Superwoobinda

Фуффи

Стояло волшебное лето. Я сидел у зонта со своим коронным бомбером. Солнце распекало пизды даже у мороженых устриц. Сорок два градуса в тени.

У меня стоял с двух часов. Было уже семь. Бомбер висел на шезлонге. Я сидел в шезлонге. Меня звали, меня зовут Гвидо Консоли. Мне двадцать два. Я мозгую про политику.

Как увижу кого, так про себя и раскидываю: вправо-влево, влево-вправо. Пройдет левая шведская щель, мерекаю себе с левым уклоном. Пройдет немецкая мутер, такая нацистиха волосатая, уклоняюсь вправо, в самую правую крайность.

Я, кстати, местный чемпион по мотогонкам. Я Гвидо Консоли. Запомни это имя, потому что я расскажу тебе рассказ. Дело было со мной.

Стояло волшебное лето. Год назад. В августе у меня отпуск. Ну, прихватил я свой коронный бомбер и погнал на море. Что сорок два в тени – это мне до банки. Бомбер я нацепил, чтобы все видели, что у меня бомбер, а еще вот Ducati 916.

Это мой байк. Прикоптишь на нем чуток, и типа ты уже 250 кубов взнуздал. Седло задрано, руль утоплен, щиток затесан к вилке, на первой аж в бак вставляешь и долго еще тянешь под 120 лошадок. А в поворот войдешь – отдача идет по полной, гайку так слабит – очком просекаешь.

Тормоза и диски на моем стальные, их зараз чувствуешь. На 7 кг усадистей модели 1994. И хоть приборы не цифровые, как на родном 916, зато стрелки имеются. Охлаждение воздушное, полуавтомат на коробке передач. Двойной карбоновый глушитель я с моего козлика снял: люблю устроить угоралово. И вообще я покайфный пацан.

Примерно к двум дотарахтел до пляжа. Залег в шезлонге, засмочил цигарку Gitane без фильтра. До семи смотрел на пляж. И тут – опаньки, подваливает пипа. То бишь шведка-пипетка с овчаркой Фуффи.

Фуффи, Фуффи, прыгать сюда, играть с меня, шведка, говорила шведка псу. Я к ней: а ну как схомутать чувишку обломится; она мне: ты кидать пластиковый кость, мы играть.

Я кидать кость Фуффи, шишка с перепугу дрожать, почти порвать новый плавки, опять бросать кость Фуффи мне сказать давалка-универсалка.

Я по-новой кидать кость Фуффи, я пялиться шведские титяры. Фуффи бегать пляж с кость, и вся эта мутота аж до десьти вечера. Я шведке и говорю: хочешь Gitane, a? Пошагали в мой шезлонг, ты правая-левая, может, кофейку? Угощаю. Говорю я шведке-конфетке.

Шведка заулыбилась. Шведкин улыбон был улетней, чем запил по автобану в июле-августе, в сентябре-мае, на работу забили, знай топи на мотасе, давай тону знай. Шведка мне и говорит, пошли, говорит, чего покажу, под зонтом, говорит. Я поплелся – пырка на пределе.

Привела меня шведка под зонт, я-то уши развесил, и что, вы думаете, она достает? – пакетище с этим кобелем Смайли – суповая смесь из мяса-злаков-овощей; достала и трекает, что, мол, Фуффи быть красив, ты смотреть шерсть Фуффи, быть идеальный; я думать шведкин шерсть, она сказать шерсть есть красив, я всегда берать Смайлин суп и хрустящий косточек 4 кг, я берать Смайли в агрокомплекс Турина, ты, быть добрый, идти бар, берать два литр вода, мы два вместе делать хлебка Фуффи.

Нет вопросов, говорю, уже ушел, шведкам надо потрафлять, со шведками и не та еще случается морока, зато потом я гружу ее на мой 916 и волоку за керосинку обкатывать шведке цилиндр.

