пожала плечами.

— Прямо как мама, — вздохнула бабушка. — Но должен же человек знать по крайней мере, о чем он думает! — Она застегнула пальто, обмотала шарф вокруг шеи. — Сейчас мы с тобой пойдем куда-нибудь обедать. У меня не было времени ничего приготовить.

Быть не может! Чтоб у ее бабушки да не было времени ничего приготовить!

— И не надо делать такое лицо, — проворчала бабушка.

За вкуснейшим томатным супом бабушка рассказала, что ее группу по рисованию пригласили устроить выставку в районном музее. И Юлия даже вообразить себе не может, сколько это требует подготовки.

— С каких это пор ты на рисование ходишь? Фрау Крониг вот тоже на рисование стала ходить!

Бабушка вытянула губы.

— Так твоя фрау Крониг в этом и виновата.

«Твоя фрау Крониг» бабушка говорила довольно часто. Уже давно между ней и фрау Крониг шло своего рода соперничество. Началось оно с того дня, когда Юлия отказалась есть второй кусок бабушкиного пирога, потому что до того поела гуляша у фрау Крониг.

— Сначала меня уговаривала моя соседка, — продолжала бабушка, — но я сказала, что у меня на такое нет времени, да и слишком старая я уже. Но твоя фрау Крониг стала мне восторженно рассказывать, как ей нравится рисовать, и тут я подумала: что она может, то могу и я. И знаешь, кого я встретила, когда в первый раз туда пошла? Оказывается, моя соседка и есть руководительница этой группы, та самая, о которой фрау Крониг столько рассказывала. Бывают же совпадения!

Юлия кивнула. Она попыталась представить себе бабушку в заляпанном краской халате художника. Но что-то не получилось.

— Мы решили, что все картины должны быть в рамах, и сегодня купили для этого рейки. У нас в группе есть человек, который обещал показать, как из такого материала сделать раму, — он столяр. На пенсии, конечно. Я бы никогда не подумала, что в свои-то седые годы займусь чем-нибудь эдаким. Да и вообще, что еще начну что-то новое.

— По-моему, это здорово, — сказала Юлия.

— Ты подожди говорить, пока не увидишь мои работы! — Бабушка, как бы защищаясь, подняла руку, забыв, что в ней ложка с супом. Красные брызги полетели на скатерть и Юлии на нос.

— Мне бы очень хотелось написать маслом большой яркий букет цинний. Краски я уже купила и палитру тоже. Но как, оказывается, трудно натягивать холст на подрамник — ты не поверишь! А готовые, те, что уже на подрамниках, — слишком дорогие.

— Ага, — кивнула Юлия.

Она понятия не имела, о чем толкует бабушка, но не особенно жаждала объяснений, и ей показалось, что сейчас самое время одобрительно хмыкнуть. А бабушке ничего другого и не требовалось.

— В общем, форма у цинний такая, что изобразить их легко — один кружок рядом с другим, понимаешь? А потом я бы взяла яркие цвета: красный, фиолетовый, оранжевый, розовый — такой цветовой хаос.

Юлия уставилась на бабушку. Неужели это ее аккуратная бабушка, которая всегда следила за тем, чтобы всё сделать правильно, нигде ничего не задеть, чтобы только не привлечь к себе лишнего внимания?!

— Лотерея! — сказала Юлия.

Бабушка взглянула на стенные часы и покачала головой:

— Ой-ой, мне пора бежать!

Но когда к ним подошла официантка, бабушка поинтересовалась, какие приправы были в томатном супе, и терпеливо подождала, пока та не вернется с кухни и не сообщит:

— Лук, чеснок, соль, перец, сахар на кончике ножа, орегано, сок и цедра двух апельсинов.

— Надо же! — удивилась бабушка. — Апельсины в томатном супе! Надо будет и мне так попробовать.

А выходя из кафе, она спросила:

— Что ты имела в виду, когда сказала «лотерея»?

— Возможно всё! Так они говорят в рекламе. Ой, нет, это у них только написано…

Бабушка кивнула:

— На этот раз в виде исключения реклама не врет, тут даже в лотерею играть не нужно. Действительно, возможно всё.

«Вот мама удивится!» — подумала Юлия.

Когда дверь квартиры открылась и вошла мама, часовая стрелка уже переползла за девять.

— Надеюсь, ты не сидишь тут голодная. Ты ведь поела, да? — спросила мама.

— Представляешь, мы с бабушкой сегодня обедали в кафе, — начала рассказывать Юлия. — У нее не было времени ничего готовить, потому что она очень занята своими курсами рисования.

— Чем-чем?

— Курсами рисования. Она ходит вместе с фрау Крониг на рисование, и им обеим там очень нравится.

Мама молча покачала головой и стала вскрывать конверты, которые Юлия принесла из почтового ящика и положила на кухонный стол.

— Мама… — начала Юлия.

Мама обернулась и показала на два листка в своей руке.

— Вот только не надо тоже меня упрекать!

— Почему упрекать? — Юлия совсем растерялась.

Мама бросила счета на стол.

— Ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда отвечают вопросом на вопрос!

Юлия пожала плечами и пошла к себе в комнату. Через полчаса туда заглянула мама.

— Извини. Я… я просто так не могу. Стоит мне прийти домой в хорошем настроении — что первым делом попадается на глаза? Счета! Ты просто не представляешь, как унизительно выпрашивать отсрочку. И всё время эти упреки: у других получается, а у тебя почему нет? Даже вот Марсель… Он мне тут недавно объяснял, что совершенно бессмысленно волноваться — волноваться впрок, как он говорит. Ведь никогда не знаешь, будешь ли ты завтра еще здесь…

Юлия глубоко вздохнула. Мама тут же взвилась:

— Что тут такого смешного?!

— Я не смеюсь.

— Нет, смеешься! Да еще ухмыляешься! Эдак презрительно.

— Вовсе нет!

«Презрительно. Прямо из той же серии, что „раздражительная и отталкивающая“».

Мама выбежала из комнаты, захлопнула за собой дверь. Вскоре из кухни донесся такой грохот, как будто все кастрюли, ковшики и крышки одновременно рухнули на пол. А потом вдруг стало тихо, пугающе тихо, повисла такая натянутая, словно готовая лопнуть тишина. Юлия зажала уши руками. Но, конечно, это от гремящей тишины не спасало. Раздавшийся крик стал для нее почти облегчением.

Мама стояла у кухонного стола с ножом в руке, с левого указательного пальца на голубую плитку пола капала кровь. На разделочной доске лежала гора нарезанного кольцами лука, окропленная крупными каплями крови.

Юлия достала пластыри, вату и дезинфицирующее средство, промыла рану, плотно обмотала вокруг пальца пластырь и рассердилась: сквозь него тут же снова проступила кровь. Она и не думала, что может быть так трудно правильно забинтовать палец. Даже с четвертой попытки повязка выглядела всё так же неаккуратно, но хоть кровь текла уже не так сильно.

Юлия вытерла пол, а потом понесла запачканные бинты вниз, в мусорный контейнер. Когда она вернулась, мама так и сидела за кухонным столом — вид у нее был потерянный.

— Тебе больно? — спросила Юлия, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Так, пульсирует немного. Кстати, спасибо.

Мама зевнула, сразу за ней зевнула и Юлия. Только сейчас она заметила, насколько устала.

— Я, наверное, спать пойду.

Юлия была уже в пижаме, когда мама позвала ее из спальни. С толстой повязкой на пальце у нее не получалось расстегнуть маленькие пуговки на блузке. Так странно было помогать маме их расстегивать, а потом еще выбираться из рукавов.

— Спасибо, — сказала мама. — С остальным я справлюсь сама. Это всё из-за дурацких петель — они просто слишком маленькие. Спокойной ночи!

— И тебе!

Утром Юлия увидела, что мамин палец сильно распух. Красная блестящая кожа на нем была туго натянута и, казалось, вот-вот лопнет.

— Может, лучше к врачу сходишь?

— Нет! Тогда меня сразу уволят! — Мама скривилась, пролезая в рукава джемпера. — Просто налепи мне пластырь.

Как Юлия ни старалась действовать нежно и аккуратно, мама вся корчилась, стоило прикоснуться к ее пальцу.

Лейла ждала у входа в парк. Удивительно, но, когда они подошли к школе, Юлия была еще только на середине рассказа о вчерашних событиях. Лейла кивала, слушая ее.

— Кухнить опасно, — сказала она. — Много опасно.

Лейла покачала головой — видимо, понимая, что делает ошибки, но не зная, как их исправить. Она посмотрела на Юлию, взглядом прося помочь.

— Готовить очень опасно, — сказала Юлия.

— Готовить очень опасно, — с серьезным видом повторила Лейла.

Юлия рассмеялась. Это напоминало разговор двух старушек, которые обсуждают тяготы домашнего хозяйства. Лейла наморщила лоб, а потом засмеялась тоже.

Проходя мимо них, учительница улыбнулась.

По дороге домой Юлия заметила, что в парке расцвели первые подснежники. Лейла тут же присела на корточки, чтобы поближе рассмотреть зеленый кустик и очень осторожно погладить пальцем лепестки.

— Это подснежник, — сказала Юлия.

— Патшнезник.

— Подснежник! — Юлия взяла немного подтаявшего снега из-под кустов. — Вот это — снег. Понимаешь?

Лейла серьезно кивнула.

Юлия накрыла руку со снегом другой рукой.

— Вот это — под. А вот это, — она показала на кустик с белыми цветочками, — это подснежник.

— Под-снеж-ник, — повторила Лейла. — Холодный!

Учить с Лейлой свой родной язык было весело. Юлия вдруг поняла, что она гораздо больше, чем обычно, жестикулирует, двигает руками, когда старается что-то объяснить Лейле, и они теперь гораздо больше ей принадлежат. Что за странная мысль! Конечно, ее руки принадлежат ей. Кому же еще? Но тут она подумала, что никогда не любила свои руки и всегда старалась их прятать в карманы или в рукава. Теперь, стараясь что-то объяснить Лейле, она ни не секунду не задумывалась, красивые у нее руки или нет.

А Лейла умела рассказывать руками целые истории.

Когда Юлия проходила мимо квартиры фрау Крониг, Ханси пронзительно закричал:

— Улиулиулиа хор-р-рош!

Фрау Крониг распахнула дверь.

— Ты слышала? Он выучил твое имя! Вот какой умница у меня Ханси, умница-молодец!

Ханси, сидевший у нее на плече, наклонил голову набок и засвистел:

— Улиулиа хор-р-рош!

Наливая овощной суп в тарелку, фрау Крониг рассказывала, как она перебирала горох, когда была маленькой девочкой.

— Перебирали горох? — переспросила Юлия. — Я знаю, ягоды перебирают, а горох?

Фрау Крониг усмехнулась.

— Ну да, как Золушка, вынимала плохие горошины. Что получше — в горшок, что похуже — в роток. Но мы-то в основном выбирали камешки и гниль. Большая часть была червивая, но моя мама насыпала горох в таз с водой, и червяки всплывали, а мы их сверху вылавливали.

«Хорошо, что в тарелке на столе не гороховый суп», — подумала Юлия.

Фрау Крониг засмеялась:

— Да, видишь, такой роскоши, как брезгливость, мы тогда позволить себе не могли. Я помню, как однажды подралась с дочерью наших соседей из-за обглоданной свиной рульки, которую мы нашли у мусорных ящиков. А моя мама работала дворником, и женщина со второго этажа каждый день посылала к нам свою дочку с гущей от суррогатного кофе, чтоб мама ее еще раз варила для нас. — Она похлопала себя по круглому животу. — Но видишь, из нас всё равно что-то выросло…

Самое удивительное, что фрау Крониг рассказывала свои истории так, будто всё это ужасно забавно, будто любые невзгоды были просто замечательным развлечением.

— …И вот, значит, поварешка сломалась, выбивалку для ковра было не найти, я ведь ее спрятала в подвале, а признаться в этом уже, конечно, не могла. Так что маме не оставалось ничего другого, как задать мне заслуженную трепку. Она кричала, что не знает, как растить такую дрянную девчонку, как я, безо всяких средств, и что, если я окочурюсь, ее вины в этом не будет. Но мама ради меня была готова на всё, ну просто на всё. И всем ради меня жертвовала.

Фрау Крониг краешком передника протерла стекло на фотографии своей мамы, подышала на него, протерла еще раз.

— Каждый день я думаю о тебе, да, мамуля?

Она убрала тарелки в буфет и повернулась к Юлии.