Прихожу с тремя литрами San Benedetto для Фуффи. Я ходить-приходить, Фуффи прыгать – прыгать Фуффи.

Подошла она ко мне, сама лыбится, я стою, сияю, как медный чайник, взяла за руку, Фуффи носится со своей отстойной костяшкой; шведка мне так разводит: ты быть так милый, ты теперь быть еще добрый и быть друг Фуффи, и быть вечер с Фуффи, теперь идет Омар.

Тут и Омар подгребает, лижет свою шведку, а я – я держу Фуффи. Фуффи мечется как ужаленный вокруг Омара, шведки, я луплюсь на шведку, шведка на Омара, Омар на шведку, шведка на Омара, я как чайник рядом, Фуффи мне пихает в руку кость, тычет мне мордой свою липовую кость из Иперкопа для собачьих побегушек; шведка озаботила меня взять Фуффи на вечер, только на вечер. Я остаться на пляж с Фуффи, отстрочить у Фуффи, реветь от Фуффи благим матом.

На заводе

Меня звать Сальваторе Аньи (г.Варезе). Тридцать два годка мне. А женилка у меня ростом тринадцать сантиметров. Лафа вообще быть живым. Что ни день – чего-нибудь делаю. Что ни другой – чего-нибудь бывает. И все бы ничего, да есть тут одна подстава. Подстава – это мои стремаки. А стремаюсь я того, что помру. Вот так, хлоп – и ты трупак! И никаких тебе дел, даже на Сан-Сиро с мужиками не сгоняешь. А все потому, что с тобой околеванец вышел и теперь ты по жизни мертвяк.

На заводе, где я пашу, о загибоне ни слова. В прошлую среду оттрясся Микеле Капачи (г.Традате). Он дымил как полутурок. Глушил станок и трюхал цыбарить в санузел. Теперь вот зажмурился. К его станку одного свистка из Венегоно приставили. Только про модняк и балаболит.

На обеде я этому чудику все о курносой толкую. Мол, об этом деле надо свое понятие иметь, потому как рано или поздно она и к тебе подберется. Ты подумай своей головой-то. А он говорит, иди-ка ты к свидетелям Иеговы. Они тебе про это распишут. Давай жми, говорит, а то у меня макароны стынут. Мне, говорит, пожить хода, вон сколько девок вокруг.

Самые симпатявые, говорит, уходят в модели. Всяк не прочь шпокнуться с моделью. Когда ты гуляешь с моделью, дружкам-приятелям завидно. А если поженихался к модели, о костлявой и не вспоминаешь. Тут две большие разницы. Модель – это солидол, а безносая – зола, вспоминать тошно.

Я что хочу сказать, с вешалками всего одна напряженочка имеется. Неясно, что у них под шмотьем, которые они носют. Кому не охота увидать, какие они там, вешалки-то.

Это, говорит, точно. Потому и придумали порнозвезд. Это те же модели, только усовершенствованные. Но видимость куда лучше. То, что надо работяге. Целыми днями мантулим. Не говоря уже о черной субботе!

По каждой вешалке у нас разговор особый. Больше правда ору: резец так визжит – слов не разобрать. От этой чернушки, которая везде, все уже двинулись, надрываюсь я. Aгa, гаркает он, Наоми Кемпбелл. И ну токарить дальше.

Вечером дома съем чего, позыркаю телик и в люлян. В люляне кумекаю про много чего. Когда в грустях, кумекаю про костлявую. До того кумекаю, что и не пойму: живой я еще или уже того. Про завод даже не вспоминаю. Когда в радости – кумекаю про вешалок, как тот свисток из Венегоно: вот бы типа они были у меня на хате.

Станки со свистком у нас нос к носу, вот и я вроде как экспертом по вешалкам заделался. Я такого мнения, что вешалки – это реклама жизни, когда жизнь хороша. А еще вешалки – это лишний повод наложить в штаны от счастья!

Потом я узрел эту Кейт Мосс. В газете узрел. Стоит в позе, глазки строит, как все вешалки. Кейт Мосс – это новая вешалка, которую зовут Кейт Мосс.