— А теперь я должна тебя выпроводить. Тебе еще уроки делать, а мне нужно вытащить пеларгонии из подвала, а то будет поздно.

Юлия хотела еще спросить фрау Крониг, не сердилась ли она на свою мать, которая так ее колотила, но не решилась. Пожилые люди, Юлия знала, всегда говорят о своих матерях будто о святых, но при этом рассказывают о том, как их колотили, держали под домашним арестом и другими способами строго наказывали. И улыбаются так странно, словно им нравится об этом вспоминать. Совершенно непонятно.

С домашними заданиями она справилась быстро. Потом позвонила бабушке. Та обрадовалась, но тут же сказала, что торопится.

— Нам сегодня надо еще рамы лаком покрыть. Это такая кропотливая работа, просто ужас.

Даже у бабушки нет времени на нее.

Мама вернулась домой уже в полтретьего. Она рухнула на стул у кухонного стола и подперла щеку рукой. Между красными пятнами лицо у нее было очень бледное.

— Хочешь чаю? — спросила Юлия.

Мама отрицательно покачала головой и стала разматывать бинт. При этом несколько раз вздрагивала от боли. Увидев мамин палец, Юлия испугалась. У мамы на глаза навернулись слезы.

— Тебе надо к врачу, — сказала Юлия.

Палец был темно-красный, местами даже синий. Мама уставилась на него, попыталась им пошевелить, но это не удалось. Юлия побежала в прихожую, чтобы принести маме ботинки. Один лежал на боку, а другой — подошвой вверх. А мама ведь всегда ставила свою обувь очень аккуратно, один ботинок рядом с другим!

Юлия помогала маме одеваться, та не сопротивлялась. И Юлию это пугало почти так же сильно, как раздувшийся палец и раскиданные ботинки.

На прием к врачу была очередь. Мама сидела, широко расставив ноги, опершись локтями о колени и свесив голову вниз. Казалось, она в любой момент может рухнуть вперед. Юлия пододвинула свой стул поближе к маме, чтобы поддержать ее, если будет нужно.

Каждый раз, когда дверь в кабинет открывалась, люди вокруг поднимали головы, только мама сидела неподвижно, будто ее всё это не касалось.

«Пожалуйста, — думала Юлия. — Пожалуйста». И не знала, что дальше…

Ей пришлось дважды легонько тронуть маму за плечо, когда подошла их очередь.

Врач оказался улыбчивым и доброжелательным.

— У вас жар, — объявил он. — Я сейчас дам вам противовоспалительное, а завтра около полудня зайду посмотреть, как у вас дела.

— Но мне нужно… — начала мама.

— Вам нужно лечь в кровать, — перебил он.

Мама на мгновение закрыла глаза, но тут же снова их распахнула.

— Моя начальница…

Врач только покачал головой. Мама позволила Юлии вывести себя из кабинета, а по дороге домой всё больше опиралась ей на руку. Дома девочка помогла маме раздеться, проводила в ванную, потом уложила в кровать.

— Мне позвонить бабушке? — спросила Юлия.

— Не надо, пожалуйста, — мамин лоб блестел от пота, над верхней губой выступили капельки.

— Хочешь пить?

Мама кивнула. Юлия принесла стакан воды. Садясь на кровати, мама тяжело дышала, стакан дрожал у нее в руке. Юлия поддерживала его. Кожа у мамы пылала.

Полчаса спустя мама начала бредить вслух.

Юлия выбежала из комнаты, стала набирать бабушкин номер, нажала не на ту цифру, и ей ответил чужой, неприветливый голос. Набрав во второй раз, она услышала сообщение: «Этот номер не обслуживается». Только на третий раз она дозвонилась до бабушки, которая тут же сказала:

— Я уже еду.

Юлии показалось, что прошли часы, прежде чем ключ наконец залязгал в замке, и в комнату вошла бабушка.

— Батюшки мои! — воскликнула она.

Мама металась по мокрой от пота подушке. На мгновение бабушка застыла, словно окаменев, а потом попросила принести миску с водой, уксус, простыни и полотенца. Она стащила с нее промокшую от пота рубашку, завернула в вымоченную в уксусном растворе простыню, а сверху замотала полотенцем. Очень осторожно вытерла маме пот с лица и убрала волосы со лба. Та попыталась было отмахиваться от бабушкиных рук, но сил совсем не было.

— Ну что ж это ты такое вздумала, девочка моя? — тихо проговорила бабушка. — Сейчас тебе станет лучше, я же с тобой. Успокойся, милая.

И действительно мама постепенно успокоилась, стала дышать ровнее. Бабушка подтянула кресло поближе к кровати.

— Ты иди спать, — сказала она Юлии. — Думаю, самое тяжелое уже позади. Ты большая молодец, что мне позвонила, — и она погладила ее по голове.

Даже лежа в кровати, Юлия чувствовала бабушкину руку у себя на волосах. Как ласково бабушка разговаривала с мамой… и как мама от этого успокоилась. «Почему она меня отослала? Я же всё равно не смогу уснуть…» — подумала Юлия. Правая нога у нее дернулась, она споткнулась — но обо что? Тут же нет порога, нет ничего, совсем ничего…

Когда она проснулась, около ее постели стояла бабушка.

— Маме уже гораздо лучше, — сказала она. И только потом: — Доброе утро, золотко! Ты проспала. Я уже позвонила в школу — учительница сказала, чтобы ты как следует выспалась и только потом приходила.

На кухонном столе стояла тарелка с бутербродами, рядом — кружка какао. Юлия осторожно открыла дверь в мамину комнату. Мама лежала так тихо, что Юлии пришлось на цыпочках войти, наклониться над ней и внимательно прислушаться, чтобы услышать ее спокойное дыхание.

В школе Юлии было трудно сосредоточиться. Лейла искоса поглядывала на нее. Юлия несколько раз принималась рассказывать, и каждый раз ее душили слезы. Только после уроков, когда они вдвоем шли через парк, ей удалось рассказать, что случилось. Лейла ни разу не прервала ее, хотя наверняка Юлия произносила слова, которых та не знала. Юлия говорила возбужденно, и странным образом оказалось легче всё это выложить именно потому, что Лейла понимала далеко не всё. На прощание она в первый раз обняла Юлию и прошептала что-то на своем языке. Юлия, хоть и не поняла ни слова, почувствовала, что это было доброе пожелание.

Сердце у нее стучало о ребра, когда она взбегала по ступенькам. Ноги были как свинцовые. Она отперла входную дверь, прошла через прихожую, глубоко вдохнула и распахнула дверь в мамину комнату. Мама лежала в том же положении, что и утром. Бабушка спала в кресле, положив ноги на принесенную из ванной табуретку, и тихонько похрапывала. Юлия оставила дверь открытой, осторожно положила рюкзак на пол около письменного стола и упала на кровать. Она не понимала, почему по щекам катятся слезы. Ведь сейчас опасность уже миновала…

Бабушка проснулась только в пятом часу и тут же начала ругаться на то, что Юлия ее не разбудила. Зачем она тогда вообще готовила? Маме понадобилось в туалет, но когда она попыталась встать с кровати, ноги у нее подкосились. Бабушке с Юлией пришлось поддерживать ее с двух сторон. Бабушка строго велела маме не запираться в туалете.

— А то станет тебе там плохо, а нам внутрь не попасть…

— У вас и так из-за меня столько хлопот, — вяло сказала мама.

— Вот именно, — отозвалась бабушка.

Как только маму положили обратно в кровать, бабушка включила плиту. Юлия удивилась, как это бабушке удалось достать всё, что нужно для куриного супа. Для ее куриного супчика, который быстро наполняет ароматом всю квартиру и помогает от всех бед и напастей.

Мама отвернулась, когда бабушка вошла в комнату с подносом.

— Я не хочу есть.

— Вот и врач тоже сказал: чтобы набраться сил, нет ничего лучше настоящего куриного супчика. Умный человек твой врач. Лучше всего, сказал он, куриный суп с овощами и перловкой, сваренный на медленном огне. А речи о том, хочешь ли ты есть, вообще не было.

Мама открыла рот, чтобы возразить, но прежде чем она успела сказать хоть слово, бабушка отправила туда ложку супа, и мама его проглотила. Бабушка прикоснулась тремя пальцами к маминому лбу и объявила:

— Жар спал.

— Значит, я могу завтра идти на работу, — сказала мама.

Бабушка сделала решительное лицо и сжала губы. Очевидно, промолчать ей было непросто, но она прекрасно понимала: больше ничто в мире не сможет так же ясно выразить, что́ она думает об этой абсурдной идее.

И вдруг они все втроем одновременно улыбнулись.

Врач был очень доволен, когда бабушка позвонила ему и сообщила, как чувствует себя мама, но относительно поспешного прекращения постельного режима придерживался того же мнения, что и бабушка.

— Ну, его-то не уволят, — сказала мама. — И тебя, кстати, тоже. Ты не представляешь, как трудно найти работу, когда сорок лет не за горами.

— Глупости, тебе же всего тридцать два!

— Да я и не говорила, что мне сорок, а только, что это уже не за горами. А сегодня я вообще чувствую себя лет на сто.

— А как, по-твоему, я себя чувствую? — спросила бабушка. Голос ее снова звучал воинственно, от того тона, которым она вчера шептала «девочка моя», не осталось и следа. Жаль. Впрочем, и мамин голос снова звучал так, будто она собиралась тут же перейти к нападению, хотя вообще-то сил на него не было.

Бабушка наливала суп себе и Юлии, когда раздался звонок. Юлия пошла открывать — на пороге стоял Марсель. Через открытую дверь комнаты он увидел, что мама лежит в кровати с растрепанными волосами и осунувшимся лицом. Он сделал пару шагов в прихожую. Бабушка преградила ему путь. Марсель напустился на Юлию:

— Почему ты мне не позвонила?

Его оттопыренные уши горели.

— А как я могла это сделать? По одному имени Марсель в телефонном справочнике ничего не найдешь.

Бабушка добавила свои пять копеек:

— А почему это Юлия должна была звонить именно вам? У нее, в конце концов, есть семья!

— Потому что я люблю Мелани, черт подери! — закричал Марсель на бабушку.

— Ах, вот оно что! — с ехидцей бросила бабушка.

«Вот, теперь он поджал хвост, застыдился, — подумала Юлия. — Так ему и надо».

Марсель боком протиснулся мимо бабушки, подошел к кровати больной, двумя пальцами прикоснулся к маминым щекам.

— Это не заразно, — прошептала мама. — Просто чертово воспаление…

— Выглядишь ты ужасно… — сказал он.

— Спасибо за комплимент, — улыбнулась мама и закрыла глаза.

— Вы что, не видите? Ей нужен покой, — прошипела бабушка и вытолкала Марселя в кухню. — В общем, так. У Мелани сепсис из-за пореза на пальце, он сильно воспалился. Было действительно тяжело, но врач дал ей антибиотики, и они, слава богу, помогли, теперь ей осталось только до конца поправиться.

— Опасность позади? — спросил Марсель.

— Доктор так говорит, а я думаю, он в своем деле понимает. Садитесь.

Марсель и правда сел и, когда бабушка поставила перед ним тарелку супа, быстро ее опустошил и основательно облизал ложку.

— И? — произнесла бабушка.

Марсель выпрямил спину.

— Спасибо! Такой суп я в последний раз ел у своей бабушки.

Бабушка отмахнулась:

— Я спрашивала, какие у вас теперь планы?!

— А какие у меня должны быть планы? — Марсель почесал в затылке, бабушка с отвращением поморщилась. — А, я не попросил руки Мелани! Так ведь в ваши времена говорили, да? У меня нет ни работы, ни богатого дядюшки, ни богатой тетушки, ни дома, ни машины, ни счета в банке, ни права на пенсию, ни законченного высшего образования…

— А долги? — спросила бабушка, и Юлия была уверена, что сейчас Марсель окончательно взорвется — он говорил всё громче… Но Марсель только взглянул на потолок, как будто мог там что-то прочитать, а потом произнес:

— Четыре евро семьдесят центов.

— Семьдесят центов, — иронически повторила бабушка.

— Да, четыре семьдесят. За большой черный кофе и бриошь в булочной. Это я задолжал своему другу Ральфу.

Бабушка встала перед ним.

— Вы что, на смех поднять меня вздумали, молодой человек?

— Поднять вас у меня бы при всём желании не вышло, — отозвался он. — Я ведь совсем не качок.

— Ну да, вижу, — сказала бабушка. — Кофе будете?

Юлия уже совершенно ничего в этом мире не понимала. Марсель же был из тех, на кого бабушка всегда ругалась, а не из тех, кому могла предложить кофе! Бабушка наверняка сама была сбита с толку, она налила три больших чашки кофе, одну поставила перед Юлией, хотя сама всегда говорила, что детям кофе пить нельзя. Юлия уже сделала пару глотков, когда бабушка заметила свою оплошность, начала ругаться и забрала у нее чашку. Юлия запротестовала, но больше из принципа — кофе ей казался горьким. Пусть себе взрослые пьют его, сколько хотят.

Бабушка начала зевать — сначала прикрывая рот рукой, потом совершенно открыто. Марсель встал.

— Секундочку, — сказала бабушка. — Если хотите, можете зайти завтра в первой половине дня. Я думаю, Мелани сейчас лучше не оставлять одну. А то она, едва почувствует себя чуть лучше, вскочит с кровати и побежит на работу — очень уж она свою начальницу боится. А доктор это строго-настрого запретил.

Марсель просиял.

Бабушка продолжала:

— Это только потому, что нам нужно готовить выставку. Я бы, конечно, сама здесь посидела, но раз уж вы пришли и так хотите…

— Какую выставку? — поинтересовался Марсель.

Бабушка снова зевнула.

— Это я вам расскажу как-нибудь в другой раз.

— Хорошо, конечно.

Марсель поблагодарил за всё и стал прощаться. Выходя на лестницу, он подмигнул Юлии.

— Вовсе не такой уж страшный этот парень, — вынесла вердикт бабушка. — Сделать бы ему аккуратную стрижку, надеть отглаженную рубашку — и вид бы был почти презентабельный. Ну, я пойду прилягу ненадолго…

— Ты спокойно можешь идти домой, — сказала Юлия. — Я же теперь здесь.

Бабушка фыркнула:

— Так легко ты от меня не отделаешься!

— Да я и не хотела…

Бабушка легла на кровать в комнате Юлии, мерно задышала и скоро стала похрапывать. Юлия время от времени поднимала взгляд от домашнего задания и смотрела через открытую дверь, как спит мама.

На большой перемене к ним через весь двор подбежала Ида и пригласила Лейлу после уроков в гости.

— Ты тоже можешь прийти, если хочешь, — сказала она Юлии.

Юлия сглотнула, тщетно пытаясь освободиться от тяжести, которая сковала всё ее тело. Хотелось развернуться и убежать, но она не могла двинуться с места.

— Спасибо, но я не могу пойти, — сказала Лейла.

— А завтра?

— Завтра особенно нет. Мама моя одна, слишком одна.

— Ну так приводи ее с собой! — От Иды так легко не отделаешься. Она не привыкла, чтобы на ее приглашения реагировали иначе, чем с восторгом.

— Мама моя приводи ее не разрешает.

«Мама моя приводи ее не разрешает», — повторила про себя Юлия. Эта фраза почему-то ей понравилась. «Мама моя» звучит как-то мягче, чем «моя мама». И ей захотелось, чтобы Лейла сказала еще: «Подруга моя приводи ее не разрешает». Но это, наверное, несбыточные мечты…

Ида резко развернулась и бросила, уходя:

— Я думала, ты обрадуешься. Ну, сама будешь виновата, что к нашей компании не принадлежишь!

— Я не лежу? — растерянно произнесла Лейла. — Не лежу, да…

— «Принадлежать» — это не то же самое, что «лежать», — попыталась объяснить Юлия. — «Принадлежать» — это как… Посмотри сюда! — Она растопырила пальцы, потом сжала их в кулак и снова растопырила. — Вот видишь палец, да? Один палец, два пальца… Но все они вместе принадлежат руке, они ее часть.

Лейла нахмурила лоб. Она не понимала. Это было действительно непросто понять. Лежать, принадлежать… А ведь есть еще и «надлежать», это слово значит совсем другое — когда что-то следует, что-то необходимо сделать… Юлии никогда еще не приходилось думать о словах так много, как сейчас. Это требовало усилий, но и захватывало одновременно — за каждой фразой поджидали новые вопросы. Но не только — там поджидали и новые открытия.

— Трудная язык, — сказала Лейла и рассмеялась.

— Очень трудный язык, — согласилась Юлия.

— Трудный язык, трудный язык, — пропела Лейла. — Очень трудный язык!

Комок в горле у Юлии растворился.

Только по дороге домой она снова почувствовала страх за маму, с каждым шагом он усиливался. На втором этаже Юлии пришлось даже остановиться, чтобы перевести дыхание. Попасть ключом в скважину удалось не с первого раза.

Стоя в прихожей, она глубоко вдохнула и открыла дверь в мамину комнату. Мама лежала с закрытыми глазами, лицо уже не казалось таким осунувшимся, волосы, хотя разметались и не блестели, уже не были так спутаны. Одеяло мерно поднималось и опускалось.

На кухне Марсель сопел над горой лука на разделочной доске. Он высморкался в бумажную салфетку.

— Только когда режешь лук, можно прочувствовать всю печаль этого мира, — сказал он Юлии вместо приветствия.

— У мамы теперь что, сонная болезнь? — поинтересовалась Юлия. — Она всё спит и спит.

— Думаю, она уже давно таскала в себе целую гору усталости. А теперь вся усталость вышла наружу, потому что у Мелани кончились силы держать ее под контролем, — сказал Марсель. — Сходишь в магазин за сыром и белым хлебом?

Юлия молча протянула руку. Он пошарил у себя в карманах штанов и выудил всё, что там было.

— Надеюсь, этого хватит. Больше у меня нет.

Она пересчитала все монетки, до последнего цента — было бы ужасно стыдно, стоя у кассы, обнаружить, что денег не хватает. Фрау Крониг ей рассказывала, как противно ей было в детстве, когда приходилось при всех покупателях в магазине говорить: «Запишите в долг, пожалуйста, мама первого числа придет и всё заплатит». Однажды мясник в ответ на такую просьбу спросил ее, первого числа какого месяца это произойдет, и фрау Крониг выбежала из лавки в слезах, а дома отец ее поколотил за то, что она не принесла колбасы. «Хорошо, что сегодня уже никому не приходится просить записать в долг», — закончив рассказ, подвела итог фрау Крониг, и Юлия не стала ей возражать и не сказала даже, что больше нет таких магазинов, в которых можно было бы попросить записать в долг.

Юлия выбрала самую маленькую упаковку сыра. В итоге у нее даже остался один евро.

Уже на лестнице чувствовался запах лукового супа. Марсель наре́зал хлеб, поджарил его, положил в тарелки с супом и бросил туда по кусочку сыра. Мама вышла на кухню в темно-розовом банном халате. Марсель пододвинул ее стул поближе к столу. Казалось, мама всем этим наслаждается. Она съела тарелку супа и даже позволила налить себе чуть-чуть добавки.

Последние ложки мама подносила ко рту уже с видимым усилием, дважды ей даже пришлось опустить ложку, чуть передохнуть и попробовать снова. Марсель спросил, не отнести ли ее в кровать на руках. Мама постаралась сделать высокомерное лицо и встала. Но на ногах она держалась совсем неуверенно и, когда Марсель взял ее под руку, не стала отказываться, а спокойно на него оперлась.

Как только мама оказалась в кровати, ей как будто снова стало лучше. Она быстро заснула и проснулась только около пяти, когда пришла бабушка — в высшей степени довольная ходом подготовки к выставке.

Марсель предложил ей кофе. Мгновение казалось, что сейчас произойдет взрыв. Ей никто и никогда кофе не предлагал! Предлагать кофе имела право только она сама. Но вдруг бабушка улыбнулась:

— Это очень дерзко с вашей стороны, молодой человек! Но хорошо, в виде исключения я позволю вам сварить мне кофе.

Юлия снова обнаружила, что взрослые — существа очень странные, и стала собирать со стола свои школьные вещи.

— Через полчаса придет фрау Крониг, — сказала бабушка, — и мы будем купать маму.

— Почему вы? — спросила Юлия.

— А кто же еще? Я же всё-таки ее мать.

— А я — ее дочь!

— Да, но… ты даже не представляешь, как тяжело удерживать мокрое тело — оно так и норовит выскользнуть из рук. А фрау Крониг крепко держать умеет. Одну Мелани я в ванну не пущу — что, если она там заснет?

Мамины протесты ни к чему не привели: бабушка очень решительно была настроена сделать ей хорошо, а что для нее хорошо, конечно, никто лучше бабушки не знает. В итоге мама смирилась. Когда она после ванной в свежей ночной рубашке и с чистыми волосами лежала в кровати на свежем белье, бабушка торжествующе сказала:

— Вот видишь, как теперь хорошо!

Казалось, бабушка действительно не замечает, что мама совершенно выбилась из сил. Как будто не замечала она и того, как сжимается Марсель, когда она его благодарит.

— Ну, я же и вчера это делал — для Мелани, — отмахнулся он.

Бабушка не слышала, как он подчеркнул «для Мелани». Бабушка — паровой каток. Паровой каток, который хочет только лучшего для своей дочки и внучки, но при этом всё равно остается катком.

— Я сейчас еще быстро схожу в магазин за продуктами, если вы будете так добры остаться еще немного, — сказала она Марселю.

Когда дверь за бабушкой захлопнулась, Марсель пробурчал:

— Просто фельдфебель! Как ты только такое выдерживала?

Мама покачала головой.

— А почему, ты думаешь, я так рано стала жить одна? Но фельдфебель — это уж точно не про мою матушку. Она генерал, никак не меньше.

«Бабушка-генерал, — подумала Юлия. — Ей и правда подходит».

Марсель протянул маме стакан воды и как бы нечаянно тронул ее руку.

— Я так рад, что тебе лучше!

Она улыбнулась. Но тут увидела свои пальцы. Синий лак с белыми цветочками основательно облупился. Лицо у мамы вытянулось, вид стал такой, будто она вот-вот расплачется. Марсель погладил ее ладонь.

— Ты посмотри, какой у тебя симпатичный белый полумесяц — он же гораздо красивее, чем накладные ногти!

— Придурок! — сказала мама.

В это мгновение в комнату вошла бабушка. Ее осуждающий взгляд скользнул по маме. А она на глазах у бабушки притянула к себе голову Марселя и поцеловала его в губы. Юлия с удивлением обнаружила, что ничего против этого не имеет.

На лице у Марселя, когда он прощался, сияла глуповатая и очень довольная улыбка.

К ужину мама снова встала, и Юлии показалось, что на этот раз она движется уже не настолько неуверенно и ощупью. Пока бабушка наполняла тарелки, зазвонил мамин телефон. Юлия принесла его, протянула маме.

— Нет! — воскликнула мама, едва взяв трубку. — Что же мне теперь делать? — Свободной рукой она схватилась за волосы.

Бабушка с грохотом уронила половник в кастрюлю.

— Это был он? — спросила она, как только мама отложила телефон. Та отмахнулась.

Бабушка облегченно вздохнула:

— Тогда хорошо.

— Ничего не хорошо! — Мама кусала губы. — Я уволена.

— Тебя уволили, когда ты на больничном? — изумилась бабушка. — Так нельзя, они не могут!

— Они всё могут, — сказала мама почти беззвучно. — Это же не прямо сейчас, она соблюдет все сроки, хотя моя работа уже давно ее совершенно не удовлетворяла. Так она и сказала.

— А твои коллеги что? — спросила бабушка.

— Они меня защищать не будут, они за свои места боятся. А то в следующий раз очередь дойдет до них, это же все знают, — мама отодвинула тарелку и встала.

— Но поесть тебе всё равно надо, — бабушка попыталась усадить маму обратно.

Та взвилась:

— Оставь меня в покое! Пожалуйста, оставь меня в покое!

— Хотя бы пару ложек… — стала упрашивать бабушка. — Это настоящий говяжий суп — на мозговой косточке, там много мяса. Тебе ведь нужно набираться сил! Ты же всегда любила суп с манными клецками — смотри, раз-раз и проглотишь…

Медленно, как робот, мама пошла к двери.

Бабушка сдалась.

— У меня тоже аппетит пропал.

Мама добралась до прихожей, зашла в туалет, закрыла за собой дверь.

Бабушка скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула. Юлия поняла, что у нее-то аппетит не пропал, и ей стало от этого стыдно. Как можно думать о еде, когда мама в отчаянии от того, что потеряла работу?

Смыв загудел и забулькал, но мама из туалета не вышла. Бабушка сидела, уставившись на закрытую дверь. Она то и дело порывалась подняться, но садилась снова, а потом наконец решительно встала, пошла в прихожую и постучала в дверь туалета. Изнутри — ни звука.