С виду чисто скелетина! На ней мы сошлись со свистком из Венегоно. Глянешь на нее – лохмушечка, а приглянешься – мать сыра земля. То она зомби, то сексокосилка. Короче, и то и другое.

Свистуну из Венегоно Кейт Мосс не по нраву. Говорит, она не из той оперы, не туда, мол, попала. Скоро это до всех дойдет, и тогда ее перестанут показывать. Пусть займется другим делом. На работу хоть устроится. Или там в порнухе с извращениями чикнется. Или выйдет за богатенького, который любит странненькое. Короче, спрыгнет с газет.

А я говорю, Кейт Мосс продвинутая. На ее фотке типа все есть – целуй не хочу. А потом снова глянешь – ровно с кладбища сбежала.

А еще я видел фотку, где она голая. Там у нее все не по-женщински, а по-мальчуковому. Плоскодонка, короче. Зато губищи как у Валерии Марини или у той негритоски с Сатрап. Говорю же, продвинутая.

Свисток из Венегоно говорит, что я типа маньяк: у меня есть вешалка, от которой я тащусь, и она похожа на смерть.

Забили, говорю, ты, говорю, еще реальнее моего курносой стремаешься, не то говорил бы о ней слова, а то ряшник-то вон как хлопает. Лучше бы, говорю, на твоем месте еще стоял Микеле Капачи (г.Традате).

Он кажет мне средний палец, скалится, заходит с той стороны каретки и говорит, что дело типа фуфел, если кому такие вешалки катят. Значит, у народа крыша точно ползет. В бабцах совсем рубить перестали, а без этого весь кайф по боку. У женчинок самые места – это грудя, ляжки там или типа бедра. У всех без разбора: длинноногих, худышек или хризантем. Вот ты спишь и видишь, будто притопил на такой, как по шоссейке – все пятьсот в час, и пошел колобродить по ее зигзагам. Взять хотя бы Клаудиу Шиффер. Лучше нету, ан не дистрофичка.

Что это у вас тут за ёперный театр, говорит начальник цеха Итало Каверсацио (г.Бьяндронно). Где бы ни работать, лишь бы не работать, ёптыть!

А я ему: ну рассуди хоть ты, Итало. Как тебе Кейт Мосс, ну эта, которая в рекламе духов там и прочего, такая, знаешь, вчера из концлагеря, щас такие в самом ходу.

Значит, так, парни, в бирюльки потом играться будем, а ща даешь норму, не то сорвем субботний немчуровый заказ; коли не подналяжете, меня самого в концлагере пропишут, что я скажу немчуре, когда они позвонют, где, мол, наш субботний заказ, вы что, смерти моей хотите?

Три рассказа о телевидении

Призрак с голубой п....й

Меня зовут Марио. Я мужчина.

В детстве я не верил в привидения.

Я тащился от Карменситы и Кабальеро. Они разгуливали по сказочной стране в виде бумажных рупоров!

Я тащился от Бельфагора. Он выходил на дело из самой преисподней!

Я тащился от привидений Скубиду, от мумий Скубиду́!

А еще я тащился, когда в передаче «Порто-белло» говорили о призраках давно умерших женщин. Так я узнал, что призраки возвращаются!

Я сам гасил свет перед сном!

Я был славным бутузом.

Сейчас мне тридцать два. Моя жизнь совсем не та, что прежде.

Она резко переменилась с того самого дня, когда случилось то, что случилось. Теперь-то вы поняли, что я верю в сказочный мир привидений?

Я верю в него, потому что встретил призрака с голубой пи. Она явилась мне согласно древнему пророчеству. А это вам не хухры-мухры!

Наша встреча стала решающей не только для меня, но и для судеб всего человечества. Ныне, и присно, и во веки веков!

Без балды. Дело было так.

Я сидел за Пауэр ПиСи Макинтошем с Монитор 16 Колор Дисплеем.