Бабушка нажала на ручку, но дверь была заперта.

— Мелани, скажи что-нибудь, пожалуйста!

Почти вечность спустя дверь открылась, и мама, покачиваясь и стукаясь плечами о стены, вышла. Бабушка отвела ее в кровать и укутала, как маленького ребенка.

— Мне так жаль, — тихо сказала она. Мама ничего не ответила.

Бабушка вернулась на кухню и стала оглядываться с таким видом, будто не понимала, где оказалась. Она проводила руками по волосам до тех пор, пока ее всегда такая аккуратная прическа совершенно не растрепалась. Бабушка вся сжалась и сгорбилась.

— И что теперь? — спросила Юлия. Ей вдруг стало ужасно холодно.

Бабушка так затрясла головой, что Юлия даже испугалась, как бы голова не отвалилась.

— Я не знаю, что теперь будет. Безработными всегда были другие, я понятия не имею, как в таких случаях поступать и где это узнавать, а в таком состоянии, как Мелани сейчас, рассчитывать на нее вообще не приходится. Боже мой, нельзя было так с тобой говорить, нельзя же нагружать ребенка! — она заломила руки. — Всё было бы совсем по-другому, если бы у тебя был отец…

Юлия пожала плечами.

— Хочешь чая? — спросила она.

Бабушка уставилась на нее, а потом вдруг рассмеялась, правда, звучал ее смех скорее как всхлипы, а потом вылился в бульканье и хихиканье.

— Святые небеса! «Хочешь чая?»! Не хватало еще, чтоб ты спросила, не проголодалась ли я.

Юлия налила воды в чайник. Бабушка села за стол, отодвинула тарелки в сторону и оперлась локтями. Совсем другая бабушка.

— Я ведь всегда как лучше хотела, — начала она. Юлия чувствовала, что бабушка сейчас говорит на самом деле не с ней, а либо с самой собой, либо с мамой, но то, что ее слушают, ей всё равно важно. Совершенно непонятно всё это. Она обдала кипятком заварочный чайник.

За чаем Юлия обратила внимание, что бабушка так же, как и она сама, обхватила кружку руками, будто желая согреться, хотя в кухне было жарко.

Только в девять часов бабушка вспомнила, что они так ничего и не поели. Она тут же засуетилась, стала греть суп, быстро заглянула в мамину комнату. Мама спала беспокойно, ворочалась с боку на бок. Вцепившиеся в одеяло руки то и дело вздрагивали.

— Я же всегда только добра желала, — прошептала бабушка. — Я хотела только, чтобы у тебя в жизни что-нибудь получилось, поверь мне.

— Верю, — отозвалась Юлия вместо мамы.

За едой бабушка размышляла, где узнать, что теперь делать. Ведь наверняка нужно подавать какое-то заявление и соблюдать какие-то сроки.

— Может, это в окружную администрацию? Я туда на выборах голосовать ходила и паспорт делать, а вот как проситель еще не бывала. Кто знает, когда Мелани сможет сама позаботиться о таких вещах? Никогда в жизни я не думала, что мне когда-нибудь… — Она замолкла. — Ложись-ка ты спать. Уже давно пора.

Бабушка на цыпочках вышла из маминой комнаты и приложила палец к губам.

— Тсс! Она еще спит.

Хотя бабушка едва держалась на ногах и глаза у нее слипались, она твердо решила приготовить Юлии завтрак. Вдруг кто-то тихо постучал в дверь квартиры.

На пороге стоял Марсель. Бабушка стала его ругать: что он о себе возомнил, зачем явился в такую рань, Мелани сейчас нужно много спать и вообще. Марсель рассмеялся.

— Ну, я же знал, что такая женщина, как вы, не отпустит внучку из дома без завтрака. Кроме того, я надеялся, что вы пригласите меня на кофе, а то у меня дома не нашлось молока. По дороге я, кстати, раздобыл круассанов.

Бабушка поставила кофе и, пока он булькал в кофеварке, рассказала о вчерашнем звонке. Посреди этого рассказа Юлия сообразила, что ей уже совсем пора бежать в школу.

— Ну, съешь круассан по дороге.

— А раньше ты говорила, что кто ест на улице, никогда замуж не выйдет!

— С чего ты взяла?

— Мне мама рассказывала.

— Рассказывала, значит? Видно, это единственный раз, когда она на мои слова обратила внимание. А вообще-то лучше б она ела на улице — за некоторых замуж лучше не выходить. А тебе сейчас же надо выбегать, а то опоздаешь и тебя будут ругать.

У Юлии так и чесался язык напомнить, что без отца и ее бы на свете не было. Такое бы наверняка несколько охолодило бабушку, но, наверное, это лучше всё-таки отложить. А еще больше Юлии хотелось услышать, что скажет Марсель об истории с увольнением. Пока бабушка излагала, что произошло, он просто спокойно сидел и слушал. Юлии почему-то казалось, что он знает, что делать, — она сама удивлялась этой своей уверенности.

Лейла ждала ее у входа в парк. Она протянула Юлии банку с закручивающейся крышкой.

— Гренни[2] и я варили. Чикенсуп[3] для больная мама хорошо.

То есть она всё-таки поняла что-то из вчерашних рассказов!

— Моя бабушка тоже всегда варит куриный суп, когда кто-то болеет, — сказала Юлия.

И они заулыбались, представив себе, как все бабушки в мире варят куриный суп в огромной кастрюле.

— Доктор Чикенсуп, — сказала Лейла.

— И все больные приглашены на супчик.

— Но где этот огромный кастрюля?

Они сошлись на том, что в каждом городе должна быть по крайней мере одна гигантская кастрюля для спасительного супа.

— Может, я учиться в университете на Доктор Чикенсуп, — сказала Лейла.

Правда, почти сразу передумала, ведь Доктору Чикенсупу наверняка приходится резать, ощипывать и разделывать куриц — нет, это уж точно не для нее! Лейлу передернуло. Нет, пусть куриным супом лучше бабушки занимаются. И пусть каждая положит туда свою приправу — у бабушки Юлии, наверное, это будет мускатный орех, а у гренни Лейлы — особая смесь, которую она растирает в ступке.

В классе все говорили только об одном — о приглашении соседней школы принять участие в спортивном празднике в конце мая в чудесном местечке в горах. Праздник будет продолжаться три дня — огромное, роскошно оформленное приглашение обещало всевозможные сюрпризы.

— Пусть сначала посмотрят, что сможем предложить мы! — сказал Ноа. — Надеюсь, там будет гран-при по дзюдо и классные чирлидеры.

— Ты глупости говоришь, — отрезала Шанталь. — Для гран-при нужны участники из разных стран, а не только из соседней школы!

Ноа оглядел ее с головы до ног, потом повернулся к Тиму, скривил губы и сказал с наигранным сожалением:

— В одном только нашем классе есть люди из семи стран. А в двух школах наверняка больше половины Объединенных наций наберется.

Шанталь изобразила на лице всё снисхождение, на которое была способна:

— Но они же не представляют свои страны!

С этими словами она отвернулась от мальчишек и пошла к Иде и Тере обсудить животрепещущий вопрос: кто с кем будет жить в комнате во время поездки.

— Но ведь пока неизвестно, какие там будут комнаты — двухместные, трехместные или, может, вообще на восьмерых, — хихикнул Тим.

А Юлия думала только о том, сколько эта поездка будет стоить и как она объяснит, почему не поедет. Скорее всего, мама в очередной раз напишет ей объяснительную записку, что-нибудь про «кишечный грипп» или «серьезный бронхит». А ведь стоило Юлии хоть чуть-чуть приврать дома, ее очень ругали — еще один пример того, что для взрослых правила не такие, как для детей.

Юлия испугалась своих мыслей: мама болеет, а она тут ее упрекает!

Учительница подошла к доске и написала математический пример. Иногда решать примеры легче, чем думать…

Только после уроков, по дороге домой Юлия заметила, что Лейла тоже выглядит подавленной.

— Что случилось?

Лейла вздохнула.

— Мяч. Когда мяч летает, я… — Она показала на живот.

— У тебя болит живот? — спросила Юлия.

Лейла опустила ресницы.

— Много болит живот. Очень много болит, — она снова вздохнула. — И все скажут, я виновата, если проиграть.

— Кто такое говорит?

— Все!

Юлия покачала головой, удивляясь прежде всего самой себе. Она вдруг очень четко увидела эту картину: Лейла стоит в углу спортзала, руки прижаты к груди, на лице — отчаяние. Она ведь точно это видела, иначе бы не смогла вспомнить. И совершенно ничего при этом не подумала!

— Знаешь что? Принеси завтра мячик, и мы после школы потренируемся в парке. Ты научишься!

— Ты думаешь?

— Не думаю, а знаю, — уверенно сказала Юлия.

Лейла секунду поколебалась, а потом кивнула.

Мама сидела на диване, завернувшись в одеяло. Рядом с ней расположился Марсель и массировал ей ступню. Мама поначалу старалась забрать ногу, но Марсель не отпускал.

— Как дела в школе? — спросила мама.

Марсель усмехнулся.

— Знаешь, сколько матерей в одной только Вене в этот самый момент говорят то же самое?

Мама фыркнула. Марсель с удовлетворением отметил, что ей, очевидно, стало лучше.

— Тебе легко говорить! — Тут она действительно убрала ногу и села прямо. — Я не знаю, чем платить за квартиру и на что жить.

— Ну, во-первых, существует пособие по безработице, а во-вторых, — он встал перед ней, — послушай меня сейчас внимательно. По большому счету ты должна быть благодарна этой страхолюдине!

— Благодарна? Ты с ума сошел?

— Да, благодарна! Иначе бы ты проторчала там бог знает сколько лет и ничего бы не изменилось. Посмотри на эту ситуацию как на прекрасную возможность что-то поменять в жизни! Как только ты снова встанешь на ноги, пойдешь в центр занятости и узнаешь, какие курсы там предлагают. Их много, насколько я знаю. Наверняка найдется что-нибудь и для тебя.

— Я не справлюсь, — прошептала мама. Она вдруг сделалась совсем маленькой. — Мне очень жаль, но я и в школе-то понимала максимум половину. Я старалась, честно, но всё равно понимала мало. Моя мать в это никогда не хотела верить, она до сих пор воображает, будто я бросила школу ей назло.

Марсель погладил ее по руке.

— Наверное, это была просто неправильная для тебя школа.

— Думаю, скорее я была неправильным ребенком для этой школы — и для своей матери. Она никогда себе ничего не позволяла, только чтобы у меня были возможности, которые она сама бы хотела иметь. Ты и представить себе не можешь, как это ужасно, когда кто-то всё для тебя делает, а ты… ты этого человека только разочаровываешь… — она вздрогнула. — Как я могу говорить такое при дочери? Юлия, пожалуйста… Ах ты черт! Марсель, это всё из-за тебя с твоими дурацкими вопросами!

— Вполне может быть, — отозвался он.

В глазах у мамы стояли две огромные слезы, и прошло некоторое время, прежде чем сначала одна, а потом и вторая скатились по щекам и лопнули. Юлия наклонилась и обняла маму.

Марсель вдруг вскочил и побежал на кухню. Вернулся он расстроенный. Лук на сковородке сгорел.

— А это были последние луковицы… Что ж мне теперь готовить, черт возьми?

— Блинчики, — ответила мама. — Если, конечно, яйца есть.

Фрау Крониг только что вернулась домой, под пальто у нее был халат для рисования. Выглядел он так, будто его специально заляпали краской.

— Ну разумеется, у меня найдется для вас пара яиц! Я, конечно, не хочу перебегать дорогу вашей бабушке или мешать вам, но мне было бы в радость готовить и для вас.

— Ханси кр-р-расавец! Хор-р-р-р-р-роший!

Рычать-дребезжать Ханси наверняка научился у старого будильника фрау Крониг — он трещал так, что Юлия слышала это даже у себя в комнате.

Фрау Крониг завернула яйца в газету. Ханси следил за ней, склонив голову набок.

— Передавай маме от меня привет, пусть поскорее поправляется. Она всегда может мне звонить, если что-то нужно. Или мне сейчас подняться к вам и помочь с готовкой?

Юлия покачала головой.

— Марсель любит готовить.

— Вот как! — проговорила фрау Крониг и задумчиво улыбнулась.

Марсель открыл дверь в квартиру еще до того, как Юлия поднялась на третий этаж.

— Вам очень повезло, что есть такая соседка, — сказал он. — Я и не думал, что на свете действительно существуют женщины, подобные вашей фрау Крониг. В нее влюбиться можно.

Мама засмеялась:

— Она таких, как ты, ест на завтрак.

— И к тому же у нее есть Ханси, — добавила Юлия.

Лейла зажмурила глаза, когда Юлия бросила ей мячик. Он, конечно, упал на землю и покатился по газону. Лейла пошла его поднимать, и какая-то проходившая мимо пожилая женщина, глядя на нее, стала ворчать что-то про этих «понаехавших девиц», которые вытаптывают красивую молодую травку. В этот момент было бы лучше, если бы Лейла ни слова не понимала по-немецки.

— Надо всё время смотреть на мяч, — строго сказала Юлия, — иначе ты его никогда не поймаешь.

Может, из-за страха перед той старушкой, которая так и осталась стоять неподалеку, но Лейла действительно не сводила глаз с мяча и, поймав, прижала к себе.

— Отлично! — сказала Юлия. — Завтра будешь ловить мячи поострее!

Лейла нахмурила лоб.

— Поострее?

Юлия показала рукой, как будто бросает.

— Круто заброшенные, понимаешь?

Лейла постучала указательным пальцем себе по переносице.

— Острый? Чили?

— Да, острые как чили и ножи, — засмеялась Юлия.

— Жжет? Режет?

Юлия кивнула.

— Да, ладони будут гореть.

— Ай-ай! — воскликнула Лейла. — Где пожарные?

Старушка скривила губы и презрительно хмыкнула.

Уже три дня спустя мяч пролетал мимо Лейлы совсем редко. Да и она сама запрыгала как мячик.

— Я могу, я могу, я могу! — радовалась Лейла. — Я могу!

— Ты можешь! — подтвердила Юлия.

— Я могу, ты можешь!

Мама сидела на кухне полностью одетая для выхода на улицу. Марсель принес ей ботинки.

— Ты уверена, что справишься? — спросил он.

Она улыбнулась.

— Я тебе уже десять раз сказала!

Марсель протянул маме руку и подмигнул Юлии.

— Ты ведь пойдешь с нами? А то вполне может быть, что Мелани понадобятся две сильные руки для поддержки на долгом пути к итальянскому заведению.

Они медленно спускались по ступенькам. Маме всё не терпелось побыстрее выйти на улицу, ей не нравилось, что Марсель останавливается на каждой лестничной площадке.

— Я хорошо себя чувствую!

Когда они добрались до конца квартала, у мамы над верхней губой поблескивали крошечные капельки пота, но она продолжала идти вперед — шаг за шагом.

Юлия обрадовалась, что кафе оказалось так близко. Марсель пододвинул маме стул. Официант посоветовал взять тортеллини.

Было очень уютно сидеть в этом небольшом помещении с обшитыми деревом стенами, рядом с людьми, борющимися со спагетти, хлебающими суп, позвякивающими ножами и вилками. Мама ела медленно, с паузами. Марсель был так занят тем, что смотрел на нее, что не съел и половину порции, когда Юлия уже давно промокнула кусочком хлеба последние остатки соуса.

Мама положила вилку. Марсель взял ее, наколол тортеллинку и поднес маме ко рту.

— Ну давай, еще одну штучку!

Мама рассмеялась.

— Ложечку за маму, ложечку за папу, ложечку за дедушку…

— Ложечку за молодчину Юлию, ложечку за милого Марселя! — подхватил он.

По дороге домой мама дважды останавливалась, опиралась рукой о плечо Юлии и прислонялась к Марселю.

— Как ты? Еще пару шагов осилишь?

Она фыркнула.

— Ты сейчас похож на старую наседку, вот-вот крыльями замашешь!

— Ну если и так, то уж скорее — на старого петуха, — улыбнулся Марсель.

Перед домом они встретили бабушку, которая тут же начала ворчать.

— Выдумали тоже! Доктор же сказал, что тебе нужно беречь себя и не напрягаться.

— А как же твой любимый свежий воздух? — ехидно спросила мама. — Если я всё время буду только лежать в кровати, то действительно заболею.

— Ты и так уже заболела! И стоит отвернуться…

Мама закончила фразу за нее:

— …ты творишь такое, что и черт не сделает!

Она не стала сопротивляться бабушке и беспрекословно отправилась в кровать. Но раздеться, ворчала она, раздеться-то она и сама уже в состоянии.

Юлия задумалась, почему «что и черт не сделает» — обязательно что-то плохое. Речь о том, что черт это в одиночку до конца не доведет, или о том, что черт такого делать не станет? Всё от того, подумала Юлия, что она учит Лейлу немецкому. Но это интересно и хорошо. Сегодня вообще хороший день.

Бабушка осторожно вынула из сумки коробку и разложила кусочки пирога на тарелке.

— Абрикосы, конечно, замороженные, с прошлого года, — сказала она. — Но зато наши, из Вахау[4].

Мама вздохнула и бросила на Марселя осуждающий взгляд.

— Если бы ты не заставил меня доесть тортеллини, у меня осталось бы место для пирога. А теперь я так объелась!

Когда кофе был готов, мама всё-таки съела кусочек, а потом даже еще один. Бабушка, наблюдая за ней, довольно кивала. А потом стала рассказывать про выставку: что посетителей пришло неожиданно много и один мужчина чуть не купил ее картину. Но, к сожалению, его жене краски показались слишком яркими, особенно красный — он точно не подойдет к их дивану. Вдруг бабушка оборвала сама себя на полуслове:

— А теперь, Мелани, будь добра, ложись спать! Вся эта вечная болтовня отнимает слишком много сил.

Мама закрыла глаза. Уголки рта у нее подрагивали.

Бабушка с Марселем пошли на кухню и стали тихо разговаривать.

Если убрать с письменного стола несколько стопок книг, там найдется достаточно места, чтобы делать уроки. Конечно, Юлия с гораздо бо́льшим удовольствием послушала бы, о чем говорят бабушка с Марселем. Но она была практически уверена, что слушать там нечего — по крайней мере, пока она будет рядом, речь ни о чем важном точно не зайдет. Так что с тем же успехом можно сразу отправляться к себе в комнату.

Целую неделю бабушка приходила каждый день. Готовила то она, то Марсель, а потом они долго обсуждали рецепты. Бабушка перестала каждый раз, поднимая крышку и заглядывая в кастрюлю, морщить нос и спрашивать:

— Это что такое?

Марсель перестал после каждого приема пищи высчитывать в голове, сколько калорий они сейчас съели. У мамы больше не выступали капельки пота над верхней губой, стоило сделать пару шагов. Походка у нее была уже не такая неуверенная, и больше не приходилось всё время за что-нибудь держаться. Даже бабушка была готова признать, что мама на финишной прямой к выздоровлению.

— Только не перенапрягаться, — настойчиво повторяла она. — Это опасно. Так и твой врач говорил, а он совсем не глуп.

Когда мама вернулась от врача и сообщила, что, по его мнению, она уже может выходить на работу, бабушка сокрушенно покачала головой:

— Охохохонюшки, стареет он, стареет!

— Ему максимум пятьдесят! — возразил Марсель.

Бабушка вскинулась:

— Некоторые рано начинают творить глупости. Посмотри хоть на себя!

Марсель тронул ее руку.

— Тебе волноваться об этом точно не стоит.

С каких это пор он с бабушкой на «ты»? Впрочем, ее такое обращение ни капли не возмутило. Она, конечно, хлопнула его по руке, но сказала только:

— Тут ты прав, конечно.

Мама, глядя на них, чуть не подавилась и долго не могла справиться с приступом кашля.

«Вообще-то, — подумала Юлия, — мамина болезнь стала самым счастливым периодом за долгое время».

Всю первую половину дня Лейла, если Юлия с ней заговаривала, отвечала односложно, ни разу не засмеялась, ни разу ее губы не тронула улыбка. На перемене она исчезла, а вернулась уже после звонка — с красными глазами.

— Что с тобой? — спросила Юлия.

Лейла только покачала головой.

В гардеробе она так резко сдернула свою куртку с крючка, что петелька оторвалась. И убежала, не попрощавшись и ничего не объяснив.

— Ну и пожалуйста! — крикнула ей вслед Юлия. Она обиделась и разозлилась.

Когда она вернулась домой, там никого не оказалось. Ни мамы, ни Марселя. Ни бабушки. Ни даже записки на кухонном столе.

Юлия включила телевизор, стала щелкать с канала на канал. Везде семьи, лучащиеся счастьем от того, что хлопья такие хрустящие, пол в кухне такой кристально чистый, а полотенца такие мягкие и без пятен. Пульт выпал у Юлии из руки, крышка отвалилась, и батарейки с шумом покатились по полу. Нагибаясь, чтобы их поднять, Юлия стукнулась головой об угол журнального столика. А вставляя батарейки на место, заметила, что от крышки откололся кусочек.

— Вот дерьмо!

Так говорить, конечно, нельзя. Но что еще скажешь по поводу такого гадкого дня?

Послышался скрежет ключа в замке. Вошла мама — судя по лицу, такая же рассерженная и недовольная, как Юлия.

— Где Марсель?

— Марсель, Марсель! — Мама швырнула куртку на диван. — Я отослала его восвояси — нянька мне не нужна! — Она ходила кругами по комнате, то и дело ударяя правым кулаком в левую ладонь. А потом вдруг остановилась как вкопанная и схватилась за голову. — Извини, пожалуйста, — прошептала она.

— Да всё хорошо…

— Что ж тут хорошего? — спросила мама и посмотрела на Юлию так, будто действительно ждала ответа. Юлии, как ни старалась она что-нибудь придумать, в голову не пришло ничего лучше универсального бабушкиного средства.

— Тебе чаю заварить?

Мама невесело рассмеялась, но всё-таки взяла себя в руки. Пошла вместе с Юлией на кухню, поставила на огонь ковшик и, когда вода закипела, бросила туда лапшу и бульонный кубик. Она уставилась на это варево, как будто не понимая, что это, и произнесла:

— Прости, что-то я странная сегодня.

Видимо, тут Юлия должна была бы возразить, но вместо этого она сказала:

— Лейла сегодня тоже была странная.

— Лейла? Ах, да. Лейла.

Она даже имени не запомнила. Хотя хотела, чтобы у Юлии была подруга.

За едой мама поставила локоть на стол, а голову подперла ладонью, а когда осознала это, подняла плечи к ушам. С ложки свесилась вермишелина, и мама всосала ее в рот. Звук получился отвратительный.

Позже мама рассказала, что случилось. Марсель убедил ее в последний день ее больничного сходить в центр занятости. Женщина, которая вела там прием, с первого взгляда показалась ей крайне несимпатичной. Уже при входе в кабинет эта дама ясно дала понять, что у нее есть дела поважнее, чем тратить время на общение с мамой. Плотно сжав губы, она просмотрела мамину биографию и последний школьный табель, кивнула, как будто ничего другого и не ожидала увидеть, один за другим изучила свои ногти и сказала:

— Значит так, сейчас вам следует записаться на подготовительные курсы, сдать экзамены за девятый класс, а потом пройти обучение на санитарку или сиделку. В этих областях люди всегда нужны.

Мама поежилась.

— Я ей сказала, что это не мое, что я для этого совершенно не подхожу… Ты же знаешь, как легко мне становится дурно. Даже когда в младенчестве тебя рвало, меня саму едва не выворачивало, когда я это убирала, а при одной мысли о том, что придется выносить утки… Но эта женщина снова стала рассматривать мой табель, прочла всё сверху донизу, строчка за строчкой, и при этом качала головой. Ей очень жаль, сказала она, но реальная ситуация такова, и чем быстрее я пойму, что других вариантов у меня нет, тем лучше. С этими словами она сунула мне анкету для записи на курсы, сказала «до свидания» и, прежде чем я успела произнести хоть слово, взяла телефонную трубку. Я на пороге еще раз обернулась — она уже успела набрать номер и свободной рукой махнула на дверь.

Мама говорила всё быстрее. Закончив рассказывать, она с надеждой посмотрела на Юлию.

— Ты что, ничего не скажешь?

— А что я должна сказать?

Мама встала, подошла к окну, вернулась обратно, покачала головой. Юлия бы с радостью ей помогла, если бы только знала как.

— Упрекать я и сама себя могу, — проговорила мама. — Но то, что совершенно не имеет значения, чего я хочу, просто в голове не укладывается.

— А чего ты хочешь? — спросила Юлия.