Сидел и строчил себе тексты для эротической телефонной линии 144. Специализация: летальный фетишизм с использованием резиновых аксессуаров. Желательно в перчатках.

Телефонные клиенты прутся от эротических историй с резиновыми перчатками красного или черного цвета. Они типа представляют, что их сечет такая матильда в резиновых перчатках и латексных чулках. Все красного цвета. Потом парочка голых бундесов продергивает ее в роттердам и поппенгаген, а она орет «Замочи меня, замочи!». Ну, тут адольфы в красных гольфах и мочат матильду миксером, прижав ей голову к тахте.

Вот такие прогоны я маракал. На кооператив не хватало.

Раз сижу я, значит, кропаю писульку под названием «Убойная мочиловка на собачьей секс-площадке в блядском городе Содоме». За одну только страничку этой чернухи мне отстегивали по стольнику (куда больше, чем за страшилки для страшилкосборника «Юные людоеды», изд. «Эйнауди»). Штучка вышла полный лом: всюду чертова гибель влагалищ, разодранных лиловыми овчарками. Кабысдохи отдают концы, отрыгивая кровь, дерьмо и черную резину. Истерзанные псами лохнезии носили бельишко из черной резины, а резина, если ее обожраться, смертельна.

Даже для кабысдохов в блядском городе Содоме.

К чему это я? Ах да – к сказочным событиям. Вот как они развивались.

«Наверни шматок резины – кегли с лету отбросишь», – думалось мне в тот день, когда звонок вдруг атасно затренькал. Раньше он так не тренькал. Это треньканье я бы сравнил с попурри из всех песен, побеждавших на фестивале в Сан-Ремо с самого начала и по сегодняшний день. А именно:

Grazie dei fìor – Спасибо за цветы (Нилла Пицци),

Vola colomba – Лети, голубка (Нилла Пицци),

Viale d'autunno – Осенняя аллея (Карла Бони и Фло Сандон'с),

Tutte le mamme – Все мамы (Джино Латилла и Джорджо Консолини),

Buongiorno tristezza – Здравствуй, грусть (Клаудио Вилла и Туллио Пане),

Aprite le finestre – Откройте окна (Франка Раймонди),

Corde della mia chitarra – Струны моей гитары (Клаудио Вилла и Нунцио Галло),

Nel blu dipinto di blu – В синей-синей синеве (Доменико Модуньо и Джонни Дорелли),

Piove – Дождь (Доменико Модуньо и Джонни Дорелли, второй раз),

Romantica – Девушка моей мечты (Ренато Рашел и Тони Даллара),

Al di là – По ту сторону (Лучано Тайоли и Бетти Куртис),

Addio... Addio!.. – Прощай... Прощай!.. (Доменико Модуньо и Клаудио Вилла),

Uno per tutte – Один на всех (Тони Ренис),

Non ho l'età – Еще не подросла (Джильола Чинкветти),

Se piangi, se ridi – То слезы, то смех (Бобби Соло в сопровождении ансамбля «Менестрели»),

Dio come ti amo – Боже, как я люблю тебя (Доменико Модуньо в дуэте с Джильолой Чинкветти),

Non pensare a me – He думай обо мне (Клаудио Вилла и Ива Дзаникки),

Canzone per te – Песня для тебя (Серджо Эндриго и Роберто Карлос),

Zingara – Цыганка (Бобби Соло и Ива Дзаникки),

Il cuore è uno zingaro – Цыганское сердце (Бобби Соло и Никола Ди Бари),

I giorni dell'arcobaleno – Когда сияет радуга (Никола Ди Бари),

Un grande amore e niente più – Любовь, любовь и больше ничего (Пеппино Ди Капри),