У мамы задрожала нижняя губа. Она уставилась на Юлию, а потом вдруг резко отвернулась, вышла из кухни и громко захлопнула за собой дверь, а потом и дверь своей комнаты.

Юлия осталась стоять посреди кухни совершенно сбитая с толку.

Если бы Марсель был тут… Если бы бабушка была рядом…

Полчаса спустя мама подошла к ней с жалобным выражением лица.

— Прости, мне очень жаль.

Сколько раз она говорила это за последние дни? Действительно ли ей очень жаль?

Мама села рядом с Юлией и положила руку ей на плечо.

— То же самое сказал Марсель, он ждал меня в кафе. Но откуда, черт подери, мне знать, чего я хочу? Я даже вспомнить не могу, когда в последний раз меня кто-нибудь об этом спрашивал. А потом этот придурок еще сказал, что, может быть, так я снова научусь учиться, это вполне возможно, сообщил он, и я должна отнестись к ситуации как к шансу. Он вообще ничего не понял, и я не могла больше терпеть его идиотский оптимизм. И прогнала его. Точнее, сама развернулась и ушла.

Юлия молчала.

— Ну вот, ты снова меня упрекаешь! — пожаловалась мама.

— Я не сказала ни слова.

— Но как ты не сказала ни слова! — Посреди фразы мама начала всхлипывать. — Было бы смешно, если б не было так грустно! А знаешь, что самое странное? Я снова проголодалась!

Пока она рылась в шкафчиках и соображала, что еще можно приготовить, пришла бабушка.

Первым делом она спросила:

— Где Марсель?

И пришла в ужас, услышав, что мама его прогнала.

— У тебя наконец-то появился человек, на которого можно положиться, и что ты делаешь? Ты и правда неисправима.

— Ну давай, беги за ним! — закричала мама. — Раньше ты совсем иначе о нем говорила. Я больше не могу его выносить!

Бабушка с Юлией переглянулись. В первый раз за долгое время Юлия точно знала, что думает ее бабушка. Бабушка несколько раз кивнула, застегнула пальто и вышла.

Мама ошарашенно смотрела ей вслед, потом подбежала к окну, открыла его и высунулась наружу.

— Мама! — крикнула она. — Мама! Не вмешивайся! Вернись сейчас же!

Потом она повернулась к Юлии.

— Я ее даже не увидела. Так быстро она никогда в жизни не ходила.

«А вот сегодня — так быстро, — подумала Юлия. — И я даже знаю, куда она заторопилась. Откуда вообще у нее адрес?»

Прошло время, много времени. Повсюду в доме били часы. Юлия раньше и не подозревала, что в доме так много часов. Мама исчезла в своей комнате. Когда Юлия пошла посмотреть, как она там, то обнаружила ее на полу посреди кучи нижнего белья, свитеров и футболок.

— Ты же вроде хотела что-нибудь приготовить? — спросила Юлия и не получила ответа.

Вообще-то ей надо было делать уроки. Она открыла тетрадь, учебник, прочитала текст упражнения, не поняла ни слова, прочитала еще раз и снова ничего не поняла.

Наконец ключ лязгнул в замке.

Юлия и мама столкнулись в прихожей. Обе схватились за головы.

— Эй, вы, поосторожней! — воскликнула бабушка.

Мама обняла ее, тут же отпустила и обняла Марселя. Он похлопал ее по спине.

Бабушка отправилась на кухню.

— Вы же наверняка еще ничего не ели! Где, черт возьми, моя сумка? — Сумку она оставила около входной двери.

Голова у Юлии гудела.

— Я и не знала, что ты такая твердолобая, — сказала она маме, которая теперь стояла посреди прихожей, опустив руки.

— Про это, моя дорогая Юлия, я бы могла кое-что порассказать! — крикнула бабушка с кухни.

Мама заулыбалась.

— И ты уже много лет удивляешься, откуда у меня эта твердолобость. Уж точно не от тебя!

— Конечно, нет! — ответила бабушка.

Марсель подобрал кусочком хлеба остатки гуляша с картошкой. А после еды бабушка выгнала их с мамой с кухни.

— А ты принимайся за уроки, — сказала она Юлии, — посуда как раз обсохнет.

За мытьем посуды бабушка напевала себе под нос. Песня казалась Юлии какой-то знакомой, но о чем там поется, она понятия не имела. Закончили они с бабушкой одновременно: Юлия убирала свои школьные вещи, как раз когда бабушка стала складывать передник.

— Завтра я не приду, — сказала она. — Завтра день рождения у твоего деда, ему исполняется семьдесят, так что я поеду на Леопольдсберг.

— Почему ты про деда никогда не рассказываешь? — спросила Юлия и тут же поняла, что лучше было бы этого не спрашивать.

Бабушка разгладила передник, встряхнула его, сложила еще раз.

— Это всё было так давно. Он умер задолго до того, как ты появилась на свет.

Мама тоже почти никогда не говорила о своем отце. Юлия знала только, что он упал со строительных лесов и умер спустя несколько дней, что он был хорошим танцором и еще лучшим конькобежцем, что любил ходить в походы, а на день рождения всегда вместо торта просил ореховый штрудель.

— Ты его любила? — спросила Юлия.

— Конечно, — ответила бабушка. Она рассматривала свои руки. Юлия проследила за ее взглядом и впервые заметила, как много на этих руках коричневых пятен и синих вен. — Он был моим мужем. Я… — Бабушка отошла к окну. — Я стригла ему ногти на ногах, они были такие твердые и острые, что вечно дырявили носки. Он хотел снять маленький садик, вырастил из семечка яблоню, и она дала первые боковые побеги у нас на кухонном подоконнике.

— И где она сейчас? — спросила Юлия, когда пауза слишком затянулась.

— Засохла, — бабушка с хлопкÓм сложила руки. — Он всегда говорил, что я слишком много поливаю. А потом… Май в тот год, когда это случилось, был очень жаркий. Все три дня после несчастного случая я, конечно, провела с ним в больнице, а потом началась вся эта беготня… Это ж уму непостижимо, сколько всего приходится улаживать… Дерево жалко, конечно. Но где бы я его посадила? — Бабушка встала, поскребла ногтем черное пятнышко над плитой. — Ты всё такие вещи спрашиваешь… — сказала она через плечо. — Твоему дедушке пришлось бы по душе с тобой разговаривать. И мне бы он понравился стариком…

— А молодым не нравился?

Бабушка погрозила Юлии пальцем:

— Ну и дуреха же ты!

Она вышла в прихожую, громко попрощалась с мамой, не открывая двери. Из комнаты вышел Марсель и обнял бабушку.

— Ну, ну! — попыталась увернуться бабушка, но было видно, что она рада. Мама на прощание расцеловала бабушку в обе щеки.

Юлия стала обуваться.

— Куда это ты собралась? — строго спросила бабушка.

— Немножко тебя проводить.

Бабушка покачала головой:

— Это что еще за новости?

Юлия бы с радостью сказала бабушке, как рада, что она вернула Марселя. Они молча стояли рядом, а потом смотрели на белок на большом буке у входа в парк — зверьки прыгали с ветки на ветку, громко вереща.

— Жалко, что рыжих белок теперь почти не увидишь, — сказала бабушка. — А ты давай-ка, возвращайся домой. Я не хочу, чтобы ты одна в сумерках ходила.

На следующий день Лейла в первый раз опоздала в школу.

Она не улыбалась, садясь за парту рядом с Юлией. Не спрашивала ни про какие слова. Она будто была не здесь.

На перемене Лейла исчезла и вернулась в класс только со звонком, села прямо как свечка, положила руки на колени и уставилась в одну точку перед собой.

В гардеробе она вместо своей взяла куртку Тима.

— Бери, если хочешь, — сказал Тим. — Только, боюсь, она тебе великовата будет.

Лейла вздрогнула.

— Извини! — голос звучал как-то незнакомо и сдавленно.

Она побежала к двери.

Юлия не собиралась ее догонять. Если Лейла больше не хочет с ней водиться — так что ж? Юлия нагнулась надеть ботинки, но тут вдруг увидела перед собой странно сияющие глаза Лейлы, вскочила и схватила ее за руку. На мгновение ей показалось, что Лейла хочет вырваться, но она, наоборот, крепко сжала Юлии ладонь и потянула за собой вниз по ступенькам. Юлия чуть не запуталась в развязанных шнурках. Остановилась Лейла только в парке и настолько резко, что та налетела на нее.

— Скажи уже, что случилось!

Лейла помотала головой.

— Никак, — выдавила она из себя.

Юлия положила руку ей на плечо и прижала к себе.

Они стояли прямо посередине дорожки, слева и справа их огибали люди, некоторые оборачивались. Наконец Лейла начала говорить — согнувшись и тяжело дыша, будто слова душили ее. Она вся дрожала.

— Тебе холодно? — спросила Юлия.

Лейла кивнула. Краем глаза Юлия видела, что люди вокруг ходят, сняв пальто и куртки и повесив их на локти. Лейла мерзла изнутри, это было ясно. Мало-помалу Юлия стала понимать отдельные слова. Но вдруг Лейла сорвалась с места и побежала.

— К маме надо! — крикнула она.

Юлия бежала рядом с ней до самого ее дома.

Только позже из обрывочных Лейлиных фраз у Юлии стала складываться какая-то картинка, особенно после того как мама с Марселем, а потом и бабушка стали задавать множество вопросов, на которые она не знала ответа.

У Лейлы умер дедушка. Он не сомневался, что с ним ничего не может произойти. Он был врачом и лечил людей из всех групп, которые уже много лет подряд боролись друг с другом в их стране. Ему было неважно, к какой религии, какой касте, какому роду, какой политической партии они принадлежат. Для него все они были пациентами, и только это имело значение. Поэтому он остался в Кашмире, хотя свою семью окольными путями отправил в Европу.

— Его ассистент позвонил Лейлиной маме, но связь была такая плохая, что она почти ничего не поняла. Они не знают, ни когда это случилось, ни как он умер, ни был ли кто-нибудь рядом, ни похоронили ли его. Ничего. А ее папа сейчас на каком-то конгрессе в Англии, и они не могут с ним связаться. Бабушка постоянно повторяет, что должна была остаться с дедом, тогда бы он не умер. А Лейле что-то приснилось, про сон я не очень поняла, но теперь она думает, что тоже как-то виновата…

— Что ж это за мир такой! — воскликнула мама. — Так хочется сделать что-нибудь для бедного ребенка, и чувствуешь себя ужасно беспомощным.

— А Лейла к тому же такая милая девочка, — сказала бабушка.

Марсель вздохнул, подошел к окну, вернулся и встал перед бабушкой, скрестив руки на груди.

— Но дело-то совсем не в этом!

Бабушка с испугом посмотрела на него.

— Я просто имела в виду…

— Что, тяжело смириться с тем, что с хорошими людьми довольно часто происходят плохие вещи? — Голос его звучал очень резко. — Добрые дедушки добрых девочек погибают, а злые диктаторы знай себе живут, окруженные роскошью и славой. И так оно и будет продолжаться, если мы сейчас же не начнем шевелиться. — Он сел и уставился на свои руки. — Прости. Я знаю, что такова жизнь, но иногда это просто сводит меня с ума.

— Да, — кивнула бабушка. — Но всё-таки я хотела бы что-нибудь сделать для Лейлы. Ведь когда с человеком знаком — совсем другое дело. Такие, как Лейлин дедушка, нужны каждой стране, а уж бедной — тем более. Что, если останутся только другие? Тогда вообще никакой надежды не будет. — Она оперлась обеими руками на стол, поднялась и взяла свой кошелек. — Я пойду в магазин. Мир от этого никак не изменится, но я сейчас сварю куриный суп, а Юлия отнесет его Лейлиной семье. И даже если от этого никому другому лучше не станет, хоть мне чуточку полегчает.

Мама оторвала ниточку, свисавшую у бабушки с рукава, и при этом легонько погладила ее по руке.

Идти к Лейле с кастрюлей супа Юлии было страшно. Что она скажет? Что вообще можно сказать в такой ситуации?

С каждым шагом сердце у нее колотилось всё сильнее, а в животе становилось всё холоднее.

На лестнице она запнулась, и немного супа плеснуло через край на куртку.

Дверь открыла какая-то женщина.

— Вот, возьмите… — Юлия протянула ей кастрюлю. Женщина удивленно взглянула на нее и что-то крикнула через плечо. У Юлии задрожали руки. Из-за спины женщины выглянула Лейла.

— Это привет от моей бабушки. Мы очень сочувствуем… — Юлия так и держала подарок на вытянутых руках. Лейла забрала у нее кастрюлю и повернулась к своей маме. Та сложила руки на груди и наклонила голову.

— Спасибо! — сказала Лейла. Ее мать еще раз слегка поклонилась и отошла. Лейла крепко прижимала к себе кастрюлю.

— Я тогда пойду, — тихо проговорила Юлия.

Только по дороге домой она сообразила, что раньше Лейлина «гренни» готовила суп для ее мамы, а теперь ее бабушка сварила суп для семьи Лейлы. «Доктор Чикенсуп», сказала тогда Лейла. Куриный суп от болезни, от печали, от отчаяния, от всех бед в мире. Сваренный бабушками, которые помешивают его в огромном котле и беседуют друг с другом на всех языках.

Не успела Юлия нажать на кнопку звонка, мама распахнула дверь и обняла дочку так крепко, будто не хотела отпускать ее больше никогда.

Бабушка стояла в прихожей уже в пальто.

— Я на рисование опаздываю, но хотелось тебя дождаться. Ты смелая девочка.

Чистя зубы, Юлия увидела на полочке в ванной третий стаканчик и синюю зубную щетку. И только потом сообразила, что рядом еще бритва и коричневый помазок.

«Могли бы сказать, по крайней мере», — подумала Юлия.

Помазок был слегка лысоватый.

Папа пользовался электрической бритвой. Юлии нравилось, как она жужжала. От воспоминания вдруг как будто запахло папиным лосьоном для бритья.

«Значит, Марсель будет здесь жить, складывать свои вещи в папины ящики, спать на папиной кровати…»

Когда Юлия вошла в гостиную, мама выключила телевизор.

Марсель запротестовал:

— Ну не посреди новостей же!

Мама возразила:

— Там ведь всё равно одни ужасы!

— А ты что, думаешь, ужасы станут менее ужасными, если ты о них не будешь знать? — спросил Марсель.

Мама послала Юлию на кухню принести воды. Видимо, не подумала о том, что и с кухни прекрасно слышно, что говорят в гостиной.

— Вот именно сегодня ей совершенно не обязательно знать обо всём, что происходит в мире!

Марсель повысил голос:

— Знаешь, сколько человек умирает каждую минуту?

— Но не дедушка подруги же! Я знаю, это звучит довольно эгоистично, но всё-таки есть разница, если несчастье у кого-то, с кем ты знаком!

Помолчав немного, Марсель сказал:

— Возможно, ты права. Есть разница, даже если что-то происходит в том месте, где ты когда-то бывал. Очевидно, дело в том, будем ли мы что-то предпринимать, если есть хоть какая-то возможность. Сварить куриный суп — не самое плохое начало. Но нужно как-то продолжать.

— Как? — спросила мама.

— Если б я сам это точно знал, — вздохнул Марсель. — Вот сопереживать — точно в ту сторону. Кстати, мать у тебя крутая. Она движется. И потихоньку станет такой, какой всегда хотела бы быть.

Юлия вернулась в комнату со стаканом воды. Мама сидела, раскрыв от удивления рот.

— По мне, так вы спокойно можете смотреть новости, — сказала Юлия.

Марсель вежливо ее поблагодарил.

На следующий день на кухонном столе появилась посылочка с испанскими марками. Юлия узнала папин почерк. Она унесла сверток к себе в комнату и долго держала его в руках, прежде чем попытаться отклеить скотч. Он не очень-то поддавался, и в конце концов она просто разорвала бумагу.

Внутри оказалась пластиковая розовая сумочка с рисунком — белой пушистой собачкой. У нее были круглые черные глазки-пуговки, которые двигались туда-сюда. В сумочке лежали заколки для волос со зверюшками и цветочками, а еще — браслет из разноцветных блестящих сердечек.

Юлия бросила сумочку на письменный стол. Пять лет назад она бы обрадовалась такому подарку. Может, даже три года назад…

Несколько минут спустя в комнату вошла мама и спросила:

— Ну и что он тебе прислал?

— Детсадовскую дребедень.

Мама пожала плечами.

— А что он пишет?

Да, в сумочке была еще открытка. Тоже розовая.

— «С днем рождения, — прочитала Юлия. — От любящего тебя папы». От любящего меня папы, который даже не знает, сколько мне лет и когда точно у меня день рождения.

— Ну, он же действительно искренне, — сказала мама. — Просто время для него остановилось в тот момент, когда он видел тебя в последний раз. Такой образ тебя у него и сидит в голове.

— Тогда, значит, он и любит этот образ? А не меня?

— Да, кстати, — начал за ужином Марсель.

Мама усмехнулась:

— Ты уже и говоришь, как моя мать. Она тоже начинает с «кстати», когда собирается сказать что-то, не имеющее никакого отношения к тому, о чем речь шла раньше.

Марсель закатил глаза.

— Кстати, я выяснил, что могу восстановиться в университете, доучиться и получить диплом.

— Ты же говорил, что это ничего не даст! Ты же сам мне рассказывал о разных людях, которые окончили университеты, получили дипломы, а теперь годами ищут нормальную работу, перебиваясь с одной временной подработки на другую. Вот как этот твой друг, который защитил целых два диплома, а работает помощником садовника.

— Это всё так. Но я тут подумал, что слишком много вещей в жизни не доделал, бросил на полпути, и сейчас хочу для разнообразия что-нибудь довести до конца.

Мама отложила вилку.

— Но ведь ты не пытаешься поставить себя мне в пример, да?

Марсель посмотрел на нее и прыснул.

— Да уж нет, конечно! Может быть, я и слегка двинутый, но уж не совсем идиот и манией величия не страдаю! Может, я хочу что-то доказать, это вполне возможно, но если и так — то только себе. Ты тут ни при чем! Если не считать того, что без тебя у меня бы даже не появилось идеи выяснять, нельзя ли что-то еще с универом сделать.

— Ты рехнулся, — ласково сказала мама. — Кстати, что ты имел в виду, когда сказал, что моя мать движется?

Марсель поднял руки:

— Вот видишь, ты тоже начинаешь с «кстати». И Юлия, кстати, тоже, если хочешь знать. Видимо, это семейное.

Лейла отвечала, если Юлия с ней заговаривала, но сама вопросов не задавала. Она больше не доставала записную книжечку с блестящими камешками, ничего не писала серебряной ручкой. На переменах она исчезала и возвращалась только после звонка. Учительница несколько раз пыталась поговорить с Лейлой, но та только улыбалась какой-то странной улыбкой, словно приклеенной к лицу и похожей на украденную с прошлого карнавала маску, и учительница оставляла ее в покое.

С кустов форзиции уже облетели желтые лепестки, когда однажды утром Тим запросто подрулил к Лейле и спросил:

— Что с тобой такое?

Лейла отвернулась от него и выбежала из класса.

Но от Тима так легко не отделаться, он снова и снова подходил к парте Лейлы и Юлии, что-то рассказывал или с серьезным видом задавал какой-нибудь вопрос вроде:

— Откуда Луна знает, что пора худеть?

В другой раз он начал так:

— Вот мы видим звезды, которые уже десятки миллионов лет мертвы, только потому, что их свет до сих пор движется к нам, так?

Он с такой надеждой смотрел на Лейлу, что через некоторое время она кивнула.

— Окей, свет не потухает из-за того, что его источник умер, он просто идет всё дальше и дальше. И что, когда мы здесь его видим, он достигает цели? Или он идет дальше и дальше и так до бесконечности? И что с нашим светом, я имею в виду, со всеми этими лампочками, которые мы зажигаем тут на Земле, или с пожарами, или с тонким лучом моего фонарика? Он тоже будет идти по Вселенной, когда здесь уже давно никакого света не будет? Если всё равно, светит звезда или уже потухла, значит, всё равно и то, большой или маленький свет несется там в пространстве? Или маленькие огоньки света съедают, а если их съедают — то кто? — Тим указательным пальцем поскреб нос.

Юлия с удовольствием бы ответила ему, если бы знала что сказать.

Ида зевнула:

— Как ты достал!

— Сначала думай, потом говори, — поддержала ее Тере.

Тим рассмеялся:

— Вы что, совсем ничего не соображаете? Откуда мне знать, что я думаю, если я этого еще не сказал?

В первый раз с того дня, когда Лейла узнала о смерти дедушки, Юлия увидела огонек в ее глазах.

— Как иголку в стоге сена искать? Так это говорят?

Тим просиял.

— Именно. Мои умные мысли — это и есть те знаменитые иголки в стоге сена. Можно даже сказать, что мне приходится перебирать кучу пустой шелухи, прежде чем я найду зерно. Если, конечно, слепая курица не все зерна склевала…

Шанталь сделала скучающе-задумчивое лицо и взяла Тере за руку.

— Пойдем, я тебе кое-что расскажу.

Тере отмахнулась от нее. Шанталь как-то растерялась.

«Вот тебе, — подумала Юлия. — Так тебе и надо. Теперь ты поймешь, каково другим. Мне тебя ни капельки не жалко. Вот совсем».

По дороге домой Лейла всё расспрашивала про скорость света. Тим пообещал поискать в интернете и принести ей завтра распечатки.

— А еще можем сходить в планетарий или в обсерваторию, за звездами понаблюдать.

— Звезды надо дать, — сказала Лейла. — Что дать?

Юлия усмехнулась, увидев растерянный взгляд Тима, а потом постаралась перевести вопрос Лейлы.

— Она хочет знать, что надо дать звездам.

— Если б это было известно… — вздохнул Тим.

— Звезда мертвый, но свет идет, идет и идет. Свет от звезда не мертвый! — Лейла кивнула, повторила фразу и улыбнулась.

Юлии совсем не мешало, что Тим семенил рядом с ней и Лейлой всю дорогу по парку.

— Свет от звезда не мертвый, — повторила Лейла еще раз, прежде чем свернуть на свою улицу.

В духовке шкворчит запеканка, по радио — передача о старых шлягерах, мама подпевает.

— Я и не подозревала, что знаю такое! Откуда — понятия не имею. Моя мама никогда популярную музыку не слушала, всё только свои оперетты и оперы.

Мама рассказала, что выполнила все формальности, это оказалось совсем не так сложно, как она боялась.

— И в школу я уже записалась! Если там все такие милые, как та учительница, с которой я разговаривала, этому можно только радоваться. И разговаривала она со мной не так, будто я какая-то совершенно тупая. У нее, кстати, дочка твоего возраста.

Марсель принес потрепанную поваренную книгу с блошиного рынка.

— Мне ее подарили. Сейчас, конечно, старые поваренные книги в моде, но на книгу в таком виде всё равно вряд ли кто-нибудь позарится!

Мама громко прочитала название: «Поваренная книга работницы».

— Издана в 1932 году, — добавил Марсель. — Подзаголовок: «Недорогие питательные блюда для стесненных в средствах семей».

Он полистал книгу, а потом протянул ее Юлии.

— Надо помнить, что все рецепты на шесть персон. Вот, например, здесь: воскресное жаркое из четверти килограмма мяса, это… подожди, двести пятьдесят на шесть… сорок с хвостиком граммов на человека, а в понедельник предполагаются еще остатки этого жаркого. Какие такие остатки, интересно знать?

Мама покачала головой:

— В общем, даже абстрагируясь от вопроса, нужно ли есть мясо, мне кажется, это звучит цинично. Кто мог такое написать?

Тут вошла бабушка, она слышала разговор и сказала очень уверенно:

— Уж точно не женщина, которой нужно кормить семью. Но сегодня тоже есть много так называемых экспертов, которые понятия не имеют, что человеку нужно для жизни.

— Кстати, по теме «нужно», — прервала ее Юлия. — Мне нужен пирог для дня открытых дверей. — Она просто только-только об этом вспомнила.

— И когда он будет?

— Завтра.

Бабушка показала на нее пальцем:

— И ты об этом узнала только сегодня? Когда мне нужно идти на рисование, а сюда я заглянула на минутку, просто чтобы по дороге подхватить Магду?

— Какую еще Магду? — удивилась мама.

— Ну, вашу фрау Крониг! А то она где-то раздобыла парочку деревянных панелей — не могу же я допустить, чтобы она их одна тащила! И нечего тут ухмыляться, Мелани!

— Я вовсе не ухмыляюсь, я просто радуюсь, — ответила мама. — Это же очень здорово, что вы теперь не разлей вода!

— Вот только не надо преувеличивать, — проворчала бабушка. — Кстати, ты так на мой вопрос и не ответила, Юлия!

Юлия сделала самое вежливое лицо, на которое была способна.

— Я просто не хотела тебя перебивать.