Ciao, cara, come stai? – Чао, дорогая, как дела? (Ива Дзаникки),

Ragazza del Sud – Южанка (Джильда),

Non lo faccio più – Я больше не буду (Пеппино Ди Капри),

Bella da morire – До чего хороша (Хомо Сапиенс),

...E dirsi ciao! – ...Ну и пока! (Матиа Базар),

Amare – Любить (Мино Верньяги),

Solo noi – Только мы (Тото Кутуньо),

Per Elisa – Элизе (Алиса),

Storie di tutti i giorni – Такие вот дела (Риккардо Фольи),

Sarà quel che sarà – Будь что будет (Тициана Ривале),

Ci sarà – Это будет (Альбано и Ромина Пауэр),

Se m'innamoro – Если я полюблю (Рикки э Повери),

Adesso tu– Теперь ты (Эрос Рамаццотти),

Si può dare di più – Можно дать больше (Моранди, Тоцци и Руджери),

Perdere l'amore – Любовь прошла (Массимо Раньери),

Ti lascerò – Я оставлю тебя (Анна Окса и Фаусто Леали),

Uomini soli – Одинокие мужчины (Пух),

Se stiamo insieme – Если мы вместе (Риккардо Коччанте),

Portami a ballare – Пригласи меня на танец (Лука Барбаросса),

Mistero – Тайна (Энрико Руджери),

Passerà – Все пройдет (Алеандро Бальди),

Come saprei – Как мне узнать (Джорджа),

Vorrei incontrarti tra cent 'anni – До встречи через сотню лет (Pон),

Fiumi di parole – Реки слов (Джалис),

Senza te о con te – С тобой и без тебя (Аннализа Минетти).

Звонок продолжал тренькать: трень-трень.

Я сохранил файл как Mela-S и крикнул:

– Кто там?

Нет ответа.

Я встал со стула. Взял банку чего-то. Открыл. Попурри определенно роднило меня с этим миром. Счастливый, я осушил банку.

– Кто это так атасно тренькает в мою дверь? – вывел я на мотивчик «Господи, помилуй». Когда его задувает наш приходской хор, я чувствую, что идет крутой отрыв. Как в детстве: гуляй – не хочу. Бывало, поотвинчиваешь разные там пимпочки у машин на стоянке – и ничего, никто тебя за это не съест.

А ответа нет как нет. Подхожу я к двери. Снова спрашиваю, кто там. Ноги дрожат мелкой дрожью. Будто размякшие галеты. Вот это был оттяг. Нехилый такой оттяг!

Я взялся за дверную ручку. Пританцовывая, открыл дверь.

На пороге стояла призрак с голубой пи.

Призрак с голубой пи была совершенно голой. Только дутый куртец на плечах. Тело такое, что лучше тел не бывает. Как у Валерии Мацца. Хоть сейчас ребеночков стругай. Правда, тело было призрачным, потому что было телом Призрака. То есть я что хочу сказать, что на такое тело и в могиле встанет. А еще что было оно прямо из утренней, серебристой весенней росы, как в передачах про животных, ну, там про кошек, когда они на рассвете типа резвятся. Пи была полностью голубой. Она излучала свет, как телевизор, когда все программы уже кончились.

– Чао.

– Чао.

– Как жизнь?

– Туды-сюды.

– А у меня вот стоп-машина. Вишь, дуба дала.

– Может, и дала, только таких давалок поди еще надыбай! Чего не заходишь, Санбиттера опрокинем.

– Санбиттера?

– Oui, с'est plus facile!

– Let's fuck and piss!

– But what is your name?

– My name is The ghost with the blue pussy.[1]

Сели мы на диван, пропустили по Санбиттеру и стали смотреть по видаку запись сан-ремовской тусни двухлетней давности.

Призрак с голубой пи сказала, что клевее всех Ферилли. По мне, так клевее всех Мацца. Где-то с полчаса еще мы спорили, кто клевее.

Пока то-сё, призрак уговорила подряд шесть Санбиттеров. Пришлось открыть последние две упаковки. А призраку все мало. Тогда я ее и спрашиваю:

– Слушай, призрак, чего это ты присосалась к бутылочкам Санбиттера?