Бабушка наморщила нос.

Марсель усмехнулся.

— Можем попробовать какой-нибудь рецепт из этой новой книги. По крайней мере, получится очень дешево.

— Лучше взять какой-нибудь из старой, — сказала Юлия. — Потому что другие у нас в классе…

— Другие, другие!.. — Марсель погрозил пальцем у Юлии перед носом, потом принес бумагу и карандаш и попросил бабушку продиктовать рецепт самого простого пирога, с которым любой дурак справится.

— Если вдруг ничего не получится, просто позвоните мне вечером — я тогда испеку блиц-пирог, — сказала бабушка уходя.

— Вот какого огромного доверия она нас удостаивает! — крикнул Марсель ей вслед.

Он вручную взбил яичные белки, Юлия миксером перемешала остальные ингредиенты. Мама в это время занялась пересадкой комнатных растений.

Скоро ароматный и замечательно поднявшийся пирог вынули из духовки.

— А завтра, если мне захочется попробовать наш собственный пирог, придется заплатить за это два евро! — проворчала мама.

Марсель пообещал завтра снова испечь пирог.

— Мы с Юлией оказались неплохой командой, согласись.

— Это уж точно, — улыбнулась мама.

Ночью Юлии в первый раз за долгое время приснился папа. Он стоял около ее кровати и говорил что-то на непонятном языке. Она хотела попросить его повторить всё это еще раз по-немецки, но не смогла открыть рот. Тут он развернулся и пошел прочь, а кровать, оказалось, стояла не в ее комнате, а на дюне. Папа шел большими шагами, за ним поднимались клубы пыли, как дым от паровоза — вообще-то он даже не шел, не поднимал ноги, а ужасно быстро скользил по песку, становился всё меньше и меньше, и наконец его совсем поглотил дрожащий воздух. Юлия наклонилась, набрала пригоршню песка, пропустила его между пальцев и вдруг начала съезжать с дюны. Она тщетно пыталась за что-нибудь уцепиться, но только скользила вниз всё быстрее.

Ее разбудил удар. Она и не подозревала, что от биения сердца может быть так больно. Ноги у нее дрожали и дергались, под одеялом было слишком жарко, она выпуталась из-под него, но тотчас же стала мерзнуть… Через некоторое время всё-таки удалось заснуть снова.

Кто-то тормошил ее за плечо. Веки у нее были будто склеены, разлепить их было тяжело. Около кровати стоял Марсель.

— Доброе утро! Тебе нужно поторапливаться. Мы все проспали.

В ванной полотенце Марселя упало на пол, когда Юлия вешала свое.

— Оп-ля! — произнесла она.

В дверях она еще раз повернулась и повесила полотенце Марселя на крючок.

На утро следующего дня Лейла достала из рюкзака блестящую записную книжку. Юлия никогда бы не подумала, что может так радоваться Лейлиным сложным вопросам. Ей даже не мешало, что на каждой перемене к ним подлетал Тим. Иногда он находил ответ, пока она еще думала, иногда у нее получалось быстрее. Это было вроде соревнования и одновременно — совсем нет. Иногда только после нескольких неудачных попыток им вместе удавалось найти объяснение.

Учительница раздала листочки с информацией о предстоящем недельном выезде на природу. Юлия испугалась, читая всё это. Такую поездку мама не сможет оплатить никогда в жизни, даже если соберется с силами и попросит бабушку помочь.

— Все ясно? — спросила учительница.

К своему собственному удивлению Юлия подняла руку. Учительница приглашающе кивнула ей.

Несколько секунд Юлии очень хотелось отступить, но всё же она набрала воздуха и выдавила из себя:

— Это слишком дорого. У нас нет денег.

Сейчас начнутся перешептывания, все уставятся на нее, поймут, что Юлия не такая, как они, и никогда такой не была. Что она бедная…

В классе стояла тишина. Даже Ида со своими подружками не отпускала колких замечаний, никто не толкал соседа локтем, никто не кривлялся. Учительница некоторое время, опустив голову, листала свой блокнот. Наконец она его отложила, выпрямилась и улыбнулась Юлии.

— Мы наверняка найдем какой-нибудь выход. Не волнуйся, пожалуйста, ты непременно поедешь с нами.

Прозвенел звонок. Обычно в этот момент все сразу вскакивают и выбегают из класса. Но сегодня, казалось, никто никуда не торопится.

Юлия осталась сидеть на месте и старалась ни на кого не смотреть. Если сейчас кто-нибудь подойдет и начнет сочувствовать, она просто убежит. И больше никогда не пойдет в эту школу. Никогда в жизни!

Лейла тоже осталась сидеть на месте. Через некоторое время она осторожно спросила:

— Дорого?

— Много денег. Слишком много денег, — прошептала Юлия.

Лейла выглядела растерянной.

— Но здесь всё много денег? Дом, и одежда, и книга, и ботинки, и… чикенсуп?

— Нет, не у всех, — сказала Юлия и рассердилась на то, что голос у нее задрожал.

Вдруг она вспомнила о шарике, который подарил ей человек в парке. Где он? Юлия не была суеверна, но ей обязательно нужно было найти этот шарик, и прямо сейчас. Она стала шарить в рюкзаке.

Лейла не оставляла свою тему:

— Но Австрия — богатая страна?

— Да. Австрия — богатая страна.

— И в богатая страна живут бедный человек?

— Да, — кивнула Юлия.

— Бедный человек живут на ничто? — Лейла яростно жестикулировала, от волнения ей стало труднее говорить по-немецки, чем обычно.

— Да, есть бедные люди, у которых нет дома, — сказала Юлия.

Где же этот чертов шарик? Перед глазами у нее стоял человек в пальто, развевающемся по ветру и похожем на крылья летучей мыши.

— У тебя дом есть! — воскликнула Лейла.

— Да. Но я не богатая. Совсем не богатая. Знаешь что? Мы — бедные! Мы были бедными даже тогда, когда у мамы еще была работа. А теперь она безработная.

Из бокового кармана своего рюкзака Юлия вытащила две смятые бумажки, кучу крошек и монетку в пять центов. Шарика и там не оказалось.

Лейла показала на монетку.

— Очень маленький денег. Но у тебя есть страна, у тебя есть язык, у тебя есть голова, у тебя есть подруга.

Тим подошел к ним с коробочкой в руке и предложил девочкам печенье.

— Чуть не забыл про него, — сказал он. — Твердокаменное, но зато самодельное.

Лейла взяла печенюшку, пососала краешек, отгрызла кусочек и задумчиво уставилась на нее.

Юлия положила руку Лейле на плечо. Хорошо, что она рядом, а во рту — приятный, слегка пряный вкус Тимовых печенюшек.

— Дома печенье, — сказала Лейла, — гренни в чай опускает. Именно такие каменные печенье.

— Имбирное печенье, — поправил Тим. — Моя бабушка макает его в кофе. Только я, к сожалению, ничего теплого попить не принес.

«У тебя есть страна, — сказала Лейла, — у тебя есть язык, у тебя есть голова, у тебя есть подруга».

«Действительно, есть, — подумала Юлия. — А ведь правда — есть! И мама снова улыбается и радуется, и бабушка ходит на рисование и вообще стала гораздо бодрее, и мир не рухнул, хотя теперь весь класс знает, что у нас нет денег. Даже Шанталь противно не посмотрела».

Юлия легонько постучала двумя пальцами Лейле по лбу.

— Такой головы, как у тебя, у меня нет. А у тебя, между прочим, там уже очень много немецкого языка. Больше, чем ты думаешь.

— Нет достаточно, — проворчала Лейла. — Ты богатая немецкий в Австрии, я бедная немецкий, это не в Австрии нельзя.

В голове у Юлии пронеслась мысль.

— Ты знаешь, что я с тобой узнала очень многое о своем собственном языке? О немецком?

Теперь Лейла постучала Юлию по лбу.

— Ты — от меня?

— Не от тебя! С тобой! Ты заставляешь очень внимательно относиться к словам, чего обычно люди не делают.

В этот момент Юлия нащупала синий шарик в складке рюкзака и стала катать его туда-сюда. Почувствовала, как пупырышек кольнул ладонь.

Тим уставился на Юлию.

— Ты гений, — медленно произнес он. — Именно так и есть.

— Что? — спросили Лейла и Юлия одновременно.

— То, что сказала Юлия, — прямо в точку, — объяснил Тим. — Мы болтаем и болтаем, особенно не задумываясь, что означают слова. От этого всё больше неприятностей, и никто не может разобраться.

Они спустились по ступенькам плечом к плечу. И удивились, сколько их одноклассников всё еще стоит на школьном дворе.

К Юлии подошел Макс.

— Я всегда думал, что ты просто задаешься, считаешь себя лучше других, — он с вызовом посмотрел на нее. — Ты действительно бедная?

— Да, — ответила Юлия.

Он пожал плечами.

— В прошлом году я тоже был бедный — со сломанной-то рукой. А ты даже на гипсе ничего мне не написала.

— А ты меня и не просил, — ответила Юлия.

— Бедня-я-яжечка, — протянула Тере. — Ты знаешь, что я про твой гипс вообще начисто забыла?

Макс цокнул языком.

— Ой-ой, у нашей Тере уже альцгеймер. Что-то рановато! — Он засмеялся.

Ида накинулась на него.

— Это не смешно! Моя бабушка уже совсем не узнает маму, а меня иногда принимает за свою сестру. Можете представить себе, как это страшно?

«Даже и пробовать не хочу», — подумала Юлия.

— Моя мама бабушку теперь прямо боится. Не решается ездить навещать ее одна, — Ида рисовала носком ботинка круги на песке и тут же стирала их.

— Странно, — сказала Тере. — Я всегда завидовала тому, что у тебя такая красивая мама, и всему остальному. Я думала, вы никогда не ссоритесь, не обижаетесь друг на друга и…

Тут вмешался Ноа:

— А мой дед всегда говорит, что каждый должен нести свою котомку. Некоторым достается довольно тяжелая, но обменять-то нельзя…

— Что такое котомка? — спросила Лейла.

— Узел, в котором странники носили свои вещи, — объяснил Тим. — Его за плечами носят или на палку вешают.

— Куда носили? — спросила Лейла.

— Ну, с собой, во время странствия. Куда-нибудь. Повсюду.

Лейла кивнула.

— Мой папа везде таскает с собой страх, что его фирма разорится, — сказала Тере. — И в один момент у нас кончатся деньги. — Она взяла Юлию за локоть. — Скажи, а вы действительно бедные? Ну, то есть вам на еду не хватает?

— Да. Нет. Это… довольно сложно…

Юлия была благодарна тому, что тут поднялся гул голосов. Ноа заглушил остальных:

— По крайней мере, вы знаете, в чем дело. Хуже всего тогда, когда люди думают, что их не поймут, и из-за этого ничего не говорят.

— И потому что не хотят нагружать других своими проблемами!.. — выпалила Тере.

«А еще мы такие глупые, что считаем, будто должны стыдиться того, от чего нам больно, — подумала Юлия. — Может, другим тоже кажется, что они со своей ношей-котомкой совсем одни».

Шанталь откашлялась:

— Что с вами такое? Вы все с ума посходили! — Она сделала какое-то танцевальное па. — Мой папа говорит, что сейчас просто времена трудные — для всех. Может, нам даже придется лодку продать!

Тим обернулся к ней:

— Интересно, такое вообще лечится? Какая лодка? Ты вообще не в курсе, что вокруг происходит, и знать этого не желаешь. Вообще ничего не соображаешь! — Он сжал кулак.

Шанталь отпрянула.

Лейла положила руку Тиму на плечо, и внутреннее напряжение у него спало, он даже смог снова улыбнуться.

— Ты не бедный? — спросила Лейла.

Тим покачал головой.

— Мой старший брат… он… был… — Тим запнулся.

Юлия шагнула к нему, хотела утешить. Тим отмахнулся:

— Да ладно… Есть прямо зверски хочется!

Ноа громко выдохнул и протянул ему яблоко.

— У меня больше нет. Последнее!

По дороге домой Юлия с Лейлой молча шли бок о бок, каждая размышляла о своем. На каштанах разворачивались первые листочки. На ветру порхала желтая бабочка. «Может, завтра я решусь спросить Тима о его брате, — подумала Юлия. — Или послезавтра…»

Сзади послышался хруст гравия — чьи-то быстрые шаги. Кто-то взял Юлию за руку.

— Нам по пути, — выпалила запыхавшаяся Тере.

— Отлично! — улыбнулась Лейла.