Призрак потрогала свою левую грудь и молвила:

– Есть вещи, на небе и на земле, коих простым смертным не понять. Ты избран в свидетели и увидишь то, чего не видела ни одна, слышишь, ни одна живая душа. Дабы свершилось предписанное, мне надо радикально надраться.

Досмотрели мы, значит, ящик и пошли в койку.

Чтобы завестись, стали смотреть обложки журналов «Панорама» и «Эспрессо». А там и нажарились.

Призрак оказалась той еще кобылкой: так скакала, что о-го-го. Я и не думал, что бывают такие призраки. Я-то думал, призраков вообще не бывает!

В конце волшебного трахтенберга призрак взглянула на меня, как Карина Хафф на Кристиана Де Сика в той сцене из «Рождественских каникул», и проговорила:

– Сейчас ты увидишь такое, что запомнишь навсегда. Ты Свидетель. Пробил час.

Призрак с голубой пи села на корточки и начала писать – обильно, не переставая. Вот почему она выдула столько Санбиттера. Она сливала безостановочно, пока не наводнила всю комнату. Мебель и другие предметы таяли у меня на глазах, ведь пипи призрака с голубой пи было до опупения волшебным. Поток пипи вытекал из окна, разъедая все подряд. Только я не разъедался. Тужась, призрак с голубой пи объяснила мне, что я Свидетель. В один прекрасный день возникнет мир вроде нашего. Я вернусь в него и расскажу про эти стремные дела. Так что я должен сидеть и смотреть, как поток пипи оставит от нашего мира мокрое место. Первым делом он смыл машины этих вонючих эмигрантов. Поток затекал в самые дальние углы и, как едкая кислота, слизывал всех и вся. Мир превращался в одно новое, бурлящее, разноцветное пипи призрака с голубой пи. В потоке пипи барахтались до того, как сгинуть с концами, политики. Там были и Дини, и Д'Алема, и Берлускони, и Фини, и Бертинотти, и Сгарби. А еще там были и Феррара, и Магалли, и Клаудиа Шиффер, и Антонио Бандерас, и Рисполи, и Формигони, и Дзенга, и Дзекки, и Бьяджи, и Гецци. Они отчаянно бултыхались, прежде чем пустить пузыри, прежде чем кануть навек в это г

Расцветали яблони и груши

Лежу я вчера вечером-ночью и дрючу свою дочку Адзурру (14 лет, Телец; такая вся ягодка, а сисечки ну прямо как у Анны Фальки). Вогнал ей, значит, и скоро уже зайдусь, как вдруг эта сикелявка оборачивается и спрашивает:

– Папа, а правда, что в этом году коммунисты на выборах победят? Голосовать у нас в школе будут – в воскресенье. Ты получил избирательный бюллетень?

Сзади моя женушка Мария особо не суетилась и знай наяривала мне сотовым Nokia.

Паоло, как обычно, был снизу.

Смерил я Адзурру взглядом и потуже затянул ей чулки на резиночке за 164.000 лир, черные такие, ажурные, симпатявые, один к одному как и Паолы Барале в этом, как его, ну, короче, вчера вечером показывали, обсадная вещь. Так затянул – аж до кровянки. От всех этих разговоров про политику я того, шалею...

Тут моя женушка Мария (40 лет, домохозяйка, Скорпион) малек тормознулась. Видно, и ей это дело в напряг пошло. Зыркнула она на меня, потом на Адзурру и вынула из моего ануса Nokia-2010. Помотала так головой и заголосила навзрыд, как та наркушница из фильмовича, что пускали на прошлой неделе по Телемонтекарло.

Паоло (мой сын, 19 лет, студент, Рак) недовольно запыхтел. Такое с ним было впервой.

Я сел на кровати. Закурил. Бациллу в красной пачке (MS Italia Red). Ослабил новенькие цепурки моей Адзурры (92.000 лир, черная кожа, без наручников).

– Давай потолкуем, Адзурра, – ответил я спокойно.

– Папа, – продолжала она, тыкая в окровавленный пульт, чтобы выключить видик, – по пятому каналу сказали, что скорей всего победят коммунисты, а синьор Гебелино с третьего этажа говорит, что тогда командовать будут негры, ну, те, что сидят у входа в метро, а еще – дамские парикмахеры-педики. Вот. А Эмилио Феди сказал в какой-то передаче, что надо обязательно проверить, пришел ли тебе избирательный бюллетень...

Ох, забодала же меня эта отвязная политика по ТВ! Внизу Паоло пыхтел и фыркал все сильнее.

Я как следует наметился в личико Адзурры. И вторцевал ей по деснам кастетом Power Rangers (46.000 лир; с крюками для контактного боя).

– Умолкни, дешевка, какого тебе фейхуа до этих выборов-перевыборов! Все коммуняки давно уже повывелись. Там теперь эти – оливочники-отливочники. Прикинь!

Ляпнуть-то я ляпнул, а сам застремался! Я тоже слыхал в новостях на четвертом канале, что вот, мол, победят коммунары, тогда снова-здорово: гестапо, там, ну и вся фишка по полной программе.

Я-то знаю, вас ис дас коммунизм. У меня полная энциклопедия на кассете имеется. Все эти красноперые (вроде Проди там, Кьямбретти, Бертинотти, Дини, Оккетто, клоуна этого Паоло Росси, Чампи, Д'Алемы, Берлингуэра, Санторо и еще, может, той дикторки с третьего канала) – это тебе не оливкины дети, эти кого хошь затопчут на выборах. Вот тогда сливай воду, туши свет.

Перво-наперво накроется телик. Кина станут крутить тока о России. Вместо нормальной одежи понацепим серые презервативы. Ровняйсь – смирно!

Народ враз с винтов съедет. Гавкать друг на дружку будут, как отморозки. Дас ист коммунизм – зашибись!

– Микеле (48 лет, Дева, это я), – сказала жена, натягивая мне гондон с базиликом за 12.000. – Ну, чё ты начинаешь на ровном месте!

– И то верно, женушка (мы перевенчались в 1980, во Виареджо), – отозвался я и сделал телик погромче. – Много эти сосунки понимают. У них все мозги – из теленовостей. А в новостях одни заявы кидают про всяких там понтярщиков. Короче, пора уже прикрыть эту лавочку...

Тут Паоло снял с себя наушники от плейера и

Вчера вечером, на ночь глядя, мой сынуля Паоло меня загасил.

Мы, как водится, были вместе. Ну, семья и семья, таких у нас в Италии тринадцать на дюжину. Средний класс, правые взгляды. Смотрели себе киношку из порнокиоска на проспекте Буэнос-Айрес. Не будь я начеку, когда кассету брал, ей-ей, застукал бы меня Джакометти из полиции нравов: он как раз мимо проезжал. Сзади ко мне пристроилась женушка, спереди Адзурра, а снизу – Паоло (под Адзуррой). Тут-то Адзурра возьми да и вякни насчет политики.

В моем доме о политике ни-ни.

Я, между прочим, в католической семье вырос. Так что с этим делом у нас строго. И голосовал я всегда за своих, за правых. А то.

И вдруг – на тебе: выходит, родной мой сынулька коммунякой заделался, типа, я не знаю, Леонкавалло. Ну, его и понесло.

Да так, что вскочил мой наследничек Паоло на кровати и заревел благим матом:

– Харэ уже горбатого лепить! Расцветайте, яблони и груши!

И ну распевать что есть мочи. Потом выхватил невесть откуда серп и оттяпал мне башку напрочь. А сам горлопанит – оливочников поносит, стоит в чем мать родила и поносит. А в другой руке – молоток тут как тут. Ну, он этим молотком мамане рожу-то всю и разворотил. И вопит себе, заливается:

– Вот это по-нашему, вот теперь все пучком, вот вам и призрак бродит по Европ